Во имя моего героя

Деку ударяет по заброшенному зданию, разбивая его стену на крупные ошмётки бетона, и отскакивает прочь, позволяя Шото проскочить между осколками, прикрываясь льдом, и поджечь там всю оставшуюся мебель, поддавая здание огню. Уловка срабатывает, и уже через пару минут языки пламени добираются в самую глубь упрятанных помещений, протискивая в них дым и предвкушение чего-то неизбежного. Шото выбегает прочь и занимает первую линию для нападения вместе с Деку, пока Динамит громко матерится где-то вдали, размахивая единственной рукой, на которой есть наруч. Шокер усиленно пытается оттащить его прочь, но получает только от прежде больной руки несколько мелких неуверенных взрывов прямо по лицу. - Идут! - оповещает Джиро в наушники каждого, и первая линия группируется, принимая боевые позиции. Из дымящихся руин выскакивают трое злодеев. Первый, огромный мужчина с причудой подобной каменному панцырю, покрыт толстой каменной корой, которая делает его практически неуязвимым для обычных атак. Второй, щуплая женщина с причудой ядовитого газа изо рта, способна генерировать едкий воздух, который растворяет всё на своём пути и способен убить вдохнувшего. Третий, молодой человек с причудой клонирования, умеет создавать практически неограниченное количество теневых копий самого себя разного размера и возраста. Шото, не теряя ни секунды, выпускает мощную струю льда, замораживая часть каменной брони «Каменного панциря». Деку, воспользовавшись этим, врывается в образовавшуюся брешь, используя «Один за всех» чтобы сконцентрировать удар в одну точку. Мощный удар разрушает часть каменной брони, обнажая тело злодея. Прежде, чем тот успевает опомниться, Шото обжигает его открытые участки тела пламенем. Девушка с ядовитым дыханием пытается атаковать Шото, выдыхая внушающий порыв прямо на него, но Деку быстро реагирует, создавая силовое поле хуком левой, которое отклоняет поток воздуха и развеивает его в ту же секунду. Шото, пользуясь замешательством, атакует женщину мощной ледяной статуей, сковывая её движения. Деку, используя свою скорость и ловкость, обходит застывшую злодейку, и быстрым точным ударом приходится ей ребром ладони где-то по затылку, чтобы она отключилась и не смогла более использовать свой квирк. Вдали слышится рёв Кацуки, ему всё ещё не дают вмешаться, пуская струйки тока вдоль тела. Денки поклялся, что не даст Динамиту использовать сегодня на задании свою причуду, потому что его правую руку едва ли можно назвать даже частично здоровой. Остаётся самый опасный — парень с клонированием. Он создаёт около сотни своих копий одним щелчком пальцев, окружая Деку и Шото со всех сторон. Деку использует размашистый удар ногой для их подавления, но копии слишком быстры, ловки и что самое мерзкое — они ужасно быстро регенерируются, собирая себя буквально по ошмёткам на земли и стекаясь в массы, которыми были до распада. Шото же, используя быструю смену температур, создает ледяные и огненные ловушки, пытаясь замедлить и рассеять теневых клонов. Оба понимают, что лучше всего сейчас будет поторопиться и найти настоящего среди копий. Бой становится хаотичным и ведущим к поединку на изнурение. Шото разрушает, Деку собирает. Со стороны ударяет молния — Шокер испускает блестящую вспышку по приблизившимся к ним злодеям, выжимая её на опережение вырвавшемуся Динамиту. Тот рычит ещё громче, усеивая Денки матом за отобранную возможность. В какой-то момент группа клонов отвлекает Шото на себя, привлекая его в заросли высоких ржавых труб. Деку же, используя свою скорость, решает самостоятельно расправиться с другой группой из последних клонов, что убежали в соседний квартал. Он нагоняет их и одним решительным ударом, используя сконцентрированную силу «Один за всех», побеждает. Мысленно Деку уже прикинул, что единственный «оригинал» они потеряли в пылу боя, либо же Джиро уже тихонько его распознала, анализируя своими наушниками местность. Клоны распадаются на мерзкую жижу. Крайний падает на спину, его конечности неестественно выпрямлены, тело вытянуто, будто застывшее в неестественной позе, а голова на последнем выдохе с хрустом поворачивается вправо, выпуская изо рта густую красную жидкость, похожу на кровь. Не может такого быть. Этот клон не растворяется. Картина ужасающе знакома. Она пробивает чем-то острым вдоль всего позвоночника. Изуку ощущает вес собственных мыслей. Мир вокруг сужается, сжимается, как будто кто-то невидимый сжимает его в тиски. Звуки города, которые секунду назад казались фоном, теперь превращаются в оглушительный, невыносимый шум. Свист ветра в ушах становится назойливым, пронзительным, как будто тысячи маленьких иголок вонзаются в барабанные перепонки. Сердце колотится с бешеной скоростью, каждый удар отдаётся болью в груди, словно кто-то бьёт его кулаком изнутри. Дыхание сбивается, становится коротким, поверхностным, не хватает воздуха, словно лёгкие заполнены песком. Он замирает, дыхание сбивается, сердце колотится в груди, как бешеное. Воздух сжимается, глаза наполняются слезами. Тело пронзает ледяная волна ужаса. В голове