Человек Кембриджский (Homo Cantabrigiensis)

      Йорн выбрался на живописную деревенскую дорогу, разглядывая след, оставленный его телом, когда оное, очевидно, волокли по пашне. Ракшас подозревал, что ему под руки злоумышленник просунул нечто типа широкого ремня – немного ломило грудь и непривычно чувствительной стала кожа в подмышках, как будто чем-то сильно натерло. Таким способом его, очевидно, протащили пятьдесят метров от края поля. Вопросами «что?», «как?», «когда?» и «кто?» Йорн старался отвлечь свои мысли от центрального вопроса – «ЗАЧЕМ?» («а главное, НАХУЯ?», как сказал бы Брайан). Монументальная энигма возвышалась на горизонте, как огромный, грозный монстр с головою, уходящей в грозовые облака, но его можно было до поры не замечать, если уткнуться взглядом в землю. Йорн изучил цепочку следов обуви с грубым рельефным протектором, которую оставил злоумышленник, возвращаясь обратно на твердую почву, и постарался сохранить рисунок в обширном архиве ракшасьей памяти, рядом с цитатами из Проклятых Поэтов и тактильными ощущениями от настоящих жильных струн для лютни – на всякий случай. Цепочка оборвалась, когда неизвестный сошел с пашни, обтер землю о траву, потом еще потопал ногами на крепко утрамбованной сельской дорожке, и отправился на юг. Проследить пунктир следов удалось еще метров десять, однако вскоре дождь окончательно размыл остатки земли, которые преступник принес на подошвах с поля.       Саркастически сравнивая себя то с библейским первочеловеком Адамом, то с шумеро-аккадским диким зверочеловеком Энкиду, лишенными первородного Эдема за стремление самореализоваться как полноценные сапиенсы, Йорн осторожно, но споро шел по дороге, которая змеилась между полями, лугами и прерывистыми лесополосами. Кое-где границы угодий огораживали старинные каменные стенки, по их краю росли папоротники, молодые деревца, а камни, из которых стенки были сложены, ярко зеленели шапками напившихся дождевой влаги и распухших мхов и лишайников. Овцы на пастбищах, обычно любопытные, инстинктивно убегали подальше от электроизгородей, когда ракшас проходил мимо. Йорн же напряженно присматривался к домикам, маячившим вдалеке среди рощ, ибо первоочередной его задачей в данный момент было украсть где-нибудь одежду. Занятно, подумал он, что антропологи до сих пор спорили о том, пользовались ли исторические рапаксы одеждой и орудиями труда. Ученые установили, что мумии из Пещеры Трех Королей были облачены в ритуальные накидки и украшения, сделанные человеческой рукой. При этом консенсус утверждал, что в условиях ледникового периода в Гималаях Homo rapax не имели естественного преимущества перед человеком и не могли бы выжить без защиты от морозов, ввиду чего генновосстановленных рапаксов в заповедниках обучали выделке шкур и изготовлению примитивного платья. А Йорну в противовес вышесказанному на память пришли традиционные соревнования человеческих йогинов, которые жаром собственного тела высушивали на скорость мокрые простыни, обернувшись в них на морозе… Нет, мокрую простыню его организм сейчас бы точно не потянул, Йорну становилось все холоднее и промозглее, но почему-то подумалось, что обритую голову будет легче отмыть и высушить. Он потянулся, повел одеревеневшими плечами и снова прогладил ладонью по скальпу, покривился как от кислого лимона: все знакомые сапиенсы будут скакать вокруг этой лысой башки так, будто Йорн потерял в бою руку или глаз. «У него же такие красивые волосы, зачем он себя изуродовал?» – будет деликатно сокрушаться Элис. Крис ужасно расстроится, она любит гладить «котика» по голове, а Брайан вовсе пенисуализируется, сиречь охуеет. И брату точно не получится впарить про производственную травму во время стрижки газона. Йорн опять скривил лицо и покусал нижнюю губу правым клыком. Вот зачем это сделано? Снова нависла