Человек Кембриджский (Homo Cantabrigiensis)

И вот на следующем кадре что-то лопнуло, словно перегруженный стальной трос мостовой конструкции. И так хлестнуло всех участников это лопнувшее, что хлынула кровь – по преимуществу Грегори Бакстона. Оператор уже без прежнего эстетствующего томления, а, скорее, с напуганным патологическим интересом продолжал снимать стихийное бедствие, отбежав от эпицентра на безопасное расстояние. Йорн набросился на Грегори Бакстона. Йорн не помнил, чтобы когда-нибудь вот так лютовал, зубами и ногтями разрывая противника. Пацаны его знали, как крайне жесткого бойца, но ракшас в драке всегда ставил целью быстро вывести оппонента из строя, а не изуродовать. Инстинкты настойчиво требовали от Йорна не тратить время на многочасовое попинывание друг друга в танце со вкусом и достоинством, как принято у полорогих, а нанести несколько мгновенных, точных ударов, чтобы немедля ретироваться. Пару раз, правда, в его подпольной жизни приключались стычки с толпой отмороженной урлы из гетто, и дабы выбраться живым, Йорн не гнушался никакими средствами. Но то были исключительные случаи, благодаря им Йорн узнал, что ракшасьи челюсти способны, как садовые ножницы, отхватить даже дубленые пальцы уличного драчуна. Но к Полосатому он пришел, чтобы научиться побеждать, не полагаясь на пещерную bestialité рапакса. Если угодно, Йорн во времена ранней юности хотел оставаться человеком, пока убивает нарушителя своего спокойствия и личных границ. В этом тоже виделась часть пути к заветной цели стать «настоящим мальчиком». В немногочисленных публикациях по рапаксам, до которых подростком Йорн смог добраться через информационные кордоны Джона и Элис, вопреки стараниям приемных оградить от негативной информации, все же отыскалась пара историй о нападениях рапаксов на исследователей и воспитателей. Во времена публикации тех ранних статей, живые Homo rapax были чрезвычайно экзотическим, малоизученным существом. Йорн оказался неприятно удивлен графическими описаниями последствий для жертв, внезапностью и предположительной немотивированностью кровопролития, рассказами о выломанных из суставов предплечьях, сорванных с черепа скальпах, сломанных шеях. Откушенные пальцы представлялись уделом счастливчиков, к которым взбесившиеся Homo rapax имели меньше всего претензий. В детском мозгу Йорна накрепко поселилась мысль, что он – бомба замедленного действия и когда-нибудь сорвется на приютивших его милых и ответственных людей. Эта мысль заставляла его с недетской глубиной самоанализа наблюдать за собственным пубертатным развитием, ведь в статьях утверждалось, будто молодые самцы проявляли повышенную агрессию в период подростковой гормональной перестройки. Однако все обошлось. Конечно, Йорн изрядно помотал нервы приемным своими исчезновениями и возвращениями с явными следами насилия на лице, странными знакомствами, отказом объяснять, чем он занимается, когда пропадает на полторы-две недели. Но ракшас ни разу за все годы не повысил голос на Элис и Джона, испытывая к ним чувство ровной, неослабевающей благодарности. Теперь, когда столь неортодоксальными методами была произведена титаническая работа по самодрессировке и самоодомашниванию, когда ракшасий мозг завершил, согласно данным университета Синьхуа, взросление – года на четыре раньше, чем у сверстников-сапиенсов – Йорна заставили лицезреть ЭТО: на стене – кадры из снафф-порно с его собственным участием, на полу – полумертвого «напарника» по съемкам. К слабым стонам Грэга присовокупились зловещие постукивания пяток и беспалых ладоней по бетону. Проектор перестал щелкать и в фабричную стену вплавился последний слайд с крупным планом Йорнова засвеченного и перемазанного в крови лица. Взгляд отсутствующий и шальной, оскал небрежный, звериный, он напоминал мимику решающих вопросы субординации волков из документалок про