Человек Кембриджский (Homo Cantabrigiensis)

Едва заглянув за цилиндр, Йорн рефлекторно дернулся всем телом, усилием воли он обуздал один из самых мощных рефлексов рапакса – сперва отпрыгнуть от предмета, который мозг не смог идентифицировать, а потом уже разбираться с безопасного расстояния. Пронеслось несколько долей секунды, как он понял, что видит перед собой обнаженные ноги в пятне лунного света с решетчатыми тенями ячеек от фабричного окна. Бедра уходили в густую черноту от загородившего окно цилиндрического блока, а в полутьме взору представилось нечто ужасное и отвратительное. На полу лежал обнаженный юноша. Кожа на его туловище была исполосована рваными ранами, подобными следам от звериных когтей, множество укусов от небольших, но, очевидно, мощных челюстей темными пятнами испещрили аристократически молочные руки и плечи. Лицо представляло собой то, что криминальные блоггеры, зарабатывающие в «Виртуалити» обзорами резонансных преступлений, имеют вульгарную привычку называть «кровавым месивом». На остатках лица отсутствовал нос, среди уродливых ошметков мяса и кожи зияли черные треугольники лишенных хряща носовых проходов; глаза были вырваны или даже выгрызены, ни бровей, ни век невозможно было рассмотреть посреди лоскутов лицевой мускулатуры. Верхней губы тоже не было, в темноте как жемчужное колье на изрезанной ножом груди блестели обнаженные, отбеленные и ровные молодые зубы. Они были на удивление чистыми, лишь в тонких щелях между зубов коагулировала кровь, а ритмический звук, привлекший внимание Йорна, происходил оттого, что лоскут оторванной верхней губы колебался от вырывавшегося изо рта болезненного дыхания, будто трость кларнета. На обоих руках, которые юноша судорожно прижимал к груди, не доставало почти всех пальцев, кроме большого. В целом, картина напоминала кадры из хроник о нападениях крупной обезьяны. Шимпанзе, как Йорн читал где-то в журнальных статьях, атакуя сородичей и людей, уродовали лицо, стремясь лишить зрения, рвали руки, откусывали пальцы и гениталии, чтобы вызвать смертельную кровопотерю у жертвы. Некоторое время Йорн не мог отвести затуманенный взгляд от этих ран, ему даже начало казаться, будто он видит необыкновенно правдоподобную галлюцинацию, а, может быть, даже симуляцию. Чем дольше Йорн смотрел на раны, тем настойчивее мерещилось, что те начали шевелиться, как бахромчатые тела голожаберных моллюсков, распускаясь мясными цветами раффлезии. Очень долго, не менее нескольких минут – и Йорн это понял лишь позже, пошагово осмысливая произошедшее – ракшас, будучи не в силах двинуться, рассматривал тело так, словно это был некий замысловатый нарост на полу, уродливый гриб, поселившийся на давно мертвом скелете. Он источал странные запахи, сочился гуморами и тканевыми жидкостями, в которых плавали ядовитые споры. То, что Йорн видел, было настолько чудовищно, что оторвать глаза от зрелища было невозможно, оно накрепко приковывало к себе, делало своим пленником, гипнотизировало и лишало воли. Фрэнсис Бэкон, хоть радиация вселенского ужаса от его полотен была в тысячу раз менее концентрированной, безошибочнее всех виденных Йорном художников, ухватил эту жуткую ауру тоски и одиночества в смерти, исходящую от разъятой плоти. Внезапно из раны с жемчужными зубами донесся слабый, лишенный оттенка какой-либо человеческой эмоции стон – стон на одной ноте, исключительно физиологический, издаваемый тяжко искалеченным телом. Услышав этот все еще живой голос, Йорн отскочил, словно от бросившегося из подворотни пса и врезался в какой-то бак позади, споткнулся, не удержался на подкашивающихся ногах и повалился в груду металлолома возле цилиндрической машины, обрезал руку и бедро. Испытывал ли Йорн когда-нибудь ужас подобный тому, что охватил его нынче? Нет. …Да… Ракшас скорчился между кусками арматуры, прислонившись хребтом к ржавой турбине – или что это была за машинерия – и смотрел, смотрел, словно загнанный в угол зверь, на живой труп, вслушиваясь в его монотонные стоны, которые сопровождались рефлекторными подергиваниями конечностей. На полу лежал Грегори Бакстон. Йорн пытался силой заставить себя увидеть Грэга Бакстона в изуродованном, обессмыслившемся от звериного страдания голом теле – «голом теле» в Агамбеновском смысле, теле, лишенном всего человеческого, испытавшем столько боли, что личность в нем умерла до того, как погибла физиологическая оболочка. Все сомнения немедленно улетучились, едва догадка осенила одурманенные