тень проклятого вопроса, о котором не хотелось думать, параллельно косплея первочеловека под мартовским дождем. Но все же, что за дьявольщина? Для сапиенсов лишение волос испокон века – ритуал в высшей мере оскорбительный, более того, оскопительный, если так можно выразиться, – Йорн невольно бросил взгляд ниже пояса. Кто и какие интимные желания сублимировал в этом чертовом поле прошлой ночью? Что за вакханалию устроил неизвестный в этих буколических рощах? А главное, нахуя? Йорн опять опустил взгляд. Черт, у него там все было измазано в глине, словно он трахал еще сырой, необожженный горшок, пока не потерял сознание.       Вдруг что-то заставило ракшаса остановиться и прислушаться. Еле заметная вибрация всколыхнула воздух – кто-то бежал по дороге, и этот кто-то был намного быстрее и легче человека. Бежал скачками. Несколько секунд Йорн слушал, определяя направление звука, потом обернулся. – Т-тв-вою м-мать… – прошипел ракшас, и непроизвольное рычание вырвалось из его гортани.       По дороге на него летели две бельгийские овчарки, и по их молчаливой целеустремленности можно было сделать вывод, что они спешат не просто так поболтать. Обе бежали, не как бегают брехливые шавки, привыкшие облаивать всех без разбора с безопасного расстояния. Те бегают расхлябанно, словно заранее готовясь танцевать вокруг жертвы, и они, как правило, издалека начинают орать, забавляясь собственной злостью. Нет, эти две держали себя как служебные псы, натасканные на задержание. Удивительно, что привычка к насилию трансформирует повадки не только сапиенса, но и одомашненных им животных настолько, что у тех меняется выражение лица – собаку, готовую наброситься по команде всегда можно отличить по манере галопировать и по гримасе на морде. И нет, «насилие» – это не эквивалент агрессии в дикой природе. Полосатый ненавидел гвардейских собак, особенно Genmod с улучшенным интеллектом. У него это было чем-то личным, видимо, после поселения. Он считал их предателями и готов был пристрелить при всяком удобном случае. Но еще больше Полосатый любил их похищать для притравки на бойцов, чтобы обучать ячейку отбиваться от любых спецсредств спецназовского арсенала. «С собакой нужна, прежде всего, психологическая готовность, пацанва. Вам тут приемы каратэ не всрались, тут надо быть готовым к тому, что она вам сначала прокусит клешню по самое не балуй или повиснет на мудях, и только тогда вы дотянетесь ее почикать – а на ней броник, ха-ха! Surprise motherfuckers! Особенно, если гребаный «генмод», Гвардия их бережет, да и сама по себе это хитрая, увертливая тварь», – инструктировал Полосатый. От похищенных гвардейских собак было принято избавляться после нескольких сессий «спарринга», и одно из наиболее гнетущих впечатлений Йорна было видеть удовольствие, с каким Грин и Кирпич душили «отработку» самодельной гарротой из электропровода. В отличие от Грина и Кирпича, у псов в эти моменты были совершенно человечьи глаза. Не сказать, что у ракшаса человекоподобие усиливало эмпатию. Йорна, скорее, это наблюдение заставляло задуматься, как бы философы древности объяснили реинкарнацию в теле зверовидного недочеловека, еще неспособного в полной мере к проявлению свободной воли, но переживающего страдание не только физически, но с чисто человеческой психологической остротой? А заодно думалось следующее: какой высший смысл имело перерождение «Бальтасара» в клонированном теле Йорна Аланда?       Малинуа подбегали уже совсем близко. Йорну хватило бы сноровки и силы переломить хребты обеим рыжим бестиям, ибо полумерами от полицейских собак не отбиться, но только… еще этого ему не хватало для полноты экзистенциального опыта! А, главное, какого хрена?! Он немного наклонился, выставил руки перед собой и приготовился, следя за взглядами псов, чтобы понять целятся ли они в лицо, руку или в пах. – СТО-Я-Я-ЯТЬ! НЕ-ЛЬ-ЗЯ! ЛЕ-ЖА-АТЬ! – вдруг грянуло с луга, да так, что даже Йорн дрогнул. Собаки остановились. – ЛЕ-ЖА-АТЬ! – прокатилось снова, и обе овчарки, лишь секунду поколебавшись, легли прямо на том месте, где затормозили. – Парень, ты ничего не попутал? Тут вообще люди ходят.       