My fateful

В стенах уже родного вуза тепло, так тепло, что аж жарко. Солнце палило, как в летний зной, отражалось от стёкол и едкими лучами попадало в глаза. Батареи врубили на всю — печка, не иначе. Чуя опаздывал и на этот раз, спешно поднимаясь по лестнице почти на самый последний этаж. Рубашка, белая с коротким рукавом, небрежно смялась, вылезла из тёмно-серых брюк с едва уловимыми тонкими полосками и непонятным колом встала на месте должно лежащего аккуратно воротника. Пытаясь поправить одежду на ходу, одновременно удерживая в зубах студенческий в выцветшей корке, бедняга споткнулся и бесшумно свалился на пол перед самым входом на этаж. Уже не больно — большущий синяк со временем становился все бледнее, и бедное место заживало, но до чего неприятно лежать на явно нечистом полу, собирая всю уличную грязь только-только постиранной одеждой и помытыми утром волосами. Студенческий со свистом отлетел в ещё более загаженный угол, попадая в ком из пыли, парочки использованных жвачек и шуршащих обёрток. Даже касаться такого не хочется. Злостно шмыгнув носом и взяв всю волю в кулак, Накахара поднялся и спас всё выпавшее из карманов и рта: под ту же участь попал и телефон, оказавшийся под тяжестью тела, а от того получивший ещё парочку трещин и толстую красную полоску среди экрана, что мешала смотреть время. Чуя свалил все вещи в потёртый рюкзак, закинул ремешок на локоть и, постучав костяшками по двери трижды, вошёл в аудиторию. И там не миновать солнечной стороны: целый кабинет, за исключением преподавательского стола, заливал золотисто-белый зимний свет, который попадал на прозрачные ручки учащихся, образовывая радужные узоры на партах. — Что ж вы на экзамен опаздываете? — пожилой мужчина с укором взглянул на Накахару, рукой указывая на кучу небольших листов бумаги, перевёрнутых текстом вниз, — номер билета и на место. Час на подготовку, а дальше по вопросам. Чуя поджал губы, задумчиво осматривая абсолютно одинаковые билеты. Ткнув пальцем в один из них, он бегло изучил тему, нахмурился, назвал заветную цифру и поплёлся в самый угол, желая отдышаться и просто просохнуть после того, как минут десять бежал без остановки. Местечко в углу, к несчастью, было занято, но когда студент увидел, кем именно, спокойствие медленно стало расплываться по всему телу вместе с уверенностью в том, что оценки ниже четвёрки он не получит. — Приветик, — Дазай спокойно помахал ему рукой, — что там у тебя? Он потянулся своими любопытными глазками в чужой лист, грустно вздыхая. Сожалел, что сам не вытянул этот билет. Накахара достал две ручки из наружного кармана и положил их на стол, внимательно вчитываясь в вопросы. — Кстати, — он отвлёкся от вопросов, — ты нафига очки напялил? — Зрение упало. Как тут не ослепнуть, Чуя, когда рядом такое скопище красоты? Рыжеволосый тихонько усмехнулся, не отвечая на такой комплимент, со спокойной улыбкой принявшись писать ответ. Минут двадцать спустя, когда все свежие мысли начали потихоньку рассеиваться, оставляя в голове лишь лёгкую туманную дымку, Чуя отложил ручку в сторону, поняв, что на один вопрос из билета он ответить не в силах. Слева него уже знакомая тетрадка, толстенная и потрёпанная, та самая со всеми конспектами по философии, принадлежащая Дазаю. Накахара косился на неё минут пять, не решившись попросить её для поиска ответа. Тем временем закупоренные окна и топящие батареи начинали запускать механизм под названием «боже, сейчас сдохну, дайте воды». Чуя облокотился на руку, другой вытирая чуть влажный лоб. Всё лицо покрасневшее и в испаринах — отвратительно, ужасно. Рубашка горячо липла к телу, да он и не был бы против снять с себя всё прямо в аудитории на экзамене, но неприлично. Накахара не смог удержаться от того, чтобы не расстегнуть парочку верхних пуговиц. Он шумно выдохнул, тяжко, высвобождая ямочку меж ключиц из плена белой ткани, опрокинул голову назад, томно прикрывая глаза. — Всё в порядке?! — не моргая, ни без особого беспокойства в голосе спросил у него Осаму. Накахара, издав короткое «угу» всё также с закрытыми глазами, опустил руки вниз, размягчившись, словно растаявшая восковая фигура, прямо на жестком университетском стуле, скрипучем и с торчащими занозами, как в лучших традициях. Дазай же ни слова не сказал, внаглую пялясь на друга, изучая его с ног до головы. И даже стеклышки очков он протёр специальной тканью, дабы лучше всё было видно. Осаму лёг на парту, пододвигаясь ближе к своему соседу, без стеснения скользя своими глазами по его груди, тонким оголённым ключицам… Взгляд сполз вниз на тёмный ремешок от брюк с незаправленным в них концом. Дазай приподнялся, чтобы целиком изучить картину: ткань сильно натянулась на довольно упругих на вид бёдрах, соображая складки вблизи тазобедренных суставов. Слишком соблазнительно. Осаму сильно сжал свою ногу, пытаясь гнать все неловкие мысли прочь, но вот никак не получалось не представлять, как он кладёт ладонь на колено Накахары, поднимаясь выше и проталкиваясь ей под бёдра, чтобы ухватиться и придвинуть тело к себе. Не получалось не думать о том, что эта белая и немного просвечивающая рубашка — единственное, что прикрывает идеальный торс, не очень широкие, но спортивного склада, плечи, практически плоский живот. Дазай поднял взор на лицо — у Чуи оно такое напряжённое, страдальческое, уставшее, что за душу берёт. Рыжие локоны вольно раскидались в разные стороны, прядь волос слева, что была самой длинной в его причёске, лёгким завитком стекала по плечу. Грудь тяжело вздымалась вверх-вниз, а лучи январского солнца, пробравшись сквозь желтовато-розовые жалюзи, пали на приоткрытый рот Накахары и его выпирающий кадык. Дазай с большой тяжестью сглотнул ком, возникший в горле после мысли о том, что они могли бы потрахаться прямо в этой аудитории, изображая из себя строгого преподавателя и глупенького студента, которому уж очень нужно получить высший балл. Осаму пытался оторваться от этого изумительного вида. Да, попытки заканчивались провально, да, слишком тяжело. Но было уже поздно что-то делать, по крайней мере, так Дазаю говорило собственное тело, начинающее сжиматься о подобных мыслях о Чуе. Верно. У него встал. — Вовремя… — Чего бормочешь там? — Накахара обратил взор на сжатого в комочек Дазая, — Что с тобой? Чуя повёл бровью, не чувствуя никакого подвоха, пальцем ткнул в плечо Осаму, проверяя на всякий случай, способен ли тот на отклик, но парень всего лишь придвинул свой стул ближе к парте, кладя локти на его поверхность. — Нормально всё, — Дазай смог улыбнуться, что уже стало для него победой. Он пытался представить в голове максимально отвратительные вещи, чтобы отогнать