My fateful

22:39

Ветер тихонько завывал под самим небом, развевая лёгкие тёмные волосы. Внизу уже совсем редко горел свет в окнах малоэтажных домов, по дороге нерасторопно проехала машина. Вдали слышался лай одинокой собаки, а потом… всё вмиг затихло. Заплаканные глаза щипало от холода, отчего из них крупными каплями по щекам скатывались слёзы — одна за другой, по тем же влажным дорожкам, не останавливаясь. Всё ближе и ближе. По телу разливались холод и кубарем накрывший страх ещё неизведанного, врасплох заставший, как нежеланный гость, явившийся на пороге поздно ночью. — Мы все рано или поздно погаснем. Взор пал на кристальной чистоты небо, скрывающее чарующей далёкостью звёзды…

***

20:40

— Не знаю, что и сказать. Ты не должен туда приходить, но что-то, видно, тебя особенно волнует, — негромко произнёс Фёдор, звонко размешивая пару ложек сахара в чашке с чаем, — расскажи мне. Чуя уехал домой примерно полчаса назад, бросая одногруппника с мыслями, центром которых же сам и был. Они здорово провели время, не просто потратив его впустую — спасибо Накахаре за обширные познания в области математики и прекрасное умение излагать непосильное самыми простыми словами. Для него вечер почти задался, Чуя ехал домой, понимая, что сегодня его больше ничего не должно тревожить: ни отец, который мог вспылить за поломку дорогой по их меркам вещи, сильно отругавший за оставленный возле раковины нож, ни куча проблем с телефоном, который в полностью разрушенном состоянии валялся на дне рюкзака. Дазай же быстро отошёл от лёгкого чувства эйфории, которое осталось после их «подготовки к экзамену», всё ещё помня об одном важном деле, что заваливало все думы и пронзало тело так сильно, как сосредоточенные глаза необыкновенного синего цвета, что принадлежали его любимому человеку — Накахаре Чуе. Прохладный ветерок, сочившийся из щели прохудившегося окна полз к полу, делая его неприязненно ледяным ещё больше прежнего. Достоевский смотрел на руки своего соседа по комнате, сложенные в замок на коленях, а сам ухватился за чашку, согреваясь так, как только это было возможным, даже если тонкий плед почти не давал тепла. — Что меня волнует? — начал говорить Осаму, — Ничего. Просто хочу уже понять, что ей нужно. Как я и говорил, Йосано снова начала действовать. — Не дойдёт оно до добра. Достоевский укоризненно посмотрел на Дазая, который напряжённо сидел на краю кровати, свесив голову вниз. Он выглядел, как человек не просто чем-то озабоченный, а глубоко погрузившийся в раздумья об излишне серьёзных вещах. Немного расстроенный и уставший, Осаму улёгся на кровать, сложив на груди ладони и молча пялясь в потолок. — Что ты задумал, Дазай? Федя опечалено окинул взглядом пустое место, — рядом с ним сейчас мог находиться Коленька, который на несколько дней уехал домой, пообещав обязательно вернуться к следующему экзамену. Он оставил Кошку в общежитии вместе со своим парнем, уверяясь в том, что тот даст должную заботу его питомцу. Достоевский отложил остывающий быстро чай на стол, уходя в другую комнату, чтобы вернуться на прежнее место со зверьком в руках — принёс крысу в их маленькую компанию. — Она пыталась открыть дверцу клетки сама, но я помог. Так хотела вырваться… — Фёдор посадил Кошку на стол, наблюдая за проворными ее движениями и вьющимся позади хвостом, — Если бы я пришёл чуть позже, она бы, наверно, прогрызла её. Какое усердие. Дазай с интересом повернул голову, подобно получившему новую жизнь, внимательно следя за каждым движением Кошки: она носилась по столу, соскакивая с самого его края на подоконник и обратно, металась туда-сюда в поисках хозяина. Крыса подползла ближе к Дазаю. Наигралась. Устала. — Чего ты смотришь так на меня, Кошечка? — Осаму приподнялся и улыбнулся, подхватив животное одной правой, — погоди-ка… Дазай аккуратно посадил крысу обратно на стол, смотря на то, как она старается прыгнуть на Достоевского через большое расстояние. — Она не сможет, потому что силёнок не хватает. Слишком мало двигается и постоянно сидит в клетке — таков её удел. Тут ей ничем не помочь. Фёдор посмотрел сначала на Кошку, затем на Осаму, который почти безразлично наблюдал за всем происходящим. — Вот как, значит, — ответил он. Достоевский, резко сменив выражение лица на менее серьёзное, поднял на руки питомца, которого отнёс обратно в клетку со словами «побегала и хватит». Чай на столе мирно поблёскивал в свете перегорающих тёплым оттенком ламп, а сама комната также тонула в тишине и лёгкой напряжённости. — Позвал бы уже его на свидание, чего вы, как дети маленькие? — Достоевский завалился на кровать, ритмично постукивая пальцами по ножке стола, — только глупец не поймёт, что к нему относятся… хорошо. Ты изменился. Лениво и без всякого желания вставая с кровати, Дазай подошёл к зеркалу, всматриваясь в гладь его поверхности: оттянул пальцами нижние веки, зачем-то рассматривая свои чуть покрасневшие раздражённые глаза, растрепал и без того взъерошенные волосы, а потом провёл ладонями почти по всему телу вплоть до колен. — Нетушки. Скажу Чуе «пойдём на свидание» — ответит нет. Скажу ему «давай готовиться к сессии» — будем готовиться к сессии. Думаешь, тут поможет простое «пожалуйста»? — Ему нужно помогать? — А ты думаешь, он так просто согласится? На свидание? — Дазай выделил последнее