My Perfect

Иногда людям просто нравится вести себя таким образом,

чтобы другие страдали.

Бернар Вербер, «Ящик Пандоры»

stromae — l'enfer

      Он родился в месте, которое славится свободой от предрассудков.       Думая об этом клише, впору засмеяться от души, ведь в Америке всё ещё есть и расизм, и национализм, и ксенофобия, и сексизм, и нетерпимость к меньшинствам, и прочее подобное дерьмо, которое поощряется теми или иными личностями. Только с возрастом приходит понимание, что дело не в земле, по которой ты ходишь, как бы она не называлась.       Дело в менталитете, в социуме, образовавшемся в стране, но нельзя забывать, что он состоит из людей, и у каждого своё видение мира, правил, отношение к законам, свой моральный кодекс, в конце концов. Человеческий мозг и сознание довольно пластичны, что помогает нам принимать или опровергать чужую точку зрения, но для того, чтобы не вредить другим своим мнением, нужно приобрести маломальский жизненный опыт и обзавестись критическим мышлением.       Чонгук считает, что ему просто не повезло. Начиная с детского сада, где несмышлёные дети кидались в него песком, отбирали игрушки и не желали с ним играть, вплоть до окончания школы, в которой ему придумывали различного рода прозвища, портили его вещи, приклеивали на спину мемы, указывающие на его недостатки. Воспитатели, учителя, администрация — все они играли в великих слепых, разводили руками, говоря, что нужно перестать жаловаться и просто найти подход к остальным.       Получается, дело во мне?       Нет.       Не может же быть, чтобы так много людей ошибались одновременно?       Может.       Верно, это со мной что-то не так.       Неверно!       С Чонгуком всё было нормально. По словам мистера Купера — его будущего психотерапевта — он был обычным добрым мальчиком, которого пагубно отформатировали, заложив зерно сомнения в юную голову, а дети, как известно, впитывают всё, словно губка. Зачастую получаемая ими информация конвертируется в превратное понимание действительности, побуждая совершать те или иные поступки, иногда не самого приятного характера.       Беда выражалась не в невезучести, а в стечении обстоятельств, что сделали Чонгука единственным азиатом в его окружении, незрелость ума жестоких сверстников и бессердечное игнорирование ситуации взрослыми, которые считали, что такое поведение их подопечных вполне естественно.       Думая, что ответственность за чужие поступки лежит исключительно на нём, Чонгук никогда больше не жаловался. Родителей беспокоить не хотелось: отец работал до поздней ночи, маму же он столь трепетно любил, что не смел тревожить своими проблемами. Все её подруги были родительницами его обидчиков. Изредка наблюдая из-за угла за их посиделками, он не знал, в курсе ли они были о проделках своих детей, но если бы заикнулся о том, что их чада не дают ему спокойной жизни, воинственная Грейс Чон-Митчелл устроила бы такой скандал, что потомки на десять поколений вперёд слышали бы его отголоски.       Чонгук не хотел, чтобы мама лишалась друзей и, будучи домохозяйкой, оставалась в одиночестве. Как он.       Поэтому мальчик кроил себя день за днём, пытаясь взрастить в себе самостоятельность и подстроиться под остальных. Это выматывало и едва ли приносило какие-то результаты. Печальным было то, что отсутствие положительной реакции на его старания он списывал на недостаточное упорство, увеличивая груз вины на собственных плечах.       Чонгук выворачивался наизнанку, чтобы быть лучшим в классе, а затем и в параллели. Ему хотелось быть максимально эрудированным и знать всё на случай, если кому-то понадобится помощь в учёбе. Вместо этого, его начали обзывать зубрилой, а необоснованная ненависть, казалось, росла всё больше.       Он уговорил маму отвести его к стоматологу, чтобы поставить брекеты, умалчивая, что делает это не столько для себя, сколь с целью не бесить больше одноклассников своей «уродской улыбкой». Из-за неё все, кто не был ленив и не хотел отделяться от стада, тянули его за уши, каждый раз хохоча и спрашивая, когда он уже превратится в кролика и ускачет в свою «китайляндию».       Чонгуку было совершенно невдомёк, каким образом он относился к Китаю, если папа — кореец, но даже этот незначительный факт его происхождения не отменял одной простой истины. Родился он тут, в Колорадо, говорит на том же языке, ест ту же еду, одевается в одежду тех же американских брендов, что и остальные.                     Тогда в чём же проблема?       Лишь спустя многие годы он понял, что причин его ненавидеть не было. Бытует мнение, что в цирки по своей воле ходят лишь те, кто обладает достаточной бессердечностью и те, кому элементарно доставляет удовольствие смотреть на издевательства над животными. С Чонгуком было точно так же. Для своего класса он был той самой зверушкой, которую можно пнуть, а затем посмотреть, выполнит ли она команду.       Это продолжалось долго. Когда нам плохо, каким бы ни было быстротечным время, даже секунды растягиваются подобно резине. Казалось, он застрял в каком-то дне сурка, в событиях, которым нет конца и края, как бы он не старался прекратить этот аттракцион морального насилия.       Чонгук учится лучше всех и завоёвывает медали на соревнованиях, отстаивая честь школы — его нарекают задротом.       Всю ночь печёт вместе с мамой тортики-бенто на День учителя, чтобы класс лишний раз не тратил деньги — становится подлизой.       Берёт на себя организацию дополнительных занятий для подготовки к ежегодным экзаменам, распечатывая на всех отфильтрованные от лишней воды материалы — ловит звание зануды.       Последний класс перед старшей школой был особенно тяжким. Даже пубертат был против него, осыпав лицо кое-где прыщами и прибавив веса. Ничего критичного, вполне обычное становление гормонов в его возрасте, но для Чонгука это ощущалось очередным гвоздем в социальном гробу. Чужие руки таскали за пухлые щёки, плескали ледяной водой в лицо, заливали дешёвыми кремами внутренности личного шкафчика, на дверце которого регулярно появлялись оскорбительные надписи. Вдобавок ко всему, его одноклассники придумали новый, более изощрённый способ над ним поиздеваться.       