дикую природу. Выжидательно-коварное молчание наверху. – Что вы с этим собираетесь делать? – громко спросил Йорн в темноту. Силясь обуздать дрожь в голосе, он попробовал выговаривать слова четко и с особым нажимом, потому как, едва открыв рот, обнаружил, что язык его не слушается. – Вопрос, что ты собираешься с этим делать? – отозвались с галереи. – Зубную пасту в тюбик обратно не затолкаешь. – Как вы добились такого эффекта? Я бы этого не сделал в здравом уме и трезвой памяти. Короткая пауза. – Гипнозом! – ноншалантно хихикнул компьютерный голос. – Чушь! – рявкнул Йорн и сразу охрип. – Какая разница? – наверху не стали упорствовать во лжи. – Главное, что добился. Хорошее кино получилось? – Я не знаю, что я видел, может быть фальсификацию, – процедил Йорн. – Трудно справляешься с неопределенностью? – мягко усмехнулись наверху. Йорн пытался разглядеть того, кто с ним говорил. Высокий мужик, типаж качка с жирком, в маске, в обтягивающей одежде, кажется, что-то наподобие костюма для дайвинга, предположительно, чтобы не сеять по месту преступления генетический материал. На маске вырисовывался силуэт прикрепленных к ней рогов. – Придется поверить на слово, как бы тебя это ни фрустрировало. Только кино – это бонус. Кто же думал, что на просьбу «немножко прикусить», ты так отделаешь своего полюбовника. Челюсть не вывихнул? В принципе, весьма удобно, можно было с аналогом не возиться, раз ты решил так отметиться на трупе. – Я предполагаю, вы хотите, чтобы я еще что-то сделал, раз я до сих пор живой? – леденея, проговорил ракшас. – Возможно, хочу, а, возможно, мне все равно, – ответил неизвестный. – На самом-то деле у тебя раз, два… три основных варианта дальнейших действий. – Введете в курс? – Отчего бы и нет? Вариант первый, – со сдержанной веселостью начал неизвестный, – у тебя сдают нервы, ты срываешься, драпаешь отсюда, в чем мать родила, и идешь прямой дорогой в Криминальный Контроль добровольно сдаваться властям. При таком раскладе ты проживешь до конца ноября, а там тебя обязательно оприходуют для Недели Правосудия, потому что такой вопиющий случай публика расхватает, как горячие пирожки. Знаешь ведь, как народ охоч до богатеньких мальчиков, которые творят лютую дичь? Но, учитывая добровольную явку с повинной, тебя могут просто усыпить, как шавку, – по интонации электронного голоса было слышно, какое искреннее удовольствие человек испытывает, давая свое издевательское наставление. – Вариант второй: ты валишь отсюда и пытаешься бежать куда-нибудь в Шотландию или на острова. Я, естественно анонимно, тем временем передаю материалы Криминальному Контролю, у меня есть способы это сделать, и начинается облава. Могут даже запилить что-то вроде реалити-шоу, если не на официальном телевидении, то в «Виртуалити» точно – там подобный контент зайдет молодняку. Если тебе сильно повезет или окажешься особенно талантливым беглецом, то поживешь, накладывая в штаны при каждом шорохе, еще пару месяцев. Потом тебя повяжут, приволокут в Лондон и оставят до ноября мариноваться, а затем применят что-нибудь эдакое, чтобы растянуть удовольствие на пару-тройку дней. Я думаю, ты станешь звездой: хорошо выглядишь в кадре, – человек в маске смолк, читая реакцию на окаменелом лице Йорна. – Самый безболезненный вариант – третий. Я тебе дам фору, скажем, часа три. Ты, значит, поедешь к родителям, позавтракаешь с ними, помоешься, переоденешься в чистое, невзначай так извинишься за все плохое, что ты им сделал, и поблагодаришь за все хорошее, что они сделали для тебя. Потом обязательно сходи в туалет как следует, – хохотнули из темноты. – Пойдешь в гараж, отыщешь хороший крепкий длинный провод, привяжешь его где-нибудь повыше, сделаешь петлю и проденешь в нее шею. Постарайся повыше спрыгнуть, с холодильника, например, чтобы шею сломать, а то мучится придется минут двадцать, да еще и