Человек Кембриджский (Homo Cantabrigiensis)

– Мне как? Сесть? Встать? Чтобы ты шею не напрягала… – спросил Йорн суетящуюся вокруг него Нино. – Почему ты сопротивляешься сначала голову посмотреть? – веско попеняла та в ответ. Она говорила сегодня с усилившимся от волнения акцентом, который доставлял Йорну такое же необъяснимое удовольствие, как, эксцентричная мимика Нины Хаген или ненавистный многим запах кориандра. – Опасаюсь, что запрещенку найдешь, – ракшас оскалился. – Дорогая, не обращай внимания на голову, голова у меня уже давно отбитая, ты зри в корень. – Разоткровенничался Он… – От тебя никаких секретов. – А Она так и поверила… Хотя про корень было… как сказать… с подтекстом, – Нино иронически засмеялась, бережно доставая из своего шкафа коробку с Нексусовским лейблом. – Подтекст максимально прозрачный: бровь мне немного рассекли по старой дружбе, не более того. Почти любя. А вот бок после Джеймсовых финтифантов болит – хоть на стенку лезь. Уже дня четыре не сплю. – Ты и выглядишь, дорогой, не очень: бледненький уж больно, – мадмуазель Кохиани хитро прищурилась на диковинного зверя, сидевшего на краю ее письменного стола. – Люблю циничный медицинский юмор! – Йорн хохотнул. – Юмор – это как? Никогда не слышала. А губы у тебя белые, – авторитетно прибавила она, на что Йорн искренне удивился: – Да неужели! – Окей, не белые, но цвет у кожных покровов анемичный …в смысле… словом, ты меня понял, – отмахнулась Нино, пытаясь скрыть неловкость. – Ты меня запутал совсем. – …Пчела расчленяет тысячи сросшихся глаз дабы извлечь удовольствие И брызжут уколы рак бытия Дура Медведица ежится В лабиринте вечный двигатель вечный Колумб Тетанические судороги фотографии Изреченное слово предает снова Хотя холод рычанья забил ключом по ту сторону схваченного Кровь сворачивается за исчезнувшей радугой с перевернутыми краями… Нино с минуту смотрела на Йорна, комически изогнув брови, пока он нараспев декламировал странный набор едва связанных между собой слов, потом заключила: – Тут один из двух вариантов: тебе либо лучше, чем я думала, либо хуже. – Не то дадаистская поэзия, не то горячечный бред, – вторил Йорн с понимающей улыбкой. – Что-то в таком духе. Встань, пожалуйста, под лампой тут и подними водолазку, если не трудно… ой, перевязку надо снять. Я тебе потом новую сделаю. Ножницы на столе в банке. Йорн закатал край свитера, и принялся, как было велено, разрезать бактерицидную пленку с впитывающим слоем, которой был обмотан его корпус. – У тебя собственный сканер? – поинтересовался он между делом у Нино. Она вынула тем временем прибор из защитного футляра. – Дорогая игрушка. – Очень. Профессиональный, в Системе производят. Но это дешевле, чем могут содрать за несколько обследований. Я его перед учебой купила, сканы своим ребятам в Грузии пересылаю, по профилю, они могут диагноз поставить и лечение назначить, если сама не разберусь. С шеей вот… – Как шея, кстати? – Побаливает. Тоже сплю сидя. – С-сволочь этот Джеймс… – процедил Йорн, ощущая холодные от волнения, но профессионально осторожные пальцы Нино, пальпирующие ушиб от резиновой пули. – В смысле? – Нино, сидя сбоку от него на табурете, вскинула на ракшаса умные темные глаза и убрала руки. Йорн с силой сжал зубы и зажмурился, притворяясь, что делает это от боли, но было уже поздно. – Что ты имеешь в виду? Каким образом… я тебя правильно поняла? – Пф-ф-ф…– Йорн длинно выдохнул, потом проговорил сквозь зубы: – Ладно, в нынешней ситуации я все равно должен был тебе эту информацию как-то преподнести. – О, господи… Ты кого-то еще грох...? – Почему сразу грохнул-то? – сдержанно огрызнулся Йорн, понимая, что суть происходящего Нино все же ухватила интуитивно. – После некоторых событий я почти на сто процентов уверен, что в Институте на тебя напал мужик, который преследует меня. Робота украл тоже он. Мир, увы, тесен. – После каких событий? – Если я расскажу, то подставлю уважаемых людей, прости. Могу сообщить только, что мой Джеймс применил твой прибор на человеке. Жертву сейчас спасают. – Он