Из-за посадки низких молодых деревцев, отделявших одно пастбище от другого, показался высокий широкоплечий и плотный мужчина в демисезонном туристическом костюме охотничьего стиля. В правой руке он нес смотанные поводки, напоминавшие плетку. Где-то на заднем плане мысленного потока у Йорна проскользнула мысль-удивление: как он мог этого гражданина не заметить? – А я не человек, что ли, по-вашему? Политика сарториального апартеида? – огрызнулся ракшас, подчеркнуто не делая жестов, чтобы прикрыться. – Вы сами ничего не попутали: у вас собаки чуть на меня не набросились? – Они бы не набросились, они выдрессированы, – резким тоном обрубил мужчина и вступил на дорогу своими резиновыми сапогами цвета хаки, подошел к овчаркам, которые нервно пыхтели, свесив языки. – У тебя все вообще нормально, парень? – Нет, у меня нормально не все, – агрессивно заулыбался Йорн. – Я разве похож на человека, у которого все нормально? – Кхм… может, тогда помочь чем? – осторожно смягчая тон, поинтересовался мужчина. – Не исключено, – ответил Йорн. – Э-эм… чем? – Чем можете, – Йорн продолжал улыбаться и пугающе скалить клыки. Он знал, что такая улыбка людям крайне неприятна, но не мог ничего с собой поделать: когда он по-настоящему психовал, давали о себе знать рапаксовские мимические манеры. И, пожалуй, лишь при встрече с первым человеком в этом райском уголке Йорн осознал, насколько близок к потере психического равновесия. – Ну, пошли тогда… – не совсем уверенно, но парадоксальным образом твердо предложил собачник. – Ну, пойдемте, – в тон ему ответил и тряхнул головой Йорн, снова ощутив отсутствие прически.       Мужчина наклонился к овчаркам и защелкнул оба поводка на их ошейниках, те без команды подскочили с земли и завиляли хвостами, заглядывая в глаза хозяину. Казалось, они совершенно потеряли интерес к Йорну, которого две минуты назад грозили растерзать, а Йорн обратил внимание на этот факт и нашел его довольно-таки странным. – У меня тут летний дом. Без особых удобств, но привести себя в порядок сможешь, – сообщил владелец выдрессированных псов, поневоле задерживая взгляд на совершенно голом теле собеседника со странно гладкой и тускло блестящей хитиновой радугой кожей. От дождевой воды и напитанного сыростью воздуха опаловый перелив микрочешуек на искусственном эпидермисе только усилился, но люминофоры, к счастью, были контрактированы от стресса и холода. Йорн сложил руки на груди и как бы невзначай встал вполоборота. Спаситель смотрел на него так, как смотрят украдкой солдаты в помывочной на сослуживца с какой-нибудь умопомрачительной татуировкой или суровыми шрамами во всю грудь – как было у Полосатого. У того имелись и татуировки, и шрамы, последние походили на марсианские Valles Marineris, словно гигантские рытвины остались после ударившего в самое сердце мощного разряда молнии. Йорну опять вспомнилось, как их постепенно разъедало под натиском «китайской туши» тогда в ванной с обколотой эмалью, пока все рельефы командирского тела не превратились в желто-кровяной суп. Йорн на секунду болезненно зажмурился, потом снова открыл глаза. Кроме сдержанного, опытного любопытства, в глазах собаковода мелькнуло еще кое-что знакомое по взглядам, которые сапиенсы бросают друг на друга в мужских коллективах, где деятельность тем или иным образом связана с насилием. Он как бы вскользь оценивал физические параметры Йорна, прикидывал его способность к нападению и противостоянию. Вероятно, это была профессиональная привычка, как выбор одежды под цвет танка. – К врачу не надо вообще? – спросил мужчина, отворачиваясь и жестом приглашая следовать за ним. – К врачу надо, sans aucun doute, но точно не мне, – процедил Йорн, стараясь по понятной причине идти позади. – Что с тобой случилось-то? – Бухали в клубе, а потом – вот… – Йорн саркастически развел руками.       