мозги Йорна. Хотя от лица Грегори, хитрого и привлекательного, столь типичного для кембриджских «бывших», не осталось ничего, кроме освежеванного куска мяса, это были черные волосы Грэга, его форма головы, идеально выправленные, крупные и ровные зубы, его сухощавая, жилистая фигура юноши, совмещающего алкоголь и гимнастику до той поры, пока молодой организм не перестанет справляться с дозами этанола. Подчиняясь, вероятно, рапаксовским инстинктивным паттернам, Йорн все всматривался, как околдованный, в белеющие зубы растерзанного человеческого самца. Улыбка Грегори никогда не вызывала у него теплых чувств, но в то же время неизменно привлекала его бдительный интерес, словно ракшасу требовалось следить, как бы Бакстон его не укусил. Это вкус Грегори Бакстона почувствовал Йорн на своих губах, едва очнулся. У Йорна наступило состояние, которое он бы назвал «кипучим ступором». На периферии сознательного поля ракшас фиксировал, что все тело его трясется от жестокого нервического озноба, ему было так холодно, словно он выбрался из ледяной реки на берег, продуваемый зимним ветром. Руки Йорна производили неосознанные механические движения – он выкручивал сплетенные пальцы, периодически щелкая суставами, и с остервенением давил на ладони. Челюсти его сжимались с такой силой, что ломило от боли коренные зубы. Однако разум ракшаса собрался в некое метафорическое копье, сконцентрировался весь в остром его наконечнике и вонзился в тело Грегори. И замер. Процессы в нем застыли, мельчайшей суспензией повисли в воздухе, каждая капля-мысль остановилась, неспособная присоединиться к следующей и влиться обратно в поток сознания. Все, что Йорн понимал в тот момент – это Присутствие Другого. Еще недавно он знал его, как живого и, может быть, по-человечески не самого симпатичного члена «The Night Climbers». Теперь он был низведен до состояния примордиальной улиты, рефлекторно цепляющейся за вегетативную жизнь организма. Йорн не мог заставить себя сдвинуться с места и начать соображать. Мозг разрывался от обрушившегося на него, как цистерна с бензином, потока чудовищных фактов, но одновременно казалось, что в голове воцарилась давящая легкость и тошнотворная пустота. Между тем где-то совсем рядом с этой лопнувшей цистерной горел костер, а Йорн, не дыша, стоял посреди бензиновой лужи и тупо смотрел, как она медленно разливается вширь, подкатываясь к самому огню. Последний образ вывел его, наконец, из оцепенения. Йорн облизал покрытые сухой кровяной коркой губы и вновь почувствовал Грегори Бакстона на языке – тут же в нёбо вонзились иглами и воспламенились высушенные пустыней мертвые кактусы. Грэг издал более громкий, настойчивый стон, пробуривший бетонную темноту заводской постройки, а Йорну до рези в желудке хотелось, чтобы он молчал. Йорн заставил себя подняться на ноги и подкрался к Грэгу, еще раз его осмотрел, не прикасаясь. Не исключено, что его можно было спасти, если поторопиться. Возможно, его родители смогли бы изыскать средства на пересадку лица и восстановление зрения, вырастили бы пальцы. Продали бы бизнес, дом, фамильные драгоценности, может быть, даже добились бы медобслуживания от «Нексуса», кто знает, какие у них связи. В закрытых городах, иногда вздыхал Джон, могли сотворить чудо. А вот Йорна не спасет даже чудо. Особенно если поторопиться. У ракшаса опять потемнело в глазах. Внезапно с верхней галереи раздалось несколько щелчков, наподобие звука, который издает дорогая тяжелая зажигалка, когда ее закрываешь. Для растревоженной психики ракшаса они прозвучали, словно серия выстрелов в темноте. Йорн резко развернулся спазматическим движением, увидел во тьме крупную черную фигуру, как показалось, с изогнутыми бычьими рогами, и чуть снова не грохнулся на пол. Сатанинский хоровод железок только и ждал, чтобы завертеться перед глазами, у разбросанной повсюду производственной утвари как будто бы выросли маленькие уродливые босхианские ножки, после чего она пустилась в конвульсивную пляску. Не успело видение человека с рогами отпечататься на сетчатке, как наверху полыхнула голубым линза проектора, на противоположную стену упало обширное полотно света. Из-за какого-то прихотливого выверта сознания, Йорн на сотую долю секунды испытал не то благодарность, не то облегчение оттого, что не остался один на один со своим ужасающим преступлением – со своим безумием. В машинном зале заброшенной электростанции все это время находился, притаившись, еще один психопат. – Зачем же