от себя возбуждённое состояние на пятьсот километров прочь, но пока единственное, что спасло его — смешки одногруппников спереди, которые, видимо, стали обсуждать заснувшего прямо в кресле преподавателя. Накахара воспользовался моментом и, пожав руку горести, с коей делил все лучшие и худшие моменты, когда имел дело со своим телефоном, решил по-быстрому найти всё, что нужно было написать в ответе для получения лучшей оценки. Поначалу он не хотел реагировать на касания, блокируясь вновь и вновь, если не трогать экран дольше секунды. После же телефон Чуи со скоростью света перешёл на мгновенное снижение уровня заряда до пятнадцати процентов, что значило только одно: у него есть всего пара минут на дело, а дальше даже думать об устройстве не стоит — разрядится моментально. Единственная удобно расположенная в кабинете розетка всегда была занята, а просить провод у кого-то до чёртиков неловко. Полоса среди экрана мешала смотреть на расположение букв клавиатуры, поэтому пришлось печатать на угад. И, о чёрт. Вырвался громкий-громкий протяжный звук, заставивший вздрогнуть всех сидящих рядом. Философ резко вырвался из своего полудрёма, надевая очки и глазами начиная искать источник шума. Чуя пытался вырубить входящий звонок, нажимая на все кнопки, но тщетно. «Блять. Пусть к чёртовой матери идут со своими звонками!» — Это мой! — вскрикнул Осаму, выхватывая телефон из рук нервного друга, после покрутив им у своего лица, — простите, я его в сумку уберу и больше пользоваться не буду. — За использование мобильников снимаю балл, молодой человек. Лицо Дазая покрылось искрящейся детской наивностью. За свой невероятно благородный поступок он чувствовал гордость и дальнейшие благодарности от Чуи. В его голове это выглядело чересчур красочно: Накахара обнимает его крепко после экзамена, обваливает ласковыми словами и смотрит глазами, как у голодного котёнка, говоря, что Дазай самый лучший. Но это мечты, которым пока что сбыться не суждено. Не слишком-то походило на реалии. Преподаватель пробурчал что-то под нос, записывая в журнал явно короткую фразу. Чуя благодарно посмотрел на Осаму, который, видать, позабыл о том, что ему тоже невыгодно получать плохие оценки. — Но почему?! — Не хочу, чтобы ты получил четвёрку, что непонятного? — Дазай серьёзно уставился на плечи Накахары, руки, спину, оглядывая его всего, на оголенных руках заостряя внимание особо, — тебе ведь нужен высший балл, я помочь и стараюсь. Что тебе найти? Чуя растерянно посмотрел на своё учебное пространство, словно оно было загромождено тонной стикеров, скрепок, папок и разнородной канцелярией, а не двумя ручками и листами. — Мне нужны основные черты эпохи Возрождения и этапы развития гуманизма, — обратился Накахара к Дазаю, после чего измученно повернулся в противоположную от него сторону, тихо выругавшись на этот предмет, ибо зачем он вообще нужен для их специальности. Осаму ловко справился с поиском нужной информации, орудуя одной правой, после чего подвинул свой телефон в сторону, чтобы Чуя мог по-нормальному списать, а сам воспользовался конспектами, старательно нарабатывая себе на «хорошо». В этот день Дазай был уверен больше обычного, хотя бы потому что первый экзамен посчастливилось сдавать в компании его горячо любимого друга, в глазах которого он настарался на неплохую репутацию одним своим сегодняшним поступком, стараясь перекрыть свой самый первый, самый невежливый и хамский, который Накахара и сам уже почти забыл. Осаму схватился за ручку, размашистым почерком записывая грузистые определения одно за другим, заполняя так целый лист. По собственным ощущениям, он был первым, кто закончил работу: остальные, кто как, сидели, печально склонившись над партой. У кого-то на коленках лежал телефон, кто-то умудрился списать с шпаргалок, сидя на первых партах, а были самые очумевшие и гениальные, которые выучили все билеты наизусть, справляясь исключительно с помощью своего мозга и памяти. Человека два от силы. — Хэй, Чуя, пойдём ко мне после того, как закончим? — М? — студент не сразу оторвал голову от текста, покосившись на Дазая, — если не надолго, часа два буду свободен, а потом домой. — Не хочешь переночевать у нас на этой неделе? Следующий экзамен у нас — математика. Помогу, чем смогу, — радушно предложил Осаму. — Это мне ты помощь предлагаешь? Помнится, как ты балду пинал на всех лекциях. — Тогда ты поможешь. Время экзамена близилось к концу. Пожилой философ опросил почти всех, и очередь наконец-то дошла до Накахары. В это время Дазай скучал в коридоре, продавливая ботинком в линолеуме невидимую дыру в ожидании одногруппника. Невесело оглянув пустые дорожки вуза, он достал тетрадь с конспектами по философии, еле-еле отыскав свободный клочок, не заполненный мудрёными текстами. Черты человека стали сами вырисовываться на бумаге в линиях графита, становясь с каждым штрихом всё четче и увереннее. Дазай пропустил мимо себя всех выходящих из аудитории, слишком погрузившись в себя. Изгибы становились сильнее, человек на рисунке приобретал узнаваемые черты: выделяющаяся талия, плечи гораздо шире бёдер, растрёпанные волосы и небрежно лежащая на лице чёлка. Осаму осмотрел свой рисунок, отдалив тетрадь от себя — неужели он неосознанно нарисовал Чую? Ещё и в такой позе, довольно раскрепощенной и чрезмерно жаждущей чего-то. Дазай завершил всё последними штрихами, влюблённо пялясь на нарисованного одногруппника. Взгляд на бумаге не тот, что в жизни: не такой удивленно-сомневающийся, что виднелся при их беседах не один раз. Студент засунул карандаш во внутренний карман сумки, схлопывая свой импровизированный скетчбук, как книжку, бережно убирая его туда же. Минут через десять он боковым зрением, уже не таким хорошим, как в начале года, завидел Чую, поворачиваясь к нему боком с вопросительным взглядом. — Пять. Дазай со спокойной душой выдохнул, бесшумно похлопав в ладоши, словно удивлённый маленький ребёнок. На его долю выпала участь куда менее радостная: пожертвовать собственным баллом во имя спасения Накахары было решением благородным, но своей четверкой он был более, чем доволен, заранее задаваясь вопросом «а что скажет отец?». — Ну что, пойдём к нам? — спросил Дазай. — Ты иди, я спущусь через пару минут. Осаму, соглашаясь, кивнул, оставив за собой лишь звук удаляющихся шагов и заставляющее думать о нём не похожее ни на что чувство. Чуя ощущал вину перед ним за то, что позволил самому себе безвольно подставить Дазая, который, по правде говоря, был только рад тому, что сделал хоть что-то хорошее. Накахара, стоя на месте без единой эмоции на лице и, положив в карманы брюк ладони, вспоминал руки, что выхватили телефон