Чонгука, к удивлению всего преподавательского состава, выбрали старостой. На самом деле, у него создавалось впечатление, что учителя, которые успешно закрывали глаза на все те безобразия, что творились прямо перед их носом с одним конкретным учеником, просто ждали, пока он не выдержит. Никто бы не удивился, узнав, что они создали подобие тотализатора, а в кабинете директора висит доска со списком ставок под названием: «Как скоро Чонгук сломается?».       Сам мальчик быстро догадался для чего был избран, да и для старших эта затея стала понятна в мгновение ока. Схема была предельно проста, одновременно тем и коварна. Назначить Чонгука на должность старосты, а затем творить всё, что душе угодно, чтобы он, как представитель класса, за всех нёс ответственность. Единственной погрешностью в их плане была недальновидность, потому что он успешно справился и с этим испытанием, работая на износ.       Время шло — Чонгук терпел. Однако переживая столько негатива, ему не приходило в голову очерстветь, озлобиться, обидеться на весь мир за его несправедливость. Чон был всё таким же добрым, честным, отзывчивым, несколько наивным и невероятно сильным. Мужественно сносил все обиды и проделки, стойко пропускал через себя бесконечный поток грязи. Он уже не ждал, что кто-то поможет или заступится. Этот круг ада предназначался персонально для него.       Единственной отдушиной Чонгука был факультатив рисования. Беря в руки простой карандаш и выводя множество линий, собирая их в маленькие картины, он абстрагировался. Это ощущалось как медитация. Он погружался в своеобразный вакуум, под защитный купол, прозрачные стены которого помогали на какое-то время почувствовать себя в безопасности. Чонгук записался на курс сразу же, как только узнал о его введении в программу, а ещё потому, что занятия вёл новый молодой учитель с необычной фамилией.              Ямата Сакамото был тридцатилетним азиатом и юный Чон, по правде говоря, немного переживал за него. Мальчишка опасался, что обладателя весьма узкого разреза глаз, тонкой фигуры и не высокого роста для взрослого мужчины будут обижать так же, как и его самого. Каково же было удивление Чонгука, когда после двух месяцев упорных наблюдений, он не заметил никакой неприязни к японцу ни со стороны учителей, ни со стороны учеников. Да, к нему на дополнительные занятия записалось не так уж и много людей, но это, очевидно, совсем не тревожило преподавателя.       Теперь не отвертишься. Это твоя вина. С тобой что-то не так.       Тот случай ещё больше укрепил в сознании Чонгука мысль, что паршивое отношение к нему со стороны детей имеет свою обоснованность и отвечать за это только ему. Вдобавок, была усвоена новая жизненная аксиома: не жди помощи даже от себе подобных, своя рубашка всегда ближе к телу.       Как он это выяснил? Элементарно.       Помимо огромного количества достоинств, оказалось, что у парня ещё и талант к рисованию. Господин Сакамото постоянно хвалил его навыки и умения, отмечая тонкое чувство пропорций и ракурсов. Чонгук лишь едва заметно кивал и старался сжаться до размера песчаной крупицы, когда после комплиментов учителя в спину прилетали едкие фразы и оскорбления, на которые Ямата… никак не реагировал. Видимо, предупреждённый коллегами, мужчина тоже избрал более лёгкую тактику — пропускать мимо ушей, будто ничего не случилось.       Ощущалось несколько обидно, но не сказать, что это удивило. В конце концов, данный случай был далеко не первым разочарованием в жизни Чонгука. Он их уже и сосчитать не сможет, но зато хорошо помнит, когда его, казалось бы, бездонная чаша терпения опасно наполнилась до краёв.              Чонгук планировал предпринять последнюю попытку наладить отношения со своими одноклассниками к концу осени, в День благодарения.       Несколько недель он рисовал портреты всех двадцати трёх человек по памяти, выполняя их в технике гиперреализма, что так популярна среди роликов в интернете. Двадцать восьмого ноября, на отдельно отведённом их классным руководителем уроке, он, смущённо откашлявшись, вручил опешившим ученикам небольшие свёртки, аккуратно завёрнутые в пергамент и перемотанные жгутом. Чонгук помнит, как тревожно заламывал натруженные пальцы, как потели ладони от страха, как глаза бегали от одного сверстника к другому, пока те разрывали несчастную бумагу и удивлённо замирали, пялясь на своё нарисованное отражение.       В классе образовалась звенящая тишина, а в его голове нарастал гул, сопровождаемый участившимся пульсом. Он вытянулся словно пружина, когда мисс Грин воодушевлённо обратилась к подросткам выразить благодарность Чонгуку за его старания, не забыв пошутить о том, что тоже была бы не против получить такой подарок. Под вялую реакцию толпы, краснея, он пролепетал, что обязательно выполнит желание преподавательницы и поспешил ретироваться за свою парту.       Ему никогда не забыть тот день. Сидя на своём месте, парень ловил все оставшиеся пол часа до звонка странные взгляды из разных уголков кабинета. Он был так взволнован, что не мог расшифровать их посыл и не заметил тихих групповых перешёптываний.       Чонгук ещё долго не сможет выкинуть из памяти двадцать восьмое ноября две тысячи пятнадцатого года, когда он, задержавшись в классе по просьбе учителя, вышел из здания школы. Идя проторенной дорогой домой, он увидел, как его одноклассники стоят вокруг высокой бочки и кидают в самодельный костёр подаренные им работы. Один за другим рисунки летели в объятия пламени, пока Чонгук застыл каменной статуей, не сразу услышав уведомление, пришедшее на смартфон.       Не отводя глаз от уничтожения его кропотливого труда, он достал телефон из кармана, открыв общий чат их класса. Там красовалась фотография пресловутой горящей бочки, где уже с горкой набралось тех самых холстов, которые он натягивал своими руками ещё вчера.       «Спасибо за праздничное барбекю. Пахнет изумительно!»       В беседе посыпались смеющиеся эмоджи. Он, тяжело выдохнув, оторвался от экрана и снова посмотрел на раскалённую бочку, у которой никого уже не оказалось. Чонгук медленно двинулся к костру, всё отчётливее слыша треск.       Возможно, это догорали его работы, а может быть, трещал по швам он сам. Разница не ощущалась. Он долго стоял, уставившись на потухающий огонь. На железном дне виднелась зола. Хотелось достать её руками, ожидая потока осеннего ветра, чтобы после поставить на этом самом месте табличку с оповещением:       «Здесь развеян прах четырнадцатилетнего Чон Чонгука».       