О чудесах полового созревания, высоком искусстве и прекрасном во всех отношениях Арсении Сергеевиче

      В свой первый день отмаливания греха Антон выполнял функцию «грузчик-грузчик-парень-работящий». Работа была непыльной и заключалась в том, что он, нагруженный аппаратурой, бумагами и тяжким гранитом науки в виде партитур и учебников, хвостиком ходил за довольными преподавателями и переносил сие добро из пункта А в пункт Б.       На второй день его запрягли к работникам сцены, и это было уже более энергозатратно: то арфу в кабинет перенеси, то ударные, то стулья с пультами растащи по музыкальным кафедрам. Времени на это уходило больше, но когда на третий день его заставили взять на себя обязанности нотного библиотекаря, он едва не послал дирижёра далеко и надолго. Тут уж, извините, время просто утекало как сквозь пальцы. Найди ноты, распечатай, склей, расфасуй все по папочкам и терпи недовольные обвинения наглой молодёжи, что это им не так и то им не так. А ему за это ведь даже не платят!       Шастун в целом держится молодцом и даже его альфа адаптируется к общему повышению уровня стресса, на время притихнув и поджав хвост, видимо, решив переждать бурю в тепле.       Всё идёт своим чередом, он даже закрывает больничный на работе и посещает лекцию истории искусств, нервно забившись в угол аудитории и стараясь не сводить взгляда с окна. И у него даже почти получается не привлекать к себе внимание..       ..Пока на четвёртый день у Антона не случается приступ. Происходит это прямо в коридоре, когда он безмолвной тенью плетется за Арсением Сергеевичем на пару первого курса с огромной кипой бумаг.       Было ли это происками самой судьбы? Оксана, гадающая всеми способами, которые можно найти на ютубе, сказала бы, что без вариантов.       В репетиционном крыле уже давно пустует в это время, и они встречают лишь пару спешащих студентов, бегло кивающих преподавателю и окидывающих Антона насмешливо-опасающимся взглядом.       Оу, ну, да, он же теперь местная звезда, ебать.       Но зато сейчас в этой комфортной вечерней тишине он может хоть немного побыть наедине с Арсением Сергеевичем. Тот всё такой же красивый (простите, самый красивый) и изящный, вот только в последнее время стал чуть менее собранным; его волосы теперь слегка растрёпанны как у воробушка, а одежда не всегда безупречно подобрана по цветовой гамме и стилю, например, если присмотреться, можно заметить, что сейчас он в разных носках, а ворот его рубашки забавно оттопырен на затылке - так и чешутся руки поправить. На лекции, на которой Антон запретил себе смотреть в сторону омеги, он мог слышать, как Арсений Сергеевич спотыкается на ровном месте и теряется, чего раньше не происходило, но быстро хватается за нить повествования и застенчиво извиняется перед студентами. Альфа списывает эти изменения на неподъемную нагрузку преподавателей перед промежуточной неделей или на какую-нибудь простуду, которую мог подхватить омега в такую морозную осень.       Антон думает, как бы изменилось отношение Арсения Сергеевича к нему, помни он о том вечере. Конечно, скорее всего его стали бы избегать, а может и бояться, но, возможно, какая-то часть альфы мечтает о том, чтобы его узнали. Арсений Сергеевич ведь так прижимался к нему у барной стойки, подставляя шею, и эта близость ощущалась так правильно... Антон ведь так сильно мечтал о близости с этим удивительным человеком и почти получил её. И ведь всё ещё может, так ведь?..       Мысли ударяют по голове расколенной наковальней, когда он неосторожно цепляется взглядом за омежий затылок и зависает на нем на долгую минуту. Этого времени достаточно, чтобы внутренний альфа оскалил зубы и навис голодным хищником над ничего не подозревающей омегой. –«Он сам хотел быть моим. Так послушно подставлял свою шею и позволил мне узнать свой запах. Он признал во мне альфу, и он хотел меня. И я. Я так сильно хочу его. Хочу. »       Хриплый стон.       Антон успевает отпрянуть к стене, с грохотом роняя бумаги, тут же разлетевшиеся по коридору, и с силой ударяется головой о твёрдую поверхность, впадая в состояние, близкое к панической атаке.       Внутри всё пылает, у него, должно быть, поднимается температура, а к горлу подступает тошнота. И зубы болят так, что хоть вырывай наживую.       Нет, это уже совсем хреново. Он едва не набросился на Попова прямо в стенах учебного учреждения!       Арсений оборачивается и с испуганным оханьем подлетает к сползающему по стене альфе, не понимая происходящего. Сквозь пелену альфа видит его огромные обеспокоенные глаза, чувствует мягкие ладони на щеках и губы на влажном лбу. Кажется, что если сейчас он позволит себе потерять сознание, его внутренний зверь заберёт себе всю власть и тогда последствия будут необратимы. –Антон! Эй, посмотри на меня! Что с тобой?! - Арсений говорит громко, мягко тормоша его, и озирается по сторонам в поисках помощи, но даже отдалённо никого не слышно и не видно. Ему бы по-хорошему убежать за помощью, но он мешкает, очевидно, боясь оставить студента одного.       