Этот мир принадлежит тебе

I.

       Химавари-со, или Санфлауэр-Холл, где проживал Синдзи, был первоначально казармой.        Если верить городской легенде, в дни перед капитуляцией Японии во Второй Мировой там размещалось подразделение камикадзе, после чего воины, жаждавшие отдать жизнь за императора, обезумели от позора, после чего те взяли дело в свои руки, в то время как остальные предавались выпивке, разврату и пороку прежде чем мучительно умереть от сифилиса и цирроза печени.        Поговаривали, что их мстительные духи до сих пор бродят вдоль коридоров этого ныне студенческого общежития. Больше похоже на чей-то вымысел, но многие думали, будто именно это послужило причиной морального облика, далёкого от идеала, нынешних жильцов.        Всякий сброд из трёх городских школ собирался там будто на саммит. Хозяйка, бабушка Божий одуванчик, постепенно слепла и глохла. Именно под её эгидой Санфлауэр-Холл превратился из студенческого пансиона в притон беззакония.        Алкоголь стал обыденной вещью в общежитии, а проживающие в Санфлауэр-Холле проявили ещё и небывалую страсть к азартным играм. Когда Синдзи поселился там, он был поражён, насколько открыто в прокуренных комнатах, наполненных сидящих за столами студентов, проводилась игра в кости. Такие сцены можно было наблюдать раньше, в исторических драмах периода Эдо, но никак не в современной Японии. Сам того не ведая, Синдзи попал в иной мир.        Когда у тех кончились деньги, они проиграли свои сигареты; единственная марка, которую они курили, называлась «Never Knows Best».        Синдзи с самого начала заявил, что ничего не хочет иметь общего с этим сбродом. В конце концов, он примерный студент. В любом случае, заниматься не представлялось возможным, когда все на его этаже были захвачены шумным разгулом; а в этом доме у «выходных» была странная тенденция начинаться строго по средам. Так что ему приходилось по необходимости проводить большую часть времени в библиотеке или у себя в кабинете.        Однако и тут его поджидала проблема. Почти каждый среднестатистический постоялец Санфлауэр-Холла распускал слухи о том, что в силу длительного своего отсутствия Синдзи тайно встречается с девушкой. Когда однажды один из них застал его в кафе с Мисато, то эти слухи быстро подтвердились. Теперь в их глазах Синдзи стал не только дамским угодником, но ещё и любителем женщин в возрасте.        Проходя по коридорам, Синдзи становился объектом неловких шуток с их стороны. Это было невыносимо…        Или, когда он приходил ночью, местный садовник всегда встречал его издевательским вопросом: — Как делишки, гуляка?        Их отношение к нему, которое до сих пор было снисходительным, но настороженным — как члены первобытного племени относились бы к антропологу, живущему среди них, — также значительно смягчилось. Хотя ему потребовалось некоторое время, чтобы выяснить, что именно вызвало эту перемену, он стал «одним из них».        Синдзи не слишком устраивал подобный расклад дел. В первую очередь, он переехал в Химавари-со из-за дешёвой аренды жилого помещения.        Первокурсникам было предписано жить в одном из общежитий на территории кампуса, но Синдзи, который сейчас учился на втором курсе, снова решил продолжать жить отдельно от Мисато, в независимой общаге, исключительно из соображений её личной жизни. Не зная о репутации этого места и стремясь экономить денежные средства, он пошёл дальше и подписал договор аренды на год. Что застигло его врасплох…        Чем фамильярнее к нему относились другие, тем больше это задевало его чувство собственного достоинства. Синдзи был действительно неровня этим бездельникам и хулиганам. Даже сейчас, во время летних каникул, молодой человек не сидел без дела, так как устроился преподавателем английского языка. Естественно, он ни слова не говорил по-английски, но, как говорится, «уча других, мы учимся сами».        