пытался ему что-то вживить? – Нино не мигая долго смотрела на Йорна, и можно было легко читать, как в уме ее происходит процесс сопоставления фактов. – Твой Джеймс применил прибор для установки церебральных микрочипов… а, прости…– опять бесконечно долгая пауза, –… а микрочипы он в лаборатории не крал… Какое совпадение: я знаю только одного человека, который крал микрочипы, – она облизнула пересохшие от волнения губы и опять пристально посмотрела снизу вверх на Йорна. – Джеймс украл их у меня, – ледяным голосом отчеканил ракшас. Нино вдруг задрожала всем телом, а оливковая кожа ее побледнела, лицо исказилось в выражении, которое можно было бы назвать смесью гнева и желания расплакаться от обиды. – Выходит, у тебя чипов все это время не было, а ты мне лгал, будто вернешь их администрации, если я тебе не помогу, – констатировала Нино. – Иными словами, ты блефовал, и рассчитано было на доверчивую дурочку. Как идиотку взял на понт… – студентка встала, нервно прошлась туда и обратно по комнате. – Развел, словно лохушку… элегантно, ничего не скажешь… – Нино, давай обсудим эту тему еще раз, когда ты напишешь в очередной заявке на грант что-нибудь типа «дайте денех, мне позарез нужно плюнуть в литсо нексусовской мафии», вместо славословия про пользу для человечества… – Никто не пишет про «пользу для человечества», – огрызнулась Нино. – Я утрирую для наглядности. – А то я без утрирования не пойму? Хотя я сама виновата! Я же показала себя, как чмо болотное, какой с тебя спрос! Давай, утрируй дальше! – Нино, успокойся. – Тебе некомфортно, когда я неспокойна? – ядовито поинтересовалась девушка. – Я-то переживу, но сильно подозреваю, что некомфортно тебе. – Я тебя в первую же встречу спросила: ты меня хочешь втемную использовать? И ожидала честного ответа… Ну разве я не дятел? Согласись! – Ты настаиваешь? – иронически уколол Йорн. – Нино, обязательно позвони мне. – Что? – Обязательно позвони, говорю. – В смысле? Когда? – В смысле, когда общественный строй хомо сапиенсов доэволюционируют до той стадии, когда можно будет без обиняков подкатить по поводу стремной херни к незнакомке на улице, и прекрасная незнакомка не пошлет на хер. – Йорн, я молчу относительно… – она оборвала себя и понизила голос до шепота, – …я помогаю скрывать ужасные вещи о тебе и заслуживаю того, чтобы ввязываться хотя бы по доброй воле! А не через… как сказать… манипуляции! Когда ты собирался сказать мне, что у тебя нет никаких чипов? – Я немножко закрутился, прошу прощения. – Да неужели? Или ты ко мне относишься не как к человеку, а как к полезной рабочей скотине, которая может взбрыкнуть, если ее не там пощекотать? Поэтому мне лучше надеть… как они называются по-английски… на лошадь которые… для моей же безопасности! – Воу-воу! Нино, я не знаю, кто жестко принизил твои умственные способности, воспользовался и обманул, но я – не он. Даже Брайан не в курсе некоторых моментов моей жизни, не говоря уже о родителях или Крис. И я хочу все оставить, как есть, именно по соображениям безопасности. Не буду отрицать, что изначально мне нужно было просто сделать ДНК-анализ и свалить в закат, но обстоятельства меняются, и отношения тоже. – Да, отношения еще как меняются… – мрачно процедила Нино и устало села опять на табурет, положила руку на лоб. – Мне мама когда-то сказала одну гадкую вещь про людей, с которой я сопротивляюсь согласиться, но доля истины в ней есть. Она это, правда, про бедных сказала: никогда не знаешь, они от чистого сердца с тобой хорошо общаются, или потому что им что-то надо. – Оу… – усмехнулся Йорн. – Вот ты ведь тоже под Дамокловым мечом все время, тебе выкручиваться надо. – Я бы не стал идеализировать тех, кто на другом конце спектра. – А откуда ты знаешь? Ты же не был в Системе. Мне хочется туда попасть, чтобы понять для себя: когда у людей все на 300% благополучно, они по-другому общаются? Есть вообще какой-то смысл во всем этом общественно-техническом прогрессе, или людскую природу не перешибешь? – Можно я скажу одну гадкую вещь про людей? – мягко поинтересовался