Человек Кембриджский (Homo Cantabrigiensis)

      Йорн прошелся по быстро пустевшему после недавнего происшествия залу, стараясь всеми силами скрыть тот факт, что его шатает из стороны в сторону. Он опустился на один из жестких диванчиков, которые стояли парами друг против друга, огляделся по сторонам, убедился, что никто на него не смотрит, и лег, выставив ноги в проход. С потолка прямо в лицо светил белый софит. Ракшас закрыл лицо локтем. – Ну что, совсем плохо? – над Йорном нависла тень. Крис встала и стиснула его лодыжки между своими. – Яду мне, яду…– простонал ракшас хрипло. – Мне кажется, или сегодня не мой день? – Если ты про вот это, – она выразительно поджала губы и сделала большие глаза, указывая взглядом в сторону выхода, куда минут десять назад неторопливо отправилась бригада «скорой» с носилками, – то, наверное, это не только не твой день. – Думаешь, ему хуже? – хмыкнул Йорн. – Да ну и черт бы с ним… с этим чертом. Карма – вещь неотвратимая. Ты только не подумай, что я бессердечная, а просто больных ублюдков немножко недолюбливаю, – с иронией, но в то же время почти примирительно сказала Кристина. Йорн подумал, что в душе облобызал ноги этой карме, когда приехавшая медбригада довольно громко обсудив вопрос наличия страховки у страдальца, выяснила, что у того имеются гвардейские льготы, в свете чего решили везти в элитный Адденбрукс. Когда Джеймс материализовался в полутемном зале с мелькающими декоративными голографическими эффектами, среди лучей софитов и в гуще зрителей, Йорн сначала не поверил своим глазам и даже подумал, что у него какое-то искажение зрения из-за мигрени. Призрак Джеймса сидел, не производя ни единого движения, пиво не пил, как самое, что ни наесть, настоящее привидение, и лишь смотрел без какого бы то ни было выражения на лице. Йорн без очков и во всеобщей суматохе не мог разглядеть его в деталях, только иногда ловил какую-то едва различимую блуждающую улыбку, полную неизъяснимой таинственности. Тем самым жуковод, несомненно, действовал ракшасу на нервы. Как только выдался свободный момент, Йорн оповестил Крис и сказал ей держаться подальше от толпы и Джеймса. Потом он поймал охранника и попросил посматривать на мужика, сидящего за четвертым столиком, но оболтус лениво проигнорировал даже намухоморенного чувака, едва не завалившегося на Кармен, так что ловить чувака пришлось Йорну, как наиболее социально активному члену банды. Головная боль, которая началась еще в первой половине дня, Йорна нестерпимо раздражала. Ее предвестником было ощущение разбитости, которое ракшас не мог стряхнуть с себя все утро. Он выпил подряд две чашки черного кофе, которые принесли временное облегчение, но уже после ланча в университете пришлось пустить в ход тяжелую артиллерию и принять эрготамин, не произведший, впрочем, почти никакого эффекта. Потом он глотал еще таблетки, с прежним, надо заметить, мизерным результатом. К середине ночи мигрень довела Йорна до отчаяния, и во время перерывов он был вынужден периодически удаляться куда-нибудь, то в бар, то в туалет, то на улицу, чтобы прийти в себя. Нервы его все сильнее взвинчивались, появилась легкая дрожь в руках, а зрение ухудшилось настолько, что трудно стало сфокусировать взгляд даже на лицах зрителей в переднем ряду. Стараясь в этом состоянии сохранить относительную ясность мышления и подавить боль, Йорн выкладывался на сцене с таким неистовством и даже злостью, что в определенный момент пришел в странное полуэкстатическое состояние, где упоение и ужас слиты воедино. Сыграло ли в этом какую-то роль присутствие Минотавра? В любом случае, состояние Йорна отчасти перекинулось на зал. И вот на самой верхней ноте вечера, когда Йорн и Крис кружились в бешеном ритме, не следя за филигранностью пластики, но извергая из себя потоки умственного и мышечного напряжения, пытаясь