Собачник обернулся через плечо и впервые слегка растянул губы в сухой улыбке, его выражение оживилось. Лицо у спасителя было довольно благообразное, в целом невзрачное, но с несколькими резкими, как бы жирной линией на портрете выделенными чертами, которые придавали ему флер мужественности и характера. Так темные ресницы подчеркивали пронзительные и тоже темные глаза, смотревшие исподлобья. Благообразные, четкие губы выделялись на фоне по-южному ранней седой щетины (Йорн бы дал спасителю на вид лет сорок), и, казалось, скрывали какое-то чувственное пристрастие, шокирующее для окружающих, но самим человеком принимаемое безоглядно со всей полнотой. Может быть, он любил анальных девственниц или надевал чулки под брюки? Йорн еще не разобрался, какие чувства вызывал у него этот человек, но мысли ползли в голову почему-то неспокойные… А, впрочем, как иначе можно себя чувствовать в текущем положении? – Людей-то знаешь, с кем бухал? – Ну, так… шапочно. Подружка познакомила. – Осторожнее надо быть с клубами, подмешать могут бог весть что, – посоветовал собачник. – Особенно если людей плохо знаешь. – Да я знаю… Просто никогда не веришь, что это может случиться именно с тобой. Где мы, кстати? – Бруэрн… здесь по соседству. Аббатство.       Йорн нахмурил брови, припоминая название. – Оксфордшир, – подсказал мужчина. – Й-еб ты… – вырвалось у Йорна в сердцах. – Хотя в целом, ладно, не так все плохо. – Где бухали-то помнишь? – В Оксфорде как раз и бухали. В «Плюше». – Хм… – усмехнулся спаситель. – Для протокола: на регулярной основе я не квашу. – Даже если бы квасил, это твое дело, парень. – Ох уж эти обособление с атомизацией… – Тебе нравится, когда лезут в душу? – бросил собачник.       Йорн оскалился: – Тер-рпеть не могу. – Как звать-то? – Себастьян. – Джеймс, – мужчина остановился, перекинул собачьи поводки в левую руку и протянул освободившуюся правую для рукопожатия. Йорна же словно облило холодной волной смутного дежавю, он застыл в секундном ступоре, не подавая руки в ответ. Потом мимолетное, но чем-то угрожающее ощущение улетучилось. – Все в порядке? – Да… да… вещества, видимо, по мозгам гуляют, – ракшас ответил на рукопожатие. Оно было у Джеймса никаким – в хорошем, пожалуй, смысле: невыразительным, без каких-либо дополнительных значений, сухое и твердое, словно прошлогодний камыш. – Вот сюда, дом вон там, возле деревьев, – сказал спаситель, указывая на тропинку, ответвившуюся от дороги.       Йорн присмотрелся к крохотному одноэтажному домишке, стоявшему на куцем участке земли с кустами и деревьями, огороженному дощатым заборчиком. Дом казался не сказать, что запущенным, скорее, походил на мастерскую с удобствами для ночевки – летний дом холостого мужика, где тот бывает наездами, и никогда не касается этого дома ни женский взгляд, ни женская рука. Трава перед домом, тем не менее, была пострижена в соответствии с правилами, а по фасадной стене карабкалась диковатого вида плетистая роза, растрепанная и увешанная высохшими плодами предыдущего урожая. Входная дверь и оконные рамы ярко блестели свежей белой краской. Позади дома на подъездной площадке стоял припаркованный весьма приличный полноприводный «Муфлон» серого цвета.       