ты музыку выключил? Хорошая была музыка, воодушевляющая… – сказал сверху голос, искаженный электронным «Войс-чейнджером», разрешенным к использованию только для работников силовых структур. – Не стоит тревожить прах поэта, – как автомат, механически и бесцветно отозвался Йорн, всматриваясь в темноту, за которой прятался его визави. – Он бы не одобрил такое использование… Сверху больше не возражали, только деловито производили манипуляции с проектором, шуршали и щелкали механизмами. Йорн молча ждал, пока по телу прокатывались волны нервической дрожи. Через минуту на стене, искаженное рельефами металлических конструкций и вездесущими трубами, высветилось изображение. Его сменило еще одно, и еще – слайды, вырезанные из видео- или из киноматериалов. Кадры были отсняты здесь же, в цеху, при свете мощной лампы, она выхватывала из темноты ближайшие предметы и создавала резкие асфальтово-черные тени, которые преследовали их как черновидные дьяволы на византийских иконах. В кадре двое: Йорн и Грегори Бакстон, у обоих безумные лихорадочные глаза с расширенными зрачками, у Грэга красные, у Йорна – сияют сине-зеленым тапетумом. Оба с обнаженными торсами. Йорн и Грэг хватают друг друга за руки, за талию, за плечи в угаре, в диком танце. Они трутся друг о друга, исследуют, ощупывают, они как будто впивают вкус кожи нервными пальцами. Судя по жестам, обоим весело, они страшно увлечены своим занятием, каждый поглощен разгоряченным телом другого, и не замечает снимающего их на пленку оператора. Но при всем внешнем веселии, пусть и довольно похабном, Йорн никогда доселе не видел эдакой отрешенной пустоты у себя в глазах. Предстань перед ним такая морда в зеркале, он бы, наверняка, обратил внимание на симптом и забил тревогу. Ракшас едва узнавал собственное лицо на слайдах, на них он видел лицо некоего клона Мумии-III «Бальтасар» с эпидермальной модификацией, но не Йорна Аланда, как будто в его тело вселился потусторонний дух или из него выселилась душа. …Что говорят теологи о наличии души у де-экстинктных гоминидов?... Кадры, сменявшие друг друга на стене, походили на старые фотографии наркотических вечеринок с «Фабрики» Энди Уорхола или сцены, которыми открывались порнофильмы 1970х. В отличие от современного стерильного контента для взрослых, сгенерированного ИИ, в старом эротическом кино присутствовала некая живая, активная, пульсирующая, отталкивающе-притягивающая грязь, она воздействовала на желание, как запах несвежего белья и прокуренного рта. Для ракшаса эти фильмы были… интересными. Не то, чтобы Йорн очень сильно возбуждался от их просмотра – он вообще старался поменьше экспериментировать с чувственными страстями, не будучи уверен, чем секс с человеком может для него закончиться. Но все же старые фильмы были переполнены неподдельным томлением, и это томление, удивительным образом, Йорн теперь узнавал на слайдах. Йорн искал скрытые признаки искусственной генерации в картинах, что мелькали перед его глазами, но кадры были чудовищно настоящими, хоть и абсолютно сюрреалистическими – сюрреалистическими в той же степени, что стонущие обглоданные останки Грегори в нескольких метрах от него, этот монструозный саундтрек к спектаклю. После первого десятка избранных кадров с еще не вполне смелыми ласками, пошли смачные, разнузданные, расторможенные и по-подростковому слюнявые поцелуи. Оператор снимал двоих с ракурсов таких же безумных, как и сами лобзания, брал максимально крупный план, несомненно, желал вместить в объектив больше тела. Щека Бакстона с трехдневной щетиной на секунду заполнила весь экран. Разве он был небрит последний раз, когда его Йорн видел? По какому поводу и когда он видел Бакстона в последний раз?.. Йорн хватает мерзко, бредово и бесстыже улыбающегося Грэга за волосы, вдавливает пальцы в горло, придушивает, так что на последующих кадрах шею покрывают синяки, Грэг высовывает язык, показавшийся гротескно длинным, будто у геральдических львов на кембриджских гербах, и облизывает шрам на лице Йорна по краю «маски». Вездесущий оператор вклинивается между ними, чтобы запечатлеть обмен слюной. Здесь Йорн, не желая делиться Грэговым телом с третьим-наблюдателем, свирепо впивается в губы Бакстона, как это стандартно описывает нейросеть в эротических фанфиках. На губах Грэга кровь, она течет на подбородок и кадык. Йорн хищно скалится, разглядывая и принюхиваясь – ракшас давно знал за собой, что не может равнодушно пройти мимо запаха крови, и по иронии