улыбаться и острить движением своих тел, когда оба забыли на минуту о притаившемся в углу драконе, Джеймс перетянул на себя одеяло всеобщего вниманиея. Брайан называл это «коллапснуться» и выражался так о передозировках различного рода веществ. «Коллапснуться» значило немного побродить по помещению с безумными, ничего не видящими глазами, пугая окружающих, а потом грохнуться оземь в падучей. Именно это произошло с Джеймсом. Неожиданно встав из-за своего столика, он вдруг потерял управление и врезался в пол, после чего тело Минотавра начало дергаться от конвульсивных и неконтролируемых сокращений мышц. Сначала в зале среди посетителей застыла неловкая и, пожалуй, недовольная тишина, потом кто-то подбежал с думкой от дивана, подложил ее под голову, дабы «дядечка» не расшиб себе затылок. Кто-то предложил сунуть больному ложку между зубов, но на энтузиаста шикнули и закричали охране звонить в экстренные службы – долбоеб Стэнли и здесь не сообразил без подсказки. Конвульсии у Джеймса продолжались минуты три, потом, обмочившись и пустив слюну, он отключился. Публика смотрела на происходящее по большей части со смесью равнодушия и любопытства, как на финальное выступление фрик-шоу с физиологическими фокусами. Пара человек, знавших толк в оказании первой помощи, устраивали Джеймса поудобнее, чтобы он не подавился рвотными массами или собственным языком. Йорн и Крис наблюдали в стороне, совершенно охренев, но Йорн при этом про себя молился, чтобы Джеймс не сдох прямо сейчас к чертовой матери. Он даже был готов оплатить ему медуслуги, если возникнет заминка. Не знал, правда откуда взять денег, но вариант такой рассматривал со всей серьезностью. Когда прибыла медбригада и первым делом идентифицировала пациента, выяснив, что тот является респектабельным гражданином, трудящимся на государственной службе, ему стали оказывать первую помощь, а потом грузить на каталку. Йорна, незаметно подкравшегося ближе к месту происшествия и вклинившегося с расспросами под общую суматоху, парамедики уверили, что у «дядечки», скорее всего, серьезное отравление, а не передоз. На вопрос, чем можно в быту взрослому человеку в своем уме травануться до конвульсий, молодой, очевидно, недавно выпустившийся, врач высокомерно глянул на Йорна через плечо и бросил: «Ну, я тебе, чего, курс по токсикологии на ходу буду читать?» «Хорошо, спрошу у «Виртуалити»…» – огрызнулся Йорн и тут же прибавил: «Ах, да, это же непубличная информация, придется самому экспериментировать». – У тебя еще что-то сегодня случилось? Ну, кроме головы и этого… – поинтересовалась Крис настороженно. – Да так, по мелочи… – Йорн опять зажмурился. – Нино собиралась прийти, и опять пропала, трубку не берет. – Я заметила, что ты очень нервничаешь каждый раз, когда она не отвечает, – заметила Крис и посмотрела на него испытующе. – Что бы сие значило? – Жизнь неспокойная нынче, ничего более сие не значит. Ты у меня – одна единственная, если ты об этом. – Фух, прямо гора с плеч! – иронически рассмеялась Кристина. – Я вовсе не к этому. – А к чему? – Просто наблюдение. – И фирменное дамское внимание к деталям. – Внимание к деталям – вещь гендерно нейтральная. К примеру, Фаберже был мужчиной и делал, на минуточку, яйца. Но какое внимание к деталям! – Ну, не производили в его времена инкрустированных бондажей на гениталии, сублимировал человек, как мог, – хрипло хохотнул Йорн и снова схватился за висок. – Может, нам не стоило сегодня выполнять элементы повышенной сложности? – Пустое… Это Леопольд фон Захер-Мазох во мне взбунтовался… или Донасьен Альфонс Франсуа де Сад… – Ну-ну, а как самого-то зовут, помнишь? – сказала Крис. – Абу Абдилла Мухаммад аль Хорезми? – Руку давай. Тебя домой довести или донести? – Такой крест никому не под силу, уж не один дромедар подо мною сломался, – со стихотворным ритмом ответил ракшас и вспомнил одну любопытную статью, где говорилось, что рапаксовские сплайсы какой-то там линии, для коих выбрали английский в качестве языка общения, так и разговаривали – регулярным стихотворным ритмом, чаще всего ямбами.       