найдут раньше времени, не дай бог. А если найдут и снимут, то вернешься к первым двум вариантам. Так что, у тебя масса опций. Забыл сказать: скорую обещаю этому твоему хмырьку вызвать, может, откачают, если залог успеют внести – тут работы врачам по уши ты обеспечил. Йорн бросил долгий тоскливый взгляд на Грэга, ощущая нечто, пожалуй, новое: давящую тошноту от чувства фатальной непоправимости случившегося… Нет, не «случившегося», а сотворенного Йорном собственными руками. – Мы с вами знакомы? – спросил Йорн, наконец, нервно играя желваками. – Ты со мной не знаком, а я о тебе знаю достаточно, так что, можно сказать, что знакомы в одностороннем поряд… – Достаточно для чего? – перебил Йорн. Пауза. – Чтобы составить представление, – недовольным тоном сказали наверху. – И чем же я заслужил ваше внимание? – Да-а… – протянул неизвестный, – да так-то ничем особенным. Ты, в целом, ничем не интересен, типичный для своего круга смазливый мудачок. Разве что с дружком удивил, не ожидал я, что столько из тебя полезет разом, стоило лишь подрезать тормозной шланг. 120 дней Содома за полчаса, ни дать, ни взять. Думал сначала, ты натурал со слегка пидарским душком – бывает такой типаж, самый мерзкий из всех, ни то, ни се, как говорится – но тут я, кажется, ошибся: тебе вообще плевать, с кем и как сосаться. Этот-то понятно сразу, что педик... а ты мутный какой-то. – То есть, вы это устроили за то, что я неинтересный и мутный? – проговорил Йорн, медленно, по полшага переступая в сторону галереи. Тело его трясло от озноба и, очевидно отходняка после наркотических веществ. – А его-то за что? – Приходится работать с тем материалом, который есть. Получилось гораздо лучше, чем было задумано, – ответил электронным голосом неизвестный. – Глина – не мрамор, сама по себе она эстетикой не обладает, а вот слепить из нее, имея толику воображения, можно все, что угодно. – Может… может, мы с вами договоримся как-нибудь? – Йорн чувствовал, что выговаривает слова, как пьяный, то с натугой шевеля языком, то теряя управление интонацией. Челюсти его тряслись, напряжение в промерзшем от этой идиотской наготы, накачанном не то ядами, не то наркотиками, теле становилось невыносимым, рептилий мозг и периферийная нервная система требовали действия – немедленного, взрывного, мгновенного. Для Homo rapax в высшей степени противоестественно разговаривать на человеческом языке в момент смертельной опасности, и если в нормальном состоянии Йорну не составляло особого труда контролировать асоциальные импульсы, то сейчас, когда он едва-едва начал отходить от неких веществ, снимающих механизмы торможения, Йорну казалось, что он, не ровен час, хлопнется в обморок. Если неизвестный достаточно хорошо мог его разглядеть с галереи при свете луны и проектора, он должен был подумать, что Йорн сотрясается от страха. Но страха у него не было, как его никогда не бывало в минуты наивысшего напряжения. Он придет потом, когда острота текущего момента притупится и наступит время анализировать перспективы. – Так-так… – Чем бы вы ни занимались, требует вложений, – продолжил цедить Йорн сквозь зубы, так у него лучше получалось артикулировать слова. – Я у вас в заложниках, никуда не денусь, но предки смогут заплатить достаточно. – А с другом что делать предлагаешь? – с насмешкой поинтересовались с галереи. – Теперь он – улика. Еще пол шага. Долгая гнетущая пауза. – Хм… «Предки»… – наконец, зло передразнил человек. – «Предки», «родаки», «олды»… Посмотри на своего дружка… Смотри на дружка, я сказал! – рявкнул неизвестный, Йорн сделал еще один большой шаг вперед, словно ошарашенный, прянул и обернулся к Грэгу. – Он с этого начал. Мол, сколько надо заплатить, что у него «предки богатые». Язык отвалится назвать родителей «мамой» с «папой», но живо подсчитать, сколько и на что они тебе отстегнут – это завсегда. Ты мой ответ понял, да? – Пожалуйста… – голос Йорна весьма натурально сорвался. Он смотрел, не отводя глаз, наверх. До нижней планки на металлическом заграждении верхнего яруса, где находился мужчина в маске, было около трех с половиной метров. – Я не знаю, чего вы хотите доказать... – разразился Йорн надтреснутым голосом и размашисто развел руками, покрутил плечами в разные стороны, пытаясь понять, как обстоят дела с координацией. Его опять пошатнуло, и контролировал ракшас свое тело с трудом. – Это был не я, я не мог в здравом уме такое сделать! Я не знаю, как вы меня заставили, но я не такой! Да, я обычный, вам-то с этого что? – вскричал он, и слабое эхо пронеслось по мрачному фабричному помещению. – Убейте меня лучше сейчас, я сам не… смогу! – истерически предложил ракшас, наблюдая за модуляциями своего голоса словно со стороны, он не узнавал свой голос. – А если я тебя отпущу, что ты сделаешь? – донесся вопрос заданный неожиданно мягким тоном. – Что? Я вас плохо слышу… Что я когда сделаю? – Что ты будешь делать, если я тебя отпущу просто так? – повторил человек. – Я не понимаю… у меня что-то не то…странное с головой-то… я не слышу… звон в ушах или в голове…– пробормотал Йорн испуганно, хватаясь руками за голову. Колени его вдруг подогнулись, он встал в странную позу, ссутулив спину и наклонив торс к полу. – Что там с тобой? – Йорн слышал тихие осторожные шаги. – Недержание, что ли, от страха? …Один шанс… До знакомства с паркуром и культурно-физкультурным наследием ямакаши, которое состоялось в тринадцать лет, Йорн с восхищением и нескрываемой завистью читал о поражающих воображение физических возможностях рапаксов. Затесавшись в нелегальную группу фриранеров восточного Лондона, уже по прошествии нескольких месяцев Йорн сам стал объектом своеобразного культа, будто ребенок, избранный новым воплощением Далай Ламы, и одновременно чем-то вроде юного Антихриста, вызывавшего священный трепет у первосвященников. Сложные трюки, которые опытные атлеты отрабатывали неделями и месяцами на тренировках, давались Homo rapax интуитивно – не всегда с лету, но Йорн обнаруживал, что его тело учится иначе, нежели человеческое. Те подсознательные процессы обработки информации, о которых рассуждал перед студентами Тим Хервитс, разворачивались в полной мере, когда Йорн несся по тонким трубам, перепрыгивал с крыши на крышу через улицу, мягко скатывался кувырком по склонам, съезжал на пятках по перилам лестниц. Ракшасу не приходилось преодолевать себя, тренировать глазомер и учиться на расстоянии определять свойства сцепления у кровельной черепицы на крыше, куда он собирается сигануть. В нормальной ситуации, имея минимальный разбег, прыгнуть на высоту в два раза выше собственного роста для ракшаса не представляло особого вызова. Чтобы сконцентрировать наибольшее усилие в ногах, Йорн представил себя сжатой пружиной, под стать полуразоренным, но все еще хранившим свое мощное технологическое обличье узлам и модулям на этаже электростанции. Он слышал, как неизвестный с предсказуемой опаской вышел из тени, где прятался, и оперся руками на скрипнувшее ограждение. Скорее всего, он с подозрением рассматривал мутного голого мудака с его странным татуажем, пока тот прижался к полу, хватаясь за бритую голову. В следующий момент пружина разжалась. Йорн рванул со всей силы, которую были способны развить белые мышечные волокна Homo rapax – таковых в его мускулатуре было больше, чем у человека. Правой ладонью Йорн осязал облупившуюся краску на перекладине заграждения, вцепился в нее так, как хотел бы вцепиться в горло человека с проектором. В следующую долю секунды он подтянулся, изогнулся и, помогая себе правой ногой, почти запрыгнул на галерею. Окровавленными ногтями левой руки он уже рвал рукав не успевшего увернуться неизвестного, стараясь не дать ему бежать. Новой целью было лицо в маске, кадык, шея