слово громким тоном, чётко и выразительно. — А почему нет-то? — К чему ты клонишь? — Осаму чувствовал, что Фёдор ведёт с ним очень запутанную и сложную игру, ни разу не дав чёткого ответа. Но и он не сдавал позиции, вопросом отвечая на вопрос. — Чуе не нужны формальности, разве по нему не заметно? Ты предложил ему стать друзьями, потому что думал, что он будет бежать от тебя. В итоге это так? — продолжал свою стратегию Достоевский, — голодного человека есть заставлять не нужно. Разглаживая складки на одежде, Дазай стал подходить ближе к Феде, садясь на одну кровать с ним справа, бесцеремонно отодвигая его плед. Определённо, он понимал, что Достоевский, чертюга этакий, людей видел лучше, даже если постоянно сидел в уголочке, улыбаясь экрану смартфона. Фёдор продолжил безучастно всматриваться в собственные пальцы, время от времени сгрызая с них кусочки чёрствой кожи, расположенной вокруг ногтей. Гоголя рядом не было, метровую косу на растерзание никто не дал, потому ручонки приходилось занимать чем-то другим. — Скажи мне, ты так намекаешь на то, что я ему нравлюсь? — Осаму продолжил бой. — Я бы сказал, что уверен в этом. Но я разве говорил, в каком ключе? — Достаточно. Нет, Дазай вовсе не сдался, просто в любой игре, как ни крути, у одного из игроков всегда есть чуть больше опыта, и сейчас таким человеком был Достоевский. — Но Чуя прямым текстом сказал, что ничего ко мне не чувствует… Неужели за такой короткий срок что-то могло измениться? Фёдор, склонив голову вбок в полуулыбке, ни бесхитростно уставился на соседа по комнате, сжимаясь ещё больше, отчего стал похожим на маленький комочек пуще прежнего. — Так ведь ты у него этого не спрашивал! Какой тебе прок с того, что будешь плакаться мне в плечо о неразделенной любви? Или Чуя так на твой мозг влияет? — Он мне не только на мозг влияет, — Дазай сделал большую паузу, — что же значит, мне придётся спросить всё напрямую? — Первого сентября тебе ничего не помешало сделать это… — Я уже тысячу раз пожалел об этом! — сказал Осаму чуть повышенным тоном, немного возмущённо и даже сурово, давя на Фёдора уловимо тяжелым настроем, — лучше бы вообще не говорил тебе, что там у нас было. Достоевский фыркнул и довольно ухмыльнулся. Это ведь он живет в одной комнате с Дазаем и знает, что с ним происходит, когда речь заходит о Накахаре. Знал это он не понаслышке — сам ведь был глубоко и чистосердечно влюблён. Но если в случае Фёдора все было предельно ясно с делами взаимности и обоюдной нежности, то Осаму, учась с предметом влюблённости на одном факультете, ещё и в одной группе, как будто был отдалён от него. Чуя рядом, очень близко, говорит что-то под боком, смотрит и даёт ответную реакцию, но в то же время душой он совсем в другой параллели, как сам Дазай и думал. На деле же Накахара был совсем не против такого общения: с тех пор, как границы неловкости и отсутствие тем для разговора стали пропадать, находиться в одной компании было куда проще. Чуя не просто отшивался фразой «а почему бы и нет?», с Осаму ему было хорошо, а из всех людей, с которыми он пересекался в университете, Дазай был самым близким для него человеком. Человеком понимающим и глубоко чувствующим то, что Накахара был выразить не в силах. Стрелки часов неумолимо шагали к десяти вечера, оставляя за собой уйму потраченного на нервирующие разговоры время. Да. Дазая немало смутили разговоры о его личной жизни, заставляя копаться в голове в поисках ответа на миллион и ещё тысячу вопросов, прозвучавших в прохладевшей комнате общежития. В подъезд повалила толпа студентов, шумя, смеясь, звеня стеклянными бутылками в цветастых рюкзаках и потрепанных пакетах. Басистые голоса парней чётко слышались даже через закрытое окно второго этажа: внизу звучали шутки, рандомно сказанные фразы, веселившие всех в компании. Две девушки, чуть не падая от смеха, пищали и пытались друг другу что-то сказать, но у них так и не получилось. Компашка скрылась под козырьком, опустошая теперь улицу полностью, и шумно зашагала по коридору: часть в комнату по соседству, часть поднялась этажами выше. Достоевский был рад наблюдать за такими людьми, но каждый раз доволился тому, что в такой компании его нет. Дазай не обращал на подобных никакого внимания, натягивая молча на себя тёмную плотную кофту, а когда делать стало совсем нечего, последние пятнадцать минут перед выходом решил в спокойствии провести, сидя на кровати. Фёдор притащил ноутбук из комнаты Гоголя, возвращаясь в своё излюбленное положение, и начал что-то активно печатать. Осаму и на него не обращал взор. — Иди сюда. Дазай лениво встал, плюхаясь рядом с Достоевским, отчего тот немного подпрыгнул вверх на стареньком матрасе. — Свободные вакансии в нашем кафе: официант, уборщик… — начал перечислять Фёдор, не подозревая, что на последнем его друг мысленно проругался, — оператор колл-центра, курьер… — Я пойду работать только туда, куда устроится Чуя. — Да-а? Замечательно как, — Достоевский отложил ноутбук, повернувшись вполоборота к Дазаю, — может, хоть это прольёт свет на твою головушку. Фёдор дотронулся кончика вьющейся тёмной пряди, спадающей на лицо напротив, продолжив: — Уже почти десять. Иди. И Бога ради, не натвори глупостей. Осаму, безнервно нажимая кнопочку сбоку, оценил время: телефон показывал сорок две минуты.