В тот день, когда у Синдзи была намечена встреча с Аской, он проснулся гораздо позже обычного. Часы показывали больше одиннадцати. Свет из его окна — снова стоял ясный погожий день, а в солнечных лучах кружились пылинки — прошёл весь путь до середины крошечной комнаты площадью в четыре с половиной татами, едва достаточной для того, чтобы вместить футон и маленький столик, за которым можно было есть и заниматься.        На столе стояла крошечная электрическая плита, а на ней — помятый чайник. Палочки для еды лежали в нескольких пустых чашках из-под рамэна, бумажные обертки от них были разбросаны повсюду.        Прошлой ночью Синдзи никак не мог уснуть. Он некоторое время ворочался на своём футоне, но в конце концов сдался, включил прикроватную лампу и взял роман, который читал.        И, как это обычно бывает, заснув за чтением книги, ему приснился странно яркий сон…        Конечно, это был сон об Аске. Синдзи развешивал одежду сушиться на веранде Мисато. Она сидела в сторонке на деревянном табурете. Голубь присел ей на палец, и она кормила его зёрнышками со своей ладони.        Когда Синдзи снова взглянул на неё, она улыбнулась ему в ответ, но за это время прилетела ещё пара голубей и уселась ей на плечи. Их глаза и когти, которые впивались в подтяжки девичьей униформы, были того же ярко-малинового оттенка и составляли неземной контраст с белоснежными крыльями птиц.        Синдзи продолжал развешивать бельё на крючках, в которые по какой-то причине попал и его старый контактный комбинезон, и время от времени украдкой поглядывал на Аску. Все больше и больше голубей прилетали сюда, усаживаясь ей на руки и на ноги.        Вскоре голуби окружили её. Она рассыпала зерна по веранде, но это только привлекало их ещё больше. Она отмахивалась от них и била себя по юбке и рукавам, а птицы улетали только для того, чтобы вернуться и снова вцепиться своими острыми когтями в её униформу, резво хлопая крыльями.        Внезапно Синдзи осенило, что Аска в опасности; именно в этот момент она вскрикнула, и он обернулся, увидев, как голуби уносят её прочь! Теперь их собралось достаточно, чтобы оторвать её от земли, и теперь её уносили прочь на белом перистом облаке. — Аска! — Синдзи бросился к девушке. — Хватай меня за руку!        Он встал на цыпочки и вытянул руку настолько, насколько смог. Аска проделала тоже самое.        На секунду кончики их пальцев соприкоснулись… только для того, чтобы через мгновение разойтись. Было слишком поздно. Он стиснул зубы и ударил кулаком в гневе. Если б только у него самого выросли крылья!..        Однако Аска, казалось, не возражала. Скорее напротив, она опустила одно веко и высунула язык, когда голуби унесли её в закат. — До встречи, дурак Синдзи!        Он резко проснулся. Книга всё ещё лежала открытой у него на груди. Синдзи отложил её в сторону и слез с футона. Беглый взгляд на настенные часы подсказал ему, что уже пробил двенадцатый час. Намного позже, чем он привык вставать.        Синдзи принял душ, затем оделся, застёгивая рубашку перед зеркалом на внутренней стороне дверцы шкафа. На противоположной стороне дверцы висел календарь. Он вспомнил о своём обещании Мисато и издал тихий стон. Затем достал свой телефон и снял трубку: [09:34] Мисато: Ты уже в пути? [09:34] Аска поднялась. [10:11] … [10:12] Приезжай поскорее… [10:12] А то неловко…        Он положил трубку. Ну, Синдзи действительно сказал ей, что приедет, но не сказал когда. Им с Аской не помешало бы провести ещё немного времени вместе.        Перво-наперво. Пришло время пить кофе. Он заглянет в комнату Фуги.

II.

