О чудесах полового созревания, высоком искусстве и прекрасном во всех отношениях Арсении Сергеевиче

      Спустя крупномасштабную истерику от испуганной Оксаны, литры ромашкогого чая и группового сеанса медитации от Матвиенко, на утро вся честная компания комфортили пережившего самый сильный стресс в своей недолгой жизни Антона и искали информацию по тому, что, блять, вчера произошло. –Звездочка наша, если верить гуглу, сейчас ты проживаешь свое запоздалое половое созревание. Симптомы: повышенная агрессия, нетипичное поведение, тревожность и, насчёт чего у меня возникают опасения, неспособность контролировать свои феромоны. - мурлычет ласково Оксана, поглаживая Шаста, закутанного в плед по самую макушку, по многострадальной голове. Тот выглядит устало и потеряно, и просто принимает чужую заботу, хоть и отфыркивается, когда Дима, преисполненный чувством вины и возложенной на себя ответственностью, кормит его куриным бульоном с ложечки. –Это может стать проблемой, в универе запрещено показывать свой запах. Да и представь, какую репутацию он себе заработает, благоухая направо и налево в общественных местах. Он же у нас все-таки облико морале, белая овечка и всё такое.       Оксана прижимается щекой к макушке Шаста, дует губы и всячески показывает мыслительную деятельность, после чего пожимает плечами. –Сводим к врачу, выпросим больничный и переждём. Если не станет лучше, то будем думать дальше. Но в институт, где он может встретить.... того, кого нельзя называть, Антошу пока пускать никак нельзя.       Шаст роняет голову и стонет, пряча лицо в ладонях. Вчерашний вечер он помнит отрывками, но красочные оксанкины рассказы компенсируют всё с лихвой и вырисовывают интересную картину.       Он зажал Арсения Сергеевича.       Он воспользовался его слабостью.       Он, блять, едва не пометил своего препода на глазах у всего честного народа.       И это действительно был пиздец, ни больше, ни меньше. Теперь ему впору не то что не появляться в Академии, а желательно просто тихо-мирно отчислиться.       К слову, его положение облегчает лишь тот факт, что сам Арсений Сергеевич, судя по всему, даже не узнал его. Об этом Позу ещё ночью сообщил Паша, откачавший Арсения, но ещё не до конца себя, поэтому с ходу завалил всех вопросами, берущих свое начало с резонного "а какого, собственно, хуя –".       Было дано обещание разобраться со всем утром в обмен на информацию о состоянии Арсения Сергеевича. Тот бредил о запахе и кольцах, и постоянно спрашивал, куда подевался его альфа, причитая, как ему холодно и пусто без него. При этом лица он не видел, смутно помнил голос и заснул на пашином диване с пьяной блаженной улыбкой. –Один вопрос, - прервал его Матвиенко, откладывая ноутбук в сторону, - Почему вы, как его ближайшее окружение, не знали про то, что он мальчишкой ходит? Тох, так-то переходный возраст у тебя должен был начаться лет эдак семь-восемь назад.       Вопрос повис в воздухе и все взгляды устремились на притихшего Антона, спрятавшегося в коконе одеяла с тяжёлым вздохом. –Во-первых, это не та информация, которая пришлась бы "к слову". А во-вторых... камон, ребят, это объективно стремно, окей? Трудно признаться своим друзьям, что с тобой что-то не так. Родители водили меня по врачам, те сказали, что такие случаи бывают. Ничего сверхъестественного, ожидайте и верьте в лучшее. Можно было тогда пройти курс лечения, но побочные эффекты от предложенных препаратов могли быть непредсказуемыми. Типа, очень опасно вызывать такие сугубо природные процессы в организме искусственным путем. Вот и вся история. Зассал я.       Повисла неловкая тишина, которую нарушил Дима, устало качая головой. –Да всё уже, поздно пить боржоми, как говорится. Кстати... Надо же как-то отметить это дело. Наш мальчик стал мужчиной, Окс!       Ответом ему послужил подзатыльник. –Отметили уже, бля.