В тот момент впервые мелькнула мысль о том, что лучше бы он не рождался. Лучше бы его вообще не было. Шагая вдоль проезжей части, шатаясь от усталости и морального изнеможения, наблюдал за бесконечным потоком машин и думал.       Больно ли умирать?       Как долго обо мне будут вспоминать, если я сделаю всего один шаг вправо прямо сейчас?       Заплачет ли кто-то обо мне, кроме родителей?       А что там, по другую сторону?       Там, наверняка, нет этой пытки. Нет упрёков и унижений.       Там можно не бояться и не притворяться.       Там будет хорошо.       Там будет безопасно.       Там будет спокойно.       Возможно, там ждёт кто-то, кому не будет всё равно.       Внезапно он чувствует сильный рывок назад, спасающий от пролетевшего в нескольких сантиметрах от него внедорожника. Чужие руки впервые обнимают крепко и надёжно, прижимая к себе. Сквозь затуманенный взгляд он различает звуки. Голос молодого мужчины, что зовёт его, немного встряхивая. К нему присоединяется гомон небольшой толпы, что наблюдала за тем, как подросток выходит на красный свет прямо под колёса автомобиля.       Просто стояли и смотрели.       Ожидали хлеба и зрелищ, по всей видимости, но незнакомец не дал им возможности полюбоваться очередным представлением, на котором потом можно будет поставить лайк в интернете и написать жалостливый комментарий. Наверное поэтому они возмущённо накидываются на Чонгука, попрекая в невнимательности и безрассудстве, пока его спаситель не рявкает на них, призывая замолчать.       — Эй, парень, ты как? Слышишь меня?       Его, как на буксире, оттащили к летней веранде закусочной, быстро достав из сумки воду. Чонгук стеклянным взглядом наблюдал за стараниями привести его в чувства. На вид мужчине было не больше тридцати, тёмные короткие волосы обрамляли слегка вытянутое лицо без единого изъяна. Он подносил горлышко бутылки к его рту, затем, намочив платок, аккуратно обтёр лоб и щёлкнул несколько раз пальцами перед глазами. Только через пару мгновений до мальчика дошло, что перед ним стопроцентный кореец.       — Как тебя зовут?       — Чонгук.       — Чонгук. Отлично. Я — Хосок. Как себя чувствуешь?       — Никак.       Ответ заставил Хосока нахмуриться.       — Тебе есть куда пойти? Родители?       — Есть.       — Дом?       — Тоже.       — Хорошо, — заглядывает ему в глаза. — Ты знаешь, что чуть не произошло только что?       Кивок.       — Ты… хотел, чтобы это произошло?       Он задумывается хорошенько, пытаясь разобраться в той свалке, которая скопилась у него в душе, куда бросали мусор годами. Среди всего этого хлама неожиданно появляются мама с папой, их улыбки, выражения лиц, которые резко меняются на скорбящие, серые, измученные и тоскливые. Чонгук рвано выдыхает, качая отрицательно головой. Хосок принимает это за ответ.              — Уверен?       Хороший вопрос, но он не может гарантировать, что разбирается в нём достаточно. Всё, на что его сейчас хватает, так это слабо кивнуть.       — Окей, Чонгук. Где-то болит?       Снова кивок.       — Где?       — Везде.       Хосок оказался крайне понимающим и эмпатичным. От его присутствия веяло теплом, когда он осторожно присел на соседний стул, устало вздыхая.       — Я не знаю, что с тобой произошло, но, даже списывая этот случай на недоразумение, вижу, что в тебе многое накопилось.       Чонгук ведёт плечами. Он делает так всегда, когда ему нечего или трудно что-то сказать. Мужчину, кажется, это не смущает.       — Тебе не нужно со мной делиться. Скорее всего, мы никогда больше не увидимся, но вот что я тебе скажу, парень. Я тебя понимаю. Да, вот так просто. Иногда меня тоже накрывает от кучи проблем и тревог. Это периодически сводит с ума, но я продолжаю двигаться дальше. Ты молод и у тебя всё ещё впереди, как и у меня. Я не говорю, что из-за твоего возраста твои проблемы незначительны. Для тебя они, по понятным причинам, являются первостепенными, это нормально. Просто рано или поздно, когда ты их преодолеешь, а ты обязательно справишься, поверь мне, то обернёшься и скажешь: «эй, а я и правда крут, что пережил всё то дерьмо». И станет чуть легче, — он отворачивается, разглядывая снующих туда-сюда людей, занятых своими делами, а потом слабо улыбается. — Я не могу тебе обещать, что всё будет хорошо, потому что наша судьба слишком непредсказуема, но искренне верю, что ты сильный, Чонгук. Даже если тебе кажется, что это не так или ты устал быть таковым, не останавливайся. Не сдавайся и не отступай. Твоя жизнь слишком бесценна, чтобы бросать её под автобус. Так что борись за неё так, как умеешь, чтобы в конце своего пути ты мог обернуться на прожитые годы и смело сказать, что сделал всё, что было в твоих силах и ни о чём не жалеешь.       Спустя несколько лет Чонгук будет вспоминать эту встречу, думая, что зацепило его не столько то, что говорил ему этот парень, а сам факт, что он был первым, абсолютно чужим для него человеком, который оказался небезразличен и помог просто так. Было ли дело в том, что тот увидел в нём своего «собрата» или нет, не имело никакого значения.       — Спасибо, Хосок.       — Не за что, Чонгук, — он поднимается на ноги, протягивая ему руку, которую принимают без возражений. — Было очень приятно с тобой познакомиться, но мне пора бежать на работу. Ты сможешь добраться до дома?       — Думаю, да.       — Славно. Я держу собачий приют через пару кварталов отсюда, так что если будет грустно или одиноко, заходи погладить лохматых. Они у нас приветливые и всегда рады чужой ласке. Идёт?       — Идёт, — усмехается Чонгук, когда его кудрявые волосы легонько ерошат.       — Вот, — подмечает Хосок, растягивая гласную и указывая пальцем на его улыбку, — делай так почаще, тебе очень к лицу.       — Спасибо, — последний раз благодарит мальчик, наблюдая как мужчина скрывается в толпе.       С Хосоком, как тот и предрекал, они больше не видятся. Зато подарочные деньги с пятнадцатого дня рождения он тратит на щедрое пожертвование в небольшой собачий приют под названием «Hope».       Так в Чонгуке умирает чересчур терпеливый созерцатель и рождается маленькая надежда.       Он начинает бороться.