***

18:55

— Чу-уя, ты самый лучший на свете! Дазай навалился на приехавшего в гости одногруппника, всем своим весом прижимая его к кровати. Накахару сдавило весьма нехило: лицо уткнулось в подушку, закрывая нос, в рот неожиданно попал кусок одеяла, который, как кляп, и слова вымолвить не давал. Осаму, с покрасневшими щеками и широкой улыбкой на лице, обнимал Чую двумя руками: одну, едва касаясь, положил на плечо, другой обхватывал тёплый бок гостя. Фёдор, сидевший напротив, широко раскрытыми глазами уставился на зрелище впереди, заставив себя перевести взгляд на окно, а после без разрешения взял объяснения, написанные Накахарой, и принялся их «читать». — Ммм! Чуя едва соображал. На него свалились так неожиданно, что тот потерял дар речи и способность быстро реагировать, вдобавок хотелось выкарабкаться из объятий и глотнуть свежего воздуха. Дазай несильно надавил пальцами на чужой бок, нащупывая мягкость тёплого тела, ненавязчиво проводя рукой по рёбрам, якобы собрался убирать свои конечности прочь и встать. Но отпускать Накахару не хотелось сильнее, чем просыпаться ранним зимним утром на первую пару. Осаму попросту пригрелся, сковывая движения друга, сопя ему на ухо и шумно благодаря за помощь по учёбе, чуть ли не вдавливаясь щекой в мягкие рыжие волосы. Ему было так приятно и хорошо, как будто он лежал не на человеке, а парил в небе на огромном пушистом облаке, плывущим в никуда. Чувство нарастающего удовольствия от объятий слишком поработило голову, напрочь вытесняя мысли о чужом дискомфорте. Чуя, спустя примерно десять долгих секунд и парочку безвольных мычаний, смог пихнуть бедром Дазая, напоминая ему о том, что слишком уж нагло он его благодарит. — Если бы не ты, пришлось бы идти на экзамен с пустой головой. Пыхтяще поднимаясь из положения полулёжа, Накахара сдул с лица мешающие волосы, понимая, в какое растрепанное существо он превратился меньше, чем за минуту. Футболка задралась вверх, и Чуя, конечно, поспешил поправить ее, сталкиваясь с рукой Осаму, который зачем-то полез делать то же самое. Миловидно улыбающейся физиономией с прикрытыми глазами он повернулся к Чуе, не видя выражения его лица: лёгкий ступор, приподнятая бровь вверх и эмоция а-ля «ладно». Уже привык. — Тогда давай, математический гений, реши мне хоть одну систему по тому методу, который я тебе полчаса объяснял. Дазай схватился за клочок бумаги, сдутый ветром от вьючных движений в самый угол стола, поднял скатившуюся на пол ручку и, подавшись вперёд, стал писать уравнения под диктовку Чуи, что строго смотрел за каждым движением своего ученика. Усиленно щурясь время от времени без своих очков, он черкал на листке скобки, раза три переносил длиннющее уравнение на другую строку, выдав ответ. Осаму нахмуренно глянул на своего учителя, протягивая лист вперёд спустя пару минут. — А минус у тебя откуда взялся? — Накахара указал пальцем на ответ, — А, всё, это не минус, это равно. Дазай, у тебя руки из задницы растут? — Нет, — парень ответил спокойно, без издёвок и юмора. — Ладно, извини, — Накахара заметно напрягся, понимая, что задел друга, ведь обычно тот отвечал с другой интонацией другими словами. — А может, и из задницы. Осаму ухмыльнулся уголком губ, самодовольно щурясь. Достоевский всё ещё сидел, как третий лишний в их компании, без всякого на то выбора слушая все разговоры. И впрямь — кто-то запретит сидеть на собственной кровати? — Я поставлю воду греться, — тихо сказал тот, унося чайник в ванную. Чуе очень уютно. Ему впервые не душно в маленьком пространстве и совсем не хочется высунуться в окошко при минусовой температуре. Он опечалено посмотрел на свой телефон, еле живой, с разросшейся до неприличия красной полосой среди экрана и тонной царапин, окружённых отколупывающимися местами кусочками стекла. На заблокированном паролем экране парочка сообщений от отца, не убирающиеся уведомления о входе в общую почту и куча спама, который выводил из себя. Прошипев тихое «да что ж такое?», Накахара пытался смахнуть всё лишнее влево, дабы глаза не мылило, но вместо этого случайно попал на экран экстренных вызовов, нажав на какой-то номер. Пошли гудки. — Нет-нет-нет-нет-нет! Твою мать, вырубайся! — Чуя нервно жал на все доступные кнопки, которые только могли помочь. Мобильное устройство выключилось. — Заебись. Студент лицезрел экран перезагрузки всё с той же кипой мусорных уведомлений. Весь напрягшийся, крепко сжимая ладони в кулаки, Накахара закинул ногу на ногу, откидываясь назад. Он плюхнулся на кровать, закрывая глаза. — Завтра же начинаю искать подработку, мои нервы не выдерживают. Ты эту хрень видел только что? Осаму шлепнулся рядом, стараясь заставить себя не двигаться к Чуе ближе, наблюдая с небольшого расстояния за его чудной мимикой, расслабленным прекрасным телом. Накахаре спокойно и очень хорошо, он примлел на мягчайшем матрасе, спокойно по нему растекаясь. Дазай смотрел на друга, лёжа сбоку, глазами скользя вверх-вниз, не в силах определиться, на чем хочется сосредоточиться больше: на его идеальном профиле с прямым носом, с тонкими полуоткрытыми губами? На шее, что плавно спевалась в грудью, прикрытой смятой красной футболкой? Нет. Скорее всего, Осаму больше всего сейчас привлекал этот прекрасный немного втянутый живот, плоский и, как хотелось верить ему, мягкий-мягкий-мягкий. Каждая секунда времени, проведённая вот так рядом с Чуей, Дазая возвышала к вратам спокойствия, где нет ни слабой надежды на то, что они обязательно смогут быть вместе, ни лёгкой ревности, ни страха быть отвергнутым из-за очередной ошибки. — Тогда я устроюсь вместе с тобой. — Тебе-то зачем? — Накахара перевернулся на бок, складывая ладони под головой так, словно собрался спать без подушки, — я сразу понял, что ты не из тех, кто нуждается в деньгах. А мне на новый телефон откладывать ещё месяцев пять, а если слечу со стипендии… Да ну. — А что, ты скучать не будешь? Соглашайся, Чуя, — прогудел Дазай, растягивая по привычке своей имя. Он протянул правую руку к лицу Накахары, хватаясь пальцами, большим и указательным, за порозовевшую щёку друга. Оттянул кожу, слабенько подёргав ее в разные стороны, и стряхнул невидимые частички грязи, большим пальцем аккуратно проводя по нежной коже. — У меня на лице что-то? — Чуя заметно напрягся, светя в лицо напротив блестящими распахнутыми глазами, — Ладно. — Да, было кое-что. Дазай поднялся с кровати, понимая, что им срочно требуется уединение, иначе разговор не сложится. Кинув многозначительный взгляд на соседа, Фёдора, он словно сказал ему выйти прогуляться, а тот, поняв все без слов, забрал заваренный себе чай и пошёл в