Человек Кембриджский (Homo Cantabrigiensis)

**** Прода написана чуть больше, чем полностью, в поездах, поэтому должна быть поездатая прода **** В какой-то момент болотный огонек Джеймсова «цикла» завис на одном месте и вскоре выключился. Звук мотора смолк. Йорн тоже остановился и слез с «Тарантулы», снял шлем и вслушался в темноту леса. Он слышал отдаленно и смутно, как Джеймс производит какие-то действия. Перед мысленным взором ракшаса возникали образы, порожденные звуковыми волнами: вспыхнуло холодным блеском звяканье металла, мокро чвакнули ботинки из блестящей от дождя кожи, кашель толкнулся в грудную клетку Джеймса. Йорн прислушивался и принюхивался, упершись руками в седло «Тарантулы», потом отошел от машины на несколько метров, чтобы запах топлива из бензобака не отвлекал от потока внешних стимулов. Сигналы становились все более осязаемыми и разнообразными. С чувств Йорна словно слетело покрывало, или сорвался пластырь, прикрывавший оголенные нервы. Не то, чтобы ракшас ни разу никого не преследовал с самыми что ни наесть враждебными намерениями, и не то, чтобы преследовать жертву ни разу не приходилось на свежем воздухе. Однако теперь небывалый трепет разлился по всему телу Йорна. Священный трепет. Трепет, который поднимался из глубин эпигенетической памяти, из древнейших пластов коллективной истории рапакса и сапиенса, из тех времен, когда люди выбирали себе в прародители могучих лесных зверей и устанавливали табу на их убийство, рассказывали друг другу истории про перволюдей и первомедведей, первоволков, первовооленей, луну, солнце и звезды, тьму и свет, хаос и космос, нечто и ничто. Как называли они лесного зверя, как две капли воды похожего на них самих, который душит их детей в малиннике и ломает хребет одиноким путникам в лесной чащобе? Каково было им охотиться на своего двойника – бесприютного, одинокого, молчаливого, возникающего на пороге их жилища из ниоткуда, чтобы убить. Йорну стало даже трудно дышать от мысли, что в этом древнейшем противостоянии двойников, смотревшихся друг в друга, словно в зеркало, он гораздо лучше представлял, что чувствовал и о чем думал человек, встречаясь в лесу с Homo rapax. Но ведь теперь он, Йорн, был воплощением «Бальтасара», как бы ни звали биоисходника при жизни… если его вообще кто-то когда-то звал. Что чувствовал Бальтасар в Йорне, стоя на раскисшей от дождя лесной тропинке, принюхиваясь к воздуху, ловя звуки от возни сапиенса, который забрался к нему под кожу, стал его тенью? Йорн никак не мог ухватить сознанием это ощущение. Он словно бы склонился над абсолютно черным холодным озером и опустил руку по самое плечо в его тяжелые, словно ртуть, воды и пытался поймать в его глубине существо, скользкое и увертливое. Оно, дразня, касалось хвостом и плавниками его ладони, юркало между пальцами, но не давало себя схватить. Казалось, что, если Йорн поймает хотя бы на мгновение эту невидимую перворыбину, он соприкоснется с тем, что не могли расшифровать никакие генетики, реконструировать археологи, воспитать палеопедагоги. Он сможет стать собой. Наконец-то собой.   Однако порыв этого вихря неизъяснимых переживаний оборвался столь же неожиданно, что и налетел. Непроворные, но насыщенные тяжеловесной силой шаги Джеймса, пробиравшегося по подлеску, быстро удалялись, и производимые ими колебания еле-еле улавливались ракшасьим ухом. Йорн, как был в мотокостюме, побежал через лес следом за гвардейским кинологом.   Когда Йорн увидел Джеймса вновь, тот угрюмо шел, подсвечивая себе путь совсем маленьким карманным фонариком. За спиной у него бугрилась объемистая и, очевидно, нелегкая сумка. Джеймс, видимо, хорошо знал дорогу и шагал решительно, целеустремленно, словно в атаку на спящего в лагере врага. Один раз он вдруг остановился и обернулся, но Йорн немедля упал на землю, прижавшись всем телом к ковру из прелых листьев. Дальше Джеймс шел, ни на секунду не замедляя шага, пока, наконец, не спустился с небольшого холма на заросшую травой, когда-то асфальтированную дорогу. Йорн привычно держался выше потенциальной добычи и крался по склону, прячась между деревьев и пригибаясь в зарослях сухих прошлогодних папоротников. Минут через пятнадцать Йорн увидел, что Джеймс остановился возле геологического вздутия у подножия холма, огляделся по сторонам, подошел к оному обросшему травой и молодыми деревцами бугорку, подсвечивая себе фонариком. И тут раздался отчетливый скрип открываемой и закрываемой двери, а Джеймс вместе со своей сумкой исчез.   – Ни хрена себе… – прокомментировал Йорн.   Чутко вслушиваясь в жесткую, словно стальная арматура, враждебную темноту этого отталкивающего, дрянного и как будто чем-то оскверненного леса, Йорн рысью сбежал вниз. Если бы Джеймс стоял сейчас снаружи, на дороге, он непременно подумал бы, что по папоротниковым зарослям несется какое-то крупное, агрессивно настроенное, но осторожное животное, которое с поразительной грацией способно находить путь в ночной мгле. Йорн тихо подкрался ко входу и осмотрел фасад из обросшего лишайниками и микроскопическими водорослями бетона. Поверхность его была щербатой, бугристой, время сплошь испещрило ее трещинами, но сооружение создавало леденящее впечатление вросшей в землю, покойницкой мощи. Да, пожалуй, именно так Йорн бы его и описал: плечистый труп, который вымыло дождем из слишком мелкой могилы. Ракшас отыскал зарешеченное вентиляционное отверстие и втянул ноздрями выходивший из него воздух. Он вдыхал его медленно, маленькими глотками, как бы ощупывал невидимый рельеф и пытался отыскать выпуклые точки шрифта Брайля. Соприкоснувшись с обонятельными рецепторами Homo rapax, молекулы высекали в темноте словно бы разноцветные искры, но Йорн не мог связать доносившиеся запахи ни с чем конкретно. Лишь вековая сырость и плесень звучали ясно и недвусмысленно в этом букете. Однако смутное, неразборчивое химическое бормотание, щекотавшее чувства ракшаса, заставило его навостриться – несколько нераспознанных молекул рисовали в подсознании темные и мрачные картины.   Обследовав фасад, Йорн почти ощупью пошел искать другие воздуховоды бункера, а также иные технические ухищрения, которые мог использовать Джеймс. Не стоило ожидать, что к берлоге Джеймса подведено электропитание, скорее всего, он пользовался переносным туристическим аккумулятором, скрытой солнечной батареи Йорн не обнаружил. Зато обнаружил еще один выход вентиляции метрах в пятнадцати от входа, и оттуда доносились какие-то звуки, словно глубоко внизу ходили и что-то переставляли. А запах будоражил еще сильнее, но по-прежнему оставался загадочен и невнятен.   Йорн опустился на четвереньки и сунул нос в торчавшую из травы стальную трубу вентиляции, потом приложил к ней ухо - ничего, кроме укалывающих подсознание сигналов, слишком слабых для точного истолкования, но достаточных, чтобы поселить в голове ракшаса смуту. Под землей происходили события подстегивающие инстинкты хищника более всего на свете: Йорн словно бы всем естеством своим угадывал полные агрессии и властолюбивой жажды манипуляции с живым телом. Он поднялся и нервно походил по лохматой спине векового сооружения, щупая стопами рельеф и втягивая носом воздух, но не как хищник, а, скорее, подобно оленю, учуявшему в порыве вечернего бриза полунамек на залегшего в чащобе волка. Некоторое время спустя что-то заставило его вернуться к трубе и снова припасть к зловещему орифицию, открывавшему канал в подземную обитель ужаса и Юнгианских теней. Теперь нота кровавой грязи и телесных жидкостей зазвучала вполне отчетливо в букете прогорклых, плесневых ароматов, поднимавшихся по воздуховоду.   Тихо ругнувшись, Йорн отпрянул от трубы, вскочил на ноги и сбежал вниз с погруженного в сырую весеннюю почву бункера, внезапно приобретшего сходство с черепом древнего великана. Без надежды на успех он попробовал открыть стальную дверь с замком хитрого устройства и установленного, видимо, самим Джеймсом, но лишь убедился в своем бессилии. Кроме того, нападать на Минотавра сейчас было слишком рискованно. Постояв с четверть часа в ожидании дальнейших телодвижений Джеймса и ничего не дождавшись, Йорн решил найти укромное место неподалеку и ждать до победного. Вряд ли Минотавр пробудет в зловонной атмосфере отсыревшего подземелья больше нескольких часов.   –  Измельчал нынче минотавр... – юмористически заметил про себя Йорн, и действительно странно было в этом техническом сооружении нащупать метафизический отголосок Дедалова великого и страшного лабиринта.   Джеймс явился из-под земли, словно влюбленный Аид, тихо мурлыкая под нос "White Room", и деловито захлопнул дверь, под его сильными руками, закручивавшими вентиль, заскрипели мощные шестеренки замка.  Йорн наблюдал это явление ровно четыре часа спустя, после того как жуковод низошёл в свое темное царство. Слившись с подлеском, ракшас ютился все это время неподалеку от бункера между корней векового вяза. Он провел предрассветные часы в состоянии обостренно чуткого полусна, и любое изменение в окружающей обстановке выбрасывало его обратно в бодрствование. Услышав возню Джеймса, укрощавшего стального зверя, Йорн беззвучно вскочил на ноги и глубоко вдохнул воздух. Не то шлейф тянулся от самого Минотавра, не то невидимое облако миазмов вырвалось вместе с ним из подземелья. В воздухе, будто струны, вибрировали запахи неизвестной Йорну фармы, крови и... удовлетворенности? Джеймс всей своей невербаликой излучал сдержанное удовольствие и выглядел немного иначе, чем до спуска в бункер. Он казался помолодевшим. Впрочем, «помолодевший» – не вполне подходящее слово, Йорн сказал бы, что Минотавр насосался жизненных сил и как бы раздулся, подобно клещу…клещу метафизическому, который метафизически раздулся. С плеча Джеймса опять свисала тяжелая сумка, а ее содержимое горбилось и выпирало под тканью, намекая на страшный секрет, хранимый Минотавром.   Заперев врата своего личного ада, Джеймс постоял немного возле бункера, вдыхая ароматы контролируемо одичавшей природы, и выдвинулся обратно тем же путем, что пришел. Йорн же, обуреваемый тяжелым, мрачным чувством досады и злости на свою неспособность принять меры в сложившейся ситуации, скрытно последовал за ним. Кажется, Йорн позволил Джеймсу надругаться над живым существом и ничего не сделал, чтобы помочь жертве, опасаясь, что самого себя загонит альтруизмом в капкан.   ***   – Йорн! В мой офис! – Профессор Талбот, можно я хотя бы доем? – Пять минут. Пять! – профессор Талбот грозно показала студенту Аланду ладонь с растопыренными пятью пальцами, которые за дорогими серебряными кольцами и браслетами на запястье с татуировкой все равно не скрывали сходства с когтями гарпии. – Твою мать... при всем уважении, – одними губами произнес Йорн, когда Маргарет Талбот выразительной походкой пятидесятилетней фотомодели удалилась из кафетерия, экспрессивно цокая шпильками и размахивая полами шелкового пиджака.   Проводив Джеймса моторизированным эскортом до дома накануне под утро, Йорн, с чувством собственного бессилия и моральной усталости, решил возвращаться в Кембридж, дабы, по меньшей мере, поспать по-человечески. Еще несколько лет назад, едва начав эксперименты со своей рапаксовской природой и изучая свойства деэкстинктного организма, он заметил, что отказ от комфорта цивилизации сильно действует на нервы, если происходит частично. Путешествовать по Тибетскому нагорью с одной лишь палаткой и базовым туристическим набором в рюкзаке, не есть по несколько дней, проходить пару десятков километров в день было проще и гораздо удовлетворительнее, чем заниматься микробомжингом в радиусе пятидесяти метров от заведения "Общественной Кухни". Человеческая цивилизация – это соблазн даже для Homo rapax, она подстрекает отторгнуть среду обитания в том виде, в котором оная дана  всем живым существам земли, она побуждает убояться своей матери. Вот Йорн  и убоялся. Ему невыносимо хотелось вымыться, снять сильно состарившийся и подурневший за двое суток грим, потрогать не траву, а ковролин. Весь день Йорн провел у себя в берлоге, сначала спал, потом занимался, а под вечер, поняв, что его полка в холодильнике пуста, как арктическая, пардон за бесхитростный каламбур, пустыня, добрался до кафетерия. Йорну казалось, что на него все смотрят, потому что события последних дней не могли не оставить некий отпечаток в выражении его лица и манере держаться, а хищные колючие глаза не могли не пугать тех, на ком останавливался взгляд хомо рапакс.   