Йорн. – Йорн, это клише, «благополучие» у плебса ни в какое сравнение вообще… – Можно я все-таки скажу? – повторил Йорн с нажимом. – Страх отдать больше, чем получишь – не он ли самый бесспорный признак бедности? При всем уважении к твоей матушке, Нино, думаю, что она хорошая женщина, но со своими травмами. Я предвосхищаю возражения, однако, если абстрагироваться от злонамеренности и паразитизма... – Йорн, если абстрагироваться, то получатся пустые абстракции, – поникшим голосом и что-то напряженно осмысливая, произнесла Нино. – Я украл твои чипы ради абстракции, – сообщил Йорн. – Просто ради беспредметного кармического вакуума, потому что я мог эту операцию провернуть. Я поверил, что ты симпатичный человек, а избавить симпатичного человека от страданий (каламбур намеренный) было бы хорошо. Есть параллель между твоей дилеммой и буддийским постулатом о безразличии к страданию. Если их неправильно понять, первое может столкнуть в пропасть бытовой черствости, второе – в садизм космических пропорций. Истина в том, чтобы, понимая неизбывность страдания и вероятность претерпеть страдание из-за добрых дел, делать то, что правильно, с любовью и без всякой, скажем так, бухгалтерии благодеяний. – Йорн, ну что ты мне такое говоришь? Ты украл микрочипы с любовью, что ли? – отчаянно воскликнула Нино, ища в лице ракшаса следы лжи или насмешки, но не находя их. – Мне то и дело кажется, что ты надо мной, как над деревенским дурачком, прикалываешься! – Тебе так все время кажется? – серьезно спросил ракшас. – Нет, но когда ты начинаешь вот это…– она неопределенно развела руками. – Ненавязчиво приоткрывать завесу моей психической жизни? – Йорн кривовато улыбнулся. – Я не знаю, что ты мне такое приоткрываешь, – надулась Нино. – Твоя ли это психическая жизнь или абьюз моей? – Ты слишком напряжена. – Уж какая есть! – Дело твое, но тебе с собою жить. Я бы хотел тебя убедить, что не имею злых намерений, но ты требуешь абсолютной надежности, даже пестуешь наивную надежду, что, может, в трехсотпроцентной Системе с ее райскими кущами «люди по-другому общаются». И одновременно ты вожделеешь опровержения, потому как оно подтвердит твою прозорливость, а прозорливость означает для тебя контроль, – Нино опять не отрываясь смотрела на ракшаса. – Только это все иллюзия, нельзя удержать «плывущий мир» укиё. Мы все уплываем, но можно уплывать весело, «как тыква, подпрыгивающая на волнах» – сравнение не мое, кстати. – Йорн, ты не боишься в один прекрасный момент доподпрыгиваться? – спросила Нино после долгого молчания мрачным, но уже более спокойным тоном. – В известном смысле, Нино, все мы без исключения в один прекрасный момент допрыгаемся. Люди рвут задницу, чтобы этот момент отсрочить, но не верят, что смерть реальна. Древние народы и современные разрабы VR игр представляют бога смерти в виде кровожадного монстра с окровавленными клыками. Но мне кажется, что настоящим воплощением его на земле могло быть существо типа меня: тихое, скрытное, незаметно крадущееся параллельно с вами по жизни и призванное научить тому, что у него записано в молекулярных структурах: опыту распада, прекращения существования и новой сборки ex nihilo. Пожалуй, вопреки всем надеждам ученых, это единственная стоящая вещь, которой деэкстинктный хомо может научить человека. – И что в этом стоящего? – Борьба с врагом, в чье существование не веришь, но боишься проверить, – изматывающий процесс. – А с врагом, о котором точно знаешь, что он победит? По-моему, ничем кроме чувства обреченности такое знание не наградит. – Сможешь оценить красоту самого боя, – пожал плечами Йорн и весело оскалился. – Поскольку это единственное, что на самом деле есть. – Какой кошмар… – неопределенно произнесла Нино. – Невосприимчивость к идее собственной неотвратимой гибели, на мой скромный взгляд, сильнейший наркотик, отказ от него – действительно кошмар. – Блин… – Нино опять надолго замолчала, потом встала с табурета и взяла в руки сканер, включила прибор, начала с подавленным видом проверять настройки. – Так