Йорн сжал протянутую ему широкую совсем не девичью ладонь, и Крис повлекла его с дивана. Голова опять закружилась, а перед глазами кипели черные точки.        – Тяжелый ты какой… – прокряхтела Кристина, на ее гладкой обнаженной руке обозначились рельефные мускулы. – Пальчики дрожат… – Йорн не ответил. Он сел, уперся ладонями в колени и, болезненно щурясь, посмотрел на Крис. Та придвинулась, положила ладони ему на виски и стала медленно, словно с опаской, массировать голову, зарывшись пальцами в густую черную поросль волос, которые весьма бодро отрастали после парикмахерических экзерсисов Джеймса. – Ты уже заколосился, – заметила Крис ласково. – Опять ваши фитоморфные фантазии, мадмуазель… Ты слишком много занимаешься диссертацией. – Вообще-то сдавать через месяц, duh! – парировала Крис. – Это вы юны и беззаботны, со следующего года во время tripos тоже появятся первые седые волосы. – Всегда нравились женщины постарше… Вот интересный вопрос: а появятся ли у меня когда-нибудь седые волосы? – нахмурился Йорн, в тумане мигрени помыслив о неразгаданных свойствах своего искусственного эпидермиса. Он столько раз думал о смерти, а думал ли он когда-нибудь о старости? – Ой, ну все! – Кристина отмахнулась, полагая, что он дурачится. – Йорн, ты не ответил, ты сам доберешься до дома или тебя проводить? – А обратно потом одна? Отличная идея, десять из десяти. – Скажу безбашенную вещь: вот прямо сейчас, в данный конкретный момент, я Джеймса не боюсь. Какая-то ничем не обоснованная отвага меня обуяла. – А я боюсь, но это другое… – процедил ракшас. – Давай ты все же пойдешь с Лавкрафтом, а мне тут ровно восемь минут. Я без фанатизма, тихо-тихо… как улитка по склону Фудзи. – Мне тоже ровно восемь минут, но как скажешь. Пришли хотя бы почтового голубя, когда доползешь. – Хорошо, прелесть моя. Если увидишь Нино в темных коридорах… – Дам ей в глаз, договорились. – Ты слишком добра.       Тяжело поднявшись с дивана, Йорн прошел обратно на сцену, забрал свою дорогущую гитару и аккуратно положил в кофр. Налетели ребята из группы, словно стая галок. Поздравляли друг друга и в который раз друг другом восхищались. Все-таки концерт удался, и хорошо, что мужика за столиком не скрутило раньше. Пожали руки, похлопали по спине. Фронтмэн группы «The Soul Mates», Барри Лавкрафт, пользуясь правом старшего, хотел потрепать Йорна по волосам, но тот до того резким и отточенным движением ушел у него из-под руки, будто увернулся от удара, что Барри обиделся. Пришлось извиниться. Объяснить, что вот-вот отдаст концы, старая травма, мол, дает о себе знать. Потом он расцеловался с Крис, закинул гитару на плечо и бросился в объятья теплой майской ночи.                     Йорн пересек быстрым шагом неподвижно тихую в этот час рыночную площадь, которую ужасно любила Нино, особенно когда привозили «Кембриджширскую Выпечку» с редким изюмным хлебом и булочками с корицей. Крис предпочитала магазин дизайнерской одежды секонд-хенд, притаившийся здесь же неподалеку за углом. Она ходила туда, словно в лес на охоту, и испытывала необыкновенную радость, когда в силки попадалось что-нибудь, подходящее для Йорна. Странно было представить, что когда-то – по рассказам Элис, во времена ее раннего детства – гремучие улицы, наподобие Оксфорд-Стрит, с рядами магазинов одежды, обуви и техники имелись в каждом городе, да не в единственном экземпляре. Интересно, было ли что-то материнское в стремлении Кристины Йорна одевать? И снова, затуманенная и несобранная из-за мигрени, мысль ракшаса перескочила на Нино. С виду мадмуазель Кохиани горела накануне желанием послушать, как деэкстинкное