Человек Кембриджский (Homo Cantabrigiensis)

– Йорн, можно задать вопрос? – Да, конечно, безусловно… – Я бы так легко не согласилась, не зная вопроса, – многозначительно улыбнулась Нино. Йорн вернул ей улыбку и парировал, приоскалив клыки: – Задать вопрос – не значит получить на него немедленный, исчерпывающий, а главное, правдивый ответ. Но задавать никогда не возбраняется. – Ох, сложно с тобой… Хорошо, рискну. Как ты относишься, – она понизила голос интимно, чуть наклоняясь в сторону ракшаса, – к концепции Эдмунда Маркова? – Какая отборная крамола, нас посадят! – хохотнул Йорн. Они сидели на свежеподстриженном газоне Оленьего Парка в Питерхаусе, то ли утопающего в океане нарциссов, то ли покрытого архипелагами нарциссовых островов. Кроме географической фантазии, Йорну на ум пришла фантазия в стиле «Алисы в Стране Чудес»: будто оба, Йорн и Нино, – мелкие опиумные жучки, заползшие в проплешину столетнего ковра, и гигантский ворс непроходимым лесом обступает их со всех сторон. Если залечь в траве с винтовкой, можно было надежно спрятаться среди цветов и подстрелить кого-нибудь из донов – зачем, не спрашивайте! Со стороны Тремпингтон-стрит апрельский вид украшал задний фасад Музея Фицуильяма, по левую руку из-за прихотливого кружева крон с распускающимися молодыми листиками высовывался Уильям Стоун Билдинг, а солнце отражалось от ослепительной белизны цветущих вишен и молодых персиковых деревьев, плоды которых так и не успеют вызреть к концу осени. По периметру сад колледжа был обсажен двухсотлетними вязами, и Йорну мечталось как-нибудь теплой весенней ночью забраться повыше на дерево и проспать там всю ночь до рассвета, чтобы его разбудило щебетание птиц и прохлада утренней росы. Однако, чтобы провернуть эту операцию, требовалось, по меньшей мере, дождаться, когда распустятся листья и кроны вязов затянутся плотной зеленой вуалью, иначе придет ночной портер с дрыном и спихнет Homo rapax с ветки к чертям собачьим... А потом Талбот, административка… Пора было поговорить с Талбот про Кита… Йорн и Нино сидели на походном термоковрике, который принесла Нино, отщипывали сыр и виноград, который тоже принесла Нино, и потягивали белое вино, которое оперативно доставил Йорн из своего логова в Уильям Стоун Билдинг, дабы не так остро чувствовать неловкость. Вопреки ожиданиям, неловкость только возросла. Нино принесла закуску к вину, но не само вино, самоочевидно потому, что постеснялась слишком явно создавать антураж романтического пикника. А Йорн чувствовал себя не в своей тарелке по нескольким причинам. Он видел, что нравится этой девушке, и понимал, что должен пользоваться таким неожиданным оборотом дела. Друзей нужно держать близко, а врагов – еще ближе. Йорн не любил эту сентенцию, предпочитая от врагов дистанцироваться как можно дальше и не ставить себя в зависимость от их капризов, но нынче макиавеллевская стратегия приобрела небывалую актуальность. Йорн прослеживал схожесть между «дружеской» симпатией к нему Крис и деятельным участием, которое последовательно проявляла Нино после вечера откровений в «Летучей Свинье». Как-то само собой получилось, что она начала по мере возможности помогать ракшасу в расследовании. Нино исхитрилась при содействии каких-то друзей провести почвоведческую экспертизу и сегодня доложила, что частицы на парике с большой долей вероятности были родом из северной части Оксфордшира – из того живописного сельскохозяйственного края, где Йорн проснулся, обритый посреди пашни. Она, несмотря на свой убежденный отказ, смягчилась и подняла ветеринарные базы, подтвердила предположение, что у Минотавра есть овчарка. Малинуа, если быть точным. К сожалению, доступ к личным данным владельцев собак был за пределами возможностей как Нино, так и Йорна, иначе Минотавр лежал бы уже рядом с Грегори Бакстоном в канализации… Впрочем, нет, черт возьми, не лежал бы – Йорн забыл про танатограмму, ту самую, которая защищала Нино от сидевшего рядом с ней хищника. Йорн задавался вопросом, почему не чувствует неловкости от прикосновений, намекающих объятий и нежных взглядов, которые бросала на него Кристина, но при мысли, что ему ради дела следует эксплуатировать и подпитывать романтический интерес Нино, его бросало в дрожь. Нино