соседнюю комнату. Достоевский продолжил заниматься своими делами, более не чувствуя себя наблюдателем чего-то интимного. — Давай мы с тобой поищем вакансии неподалёку от универа, будем вместе после пар ходить на работу, а потом домой… — А потом ты сразу спать, а я либо в метро, либо в очередь на автобус, здорово, да? — съехидничал Накахара, — как жаль, Дазай, но боюсь, придётся работать порознь. Рыжеволосый встал с кровати, растерянно осматриваясь по сторонам: — Налей воды, пожалуйста. И от живота что-нибудь есть? Дазай поплёлся к тумбочке, что покоилась у входа в их уютное жилище, открывая тяжёлые деревянные дверцы: в аптечке кроме распакованных и ещё запечатанных бинтов и пары баночек йода ничего не было. Всё очень скудно. — М-да. Вы же тут помрёте, — укоризненно выдал Чуя, проталкиваясь к подоконнику через узкую щель между столом и кроватью, садясь на него прямо с ногами, — тогда просто воды. Осаму достал одну из трёх цветастых чашек, наливая кипячёную воду из чайника, который любезно наполнил Достоевский, и протянул ее через немалое расстояние в руку гостю. — Фу, она же только закипела! — У тебя иммунитет к такому. — Ты типа хочешь сказать, что я горячий? Лицо Накахары исказилось, словно тот съел что-то неординарное, наподобие блюда, что сочетало в себе тонну пряных специй, сладость, горечь и тысячу других вкусов, хотя он просто выпил пару глотков очень горячей воды и выслушал завуалированный в сотни слоев комплимент. Подобное его сильно смутило. Смотреть на Дазая не как на угрозу личного пространства номер один он научился совсем недавно. Доброжелательные отношения, готовность помочь в любую секунду и стать инициатором разного рода физического контакта, будь то хоть касание локтями — это всё то, чем промышлял Осаму долгое время, то, что он готов был свершить хоть на паре, хоть на перемене, хоть находясь в собственной комнате в общежитии рядом с Чуей. Последний, вспоминая о неимении в своей жизни реального друга вплоть до восемнадцатилетия, понимал «дружбу» очень размыто, только лишь видя такое явление со стороны. В школе его вечно окружали компашки, смеющиеся, подкалывающие друг друга, обнимающиеся и в шутку устраивающие потасовки. Те ребята вели себя слишком шумно и отвлекали все внимание на себя. Всегда. Учителя нередко жаловались на таких, ставя Чую в пример должного поведения во время уроков, хотя тот немного завидовал дружеской обстановке среди одноклассников, которые не принимали его в свои ряды за чрезмерную колючесть и упрямый, жёсткий характер. В тогдашние годы Накахара был не прочь помахать кулаками, если его задевали шутки со стороны ребят, за что он и получил плохую репутацию, не вылетев из школы исключительно из-за хороших оценок и спортивных заслуг. Сопоставляя всё то, что он видел на протяжении одиннадцати лет, с тем, что происходило в его собственной жизни сейчас, Чуя радостно понимал — теперь и у него тоже есть друг, с которым можно попробовать не чувствовать себя лишним. — Могу и без намёков, — Дазай фыркнул, задирая самодовольно нос, сложил руки на груди, уверенно смотря на гостя, — да, горячий, ещё как. — Спасибо?.. «А что в таких случаях обычно отвечают друг другу друзья?» — Ты тоже тогда… горячий. Дазай сделал глубокий вдох и, открывая рот, заливисто рассмеялся, удерживая грудную клетку руками, словно сдерживая себя от безудержных порывов. Услышать что-то подобное от такого человека, как Чуя, было весьма непривычно. Осаму хорошо понимал разницу в их отношениях друг к другу: сам он был безмерно влюблён в своё рыжеволосое солнце, а Накахара никаких романтических чувств не проявлял, стараясь понемногу открываться с исключительно дружеской стороны — неумело, зато как забавно и старательно. Чуя только учился принимать заботу со стороны, понимая, что у друзей все так быть и должно, но жить с мыслью о том, что он не может дать взамен ни дорогое пирожное, ни ночлег, было непросто. Осаму еле-еле контролировал свой смех, останавливая внимание на испуганном виде Чуи. — Что смешного?! — он забавно разозлился, оголяя зубки, — ты сказал то же самое, мне теперь тоже вот так ржать? — О-о, нет! Просто это так мило. Накахара обиженно сдвинулся ближе к углу подоконника, поджимая колени к подбородку и открывая дорожку свету фонаря, что изливался тёмно-желтым светом, на смеющуюся фигуру. Он посмотрел на Дазая, на то, как счастливо он улыбался и искрящимися глазами глядел в ответ: глаза чуть прищурены, а по углам светились маленькие капли, улыбка широкая-широкая. От такого развеселенного вида Чуя не сдержался. Хмурое выражение поплыло, уступая полуулыбке и спокойствию место на лице. «Может, мне стоит сказать ему что-то хорошее? Или не сказать? Или сказать?» — Эм, Дазай. Ты, когда смеёшься, такой… такой… смешной. Осаму что-то невнятно промычал, углубляясь в смеховое состояние пуще прежнего. — Да хрен я тебе ещё что скажу! Чуя соскочил с подоконника, направляясь к куртке, висящий у выхода на крючке. — Да стой ты, стой! — Осаму остановил друга, резко хватая его за плечи, и развернул лицом к себе, — обиделся? В процессе их диалога улыбка с лица бинтованного первокурсника становилась все менее яркой, примыкая к осознанию того, что вновь сделано что-то не то. — Я не хотел. Извини меня. — Я привык, всё в порядке, Дазай. Но вообще-то о том, как реагировать на такие вещи, я знаю не больше твоего. Накахара насупился, снизу вверх глядя Осаму в глаза. — Это ведь не страшно. Не думай о том, что будет, если ты скажешь что-то не так. Допускать ошибки и учиться на них — это нормально. В теории эти слова, произнесённые Дазаем, звучали очень правильно и так очевидно, что становилось неясно: как, живя с пониманием такой истины, можно было не придерживаться её, если это настолько легко? — Ты пока не всё обо мне знаешь. Захотел бы ты дружить со мной после того, как узнал бы? — Дазай задал вопрос, после которого внутри Чуи почему-то пробежался холодок. — Ну… — Накахара нервозно потрепал себя по волосам, — у меня тоже, и что? Каким-то вещам лучше остаться в прошлом. Приехавший по делу в общежитие студент со всей своей неловкостью смотрел на Осаму, ощущая напряжение, возникающее в момент, когда сказать больше нечего. Это одновременно стыдно и очень очаровательно, когда два медленно раскрывающихся человека находятся так близко друг другу и понятия не имеют, что же говорить дальше. Для Дазая это мгновение было донельзя коротким: смотреть на друга он был готов хоть сутки без сна. Накахара же пытался сделать что-то уместное, чтобы это мгновение прервать. Ему было бы неплохо стоять так чуть дольше, чем хотелось, если бы между ними были