И вот теперь Талбот. Пугаться студентов она по долгу службы не имела права, и дискомфорт прятала за жестким напором и непоколебимой энергией. Когда она увидела Йорна из холла и решительно окликнула  его, огонь в глазах профессора говорил о том, что та собиралась излить на студента Аланда все накопившееся. Оставалось только выяснить, что она накопила за полтора семестра.   Йорн спешно закончил ужин из запеченной трески под белым соусом, которую давно расхваливал Вэй, сдал поднос с посудой и, доставая из упаковки мятный леденец, отправился на свидание с шикарной, словно майское ненастье, женщиной.   – Можно? – Йорн постучал по косяку, хотя дверь офиса была открыта. Талбот, сидевшая за своим монументальным письменным столом, подняла на него глаза и посмотрела пронзительно поверх очков. – Проходите, Йорн, – сухо сказала она и указала взглядом на стул перед столом. На диван возле книжного шкафа в этот раз не пригласила. Йорну отчего-то пришла в голову мысль: каково было бы заняться любовью с профессором Талбот? Она обладала аурой женщины, с которой можно огненно трахаться в выходные, а в остальное время быть тем, что называется «бро» –  корешами, братьями по оружию, напарниками или кем-то вроде того. Странно, что сегодня, когда Маргарет гневалась, в ее жестах, осанке и голосе сквозила неоспоримая сексуальность. – Дверь закройте.   Йорн сделал, что велено, подошел и сел на стул против госпожи Талбот, посмотрел на нее выжидательно, слегка склонив голову набок. Талбот перелистывала страницы документов на идентипланшете, делая вид, будто не обращает внимания на Йорна, хотя ракшас слышал, как дыхание ее немного участилось. Йорн вежливо молчал.   – Итак.. – сказала Маргарет, наконец, и отложила девайс в сторону. – Йорн, объясните, пожалуйста, что происходит? – Где? – У вас. – А почему именно у меня? – обезоруживающе улыбнулся Йорн. – Потому что я хочу знать, что происходит именно у вас, – не поддалась Талбот. – С чего вы хотите, чтобы я начал? – На ваше усмотрение. – Сегодня в Большом Холле давали рыбу, я воспользовался моментом. – Чрезвычайно интересно, - как змея, улыбнулась Талбот. – А что вы ели на завтрак? – Боюсь, что я сегодня без завтрака. – Как же так? Вы часто пропускаете завтраки, Йорн? – Иногда. – А почему? – Это важно? - Конечно! Университет отвечает среди прочего и за здоровье студентов. Так, почему вы сегодня пропустили завтрак? – Кхм.. – Не потому ли, что вы прикатили сегодня в полшестого утра, отсутствовав двое суток? – Вы меня поймали, – Йорн изобразил легкое смущение. – Но разве это настолько нарушает правила? – «Настолько» – это насколько? – Настолько, чтобы вам приходилось опаздывать на ужин из-за моего завтрака. – По уставу, позвольте вам напомнить, студенты обязаны жить не дальше, чем в пятнадцати милях от университета. Если вы проживаете в студенческом общежитии, то действует комендантский час, и вы обязаны сообщать, когда возвращаетесь в комнату после 22:00, а также если ночуете вне колледжа. – Разве эти правила настолько строго соблюд.. – Я еще не начала, Йорн, – перебила его профессор Талбот резким тоном. – Давайте вместе сейчас пройдемся по уведомлениям, которые ко мне поступили относительно вас, – предложила она как будто смягчившись на секунду, и открыла голографический экран. – Уведомления, Йорн Аланд, - затребовала она у «Виртуалити». – Так, смотрим... жалобы от Уэнди Райт, жалобы от вашего тьютора по литкритике, жалобы от тьютора по шведской филологии – отмена супервиженов. Работы, правда, сдаете вовремя. Смотрим дальше... полторы недели отсутствовали из-за черепно-мозговой