как эта штука на лошадь называется по-английски? – Шоры. – Ах… точно. Подойди сюда, что ли, продолжим… кхм… освидетельствование… Придет серенький волчок, тебя схватит за бочок…– тихо проговорила она, переводя на английский какую-то песенку. – Что за фантазии у девиц в наше время? – рассмеялся Йорн. – То ухо мне хотят отгрызть, но стесняются, теперь – волчок? – Оцени красоту боя, – иронически напомнила Нино. – Это колыбельная, вообще-то к суровой жизни готовит: «…Понесет в кабачок и продаст за пятачок…» – На органы… Окей, я понял, – хмыкнул Йорн. – Или на развлечение системным бонзам… Чего ты на меня так смотришь? Я вот всякое слышу от людей, связанных с «Нексусом». В Системе, говорят, целая индустрия генномодифицированных экзотов для домашних менажерий. – Непременно генномодифицированных? – Чтобы не кусались, наверное, – Нино показала знаком, чтобы Йорн опять оголил помятый бок. – Ну, или мех зеленый в розовую крапинку… Ладно, проехали с этими чипами и тыквами, хотя ты меня сильно обидел, Йорн. Кто тебя по лицу-то почти любя? Или тоже не расскажешь? – Расскажу, – посерьезневшим тоном ответил Йорн, стараясь сдержать рефлекторные подергивания кожи на ребрах. – Боюсь, что к тебе это тоже может иметь отношение, так что я собирался в любом случае доложить. – Блин… – отозвалась та с покорной обреченностью в голосе. По лицу Йорн получил от Косого. Как полагается, ему навешали люлей с любовью – той самой пацанской любовью, которая извечно бродила в организмах бойцов ячейки, застаивалась, прокисала и в результате находила выход лишь в выплесках саморазрушительной жестокости и надсадной матерной брани. Всем этим набором человеческих эманаций Йорн был встречен день назад в подвале техни на южной окраине Лондона. Ракшас не сопротивлялся и проявил смирение, наученный годами подполья тонко чувствовать музыку гопницкого сквернословия и оценивать энергетику наезда. Косой, конечно, переиграл, когда разбил его лицо до крови, ракшасу это поведение не понравилось – нарушало неписанные нормы гостеприимства. Но все в манере Косого и еще пары бойцов, тусовавшихся в старом опорном пункте ячейки, кричало о том, что душа их не на месте. Им до сих пор было плохо без Полосатого. Дыра, которую некогда заполнял собой Командир, не зарастала, а только увеличилась, словно токсины «китайской туши» возымели сверхфизический эффект. Впрочем, неверно было сказать, что Командир и его Дело «заполняли» души пацанов. Полосатый был центром притяжения. Вокруг него вращались облака космической пыли, оставшиеся от покалеченных и травмированных личностей шпаны. Под влиянием Полосатого эти облака могли когда-нибудь слепиться в твердые небесные тела, однако теперь представляли собой лишь хаотичное столкновение броуновских частиц, раскаленных неизбывным горем существования. И Йорн знал, что ярость Косого вызвана тем, что Гриллз ушел. – Как сука, съебался! След простыл, падла! – орал Косой, пока Йорн, прижимая к разбитой брови платок, оборонительно рычал и призывал шпану «вынуть голову из жопы». – Инструмент захапал и в свои ебеня! Не слышно, не видно, млядь! Косой, несмотря на рост и качественно набитые жилистые кулачищи, стойко напоминал Йорну младенца, который орет во всю глотку, изливая гнев на родителя. Не умея выразить ужас, охвативший его в минуту одиночества и покинутости, не в состоянии рассказать о смертельной тоске, парализовавшей все его существо, младенец обрушивается на того, в ком больше всех нуждается. Йорн подумал, что человеческий младенец – страшное существо, лишь по счастью бессильное и уязвимое. Косой, Таракан и Болт гневались на Гриллза за то, что он не поборолся за лидерство, не проявил своих задатков, не разработал план и не убедил остальных последовать за собой. Он просто ушел, оставив остальных осиротевшими, в растерянности, лицом к лицу с тем, от чего они бежали в подполье: с тупостью и бессмысленностью существования. Гриллза при жизни Командира опасались, недолюбливали и уважали как за близость к Командиру, так и за его жутковатую персоналию. Физические