всплывает образ Кацуки, лежащего на холодной земле, в этой же позе… руки вытянуты вдоль тела, ноги немного разведены, голова повёрнута, глаза раскрыты, кровь измазала половину лица. Изображение расплывается, предметы вокруг искажаются, плывут, теряют чёткие очертания. Тень от здания, минуту назад казавшаяся обычной, теперь кажется огромным чудовищем, готовым наброситься и поглотить его. Даже асфальт под ногами кажется зыбким, ненадежным, словно вот-вот провалится под ним. Кажется, что он теряет связь с реальностью. Мысли путаются, превращаются в хаотичный, бессвязный поток. В голове всё смешивается: образ лежащего на спине злодея, и лицо Кацуки, бледное, с закрытыми глазами… Чувство ужаса, беспомощности, одиночества наваливается с неимоверной силой, заполняя собой все пространство. Изуку опускается на колени резким рывком, схватившись за голову, в ушах звенит, в глазах темнеет. Он не может дышать, не может думать, он только видит Кацуки. Победа над злодеем теряет всякий смысл. Его рассудок погружается в ужас. Он один, в тишине пустого квартала, с мертвым телом под ногами. Мертвым телом, в котором он видит родные черты. Джиро что-то кричит ему в наушник. Руки начинают трястись, пальцы немеют. Холодный пот покрывает кожу, тело становится липким, неприятным. Ноги ватные, он едва может даже просто сидеть. Воздух становится тяжелым, густым, словно его сдавливает невидимый груз. Голос в голове, холодный и отстранённый, повторяет снова и снова: «Ты мне нужен, потому что на данный момент ты — самый близкий человек Мидории Изуку». Это не его мысли, это чужой голос, вкрадчивый и пугающий, он проникает глубоко внутрь, пробивая защитную оболочку разума. Чувство нереальности усиливается. Кажется, что всё вокруг — это сон, кошмар, из которого он никак не может проснуться. Он хочет закричать, но голос застревает в горле, превращается в хрип. Он хочет убежать, но ноги отказываются слушаться. Он зажат в невидимые клещи паники, беспомощный и одинокий, лицом к лицу со своим собственным ужасом. Время замедляется, тянется бесконечно долго, каждая секунда кажется вечностью, наполненной ужасом и безысходностью. Его мир сузился до ощущения собственного сердцебиения, непрерывного, напористого, болезненного пульса ужаса. Он видит маленького Кацуки перед собой, он тычет пальцем на своё взрослое тело и спрашивает, почему его грудь разорвана. Изуку не слышит, что ещё он у него спрашивает, так как собственный крик и вой глушат его детский голос. Маленький мальчик отчего-то смеётся, выпячивает свою грудь вперёд и говорит что-то о том, что он сильнейший. У Изуку начинается истерика. Из глаз льёт ручьём, он пытается оттолкнуть ребёнка, но тот липнет. Воздуха критически не хватает. Он пытается ползти к трупу, но тело слабо слушается. Слова маленького Кацуки сменяются его собственными всхлипами и тяжёлыми странными звуками. Он тянет руку, стремясь коснуться хотя бы ботинка тела Кацуки, но над самым ухом раздаётся звонкий голос, который Изуку не может распознать. Перед глазами сплошная муть, он видит только силуэты. Его тело судорожно трясет, он не слышит, что ему говорит чёрная тень со светлой головой. Он сам что-то кричит, растерянно вырываясь из внезапной хватки, но вдруг чувствует как тело ударяет электрический ток из этих самых рук, которые сжимают его плечи. Денки вырубил его тогда. Из всех троих парней, что там были, только он понял, что именно спровоцировало Изуку. Шото и Кацуки нагнали следом, но выбить объяснений и понять, почему Деку потерял сознание, не смогли.

***

Романтические отношения в фильмах и манге, которые дисками и журналами пылятся на полках отцовского дома Бакуго, не предугадывали вариант того, что после кульминации чувств и начала нового этапа, один из пары будет вести себя до боли обыкновенно. Перебирая наспех пальцами страницы очередной книжки Кацуки думает о том, что где-то должен был оступиться либо понять всё неправильно. На его затылок ложится лёгкая женская рука, сгребающая волосы в слабой утешительной хватке, а сама её хозяйка шумно выдыхает, устало садясь на край кровати сына и немного выглядывая через его плечо на чёрно-белые страницы. Изуку улыбается ему красиво. Каждый день он делает свой минимум, чтоб давать Кацуки чувствовать себя вовлечённым в свою жизнь, но последний едва ли может назвать это достаточным. Его глаза медленно закрываются, а звуки кажутся искусственными. Он смотрит вглубь себя, но видит только стеклянный турмалин повсюду. Он заблудился в лабиринте, куда сам же себя и загнал. Мицуки узнала первой. Кацуки позаботился об этом в первый же день, чувствуя прилив уверенности и силы, на фоне которой отступил страх. Мама отреагировала более, чем сдержанно, ласково улыбаясь и поздравляя глупого сына с обретением кого-то важного в своей жизни. Нельзя сказать, что женщина не подозревала. Нельзя сказать, что не Мидорию. Она просто приняла выбор сына, как факт, и не стала выражать никаких возражений. Какие они вообще должны были бы быть? Она бы хотела внуков, хотела бы сыну свадьбу, хотела бы зваться бабушкой, но больше она хотела