Собаковод и владелец какой-никакой, а собственности в экозоне отпер веселую, свежую, как ванильный пломбир дверь, и повел собак куда-то вглубь дома по узкому проходу. – Эм… Себастьян… проходи, – крикнул он. – Я поищу в шкафу что-нибудь чистое тебе одеться. –Тебе ванная, наверное, нужна? – Не воспротивлюсь! – крикнул Йорн в ответ, оттирая на щетинистом коврике ступни от грязи. – Тут без горячей воды. Котел в прошлом году гавкнулся, не хочу в новый вкладываться, – обычно люди делали подобного рода сообщения извинительным тоном, показывая, что сожалеют о невозможности создать достаточный комфорт страдальцу. Однако в голосе Джеймса почти не слышалось эмоций, лишь едва-едва уловимое позвякивание не то легкого недовольства, не то нетерпения. – Переживу, – Йорн был самую малость разочарован, но более всего он желал побыстрее распрощаться со свидетелем. Конечно, легче всего было бы его… – Я чай поставлю, маленько согреешься. Йорн подумал: чего только не взбредет в голову на нервной почве. – Merci.       Ракшас вошел в полутемную каморку-ванную с окном под потолком, откуда лился рассеянный свет, словно в тюремный подвал. В уголке, приспособленном под душ, стоял пластиковый табурет, был резиновый коврик и полочка с зубными щетками, но шторки в душевом уголке не нашлось. Уголок был отделан белым больничным кафелем, а затирка между плитками имела очевидные следы борьбы с плесенью – не совсем безнадежной, но вид казался неопрятным. Впрочем, ракшас не раз сам удивлялся, насколько небрезгливым становился он в экстремальных ситуациях, человеческие пищевые и гигиенические табу опадали с него, как пораженные грибком листья с розы – потом снова отрастали, когда обстановка нормализовывалась. Йорн нашел на тумбочке бутылку жидкого мыла и, не раздеваясь (как он саркастически про себя пошутил), словно настоящий алкаш-второкурсник после попойки, вошел в душ и открыл воду. Вода сначала была чуть теплая, но через минуту полилась не просто холодная, а ледяная, словно в бак насыпали льда для шампанского, такие ощущения Йорн испытал от ревущих горных стремнин в Норвегии, порождений тающего ледника. Вероятно, Джеймс качал из личной скважины. – Не окоченел? – раздался голос нового знакомого, как показалось, почти над ухом.       Йорн сильно вздрогнул, потому что собачник словно специально подгадал момент и вошел, когда ракшас, закрыв глаза, отмывал с мылом лицо от грязи. Вошел он совершенно просто, без экивоков, положил на табурет аккуратно свернутое бордовое полотенце и рубашку с брюками цвета… словом, Йорн видел такие сине-серые костюмы на узниках в фильмах про нацистские трудовые лагеря. И встал, уперев руки в боки, глядя на тюремное окошко ванной комнаты. – Мне, конечно, неловко просить, но, все же, мне несколько… неловко, – сказал Йорн, упираясь в спасителя взглядом и делая выражение глаз, которое, по опыту, людей пугало. – Да? А, я думал, ты просто к этому относишься, – Джеймс совершенно не смутился и тоже посмотрел в ответ так, будто палкой ткнул. – Вот, что нашлось, это мои рабочие, но постиранные, не обессудь. Белья нет. – Мне, скорее, хоть какие-нибудь паттены , чтобы не совсем как бомж до дома добираться. – У меня тут нет ничего, старье все собрал и выкинул недавно, когда весенней уборкой занимался, поздновато ты в передрягу попал, – ответил Джеймс, сверля ракшаса глазами. – Тебе куда надо-то? В Оксфорд?       Йорн поколебался секунду, не хотелось этого человека ставить в известность относительно реального места жительства. К тому же, Оксфорд был намного ближе, а Брайан сейчас находился у себя в колледже, готовился к семестровым экзаменам, можно было всплакнуть на его груди… Хотя черт его знает, где он шастал в данный момент. Брайанова одежда, кстати, была бы Йорну на три размера велика, особенно в талии…Интересно, еще остались соцкредиты на покупку новых шмоток в этом сезоне или придется искать по секонд-хэндам, чтобы доехать по-человечески до Кембриджа? Йорна, когда он представил, как будет возвращаться в кампус, проколола еще одна чисто практическая мысль: как он станет замазывать обсидианово-иризирующую кожу на голове, пока