livingston - look mom i can fly

      Первый и основной защитный механизм пришёл к Чонгуку внезапно. На уроке литературы, которые он обожал всей душой, темой были сарказм и ирония. Конечно, в их возрасте всем было понятно, что это такое и как работает. Чонгуку о них известно не понаслышке, на нём ежедневно отрабатывали эти приёмы, как бойцы на боксёрской груше. Тем не менее мисс Стивенс, в качестве яркого примера, включила для них видео легендарного комика Джорджа Карлина, который десять минут кряду полоскал религию и её использование власть имущими себе в угоду. Ролик с Ютуба был предусмотрительно запикан в нужных местах, потому что старина Джордж тем и славился, что никогда не скупился на нецензурную лексику и рубил правду матку в достаточно грубой форме.       Вот оно.       У Чонгука после просмотра этого выступления, словно открылся третий глаз. Придя домой, выжатый словно лимон, отужинав с мамой и бегло рассказав ей о своих последних успехах, отправился в свою комнату и весь вечер потратил на выступления Карлина без цензуры. Чонгук смотрел на мужчину, который матерился с микрофоном в руке, но говорил вполне серьёзные, зачастую оскорбительные и обидные вещи, а люди смеялись. Его, уставшего до невозможности, посетила мысль: а что если у него тоже получится? Амплуа клоуна выглядело всяко лучше, чем… то, кем он был сейчас для окружающих.       Таким образом в его жизни появился хлипкий, но вполне действенный щит — юмор. С тех пор, каждый раз, когда его задирали, он не просто молча проглатывал оскорбление, а использовал самоиронию. В голове сформировалось новое правило: действовать на опережение. Ни одна насмешка тебя не заденет, если ты сам её о себе уже пошутил.       Обширный запас знаний, собранных в совокупности из трёх языков, дал Чонгуку карт-бланш. Слыша, как он впервые за все годы издевательств не просто сливается с предметами интерьера от досады, а оборачивает высказывание в свою пользу, одноклассники начинали теряться, а Чонгук умело пользовался заминкой и исчезал из поля зрения.       Спустя какое-то время он заметил, что к нему придираются всё меньше. Его больше не беспокоили по мелочам, и даже от этого дышать стало в разы легче. Обидчики будто просеялись через плотное сито, и по большей части задирать его продолжали лишь самые смелые и те, кому скучно жилось. Призадумавшись, Чонгук немного сменил тактику.       Раз уж на этих людей не действуют его оборонительные приёмы, значит стоит переходить к наступлению. Он соврёт, если скажет, что не трясся подобно осиновому листу лишь от мысли, что его план может не сработать. Невозможно было предугадать, какая реакция последует вслед за его выходкой.       Чонгук вновь обзавёлся терпением, но уже не тем, что раньше. Он смиренно ждал подобающего случая, чтобы не просто вывернуть очередной выпад буллеров для своей выгоды, а показать публично, что больше жрать дерьмо с ложки не намерен.       Настрой был воинственный, даже слишком. Чонгук смутно узнавал себя, с трудом дифференцируя новое чувство в груди, родившееся спонтанно. Так он впервые нащупал в себе то, что называется уверенностью.       И так Чонгук впервые ввязался в весьма короткую потасовку, когда Хмурый Майк — этой кличкой подростка называли даже учителя, потому что тот без особой причины вечно ходил с угрюмой рожей — во время обязательной самоподготовки после уроков, хотел без спроса забрать его учебник по истории, но Чон оказался быстрее, накрыв книгу ладонью.       — Руку убрал, китаёза, иначе останешься без неё, — под напряжённое групповое молчание, выплюнул одноклассник.       — Este es mi libro de texto, así que pon tus amenazas en tu culo.       Юный Майкл Уиллсон, как его звали на самом деле, застыл в неподдельном изумлении, забавно приоткрыв рот и мечась взглядом между Чонгуком и остальными детьми. На его лице отображалась такая гамма эмоций, что не засмеяться стоило огромных усилий. Парнишка состроил пренебрежительно-угрожающую гримасу.       — И чё за тарабарщина? Нихера же не понятно, чудило. Говори по-английски, желторотик, а то депортирую.       Чонгук лишь качает головой, слыша поддерживающий гогот с задних парт. Неожиданно для остальных, он грубо вырывает учебник из-под чужой руки, демонстративно отряхивая с него несуществующие пылинки и, набравшись колоссальной смелости, возвращает взгляд на соперника, громко отвечая:       — Ну так и иди нахуй, Майкл, я-то тебя прекрасно понимаю.       Он успевает молниеносно сгруппироваться и выскочить из-за парты за секунду до того, как Уиллсон делает резкий рывок в его сторону, но не поймав Чонгука, больно напарывается животом на покатый деревянный угол. Парень сгибается пополам, издавая болезненный стон, и в любой другой ситуации Чон обязательно пришёл бы на помощь, но не сейчас.       В тот роковой момент он впервые познал отсутствие в себе жалости, особенно к тем, кто её не заслуживает априори. Поймав удивлённые взгляды и послав в ответ свой — холодный и вызывающий, Чонгук быстро сгребает немногочисленные пожитки и пулей вылетает из класса. За уход с самоподготовки без предупреждения учителя он получит позже выговор от мисс Грин, но в ту секунду ему было откровенно плевать.       Он это сделал. Он справился. Он больше не даст себя в обиду.       Прохожие косились на безумно улыбающегося мальчика, который не мог справиться с нарастающим внутри восторгом.       В ту ночь Чонгук впервые за долгие годы спал без кошмаров.       Его относительно спокойная жизнь началась и стабилизировалась уже в старшей школе. Лишний вес он быстро согнал за летние каникулы в зале, на утренних пробежках и подработке в виде ухода за соседскими газонами. Чонгук заметно вытянулся в росте, снял брекеты с зубов, научился ухаживать за кожей и оброс подобием мышц. Фигура начала приобретать заметные очертания, во взгляде не читалась былая забитость, и даже походка отражала его изменившееся состояние души.       