куда более тесные отношения, но пока парень не знал, что нужно для этого сближения сделать, а время молчания убивало всю нервную систему. Чуя стиснул зубы, желая избавиться от очередного такого пожирающего случая, решив сказать хоть что-то: — Ты с математикой разобрался? Мне больше ничего объяснять не надо? К своему удивлению, он сказал это почти без единой эмоции. В ответ одногруппник покачал головой, выражая своё «нет». — Тогда я схожу в туалет, а потом буду собираться. Дазай отошёл в сторону, освобождая путь к довольно слабой двери. Он раскинул руки в воздухе в обе стороны, заставив себя натянуть улыбку на лицо, чтобы помочь снять то эмоциональное напряжение, что поселилось во всем теле после их странного диалога. Телефон Чуи, покоящийся на столе, издал тихий звук. Затем второй, третий, четвёртый… Таких сигналов в течение полуминуты накапало больше, чем опозданий Накахары в первом семестре. Не умерив своего любопытства, Дазай не сдержался, цепляясь рукой в чужой телефон. Ему стало не по себе от того, что делать так — ублюдство по отношению к человеку, но если сделал шаг в пропасть, удержать тебя уже ничего не может. Увидев кучу сообщений от одного человека, Осаму сильно рассердился, чувствуя, как недовольство и пылкость затягивают в невидимую воронку, где ты ничего не видишь и не слышишь. «Привет.» «Я знаю, что пишу поздно, но мне нужно с тобой поговорить.» «Надеюсь, важных дел у тебя нет.» «Пожалуйста, бросай всё и приезжай!» «Ты свободен?» «Чуя» «.» «Это правда важно…» «???» «Пожа—» «Буду ждать тебя в десять на крыше…» Йосано. Дазай застыл на месте, услышав шум воды — Чуя сейчас выйдет. Он запомнил указанный в последнем сообщении адрес, пытаясь придумать что-то, что остановило бы Накахару от прочтения всего этого кошмара. Осаму с огромным трудом, миновав все зависания и плохую видимость, удалил все сообщения, вздрагивая от звука открывающейся двери. Телефон в руках Дазая, стоящий на пороге Чуя. Пока последний, не подняв голову, не заострял на фигуре друга внимание, тот с молниеносной скоростью положил устройство на стол, нарочно задевая чашку с горячей водой, что залила всё вокруг. На пару секунд уши поразил не похожий ни на что треск, словно хрустнуло что-то стеклянное. Осознание. Дазай посеял сумбур и хаос, изображая из себя неуклюжего мальчика, споткнувшегося на месте и сокрушившего всё вокруг. Он собрался свалиться на пол нарочно, отвлекая внимание на себя, заставив испуг прийти на своё лицо для пущего эффекта. — Дазай! Чуя успел схватить того чуть ли не в полёте. Осаму падал вниз, падал по-настоящему, старательно рассчитав всё так, чтобы не получить сильных ушибов. Накахара обеспокоено смотрел на Дазая, поражая того своим взглядом — неподдельное волнение. Чуя держал тело крепко, правой рукой обхватывая довольно тонкую талию, левой — лопатки, его же самого держали за плечи ещё сильнее, не отпуская даже после того, как опора в виде пола прочно обосновалась под ногами. Дазай казался ему лёгким и весьма податливым и гибким, а ещё тот напоминал краба своими цепко-щипательными жестами. Они держались друг за друга, пока Накахара не понял, что его падающий товарищ уже совсем не падающий. Осаму грузно свалился на кровать Фёдора, всё ещё держась за шею своего спасителя, затягивая его с собой. Чуя постепенно стал терять равновесие и рефлекторно потянулся вперёд и вниз, удерживаемый цепкими ладонями. От лица Дазая его отделяли считанные сантиметры, дай бог насчитать их хотя бы три, и это если с натяжкой. Пострадавший тихо, унимая стук разбушевавшегося сердца томным вздохом, кратко промычал, успокаивая себя от неожиданности момента. Чуть не покалечился, сломал чужую вещь, ещё и поставил человека в неловкое положение, удовольственно наблюдая снизу вверх за смущенными синими глазами — Дазай просто паршивец, вечно оборачивающий всё в свою сторону. Накахара не сразу разгадал мотив, движущий Дазаем в такой ситуации, уже даже не обращая внимание на все эти закономерности, ему явно стоило ожидать чего-то такого. Чуя не пытался сбежать из этих убийственных «объятий», видимо, ожидая, когда Осаму отпустит его сам, и это невыразимо смущало, заставляя концентрировать внимание на приятных? чувствах от натиска чужих рук на шее и глазах цвета какого-нибудь дорогого дерева, что в ночи превращались во что-то более мистическое, как успел заметить гость общежития. Дазай дышал ему прямо в лицо, колеблясь от страстных мыслей к решению более рациональному — поблагодарить и отпустить. Туда-сюда, туда-сюда… И это было так трудно, до невозможности трудно, особенно когда сверху на тебя вот-вот может навалиться твой обожаемый друг, взволновано мерцая глазами на недружеской дистанции. — Расслабься, Чуя, — Осаму, нервничая, высвободил выдох облегчения, обжигая дыханием тонкую шею друга, который склонил голову, — всё нормально. Накахара смотрел вниз и почти полностью позволил себе перейти в расслабленное состояние, как и сказал то сделать Дазай, обессилено, словно он не схватил того в полёте, а перенёс пару десятков тяжёлых ящиков с места на место. Тело в области ключиц окатили мурашки, оставляя после себя прохладу, исчезающую вместе с колющим жаром на щеках. Чуя совершенно неожиданно застеснялся. Чем больше времени он проводил с Осаму, тем сильнее к нему привыкал и сильнее чувствовали его. Реакцию своего тела Накахара пытался усердно оправдать высокой чувствительностью и лёгким испугом, сразу же забивая голову мыслями не по теме, отвлечения ради. «Я же просто стою, просто помог ему, все нормально, все нормально, все хорошо. Да хватит!» Чуя резко вскочил, вставая в позу, будто хотел воскликнуть что-то очень экспрессивное: выражение было весьма нахмуренным, тонкие брови поползли к переносице. Он сложил руки на груди, выбрав такое положение после пары резких взмахов, чтобы отвлечь внимание от своих порозовевших скул. Осаму такой вид только забавил и приводил в мощнейшее удовольствие — улыбка снова непроизвольно лезла на лицо, хваля собой незапланированное происшествие, что в такой подходящий момент сблизило их в прямом смысле. — Всё хорошо? — бинтованный нарочно выводил Чую на еще большее смущение. «Придурок какой.» — Да. А ты? Ничего не ушиб? Живой? Из Дазая вырвался смешок и краткое «да», сопровожденное довольной мордочкой и сосредоточенным влюблённым взглядом. Пока он наблюдал за своим гостем, тот обратил внимание на стол. Кажись, это был крах. — Что?.. Что это такое? — Накахара вспылил на месте, широко раскрытыми глазами пялясь на раскрошенный экран телефона, который он взял в руки, — ДАЗАЙ! — Я случайно пролил на него воду, когда падал. — Но