из его хватки, ненаигранно-увеселённый голос, немного нервничающий и слишком тараторящий. Придумывание лжи на ходу — вот так оно и звучит, оказывается. Сам Чуя вряд ли поступил так же на месте Осаму, и осознание этого корёжило мозг, сжимало его в комочек и попросту пронизывало душу насквозь, словно иглы. Накахара определённо чувствовал себя виноватым. Поступал ли с ним кто-то так хорошо, как Дазай в последнее время? Был ли такой человек, которому было не плевать на него, как Дазаю? Или тот, кто хотя бы делал вид, что это так? Осаму был им. С тех пор, как трагедия восьмилетней давности пришла в их дом, Чуя стал забывать о том, что такое забота, что такое любовь, что такое доверие и уверенность в завтрашнем дне. Чуя забыл, что такое семья и друзья, наплевав на всех и вся, просто пойдя дальше без цели сблизиться с кем-то, просто потому что… Потому что. Потому что бессмысленно и незачем, потому что одного друга ему хватало, хоть он не знал ни его имени, ни город, в котором тот живет, и даже фотографии этого человека-загадки Накахара никогда не видел. Он не долго раздумывал о том, чтобы зайти в туалет и привести себя в порядок. Людей в первый день после каникул мало, ведь только их факультету так «повезло» с экзаменационными датами. Тишина. Лучи солнца пекли спину, пробираясь через толстое стекло маленького окошка под самым потолком. Холодная вода текла из проржавевшего местами крана, охлаждая руки: кончики пальцев, запястья, предплечья. Чуя хотел бы окунуться в неё хоть целиком, но мог позволить себе лишь намочить руки, шею и лицо. На секунду стало легче. Но лишь до момента, как он понял, что в туалете веет чем-то уж очень знакомым. «Мерзкие дешёвые сигареты.» Он мысленно цыкнул, пожелав уйти как можно скорее, но… Цокот каблуков по плитке, резкая хватка за правое плечо и отражение в зеркале знакомой фигуры. Накахара резко обернулся, настороженно и ни без испуга всматриваясь в глаза напротив. Он заставил себя сменить выражение лица на более дружественное и уверенное. — Думаешь, это не последний раз, когда я буду вылавливать тебя за каждым углом? Йосано. Она пришла сегодня совершенно некстати, проигнорировав расписание своей группы, которая должна была сдавать тот же предмет днём позднее. — …Не пугайся, просто прошу. Давай поговорим. Чуя согласился, возжелав как можно скорее покинуть этот проклятый туалет. Он стоял на прежнем своём месте, почти в той же позе, в которой его схватили, не сдвигаясь ни на миллиметр. — Ещё я буду бояться тебя, — фыркнул Чуя, — у меня времени мало, чтобы ты знала. Он старался держаться уверенно и не позволять давить на себя. — Я долго думала о том, что произошло на новый год, — Акико опустила руки, выпрямила спину, — нет, я не стану к тебе приставать, тогда я была немного пьяна. Накахара не совсем понимал, что от него хотят, но явно не был готов к чему-то такому, что происходило сейчас. — Я не буду бегать за тобой и стараться сделать что-то, лишь бы оказаться ближе к тебе, — Йосано опустила голову, на лице ее исказилась совсем не миловидная улыбка, — если бы ты только знал, через что я прошла. За плечами девушки скрывалась одна запечатанная история, которую раскрыть никто так и не смог. Она не хотела, чтобы кто-то знал о том, что происходит в ее жизни, поэтому своё горе прятала во вредной привычке. Смириться с некоторыми вещами было не под силу даже такой, как Акико, которая порой вела себя, словно самый уверенный в себе человек, стараясь делать вид, что все хорошо, что всё отлично. А алкоголь сделал ее еще увереннее в вечер, когда она решила неизведанным для себя способом признаться Чуе, который стал для неё первым утешением после тяжелой утраты. — Теперь, кажется, в этом нет смысла, — Акико была серьёзна в своих словах, — жить, как раньше, уже не получится. Она направилась к выходу, становясь к одногруппнику спиной: — Так ты меня побаиваешься, значит? — роковая полуулыбка знакомым отблеском появилась на ее лице, — не жалеешь, что попался мне на глаза? — Что? — Чуя пытался понять, о чем говорила Акико, и после недолгого размышления, как будто прозрел, — Ты знаешь. Но как? — Устроилась в то кафе на подработку. Занятный был диалог у вас, — она расстроено вздохнула, — да какая разница. Возможно, этот разговор вообще не имеет смысла. Йосано, кажется, злилась на саму себя за свою показанную слабость перед лицом Накахары. Она сложила руки на груди, с глубокой надеждой в сердце ожидая, что Чуя ответит ей. Ожидала, что он скажет ей о том, что всё произошедшее между ними ерунда, не имеющая веса, и есть шанс возродить ту хлипкую недодружбу, которая у них была. Акико хорошо помнила всё хорошее, что он сделал для неё за это время, а ещё она помнила все завистливо-ревнивые взгляды Дазая в ее сторону и атмосферу соперничества, возникающую каждый раз, когда они находились в одной аудитории. Йосано была уверена в себе вплоть до того момента, как вечером тридцать первого её снова оставили, снова бросили в вольный путь. — …Получается, ты весь разговор слышала? — Чуя уставился на одногруппницу широкими глазами. — Почти весь. Это неважно. Оба замолчали, стоя почти в абсолютной тишине. В ней казалось, что какой-то живой звук издаёт даже тот ржавый кран, но не они сами. Слишком много всего за одно утро. — Знаешь, — Йосано, скрипя зубами, пыталась сделать чуть более жизнерадостный вид, — я, наверно, не приду на следующий экзамен. — Почему? — Не хочу. Акико казалось, что на этом моменте несуразность диалога с Чуей перешла все границы, в то время как он не мог понять самóй сути. Пустота чернотой покрывала сердце девушки, не давая ни шанса на то, что кто-то сможет просто попытаться очистить его вновь. Она была разочарована во всём мире, зла на себя, немного обижена на Чую. А ещё она позволила себе изжечь кожу в ненависти, только думая о том, как Осаму легко удаётся таскаться с Накахарой и находить общий язык. Чего не могла она сама. — До встречи. Акико попрощалась, оставив после себя легкое дуновение ветра и характерный для неё запах — табак, смешанный с едва уловимыми нотками въевшегося в одежду цветочного парфюма. Эта встреча несколько потрепала Чую. Он вновь освежил себя ледяной водой, стараясь выкинуть из головы тяжёлый груз. И, чёрт, ему бы лучше и дальше было душно, чем он услышал всю эту дребедень, ещё и сразу после экзамена. Голову сдавливало раздумьями обо всём, что произошло сегодня, но Накахара вовремя вспомнил о том, что на первом этаже его уже ждут. — А ты долго… — стоя уже одетым, с сумкой в руках, сказал ему Дазай, — неужто случилось что, м? — Ничего страшного. Расскажу потом, наверное. Они спешно покинули стены вуза, направляясь в общежитие.