ему нравилась, что называется, «чисто по-человечески». Йорн пока не обнаружил у нее двойного дна или душевного подвоха. Она была, конечно, осторожна и прагматична, как любой человек, выживший семь лет учебы в Нексус-ориентированных учебных заведениях, но подлости ракшас в ней пока не нащупал. Тем не менее, все знают, что не стоит играть с сердцем женщины, выжившей семь лет учебы в Нексус-ориентированных учебных заведениях. Было еще кое-что такое, что Йорна сильно озадачило. Он спокойно мог вообразить и смириться с сексуальным интересом к нему неосведомленной Кристины, и подыгрывать ей даже доставляло ему удовольствие. Он любил любоваться ею на танцах, словно стройным и ловким животным, с расположением принимал такое же любование от нее, ему нравилось соприкасаться с ней, быть рядом, чувствовать ее тепло и аромат. Но Йорну почему-то становилось жутко и почти гадко от предположения, что он может вызывать подобные чувства у Нино, которая теперь знает, что Йорн – не человек. Разве это не перверсия со стороны Нино? Нино, которая догадалась сама, сложила два и два без его дозволения, вырвала признание силой, Нино, которую, по-хорошему, надо бы устранить… В тех знаках примирения и расположения, которыми Нино теперь сигнализировала свои добрые намерения, виделось нечто почти хтоническое, мифологическое, из тех времен, когда материя была не дифференцирована, а люди запросто сношались с животными и небесными светилами… Нет, пожалуй, Йорну виделась не «перверсия», но без сомнения, нечто противоестественное, аномальное. – И все же? – продолжила настаивать Нино, внимательно всматриваясь в его глаза. – Я так понимаю, это вопрос с подвохом? – кривовато улыбнулся Йорн. – Смотря, что считать подвохом. – О каком, собственно, аспекте концепции Эдмунда Маркова мы ведем речь? – В нашем контексте, об идее альтернативных человечеств, конечно. – В каком таком «нашем контексте»? – осклабился Йорн и эмфатически пощупал траву возле кроссовка Нино. – Боже, ты невыносим! – всплеснула она руками, и сразу словно оборвала себя, опять присмотрелась, оценивая реакцию на легкую фамильярность. Йорна эта манера деликатно зондировать почву тоже немного раздражала. Он понимал, какая мысль постоянно вертится в голове у собеседницы: «Он – не человек, не человек, убедись, что с не-человеком так можно!» Йорн, откровенно признаться, всегда думал, добровольное саморазоблачение, окажись такое возможно, стало бы шагом к свободе и облегчением в отношениях с людьми. Но первый в его жизни опыт подобного признания дал гораздо более запутанную и нерадужную картину. Или он сам себя накручивал? – Умеем, любим, практикуем, – Йорн хищно обнажил клыки до десен. – О’кей, идеи Маркова относительно альтернативных человечеств тоже довольно разноплановы. Уточните запрос. – Как бы ты отнесся к проекту создания отдельных регионов, где развивались бы комьюнити генновосстановленных видов человека? – Как полномочный представитель своего людоедского племени, скажу, что это утопическая досистемная болтология. При всем уважении. – Йорн, сколько идей в истории считались нереализуемыми, пока их не реализовали? Законы физики проект Маркова не нарушает, – горячо возразила Нино. – … Imagine there's no countries… It isn't hard to do… Nothing to kill or die for аnd no religion, too… нежным лирическим голосом запел в ответ Йорн. – Йорн! – Нино хлопнула себя по лбу. – …Imagine all the people… Livin' life in peace… –вывел он громче, юмористически жмурясь, и подпустил в голос сексуальной хрипотцы. –…You…You may say I'm a dreamer… But I'm not the only one…I hope someday you'll join us…And the world will be as onе…– закончил он, недвусмысленно, но притом без вычурности пародируя концертные ужимки рок-звезд, провел рукой по воздуху, повел плечами и домиком сдвинул брови. – О… бо-же… – произнесла Нино раздельно, зарумянившись, и спешно отпила вино из своего стакана. – Я никому не скажу, – великодушным тоном пообещал Йорн. – Про что? – Про то, что ты прослушиваешь общественно порицаемые музыкальные произведения в публичных местах. – Ты… – выдохнула Нино. – Ну, а теперь, собственно, к вопросу, – продолжил Йорн, наклоняя голову набок и внимательно рассматривая немиловидное, но при том неизменно вызывающее симпатию лицо Нино Кохиани. – Видишь ли, Марков зацепился за весьма спорную метафору «эгоистичного единственного ребенка»… – Это же просто образ, – девушка пожала плечами. – Тем не менее, он очень въелся в сознание любителей его работ, в нем как будто стягивается множество общественно-культурных векторов. Вот и нам, мол, навязали политику снижения рождаемости, некоторые заводят по одному ребенку на две семьи, и вот, мол, посмотрите, какое выросло поколение нарциссов, – Йорн юмористически кивнул на поляну, – атомизированное, разобщенное, эгоцентрическое, не то, что в старину, когда рожали по десять детей, а потом дружно шли с соседями делать революцию. А теперь давайте поднимемся на высоты биологической и социокультурной эволюции, дабы узреть, сколько несчастий причинил человек себе и планетарному биоценозу, оказавшись единственным технологически развитым видом животных на Земле. Тут вам и варварское освоение ресурсов, которому ничего не было противопоставлено, и представление о себе не только, как о вершине эволюции, но и как о вершине метафизической иерархии, о микрокосме человеческого существа, в котором отражается макрокосм вселенной, тут же запрос на «покорение» и «подчинение» природы, неспособность к подлинной эмпатии, отсутствие сострадания к соплеменникам, как следствие всепроникающего представления об уникальности хомо сапиенса. Человеку, мол, нет возможности развивать свою сострадательную извилину на представителях радикально иных цивилизаций, ввиду чего он выискивает и возводит в абсолют микроотличия среди представителей своего вида. А вот, мол, если бы хотя бы по десять процентов континентальных территорий заселить неандертальцами, денисовцами и рапаксами, человечество открыло бы просторы и глубины нейроразнообразия, а потом, глядишь, полностью пересмотрело бы способы своего существования на Земле, насмотревшись на то, как живут и развиваются цивилизации других Homo. – Йорн, ты специально излагаешь так, чтобы звучало наивно. Марков не обманывается насчет психофизиологических предрасположенностей человека, он говорит о том, чему бы мы могли научиться на высоте нынешних достижений. Он не отрицает, что в прошлые эпохи, с тем взглядом на мир, который был у всех цивилизаций, человек по любому уничтожил бы и неандертальцев, и денисовцев и… рапаксов, если бы те не поторопились с технологическим развитием. – Ну, собственно, так и произошло. А если бы неандертальцы и рапаксы были вынуждены соревноваться с человеком или быть уничтоженными, то они постепенно конвергировали бы с ним и потеряли бы большую часть своей уникальности. И чему бы мы у них тогда научились? – Ты сказал «мы»? – хитро улыбнулась Нино. – Я, не скрою, конвергировал. – Теперь, когда идут уже много десятилетий успешные деэкстинктные программы и популяция возрастает… – Рапаксов клонируют только мужского пола, – бросил Йорн и отвернулся, посмотрел на перепрыгивавшую с ветки на ветку сороку, ярко сверкнувшую черно-белым, с зеленым отливом опереньем. – Кхм… ну… эм… сейчас речь немного о другом, технически эту ситуацию можно легко испра… изменить, – замялась Нино. – Я говорю о чисто философских предпосылках. Мне кажется, что с расширением проектов «Alternative Humanities» люди уже постепенно привыкают к мысли, что они не одни не только во вселенной, но и даже на «собственной» планете. – Не знаю, Нино, люди в массе своей вообще ничего не знают и знать не хотят об «альтернативных человечествах». По-моему, это все из категории интеллектуальных развлечений для научно-технической элиты «Нексуса». При всем, опять же, уважении. – Блин… – она потупила взгляд. – Что? – Ты ведь на меня через эту оптику смотришь? – проницательно и серьезно глядя на ракшаса, спросила Нино. Йорн длинно вздохнул и кашлянул, не ответил. Потом лег лопатками на коврик и выставил руку, прикрывая глаза от солнца. – Йорн, если ты считаешь, что я навязываюсь, и ты вынужден со мной общаться только потому, что… получилось то, что получилось, чтобы меня не обидеть, спровоцировав на vigilance report… – …А еще я тебя цинично использую, пока ты стараешься подлизаться к моей уникальной персоне, и параллельно придумываю, как бы тебя уговорить аннулировать танатограмму, а потом грохнуть в