ты и до этого держал его в руках, я всё видел. Что ты такое с ним делал? — Накахара приблизился к виновному, грубо тыкая в его грудь указательным пальцем, сильно, словно пронзая самое чувствительное место посередине. — Переложить подальше от кипятка хотел. Дазай растянул последнюю фразу, жалобно, но ничуть не виновато опуская голову вниз. Чую словно заклинило. Он хотел сказать что-то очень эмоциональное, зависая на полуслове. — Д-да ты!.. — парень с тяжелым вздохом сел на самый край кровати, становясь мрачнее в несколько раз, — что я скажу папаше? Он же меня… О-ох. Накахара слабо ударил ладонью своё колено, обреченно поднимая взор на друга, который и сам стал не таким веселым, как прежде. «Я идиот, опять сделал всё не так!» — крутилось в голове Осаму, который пожелал себе скорейшей мучительной смерти уже раз двести, прокусив внутреннюю сторону губы до крови. — Я тебе куплю новый, все будет в порядке. — Как я буду это объяснять? — Мы найдём такой же! Или похожий, но это уже на худой конец, — Дазай пытался утешить, вселяя в диалог нотки оптимизма, — пару дней, и всё будет готово в лучшем виде. — Его уже не починишь… — Чуя вертел телефон в руках, с которого вниз сыпались кусочки стекла, — это мне где такую работу найти, чтобы деньги сразу дали? Везде, у кого не спросить, меня выставят за порог. Дазай очень долго смотрел на всерьёз расстроенного и немного обозлённого гостя, чувствуя, как весь его оптимизм утекает, как песок в стеклянных песочных часах — быстро, необратимо. Он чувствовал себя так, будто этим вечером был сделан шаг назад, который будет непросто перекрыть даже двумя шагами вперёд и ещё тысячей таких. Верно, это не самое страшное, что могло произойти между ними, но решать проблему Чуи нужно было незамедлительно. Осаму приложил палец к губам, в задумчивости кусая солоноватую кожу, видно, переняв вредную привычку Достоевского. Неплохая идея быстро постучалась в его голову — озарение, гениальная мысль. — Если тебе срочно нужны деньги, будешь работать на меня. Не отнекивайся. Считай, сегодня ты мой репетитор, а что дальше будет, посмотрим. — Допустим. Но я устроюсь на работу и возмещу тебе всё. — Чуя, перестань! Я слишком много раз был виноват перед тобой. — Серьёзно? — Накахара был раздражён, выказывая свой саркастический настрой, — и что же, я так охрененно рассказал тебе тему, что ты заплатишь мне хоть двадцать тысяч за один вечер? — Могу тебе хоть все своё имение пожертвовать. Дазай легонько ухмыльнулся, садясь рядом с раздражённым другом, что тихонько цыкнул, поворачивая голову в его сторону. Он всеми силами пытался отвлечь себя от знания о встрече, которую назначила Чуе Йосано с неизвестной целью. Идти на неё или не идти? Сама идея явиться вместо другого человека на очевидно важный разговор слишком дика, а узы обмана засели глубоко в душе, чтобы позже обязательно напомнить о себе и выкрикнуть в самый подходящий момент: «Осаму, ты идиот, каких ещё свет не видал.» — Пожертвуй мне нервные клетки. — Для тебя всё, что пожелаешь. У Чуи точно не настроение на выслушивание внеочередного передружеского полуфлирта, перед ним серьёзный вопрос, решающий его ближайшую неделю. Крупно повезёт, если отец, пригубив баночкой пива, а то и двумя, просто отдаст приказ отдраить кухню до блеска, а сам пойдёт протирать дыры в диване, но если не повезёт, Накахаре придётся знакомить отражение зеркала с ссадинами, синяками и заплаканными покрасневшими глазами. — Как же я не хочу домой, господи… Чуя тихонько взвыл, прикрывая лицо обеими ладонями, заваливаясь на плечо сидящего слева Дазая. Слишком он зачастил оставаться в этом общежитии. Хоть оно и выглядело не свежее собственной квартиры, безопаснее него оно было раз в десять. — Гребаный автобус почти никогда не приходит вовремя, телефон разбит, ещё и денег на него нет — не жизнь, а пиздец! Чуя ерзал, расположившись на плече друга, молчаливо уставившись на блестящий прозрачный осколок, освещённый ночным светом, переливающийся сине-сиреневым оттенком. Кажется, ему стало спокойнее. — Всё будет хорошо. Рано или поздно, но будет… — тихо промолвил Осаму, ловко пробравшись пальцами к чужим ладоням. Он поглаживал тёплые пальцы Чуи, другой рукой по-дружески обнимая того за плечо, еле шевелясь, чтобы не рушить хрустальность единенного момента. Дазай обнимал Накахару все крепче, незаметно двигаясь ближе, очень ненавязчиво, чтобы не спугнуть. Поглаживания перешли в уверенную хватку, теперь Чуя поднял голову вверх, когда владелец кровати собрался что-то говорить. — Мы обязательно со всем справимся. Если найдёшь работу, я устроюсь там же. Если тебя отчислят, я отчислюсь тоже. Дазай несчастен в своей неразделенной любви, Дазай умён и способен на красивые слова, он может поступать, как последняя сволочь, оставаясь верным своему единственному намерению — добиться взаимности. Признаваться в серьёзных чувствах непросто, но, может, это был его способ сказать Накахаре «я влюблён в тебя, дурак, очнись и полюби меня в ответ!» Он понимал, что нельзя заставить возлюбить себя насильно или посредством дорогих подарков, для Осаму это, скорее, было выражением нежных чувств, которых он мало получал в своё время. Деньги для него — инструмент любви, а никчёмные попытки коснуться своего драгоценного — лишь пародия на серьёзные намерения. Всё, что он делал, казалось Дазаю совершенно неизвестным, но если он не попытается, зачем вообще жить? Чуя смотрел на него почти пусто. Они буквально сидели в обнимку и держались за руки. Друзья разве так делают? Будь Осаму для него врагом, черта с два он подпустил его хоть на шаг! Но нет. Теперь Накахара в спокойствии своём находился рядом, позволяя касаться себя с каждым разом все больше и дольше, уверяя себя в том, что это будет отличной платой за всё то хорошее, что Осаму сделал для него. Полагал ли Чуя, что ему и без дорогих угощений было бы с ним хорошо? Нет. Кажется, он стал понимать это только сейчас. С Дазаем не скучно — он, кажется, сведущ в разных сферах. Способен на чистосердечную поддержку и адекватное поведение. Накахара точно помнил разговоры об их схожестях, на пару секунд почувствовав сожаление о своём грубом поведении по отношению к нему. Бинтованный первокурсник старался во что бы то ни стало доказать, что достоин шанса, с каждым разом поражая все больше и больше в хорошем смысле слова. Чуя мог сколько угодно блокировать в своём сознании эту тему, но каждый раз, когда Осаму делал что-то хорошее для него, в голове совершенно точно всплывала мысль: «Чёртов Дазай… В жизни бы не поверил, если бы полгода назад сказали, что мне будет хорошо, с таким, как ты.»