***

Декабрь. Обеденный перерыв.

— …Потом я взял колоду и спрятал ее в рукаве, а когда в класс вошёл директор, я встал, и все вывалилось на пол! Все сидящие за столом весело, открыто и добродушно засмеялись. — И что потом с тобой сделали? — спросил Достоевский у Коленьки, засматриваясь то на его воротник, то на длинную аккуратно заплетенную косу, скакав взглядом влево да вправо. — Хм? Ничего особенного, — Гоголь опустил глаза, — я не раз попадался на чём-то подобном, но так, как тогда, на меня ещё никто не орал. При всем классе, сволочи! Уже в карты поиграть нельзя… — Да в аду им гореть за это, — Дазай экспрессивно поддержал разговор, словно бы не осуждал однокурсника за его поступок. Акико находилась в компании ребят и старалась веселиться ровно так, как это делали остальные. Стакан с апельсиновым соком стоял рядом с пустующим местом, где у всех располагался их обед, манящий и аппетитный. На самом краю стеклянного сосуда красовался тонкий след блестящей розовой помады. Помнится, в тот день было пасмурно и довольно темно, поэтому по всему корпусу, в коридорах и аудиториях, горел свет. Оперевшись подбородком на руку, локоть которой лежал на столе, Йосано с интересом, как и обычно, смотрела на улыбающееся лицо Накахары. Он для неё выглядел, как луч света в конце длинного, бесконечно тянущегося туннеля, вызывая где-то в груди приятное чувство скопления чего-то жгучего. Но Дазай, сидящий рядом с ним, замечал все эти влюблённые взгляды, натягивая между собой и Акико невидимую нить недоброжелания и взаимной ненависти. Хотя было между ними кое-что общее: оба были не прочь зажаться с Чуей в укромном местечке или просто остаться с ним наедине. — Давайте поиграем во что-нибудь? — предложил всем обедающим Николай, — Нет, Федя. Даже не думай прикасаться к телефону, нет! Гоголь игриво пихнул того в ногу. Достоевский мельком глянул на экран, убирая гаджет в карман брюк. Он недовольно буркнул, складывая тонкие пальцы в замок на столе, положив на них голову. Сидел почти также, как и Йосано, только та свободной рукой держала стакан. — Да во что? — скучающе, и чуть ли не зевая, спросил уставший от одной лекции Дазай, — кто первый купит Чуе новенький телефон? — Дазай! Фёдор тихо усмехнулся, наблюдая за взаимодействиями этих двух, вспоминая, как пару часов назад его бинтованный сосед по комнате, сверкая глазами, предлагал схватить Накахару, упаковать его и отвезти к ним в двадцать восьмую комнату как четвёртого соседа на постоянную основу. Осаму настолько увлёкся тогда, что сам не заметил, как перепутал чай с какой-то дорогой штуковиной со своей полки в холодильнике, а после, выпив это, настолько скривился, что аж жалко стало этого дурачка. — Ты же хотел его связать, — подхватил тему Гоголь, — могли бы и погромче обсуждать это всё, а то я не расслышал, что там дальше было. — Чего?! — Накахара выкатил глаза. — Так всё и было, — Федя обыденно глянул на удивленного одногруппника, пальцем указывая в сторону Осаму. Йосано около десяти минут молча наблюдала за компанейскими разговорами явно понимающих друг друга ребят. На самом деле, Накахара понимал, о чем идёт речь, лишь немногим лучше Акико, ощущая тем самым с ней глубокое душевное сходство. Тогда он все ещё островато реагировал на двусмысленные фразы Дазая, который пытался то невзначай коснуться его, то сказать что-то… такое. Девушка допила свой сок, шумно ставя его на пластиковый стол, сосредоточивая своё внимание на кусочках апельсина во рту, чтобы абстрагироваться и не чувствовать себя неловко в этой коробке с пазлами, в которой она явно была лишней деталью. — О чём вы вообще говорите? — Акико улыбнулась, пересиливая свой дискомфорт. Дазай окинул ее взглядом, означающим, должно быть, фразу «она ещё и говорит что-то?». Ответ долго ждать не заставил, потому как Коля радостно начал отвлекать всё внимание на себя и свои активные жесты: — Ой, кто-то же ещё не был у нас… — Гоголь повернулся всем телом к девушке, миновав недовольный вздох Дазая, — если выпадет шанс, я познакомлю тебя с Кошкой. Ты крыс не боишься? Акико покачала головой. — Славненько! Чуя, откинув спину на стул, с облегчением на лице уставился на свой телефон, состояние которого уже тогда оставляло желать лучшего. С расслабленным видом он что-то безостановочно писал, не подозревая, что взгляд Йосано непрерывно скользит по его пальцам. Девушка наблюдала за Накахарой, легко улыбаясь, почти незаметно, что, к ее же сожалению, не скрылось от ревностного взора Осаму. — Что такое? — он обратился к Акико, улыбаясь, — Ты так сосредоточена, всё в порядке? Не засиживайся, а то опять опоздаешь. Дазай, уверенный в том, что минимум два человека относятся к нему благосклонно, пытался всем своим видом показать девушке, что ей тут не место, боковым зрением видя, что Фёдор и Николай никак не реагируют на его слова. — Перемена только началась, — возразил Чуя. Фёдор посмотрел на часы, висящие за спиной Дазая почти под самым потолком: — Мы и впрямь засиделись. Йосано, особенно не доверяя Достоевскому, перепроверила время ещё раз, убеждаясь, что он прав. — Тогда я пойду. — Увидимся, — одним лишь словом Чуя окинул одногруппницу, которая уже на следующей паре будет снова сидеть позади него, мечтательно разглядывая спину спереди, наблюдая за всеми движениями и выражением лица, отражающимся на стеклянной дверце преподавательского шкафчика. Акико тяжко поднялась с места, забирая со спинки стула маленькую сумочку. Она зашагала в сторону лестницы под довольственный взгляд Дазая, который только был рад тому, что в его окружении на один раздражитель стало меньше. Накахара не понимал, что происходит вокруг него. Точнее, он ещё и не знал. — Я откушу тебе пальцы, клянусь! Или придушу чем-нибудь, — недовольно вскрикнул Гоголь, после того, как на телефон его парня с громким раздражающим звуком пришло уведомление. Это было последним, что услышала Йосано, после того, как вышла из обеденной зоны. Она устало поплелась в туалет на втором этаже, закрывая за собой все двери, чтобы никто не зашёл. В голове ее мысли воротились не хуже, чем вещи в стиральной машине, путаясь с воспоминаниями о прошедшей осени и мыслями о собственном будущем. В последнем случае Акико больше всего на свете желала спокойной жизни вдали от городской смуты. Если бы Чуя смотрел на неё чаще, она стала бы чуточку счастливее, ведь он никогда не был настроен по отношению к своей одногруппнице враждебно или с опаской, как большинство студентов, но и дружеских действий не предпринимал. Слишком долго и сложно — разобраться со всем невозможно. В тот день Йосано открыла окошко, запуская в небольшое помещение морозный, ледяной воздух, нарочно замерзая и ёжась от холода, одетая только в любимую юбку и тонкую блузку. Чёрные волосы развевал ветер. Приподнимая подол одежды, она уселась на широкий подоконник, захватывая с собой сумочку, после чего достала последнюю помятую и почти раскрошившуюся толстую сигарету, пользуясь зажигалкой. Дым прозрачной тенью растворялся в сильном порыве, дуя прямо в нахмуренное лицо. Плевать, если кто-то зайдёт и увидит, Акико уже взрослая и ответить за себя сможет. В какой-то момент дешёвый привкус начал надоедать, и она, потушив сигарету об уличную часть подоконника, кинула окурок вниз. В мире, где никто больше не желает доброго утра и хорошего дня, радости становилось все меньше. Он был единственным, кто мог откровенно по-дружески целовать аккуратные пальчики и говорить, что Йосано для него, как младшая сестрёнка, как самая невинная детская слеза. Но сейчас, когда всего этого больше не было, ни учёба, ни любимые сладости, ни предвкушение праздника радости не приносили. Теперь всё это заставляло чувствовать только бесконечные страдания. Если бы не Чуя, с которым она как будто по велению вселенной оказалась в одной группе, мир мгновенно погрузился бы в черноту, но надежда на что-то светлое и те чувства, которые Акико к нему питала, давали ей вторую жизнь, — именно этим Накахара для неё и был. «Если решится так, что мы не будем вместе, я оставлю всё, что у меня есть: все плохие привычки, дом, учебу и даже самого Чую.» — так решила девушка в тот холодный тёмный зимний день, справляясь со слабостью в ногах, которые становились всё тяжелее и тяжелее. На душе что-то скребло, оставляя болючие незаживающие раны. На этот раз она решила, что должна попытаться исправить свою жизнь последний раз и сделать хоть что-то, что должно помочь выбраться из этой противной трясины.

