Человек Кембриджский (Homo Cantabrigiensis)

…А когда весь купол звездный Оросился влагой слезной, – Улыбнулся ль, наконец, Делу рук своих творец?... Шел несильный, но нестихающий дождь. Настойчивый проситель, он словно мягкими, но лукаво-холодными пальцами с неискренней деликатностью постукивал по плечу, чтобы привлечь к себе внимание. …Ужели тот, кто сотворил агнца, сотворил тебя?... В промозглом воздухе, только начавшем разогреваться солнечным излучением, едва продиравшимся сквозь пелену облаков, разносились обрывочные трели зяблика, не готового, кажется, к исполнению куплета полностью и лишь проводившего осторожную разведку на своих угодьях. Было слышно блеяние овец, и пара колокольчиков то замирали, то вновь оглашали округу медным звоном, временами бодрым и заливистым, а в следующий момент уже ленивым и медлительно-приглушенным. …Агнец, агнец Божий!... Расскажи мне, кто же… жизнь вручил тебе и кров… возле речек и лугов… Кто от холода укрыл… тёплой шёрсткой одарил… и вознаградил, любя… нежным голосом тебя?... Пахло мокрым компостом, грибницей, сырой удобренной с осени землей, частицами песка и мелкими камешками, да так нестерпимо прян был их запах, будто они мягкой массой набились в рот и ноздри. Будто зерно положили в борозду и присыпали землей, дабы сберечь от птиц, и это просыпающееся во влаге и в робком тепле зерно – никто иной, как ОН САМ… …Ну что, Кларисса, ягнята замолчали?... Йорн открыл глаза. И сразу множество ощущений нахлынуло на него: серые пасмурные небеса ослепили, заложило уши от собственного вздоха, окоченелые пальцы разогнулись с болью, а запах вспаханной земли и свежей могилы вонзился в лимбическую систему. Йорн не мог отличить одно ощущение от другого, они осаждали его как стая летучих мышей в темной пещере. И он не мог вспомнить, как его зовут, потому что неартикулированные сигналы рецепторов постоянно мелькали перед его ментальным взором, будто в свете карманного фонаря – то крыло, то гротескное ухо, то листообразный нос, то оскаленные белые зубки, и ни одной летучей мыши целиком. Мысль ни на чем не задерживалась, ни к чему не привязывалась, не соединялась с другой мыслью, но, мелькнув в луче сознания, улепетывала прочь. …Может… может быть… м-может… может-может… быть… надо бы как-то… надо… все-таки надо…еще раз… надо как-то… еще раз… Голова Йорна была повернута набок, щека погрузилась в скомканную земляную подушку. Он зябко свернулся калачиком и прижал руки к груди. …Сейчас… сейчас… так… в общем… так, сейчас… одним словом… сейчас, секунду… ну-ка… сейчас… Зажмурившись, Йорн втянул воздух через рот с шумом, сквозь зубы, скаля клыки. Потом облизал губы, на которых налепились кусочки грязи. У них был вкус, но у Йорна не было слов, чтобы его назвать. … Одним словом… одним словом… словом… словом-словом… короче говоря… …Йорн!.. В голове что-то неслышно переключилось, мембрана, не позволявшая мыслям покинуть пределы бессознательного и выкристаллизоваться во внутреннюю речь, вдруг порвалась и начала плавиться от центра к краям. Из темноты бессловесного полился, слово за слово ускоряясь, ручеек ментального солилоквия. ..Да, Йорн, господи боже мой! Йорн, конечно... Он тряхнул головой и попробовал приподняться на локтях. В голове шумел юпитерианский смерч, но сквозь него удалось расслышать поток внутренней речи – не сказать, что вполне связной, но хотя бы способной давать имена своему первоисточнику и объектам в окружающей среде. Собственное имя сначала показалось каким-то бутафорским и навязанным извне, но постепенно чувство неприятия угасло, а само имя осело на теле Йорна, обволокло коконом и, как раньше, приросло обратно к искусственной коже. …Йорн, конечно же Йорн… кто же еще, как не Йорн… Йорн, в общих чертах разобравшись с самоназванием, был готов нацелить свой взор вовне. Там, снаружи гудящей черепной коробки, он прежде всего идентифицировал тело, принадлежавшее, насколько он помнил, ему. На мгновение он задумался, верно ли говорить «мое тело принадлежит мне», если никто не может существовать без тела? Не точнее ли будет сказать, что он нашел тело, которому принадлежит? Как беззащитный без домика рак-отшельник или осьминог, подобравший раковину… или пустую склянку, или голову от куклы, или