видеть Кацуки счастливым. Выбор без сожалений для неё остался единственной опцией. В конце концов, на подкорке сознания она и так понимала, что терпимее Изуку никто не сможет воспринимать её дурачка. И вот, вторую неделю подряд по пятницам её дурачок заходит в гости и теряется в своей комнате, бегая глазами по зачитанным прежде до дыр строчкам и водя пальцами по слегка затертым поверхностям. Он выводит какие-то линии текстовыделителями, кладёт закладки, что-то и вовсе выписывает или делает снимки на свой телефон. А взгляд его только тускнеет каждый раз, когда он закрывает мангу и книги на страницах, где красивыми пышными иероглифами выведено слово «конец». Блондин смотрит, словно это имеет ужасающую важность для него, неопровержимое доказательство чего-то скрытого в его алых радужках. Он с хлопком закрывает последнюю книжку, отбрасывая её себе на кровать и откидывается сам назад, чувствуя спиной, облаченной в геройский костюм прохладность постельного белья, а лбом аккуратную руку матери, бережно поглаживающую и выражающую заботу. Она смотрит с открытым сочувствием, совсем слабо улыбается, а дверь в комнату с тихим шелестом о недавно положенный ковёр открывается. Масару заходит тихими шагами, садясь по другую сторону от сына и ласково сжимая его оголенную от перчатки ладонь. В такие моменты, случайные и глубокие, Кацуки чувствует нужду открыть душу, а ещё поблагодарить судьбу, что она уберегла его родителей и ведёт его по жизни рядом с ними. Кацуки не жаловался, да и не на что, но Мицуки и Масару под кожей ощущают его напряжение и тревогу. Они стали говорить меньше, когда доходит до личных вещей сына, но подталкивают его говорить самостоятельно. Перед уходом в последнюю пятницу блондин таки сказал, что его беспокоит. Изуку, который снова ведёт себя повседневно и непоколебимо. Его глаза не выражают ничего, кроме дружелюбия и немого восхищения, но ему не удаётся считать любви или нежности. Кацуки соврёт, если скажет, что его этот факт волнует меньше, чем приближающаяся летняя поездка в Штаты на специальное задание, подаренная Метким Стрелком на день рождения. И нет, Кацуки не ждал, что Изуку будет теперь на него вешаться, раздвигать ноги или безудержно флиртовать, но он надеялся хотя бы на то, что он даст ему почувствовать вкус отношений. С момента того, как Мидория сиганул прочь из чужой квартиры после звонка матери, прошло уже две недели, и ни разу за всё это время Бакуго не увидел той самой искры в турмалиновых глазах. Он смотрел внимательно, почти пристально и не моргая, но больше, чем обычных разговоров, улыбок и случайных касаний выбивать не получалось. Не сказать, что Кацуки и сам-то проявлял инициативу. Он стал куда более закрытым, практически неловким и капельку неуклюжим рядом с брюнетом. Он смотрит на него с неприкрытым обожанием, но языком может только высказать пару «лестных» комментариев касательно чего угодно, но не больше. Ему слишком стыдно или страшно, или странно пытаться поговорить о случившемся. Ровно так же, как и выдвинуть Изуку свои претензии касательно того, что он тоже даже не пытается пойти на разговор, при том что это он — один из двух, у которого постоянно рот не закрывается. В сердце блондина даже успела появиться какая-то смута, но он её старательно откидывал прочь, когда Мидория каждый вечер звал его на совместные патрули и так очаровательно улыбался, что воздух из легких вышибало напрочь, оставляя только сладостный осадок духовной близости, что установилась между ними уже как два десятка лет назад. Изуку даже отнесся с пониманием к тому, что Динамит стал приходить в академию на обед или выискивал его в учительской между уроками. Учитель только совсем ласково улыбался, спрашивая о причинах визита, и продолжал работать, быстро ведя какие-то учебные записи либо печатая что-то на компьютере. Единственное, что на какое-то время заставило сердце Кацуки сжаться в томной натяжке, так это демонстрация своего нового костюма. Динамит, с шикарной подтянутой фигурой, крупными округлыми плечами, появился перед Деку на одном из крайних патрулей в новом костюме, что отличался от прошлых оголенными плечами, но сохранивший высокий ворот. Изуку тогда банально растерялся. Между темными крышами было сложно разглядеть цвет лица младшего, но Кацуки определил чётко его пылающие скулы и расфокусированный взгляд, мечущийся между красивыми плечами к обтянутой груди и талии. Блондин знал, что хорош, знал, что получит пару комментариев, больше смахивающих на комплименты, но не знал, что Изуку возьмет себя в руки через каких-то пару минут и продолжит вести себя обыкновенно. Кацуки смотрит на него любовно, выражая взглядом всю скрытую нежность, но стоит учителю посмотреть в ответ, как взгляд теряется где-то между брюнетистыми вихрами, на россыпи веснушек, на красиво завязанном галстуке — где угодно, но не в зелёных радужках, которые отдают лесом и безмятежной пустотой, в которую блондин падает каждый раз, не рассчитав свои силы. Мидория слабо улыбается на это и отворачивается, оставляя ветру ласкать чужие пряди и целовать порывами бледное