Вернувшись в школу в сентябре, Чонгук не стал размениваться на притворную радость от встречи с классом. Он вёл себя в корне наоборот. Держался обособленно, но гордо. Обедал он всё так же отдельно, но отныне не потому, что его никто не зовёт за свой стол, а потому, что ему осточертели эти тупые физиономии, на которых теперь выражается не презрение с ненавистью, а интерес и подобие зависти. Парочка его одноклассниц даже подумали, что он новенький, но быстро поняли, что обознались, и эмоции на их лицах было определить отчасти сложно.       Да, Чонгук выглядел хорошо. Мама разрешила ему сделать прокол в ухе. О том, что их три в правом и два в левом, ей знать необязательно. О том, что он планирует через пару лет начать забивать своё тело татуировками, Чон тоже пока что молчит как партизан.       В общем и целом, он смотрелся отлично с чуть отросшими волосами, пирсингом, в своём smart casual образе. Очки для зрения сменились на линзы, иногда другого оттенка, что к его огромному удивлению не упускают из виду даже учителя, делая комплименты. Он понимает причину такого внимания, но, как человек, которого приличное количество времени морально втаптывали в грязь за обычное существование, Чонгук чувствует себя, мягко говоря, некомфортно.       Так просто последствия многолетних истязаний его ментального здоровья не выветрятся. Психика, увы, так не работает, поэтому излишнее внимание к своей персоне, по понятным причинам, Чонгук ещё долго будет воспринимать с настороженностью и некой долей паранойи.       Сидя однажды на ланче, после урока физкультуры, он чуть не поперхнулся едой, когда компания девчонок из старшего класса, проходя мимо, не то что поздоровались, а положили на его стол самодельное приглашение на вечеринку. Чонгук смутно помнил, что они ему говорили, задорно хихикая между собой, пока он с трудом проглотил еду и нахмурено пялился на надушенную листовку в блёстках. А вот голос Эндрю Каспера вырвал из раздумий, подобно надоедливому дверному звонку.       — Не тратьте время, дамочки, — одноклассник ехидно улыбался, говоря на повышенных тонах, чтобы привлечь внимание большего количества людей, — и не ведитесь на то, что наш зубастик подрос. В штанах то у него всё равно, как у всех узкоглазых, хозяйство размером с Тик-Так.       Столовая наполняется тихим хихиканьем, но Чонгук не даёт ему разрастись. Спокойно отложив свою ложку и вертя приглашения в руке, не менее громко отвечает:       — Ну да, именно поэтому у твоего бати всегда такое свежее дыхание.       Что Чонгук понял, за все годы буллинга?       Его обидчики никакие не хищники, потому что хищник — существо сильное духом, оно на вершине пищевой цепи, а те, кто его окружал — не больше, чем обычные падальщики. Их пнёшь ногой, они и разлетятся по сторонам, будут пугливо шугаться, потому что на что-то большее, чем трусливо драть слабую, умирающую плоть, не угрожающую им, не способны.       Поэтому, когда Эндрю, пытаясь состроить на лице угрожающую мину, двинулся в его сторону, Чонгук даже не дёрнулся. Он спокойно откинулся на спинку своего стула, сложив руки на груди, не теряя бдительности.       — Мне показалось или ты что-то вякнул про моего отца?       — А ты попробуй перекреститься, глядишь, Господь ответит на твой вопрос, — Чонгук пожимает небрежно плечами, делая неприкрытую отсылку на известного им обоим человека.       Семья Каспер позиционировала себя глубоко религиозными людьми, прямо таки образцовыми верующими. Только вот будучи священником, далеко не чистым на руку, папа Эндрю частенько нарушал закон и вечно прикрывался Иисусом Христом, десятью заповедями и всей божественной братией, лишь бы уйти от ответственности. Все в их городе об этом прекрасно знали, поэтому присутствующие вокруг них начали заметно посмеиваться.       Но, впервые, не над Чонгуком.       — Ты, блять, забываешься, мусор, — юноша был натурально взбешён, наклоняясь чуть-ли не впритык, но Чонгук взгляд не отводит, сверлит в ответ непоколебимо. Ему, признаться, смешно от этой трагикомедии. Он косится на дальний учительский стол и задаётся вопросом, кого он презирает больше: своих недалёких сверстников или взрослых, которые прятали глаза в тарелки? Что ж, ему не привыкать справляться в одиночку. — Давно тебя не ставили на место? Так я тебе покажу…       Чонгук резко бьёт ладонями по столу и вскакивает с места, но не для того, чтобы напасть, а чтобы окончательно подтвердить свою теорию. Он не ошибся. От оглушающего хлопка и упавшего за ним стула, гул школьников свёлся в тишину и привлёк внимание даже поваров, а Эндрю Каспер от неожиданности отшатывается и, теряя равновесие, заваливается на пол задницей.       Под хохот «публики», Чонгук забирает со стола телефон и, глядя сверху вниз, медленно приближается к паникующему парню.       — Не подходи!       — А то что?       — Я сказал отойди от меня!       — Хватит орать, не то у нас сейчас окна выбьет твоим ультразвуком, — Чонгук кривится, проверяя время до конца обеда на наручных часах. — Совет на будущее, прежде, чем кому-то угрожать — отрасти пугалку. Не знаю, что ты там собирался мне показать, но пока что я вижу только тебя на уровне своей ширинки. Перспектива так себе, конечно, но если уж сильно захочешь познакомиться поближе с моим Тик-Таком, советую немного попрактиковаться, а то, не дай Бог, ещё подавишься.       Маленькая победа ощущалась настоящим триумфом в жизни шестнадцатилетнего подростка. Он понимал, что расслабляться было рано. Теперь, прежде чем до него докопаться, люди пару раз подумают, но некоторые воспримут смелое поведение, как вызов, поэтому за полтора года до выпуска из школы, Чонгук записывается на бокс. Интуиция не подводит, скрепя сердце, в выпускном классе приходится довольствоваться не только словами, но и физической силой.       