***

— Забежим в магазин? — Дазай дёрнул Чую за рукав куртки, указав на обыкновенный супермаркет, — купить тебе что-то? — Прихвати сладкого, пожалуйста. Они зашли в тёплое помещение, и до Накахары донеслись разного рода запахи: аромат свежеиспечённого хлеба ударял в нос не слабее запаха цитрусовых из соседнего отдела. Он сказал Осаму, чтобы тот шёл за покупками, останавливаясь возле одной из касс, достал из кармана телефон, чтобы завести будильник на всякий случай, и понадеялся на то, чтобы тот сработал вовремя. — У меня пока плохо получается не тратить деньги впустую, — спустя минут пять Осаму покрутил перед собой дорогущим на вид пирожным, таким крохотным, словно тебе его преподнесли на огромной тарелке в ресторане, содрав за подачу утроенный прожиточный минимум. Чуя успешно поблагодарил друга, помогая убирать небольшое количество купленных продуктов. Неизбежное чувство неловкости и неискупленного долга не позволяли смотреть Дазаю в глаза, да и он, конечно, стал бы отнекиваться от возмещения его убытков. Этот день величался особенно красочным: первый удачно прошедший экзамен добавлял к душевному состоянию Накахары огромный плюс, но ему все ещё было обидно за Дазая, который, не думая, взял всю ответственность на себя. Чуя шагал по покрытой снегом дороге, стараясь не забивать голову мыслями о своей вине. Ему казалось, что день, когда он сможет отблагодарить Осаму, никогда не настанет. — Мы можем подготовиться к математике вместе. — Дазай, почему ты хочешь заняться учёбой? — А чем ещё? — не глядя на Чую, ответил студент, — Удиви меня тогда, если есть варианты поинтереснее. Озвучь список вещей, которыми можно заняться в общежитии с соседями за стенкой, не мешая им. — Ну… — Накахара замолк на несколько секунд, — ты рисуешь ведь, да? Кажется, им все ещё было тяжеловато расслабиться на все сто, потому темы для разговора приходилось придумывать, а не продолжать, словно ты ведёшь беседу со старым добрым другом. — Точно! Научу тебя рисовать. Чуя, у тебя есть хобби? Или ты, может, спец в каком-то деле? — Дазай ловко вывел разговор в нужное русло. — Мне приходится держать на себе дом, поэтому всё, что я могу делать хорошо, связано с хозяйством. Яичницу могу тебе сделать. Уткнувшись лицом в куртку, Дазай слегка зажмурился, стараясь сдерживать свою очень редко появляющуюся искреннюю улыбку, что была столь же яркой, как полуденное солнце… Нет. Как Луна, переходящая в фазу новолуния высоко-высоко в небе. Обычно он делал это сдержано или старался выдавить подобие улыбки ради приличия, отчего выглядел не совсем естественно. Холодный отблеск волос, тёмные глаза, заглядывающие прямо в душу, в сочетании с его обычным выражением лица выглядели несколько аристократично и очень чарующе. Поднимаясь на второй этаж, Чуя пропустил в своей голове мысль о том, что этот маршрут становится для него всё привычнее, и, побоявшись, что однажды и вовсе окажется ему родным, опустил взгляд на ботинки. Дазай подошёл к своей двери, шарясь по карману в поиске ключа, и заметил отсутствие на ней цифры «2», что валялась на полу напротив входа в их комнату. — Что за хрень… — Так вы не знаете? — из соседней двери вышел сутулистый парень, одетый в один лишь спортивный костюм да домашнюю обувь, — соседи ваши тут скандал закатили. — Что? — Дазай удивленно пялился на еще одного общажного студента. — Что «что»? Дверью хлопнули так, что весь блок слышал. Сами шумите, а на нас гоните постоянно, — паренёк издал отмашистое «ай» и жестом руки показал что-то вроде «Бог с вами». Он, шаркая подошвой, поплёлся на лестничную площадку этажом выше, собираясь, видимо, к кому-то в гости. Осаму поднял отвалившуюся цифру, открывая дверь в их убежище. Всё выглядело, как обычно: аккуратно застеленные кровати, располагающиеся по обеим сторонам, стол посередине с тремя чашками, закупоренное вечно окно и тишина. Услышав шаги пришедшего соседа, в коридорчик выскользнул Гоголь, встречая ребят с книжкой в руках, массивной такой, на вид старой и потрёпанной, как будто ее каждый день перечитывали по сто раз от корки до корки. — Добрый день, Чуя, — Коля помахал ему рукой, издевательски передразнивая удивление гостя. Дазай с подозрением глянул на Гоголя, не сумев понять, что у них произошло. Он полагал, что эти голубки поссорились, и Коля затаил глубокую обиду на Фёдора, раз тот даже не вышел из комнаты. Оставаясь в своей обычной оболочке, выглядя, как шут, совершая те же действия и манёвры, Николай ходил туда-сюда, наливая в маленькую миску воду, перекладывая книги с места на место, изредка поглядывая на соседа и его недавно названного друга — Чую. — С ним все в порядке? — Накахара указал на дверь, в которую скользнул Гоголь, плотно закрывая ее за собой. Дазай, в размышлительном жесте приложив ладонь к лицу, ненадолго замолчал, сделав предположение: — Мне кажется, нет. Но я точно знаю, что уже ночью он будет прежним. Чуя призадумался. Ему уж очень хотелось съесть тот десерт, что по доброй воле ему купил Осаму, но до чего было бы неприлично с его стороны прийти в гости, сходу набрасываясь на еду. Он до последнего считал так, не находя особого интереса в беседе о странном поведении однокурсника, но вскоре Дазай и сам предложил пообедать. За окном, на вершине неба, медленно ползало солнце, перебираясь все ближе и ближе к линии горизонта. С момента, как начало темнеть, Осаму включил одну из настольных ламп, что располагалась почти на самом краю стола — небезопасно. Она была такой красивой: маленькая, красная, очень аккуратная на вид и точно лёгкая, такая чистая, ярко освещающая всё пространство вокруг себя. Дазай достал все покупки, раскладывая их по полкам холодильника и, в ванной набрав полный чайник, включил его, предлагая гостю чай. Со спокойной душой отложив все ненужные вещи в сторону, Чуя взял в руки упакованный богато десерт, чья золотисто-коричневая этикетка манила одним только названием вкуса — малина и тёмный шоколад. — Можно попробовать? — спросил Осаму в ожидании кипения воды в стареньком электрическом чайнике. «Спрашивает, можно ли взять то, что купил за свои же деньги…» Накахара оглядел стол в поисках любого столового прибора, которым можно было отломить кусочек. Долго же он думал. Дазай, хитрюга, подсел ближе к потерявшему бдительность Чуе, стараясь не снести его с кровати, потянувшись головой к его рукам, в которых он и держал заветную сладость. Накахара растерялся, ощущая, что его слегка прижали, оттяпав почти половину десерта одним разом. Он спокойно посмотрел сначала на то, что держал правой ладонью, а затем на довольную жующую физиономию Осаму: тот почти прикрыл глаза от наслаждения, с прищуром переведя взгляд на друга. Чуя оглядел огромный след от зубов, решившись, к огромному своему счастью, попробовать десерт самому. Подобный вкус знаком ему не был, а такого рода изделия позволить себе не