А Антону от его близости, от волнения и внимания только хуже становится, и новая волна накрывает его с большей силой. Он отталкивает Арсения Сергеевича, даёт себе пощёчину, другую, вертит головой и скалится, обнимая себя за плечи и вжимаясь горячим лбом в прохладную стену.       Черт, как же хреново. –Антон, Боже мой! - Арсений кидается к нему вновь, хватая за запястья, чтобы он не смог причинить себе вред, но альфа выпутывается и рычит прямо в бледное лицо омеги. –Не трогайте меня! Отойдите!       И, вспомнив, судорожно шарит по карманам в поисках спасительных таблеток; дрожащими пальцами закидывает в себя сразу две, сползает по стене вниз и тяжело дышит, прикрывая глаза и надеясь как можно быстрее прийти в себя. Проходит немного времени, и его постепенно отпускает, и когда он открывает прояснившиеся глаза, видит, как Арсений Сергеевич озадаченно смотрит на безымянный тюбик в его руках. Антон может видеть весь мыслительный процесс, отражающийся на его лице, и устало вздыхает, заметив в голубых глазах подозрение.       Догадался? –Антон Шастун, что это такое? - напряжённый тихий голос не предвещал ничего хорошего. –Это таблетки, Арсений Сергеевич. –Таб.. - Арсений сглатывает ком, кивает сам себе и вновь начинает серьёзно волноваться, это видно по его бегаюшим глазам и тревожно перебирающим ремешок сумки пальцам. В конце концов, с трудом призвав всё своё самообладание, преподаватель садится на колени и берет его руки в свои, поглаживая и торопливо лепеча дрожащим голосом, от чего подвисать и волноваться начинает уже Шаст. – Это из-за них ты с Выграновским поцапался, да?! Антоша, хороший мой, тебе нельзя, понимаешь? У тебя такой талант, такое будущее! Нужно бороться, лечиться, я понимаю, у вас, творческих людей, хрупкая душевная организация, но наркотики - это не выход, Тошенька! Ты сгоришь в этом и погубишь себя, сколько таких случаев было, милый! Ты ведь такой сильный, у тебя обязательно... –Арсений Сергеевич!       Хриплый выкрик прерывает словесный поток, и Антон не может оторвать взгляда от голубых влажных глаз. Арсений выглядит настолько глубоко несчастным, что альфа, не раздумывая, кладёт ладонь на чёрные кудри и ласково гладит, тихо и чётко проговаривая. –Это не наркотики. Я не наркоман, клянусь. Таблетки, о которых я говорю, это подавители. Не так давно у меня произошёл... сильный сбой в организме, одним из последствий которого была неспособность держать при себе феромоны. Поэтому я их пью. Побочные эффекты вы могли наблюдать. Мне очень жаль, что это заставило вас волноваться и надумывать плохое.       Антон видит потрясение и смущение омеги, с горем пополам поднимается сам и осторожно ставит омегу на ноги, методично поправляя его чуть сбившийся пиджак и стирая с щеки слезу облегчения. –Я... Извини, пожалуйста, я просто... - сипло выдыхает преподаватель, не зная куда деваться, лишь вздрагивая, когда Антон всё-таки поправляет сбившийся воротник и как бы невзначай скользит кончиками пальцев по затылку. –Всё хорошо, Арсений Сергеевич. Извините за причинённое неудобство. И...спасибо за беспокойство. Я... да, сейчас.       Бумаги всё ещё разбросаны на полу, этот факт удручает, но не может же он оставить омегу одного ползать по полу и собирать всё, что Антон здесь разбросал? Голова ещё кружится и руки подрагивают, однако жалостливый взгляд Арсения Сергеевича отдаётся болью сильнее, чем ломота в костях. –Нет, нет, я сам, Тошенька. А ты иди, лучше отдохни, я прошу тебя. - просит Арсений и склоняется рядом. И неосторожно касается пальцами чужих, унизанных массивными украшениями, пытаясь поднять с пола лист.       Что за гребаное американское клише?       И когда Антон вдруг стал носить кольца?       Секунда. Две. –Ты...       Омегу прошибает резко, да так, что воздух в лёгких застревает, в глазах на секунду темнеет, а тело пронизывает горячая дрожь. Он испуганным зверем смотрит на крупные кольца на пальцах студента, ощущая как сердце колотится на пределе своих возможностей и пытаясь убедить себя в том, что он просто слегка сошёл с ума от одиночества. Он совершенно точно не даст ход этим неприемлемым мыслям, что сейчас прорываются в его голову.       Это просто совпадение. Просто глупая случайность, о которой Арсений не будет думать и тем более рассуждать.       Арсений хочет встать и убежать, привести себя в порядок и, желательно, ополоснуть голову под холодной водой в ближайшей раковине. Хочет, но вместо этого подаётся вперёд, прямо в объятья растерявшегося альфы, и утыкается лицом в шею, глубоко вдыхая едва уловимый, тонкий запах молодой хвои.       Его плечи обнимают крепкие горячие руки, макушку опаляет чужое дыхание. Внутри что-то переворачивается, падает и разбивается на такие мелкие осколки, что собирать уже не будет смысла.       Ещё один жадный вдох и тихий всхлип на выдохе.       Это совершенно точно конец для него.