мужика, на которой Йорн мельком заметил широкий ошейник с крупными заклепками. Неизвестный, придя в себя от первого шока, стал бить Йорна кулаком по корпусу, рыча и пытаясь столкнуть обратно. Йорну никак не удавалось перелезть через ограждение галереи, одновременно вися мертвой хваткой на противнике. И вот, настал момент, когда ракшас попытался прицелиться, дабы произвести попытку клыками пробить подключичную артерию ниже ошейника, потому что не хотел сломать зубы о заклепки. Мужик, от которого пахло дешевым мылом, свежим неопреном и почему-то лазаньей, перестал охаживать ракшаса по ребрам тяжелым, явно тренированным кулаком, судорожно полез куда-то к поясу на правой стороне. Прежде, чем Йорн успел вычислить, что происходит, неизвестный ткнул его в живот. Раздалось два выстрела. «Ну и ладно…» – муторно проползла по сознанию Йорна мысль, словно черная пиявка по дну хрустального ручья, после чего дикая боль перерезала его туловище пополам, позвоночный столб воспламенился, как дерево, в которое ударила молния. Йорн разжал пальцы, выпустил мужика, выпустил хлипкое металлическое ограждение, которое лишь чудом еще не сломалось под весом обоих, и грохнулся боком обратно на этаж. Свернувшись на полу в позе эмбриона, он с пол минуты выл тихим и низким голосом, ощущая неистовые пульсации в мышцах пресса, пока боль не начала немного притупляться, а мысли постепенно не прояснились. – Фу-ух… черт! – нервозно засмеялись наверху, отряхиваясь, тяжело дыша и поправляя маску. – Ты… черт… вот это было неожиданно… – неизвестный ходил взад и вперед, смеясь, как человек, на чей «Феррари» упал фонарный столб и раздавил аккурат водительское сидение, пока он ходил покупать в ларьке сигареты. – Фу-ух… однако, однако… Вау! А сыграл-то как! Неизвестный опять подошел к заграждению и стукнул оружием по перекладине. Йорн покосился левым глазом наверх, продолжая жмурить от боли правый, чтобы понять из какого оружия в него стреляли. В отблесках все еще включенного проектора мелькнул черный бесствольный травмат. Йорн длинно выдохнул воздух сквозь плотно стиснутые зубы. – Вот гнида… – прохрипел Йорн тихо в бетонную пыль, с опасливым облегчением, и осторожно развернулся, посмотрел на свой окровавленный живот. – Ты опять удивил, – развели руками сверху. – Кто ты такой, черт побери? – вопрос был задан ироническим тоном с напускным смехом. – Тебе никаких колес, как я погляжу, не надо, ты и сам на трезвую голову можешь … вытворить. Йорн, не слушая неизвестного, повернул голову в сторону Грегори Бакстона, и все внутри у него сжалось от тоскливого, черного предчувствия: у Грэга началась агония. Даже в сумеречном свете было видно мраморную белизну, ею покрылись ноги, запачканные в крови чуть меньше, чем грудь и торс. Бакстон часто и надсадно дышал, хватая воздух обезображенным ртом с отчаянным последним усилием, мышцы шеи напряглись, а голова запрокинулась назад. В какой-то момент даже показалось, что его грудная клетка на глазах истощилась, тени легли так, что подчеркнули рельеф в сочленениях ребер и грудины. Йорн еще раз осмотрел, сколько мог, две круглые раны на своем прессе – влупило порядочно, но ранения были не проникающие. Тогда ракшас начал медленно подниматься. – Кто я такой, вы хотите знать? – спросил Йорн окончательно пропавшим голосом – у него такое бывало, не раз наблюдал, как деградирует человеческий голос от изматывающего нервного напряжения. Притом Йорн был уверен, что если захочет, то огласить здание мощным рыком для него не составит труда. Он осторожно, чтобы не спровоцировать неизвестного на новый выстрел, встал на ноги, развернулся, чувствуя, что выражение лица превратилось в жуткую маску Homo rapax, всецело отдавшегося инстинкту хищника. Если Йорн и продолжал говорить, то слова доносились будто бы не из его артикуляционного аппарата, а откуда-то издалека, из подсаженного