череп животного… Йорну представилось, что в некоем метафизическом смысле его тело имело сродство и со склянкой, и с куклой, и с мертвыми останками. Тело лежало на пашне, было голое, на животе, груди, руках и бедрах перемазанное в земле, на плечах от воды угольно чернело и мерцало слабыми опаловыми переливами в микрочешуйках, и, к счастью, оно шевелилось. Не совсем так, как ракшас ему приказывал, но старалось выполнять команды изо всех сил. Йорн отдал команду «Сидеть!» и немедля сел по-турецки, огляделся. Перед ним широкой вышитой цветами и травами скатертью расстилался английский кантрисайд, картина, сработанная в поэтическом стиле Сэра Уолтера Рэйли и Уильяма Друммонда, а также дополненной реальности для тренировок на велотренажере. Дождь барабанил по земле, облака низко висели над волнистым горизонтом, и откуда-то слоистыми плоскостями наползал дровяной дым – он приятно щекотал ноздри. Йорн зажмурился и среди радиопомех зафиксировал новую связную мысль: ему подумалось, что зря он так поспешно пришел в себя и принялся делить ощущения на составляющие, измерять их относительно своего Эго. Можно было еще немного поваляться в состоянии незамутненного материей восприятия, отделенного от органов чувств. Захотелось побыть серебряным зеркалом, где отражен без искажений весь мировой парадиз, а не водной гладью, которую покрывает рябь, едва ее коснется легкое дыхание ветерка или упадет перо птицы. Прекрасен и незыблем был эдемский сад, вокруг Йорна, но, будто на триптихе Босха, вывезенном десятилетия назад из Прадо куда-то в столицу Системы, что-то было с ним не так. Словно зародыши зла шевелились на периферии зрения, мелкие черные червячки, ящерки, гадючьи детеныши шныряли в травах среди луговых цветов. Жестом, который рапаксы вместе с людьми унаследовали от своих покрытых шерстью предков, Йорн потянулся к голове, чтобы поправить волосы и окончательно привести мысли в порядок, но ничего там не нашел. То есть, голову он, конечно, нашел, голова у него была, что надо, и находилась там, где должна находиться у всякого порядочного гоминида, иначе, откуда бы зарождались его отвлеченные размышления? Однако там, где обычно рос шелковый луг тугих кудрей, пальцы нащупали, пардон за каламбур, колючую стерню едва начавшей отрастать щетины. – Твою м-мать!!! – взревел Йорн и, наконец, почувствовал себя не бодхисатвой, а человеком. Бытие его в тот поворотный момент, как выражался Брайан, покрылось экзистенциальными трещинами. Сдержанно матерясь, ракшас поспешил осмотреть себя – окончательно прозревшими, земными глазами. Голова Йорна была аккуратно обрита налысо, на теле не обнаружилось ни лоскута одежды, а срам прикрывал как будто специально налепленный между ног ком глины. – Спасибо, хоть блядь, не навоза!.. – прорычал ракшас, нервно отряхиваясь, отчищая землю и силясь вспомнить, что произошло предыдущей ночью. Прошлый вечер был ознаменован такими явлениями, как Грегори Бакстон. Последнее, что тот сделал – приземлился на гравий со сдавленной руганью, но сразу же вскочил на ноги и побежал в объятья ночи. Были еще микрочипы в кармане, «живописный и величавый» Мастерс Лодж с таким же живописно-величавым забором, через который Йорн сноровисто перепрыгнул… На этом бортовые записи резко обрывались. Йорну представилась живо цепочка последствий, к которым грозила привести текущая ситуация, и он почувствовал, как спину захолодил не только дождь, но и ледяной нервный пот. Немедленно всплыл в памяти забывшийся ноябрьский инцидент с Уэнди, затем таинственный дрон у Кристины в кампусе, а после того возникло давнее зловещее воспоминание о видео под названием «Сеанс уринотерапии», с которого началась медийная слава Йорна Аланда в кругах, ассоциированных со школой Св. Бернарда. После подобных видео, школьники, бывало, кончали жизнь суицидом, в связи с чем наставники по Гражданскому Воспитанию аккуратно доносили до живых, что самовыпиливание индивида, не приспособленного к жизни в обществе со всеми ее трудностями и противоречиями, есть благо как для выпилившегося, так и для общества. Йорн оказался приспособлен к трудностям и противоречиям, поэтому подошел к проблеме трезво, но оказалось ли это благом для общества? Несколько раз он просил