не отрастут волосы? Что бы Йорн сделал, если бы нашел того, кто это сделал… а ведь найти придется. Было страшно возвращаться в колледж: рассказывая про попойку в «Плюше», Йорн на секунду сам почти поверил в собственную ложь. Однако забывать о произошедшем накануне не имелось ни малейшего резона, и было бы полезно разведать, как обстоят дела у Бакстона с Нино Кохиани и ее микрочипами. – Да, в Оксфорд, – все же сказал Йорн. – Я тебя подброшу до станции, куплю билет, ну а уж там как-нибудь справишься. Далеко тебе там идти? – В любом случае, до центра. – Ну, позвони с моего, чтобы кто-то встретил.       Ага, щас, и еще пароли, явки, коды реестра, доступ к аккаунту в Виртуалити… – Да, что-то мне пока не хочется никого видеть, – отказался от любезности Йорн. – Понимаю, знаю это чувство, – Джеймс снова неожиданно улыбнулся. – Ладно, как закончишь, приходи. Сэндвич тебе сделать? – Нет, спасибо, только чай, меня с бодуна вывернуть может, – опять солгал Йорн.       Он не ел сэндвичи. Иногда Йорну представлялось, что у него в доме живет некий экзотический питомец, наподобие филина, которого требуется кормить строго целиковыми мышами и недельными цыплятами. Только этим экзотическим питомцем, перешедшим от семьи Сорренто в руки Йорна с началом самостоятельной жизни, был вымерший гоминид. На мышей ему, слава богу, охотиться не доводилось, но в мире протеиносинтетиков, сойлентов, СПП и пищевых суррогатов, приходилось крайне продуманно подходить к прокорму де-экстинктного организма, не тренировавшегося тысячелетиями потреблять хлеб, лактозу, специи, соль, сахар и алкоголь. Йорн подозревал, что вездесущая Уэнди видела, как де-экстинктный организм отрезал себе полоски сырого стейка, и, наверняка, утвердилась во мнении, что Йорн конченый урод. Именно из-за этого эпизода Йорну становилось особенно не по себе, когда он сталкивался со студенткой возле плиты. Вероятно, чувство отдаленно напоминающее стыд въелось потому, что даже Брайан, аплодирующий любой рапаксовской специфике с какой-то морбидной страстью, просил при нем сырое мясо не жрать.       Когда Джеймс вернул ему уединение, Йорн поспешил вылезти из-под ледяного душа, которым в пору было пытать заключенных в голливудском фильме про нацистов, и растерся махровым полотенцем – стиранным, но явно пролежавшим бесконечно долгое время на полке в нетопленной комнате. Одежда имела такой же аромат чистого, холодного и чуть отсыревшего забвения. Когда Йорн взглянул на себя в зеркало, обрамленное самодельной рамой, то увидел отражение обритого наголо, босого зэка в широких, уродливых рабочих штанах, с трудом державшихся на бедрах, и дополняющей комплект безразмерной рубашке. Завершал композицию непроницаемо угольный синтетический эпидермис с радужными микроскопическими чешуйками, не крупнее макового зернышка, который в глазах окружающих должен был оставаться «блэкворком», по эксцентрической прихоти не затронувшим лишь нижнюю половину лица. Йорн непечатно выругался сквозь зубы: в таком виде ему предстоит ехать на поезде до Окса, а потом пилить через весь город до Мертона. – Босяком, merde… – со злостью прошипел Йорн, вспомнив, как странно равнодушно пожал плечами этот Джеймс, сообщив, что обуви не предвидится. Однако ракшас тут же мысленно осекся, вообразив, что это именно тот случай, когда вселенная ему ничего не должна и не стыдится сунуть средний палец под нос.       А еще у Йорна очень болело под левой лопаткой, так, словно ему сделала внутримышечную инъекцию слепая и криворукая медсестра-садистка из команды Йозефа Менгеле. – Дротик… – пролетела неожиданная мысль и вонзилась в мозг Йорна. Как он сразу не догадался? Его вырубили дротиком с транквилизатором для крупного скота. Почему он об этом не подумал? Такая заторможенность была, очевидно, обусловлена все еще бродившим по мозгу веществами.