чудище рвет в куски публику. Условились, что мадмуазель Кохиани заскочит в гримерку перед концертом, но девица снова пропала, как после инцидента в лаборатории. Не хотелось думать о том, что с ней что-то случилось, равным образом не хотелось думать, что ей опять прищемило хвост какое-то неосторожное слово или действие ракшаса, отчего Нино в очередной раз погрузилась в переоценку ценностей. Йорну все время казалось, что ему не удается пробиться к Нино, понять, что она за человек, чем она живет на самом деле, и оттого между ними то и дело возникали какие-то опасные недоразумения. Может, причина в неуловимых для простого глаза различиях национального менталитета, с которыми так усердно и безуспешно боролась Система? Национальный менталитет Homo rapax... Хорошая шутка!              Йорн прошел по темному Кингз Парэйд мимо высокой готики Королевского Колледжа, размышляя в подобном ключе о девчонках и одновременно стараясь не сводить взгляд с одной точки перед собой, ибо каждое сокращение мускулатуры, управляющей глазными яблоками отзывалась резью в мозгах. Йорн бы вовсе закрыл глаза, ведь идти по прямой вслепую для рапаксовского вестибулярного аппарата не представлялось большой сложностью, но легкое опасение его остановило: мало ли чье внимание на неосвещенных улицах мог привлечь элитный инструмент. Иногда умники специально поджидали молодых «безлошадных» музыкантов после выступлений. Барри рассказывал, что недавно идентифицировали краденую скрипку за десять тысяч условных единиц в хорошо известном Йорну музыкальном магазине. Ее увели у студента Тринити после выступления в Грейт Сэйнт Мериз прямо тут неподалеку. Припугнули заточкой – он и отдал.              Полагаясь на периферийное зрение для контроля оперативной обстановки, уставившись в одну точку в нескольких метрах впереди и спотыкаясь то о мысли об украденных скрипках, то о брусчатку, Йорн не улиткой, но, скорее, помятой сколопендрой добежал до церкви Литл Сэйнт Мериз и свернул в проулок, где находился второй вход на территорию колледжа. Хоть у Йорна на этот раз было официальное разрешение шляться ночами от самой Маргарет Талбот, разговаривать с портерами Йорну не хотелось. Пришлось залезть на арку и без спешки, словно испанский слизень – эмблема глобального потепления, поднятая на флаг первого поколения экофашистов – свалиться во владения колледжа. Пару минут Йорну пришлось переждать, сидя у стены на корточках, пока электронные вихри, взметнувшиеся в нейронах, улягутся. Казалось, что в тлеющий костер его мозговых процессов плеснули бензина… Сравнение немедленно напомнило Йорну о Колчестерской электростанции, отчего к горлу поднялась отвратительная мигренозная тошнота. С некоторых пор Йорн странным образом переносил запах бензина, только если он шел от «Тарантулы».              Когда фейерверк, наконец, закончился, Йорн поднялся по стенке, повесил кофр обратно на плечо и побрел каменными дворами Питерхауса к себе в Уильям Стоун Билдинг. Из Оленьего Парка, из садов музея Фицуильяма и из далей Ку Фенз слышалась ночная перекличка птиц, готовых к сезону размножения, пахло цветущими деревьями, а над головой, наверняка, горели яркие звезды, но такого испытания, как воздеть очи к небесам, Йорн бы не выдержал. По-прежнему стараясь не шевелить головой и не слишком напрягать зрение, он подошел к дверям общежития, приложил студенческую карту к ридеру и надавил на ручку запасной двери, открывавшейся, в отличие от основных раздвижных, после отбоя.              В мгновение, когда ракшас прикоснулся к металлу, порядком подзабытое ощущение пронзило все тело Йорна. Мускулы кисти спастически сжались на ручке двери и, несмотря на боль и жар, Йорн не мог разжать пальцы. Свело челюсти, сердце заклокотало так, словно в нем взвились и рванули поршни мотоциклетного двигателя. Головная боль испарилась, словно капля воды, упавшая на сковороду, но уступила место неконтролируемой, вегетативной панике организма, которую Йорн наблюдал сознанием со стороны, не в состоянии остановить. Секунд через десять и само сознание начало покидать Йорна. Все еще цепляясь за предательскую ручку двери, он пополз вниз.              … Да чо ты, блядь… в жопу быстрей коли, он не вырубился до конца…              Йорну словно сквозь плотные слои марли слышались незнакомые голоса со знакомым шпанистым говорком.              … Ты снимай эту залупу с двери, а ты тачку подгонять… садовую, конечно… лошок, даже не заметил… нормально все сделали… Я ж говорил, четенько будет, как по нотам…              Йорна сгребли вдвоем под руки и ноги и кинули в некое вместилище, смутно ощущавшееся, как железное корыто.              …Башку ему не это… осторожнее, блядь!... Не расхерачь… Да бери, конечно!... Потом разберемся, куда его гитару… Где защита от ветра, епт?... Ну а чо ждешь-то? Разворачивай и накрывай…              …Харэ уже распоряжаться, мля…              … Чо? Это мой заказ, поэтому буду распоряжаться, а ты завали поддувало… недовольные все…не так с ними разговаривают…              Последнее, что Йорн почувствовал – его накрыло чем-то легким и натянутым, словно барабанная кожа. Вслед за тем мозг его уступил бесчувствию.                     ***              Джеймс воткнул лопату в землю и тяжело выдохнул, нашарил в кармане грязноватый платок, посмотрел на него с раздражением, потом на рукав, и все-таки решил воспользоваться платком. Он небрежно отер с лица катившийся градом пот. Руки дрожали, и Джеймса это сильно беспокоило, он никогда еще не замечал такого тремора даже после физических нагрузок, из чего напрашивался вывод, что его эксперименты с наркотиками дали о себе знать. Или он еще не до конца восстановился после драки с Аландом, а это значило, что Уэйново тело стареет, сколь силен бы ни был оживляющий его дух Минотавра. К счастью, земляные работы были окончены, у Джеймса еще оставалось время прийти в себя и восстановиться, ему требовалась твердая рука.              Поначалу он хотел воспользоваться мини-экскаватором, имевшимся в парке сельскохозяйственной техники у господина и госпожи Кент, но оказался тот явно неисправен: мотор его издавал столь оглушительное рычание, что Джеймс побоялся привлечь внимание соседнего хутора. Найдя место на краю картофельного поля, простиравшегося на полкилометра прямо от амбара, он принялся усердно копать. Одной ямой обойтись не удалось, Джеймс был вынужден свалить в первую тела супружеской четы и одного из маргиналов, Зубастый его, кажется, звали. Посмотрев на беспорядочную кучу трупов, Джеймс за каким-то дьяволом вспомнил пластинированные тела вон Хагена и решил уложить госпожу и господина Кент в обнимку, а Зубастого приспособил так, словно он отлизывает фермерше. Джеймс выкарабкался из могилы, кряхтя от боли в ребрах, и принялся копать вторую могилу рядом так, чтобы в процессе засыпать первую. Ансельма и Бро он уложил в позе «69», получилось совершенно не эротично и даже непонятно, что хотел сказать автор, поэтому Джеймс махнул рукой и принялся сваливать почву на исполнителей заказа. К сожалению, когда и если их найдут, никто ничего не поймет. То есть, поймут, что граждане Кент получили несколько ударов топором в голову и шею, а деклассированные элементы – отравлены банальным крысиным ядом во время попойки. Но гадливое презрение, которое испытывал к ним Джеймс, расследователи вряд ли считают. Он только радовался непомерно тому неоспоримому факту, что после нескольких тренировочных прогонов, главный в шайке, Ансельм, правильно установил на дверь сконструированный Джеймсом электрошок и не шарахнул никого по ошибке.              