под светом уличных фонарей лицо. Они ходят несколько часов по забитому людьми городу, думая каждый о своём. У Изуку снова залегли темные круги под глазами, его внешний вид кажется снова более хрупким, и Кацуки действительно спрашивает того о качестве сна и преследующих кошмарах. Младший только безмятежно смотрит вдаль, отмахиваясь какой-то дежурной фразой и так приторно сладко проводит рукой, облаченной в наручи костюма, по оголенному плечу Динамита, что тот задерживает дыхание, сбивая его ритмичность и координацию. Он неловко отворачивает голову в сторону, не желая раскрывать свой внезапный румянец, а Изуку мягко посмеивается, наверняка о чём-то своём, далёком от нужд своего новоиспеченного парня. В книгах это называется предвестником романтического нечто, что вскружит головы обоим. Кацуки едва ли может сказать, что Изуку ведётся на этот сценарий, пусть сам и загибается внутри, стоит тому только посмотреть на него чуть нежнее, чем ожидается в моменте. Бакуго подводят ноги, руки, сердце, слух, обоняние. Он теряется и улыбается, словно не в себе, но закусывает щеки изнутри, чтоб не выдавать до жуткого детские эмоции. Он не думал, что будет чувствовать себя настолько иначе. Ему казалось, что войти в отношения будет так же просто, как и сделать новый вдох. Но стоит теперь подумать о том, что Изуку стал его парнем, стоит только посмотреть на его веснушчатое лицо после этого, как в груди раздаётся грохотом, оглушительным набатом, сердцебиение, которое успокоить может только время либо же затяжной сон. Ровно вместе с этим уникальным чувством, вместе со стекающим по стеклянным капиллярам волнением от возможного будущего, в душе Кацуки разлился страх. Огромным алым пятном он застелил мраморный пол его рассудка и скользкими каплями начал стекать в глаза. Изуку усугублял это положение. Его обычное поведение, стандартные разговоры, внезапные дела стали собираться отдельными артефактами в запыленном сундуке, который Кацуки везде носит на своей спине. Он запоминает каждое слово, каждый отказ, каждую неловкость и пытается уложить всё вместе в пазл, который, кажется, видит только он сам. Мысли подкрадываются с ножами со спины. Блондин не смог уклониться дважды или трижды, поддаваясь соблазну страдания. Как он вообще может хотеть Изуку после всего того дерьма, что с ним сотворил? Насколько эгоистичной мразью нужно быть, чтоб окружать Изуку своим присутствием после того, как сам желал ему спрыгнуть с крыши, как называл его ничтожеством, как пытался смешивать с грязью, называя пылью на дороге. Насколько раздутое эго нужно иметь, чтоб поверить в то, что какие-то несколько лет самобичевания и попыток всё исправить, помогут завоевать его сердце. Кацуки думает об этом в свободное от мордобития и робкого присутствия Изуку время. После они не видятся почти неделю. Каждое сообщение и звонок Изуку принимает, но разговор может едва ли сдвинуться с мёртвой точки. Кацуки слышит его отстраненность, чувствует, как мысли того витают где-то далёко от насущных тем, замечает продолжительные паузы, которые не получается счесть за комфортные. А в животе завязывается противный мерзкий узел, отдающий острой болью по всему организму. В голову лезут паскудные сценарии, а сам Кацуки, ощущая потребность всё выяснить, только плотнее сжимает зубы, боясь нарваться на ответ, который его не устроит. Он не считает, что имеет право высказывать недовольства уже теперь. На подсознание давит малыш-Изуку, бегущий за ним следом, но получающий отталкивающие жесты, оскорбления и вспышки прямо в заплаканное лицо. Блондин до боли сжимает ладони в кулаки, ощущая рвотный позыв, но терпит и его тоже, боясь того, что час расплаты пробил только сейчас. Возможно всё это время Изуку принимает решение на их счёт. Может, он старается мыслить рационально и опираться не только на факты, но и на собственные ощущения. Может, Кацуки и смог бы это выносить ещё какое-то время, но не видя младшего уже пятые сутки, его бутылочка с волшебной жидкостью, которую он прозвал «терпение» начала давать трещины от сухости внутри. Кацуки вваливается в субботу прямо перед уроком у 1-А в кабинет и усаживается за одну из передних парт, пустующих без студентов, которых Айзава выгнал сразу же при поступлении. Он смотрит грозно, почти раздраженно на учителя, забегающего в кабинет со встревоженным выражением лица и нелепо разбросанным прядям на макушке. Он что-то пыхтит, неловко перебирая свои тетрадки и просит старосту сообщить о посещаемости одноклассников. Не смотрит на класс, но класс смотрит на него. Кацуки уж точно, детально определяя характеристики внешнего вида учителя и его совершенно потерянный духовный настрой. Изуку выглядит мрачным, до мерзкого уставшим и отчасти не ухоженным, выравниваясь в спине и всматриваясь в лицо старосты, быстро отчитывающегося за второй партой у окна. Взгляд Мидории цепляет Динамита практически случайно, тут же расширяя зрачки и приоткрывая рот. Сенсей замирает, собирая мысли в кучу, но не выжимает из себя ничего большего за вскинутую в удивлении бровь и смутное «Каччан?». Кацуки был бы не