***

      Две недели больничного тянулись как один сплошной бэд трип. Из-за поздней перестройки организма Антона штормило как ликантропа в полнолуние: его кости, мышцы и зубы постоянно ломило, желудок выворачивало от постоянного голода. Зверь внутри пытался перекроить его психику, периодически забирая себе главенство в его голове - в такие моменты Шаст раздраженно рычал на всё, что попадалось ему под ноги, а ещё пару раз устроил погром в квартире, который разгребать пришлось его верным ворчащим друзьям.       Как правило, смена темперамента и принятие своей сущности у альф происходило плавно в течении нескольких лет полового созревания, таким образом две разные личности - человеческая и волчья - складывалась в одну единую, гармонично переплетаясь между собой. В ситуации с Шастом ни о каких плавно перетекающих стадиях речи идти уже не могло. В подобных особо тяжких случаях у людей могли развиться психические отклонения вплоть до диссоциативного расстройства идентичности, благо, у Антона такой предрасположенности не было, всю его родню проверили ещё в юношестве.       И вот, Антон стоит у крыльца Академии и выкуривает третюю сигарету подряд; новопреобретенная привычка, кстати. Его руки все ещё подрагивают от напряжения и нервов, и опасность сорваться в любую секунду очень высока. Антон просил выписать транквилизаторы, но ему отказали, потому что его случай был слишком редкий и местные врачи не имели чётких инструкций, как ему помочь, а потому элементарно ответственность на себя никто брать не захотел. Подавители выписали и на том спасибо.       В общем, едва ли прошедшие недели сделали ему погоду, разве что обозначили ряд проблем, с которыми ему придётся справляться.       И теперь Антон не знает, как переступить порог здания, где он встретит омегу, которую его внутренний зверь пожелал покрыть. И не то чтобы Антон не был с ним солидарен.       Сам он выглядит не лучшим образом: глаза зелёные и дикие, не могут сфокусироваться и бегают как у наркомана в ломке, вылавливая то знакомое лицо из толпы, то слишком яркий свет фар у машин, то кокетливый взгляд мимо проходящей незнакомки. Ему дискомфортно, тревожность каждые десять минут сменяется агрессией и похотью, и эта гремучая смесь заставляет его гореть изнутри.       От выкуривания очередной сигареты его останавливают Поз и Оксана, вышедшие из здания и сразу же подхватившие его под белы рученьки. –Антоша, солнышко, ты главное не волнуйся. Мы будем рядом, если что прикроем. Ты только говори, если что не так, а мы выкрутимся! –Да, Тох, если начнёт крыть - шепни. Мы тебя домой отвезем. Для первого дня будет достаточно и пары часов здесь.       Антон нервно кивает и заходит в ставшее уже родным здание.       Мало кто из простых обывателей догадывается, но сфера искусства - это место, где концентрация токсичности превышает допустимую норму в сотни раз. По каждому третьему здесь психушка плачет, по каждому второму - наркодиспансер, а каждый первый плачет сам, в истерическим припадке забиваясь в угол коридора. В общем, поступайте, дети, на творческую специальность и несите на своих хрупких плечах престиж отечественной культуры!       Но Шастун здесь не первый год, так что его любовь к этому месту можно оправдать врождённым мазохизмом, ведь фраза "настолько плохо, что уже хорошо" уже стала его девизом.       