       Сансиро Фуга был одним из немногих других жильцов, которого Синдзи считал за друга, точно так же, как он считал своими друзьями Тодзи или Кенске. По сравнению с другими обитателями общежития они оба выделялись, как большие пальцы: Синдзи — своей относительной нормальностью; Фуга — эксцентричностью, превосходящей всех остальных.        Никто не знал, сколько ему лет и когда он закончит учёбу. Ходили слухи, что он учился в Токийском университете ещё задолго до Третьего Удара и менял специальность множество раз, чтобы изучить все области человеческих знаний, прежде чем, наконец, остановиться на японской литературе.        Возможно, ему перевалило за тридцать, но сказать наверняка было уже сложно, а то и невозможно. Он был живым анахронизмом. Сансиро собирал волосы в пучок на макушке в самурайском стиле и ходил в юкате и деревянных сабо, держа в руках складной веер, а в дождливые дни — старомодный бумажный зонтик. Его доброе лицо походило на большую тыкву. Он был хорошо известен как искусный флорист.        Они рано попались друг другу на глаза, проходя мимо книжных полок в библиотеке. Тогда Синдзи увидел, как он выглядывал из-за занавесок чайного домика, и они обменялись вежливыми улыбками.        Однако однажды случилось так, что Фуга позаимствовал книгу, которая очень заинтересовала Синдзи.        Синдзи заглянул к нему в комнату, чтобы узнать, закончил ли он с ней. Он сказал, что так и есть, а также пригласил Синдзи на чашку чая, где они разговорились и в итоге поладили из-за общих литературных вкусов.        Комната Фуги находилась на верхнем этаже Подсолнухового Дома, самого тихого — во всяком случае, условно говоря, — где жили только старшеклассники. Она находилась в самой задней части дома, и при семи татами была, пожалуй, самой большой и единственной с балконом, с которого открывался чудесный вид на задний двор с покрытыми мхом камнями и цветущими персиковыми деревьями. Над перилами были установлены вазоны с различными редкими и экзотическими сортами цветов, которые Фуга выращивал исключительно для личного пользования.        Сегодня, когда Синдзи подошёл к своей двери, коридор уже был пропитан тёплым и аппетитным ароматом кофе. Должно быть, новая эспрессо-аппарат. Фуга, обычно не любящий подобные устройства, недавно приобрёл его по наитию и был так взвинчен, что пригласил всех своих друзей попробовать образец; вероятно, Синдзи был единственным, кто ещё не успел посмотреть.        Синдзи постучал, и вскоре дверь распахнулась. — Добро пожаловать, дружище Икари, добро пожаловать… — тепло поприветствовал его Фуга в своей обычной напыщенной манере. — Вы как раз во время. Я как раз варил себе эспрессо.        Он подвёли Синдзи к столу, где показал ему маленькую серебряную кофеварку. — Такая практичная штучка… обошлась мне менее, чем в три тысячи йен, если поверите мне на слово… — сказал он, затем продолжил, взглянув на Синдзи: — Выглядите так, как будто только встали с постели. Как насчёт двойной порции, чтоб взбодриться? — Оставлю это на ваше усмотрение, Фуга-сэмпай, — с ухмылкой ответил Синдзи, занимая своё место за столом.        Фуга одобрительно кивнул и потянулся к банке с кофейными зёрнами, стоявшей на его туалетном столике, затем аккуратно высыпал немного в отделение эспрессо-аппарата. Он закрыл крышку, а затем нажал кнопку сверху обеими руками. Вскоре воздух наполнился жужжанием кофемолки. Ему пришлось говорить громче, чтобы перекричать шум: — Итак, я решил, что мне наконец-то пришло время приобщиться к технологическому прогрессу. Я только что слышал, что выпустили новый вид Walkman, который способен воспроизводить эти новомодные компакт-диски — так называемые «Disc'man». Поразительно, на самом деле… — Тогда я знаю, что подарить вам на день рождения! — сказал Синдзи, тоже повысив голос.        