против ответить что-то ненавязчивое и без явной обиды, но глотку разрывает от застрявших в ней слов непонимания того, что происходит. Его брови только сильнее хмурятся, а из-под ладошек, спрятанных в карманах костюма раздаются мелкие хлопки, напрягающие слух. - Сенсей, ты продолжай меня игнорировать. Считай, меня здесь нет, - почти шипит блондин, а его алый взгляд набирает густой кровавый оттенок. Изуку никак не выдаёт себя и свои решительно сбитые с толку механизмы. Он смотрит пару длительных секунд на гостя, после откашливается и начинает говорить уже чуть выше и к классу. Учитель начал урок, принимая визит Динамита за очередную прихоть. По его скованным движениям и скачкам интонации Кацуки слишком легко приходит к выводу, что Изуку некомфортно. Он находит это удовлетворительным, закидывая ноги на парту и покачиваясь на стуле, демонстрируя своё положение. Мидория спускает ему с рук и это тоже, пусть блондин и получает пару вопросов шепотом от Эри и Коты, но не торопится отвечать. Ему до одури симпатична неловкость Изуку и его вынужденная улыбка, чуть более выраженная осанка и резкие движения руками, словно до этого Каминари ударил по нему зарядом. Он считывает это за свою месть, упивается возможностью подействовать на нервы и слегка поиграть с авторитетом сенсея перед учениками. Кацуки на подсознательном уровне понимает, что кто-кто, а 1-А пропитан к своему Деку глубочайшим уважением, поэтому касательно последнего пункта можно и не беспокоиться. Черти на плечах блондина качают ножками, блондин же качается на стуле, проходясь бесцеремонным взглядом по спине Изуку, стоит тому снять пиджак и вернуться к доске. Он вырисовывает формулы, отбивает мелом громче, чем нужно. Кацуки же вырисовывает у себя в голове сценарий того, как он объяснит свой приход. В лабиринт мыслей суются тоскующие чувства, которые требуют проглотить обиду и оскверняющую всё между ними обыденность Изуку, потому что… он выглядит безобразно. По всему его внешнему виду заметно то, что он откровенно устал. Его речь иногда сбивается, он часто оборачивается лицом к классу, но его взгляд расфокусирован, а зрачки кажутся жрущими радужки. Изуку старается звучать бодро, но по нему едва ли заметны последствия утренней тренировки или чем он теперь занимается по утрам, чтобы взбодриться. Кацуки кажется, что он даже может уловить запах кофе, при том что брюнет его недолюбливает, но, кажется, решил прибегнуть к нему, как к методу воскрешения своей энергичности. Ни разу это не сработало. Бакуго видит это по дрожащей левой руке учителя, когда он берёт в неё учебник. С другой стороны, почему Кацуки вообще должен молчать? Почему он должен простить Изуку то, что он ведёт себя так буднично, будто сам не залез к нему на колени уже почти тремя неделями ранее, а до этого не признался во взаимных чувствах? Изуку смотрит на него слишком обычным взглядом, слишком повседневным, таким как всегда. У Кацуки аж кровь закипает, стоит только встретиться с этим взглядом и пульсирующими от усталости и напряжения зрачками. Ему в груди так тесно и обидно, что хочется вырвать рёбра, вот только он не может себе гарантировать мгновенное умиротворение или избавление от увесистого ощущения ненужности. В голову отдаёт паршивым писком, Кацуки морщится, приобретая ещё более зловещий вид. Мидория чувствует тяжесть алого взгляда буквально спиной, но он через пару минут иссякает, когда блондину приходится прибегнуть к экстренному решению выпустить пар не на Изуку. В этот раз он пришел подготовленным. Из форменных штанов он достал свой телефон, зная точно, что все три линии студентов всех рядом, что сидят позади него, смогут и, скорее всего, будут заглядывать к нему в экран. Он этого и добивается, открывая официальную страницу агентства Джинса и разглядывая последние свежие новости, в которые всего часом ранее попала пара-тройка уж очень занятных снимков. Девушка, сидящая позади блондина удивленно охнула, на что учитель отреагировал молниеносно повернувшись лицом к аудитории. Он, естественно, заметил испуг в глазах ученицы, естественно, увидел взгляды остальных студентов, которые не успели отвести свой любопытный взор от Динамита, но не заметил сдавленной ухмылки самого профи, спрятанной за высоким форменным воротом. Изуку сделал нежнейшее замечание классу и попросил Кацуки убрать телефон, чтобы не отвлекать ребят. Блондин посмотрел на него почти уничижительно в ответ, с толикой презрения и разочарования, когда брюнет намекнул, что Бакуго мог бы расположиться и в учительской. По его и без того задетому эго это ударило с лаской, но приторной — он возвёл брови вверх, тыча учителю средний палец. Изуку только вздохнул на это, потому что старший хотя бы убрал телефон. Вторая идея была до примитивности банальной. Кацуки имел при себе маленький блокнотик в этот раз, откуда можно было бесшумно вырывать листы. Он сложил парочку из них в занятные оригами и пустил прямо по молодому сенсею, который искренне пытался сделать вид, что не ощутил, как один из бумажных дракончиков влетел ему в вихры и застрял там. Он смахнул его а-ля