травмы. Что у вас приключилось, позвольте полюбопытствовать? –  она проницательно сощурилась на Йорна. – Я весенней обрезкой изгороди у предков в саду занимался, свалился с лестницы, ударился головой о плитку террасы. – Ужас какой... Врете, конечно, но сочувствую. – Да почему же вру? – Не знаю, почему вы врете, скрываете что-то, видимо. По статистике у студентов черепно-мозговые травмы случаются по довольно специфическому кругу причин, обрезка изгороди в этот круг не входит. Но, конечно, считать вас среднестатистическим студентом  трудно. – Среднестатистических избивают в Бытовом Контроле ни за что, – холодно произнес Йорн. – Видимо, поэтому такая тишина в колледже – лишь цифра статистики. – Лучше бы вы не поднимали тему Кита, – процедила Маргарет. – Это ужасное происшествие и черное пятно на Питерхаусе в этом году. Но вы и к нему имеете внезапным образом непосредственное отношение. Везде отметились. – Профессор... – Помолчите, – опять оборвала его Талбот. – Смотрим дальше. На этой неделе до сведения администрации колледжа Гвардия доводит, что вы проходите, как свидетель... так... свидетель по делу о вандализме в Оксфордшире, и свидетель по делу о массовом отравлении в джентльменском клубе опять же в Оксфорде. Вот я и спрашиваю: это все череда роковых случайностей, или что это вообще такое, Йорн? – Поскольку я в судьбу не верю, то считаю это чередой случайностей. – Йорн! – неожиданно громко рявкнула Талбот и ударила ладонью по столешнице, лицо ее сделалось страшным и почему-то на секунду очень сильно состарилось. – Вы мне здесь юлить собираетесь? Пара разговоров и еще пара звонков – и вы вылетите из Кембриджа, как пробка от шампанского! – «Дом Периньон»? Каким отравили джентльменов в Оксфорде? – не удержался и сыронизировал Йорн. – Твою мать... – не выдержала в свою очередь Талбот. – Йорн, ты сейчас находишься на вот такусеньком, – почти соединив указательный и большой палец, она сделала выразительный жест, протягивая руку Йорну, – расстоянии от того, чтобы мне пришел официальный запрос из Гвардии для официальной характеристики на тебя. – Я понимаю. – С чего вдруг? Ты когда-то занимал должность тьютора по дисциплине в университете мирового значения? – У меня есть зачатки воображения, профессор, – отозвался Йорн, глядя ей в глаза. – Официальный запрос означает, – продолжила Талбот, стиснув зубы, – что я уже не смогу игнорировать сигналы от Уэнди, мне придется прогнать через «Пенитенс» видеозаписи с камер с твоими ночными приездами и отъездами, рапортовать о всех твоих знакомствах в пределах университета и избирательно беседовать с этими людьми,  например... как эту девушку... с Кристиной Эпинг... словом, подвергнуть расследованию твои гражданские качества и все это представить в подробном отчете. И я не смогу просто замести под ковер моменты, которые Гвардию неизбежно наведут на определенные мысли. Я несу ответственность как перед колледжем, так и перед Системой. Поверь, мне проще от тебя избавиться, чем расхлебывать последствия.   Йорн некоторое время хранил молчание, переводя взгляд с профессора Талбот на коллекцию антикварных книг за ее спиной и обратно. – Относительно эпизодов, по которым я прохожу свидетелем, – сказал он, выдержав паузу, – я уже побывал на нескольких допросах. Пока особых нареканий ко мне со стороны Гвардии, вроде, не было. Не понимаю, почему вас это так сильно беспокоит. – Я слышу отчетливо слова «вроде», «особых» и «пока». Это меня и беспокоит. – Профессор, можно прямой вопрос? – жестким голосом вдруг поинтересовался Йорн. – Что вы от меня требуете на самом деле? – Йорн, скажите мне откровенно: что вы делаете в Кембридже? На самом деле, – мрачно произнесла Талбот, откидываясь на спинку кресла. – Зависит от того, насколько глубоко вы хотите бурить слои реальности, – Талбот молча сверлила Йорна глазами, предполагая, видимо, что он и дальше собирается заниматься словесной эквилибристикой, и оттого заранее раздражалась. – Можно ваш вопрос по желанию сузить до стандартного «Какую пользу вы приносите университетскому комьюнити?» или расширить до «Какого черта вы делаете на этой планете?» Уверен, что первый вопрос вы задавали миллион раз на собеседованиях всех фасонов и расцветок и получили миллион красивых лозунгов разной степени потасканности. Полагаю, что вам и самой приходилось на него отвечать. Но ответили ли вы на него на самом деле? Я уж не говорю о расширенной версии. Если вы хотите от меня лозунга, то я не буду заглядывать вам в глаза и пытаться угадать ваш любимый – не люблю, знаете ли, игру в тюремные загадки. А если вы хотите по-настоящему откровенного разговора, то хотелось бы знать, почему вам легче меня выслушивать, чем выгнать? – Йорн, вы играете со мной в рискованную игру. – При всем уважении, профессор, вы считаете, что любой, кто сталкивается с вами и с властью, которую вы представляете, будет играть в игру? Возможно, я самый искренний человек из всех, кто сиживал на этом стуле. – Почему? – Потому что мне ничего не нужно. – Неужели?  Вам и Кембридж не нужен? Вы зря занимаете чье-то место? – На этом стуле? – улыбнулся Йорн, и уголок рта у Маргарет Талбот тоже слегка дернулся. – Вам не кажется, что именно с этого начинается искренность? – произнес Йорн. – И любовь. К учению в том числе. Не с амбиции, не с «выжать по-максимуму», не с поиска связей, нужных людей и спонсоров, «какое направление сейчас перспективно?», «что хочет Нексус?», «кто нужен лаборатории?», «за какие разработки дают больше всего кудосов?», «на чем можно зацепить грант?» Вы спрашиваете, какую пользу я приношу комьюнити? Давайте, я вам расскажу, Маргарет, раз мы рассуждаем в категориях улья, хотя Кембридж мог бы рассуждать как-то и поинтереснее. Я нынешней ночью был в запретке... – Какого черта! – Просто захотелось. Голову проветривал. Когда я гулял по лесу, я увидел некоего человека и, поскольку он не был похож на официальное лицо, а, скорее, как у классика, напоминал лицо праздное, я отправился следом за ним. Вместе с ним, я дошел до заброшенного бункера. В него-то и спустилось это явно неофициальное лицо. Без меня, потому что у заброшенного бункера почему-то наличествует дверь с вполне функционирующим замком. Но, хоть я и не был внутри, я нашел два вентиляционных хода, из которых слышались крики и стоны. – Что-о? – поразилась Талбот. – И вот целый день я сегодня думаю, как вскрыть эту устрицу, чтобы меня самого не прихватили за жопу, Маргарет. Гвардия не любит, когда граждане приносят пользу комьюнити, Гвардия любит, когда граждане после 22:00 сидят дома. – Ты... ты это все серьезно? – не веря своим ушам, произнесла Талбот. – Абсолютно, я не самоубийца, профессор, чтобы с вами так шутить, – улыбнулся Йорн со значением, но на заднем плане мысленного потока промелькнуло воспоминание о прошлогоднем полете с крыши. – Тебе не показалось? – Острый психоз, думаете? – прищурился Йорн. – Я звоню Ротману, – решила профессор Талбот, смерив Йорна взглядом и немного поразмыслив. – Ротману? – Йорна сильно напрягло это заявление. – Сфинксу Ротману? А позволите полюбопытствовать, зачем? – Ты слишком много крутишься в Сэйнт Джонс после 22:00, Сфинкс Ротман тоже обратил на тебя внимание, – с едва наметившейся коварной улыбкой ответила профессор. – Консилиум соберем, – она подняла со стола коммуникатор. - Йорн, тебя не затруднит сходить, заварить нам всем крепкого черного чаю...? В конце коридора дверь слева с табличкой "для сотрудников", там мини-кухня. Проследи, чтобы не остыл к его приходу, – все это она сказала, давая понять, что выпроваживает Йорна на время разговора. – Да, конечно, профессор. Йорн понимающе кивнул, поднялся и вышел из офиса госпожи Талбот, но, уже отойдя на несколько метров от двери, услышал, как та поздоровалась с Ротманом: – Внезапно тебя приветствую, скорпиончик мой... Йорн посчитал, что подслушивание под дверью может закончиться конфузом, если Талбот вдруг подойдет и откроет дверь ради интереса, поэтому он отправился дальше по коридору. Интересно, кем называл Ротман госпожу Талбот. «Граммостолой»? И как он ее приветствовал? Ультимативно? Безапелляционно? А вообще бедный Ротман, в детстве его, наверняка, обзывали «Сфинктером». Йорн также подумал, что ни одна из кличек, которую ему пытались навязать в школе, не приклеилась. Пристали только Байаново интимное «Вольпертингер» и официальное анархистское погоняло «Гриллз», которое отмерло совершенно после распада ячейки и как будто принадлежало нынче другому человеку - некоему историческому персонажу, революционеру-террористу, давно ушедшему в «анал истории», как выражался Брайан.   