Вскоре измельчение прекратилось, и после непродолжительного шипящего, булькающего и вибрирующего звука машина налила небольшое количество очень крепкого кофе в крошечную белую чашечку, ожидающую внизу, на такой же крошечной белой тарелочке. — Умоляю вас, друг, одна ваша компания — уже хороший подарок, — проговорил Фуга, подавая Синдзи двойной эспрессо, прежде чем устроиться на стуле прямо напротив него. — Хотя, вы же знаете, я бы никогда не отказался от бутылочки саке. Что ж, тогда ваше здоровье, — прибавил он, поднимая свою маленькую чашечку и чокаясь ею с Синдзи.        Они потягивали эспрессо. Для неразвитого вкуса Синдзи эспрессо был всего лишь горьким на вкус, но эту горечь он находил оживляющей. В холодильнике Мисато лежала наполовину съеденная плитка тёмного шоколада, завёрнутая в фольгу; Синдзи подумал, что было бы неплохо закусить ей сейчас. Сам по себе он был довольно неприятно горьким, но в сочетании с этим кофе мог бы даже показаться немного сладковатым. — Я вовсе не гурман или кто-то ещё в этом роде, — наконец вымолвил Синдзи, — но это потрясающе.        Застольная беседа перешла к рассказу, который Фуга написал специально для студенческого журнала Токийского университета «Undercurrents». Он повествовал об ангеле, который был изгнан с небес за смертный грех лени и в конечном итоге поднялся, чтобы стать мелким правительственным чиновником здесь, на Земле. Похоже, вдохновение покинуло его, и ему пришлось отложить последнюю часть из-за творческого кризиса. Каждый раз, когда он садился за черновик, по его словам, он резко поднимался, пока не превращался в устрашающий утёс, на который невозможно взобраться. Синдзи придерживался мнения, что ему следует бросить всё и начать сначала, но сам он не был так уверен.        Он говорил оживлённо, часто двигая руками, и, когда он это делал, прозрачные занавески за его спиной вздымались, подсвеченные белым солнечным светом. У соседней стены, в нише, стояла ваза с его последней цветочной композицией — каким-то авангардным сочетанием азалий, ирисов, сухих веток и опавших листьев с лужайки перед домом. Над ним висел каллиграфический свиток, исписанный иероглифами кандзи, которые Синдзи не мог разобрать.        Чтобы допить свой кофе, у двух друзей не утекло много времени. Синдзи заговорил: — Я забыл поблагодарить вас за сирень на днях. — Ну а я надеюсь, что у них с вашей подругой всё прошло хорошо? — улыбнулся Фуга. — Последний раз говорю, ничего подобного… — закатил глаза Синдзи. — Шучу, шучу. Вы слишком добродетельный, мой друг. — Ну да, — ответил Синдзи. — У них всё отлично. Так что спасибо. — Сирень, собранная в конце весны, когда её цвет наиболее приятен, является символом вечной молодости… когда вы объяснили мне ситуацию, не могло быть никаких сомнений относительно рецепта; в конце концов, нет такого душевного недуга, на который не было бы ответа на языке цветов, — кивнул мужчина, на лице которого явно читалось самодовольство.        Затем, застенчиво улыбнувшись самому себе, он осмелился добавить: — А теперь поведайте мне, Икари-доно, что вас сегодня тяготит?        Синдзи чуть не выплюнул свой кофе. Он потянул себя за воротник и посмотрел в сторону. — Что вы имеете в виду? — Когда вы зашли, у вас явно было что-то на уме. Ну же, выкладывайте без утайки…! — Уверяю вас, если это так, то точно не нарочно, — развёл руками Синдзи, изрядно смутившись. — Я просто человек, у которого много забот… — И так уж случилось, что мне нравится выслушивать людские тревоги. Что ж, это могло бы послужить материалом для моей следующей истории. Поэтому, пожалуйста, не чувствуй себя таким замкнутым! — Что ж, раз уж вы упомянули об этом… — подумал вслух Синдзи. — Я полагаю, вы не умеете толковать сновидения? — К сожалению, нет, — ответил Фуга. — Хотя, если хочешь, могу свести вас с хорошим экстрасенсом, которого знаю лично… — Ну ладно, впрочем неважно, — вздохнул Синдзи. — Во всяком случае, у меня есть достаточное представление о том, что это значит. Видите ли, в последнее время кое-что не дает мне уснуть. Это так…        Фуга понимающе склонил голову набок, Синдзи глубоко вздохнул и продолжил объяснять всё о ситуации с Аской.        