***

22:04

Холод. Проедающий сквозь одежду кожу холод. Постепенно гас свет в окошках, последние толпы людей вдали выходили из маршрутки на остановке, вернувшись с вечерних смен. Акико вся продрогла, промерзая от макушки до пят в лёгкой одежде: осенние ботинки на шнурках с тонкой подошвой слишком плохо сохраняли тепло, а чёрные капроновые колготки совсем не подходили для здешних зим. Тело окутывало летнее платье, а единственное, что согревало — зимняя толстая куртка. Короткая, с двумя карманами и большим капюшоном, который девушка накинула на голову, её спасительница от смертоносной ледяной дрожи. Под ногами Акико валялось четыре окурка из пачки самых дешевых сигарет, закончившихся только что, но даже духи не спасли от этого мерзкого запашка. Их даже ароматизаторами разбавлять не стали. Она вылила на себя весь оставшийся цветочного оттенка парфюм, да так, что флакон опустел полностью, оставляя в себе лишь оттенок летнего очарования. Йосано стояла на обеих ногах слишком крепко, даже если под ними обосновался трёхнедельный толстый лёд, а тело почти пронзила дрожь и волнение — сегодня в ее руках вся решительность, накопленная за пять месяцев отстранённой жизни. Дверь, ведущая на самую крышу, с шумом открылась, маленькая, но такая тяжёлая и скрипучая, словно ее распечатали впервые за десяток лет. Высокая фигура показалась на последнем этаже, закрывая за собой всё с тем же шумом. Акико всё время стояла спиной к непрошенному гостю, накинув на голову объёмный капюшон. Ничего не слышно и не видно. Девушка начала медленно поворачиваться, резко скинув с себя капюшон, стоило только заметить, кто пришёл на встречу. — Ты? — Акико замерла на месте, погружаясь в тишину предночного пространства, — что ты забыл здесь? Она была не готова к этому. — И всё-таки хочется узнать, Йосано, чего ты хочешь добиться от Чуи, — Дазай медленно подходил к девушке, стоящей почти на краю. — Твоё какое дело? Даже спрашивать не стану, как ты узнал… Я хотела поговорить с ним, а тебя видеть здесь не хочу. — Уж извини, — Осаму едко прихмыльнулся, внимая раздражение Акико, — пока не смогу убедиться в том, что к Чуе ты ничего не чувствуешь, не уйду. — Можешь хоть вечность тут проторчать! Девушка презрительно рявкнула, поворачиваясь спиной к Дазаю. Под домами мельтешили стайки бродячих псов, кучно лая то друг на друга, то на раздражающий объект. Йосано провела на самой вершине примерно час, замёрзнув, как несчастный воробушек, дрожащий на месте и не способный сдвинуться с него. Воспоминания гложили её, душили, резали, терзали и подталкивали только к одному — к разговору с Накахарой, который она вынашивала почти две недели. С тех пор, как он отказал ей в поцелуе, прошло достаточно времени, чтобы оба поняли — отношения между ними ухудшились, став более холодными и недружественными. Чуя был слеп, не видя, как по нему убивалась самая загадочная девушка факультета, замечая только компанию из нескольких разносортных парней вокруг себя, которые все так же бесили Йосано. — У вас что-то было? Ты его любишь? Осаму тактичностью не отличился. Терзающий вопрос разогревал его изнутри, подталкивая на что угодно, лишь бы ответ был у него здесь и сейчас. — Не было. Ничего и никогда, — процедила Акико, съеживаясь больше от злости, чем от свирепого мороза. Дазай ее несчадно злил, выводя из себя одним своим невозмутимым присутствием. Девушка вновь обернулась к нему в сторону, налаживая зрительный контакт. Они оба почти не моргали и стояли едва подвижно, испуская изо ртов пар, рассеивающийся за считанные секунды. — А ты хочешь? Хотела бы, чтобы что-то было? — Осаму тонул в трясине своего нездорового любопытства, изводя Акико больше прежнего. Под натиском невозмутимости и настроенного идти напролом Дазая Йосано почти трескалась, нервно сжимая кулаки в глубоких карманах куртки, чувствуя сильное давление на ногтях и болезненные маленькие вмятины, что останутся на ладонях бледно-розовыми пятнами ещё ни на одну минуту. — Хотела, — стойко держалась та, — до тех пор, пока не начала наблюдать вас вместе. Ходите, как парочка, смотреть на вас мерзко. Внутри Дазая что-то щёлкнуло. Парочка? Значит, так они выглядели со стороны? Даже из уст этой девушки слова звучали привлекательно, оставляя крошечный приятный след в их встрече. Акико казалась ему странной всегда. С самых первых встреч, когда вся группа только-только узнавала друг друга, Йосано была самым мрачным его пятном: ни одного человека рядом с ней на переменах, как у остальных, посредственный внешний вид, уставший взгляд, время от времени опущенные плечи и никакой искры в глазах. Всё, что она делала — опаздывала на пары, бездумно писала конспекты, используя тетради в качестве подложки под стакан самого крепкого кофе, проводила время в полном одиночестве и, конечно, грезила о чём-то своём. О Чуе. Йосано обратила на него внимание почти сразу: такой же отстранённый, как и она, не стремился сдружиться с доброй частью коллектива, как некоторые из ребят. Всегда нервничал, если допускал ошибки, и недолюбливал Дазая, совсем, как и она. Как быстро всё взлетело вверх и после стремительно сокрушилось, Акико не заметила. Она замечала только медленно плывущее время, засасывающее в воспоминания о трагично погибшем друге, точно так же, как окружающие замечали в ней отстранённость и извечно депрессивный вид. — Если бы Чуя был здесь, он мог бы дать мне надежду на то, что я смогу жить без него, а пока… — Йосано остановилась на половине фразы, доставая дрожащие руки из карманов, которые она поднесла к голове. Она аккуратно сняла заколку с волос, бережно держа её в двух ладонях, как что-то неизмеримо дорогое для неё. — …Подарок друга. Акико стало нестерпимо больно. Губы сжались, позже образуясь в улыбку, сдержанную и почти неестественную. Всё, чего ей хотелось — умереть поскорее, перестав проживать в голове одни и те же дни, что никак не двигали ее вперёд. Осаму не пытался понять, что происходит, ожидающе уставившись на большую заколку в виде златокрылой бабочки, такой легкомысленной и беспечной. — Я больше не могу. Йосано зажмурила глаза до появления в них мерцающих точек, до лёгкого головокружения и сильного напряжения в них. Поднятые влажные веки быстро остывали в морозном воздухе и казалось, что на ресницах вот-вот появятся крошечные льдинки. — Я думала, что Чуя сможет полюбить меня, и я смогу дожить своё с кем-то, кто всегда будет рядом и не бросит. Но тут появляешься ты!.. — Что ты говоришь? — Дазай перебил девушку, оскорбленно глядя на неё и делая шаги ближе, — ты занималась только тем, что пыталась привлечь к себе внимание, просто потому что тебе было одиноко. Что ты знаешь о нем? Что? За полминуты он проявил больше пожирающих тело эмоций, чем за всё время учёбы в этом университете. Раздражение, злость, обида, неприязнь. — Прекрати, — Йосано говорила едва громко, заставляя Осаму делать все больше шагов в свою сторону, чтобы тот смог ее хотя бы слышать. — …Хотела сделать его своей затычкой в жизни? — Закрой свой чёртов рот. Акико отдалялась от Дазая все больше ровно до того момента, как она не почувствовала бортик у самого обрыва крыши, спешно останавливаясь. — Или ты это напоказ для меня делала? Девушка дала звонкую пощечину своему ненавистному непрошеному одногруппнику. — Какой же ты безмозглый. Думаешь, сможешь понять всё, что я чувствую? Всё, что я пережила? Попробуй. Она выпалила своё эмоциональное чрево, оставшись в статичной позе с той самой заколкой, а потом долго-долго молчала, избегая взгляда карих глаз. Мороз прожег Йосано настолько, что та перестала чувствовать всякие касания к себе, удерживая аксессуар для волос интуитивно, довольствуясь тем, что руки ещё не отвалились. В какой-то момент этот холод начал становиться неизбежным теплом, радушно принимая Акико в свои объятья. — Я решила это уже давно, — Йосано сильно разговорилась, понимая, что уже не отступит, — думала, если Чуя захочет быть со мной, я просто буду рядом, а если же нет… Она молча опустила глаза на заснеженный пол, резко поднимая голову вверх. Тогда Дазай и понял всё. — Можешь считать меня полной скотиной, но я скажу, что в своих мыслях желал тебе этого. Потому что я тебя ненавижу. — Я тоже ненавижу тебя, Дазай. Ещё с того момента, как ты подсел к Чуе и попросил у меня карандаш, я тебя и недолюбливаю. Акико никогда в жизни не желала говорить кому-либо такие грязные слова. Если выдавался случай поговорить в спокойной обстановке и уладить конфликт конструктивно, она непременно этим пользовалась, забывая обо всем плохом ради себя и своих близких. Сейчас же в этом смысла не было — это как кричать от боли из-за раны трехлетней давности. Голова набухала с каждой секундой, наполняясь самыми страшными воспоминаниями, что ещё сильнее отравляли существование:

«Я обещаю тебе, что мы обязательно объездим полсвета! Почему ты смеёшься? Я что-то смешное сказал? Какая же ты дурочка, Йосано!»