старых знакомых техни из ячейки удалить запись с платформы FWS. Видео перезаливали, но время шло, сенсационный флер выветривался, и в какой-то момент Йорн бросил заходы на сайт с целью проверить количество просмотров и убедиться, что видео так и не завирусилось. Подвели посредственная операторская работа и избитый сюжет – в конце концов в том, чтобы заблокировать одноклассника в туалетной кабинке и снять обливание мочой из бутылки, не было художественного новаторства. Да и реакцию Йорна нельзя было назвать драматической: он только вынес дверцу вместе с теми, кто ее держал, и дал по рукам Лиззи Бойл – ее фиолетовые синяки вошли в фильм в качестве бонуса. Однако в школе носы при появлении Йорна зажимали до тех пор, пока один за другим авторы артхаусной «Уринотерапии» не начали исчезать на два-три месяца из поля зрения, чтобы затем появиться в классах на костылях и с видом в целом довольно пришибленным. Патрик Коббан, отсутствовал до конца года, потом его видели пару раз в кампусе на инвалидной коляске в сопровождении родственника, а затем он полностью исчез из камьюнити Св. Бернара. Шептались, будто он начал спиваться, отдавая таким карикатурным образом дань масскультурной мифологии о «сломленном ветеране». Остальные, Хэнк, Гэри и Маркус, до своего кинематографического триумфа бывшие чумой старших классов, спешно ковыляли на другую сторону холла, едва завидев силуэт ракшаса. Они подозревали, кто их искалечил, хоть и не могли привести доказательств даже самим себе. Их рептилий мозг узнавал манеру двигаться, поворот головы, запах духов на одежде и влажный блеск роговицы того, кто за несколько минут лишил их здоровья, спортивных достижений и самоуважения. Под настроение Йорн нарочно их преследовал, и особенно приятно было наблюдать, как парни ретируются черепашьим шагом по лестнице, где раньше любили с трубными воплями оленей во время гона съезжать с перил. Воспоминание об эмоции, которая проклюнулась у Йорна впервые во время серии профилактических экзекуций, преследовало его еще долго после. Это переживание ощущалась как нечто в высшей степени чужеродное, словно зараза, передавшаяся вместе с брызгами крови, слюны и визгами жертв. Йорн привык бить тех, кто добровольно соглашался на спарринг и жаждал испытать себя на прочность, или тех, кто угрожал его жизни. Тогда он не щадил, и его не щадили. Но вот к этому он оказался психологически не готов. К чему «этому»? Йорн долго придумывал точную формулировку и единственное, что придумал – это слово «бессмыслица». Шуньята? Бессмысленное насилие, чтобы остановить бессмысленное насилие, порожденное мириадами фрагментированных фактов из жизни Хэнка, Гэри и Маркуса, никак не связанных с нападением на Йорна, но непосредственно приведших троих в злосчастный туалет. Вероятно, все было предрешено еще до Большого взрыва. И чтобы компенсировать острое понимание никчемности своего занятия, Йорн получал удовольствие от того, что делал с пацанами, не нюхавшими ничего ядренее стычек с уличной шпаной и отцовской затрещины. В логике ракшаса, более здоровой практикой было бы заколоть всех троих, как слишком изнаглевших хищников на его угодьях, но вместо того Йорн испытал мерзкое и специфически человеческое наслаждение оттого, что перевоспитывал сапиенсов куском металлопроката, превращая их психику в грязь, из которой слепил беспомощных глиняных уродцев. Теперь Йорну пришла в голову странная мысль: не решил ли кто-то их школьных заводил, оправившись за пару лет, перевоспитать воспитателя? Ракшас помял между пальцами грязь, в которой сидел. Потом он вновь обвел взором босхианский заплаканный рай вокруг, поиграл желваками и покусал губы. И поднялся с земли. Сначала Йорн шел, осторожно переступая по пашне, голова кружилась, а тело само по себе стыдливо сутулилось оттого, что он старался конфузливо прикрыться. Он даже некоторое время рассматривал идею сорвать на соседнем лугу сухой травы и соорудить подобие набедренной повязки, однако отбросил ее с презрительной, почти гневной насмешкой – страха сапиенсов перед обнаженным телом он так никогда не постиг и не усвоил. Тогда Йорн расправил плечи, выпятил грудь, агрессивно выдвинул челюсть и устремился в сторону, откуда летели клочки сизого дыма.