В восемнадцать лет он впервые сидит в кабинете директора не по учебному вопросу, а потому, что познакомил поближе лицо Тайлера Донована с партой. Не стоило тому на уроке полового воспитания шутить, будто мама Чонгука была, видимо, недостаточно воспитанной в молодости и вообще в полном отчаянии, коль раздвинула ноги перед его «узкоплёночным папашей».       Чонгук мог терпеть втаптывание в пыль собственной скромной персоны сколько угодно, это было пройденным этапом и совершенно не трогало так, как раньше. Другое дело — заикаться о его родителях.       Грейс и Джихён были его сокровенным, его опорой, его неприкосновенной святыней. Не считая трудностей взаимодействия с другими детьми, он делился с ними почти всем. Они всегда радовались его успехам, поддерживали идеи, выслушивали его мысли не просто краем уха, а внимательно и участливо. У них были потрясающие отношения. Дома всегда царила атмосфера понимания, уюта, любви и спокойствия. Это было одной из нескольких причин, почему он не хотел рассказывать о том чистилище, в которое погружался выходя за порог. Они бы обязательно расстроились, злились, чувствовали себя виноватыми, и это непременно нарушило бы гармонию их непоколебимой крепости, чего Чонгук позволить никак не мог.       У них даже голос никто не повышал, если это не был какой-то шуточный спор, игра в твистер или монополию, бурное обсуждение недавно вышедшего фильма или разговор мамы с бабушкой Рози.       Чонгук в своем доме чувствовал себя в абсолютной безопасности не из-за хорошо подобранного декора, и не потому, что отец установил новейшую сигнализацию, а потому что его родители были самыми лучшими в мире. Наверное поэтому, придя однажды из клуба в первом часу ночи и застав их в гостиной за просмотром сериала, он попросил о разговоре. На исходе своих шестнадцати лет Чонгук впервые открыто и без капли страха заговорил о своей сексуальной ориентации, признаваясь, что поцеловал парня и ему понравилось.       Джихён, будучи уроженцем страны, в которой превалировала гетеронормативность, слегка напрягся, но родительское сердце оказалось сильнее пережитков прошлого и закостенелого мышления его соотечественников. Они с Грейс проговорили с сыном всю ночь, заверив, что жизнь Чонгука принадлежит только ему и он вправе делать тот выбор, который считает правильным для себя, если это не нарушает закон и не вредит другим людям.       — Ты наш единственный сын, Куки, — мама держала его за руку, оглаживая ладонь большим пальцем, пока отец приобнимал за плечи с другой стороны, — твоё счастье для нас имеет первостепенную важность. Что бы ни случилось, мы всегда будем на твоей стороне. Спасибо, что поделился этим с нами.       Поэтому, да, Чонгук никому не позволит оскорблять своих родителей. Он признает, что приложил одноклассника лбом об деревянную поверхность на чистом импульсе и совершенно этим не гордится. Но теперь, прежде чем открыть рот в его сторону, остальные будут понимать, какой результат их ожидает. Надоело терпеть этот бал, которым правят бестолковые ублюдки, не знающие меру. Раз уж они не понимают по-хорошему, Чон будет говорить на их языке. Не зря, видимо, выбрал поступать на филолога.       Как там ему говорили? Найти подход к остальным? Вот и нашелся не очень гуманный, но весьма действенный способ донести до всех, кому так хочется залезть к нему под кожу, что там они не найдут для себя ничего, кроме яда многолетней выдержки.       Тот инцидент шустро замял директор, прикрываясь тем, что до этого у Чонгука не было подобного рода провинностей, заставив мысленно хохотать.       Бред собачий!       Просто старому хрену не хотелось привлекать внимание Чон Джихёна, уважаемого члена палаты юристов их штата, который вполне вероятно, узнав сколько всего пережил его сын, придал бы вниманию общественности наплевательское отношение преподавателей. А потом бы нанял огромный бульдозер, посадил за руль свою жену и, потягивая колумбийскую сигару, наблюдал, как она равняет школу с землёй.       С того дня больше никто столь неприкрыто над ним не шутил. Вражда обрела более взрослый характер: кто-то игнорировал его существование, кто-то распространял странные слухи, а особо непоседливые пытались вывести на откровенный конфликт. Чонгук старался не обращать внимание, считая дни до окончания этого ада. Марать кулаки и собственную карму об этот сброд? Нет спасибо, увольте. Он изворачивался, как умел, вплоть до выпускного.       За несколько дней Чонгук озвучил, что пойдёт только на торжественную часть и то лишь потому, что он, как один из двух отличников в параллели, должен был сказать прощальную речь. Когда директор со смазливой улыбкой вручал ему аттестат и надевал на шею золотую медаль, Чонгук не улыбался в ответ. Принимая из рук завуча микрофон, он поднял уголки губ лишь раз, когда нашёл глазами маму с отцом.       Юноша, под тихое покашливание присутствующих в зале, молча оглядывал бывших учащихся и их родителей. Ему так много хотелось сказать в тот момент. Обо всех тех вещах, которые заставляли его не спать по ночам, выкручивать кран в ванной на полную, чтобы мама не услышала, как он ревёт, прятаться в кладовке под лестницей первого этажа школы, чтобы посидеть в тишине хотя бы несколько минут. Хочется, чтобы все они узнали, по какой причине Чонгук больше не может доверять людям, как прежде; почему у него не получается общаться без сарказма и иронии; откуда такая неприязнь, когда его вещи трогают без разрешения даже мельком; ненавидит собственное отражение и ловит тревогу от взглядов прохожих; а ещё разбивается в панических атаках от мысли, что никогда ни с кем не сможет подружиться и построить своё будущее.       Его речь была короткой, но весьма содержательной.       — В первую и единственную очередь я благодарю своих родителей. Мам, пап, я вас люблю, вы у меня самые классные, — помещение наполняется вздохами и тихими похвалами, пока Чон-Митчеллы старшие кивают своему сыну в знак поддержки. Он отводит от них тёплый взгляд и вздёргивает бровь, кардинально меняя выражение лица, — что касается всех остальных, хочу, чтобы вы знали. Этот день — лучший в моей жизни просто потому, что уже завтра я не увижу ваши мерзкие, лживые, лицемерные рожи. Желаю всего наихудшего, неприятно было познакомиться.       Пользуясь заминкой в виде общественного шока, Чонгук разворачивается ко всему преподавательскому составу, сидящему за его спиной, и, нажав предварительно на кнопку выключения, вытягивает руку перед собой. Он демонстративно роняет микрофон на пол, ни секунды более не задерживаясь на сцене.       Выбегая из школы, как уже бывший её воспитанник, движется в сторону парковки, вдыхая полной грудью. По лицу катятся слёзы, но в груди, вопреки всему, зарождается смех. Истерический, болезненный, надломленный. Чонгук не замечает, как приваливается к отцовскому джипу, скатываясь на землю и накрывает глаза ладонями, стараясь подавить очередной приступ. Его трясёт от наплыва эмоций, дыхание сбивается, кажется, он вот-вот задохнётся, пока не чувствует тепло.       Такое знакомое, родное, чертовски нужное, оно сопровождается отдушкой пряных духов и запахом дорогого табака. Джихён вздёргивает его, пока мама убирает руки от раскрасневшегося лица. Одного взгляда, одной сотой секунды хватает, чтобы отец впечатал его в себя, позволяя рыдать подобно младенцу, уткнувшись в плечо. Всё накопившееся отчаяние вырывается из него одним махом, снося плотину, которую он строил годами, пытаясь не сломаться. Он сотрясается в рыданиях, сгребая в пальцах мужскую рубашку, которая изрядно промокла в области ключиц.       Выбраться из папиных объятий помогают спасительные прикосновения шмыгающей в стороне Грейс. Она коротко целует его в лоб, оглаживает волосы и скулы, снова и снова шепча «мой сильный мальчик», подаёт платок, чтобы он мог вытереться.       Они молчат всю дорогу до дома, где проводят долгие часы, слушая длинный рассказ Чонгука, напоенного настойкой из трав и вкуснейшим чаем с мелиссой. Мама, как и ожидалось, впадала то в приступы ярости, то захлёбывалась от негодования, пока Джихён порывался уничтожить чуть ли не всё Министерство образования. Тогда наступал черёд пришедшего в себя парня их успокаивать и заверять, что в этом абсолютно нет нужды. Отчасти, этого он и боялся. Оглядываясь назад, Чонгук понимает, что лично ему было легче рассказать обо всём произошедшем в более сознательном возрасте, ведь обида и боль за собственного ребёнка будет ещё какое-то время находиться рядом с ними. Но, в отличие от себя в детстве, теперь у него хотя бы есть возможность убедить их, что в этом нет ничьей вины, кроме тех, кто уже остался в прошлом.       На тот момент он отказывается от аккуратно предложенной психологической помощи, уповая на то, что смена обстановки всё исправит. Впереди университет, который он выбирал долго и скрупулёзно. У него большие планы и огромные ожидания от нового витка своей жизни.       Единственное, что мешает мыслить здраво — страх повторения всего, что с ним произошло, потому что Чонгук не уверен, что выдержит это ещё раз.       Подготовка к студенческой жизни проходила основательно. Джихён предложил снять ему студию в Денвере, но Чонгук наотрез отказался. Он приказал сам себе с первого дня в стенах универа быть крутым не смотря ни на что: много веселиться, общаться с разными людьми, участвовать в мероприятиях и ходить на тусовки. В ушах и на лице появилось еще больше проколов, а на руке вырисовывались первые намёки на будущий рукав. Гардероб состоял исключительно из практичных вещей светлых и пастельных тонов, хотя любимым цветом считался чёрный, который он уважил одним классическим костюмом-тройкой и парочкой атласных рубашек.       В общем и целом, Чонгук был более-менее готов к университету, а вот к Ким Тэхёну оказался не.       Все знания о построении здоровых взаимоотношений между людьми были приобретены из интернета и общения с родителями. Он был в курсе, как выдать хорошую шутку, как пофлиртовать с человеком так, чтобы это закончилось горячими поцелуями или быстрым сексом в мотеле, но как дать понять человеку о том, что он тебе нравится? Как донести до кого-то серьёзность своих намерений? Как сближаться с людьми не просто на одну ночь?       Чонгук железобетонно решил не идти в вышку девственником и он своего добился. Подобно другим, приобрёл поддельное удостоверение, чтобы изредка ходить в клубы. Знакомился с девушками и парнями, хотя чаще они знакомились с ним сами. Методом проб и ошибок пришёл к определению собственной ориентации. Его первый раз не был фантастическим, но и ужасным его назвать было нельзя. Это было неловко, местами больно, но достаточно приятно для того, чтобы Чонгук захотел ещё.       Узнай кто-нибудь в школе, что он, тот кого унижали годами, прямо у них под носом вёл относительно стабильную сексуальную жизнь, у всех бы снесло крышу. Интересно, стали бы его уважать больше, расскажи он об этом маленьком секрете? А может быть и хорошо, что его личные дела оставались под покровом тайны, неизвестно, как бы школьники отреагировали на его предпочтения.       Начиная новую главу своего взросления, Чонгук дал себе установку на уверенность, но увидя Тэхёна впервые, так перенервничал, что из него лилось кажется всё: шутки, ирония, сарказм, флирт, пошлые намёки. Он совершенно не так планировал знакомиться со своим будущим соседом, но видя перед собой парня, азиата, как и он сам, красивого до безумия, с низким привлекательным голосом, восхитительного в своей простоте, его будто закоротило. Все выстроенные стены, намеченные планы и продуманные стратегии рухнули пластом без возможности восстановления.       