судьбы, ему довелось больше всего иметь дело с кровью человеческой. Грэг тоже улыбается, смотря на Йорна, но закрадывается смутное подозрение, будто он не видит ракшаса, не воспринимает, будто он смотрит на мир из своего пьяного пузыря бездумными плавающими глазами и наркотически грезит. Снова средний план, оператор отходит в плотском предвкушении на несколько шагов. Грегори развязывает тесемки у химеры на спортивных брюках. Затем Грегори стягивает брюки вниз, к коленям ракшаса. Грегори сам падает перед химерой на колени и со счастливым выражением присасывается к полувозбужденному члену, будто голодный теленок. Йорн смотрит сверху вниз и со смутным удивлением трогает его волосы. Ракшасу любопытно. …Любопытно ему, блядь!… Йорн не мог взять в толк, в каком состоянии должно находиться, чтобы единственная эмоция, которая проползла в его организм, преодолев все фильтры, оказалась «когнитивным интересом», как это называли в публикациях о Homo rapax. …Рапаксы необыкновенно любознательны, у них гипертрофирован ориентировочно-исследовательский рефлекс… Йорн даже наклонял голову по-кошачьи то к правому плечу, то к левому, прислушивался, принюхивался – ни дать, ни взять, дикий зверь впервые позволил погладить ему живот. Почему это так жутко выглядело, когда Йорн с любопытством крутил головой? Ничего не значащая привычка, просто подбор наиболее выгодного угла для отражения звука от фигурных рельефов на ушной раковине. Но столько в ней первобытного ужаса, словно мезозойский крокодил выглядывает среди папоротников и смотрит глазами химеры из-под черных полуопущенных ресниц. А глазами крокодила смотрят несчетные поколения других существ, которые миллионами лет крутили головами в засаде, выслушивая добычу, пока у их потомков не сформировались кожно-хрящевые зачатки наружного уха. …И орган для шестого чувства… под скальпелем природы и искусства… Оператор обходит их по кругу, документирует, как Грегори самозабвенно и остервенело проталкивает в горло и снова выпускает вздыбленный член химеры, Йорну пришло на ум сравнение с огромным окунем, заглатывающим наживку. Еще немного, и крючок в наживке зацепится за его жабры. А оператор словно берет пробы, коллекционирует лабораторные образцы этого ублюдочного угарного акта, выискивая наиболее уродливые кадры, настолько грязные, чтобы от них было так же невозможно оторваться, как от теперешнего лица Грегори. Нужно отдать оператору должное: он мог похвастаться фотографическим чутьем старой школы. Слайды, сделанные из кинокадров, были омерзительны по вложенному в них намерению, но оставляли неизгладимое эстетическое впечатление. Йорну трудно было представить, чтобы кто-нибудь столь мастерски и с искренностью увлеченного дилетанта смог передать одновременно свою звериную ненависть к однополому сексу, подавленный страх перед молодыми самцами и адский жар гложущего желания, тянущегося языками пламени к этим самым ненавистным молодым самцам. Йорн понял, что смотрит на чью-то исповедь в картинках – отнюдь не свою и не Грэга. Она была страшна и болезненна настолько, что даже духовник при старом режиме, связанный тайной исповеди, решил бы, что Бог его простит за обращение в правоохранительные органы. Камера с пристрастностью фиксировала то гениталии, то лица двоих, как если бы оператор выискивал подтверждения каким-то своим тайным убеждениям. Каким? Что они – гнусные животные? Моральные выродки? Но как все эти сцены возникли перед камерой в первую очередь? Йорн не помнил ровным счетом ничего из увиденного на слайдах… …А вдруг все-таки генерация ИИ?... Подделка? Голимое фуфло?... Нет, ложные надежды. Если не сознание, то тело ракшаса отчетливо помнило, что произошло в этом машинном зале. Йорн также знал, что произойдет на следующих слайдах – видел, как стало меняться его лицо. Сначала преображение было едва-едва заметным, а потом физиономия Йорна превратилось в холодную и мертвую маску, по поводу нее в свое время он получил внушение от Полосатого. Мол, нельзя терять человеческий облик, когда убиваешь даже самую отъявленную гниду, нельзя превращаться в биоробота, отсекать чувства и эмоции, иначе убивать станет слишком легко. Перестать быть человеком – великий соблазн. Каждую возможность, каждый случай экзистенциального выбора, мол, нужно использовать, чтобы тренироваться быть человеком. …«Тренироваться быть человеком» – вот уж посоветовал, так посоветовал… Полосатый до самой смерти не понял, кто у него фигурировал в команде почти четыре года.