к нему искусственным путем суррогатного «коммуникативного модуля», и человеческий голос Йорна с каждой секундой ослабевал. – Хочешь, я тебе покажу, кто я такой? Йорн, видя, что неизвестный целится в него, но с повышенным любопытством наблюдает, подошел к Грэгу. Сердце ракшаса начало колотиться в бешеном темпе, но билось оно, как Йорну почувствовалось, не теми мощными ударами, которые с силой толкают кровь по сосудам и распаляют, питают тело во время физических нагрузок. Это было болезненное сердцебиение, вопль наполовину сумасшедшей пленницы, запертой в темном подвале у насильника. Наверное, такое сердцебиение навело человека когда-то на заре истории на представление, будто сердце – это сосуд чувств, в отличие от инертного, студенистого мозга. Йорн опять подумал, как бы ему не потерять сознание, и, стиснув челюсти, наклонился к Бакстону. – Пр…– Йорн подавился словом и, скривив рот в зверином оскале, подхватил умирающего под грудь, взвалил на себя и резко поднял вверх, левой рукой взял его за челюсть справа, правую руку положил ему на затылок. – Прости… – прошептал он в кровавые черные волосы, еще пахнувшие дорогим одеколоном. – Зачем ты… – Замолчи! И послушай очень внимательно, – рявкнул Йорн, и теперь его голос показался ему собачьим лаем. Неизвестный в напряжении придвинулся к краю галереи. Йорн зажмурил глаза, еле справляясь с дрожью в коленях и руках, вцепился в голову Грэга и со всей силы крутанул против часовой. В тишине проржавевшего здания раздался глухой, словно через подушку, треск. Звук его был такой… маленький, подчеркнуто незначительный, как скрип соснового ствола на опушке под вечереющим небом. Грегори Бакстон на мгновение вытянулся в струну и немедленно обмяк в трясущихся руках ракшаса. Йорн, сколько мог, бережно опустил тело обратно на пол. – Зачем же ты это сделал? Может, еще можно было помочь… – Йорн слышал даже в искаженном электронном голосе, вылетавшем из-под маски, что неизвестный заставляет себя бравировать, на самом деле он был в растерянности, даже, пожалуй, в замешательстве. – Ты расслышал этот звук? С таким ничтожным звуком душа излетает из тела. Запомни его. Очень крепко запомни. Ты его еще услышишь гораздо ближе, когда придет время. Хочешь сыграть в игру? Только я и ты, Минотавр. Одни. В лабиринте. – А ты, значит, Тесей? – усмехнулся неизвестный, кашлем прочистив горло. – Нет, я – тоже Минотавр. Опять невыносимо долгая пауза. Йорн с трудом держался на ногах. – В игру, значит… – хмыкнул человек в маске. – Что ж ты за выродок такой… Йорн сжал кулаки и челюсти так, что свело мышцы, потом произнес, закрыв глаза, как если бы вспоминал выученные стихи. На самом деле он вспоминал, куда ставить язык на согласных. – Сыграть в священную игру – в тавромахию… сальто мортале на рогах у божественного быка. – Два Минотавра на рогах друг у друга? – Если угодно… Заодно узнаем, кто настоящий, а кто – ряженый…– Йорн рисковал, безрассудно рисковал, хлестнув вот так своего визави под хвост. Впрочем, что у него осталось от рассудка? Хотелось снова разбежаться и броситься на ограждение галереи, он даже готов был выдержать еще пару резиновых пуль в живот, но знал, что на этот раз травмат сперва окажется на уровне лица. В лучшем случае неизвестный вышибет ему глаз, а в худшем – мозги, если приставит к виску. Оставалось только хирургически жалить неизвестного скальпелем ядоносных слов, готовым вот-вот выпасть из рук. – Я дам тебе фору… – произнес человек внушительно и веско, нравилась ему, очевидно, это занятие – давать фору. – Скажем… – он как будто прикинул что-то, вновь осмотрев обнаженную фигуру Йорна, – четыре часа. Если ты за четыре часа сделаешь то, что наиболее правильно сделать, то поиграем. – Что именно? – Думай! – садистически усмехнулся человек в маске. Йорна это укололо, потому что почти то же самое он сказал Бакстону совсем недавно… почему