***

Две недели назад –А какого, собственно, хуя –       Весь запас нецензурной лексики, накопленный за долгие годы, понадобился Воле этой роковой ночью, чтобы изъяснить сложившуюся ситуацию настолько чётко и подробно, насколько это вообще было возможно. А ситуация была следующей: его лучший друг в данный момент распластался на диване в его гостиной бессознательной тушкой и самозабвенно дрочил на своего же студента, пока он, Паша, разбирался с чужими проблемами. А проблемы преобретали всё большие масштабы с каждой секундой. –Нахуй он вообще к нему потащился?! Вы, мелюзга тупая, почему его не остановили?! В смысле, поздороваться пошёл?!       По факту, конечно, ничего прям трагичного не произошло. Даже наоборот - всё было очень даже заебись, если не вникать в контекст: его лучший друг нашёл своего истинного альфу и сейчас счастливый и мечтательный валяется и кайфует самым непотребным образом. Но есть несколько весомых "но": его истинным является его же студент на десять лет младше, которому, судя по всему, конкретно так снесло крышечку фляжечки, раз он в самый что ни на есть рандомный момент решил пометить своего препода - ни здрасьте тебе, ни до свидания, ни традиционного конфетно-букетного. А препод этот, к слову, не то чтобы просто безобидный идиот - там уже давно крест кладбищенский на себе поставлен и мысленное проживание в монастыре уже много лет, и молодой партнёр введёт его в такой лютый кризис среднего возраста, что все его комплексы его же тараканы за всю жизнь лопатой не разгребут.       Арсений ведь такой - с виду секс-символ, а глубоко внутри печальный недолюбленный Пьеро. Он же сожрёт себя с потрохами, а у Шаста его юных мозгов не хватит, чтобы все это осознать и принять меры. У него с мозгами вообще беда бедой, судя по всему. –Поз, я не знаю, что с ним сделаю, если увижу. Да не скажу я ему, успокойтесь! Выгребать сам будешь, понял? Я руки умываю.       Воля бросает трубку, смотрит на разомлевшего друга, бормочащего что-то нечленораздельное, и понимает, что выгребать, выкапывать и выкорчевывать придётся всем дружным сплоченным коллективом.