и интеллектуальные способности его вызывали зависть, а доверительность Полосатого – ревность. Тем большую обиду и замешательство всколыхнуло среди всей группы нежелание Гриллза принять на себя роль главаря. Йорн чувствовал, что упустил скользкий момент, в который его начали воспринимать, как «старшего брата», хотя Йорну было не больше лет, чем остальным бойцам. На него подспудно возложили обязанность позаботиться об осиротевшей ячейке. Произошло ли так лишь оттого, что Командир любил потрындеть «за жизнь» с Гриллзом чуть больше, чем с остальными, или хищника в нем приняли за экстремиста, который развернется на освобожденном пространстве, Йорн не знал. Но ни чей уход не был воспринят как акт предательства в большей мере, чем уход непонятного и классово чуждого Гриллза. Тяжелый и неприятный, разговор с бойцами перепрыгивал с нераспутанных эмоций на старую разборку о дележе Полосатовского склада запрещенки, на пренебрежение к анархическому братству, и снова на то, какой Гриллз мудак, если использовал ячейку для пустого самоутверждения, а не для расшатывания людоедского общественного строя Системы. Но после него Йорн, пожалуй, впервые в жизни задумался над странным желанием сапиенсов передать ему бразды правления. Хотел бы он власти? Вынес бы он ее бремя? На что потратил бы он этот ресурс? Захотел бы он заботиться о тех, кто ненавидит власть столь же сильно, сколь нуждается в авторитетах? Стал бы он заботиться о сапиенсах? Наконец, после долгих препирательств, оскорблений, дежурных угроз и периодических тычков в плечо, Йорну удалось частично угомонить полосатовцев и перевести беседу в более-менее конструктивное русло. Ему нужен был доступ к ребятам Аль-Хорезми, чтобы проанализировать электронный след Джеймса/Уэйна Мюррея и попытаться, наконец, понять, каким (мать его!) образом жуковод-кинолог угрожает передать Гвардии материалы об убийстве Грэга Бакстона. Обезвредив информационную бомбу, Йорн готов был избавить Джеймса от страданий в ближайшие двадцать четыре часа. Вникнув в суть Йорнова дела, Косой сплюнул – не то, чтобы прямиком Йорну под ноги, но достаточно выразительно. Сплюнув, напомнил Йорну, что они теперь не кореша, поэтому никто ради его проблем бесплатно рвать жопу не будет. И замолк, наблюдая реакцию Гриллза – сильно возмужавшего и ставшего, казалось, необъяснимо доброжелательным и спокойным. – Назови цену, – пожал плечами Йорн. – А ты потянешь? – Ну, займу, если что. Косой презрительно хмыкнул и сказал, что столько бабла, сколько нужно, у него точно нету. Потом прибавил, что не все в жизни измеряется баблом, хотя Гриллз, наверное, об этом уже забыл. – Интригуешь, – Йорн спокойно улыбался. – Ну, испытай меня. Косой еще несколько минут покочевряжился, но, когда остальные начали на него хмуро посматривать, с максимально равнодушным видом бросил, мол, связи нужны «по медицинке». И столько горечи было под его безразличной личиной, словно писк щенят раздался из замурованного подвала. После еще нескольких наводящих вопросов Косой выцедил, наконец, что у его «пупырыша» глиома. Йорн не знал, чему поразиться больше: признанию о глиоме или самому факту, что у Косого имелся мелкий детсадовского возраста. Впрочем, у людей, как говорится, одно неосторожное движение – и ты отец. Йорн с интересом и как будто бы новым взглядом рассматривал Косого, потерпевшего неудачу в попытке размножиться. Косой криво ухмылялся, матерился и старался держать себя с нарочито бездумным и черствым достоинством. То ли он боялся показать свою болевую точку, которой Гриллз мог каким-то образом воспользоваться, то ли не имел другого выхода, как смириться с неизбежностью и отгородиться от чужого страдания, пусть даже речь шла о его собственном ребенке. Наверное, в нем было что-то от крестьянина восемнадцатого века: и без того семеро по лавкам, и, как в народе говорят, «бог дал, бог взял», однако осталось в сердце, изъеденном заботами и нищетой, место для тайного ропота на небеса. С помощью дальнейших расспросов удалось из Косого вытянуть, что он, в принципе, не