Это сложная тема была чересчур эмоционально насыщенной. Синдзи всегда было трудно говорить о своих эмоциях. У него была чувствительная и легко ранимая душа, которая, в силу такой излишней чувствительности, реагировала на внешний мир деликатными изменениями настроения в масштабе, пропорциональном его огромной способности эмпатии, подобно ртути в градуированном термометре. В результате люди были склонны думать о нём как об отчуждённом и безэмоциональном человеке, хотя на самом деле всё обстояло как раз наоборот.        Некоторые поэты умели выразить свои чувства словами, но Синдзи поэтом никогда не был; он имел доступ только к повседневному языку, в котором такое слово, как «любовь» или, если уж на то пошло, «сожаление», однажды произнесённое, приобретало совершенно раздутый и неуместный размах к тонким чувствам, которые он хотел передать, и, несомненно, создало бы у его слушателя впечатление, что он важничает, заимствуя свою речь из избитого языка фильмов и любовных романов; что ещё хуже, оно заставило бы его эмоции казаться грубыми и неоправданными по отношению к нему самому.        Поэтому чувства, наиболее близкие его сердцу, были теми, которые он меньше всего хотел выражать вслух. И фундаментальное табу, лежащее в основе всех остальных табу, имело отношение к девушке по имени АСКА.        Таким образом, можно представить, насколько сбивчиво продолжалось объяснение Синдзи. Он пустился в это только из уважения к мудрости своего слушателя, теперь это казалось безумным импульсивным риском, поскольку он хватался за предложения, как за спасительную соломинку, изо всех сил стараясь донести свои мысли доходчиво. Обходя суть вопроса окольными путями, используя эвфемистические термины, он думал, что наконец-то нашёл приемлемый подход, но натыкался на невидимую стену невыразимого слова и замолкал, его щёки горели от стыда. Затем он начинал снова: — Ну… То есть… Я имею в виду… Она и я были… Знаете ли… У нас никогда не было свиданий, но…        Через некоторое время Фуга поднял руку. — Я услышал достаточно, — произнёс он.        Синдзи замолчал. Он чувствовал, что преуспел только в том, что запутался в своих мыслях и унизил себя. Вероятно, потому что он сам не знал, как истолковать свои чувства к Аске. Он провел глазами по деревянной поверхности стола, молча проклиная себя…        Его слушатель, однако, встал, ничего не ответив, и вышел на балкон. Было ли это потому, что Фуге сделалось неловко за него, Синдзи не знал, но вскоре тот вернулся с несколькими веточками цветов. «Вряд ли в такой ситуации цветы подойдут цветы…» — хотел было сказать Синдзи, но Фуга уже обвязывал их стебли бечёвкой и продолжил заворачивать четыре или пять цветков в вощёную бумагу, составляя скромный, но достойный букет. Его он с размаху вручил Синдзи. — Это же… — …незабудки, — промолвил Фуга с улыбкой. — Если она хотя бы немного японка, она поймёт, что они означают. Должен сказать, Икари-сан, я никогда не думал, что вы окажетесь таким романтиком, но такой темперамент вам подходит. О, каково это, быть молодым и влюблённым…        Синдзи неохотно согласился. Он был уверен, что Фуга совершенно неправильно его понял, но ему было достаточно стыдно за себя, чтобы захотеть прекратить общение и уйти оттуда. Могли ли цветы полностью выразить чувства, которые он не мог выразить словами?        Он посмотрел на незабудки: маленькие цветочки в форме звёздочек, каждый с пятью широкими бледно-голубыми лепестками, расходящимися от плотной ярко-жёлтой бутоньерки в центре. Утренняя роса всё ещё блестела на них. — Ну а теперь ступайте, — сказал Фуга, похлопывая Синдзи по спине, — а я должен успеть к автоматам патинко до обеденного перерыва. Помни — когда сомневаешься, просто будь самим собой! — Благодарю вас за столь дельный совет, — пробормотал Синдзи, выходя следом за ним.        Но Фуга уже был вне пределов его слышимости. Уходя, он пожал ему руку на прощание, не оборачиваясь, и довольно скоро скрылся из виду. Только стук его деревянных сандалий эхом разнёсся по лестничной клетке.