***

      Эти две недели Арсений ходит сам не свой - тихий, задумчивый и потерянный. Иногда его ведёт от смутных воспоминаний - ноги слабеют, а сердце наполняется такой невыносимой истомой, что хоть на луну вой.       Порой на лекциях он настолько остро реагирует на шумных студентов, с которыми раньше справлялся на раз, что едва удерживает себя от того, чтобы не сбежать домой и не забраться под одеяло, спрятавшись от внезапно охладевшего к нему мира.       Почему он вдруг стал таким уязвимым?       Арсений чувствует себя слабым и брошенным, а ещё бесконечно одиноким; его сердце так сильно болит, что кажется, будто он умирает. На самом же деле он просто скучает по тому, чего никогда не имел, оттого и тоска его особо болезненная и безнадежная.       Паша наплёл ему какую-то сомнительную историю, что никакого истинного не было, а был обычный такой себе альфа, каким-то чудесным образом опоивший и зажавший Арсения за стойкой. А повело его так сильно просто из-за присловутого многолетнего недотраха.       Но омегу ведь не проведёшь. Никаким недотрахом здесь и не пахнет, а пахнет призрачным запахом молодой хвои - яркой, густой и желанной до дрожи в коленках.       Ночами он мёрзнет и плаксиво скулит во сне, от чего и просыпается, крепко обнимая себя за плечи. Печаль эта практически волчья, ведь внутренний омега просто не понимает, почему истинный альфа так скоро от него отказался.       Неужели Арсений так сильно ему не понравился?       Ему физически не хватает заботы и внимания, и это заставляет его присматриваться к каждому альфе в своём окружении. Он делает это не намеренно, на уровне примитивных инстинктов, и ему стыдно, но поделать с собой омега ничего не может. Сергей Вячеславович - вечно вздыхающий от усталости невротик теперь кажется ему привлекательным и мужественным, и когда он закуривает очередную сигарету, коим счёт был уже давно потерян, общий уровень сексуальности в вузовской курилке начинает превышать все допустимые нормы. Дмитрий Андреевич, улыбчивый харизиатичный преподаватель английского и итальянского языков, который раньше раздражал своей навязчивостью, сейчас вполне мог послужить отличной компанией за стаканчиком кофе из автомата в перерыве между лекциями, да и комплименты его, вычитанные во второсортных пабликах Вконтакте, теперь были более чем приятными. Но по-настоящему Арсений понял, что его жизнь катится на санях в преисподнюю, когда заметил за собой частые и долгие заглядвания на вдруг объявившегося Антона, упаси Господь, Шастуна.       Да что там заглядвания, это были настоящие разглядывания в самом непотребном смысле этого слова! Осознание это вылилось во многочасовое самобичевание, потому что одно дело, когда ты позволяешь себе лёгкий ненавязчивый флирт с коллегами, и совершенно другое, когда ты сам будучи преподавателем пускаешь слюни на юного студента прямо посреди лекции!       Лекция та была самой позорной за всю его карьеру. Его взгляд постоянно падал на альфу в углу аудитории, не сводящего задумчивых зелёных глаз с окна, и он сбивался как школьник у доски, стыдливо смотря в пол.       Красивый. Эта мысль навязчиво крутилась в голове, вытесняя все прочие. У Антона золотые кудри, спадающие на чувственное лицо, пухлые губы и шея, созданная только для того, чтобы оставлять на ней следы любви. А ещё мощная фигура, которую не спрятать за огромным чёрным худи. Весь он стал будто бы крупнее и внушительнее и теперь не сутулится, стараясь выглядеть меньше и незаметнее. Раньше Арсений отмечал, что альфа стыдится своего роста, но сейчас он ходит, расправив плечи и вскинув подбородок, из-за чего и притягивает взгляды множества омег. Даже его энергетика совсем не та, что раньше. Раньше он - неловкий заспаный мальчишка, которого по голове нужно гладить как львенка и нахваливать. Сегодня он разгоняет альф вокруг себя даже без запаха, выставляя напоказ свою сущность, что в подростковые годы было бы крайне забавно и нелепо, но сейчас - в наивысшей степени сексуально.       Арсений ни в коем случае не одобряет насилия, даже по отношению к проблемному Выграновскому, который сам практикует это дело уже давно, но поступок Антона сложно было осудить в полной мере. Да, это было глупо, незрело, импульсивно и принесло собой проблемы, но как омега, а не преподаватель, Арсений внутренне восхитился тем, что Антон все же дал отпор обидчику, донимающему его уже много времени. Инстинктивно он ощутил, что этот альфа сможет защитить свою пару в случае опасности.       Антон так изменился за это время, и хотя никто толком не знал, что с ним происходило, но было ясно, что вернулся он другим человеком.

***

      Тишина была пугающей. Ещё более пугающими были всхлипы Арсения Сергеевича, тихо плачущего в его руках. Антон не отпускал его, осторожно прижимая к себе, и украдкой целовал в макушку, боясь, что если отпустит, омега просто исчезнет, будто бы и не существовало его никогда.       Арсений Сергеевич, конечно, всё понял. Должен был понять рано или поздно. И потому расстроился, узнав, что его ученик едва не овладел им насильно. –Тише, тише.. Всё хорошо... всё будет хорошо. Извините меня, пожалуйста.. Я.. Я совершил ошибку, я больше никогда не подойду к Вам, Арсений Сергеевич. Вы в праве пойти в полицию, это ведь почти покушение на...       Омега вздрагивает. И плотину прорывает. –Замолчи. - зло шипит мужчина и отстраняется, смотря на Антона прямо и открыто. В его ярких голубых глазах слезы, и альфа видит всё то огорчение, всю ту ярость и боль, скопившиеся и кипящие взрывоопасной смесью в нем. И ещё он видит прежнего Арсения, не пугливого и рассеянного, а гордого и готового крушить. Его, Антона, крушить. –Я гребаные две недели себе места не находил. А ты... Ты! Просто испугался и сбежал, как последний трус! Сначала показал запах, заставил меня... Спровоцировал такую сцену! И для чего?! Что, не по нраву тебе оказался старый омега?! Да вот только истинных не выбирают, Антош. И тебя я... тоже не выбирал!       Арсений даёт ему пощёчину - болючую, грубую, такую, что челюсть едва не сводит. А после встаёт и спешно уходит, сжимая кулаки и что-то яростно бормоча себе под нос. В обратную от аудитории сторону.       А Антон так и остаётся сидеть на полу с прижатой к щеке рукой, разливающимся теплом в груди и мыслью, красной строкой бегущей перед глазами. –Истинный?!