мог. Единственные случаи, посланные ему судьбой, так или иначе были связаны с Дазаем, который всегда был готов безвозмездно их ему дать. — Наш первый поцелуй, — улыбнулся бинтованный, чуть ли не смеясь от довольства самим собой, — непрямой поцелуй. — Получается, почти все друзья планеты поперецеловались друг с другом? — не захотев принять шутку, съехидничал с серьёзной миной Накахара. — Ну… Получается, так. Брось, сделай лицо попроще! Чуя сотый раз за день почувствовал себя раздавленным — сначала из-за телефона, потом из-за Йосано, теперь ещё ему и казалось, что он не может отличить серьезно сказанных вещей от безобидных дружелюбных шуток. — У тебя, вроде бы, времени мало? Тогда не будем терять его и начнём. Осаму вскочил с места и затопал в сторону выхода, в коридор, где стоял маленький стул, выполняющий роль тумбочки. Переложив с неё ключи, карты и прочие мелочи, он поставил его к столу и расположил лампу так, чтобы она освещала рабочую поверхность. Дазай прямым текстом предложил Чуе сесть на этот стул, а сам развалился на кровати Фёдора, достав все свои тетрадки, чтобы, если повезёт, отыскать свободные страницы. Он пролистал все конспекты по философии, натыкаясь на черточки, крошечные линии на полях и прочую ерунду, начерканную за пару секунд. Осаму искал до тех пор, пока не наткнулся на рисунок, сделанный после окончания экзамена. Про себя он отметил, что Чуя на нём вышел уж слишком привлекательным, и раз у них нет возможности общаться так свободно, как во внеучебное время, то он обязательно нарисует одногруппника снова как напоминание о нём. Только уже совсем в другом виде, ещё более раскованном. — Ты пока возился, я достал лист из своей тетради, — Накахара положил все необходимое на стол, смиренно посмотрев на «учителя». Вся эта затея казалась ему донельзя неловкой: сначала между ними происходило чёрти что, но теперь Чуе всё ощущалось так, будто Дазай пытался вести себя адекватно исключительно ради него. Пытаться подобрать слова сейчас, хотя совсем недавно протекало размеренное дружеское общение без подобных неудобных эпизодов, было куда сложнее. — Мне что-то делать? — спросил Накахара, покручивая в руке карандаш. — Секундочку, — Осаму возился с неубранными тетрадями, которые он оставил на чужой кровати, — попробуй нарисовать хоть что-то. — Охрененный ты учитель. Чуя провёл парочку линий, соединяя их с обеих сторон, получая что-то вроде трапеции, с которой он совсем ничего не мог сделать. Стиснув зубы от ступора, который помогал только теряться в лабиринте неловкости, он быстро сообразил два маленьких кружочка внутри кривой фигуры, сделав из них глаза. Дазай надел очки, слегка жмурясь от тёмно-оранжевых лучей солнца, дающих слишком мало света для рисования. — Это так мило, — он положил голову на ладонь, что локтем упиралась в стол, — это теперь мой любимый рисунок! Вырежу его потом и вклею куда-нибудь. — Шутишь? Это же ужас. У меня нет таланта к творчеству. Я годен только для уборки и готовки. Улыбка сползла с Осаму. Ему было очень обидно из-за того, что Чуя не смог принять так интересно поданный комплимент, но невесёлое на вид лицо друга расстраивало ещё больше. Дазай приглашал Накахару к себе, чтобы не просто побыть рядом, но и не позволить тому утонуть во внезапно накатывающих негативных эмоций. — Тогда сделаем так, — Осаму не сдержался, позволив себе встать к Чуе сзади очень близко, наклоняясь к его лицу, — сейчас покажу, что в этом нет ничего сложного. Солнце всё больше и быстрее тонуло в горизонте, одаривая небо оранжево-красной пеленой сплошного безоблачного полотна — закат был неистово красив, а на его фоне волосы Чуи выглядели ещё огненнее. В тихой комнате, наполненной застоявшимся воздухом, витала тень сосредоточенности в лице одного студента, сидящего на стуле и смотревшего в центр клетчатого листка бумаги. Второй — лик уверенности и отчаяния, стоял, склонившись, позади. На одно лишь мгновение стало так бесшумно, что слышны были стекающие и с грохотом падающие капли из крана в ванной, — настолько было тихо. Соседи по комнате тоже притаились: Достоевский спал на кровати полусидя, а Николай сидел за книжкой, пытаясь выучить и запомнить хотя бы самую малую часть информации. — Возьми карандаш в руку, — скомандовал Дазай, — расслабь, да, вот так. Просто запоминай. Осаму положил левую руку поверх левой руки Чуи, понимая, что задача усложнится вдвое — сам он был правшой, а противоположной конечностью орудовал при рисовании неважно. Дазай, пытаясь откинуть все лишние мысли прочь, старался, как мог, с разной силой надавливая на чужую руку, вырисовывая силуэт. — Я никогда не ходил в художку, всему учился сам, — парень умудрялся вставлять между делом пару слов, — так что в этом нет ничего сверхъестественного, Чуя. Накахара, соглашаясь, тихонько промычал, не отрывая глаз от того прекрасного чуда, что вырисовывалось на бумаге. И все же он был очень смущён: Дазай стоял к нему слишком близко, настолько, что задевал краем очков уголок его глаза и несильно колол его, не замечая этого. Чувствовалось, что тело стоящего было очень напряжено, а двигалась только часть, что помогала Накахаре познавать азы искусства. Он слышал сбоку спокойное редкое дыхание и тихое, изредка тревожащее блаженный дух пространства урчание в животе. Руки их касались друг друга, точно слитые воедино — близко, тепло и немного тяжеловато. Осаму, разумеется, не мог перестать думать о Чуе, безостановочно касаясь его тела: мягкой все ещё напряжённой руки, виска, задетого его очками раз десять, спины. Сильнее этого цепляло только то, что он держал руку Накахары, и тот был не против. Дазай управлял процессом, обхватывая пальцами часть карандаша выше, чем Чуя, который был очень послушным ведомым и почти ничего не делал, только наблюдал. Запах сладости от Накахары, его тепло и полное доверие позволили Осаму сделать успешные шаги, которые оба наблюдали на бумаге. — Ну что, сложно? Чуя вовлекся в процесс, завершая рисунок парочкой черт. — Нет, — улыбнулся тот, — но ты ведь, считай, сам всё сделал. Какая от меня была польза? — Это имеет значение? Мы просто наслаждались процессом вместе. Хэй, Чуя, чего ты? Накахара устало склонил голову, не реагируя на слова одногруппника. Тело старалось держаться, руки кое-как цеплялись за стол, а спина, как из картона сделанная, послушно прогибалась назад, тянув за собой всё остальное. — Что ж ты будешь делать! — Осаму незамедлительно схватил падающего, поднимая обмякшее тело на руки. Табуретка, грохотнув, отлетела под стол, делая слишком много шума. Удерживаясь за все, что видят глаза, Накахара случайно снёс одну из чашек, стоявших на поверхности слабенького стола, тоже сдвинутого в сторону. Он не ощущал ничего иного, кроме желания спать — почему это происходило с ним вновь? — О боже, что с ним? — рассеянный в пространстве нечёткий голос.