Было ли обидное прозвище у маленького Джеймса?     Когда профессор Ротман вбежал в офис профессора Талбот, Йорн грел чай уже около получаса, понимая, что его выпроводили ожидать поступления новых распоряжений. – Йорн! – разнесся по отделанному темными дубовыми панелями коридору резкий окрик Сфинкса Ротмана после того, как профессора ритуально поприветствовали друг друга и перекинулись несколькими словами. Йорн поставил чашки и сахарницу на пластиковый поднос, отыскавшийся в кухне, и отправился обратно в кабинет тьютора по дисциплине колледжа Питерхаус.   – О! Чаёк принесли! – приветствовал Йорна Ротман, потирая руки и оглядывая студента с ног до головы хитрым, оценивающе-подозревающим взглядом. Профессор Ротман занимал стул, на котором еще недавно сидел Йорн. Хотелось бы знать, насколько искренне профессор на нем сидел. – Добрый вечер, профессор Ротман, – улыбнулся Йорн. – Давно мы с вами не пересекались. Йорн перевел взгляд на Маргарет Талбот и проследил за тем, каким взглядом она смотрела на Ротмана. Казалось, она чуть-чуть смягчилась и чуть-чуть ослабила ремни на своей стальной броне. – А вы по мне соскучились? - провокационно хохотнул Ротман. – Мне сегодня приснился скорпион, говорят, к «внезапной встрече». Я все гадал: с кем? – оскалился Йорн. Ротман опять громко хохотнул, переглядываясь многозначительно с Талбот, потом произнес: – Ну-с, рассказывайте! Мне говорит профессор Талбот, что у вас там хоррор не хуже иммерсивного кино... как его? Дети у меня восторгались... – «Колодец», – подсказала Талбот. – Пока это только триллер, – ответил Йорн, – поскольку внутри бункера я не был. Но запросто может конвертироваться в хоррор. – Так не томите уже! – экспрессивно махнув рукой, потребовал Ротман и взял с подноса чашку.   Поскольку Йорну сесть теперь не предлагали, а стоять, словно школьник перед советом педагогов, ему совершенно не нравилось, он выразительно прислонился к краю монументального бюро и сложил руки на груди. Завел рассказ о своей ночной прогулке, он якобы заехал в лес вблизи Бедфорда и не заметил, как дошел до запретки. Там Йорн увидел человека, бродящего в ночи по оврагам, и поддался искушению, кое искушение завело его не только на закрытую для посетителей территорию лесного хозяйства, но   на территорию тяжелейшего морального выбора. То, что он поделился своим экспириенсом с профессорами — это своего рода жест отчаяния: он не знает, как пролезть в бункер и, возможно, спасти кого-то от страшной участи, поскольку боится повесить на себя обвинение в проникновении на охраняемый объект.  – Чего, прямо вот просто поехал ночью голову проветрить, дошел до запретки, не заметил, как перешел границу? – сказал Ротман саркастическим тоном, прервав долгое молчание, которое воцарилось в кабинете, когда Йорн закончил свою историю. Ротман перекинулся взглядом с Талбот. – Вы ему верите, профессор Талбот? Что он там случайно оказался? – Йорн невольно сжал челюсти. – Йорн, мне очень не нравится, когда меня с одной стороны просят о помощи, а с другой врут, да еще и столь… как бы это выразиться… неталантливо. Это оскорбительно для моего интеллекта и опыта – то, как ты сейчас врешь. Еще раз, последняя попытка: какого хрена ты забыл в лесу возле Бедфорда? Йорн поиграл желваками, потом глухо проговорил: – Закладку искал. – С чем? – С «бородавками», - нехотя процедил Йорн. – Я так и знала! – хлопнула по столешнице Маргарет уже второй раз за вечер.