Кстати, говоря о каждых вторых.       Выграновский являлся общевузовской занозой в заднице и уже давно возвел свой статус в аксиому. От него было много проблем и шума, он часто переступал грань и пару раз даже отправлял Антона на больничную койку, но состоятельные влиятельные родители каждый раз заминали инценденты, и простая скромная семья Шаста - мама и он - ничего не могла поделать.       Большой взрыв-то почему случился? Потому что у кого-то подгорело с Выграновского. –О, Шастун, а я уж думал, что тебя отчислили за нетрадиционные предпочтения!       Почему вдруг Скруджи, как он сам себя обозвал, решил, что Антон предпочитает альф, было одной из загадок его больной фантазии. Они были знакомы уже много лет, вертясь в одних творческих кругах, и все эти годы он ненавидел Шастуна так сильно, что впору было думать, что это как раз таки он испытывает нездоровое скрытое влечение к альфе. –Выграновский, исчезни, сейчас не до тебя! –рявкнул Поз и поспешил отвести друга подальше, уже предвидя дальнейшие проблемы. –О, так Шастунишка нашёл себе нового ебыря в лице лучшего друга? Как удобно, однако, а габариты вам не мешают? Или типа у вас кинк на разницу в размерах?       Мимо проходящие студенты не сдерживали усмешек и мерзкого хихиканья; Оксана и Дима шипели на каждого встречного и упустили тот момент, когда всё резко пошло по одному месту.       Пара упущенных мгновений, и под чей-то вкрик, Антон уже вжимает болтливого альфу лицом в стену, крепко держа волосы в кулаке и яростно рыча на ухо. –Я не в том настроении, чтобы выслушивать всё то дерьмо, которым тебя кормит на завтрак отец. Ещё одно слово, и я вырву твой поганый язык и засуну глубоко в глотку. Или, может, ты мечтаешь получить в неё нечто большее? Давай же, дай мне повод, и я обеспечу тебе исполнение всех твоих фантазий и фетишей, включая вышеупомянутый кинк на гребаный размер.       Оксана издаёт испуганный писк и прячется за Димой, пока тот пытается оттащить друга. Но у этого двухметрового парня за две недели физическая сила возвелась в куб, поэтому отцепить от него Скруджи оказалось задачей невыполнимой; ситуация обострилась, когда тот будто специально начал подначивать альфу, выводя Антона ещё сильнее. –Шаст, совсем ебнулся? В себя поверил, смотрю? Забыл, как с гипсом ходить? Давай выйдем, я тебе напомню.       Но Антон не забыл. Как полтора года назад этот парень, будучи под наркотой, обеспечил ему перелом руки, вылет из престижного конкурса и длительную реабилитацию. Потому весь его хрупкий самоконтроль разбился под гнетом внутреннего волка, когда резко выпущенные когти впились в плоть. Быстро среагировавший Поз с силой рванул его руку на себя, обеспечив нерадивому обидчику живописную царапину на плече, но спасший от серьёзных или того хуже летальных травм. –Псих! —Что тут происходит?! - послышался окрик, и на звуки всеобщей суеты выбежал Арсений Сергеевич, расталкивая толпу любопытных студентов. И меньше всего он ожидал увидеть рычащего Шастуна, оттаскиваемого Позом от местного хулигана. –Ничего не происходит, все нормально! Просто парни повздорили! - залепетала Оксана, хватаясь за руку Антона. –Этот мудак мне плечо рассек! -взревел татуированный, хватаясь за плечо. –А лучше бы голову.- оскалился Шастун, добивая ситуацию.       Арсений Сергеевич судорожно щипал себя за руку, пытаясь проснуться.