против вломиться с пацанами в какой-нибудь госпиталь или клинику, дабы украсть что-то «по медицинской части», но он хз, что красть и что потом с этим делать. Так что, если у Йорна не заслабнет гайка отыскать врача, который нелегально займется лечением «пупырыша» (Косой упрямо отказывался называть ребенка другими словами, отчего Йорн даже не мог угадать, мальчик у него или девочка), то будет Йорну Аль-Хорезми, так уж и быть. – Блин… – отозвалась Нино, водя сканером вдоль ребер Йорна. – В этом слове – целая вселенная терзаний, – усмехнулся ракшас. – Да я… про все вообще… – И про мой богатый внутренний мир тоже, осмелюсь спросить? – Да нет, ничего серьезного техника не выявляет. Покой и анальгетики нужно. – А почему болит, как сволочь? – Может, это душа болит? – усмехнулась Нино. – Думаешь, у меня тоже новообразование? – Тьфу на тебя, не надо, пожалуйста, в медицинский юмор. – Хорошо, оставим разговоры о душе… Что ты думаешь по поводу изложенной информации? – Вопрос на миллион. Хотя на самом деле нет. Я думаю, что у нас классика из разряда «но ты же врач!» А я с онкологией даже рядом не стояла, тем более, детской, у меня специализация – эпидемиология, и конкретно статистические исследования. Диффузная глиома ствола, блин… как я…? Что я в этой ситуац... Что ты на меня так смотришь? Йорн наморщил нос в характерной рапаксовской гримасе и ответил: – Прозвучит цинично, но можно сказать, что в целом… – он замолк на несколько секунд, подбирая слова. – Строго говоря, успех желателен, но необязателен. Главное – попытаться. – Изобразить бурную деятельность? Вокруг больного ребенка? – низким от возмущения голосом сипло воскликнула Нино. – Нет, не изобразить бурную деятельность, а сделать добросовестную попытку помочь доступными средствами, а там уж будь, что будет, – Йорн прищурился и закусил клыком губу. – Ты, видимо, не понимаешь рисков, которые несет неквалифицированная помощь. – Думаешь, большие, чем ее отсутствие? – Представь себе, и такое тоже возможно, – твердо отчеканила Нино. Йорн продолжал на нее внимательно смотреть сверху вниз, словно хищник, который никак не может понять, съедобна ли эта брыкающаяся зверушка. – Нанотерапия? Я просто не могу физически представить, как мы могли бы это провернуть. Нужна суперсовременная клиника, аппаратура, нанороботы! Нексусовская закрытая институция! – она отложила сканер и пошла кругом по комнате, энергично жестикулируя. Йорн поднял глаза к потолку, размышляя, потом покачал головой и отметил: – Отец, кажется, тоже нанороботов для сосудистой терапии использует. – Ты разве не понимаешь? Это другое! Нанороботы – это, по-твоему, радиоуправляемые машинки? И что нам остается? Допотопная хемо, но… блин, Йорн… Что же ты творишь-то? – Вот что случается, когда люди перестают быть цифрами статистики, – усмехнулся ракшас. – Нет, это случается, когда задружишь с вымершим хомо. – Ауч, больно! Прямо до самого сердца прожгла, особенно назвав меня вымершим. – Это, скорее, я вымру без следа на асфальте, – Нино опять нахохлилась. – А еще мне сдается, дорогой, что приятели у тебя там – люди в обращении простые, если что-то пойдет не так, шлепнут меня без церемоний, – Нино воздела руки к потолку и отвернулась, выразительно схватилась за голову, но Йорн отметил, что доктор Кохиани снова назвала его «дорогим». – Нино, у тебя есть время подумать… – Да что тут думать-то? Это сумасшествие, что ты предлагаешь! Если только мне сейчас садиться за изучение, а ты мне обеспечишь все необходимое… блин… Я же из университета вылечу, у меня работа… Что ты со мной делаешь, Йорн? – Моя перспектива – это в лучшем случае эвтаназия и пожизненное для всего семейства Сорренто, – пожал плечами Йорн. – Так что мне нужно уничтожить Джеймса с его посланием для Гвардии, даже если придется поднимать из гроба мертвых и лечить заговорами глиому второй степени. – Я скажу тебе завтра к вечеру. Ищи пока запасные варианты. Йорн! Я тебя боюсь, когда ты так обнимаешь! У меня еще психотравма после Лондона не прошла… – Извини, пожалуйста, больше не буду.