И становилось все тяжелее.

«С днём рождения, с днём рождения самую лучшую подругу во всем мире! Открой коробку.»

Заколка в виде бабочки.

«Ты такой непослушный, Рампо. Если будешь набивать живот перед обедом, я больше не пойду с тобой в кафе. Даже не думай обижаться.»

А потом несчастный случай, душераздирающие крики, изодранные от падения на асфальт колени и испачканная красным одежда — автокатастрофа отобрала у Акико ее самого близкого человека, вселив в сердце ненависть почти ко всему, что движется. Девушка часто рыдала, вспоминая, как долго ехала скорая, как прохожие разбегались прочь, боясь окровавленного тела — жалкие трусы. Изо дня в день прокручивая сценарий того инцидента, Йосано пыталась понять, что же она могла сделать, чтобы спасти своего лучшего друга. — Полгода назад у меня на руках погиб человек, которым я дорожила больше жизни. Мы хотели путешествовать и часто мечтали о нашей будущей жизни после окончания вуза, — голос Акико стал более размеренным и глубоким. Осаму понимал трагедию девушки, сопоставляя в голове ее внешний вид и поведение и ситуацию, что неожиданным приходом ворвалась в её жизнь. Ранить ее еще больше прежнего он уже не собирался, молча возжидая дальнейших слов. — Таких людей, как он, я больше не встречала, пока не познакомилась с Чуей, — Йосано приложила заколку к сердцу, — они чем-то похожи. Взгляд Дазая с каждой секундой становился всё мутнее и отстраненнее, словно он не желал это слушать и хотел поскорее вернуться домой. Но он не был настолько бесчеловечным, чтобы оставить даже такого человека, как Акико, в таком положении: на грани между двумя сторонами. — …Я пыталась дать себе ещё один шанс, но теперь я ещё больше уверена в том, что мне больше ничего не нужно. Йосано крохотными шагами медленно отдалялась от Осаму, не спуская глаз с его опустевшего широкого взгляда, словно понявшего саму суть. Она нацепила заколку на прежнее место, да так крепко, что даже самый сильный ураган не снял бы её. Дазай предпринял попытку двинуться ближе к ней, впадая в ступор от одного резкого «не подходи.» Из глаз девушки полились слёзы, но ярких эмоций её бледное лицо не выражало. Тело уже держалось стойко, не трясясь от малейшего дуновения и мороза, который вот-вот станет для неё обычным состоянием. Акико не прерывала зрительного контакта, снимая с себя верхнюю одежду. Тонкое чёрное платье струилось по телу, облегая его, как статую самой прекрасной богини. Уже не холодно. — Подержи мою куртку. Девушка всучила её прямиком в руки Осаму, который, задаваясь вопросом «зачем?», недолго думая, почти моментально отбросил её в сторону. Он знал, что Йосано не глупа, а значит, не оставит просто так того, кто взаимно не выносил её несколько месяцев. Ветер тихонько завывал под самим небом, развевая лёгкие тёмные волосы. Внизу уже совсем редко горел свет в окнах малоэтажных домов, по дороге нерасторопно проехала машина. Вдали слышался лай одинокой собаки, а потом… всё вмиг затихло. Заплаканные глаза щипало от холода, отчего из них крупными каплями по щекам скатывались слёзы — одна за другой, по тем же влажным дорожкам, не останавливаясь. Всё ближе и ближе. По телу разливался холод и кубарем накрывший страх ещё неизведанного, врасплох заставший, как нежеланный гость, явившийся на пороге поздно ночью. — Мы все рано или поздно погаснем. Взор пал на кристальной чистоты небо, скрывающее чарующей далёкостью звёзды и огромную Луну, отражающуюся в блестящих глазах. Дазай воспользовался моментом и схватил девушку за запястье: — Может, нам стоит и дальше ненавидеть друг друга? Он нахмуренно смотрел на Йосано, серьезно и твёрдо, взглядом говоря ей, что она просто дура, решившая избавиться таким образом от всех своих проблем. — Плевать. Она часто плакала, пока никто не видел, скрывая за маской безразличия и усталости полное бессилие и огромное желание свести счёты с жизнью. Порой сил было настолько мало, что приходилось вынужденно опаздывать на занятия после очередного обморока. Например, как тогда, когда она едва дошла до кабинета, сползая на пол прямо перед входом, старательно хватаясь за стены, оставив в самом низу след от розовой помады. Помяв на себе одежду ещё больше, чем было до этого. Акико молча выдернула свою руку из чужой. Тишина. Частое-частое дыхание, но в голове так спокойно… Йосано расслабила тело, позволяя откинуть его назад, и вмиг лишилась прочной опоры под ногами. Сейчас под ней только двадцать пустых этажей, а над головой размыленное пеленой глаз ночное небо, светящееся в недосягаемой дали. Она надеялась познать своё счастье так, воссоединившись на другой стороне со всеми, кто когда-то ушёл от неё: с кем-то, кто перед последним вздохом произнёс слова любви, с кем-то, кто просто молчал и безжизненно смотрел на неё. Это были самые долгие секунды за все прошедшие дни после трагедии, которую не смогла принять Акико. Теперь она уже не сможет ни говорить, ни есть, ни пить, ни просто дышать. Осаму стоял на самом краю, наблюдая за падающим телом. Он встал, как вкопанный, совершенно не предполагая, что делать дальше. Никогда прежде Дазай не был свидетелем чьего-то ухода вживую, тем более, когда человек осознанно лишает себя жизни сам. Как бы то ни было, уходить отсюда нужно было, как можно скорее, забирая с собой куртку Акико, оставляя после себя как можно меньше ненужных вещей. Осаму надеялся, что вот-вот повалит снег, скрывая весь ужас, произошедший этим вечером. Он старался не думать о том, что сейчас под окнами, где ему придётся идти, лежит бездыханное разбившееся тело. Это вызывало самые смешанные чувства: от горести до сильной злости. Подавив в себе все подступающие эмоции, Дазай уверенно набрал знакомый номер, одновременно с этим открывая тяжелую проржавевшую дверь, ведущую обратно вниз. — Федя, мне срочно нужно пролезть в комнату. Найди местно, где нет камер, и возвращайся обратно.