подворотне. – У тебя правда такие мысли относительно меня? – упавшим голосом спросила Нино. – Только не говори, что у тебя не было таких мыслей относительно меня ни единой секунды, – Йорн повернул к ней лицо и посмотрел серьезно снизу вверх, продолжая закрываться от солнца. Свет играл радугой на кистях его рук. – Блин… – не зная, что сказать, повторила Нино. – Извини за сравнение, но человечество неизбежно встретится с такой же проблемой, что и ты сейчас. Ты не аннулируешь танатограмму, просто ради того, чтобы проверить крепость моих моральных устоев… кстати, если с тобой, не дай бог, что-нибудь приключится подозрительное, то мне – крышка за компанию, – Йорн хитро на нее прищурился, оценивая реакцию. Нино поджала губы, не ответила. Кажется, такой поворот событий ей приходил в голову, интересно, что она по этому поводу решила. – Так вот, собственно… так же, как ты не аннулируешь танатограмму, человечество никогда не выпустит поводок и не позволит ради чистоты эксперимента «альтернативным человечествам» достичь того уровня развития, когда станет возможна реальная конкуренция – в любой сфере, хоть за торговое влияние, хоть за этическое превосходство. Человечество никогда не позволит ни неандертальцам, ни рапаксам повзрослеть, но будет разгонять риторику про noble savage и про то, что «взрослым» нужно учиться у «детей». Однако ядерную кнопку и Искусственный Интеллект будут держать при себе взрослые дяди из Мирового Совета – спички детям, как известно, не игрушка. – Ты не веришь, что они уничтожили всю ядерку? – Да хрен их знает, прости мой французский, – Йорн пожал плечами. – Я не верю, что ее уничтожила Восточная Система, а если китайцы не уничтожили, то Западная Система не стала бы полагаться только на свою «Red Right Hand». – Йорн, послушай… Все-таки, речь не о сегодняшнем человечестве, а о гипотетическом будущем, к которому можно было бы стремиться. Двести лет назад я бы сидела в темном лесу Гиртон Колледжа, а джентльмены на лекциях рисовали бы на меня пакостные шаржи на тему «Нормальная девушка versus Девушка, которая вообразила, будто ей место в университете». – Нино, ну, ты сама понимаешь, что я отвечу, – улыбнулся Йорн. – Позавчера женщины, сегодня инакомыслящие, завтра – неандертальцы или какие-нибудь… дети от смешанных пар, расово нечистые. Цикл насилия и притеснения никогда не заканчивается. Не знаю, об этом ли ты спрашиваешь, но, если представить меня патриархом, которому выпало решать судьбу своего вида, я не уверен, что дал бы согласие на возрождение рапаксов, зная почти наверняка, что для обретения субъектности нынешним поколениям придется пройти через геноцид и гонения. А это неизбежно, если последовательно воплощать идеи Маркова. К тому же, рапакс – довольно сволочное существо. – Ты тоже сволочной? – у Нино заинтересованно заблестели умные темные глаза. – Для того, кто мне перебежит дорожку – определенно, да, – Йорн опять посмотрел на Нино испытующе. – Впрочем, я не расово чистый, это несколько смягчает удар, неизбежный при перебегании дорожки. – Ты меня специально пугаешь? – улыбнулась Нино. – Конечно, – Йорн оскалил клыки. – Я хочу сказать, что чистокровные рапаксы теряют связь даже со своими кормильцами-воспитателями, они погружены в собственную психическую реальность, грезят своими непонятными грезами, и могут растерзать любого, кто встанет на их пути, – перед глазами, как двадцать пятый кадр, на мгновение мелькнула изодранное лицо Грэга Бакстона. – Человек, когда видит перед собой похожее на него существо, склонен иметь труднопоколебимую веру в то, что внешний антропоморфизм в обязательном порядке предполагает человекоподобие психическое. Причем человека интересует больше всего эмоциональный аспект, «чувства», которые испытывает его визави. Из этого выводится антропоцентрическое ожидание, будто иное существо должно безоговорочно принять человеческую мораль, а человека – как, собственно, этическую самоцель. А эмоции, которые являются самой древней функцией психики у любого млекопитающего, на уровне коллективного сознания почему-то считаются высшим проявлением человечности. Кстати, как люди называют того, кто не испытывает благодарности, не знает, что такое верность и дружба, кто не имеет способности