случайно, так же повторяя непоколебимое поведение. Блондин злостно поиграл желваками. Сбросить подкипающую обиду никак не выпадало возможности. Всё даже как-то усугублялось отстранённостью Изуку и его попытками игнорировать чужое присутствие. Кацуки скрипнул полом, откидываясь на стуле. Раздражение Кацуки клокочет внутри. Изуку, несмотря на их вроде как отношения, остаётся непроницаем, словно статуя Будды. Блондин решает сменить тактику. Он поднимает руку, резко выравниваясь на стуле, привлекая внимание учителя. Тот вопросительно вскидывает бровь, когда оборачивается к ребятам. - Сенсей, можно мне выйти в туалет? - он тянет с ощутимым раздражением или же с самим желанием раздражать. Изуку, не отрывая глаз от его алых, коротко отвечает: - Нет. Цепляет его серьёзность интонации, его уверенность в голосе и едва ощутимое недовольство. Кацуки вдруг чувствует, как мысли плавно вытекают прочь из головы: - Почему? Не хочешь терять меня из поля зрения даже на такое короткое время? Легкий румянец, сжатые губы — вот и весь показной контроль. Кто-то из девочек сдавливает удивление, скомканное в невольный удивленный вздох. Парни стараются держать лица, но вот Кацума, сидящий по левую руку от Динамита, покраснел вдруг так густо, что пришлось отвернуться к окну. Изуку мнётся, но поднимает взгляд, выдавая для уже ощутившего на вкус победу Кацуки неожиданное: - Могло бы быть и так, но это Вы ко мне пришли на урок, Динамит-сан, а не я к Вам, так что… - голос учителя заметно понижается, а сам он отворачивается обратно к доске, - кто кого ещё не хочет терять из виду. У Кацуки отдаёт внезапным жаром в области живота. Кто-то в кабинете тихо смеётся, блондин узнаёт по голосу Коту. Изуку продолжает вычитывать свой материал, вырисовывая на доске очередные символы, вот только Бакуго замечает, как соблазнительно уязвимо иногда подрагивает чужая рука. Это великолепно, потому что буквально кричит о том, что младший тоже переживает сейчас эмоции, возможно, даже лёгкую бурю. Оскал ползёт на лицо сам. - И тем не менее Вы не дали мне даже покинуть кабинет на какую-то минуту, так что оспаривать Ваши слова можно долго и нудно, - говорит он ненавязчиво, отслеживая как тяжело Изуку вздыхает у доски. Ответа не следует, учитель продолжает объяснять материал. Он говорит почти полчаса, а после начинает вызывать студентов по желанию решать задания. Изуку нарочно избегает взгляда Кацуки. Нарочно игнорирует его эмоции, но не нарочно вызывает его самого к доске, когда блондин посмеивается со стиля решения Котой какого-то элементарного уравнения. Не назвать это даже насмешкой, скорее совет, но Изуми так стушевался, что у его учителя сработал защитный рефлекс. Он посадил парня на место, а сам грозной тучей стал нависать возле Динамита, который, естественно, с уверенным видом двинулся решать детскую задачку на виду всего 1-А и, естественно, решил её как дважды два, победоносно закидывая подбородок куда повыше, встречаясь с прихотливым учительским взглядом. Изуку выглядит недовольным и даже не спешит прощать выходку, всучивая Бакуго свой учебник и «любезно» прося того решить уравнение со звёздочкой: - Надеюсь, это будет не слишком просто для Вас, Динамит-сан, - псевдо-учтиво тянет учитель, хлопая оленьими глазами. По помаркам в учебнике Кацуки быстро соображает, что даже у самого Изуку были проблемы с решением, так что нутро сжимается в предвкушении. Он не посещал математику вот уже добрые восемь лет, откинув её в мусорный ящик в своей голове, а теперь рисковал вспомнить её во всех красках, лениво переписывая само уравнение на доску. Мидория следит за каждым его движением, невольно иногда сосредотачиваясь на переливах мышц рук, которыми Динамит пишет и держит учебник. Ему становится почти совестно, когда старший передаёт ему книгу обратно в руки, особо резким взглядом проходясь по пятнам под глазами. - Что-то не так, сенсей? - едко тянет Бакуго, а у Изуку совесть ударяет с новой силой где-то между виском и коленной чашечкой, чёрт его подери. Он физически не сможет простить себе инициативу попытаться выставить своего любимого героя, особенно, когда это его Каччан, в неудачном свете. - Эта задача! - громче, чем ожидалось, заговорил Мидория, - она требует особенного анализа! Мне бы хотелось, чтобы вы, ребята, - он поворачивает голову к классу, - попытались решить её самостоятельно сейчас! А после мы, вместе с Динамит-саном, если он захочет, конечно, объясним вам решение! Кацуки возводит бровь вверх, перебирая в голове новые слова. Изуку спассовал, это понятно. Он ссыкло, это тоже понятно. Он пожалел Кацуки, чтобы тот не облажался — это прямо по больному, но класс уже согласился и послышался гул карандашей по бумаге. Блондин только цокнул на это и на то, как Изуку ловко всучил ему учебник обратно, перевернув страницы на часть с готовым решением. Это уже ни в какие рамки, так что старший почти воспламеняется, начиная поджигать корешок книжки вспотевшей ладонью, как его вдруг прерывает звонок. Изуку выдыхает слишком громко и расслаблено в этот момент. Когда студенты записали домашнее