***

      В какой конкретно момент Антон Шастун, надежда струнной кафедры и восходящая звезда Академии, стал проблемным студентом на грани отчисления, не понимал никто: ни ректор, пытающийся пробить стол головой на протяжении последних десяти минут, ни Арсений, бегающий жалостливым взглядом по лицам всех присутствующих, ни заведующий кафедрой (и по совместительству профессор Антона) Станислав Владимирович, что в данный момент рвал и метал, едва не разнося ректорский кабинет в пух и прах. –Шастун, ты совсем охренел?! –Стас Владимирович, прошу не выражаться в моем ка- –Да я тебя, мелкого засранца, сейчас так ремнем исполосую, что ты сидеть неделю не сможешь! Я ж тебя из говна и палок собирал! Я в тебя столько вложил, и ты решил все похерить из-за этого маргинала Выграновского?! –Он заслужил. –Мы все знаем, чего заслуживает он, но ты-то почему решил ему уподобиться?! Где ты пропадал две недели?! Почему не поставил меня в известность?! Что с тобой, блять, происходит?!! - удар кулака прилетает по столу, и Арсений Сергеевич вздрагивает, закусывая губу.       Антон молчит как партизан; на его щеке горит пощёчина, оставленная профессором, пока он методично прокручивает кольца на руках один за другим в попытке успокоиться. Конфликтовать с шефом он не собирается, понимая, что итак обострил ситуацию до невозможности. Это правда, он ничего не сказал Стасу Владимировичу о больничном и о причинах прогулов, пребывая все две недели на грани между своей личностью и сущностью альфы. Антон решил, что скажет ему позже, наедине, когда буря немного поутихнет и Арсений Сергеевич не будет сидеть рядом, такой огорченный и потерянный.       Шеф тяжело вздыхает и падает на стул, качая головой. –Сергей Вячеславович, я Вас прошу, не отчисляйте его. Можно же как-то... ну, замять! Да он же.. моё детище, Сергей Вячеславович. Он просто сорвался, вы же сами знаете, он у нас на всех концертах, на всех конкурсах, ещё работает к тому же, запутался, не выдержал парень. Лишите его всех стипендий, пусть пашет бесплатной рабочей силой на благо Академии.       Ректор трёт глаза и откидывается на спинку кресла, устало смотря Шастуну прямо в глаза. А Антон видит: заебался мужик в край. У него ведь аккредитация на носу и собственные фестивали горят, суды какие-то с театром, и Шастун со своими скандалами вот совсем не всрался ему.       Сергей Вячеславович закрывает лицо ладонями и взвывает на долгие десять секунд, выражая в этом душераздерающем звуке всю боль еврейского народа. После чего распрямляется, деловито укладывает руки на стол и произносит ровным хриплым голосом, делая глубокие вздохи через каждое предложение. –Значит так. С этого момента, Антон, ты работаешь на гуманитарной кафедре по три часа ежедневно. Выркучивайся, дели это время, договаривался, но чтобы к концу дня, Вы, Арсений Сергеевич, - омега вздрогнул и рассеянно посмотрел на ректора, - в конце дня отчитывались мне в устной или письменно форме о том, появлялся ли Шастун на кафедре или нет, и какой объём работы выполнил. А теперь все вон! И чтобы ноги твоей, Шастун, в этом кабинете больше не было!       Дима и Оксана, караулющие за дверью ректора, вскакивают с места, приготовившись оправдывать друга всеми правдами и неправдами, когда из кабинета Антона за ухо вытаскивает Шеминов. Выглядело это комично из-за разницы в росте, вот только тот праведный гнев, исходящий от старшего альфы, смеха не вызывал. –Ты у меня, дебила кусок, ещё попляшешь.       Арсений Сергеевич, всё ещё находясь в лёгком шоке, со смесью огорчения и жалости наблюдал за сей картиной. До сих пор он совершенно не понимал причин такого поведения от обычно спокойного и доброжелательного парня. Да, альфы по природе своей отличались повышенной агрессией и были предрасположены к доминированию и подавлению, но ни разу он не замечал этого за Шастуном. А тут он как с цепи сорвался - его манеры, внешний вид и голос пренадлежали будто бы другому человеку. И, к тому же, он, не пропускавший ни одной лекции, внезапно стал заядлым прогульщиком! Делать какие-либо догадки Арсению было безумно страшно, ведь за его относительно недолгую преподавательскую карьеру он уже много раз сталкивался с подобным, и заканчивалось это, как правило, трагедией.       Мальчишку было жалко.