испытывать человеческие эмоции, к которым почему-то злоба, зависть и ненависть не относятся? – Ну, кроме неприличных слов я бы сказала, что социопатом, – осторожно предположила Нино. – А ты назовешь «социопатом» или неприличным словом тигра, сожравшего хозяина, который его из соски выкормил? – Разве ты такой? – На этом месте у девяноста процентов сапиенсов пропадет охота познавать богатый внутренний мир рапаксов, – игнорируя вопрос, продолжал Йорн. – Но оставшимся десяти процентам требуется иметь особый склад ума и нестандартный набор интересов, чтобы проникнуться уникальной психологией дальнего родича, которая мало пересекается с насущными проблемами хомо сапиенс. – Разве твоя психоэмоциональная, скажем так, жизнь никак не пересекается с насущными проблемами хомо сапиенсов? – Конечно пересекается, Нино, – развел руками Йорн. – Только при чем здесь Homo rapax? Я обитаю в лиминальном пространстве между человеческой средой и рапаксовскими врожденными реакциями, я понятия не имею, что такое быть чистокровным рапаксом – в этом заключается моя жизненная драма, – он иронически ухмыльнулся. – Впрочем, что такое «быть чистокровным рапаксом», не знает никто. Его психическая жизнь, как была призраком вымершего прошлого, таковой и остается. Язык потерян безвозвратно, о культуре мало что известно. Есть только небольшое поголовье самцов, которые мигрируют по заповедным территориям Китая, лопочут на китайском пиджине и выживают с помощью навыков, которым их обучили люди. Зафиксировано несколько случаев, когда эти самцы – или «мужики», уж не знаю, как правильно – вместо того, чтобы подраться на границе охотничьих угодий и разойтись, начинали бродить парой и даже иногда вместе устраиваться на ночлег – вот и вся социальная жизнь. И еще они постоянно медитируют – у них чипы в голове и аппаратура фиксирует всякую экзотическую мозговую активность. Сколько времени нам понадобится ждать, пока они доэволюционируют до цивилизации в человеческом смысле? – А ты не думаешь, что можно было бы разумно стимулировать и ускорить развитие их цивилизации? – предложила Нино, рассматривая Йорна так, словно видела впервые. – В человеческом представлении цивилизация предполагает технологии, производство, потребление и сложносочиненный общественный строй. Это то, что понятно среднестатистическому человеку. Человек будет «разумно стимулировать» человекообразное, и создавать собственное подобие. А что, если вершина ракшасьей цивилизации – это сеть старцев Шредера, ни живых, ни мертвых, которые сидят по пещерам и вкушают радости небытия? – А почему тебе рисуется именно такой вариант? Ты это как-то выводишь из собственной… натуры? – Нино заметила, что Йорн смотрит задумчиво на виноград в контейнере, и как бы невзначай передала ему в руку веточку. Йорн кивнул вежливо и снова сел. – Да, пожалуй, – задумчиво произнес он. – Я ничего не желаю. – Кхм… – кашлянула девушка. – Ты, конечно, скажешь, что я все неправильно поняла, но звучит довольно патологически, Йорн. – Клиническая депрессия? – он сощурил глаза, глядя в упор на Нино, и правым клыком проткнул виноградину. – Как вариант, да. – Нет, это другое, я недостаточно ясно выразился. Но обрати внимание, в какой трепет приводят человека слова «ничего» и «не хочу» поставленные подряд в одном предложении, это само по себе примечательно. Я бы сказал… Нет, лучше ты сначала скажи: зачем тебе Кембридж, а в перспективе «Нексус»? – Совершенно банально: потому что в Кембридже лучшее образование по моей специализации и лучший нетворкинг для продвижения кандидатуры в «Нексус», никакой романтики вообще. – А «Нексус»? – Не ради денег. – Деньги – это абстракция, ради денег никто ничего не делает. – Ты знаешь… – она пожевала губами, а потом некоторое время смотрела на траву, выпятив губы в задумчивой гримаске. – Мне хочется посмотреть на их цивилизацию, как люди живут там, – она с нажимом произнесла слова «их» и «там». – Почему? – Потому что я считаю несправедливым то, что они сделали с человечеством, я не хочу просто сидеть, словно полип, на том месте, на которое меня прилепили. Хотелось бы посмотреть им в лицо. – А потом что ты будешь делать с их лицом? – поинтересовался Йорн, и лукавая многозначительная улыбка слегка растянула