Темнота, облики тёмных фигур, стоящих вокруг, а дальше крепкий-крепкий сон.

***

Осаму смотрел в окно. Совсем помрачнело. Очухавшиеся после новогодних праздников компашки стаями выползали на улицу, суетились, массово заполоняли супермаркеты, с огромными пакетами расходясь обратно. Все три студента, обосновавшиеся надолго в стенах общежития, скопились в одной комнате. Фёдор уныло сидел на краю своей кровати, сильно скучая, да ещё и с пустыми руками. Гоголь на противоположной стороне кровати, в самом углу, у изголовья, где подушка, продолжил заниматься чтением. Эти двое пришли к своему соседу на помощь, чтобы сообразить вместе — что всё-таки стало причиной обморока. Дазай стоял над Чуей, ожидая момента, когда он очнётся, заметно нервничая. Он ходил туда-сюда, но мысль о том, что Накахара хотя бы просто дышит, не давала ему изводиться и доходить до точки кипения. За окном сильно завывал ветер, принося на подоконник маленькие снежинки, что тут же таяли над располагающейся под ним батареей. Чуя издал что-то, похожее на кряхтение, вяло и медленно открывая глаза. — Чуя! Не вставай, — Дазай подбежал к нему, садясь на корточки возле своей же кровати, — душно? Накахара смахнул со лба влажную прохладную ткань, которую ему положили на лоб, глубоко-глубоко вздыхая. — Похоже, сначала он просто упал в обморок, а потом уснул, — Достоевский, отстранённо глядя в угол, успокоил Осаму, — ничего страшного, полагаю. Возможно, это просто переутомление, либо ты чем-то отравился. Фёдор повернулся к Чуе: — Тебе звонили. — …И писали, наверно, тоже. Но ничего, у тебя были свои причины на то, чтобы не отвечать. Впрочем, как и всегда. Верно? — неожиданно возник Гоголь, отложивший книжку в сторону. Федя обреченно глянул на того, давая понять всем своим видом, что сейчас его возражения неуместны. — Ты совсем себя не бережёшь. Уходишь сейчас? — Дазай игнорировал всех, кроме Чуи, который, садясь на кровать, уставился вперёд. Осаму присел рядом, подавая ему все вещи: листочек с их совместным рисунком, заряженный на полную телефон… Накахара без лишних эмоций начал запихивать всё в рюкзак, не особо со всем церемонясь — от экрана отлетел кусочек стекла, клетчатый лист чуть смялся. Нет, Дазаю ничуть не обидно, он прекрасно понял, что его другу сейчас не до того, как на дне рюкзака располагаются все вещи. — Отец сегодня приезжает со смены. Если увидит, что дома бардак… — Чуя бегло осмотрел Фёдора и Николая, замолчав на полуслове, — короче, времени мало у меня. Он торопливо направился к зеркалу в прихожей, параллельно с этим прося включить большой свет. За все разы, что он побывал здесь, всё никак не удосужился запомнить, где расположен маленький выключатель. Мозг соображал не очень-то и хорошо после часа с лишним крепкого дрема. Каждые секунд пять Чую тянуло зевать — уж очень не хватало свежего воздуха. Но это нормально для его нынешнего состояния. — Тебя проводить? — Дазай подошёл ближе к Чуе, — напиши, как приедешь домой. Он сделал ещё один небольшой шаг вперёд, стоя позади Накахары, сверху вниз оглядывая его полностью. Совершенен и мил, как и всегда. Дазай поник от такого скорого ухода, не успев предложить назначить следующую встречу вживую и заставить взять что-то из купленного сегодня домой. Он помог Чуе поправить одежду: незримо, толком и не касаясь её, только лишь вытаскивая прядь спутанных рыжих волос из-под куртки, чтобы едкая молния той не потащила всё за собой. Дазай прикоснулся к пряди сзади, находясь довольно близко к спине Накахары, желая незамедлительно положить подбородок на его нерасчесанную макушку, обнять руками плечи, укутывая всё тело собой. Сонное личико Чуи, сжалившись, смотрело на Дазая через отражение зеркала: если первый выглядел обеспокоено и помято из-за того, что снова проспал и потратил драгоценное время, то Осаму, напротив, свой вид сотворил весьма и весьма аккуратным, но уж слишком его натура излучала серьёзность. Во взгляде виднелась нежность, уверенность, и оттого Чуе показалось, что с этим человеком он никогда не попадёт в беду. Должно быть, только сегодня до него начала доходить очевидная истина и нешуточность намерений одногруппника, всерьёз переживавшего за него. Накахара бросил прощающийся взгляд парням с кровати, которые весь вечер провели в разладе из-за неведомой причины. Чуя с неловкостью повернулся к Дазаю, оказываясь с ним лицом к лицу в нескольких сантиметров друг от друга. Рефлекторно отойдя немного назад, чтобы не заставлять никого смущаться, он посмотрел наверх: Осаму стоял бездвижно и смотрел на разные части лица Накахары, словно собирался выдать вердикт. — Напиши, если захочешь подготовиться к математике вместе, — выкинул Дазай, продолжая ничего не предпринимать. — Без проблем, — Чуя невесело повернул голову в сторону входной двери, несколько колеблясь на месте и робко перебираясь с ноги на ногу, — пока. Он приблизился к Дазаю и развёл руки в стороны, позволяя рюкзаку сползти с его плеча. На пару мгновений обхватив Осаму с двух сторон, тот моментально отстранился, не поднимая головы лишний раз. Чуя быстро вышел из комнаты общежития, тихонько закрывая за собой лёгкую деревянную дверь. Николай сразу после того, как попрощался, ни разу не обратил внимание ни на одного человека, находящегося в комнате, а Фёдор, в отличие от него, спокойно наблюдал за всем со стороны. — Неожиданно, — сотворив мирную полуулыбку на лице, удивился Достоевский. Он занимал на кровати очень мало места, сгорбившись, отчего казался меньше своих истинных габаритов. Смотря в удивленные глаза Дазая, тот думал кое-о-чём, видом своим выражая явное удовольствие от своих мыслей. Тишь комнаты въелась в каждый миллиметр её стен, и даже воздух застоявшийся осел ещё ниже, до самого дна. Всё тело Осаму проело лёгкой дрожью, больше похожей на тонкие нити, пронизывающие самые уязвимые участки кожи. Он совершенно не шевелился, стараясь осмыслить этот абсолютно обдуманный жест от Чуи, но, даже хорошо умев анализировать ситуации, так и не разобрался, сделал ли он это от чистого сердца или же для галочки. — Пойду в душ. Дазай сдерживал улыбку до последнего, искренне стараясь не засмеяться чуть истерически при всех, позволяя лицезреть такую роскошь только своему отражению в зеркале. Он включил воду в душе и, опираясь на холодную стену, выдохнул, стараясь успокоить бушующие эмоции, раз за разом вспоминая крепкую хватку Накахары, что ушёл быстро, словно молния, так и не одарив своим искрящимся взглядом. Чуя постепенно привыкал к Дазаю: к его странным фразочкам и неистовому желанию везде за него заплатить. К тому, что тот мог в упор пялиться на него и даже этого не скрывать. Он помнил обещание, данное в новый год, и думал, что придётся стараться изо всех сил, хотя на деле даже не пытался изображать из себя хорошего друга. Для Накахары Дазай ещё не стал человеком, которого он назвал бы другом, просто потому что понимал, что Осаму питает к нему чувства не дружеские, однако… Чуя не пытался им противостоять. Они просто общались, просто готовились к экзамену вместе, просто вместе сидели за одной партой и делили обеды за одним столом. Просто старались вежливо вести себя, находясь в одной комнате, чувствуя, что друг от друга их ничего не отталкивает. Чуя ехал в автобусе, молясь, чтобы отец не устроил ему очередную взбучку. Дазай вновь зарядил его телефон, отчего уставший, сидящий в самом конце транспорта студент попытался улыбнуться, внушая себе хоть какую-то радость перед приездом домой, глядя на девяносто восемь процентов в верхнем правом углу. Телефон издал тихий звук. «Поздравляю с успешной сдачей экзамена! Если нужно будет проконсультировать по математике, обращайся, но пока я несколько занят.»