задание, когда Изуку покинул кабинет, когда утащил за собой Кацуки, быстро сообщая о том, что его поведение сегодня это что-то с чем-то — тогда-то его самого и уволокли в сторону отдалённой лестницы, вжимая в стенку и лишая возможности что-то быстро сообразить. Мидория редко моргает, пытаясь собраться с мыслями, пока блондин рвано дышит, почти выдыхая свою ярость в громких исходящих потоках воздуха. Запах нитроглицерина ударяет по рецепторам младшего, но он неосознанно начинает вдыхать только глубже, перехватывая за кисть руку Кацуки, которая держит его за локоть. - Что-то случилось, Каччан? - осторожно начинает Изуку, с почти ужасом осознавая, что чувствует чужое дыхание у себя на губах. Между ними приличные тридцать сантиметров, но приличными их считает наверное только слепой и глухой. Перед Бакуго стоит дилемма, которую решает его же предложение тогда, в комнате Изуку, говорить друг другу обо всём, что есть на уме. Такое решение должно стать наглядным примером, показать готовность и зрелость, поэтому Кацуки глотает кислоту, которую подготовил специально для плевка, и пытается стабилизировать голос: - Ты какого чёрта меня игнорируешь? - красноречиво получается, но Изуку, по всей видимости, не улавливает суть вопроса, ещё шире раскрывая глаза и чуть наклоняя голову в сторону. - Не светишься на патрулях, отвечаешь на отъебись, когда созваниваемся или списываемся. Я приперся сегодня, а ты ведёшь себя, будто я пустое место. Даже то, как ты смотришь… Старший отходит на шаг и отпускает чужую руку, беспокоясь о том, что рискует показаться снова слишком грубым. Ему искренне не хочется чтоб Изуку воспринимал его как незрелого ребёнка, который только-только пытается научиться понимать, где находятся личные границы других людей и почему их нельзя нарушать. Он пихает свои руки в карманы штанов, надеясь там спрятать свою подступившую неловкость и сомнения. - Ох, Каччан, - соскальзывает с умиротворенным выдохом, - я уже испугался, что что-то страшное случилось. Бакуго моргает пару секунд, будто что-то в глаз попало, а потом начинает сильно сомневаться, что выбрал правильного человека себе в партнеры, потому что это «нечто», со своими уставшими глазами, дурацкими шрамированными руками, которыми он поправляет не менее дурацкие вихры, сейчас конкретно либо тупит, либо сбрасывает обороты. Кацуки ведётся на внезапную мягкую улыбку, слегка робкую и с лёгким извинением, отпуская ситуацию развиваться своим чередом. - У меня появилось очень много дел, с которыми нужно разобраться, - брюнет возводит на него свой полный сожаления взгляд, и кто-то из них теряет остатки раздражения. - Так как я один из немногих учителей, которые не являются классными руководителями, то на меня взвалили некоторые задания, связанные с подготовкой к спортивному фестивалю. Кроме того, директор Незу попросил всех поднажать на измерение знаний студентов, поэтому у них прибавилось промежуточных экзаменов и дополнительных проверочных работ, которые я еле успеваю подготавливать и не успеваю проверять. А ещё я… - Это всё очень здорово, Изуку, - перебивает его грубоватый голос блондина, - но в чём была проблема мне об этом всём дерьме сказать? Или ты решил, что я экстрасенс? У Изуку слетает с губ с некоторой задержкой: - Каччан, я не думал, что это станет проблемой… И это одновременно неправильно, но и имеет смысл. Кацуки и сам улавливает то, что, должно быть, перегибает, что загнался, что позволил мыслям руководить собой, но вместе с тем ему так до кислоты на языке неприятно, что нужда это прояснить оказывается тяжелее на весах Фемиды. Ему до банального хочется обидеть в ответ, заставить Изуку поморщиться, выудить такие же чувства в нём самом, но блондин держит эту основную массу горечи в себе, позволяя ей только слабой струёй вытекать изо рта: - Ещё бы не думал. У тебя весь мир крутится вокруг твоей «крутой» работы, да? - Каччан, ты начинаешь грубить. Мидория не выглядит обиженным, но сводит в напряжении брови и смотрит несколько хищно. Его лёгкость куда-то испаряется, хотя сейчас старший сомневается, что какая-то лёгкость вообще могла быть в одном пространстве с брюнетом, если внимательно присмотреться к его помятому виду. Нужно бы спасать ситуацию. Возможно было бы неплохо извиниться или замять тему, но Кацуки до чесотки хочется договорить, раз уж он начал. Его губы смыкаются, подготавливаясь извергнуть что-то кажущееся отвратительно уязвимым и интимным, но он вынуждает себя верить в то, что в этом нет никакого греха. В любом случае, если не Изуку, то кому ещё он сможет это сказать? - Ну извини. Не могу подбирать ласковые слова, когда меня три недели с момента, как мы вроде как стали парой, отшивают. Словно груз с плеч свалился. Кацуки готов поклясться, как он услышал грохот от падения и скрип железа по полу во внутренних коридорах его забитого хренью мозга. - Что? - Что именно «что»? - Кто тебя отшивает, Каччан? - Ты, блять. Изуку снова меняется в лице. Теперь он выглядит каким-то напуганным, совершенно растерянным, с явным непониманием происходящего. Он смотрит как-то недоверчиво и тянет