его губы. – Исходя из обстоятельств… – неопределенно, но со странной серьезностью сказала Нино. – Заранее сказать невозможно. Твоя очередь, Йорн. – Про «ничего не хочу»? Как бы это выразиться попонятнее… Я не чувствую в себе нехватки. Возможно, у меня искаженное представление о природе человеческого желания, поскольку лично расспрашивать на эту тему и сравнивать себя я могу только со старшим брательником. Отношения у нас, конечно, задушевные, никто не спорит, но Брайан – еще тот… карманный Левиафан. Человеческое желание мне представляется неким центром притяжения, вокруг которого вращается его жизненная энергия. Исполнение желания равнозначно выработке жизненной энергии, психика сходит с орбиты и падает. Но само желание – это порождение неполноты. – А какая энергия заставляет тебя что-либо делать, Йорн? Зачем тебе Кембридж? – Многие вещи меня заставляют делать обстоятельства. – Хорошо, а те вещи, которые не заставляют делать обстоятельства? – Я часто делаю то, в чем мне видится некая… правда…– Йорн поморщился. – Черт, я не знаю, как это даже объяснить. – Правда о чем? – Ни о чем. Просто сама по себе. – Так не бывает. – «Правда» в данном случае не равна «правдивому высказыванию». – А чему она равна? – Наверное, нужно другое слово. Что такое, по-твоему, «несправедливость»? – Эм… нравственная категория… злоупотребление властью… осуждение невиновного… жестокость без повода… – начала перечислять Нино. – Это частные случаи несправедливости. А что их объединяет? – Ну, это как «красота», Йорн. Что общего между красивой вазой и красивой девушкой? Йорн со смешком показал жестом в воздухе некую линию симметричных изгибов. – О боже… Тогда между красивым юношей и… ты меня сбил… – Красивым асфальтоукладчиком, я понял, – Йорн заметил про себя, что все время скалит зубы, прямо как в разговоре с Брайаном, обычно он старался этого не делать, и многие даже не замечали его клыков. – На мой взгляд, «несправедливость» – это субъективное представление о неких вещах, которые угрожают жизнеспособности иллюзии человеческого «Я». А представь себе, что ты – не «ты», в смысле не «Я»… надеюсь, ты меня понимаешь… словом, ты – орган. – Орган? – Да. Даже, пожалуй, органелла, некоего гигантского суперорганизма, который состоит из живой материи самого сложного устройства, способной к самосознанию и осознанию прочей материи. – Ну, метафорически, конечно… – «Метафорически» – типа ради хохмы? – Я не могу это представить на полном серьезе. – Естественно. Но если бы ты могла, понятие несправедливости потеряло бы значение вместе с понятием «Я». – Ты хочешь сказать, что ты живешь без «Я»? – Я делаю наиболее важные вещи без «Я». Хотя «важные» – это в высшей степени социально детерминированная категория. – Например? – Например занимаюсь музыкой. Она способна приводить в экстаз, открывать сущность вещей, но нет ничего хуже, чем становиться «профессиональным» музыкантом. – Мне кажется твоей харизмы вполне хватило бы на рок-звезду. – Я знаю, но ты опять рассуждаешь в категориях «достаточности» или «недостаточности», «Я» «полное» или «неполное», «ты», как ресурс своего «Я», осел понукающий самого себя. – То есть, ты делаешь что-то не для того, чтобы стать лучше себя нынешнего? – Нет, – пожал плечами Йорн. – Но при этом ты не переходишь в режим сохранения энергии и не окукливаешься в своем текущем состоянии? – заключила Нино задумчиво, она, не отрываясь, смотрела в глаза химеры, а Йорн подумал, что знание правды о ракшасе, кажется, не влияет на способность собеседника выдерживать его взгляд. Нино от него не пряталась. С другой стороны, всей правды о ракшасе она не знала. – Можно и так сказать. – То есть, ты достаточный? И ты просто… исследуешь? – Я иду в потоке бытия, я его принимаю и пропускаю через себя. – Но ты сказал, что тебе было обидно, когда тебя обрили, значит ты не вполне равнодушно относишься к оскорблению? – Слушай, мне же нужно было как-то объяснить свою склоку с этим придурком, - весело оскалился ракшас. – Но почему ты тратишь на этого человека свое время, если тебе не обидно? – Заметь: не только свое, но и твое. Я же говорил: я думаю он социально опасен. – А почему тебе не все равно? – Возможно, потому что я не хочу упустить какой-то важный урок.