«Да я эту математику неплохо знаю.»

Чуя отправил короткое сообщение другу, раздумывая над тем, стоит ли сказать или не стоит… Решился.

«Я такой тупой, боже. Я устал от всего. Дазай носится со мной, как с маленьким ребёнком, а я ничего не могу дать взамен, НИЧЕГО! Это просто ужасно. Девушка, которая приставала ко мне, наговорила кучу херни.»

Автобус мирно гудел, мягко ехав по плохо расчищенной дороге, подпрыгивая на ледяных кочках и лежачих полицейских. Накахару клонило в сон. Быть может, он надеялся найти в своём рюкзаке что-то съедобное, да хоть завалявшуюся жвачку на самом дне — лишь бы чего-то пожевать. Рука нащупала смятый лист бумаги среди непонятного хлама, который не вылезал из карманов несколько лет. Чуя развернул небольшой листик, поднося его к стеклу, чтобы лучше разглядеть всё нарисованное на нём. Желтоватый свет фонарей, как и снежинки с мутного неба, падал на карандашный рисунок, выглядящий, как незаконченный скетч, который они с Дазаем рисовали вместе. Когда в его голове возникал образ Осаму, тот представлял уверенное лицо, с которого вот-вот вырвется что-то ядовито-самоуверенное, введя Чую в ступор, но сейчас… Он помнил только горячую руку, что лежала поверх него, крепко держащую разделённый на двоих карандаш, и спокойный, не пытающийся мысленно раздеть тебя взгляд. Совсем неважно, что там Дазай думал о нём, он честно старался делать так, чтобы Накахара как можно реже испытывал дискомфорт в его компании, месяцами ранее делая всё наоборот.

«Знаешь что? Дазай так изменился. Мы сегодня рисовали вместе, но потом я случайно упал в обморок.»

Друг беспокоился за него: «Я надеюсь, что с тобой всё в порядке…»

«Всё хорошо.»

Чуя закатил глаза, заметив уведомление о низком заряде аккумулятора. «Заебал разряжаться.» Снова жарковато. Накахара колебался, вгоняя себя в крайности, размышляя о своих чувствах, которые испытывает к окружающим его людям: отец, кроме раздражения и отвращения, временами не вызывал иных эмоций, заставляя сидеть в своей крохотной комнатке и не высовываться лишний раз. Он вгонял в скользкий страх, в сжимание в маленький ком при одном только резком поднятии руки в сторону Чуи. Зачастую они почти не общались, просто сидя за одним столом, словно не родные друг другу люди, а соседи по лестничной площадке. Накахара практически не чувствовал родства с этим человеком. В университете дела обстояли немногим лучше — у него хотя бы была компания. Фёдор, парень очень замкнутый и довольно странный, особых чувств не вызывал, спокойно существуя с ним в одной компании. Гоголь же удивлял, ошарашивал, доводил до состояния размышления над вопросом «кто ты вообще такой?!» одним своим взглядом и вечно сбивающей все на своём пути косой. Про Акико Чуя и думать не хотел — мозг отторгал всё, что с ней связано. Дазай…

«Знаешь что?! Дазай нормальный парень. Забудь всё, что я говорил, с ним весело.»

Накахара написал другу, получив в ответ совершенно неожиданное сообщение: «Он тебе нравится?» Ответ крутился в голове, начиная от простого «нет», заканчивая «да, но не в этом смысле, не подумай ничего такого! Бла-бла-бла…»

«Нуу… Он хорошо понимает меня. Но всё равно ведёт себя, пиздец, как странно.»

«Это значит да или нет?» Телефон Чуи разрядился в хлам. Этот вопрос был для него сложнее всяких экзаменов, хотя для себя он понимал — никакой любви между ними нет. Есть, вернее, но все ещё не с его стороны. Прежде чем понять свои истинные эмоции, которые он питает к Осаму, нужно было избавиться от зудящего чувства долга и вины. Чуе без излишних притворств хотелось отплатить чем-то хорошим в ответ, чтобы без тянущего в болото груза на душе продолжать просто находиться рядом, не думая о каких-то обязательствах.