он ему это сказал? По какому поводу? О чем должен был думать Бакстон? И почему у Йорна присутствовало чувство, будто разгадка его загадки обернулась катастрофой? – Сколько сейчас времени? – спросил тогда Йорн. Человек со смешком указал подбородком на стену, где все еще светился застывший слайд. На поперечной балке через цветные пятна выглядывал круглый циферблат разбитых и остановившихся задолго до Йорнова рождения часов, похожих на глаз с поврежденной роговицей. Йорн скривил губы в злой и отчаянной усмешке. – Ты сам поймешь, засчитал ли я твой ответ на первую задачку, – бросил человек в маске, отступая в тень. Проектор щелкнул, выключаясь. – Что бы ни толкало ночь прожить, всё подойдёт, всё подойдёт... Отдашь ты деньги или жизнь, всё подойдёт, всё подойдёт… – прокричал ему в спину Йорн, в глазах темнело… или это из-за кинооборудования? – С-сучий потрох… – прошипел ракшас, осознавая, что безотчетно повторяет слова Полосатого, которые он выплевывал вместе с кровью в лицо неизбежности, когда подыхал в ванной. Ракшас дико заозирался, ища глазами хоть какую-нибудь опору, чтобы уцепиться разумом, как он мысленно повисал на воображаемом маятнике, впивался в счет на «раз-два» во время тяжелых приступов мигрени. Стены опять кружились, будто кадры невообразимо старого кино времен Альфреда Хичкока, будто воронка в бетонном полу, куда втягивается строительный мусор, кровь, оторванные фаланги, мертвые тела, а за ними и живые люди. Кружение Босхианских каруселей и хороводов в аду, колес Сансары, зловещий звон арфы для распятия и лютни-дыбы, огонь от ядов спорыньи, жрущий нутро… Разум ракшаса, смываемый потоком негодования в беспросветную клоаку, где пляшут черти и загадывают загадки хитроумные безумцы, внезапно остановился на том, что среди окружающей его зацементированной мертвечины вдруг показалось якорем нормальности – на бездыханном теле Грегори Бакстона. Йорн не мог сформулировать, что чувствовал, ведь «непоправимость» – это не эмоция. Не в человеческом языке. Однако он всем своим существом воспринимал именно непоправимость, трагедию разрушенной и не подлежащей восстановлению сверхсложной системы, ужас энтропии, которой миллиарды лет противостоит жизнь – парадоксальным образом смертная и бессмертная в одно и то же время. Еще недавно – Йорн до сих пор не мог вспомнить, когда, может быть, день или два назад – Грегори Бакстон был малозначащим атрибутом из ойкумены, которую выстроила себе химера в стенах Кембриджа. Теперь его изуродованный труп стал и символом, и причиной стремительного коллапса всего, к чему Йорн имел неосторожность привязаться. Йорн не мог сформулировать, что чувствует по отношению к Грэгу теперь, когда из живого и пронырливого досадного неудобства он превратился в воспоминание, сосредоточенное в патологических художественных образах порнофильма. Ракшаса совершенно не затронул тот факт, что Грэг производил с ним, скажем так, сексуальные манипуляции, он не чувствовал ни вины, ни стыда за то, что увидел на слайдах. Он был раздавлен тем, что Третий, Наблюдатель с механическим глазом в руках, сконцентрировал на этих сексуальных манипуляциях такой запас экзистенциальной ненависти. Предельная ненависть – есть форма предельной близости, форма со-бытия. Йорн чувствовал себя против воли вовлеченным в диалог с кем-то, кто считал свою ненависть-любовь проявлением страстной наполненности, формой дерзновения и силы. И закончится этот диалог только смертью одного из участников. Йорн вдруг понял, почему убил Грэга Бакстона: подсознание ракшаса приняло приглашение к диалогу, а человеческое жертвоприношение было способом его ведения. Теперь Йорн должен был сделать «наиболее правильное» в текущей ситуации. Это окончательно разобьет сердце семье Грэга Бакстона, но, чтобы выиграть время и возможность действовать, Йорн должен был выполнить за выродка его работу.