Чонгук не до конца понимал, что с ним происходит. На Тэхёна хотелось смотреть, хотелось потрогать, хотелось слушать его, разговаривать с ним тоже хотелось. Его всего хотелось.       Ким ощущался комфортно с первой минуты. С ним было уютно, весело, хорошо и правильно. Чонгук после недолгого общения почувствовал себя так, словно не уезжал из дома.       За несколько лет до этого судьбоносного знакомства, за завтраком он спросил отца, как тот понял, что влюбился в его маму. Джихён посмотрел на Грейс, которая медленно помешивала свой кофе, будто вот-вот уснёт и упадёт лицом в тост с арахисовым маслом.       — Когда я был на третьем курсе, нам в очередной раз объединили пару по политологии со второкурсниками. Я уже тогда засматривался на неё несколько месяцев, но не решался подойти. Она, как и сейчас, была божественно красивой, умной и очень популярной будущей лингвисткой, а я, — старший Чон выдохнул, посмотрев на супругу, — был обычным азиатским эмигрантом.       — Обычным, как же, — вдруг тихо подала голос мама, подперев голову рукой, не открывая глаз, — не слушай этого бесстыдного скромнягу. Все преподаватели называли его лучшим студентом юриспруденции за последние несколько десятилетий. Поверь мне, я была в студсовете и знаю, о чём говорю — деканат его боготворил.       — В любом случае, — смущённо откашлявшись, продолжил папа, — она тогда опоздала минут на десять, кажется, ворвавшись ураганом в аудиторию. Заспанная, растрёпанная, в мятой одежде и разных носках, которые было прекрасно видно сквозь огромные голубые кроксы. Завалилась на скамью рядом со мной и, не глядя, спросила, нет ли на её лице зубной пасты. При чём звучала так, будто мы знакомы с ней уже тысячу лет.       — А ты что? — хихикая, спросил Чонгук.       — Я ничего не успел сказать. Преподаватель Фриман решил потеррорить твою маму, как опоздавшую, и прогнать по половине программы.       — И ты влюбился, пока она отвечала на вопрос о политологии?       — Она отвечала? — Джихён захохотал во весь голос под непонимающий взгляд сына. — Есть три темы, на которые твоя мама не ведёт беседы: деньги, религия и политика. Так она и сказала профессору.       — Да ладно, — уставившись шокировано на проснувшуюся всё же Грейс, воскликнул Чонгук, — и тебе сошло это с рук?       — Запомни, дорогой, женщины всегда лучше мужчин используют свой язык, — тыча в него ножом для масла, заговорщически подметила мать, игнорируя икающего от смеха мужа. — Пока твой отец пялился на меня, как на восьмое чудо света, старый скряга спросил, как же я тогда собираюсь сдавать ему экзамен, не рассуждая с ним на тему его предмета.       — И что ты сказала?       — Она недвусмысленно намекнула, что он сам поставит ей автомат, как только ему в очередной раз понадобится синхронный переводчик на его международной конференции, — снова вступив в разговор, Джихён влюблёнными глазами рассматривал жену. — Твоя мама так умело обставила того деда, что ему ничего не оставалось, как дать заднюю, заявив, что она была бы отличным политиком: и на вопрос не ответила, и от ответственности ушла, и поманипулировать успела.       — То есть, ты влюбился в неё, потому что ей удалось постоять за себя?       — Нет, — покачав головой, ответил мужчина. — Когда Фриман продолжил лекцию, она заметила, что я смотрю на неё, и прошептала…       — Хватит пялиться, Чон, — имитируя диалог из прошлого, опередила Грейс, — если у меня что-то на лице, так наберись смелости и вытри. У меня нет с собой долбанного зеркала.       Они втроём зашлись в синхронном смехе, пока отец не продолжил:       — Я понял, что влюбился в твою маму в тот момент, когда она прикрыла глаза от моего прикосновения к её щеке, якобы вытирая то, чего на самом деле не было. И она об этом прекрасно знала. Всю пару я не мог перестать скашивать на неё взгляд, стараясь не потревожить. А после, я заметил, что на полях моего конспекта мелким шрифтом был написан её номер телефона с фразой: «средство от косоглазия».       — Ну дела, — присвистнул Чонгук, — так получается это не ты, а мама взяла тебя в оборот?       — Естественно, взяла, — фыркнула женщина, забирая их пустые тарелки и направляясь к раковине. — Твой папа может сколько угодно прибедняться, но я прекрасно знала, как пол универа по нему сохло. Знаешь, как твоя бабушка мне говорила? Не будь дурой, Грейси, всё лучшее тащи в дом. Ну, а я что, дура? Нет, конечно. Вот твоего отца и притащила.       — К каждому понимание влюблённости приходит по разному, сынок, — помогая жене убирать со стола, пояснял Джихён. — Скажи мне, где тебе спокойно, уютно и безопаснее всего?       — Понятно дело, что дома.       — Вот так и будет чувствоваться твой человек, Чонгуки, — подала голос мать. — Критерии любви у всех свои, но база одинаковая. Рядом со своей половинкой нет нужды притворяться, от неё не захочется уходить. Если случится что-то плохое, этот человек будет одним своим существованием придавать тебе сил, охотно разделит с тобой горе, радость и другие эмоции, которые ты ему покажешь. И самое главное, с ним легко можно будет представить своё будущее.       Тринадцатилетний мальчик тогда глубоко задумался, сидя за столом, но быстро ретировался в свою комнату, как только увидел, что отец обнял жену сзади, что-то шепча на ухо, от чего она покрылась лёгким румянцем.       Вспоминая этот разговор спустя годы и пару часов общения с Ким Тэхёном, Чонгук, прижавшись изнутри к двери ванной комнаты и приложив руку к груди, в которой сердце выстукивало нечто похожее на чечётку, понимал, что впервые в жизни, кажется, влюбился.       Этот факт уложился в сознании просто, без каких-либо возражений, тревог и внутренних отрицаний, и с ним не хотелось делать ничего, кроме как смириться.