Сам Джеймс очнулся вчера ночью на каталке в Адденбрукс, ровно через девяносто секунд после того, как автоматический инжектор с таймером, крепко примотанный к его лодыжке под видом фиксатора из бинта, вонзил иглу и впрыснул антидот. Врачи, с удивлением наблюдавшие это воскрешение кататонического Лазаря, после ненастойчивых уговоров, согласились, что господин Мюррей как будто бы в порядке, и если ему не хочется платить за полное обследование, то он может валить на все четыре стороны. Джеймс с благоговением подумал, что, подобно искусственному интеллекту, Минотавр просчитывает все детали до мелочей, и даже характер элитного персонала в университетском госпитале, не любящего возиться с банальными кейсами, был учтен в его схеме. Стоило начать мять титьки по поводу гвардейской медстраховки, как к Джеймсу немедленно охладели. Он также догадался, что Йорн Аланд несколько странно выглядел и вел себя в течение концерта просто потому, что у студента сильно разболелась голова, либо он чем-то закинулся для остроты ощущений. Наблюдавший за ним Бро, туповатый, но имевший, видимо, нюх на подранков, подтвердил, что Аланд перетекал с одной стороны тротуара на другую, пока шел по улице, и походка у него была пьяная. Неужели и это благополучное стечение обстоятельств запланировал подземный бог? Он явно благоволил Джеймсу.               Перед тем, как отправиться в хозяйский дом, Джеймс немного постоял, разглядывая просторы фермы и прислушиваясь к ночным звукам. Неудивительно, что именно в мае в старину было принято выходить на длительные прогулки целой толпой, плясать вокруг Майского дерева, да и празднование Пасхи скоординировали с языческими обрядами возрождения жизни. Джеймс точно чувствовал, как в нем все кипит, бурлит и расцветает свежим весенним цветом. Оттого ночные запахи пашни, молодых посевов, коровника, где сейчас был заперт студент Аланд, – все напоминало об изумрудной свежести и лазуритовой ясности нового цикла существования, не испорченного накопленными ошибками. Джеймс поднял черные очи к черному небу, затянутому тонкой облачной дымкой, через которую не пробивался свет звезд, но ясно виднелась его бесконечная глубина. Джеймс хотел бы уподобиться героям греческих мифов в конце своего пути и, поднявшись на это небо, превратиться в созвездие Минотавра – в нечто вечное, более твердое и блестящее, чем россыпь алмазов. Подземный бог был в состоянии превратить углеродную форму жизни по имени Уэйн Мюррей в великолепный кристалл силы и совершенства.              Но сначала ему нужно было пройти испытание. И избавиться от Уэйна, который время от времени, словно сбой в матрице, пробивался сквозь заслоны Джеймсовой сосредоточенности на цели. И тогда его знакомый глухой голос с бесцветными, невыразительными интонациями начинал повторять банальные житейские истины: что Аланда нужно пытать, выяснить, что и где он закопал на случай своей гибели, а потом просто убить. Разве не будет этого достаточно? Уэйн хотел давно полюбившихся ему удовольствий и безопасности, он не хотел ничего менять – маленькая жирная свинья. Конечно, Джеймс выбьет из Аланда нужную информацию, но казнить его должно так, как того заслуживает Минотавр. Иначе можно было бы чету фермеров и троих отбросов считать «великой жертвой» подземному богу. Не все так просто! Если бы все было просто, то он бы выбрал Уэйна со всей его ничтожностью.                      – На, выпей. Джеймс вошел в лошадиное стойло с крепкими решетками на передней стенке и поставил эмалевый кувшин перед взлохмаченной девчонкой, которая в ужасе забилась от него подальше в угол, насколько позволяла рука, прикованная наручником к кольцу для привязывания лошади. Чуть прийдя в себя, девка вскочила на ноги с подстилки из старого сена и молча уставилась на него карими, немного восточными глазами. – Не отравлю…– буркнул Джеймс, хотя голос опять был Уэйновский, Джеймса это раздражало. Джеймс должен был звучать по-другому, но пока не получалось, и он старался говорить вслух как можно меньше. Особенно с другими людьми, чтобы они не догадались. – Простите, давайте мы с вами поговорим, – тихо, но на удивление твердо и собранно проговорила девица. Голос у нее тоже был довольно низкий, Уэйну от этого становилось как-то не по себе, словно он чувствовал конкурента. – Когда надо будет, тогда и поговорим, – ответил он. – Пить будешь? – Вы что-то туда подмешали? – спросила та явно ради продолжения разговора. Если вы столкнулись с насилием, постарайтесь сохранять спокойствие, сделайте так, чтобы злоумышленник увидел в вас живого человека, ведите общение так, чтобы и он почувствовал себя вовлеченным… бла-бла-бла… Джеймс все эти дешевые приемы знал, как и любой человек, посещавший уроки Гражданского Воспитания. Он давно накушался, спасибо, но нет, спасибо. А еще он ненавидел все, что хоть отдаленно напоминало ему об этих уроках и особенно о психологии ненасильственного сопротивления, которую они вдалбливали. Джеймс глазами Уэйна безмолвно и равнодушно смотрел на девчонку, прислонившись к дверному косяку. Та пыталась определить, что лучше: смотреть ему в глаза или покорно опустить взгляд. Зря она тратила на это решение нервные клетки, Джеймсу было абсолютно все равно, как она станет на него смотреть. Может хоть на голову встать. – Ви понимаете… – снова начала девица, – ну, то есть… как сказать… – Джеймса раздражал ее иностранный акцент, от него веяло непривычным и неизвестным. А еще людей, которые говорили с акцентом, Джеймс помимо воли воспринимал не совсем, как людей, а скорее, как интеллектуальных роботов. Он слегка скривил лицо, но продолжил молча слушать. – Мы понимаем, что мы друг другу хорошего не хотим, но мы все еще можем… вовремя расстаться. Ви, возможно, не в курсе всех этих внутренних кухон, но у меня грант от «Нексуса» и предложение на докторантуру. «Нексус» – это непосредственно Система, без всяких прокладок, они во мне заинтересованы, у них все продвинутые кадры и кандидаты на конкретном учете. Если со мной что-то случится, то это будет международный скандал… небольшой, конечно, будем честными, я врать не буду, но это удар по престижу Университета. Словом будет особое внимание к моему кейсу, Кембридж продавит и не позволит Гвардии спустить на тормозах, – она сделала паузу, пытаясь распознать реакцию на неподвижном квадратном лице Джеймса. – Вам это нужно? – Кембридж не позволит Гвардии… ну-ну… – сухо ухмыльнулся Джеймс. – Пей, если надо, и я унесу. – Вы зря так легкомысленно относитесь к тому, что я говорю. Вы меня, возможно, выбрали, потому что я иностранный студент, семья не какая-то элитная, все далеко, но я сама – своего рода элита… – Пф-ф-ф! – с нервный смешком фыркнул Джеймс. – Я это не как хвастовство, элита в том смысле, что в меня вложили много денег, им нужно отбивать инвестиции же. Система не любит просто так разбрасываться ресурсами, поэтому меня точно будут искать и тщательно вообще… И как бы вы мою информацию можете проверить: Нино Кохиани, Юнит Биостатистики, Кембриджский Университет… Поэтому я и говорю, что взаимовыгодно нам просто разойтись. – Разойдемся. Ты мне поможешь кое в чем, и сразу разойдемся. Ты пить уже будешь? – Да, хорошо… спасибо, – неуверенно прибавила она и неловко наклонилась за кувшином держа руку на весу. Было забавно наблюдать, как она прилаживается слабой левой держать тяжелый сосуд у лица и из него пить. Стукнула себя второпях по зубам и болезненно поморщилась, стала жадно глотать воду. – Если хотите, чтобы я помогла, то помогу. – А если попрошу убить кого-нибудь? – ухмыльнулся Джеймс. – Если он того заслуживает… – неожиданно ответила девица, но по глазам было видно, что это лишь риторика и попытка манипулировать. Джеймсу такие игры не нравились: слишком прозрачные, чтобы их не заметить, но притом довольно неглупые и весьма отважные.