руку к чужому лбу, снова удаляя между собой и Кацуки никому не нужное расстояние. - Когда это я тебя отшивал? Ты ударился головой где-то? - Мидория прикладывает ладонь к чужому лбу, пропихивает её под высокий форменный ворот, чтобы проверить температуру шеи с излишне обеспокоенным видом. Бакуго не знает, зачем позволяет ему это. - Ты нормально себя чувствуешь? Тебе вкалывали анестезию? - Тебе сейчас будут вкалывать анестезию, потому что ты, задрот, футболишь меня всю эту неделю. За предыдущие две ты даже ни разу не заговорил о произошедшем, а сегодня вёл себя так, будто я навязываюсь. Калейдоскоп смешанных эмоций переливается на веснушчатом лице, а сам Изуку пытается глотать воздух, открывая и закрывая рот, неловко хлопая ресницами. Видимо, не только старший не ожидал от себя откровений. - Ты преувеличиваешь! Какой ещё «навязываешься», Каччан? Если бы ты хоть раз в жизни навязывался, то я был бы только рад, но ты этого не делаешь! - А-а! Так мне нужно в трусы тебе лезть, чтобы ты был рад или что? - Ты перекручиваешь мои слова! - Так раскрути их, сенсей, сделай одолжение! - А вот и раскручу! - Вот раскручивай! - Раскручиваю! Изуку делает тяжелый вдох, временно закрывая глаза. - Ты, Каччан, прав в том, что я должен был уделять тебе больше времени, я согласен. Некрасиво было вести себя так… Стоп. А как я себя вёл? - его глаза внезапно распахиваются и выглядят ну очень уж воинственно. - Что я не так сделал? Кацуки фыркает на это, не скрывая злобы. Скрещивает руки на груди и в повелительном тоне заявляет: - Кретин! Ты вёл себя, как всегда! Блондин задумывается ещё раз над тем, а не хуйню ли он сморозил только сейчас, когда Изуку с откровенным конфузом и, как кажется, толикой презрения выискивает на его лице доказательства честности высказывания, а не попытку его жестко затроллить, потому что иначе брюнет не может объяснить себе претензию Бакуго. - И что в этом плохого? Было бы лучше, если бы я шугался тебя? - выдаёт он как-то смято и скорее на пробу. - Да при чём тут «шугался»! Ты даже не краснел ни разу! Ведёшь себя так, будто тебе совершенно насрать на то, что я тебе признался! И в турмалиновых глазах загорается ясность. - Ты думаешь, что ты говоришь, Каччан?! В каком смысле мне вообще может быть плевать на твои чувства?! - Ты даже смотришь на меня как всегда! - В смысле «как всегда»? - Да будто нет в тебе никакой любви! Как смотрел на меня до этого, так и продолжаешь смотреть! - Может это потому что я всегда смотрю на тебя с любовью?! Поэтому ты и не замечаешь разницы? Кацуки внезапно закрывает рот, открывает его, а после захлопывает обратно. Слова не подбираются, в отличии от осознания либо ещё чего-то остро-приятного и тягуче-горького где-то прямо на кончике языка и под рёбрами. Он чувствует как загораются пламенем его уши. Получается только фыркнуть в сторону. Изуку понимает и сам, что смог попасть в важную точку. - Слушай, мне очень жаль, что мы вот так с ходу не поняли друг друга, - примирительно начинает брюнет. - Мне бы хотелось избежать такой ситуации, но, Каччан, мне правда показалось самым лучшим вариантом вести себя так, будто ничего между нами не изменилось. Я правда думал, что для тебя это было бы наиболее комфортно. Я не допускал даже того, что тебе захочется поговорить об этом или… - Ой, да заткнись. Я тебя услышал. - Не до конца. Я ещё не успел рассказать тебе о ещё одной причине, по которой я на этой неделе стал так занят, - Изуку растягивает губы в неуверенной улыбке и смотрит, ну, слишком по-щенячьему, чтобы Кацуки не смог бы расплавиться под пьянящей дурью этих турмалиновых глаз. Он хочет сбить тему. Старший ведётся. - Что там у тебя? - Я прислушался к твоему совету и поговорил с директором Незу. - О чём? Кацуки вопросительно вскидывает бровь и смотрит на сияющее лицо парня напротив испытывающую минуту, когда в голову ударяет молния. Блондин внезапно раскрывает глаза шире, а губы ползут в широком оскале. - Пиздишь! - срывается у него слишком радостно, но Изуку улыбается ещё искреннее, приближаясь на крупный шаг ближе, оставляя между ними почти ничего. - Да! Директор сказал, что в следующем семестре я смогу попробовать себя в «Геройских делах»! Мне будут давать всего несколько уроков в месяц для каждого класса геройского факультета, потому что мне нужно будет набраться опыта, но… Это так круто, Каччан! Я так рад, что смог попросить об этом! - Я говорил, что тебе нужно просто воспользоваться своим языком, придурок! Ты бы так и сидел со своей математикой! - Да, ты прав! Ты подтолкнул меня к этому! Теперь мне нужно будет составить планы уроков, рабочую программу, примеры экзаменов и… - И ты, конечно, решил начать заниматься этим всем именно сейчас, - Кацуки театрально закатывает глаза. Изуку молчит с секунд пять, пока его щёки заливает мягкий румянец. - Ну, просто я так рад! И мне хочется поскорее влить это всё в свои будни! Это так примитивно и в стиле Мидории. Дурацкое желание поскорее со всем разобраться, поскорее взвалить всё на себя, поскорее того и этого. Вот только есть осадок, корень которого блондин нащупывает быстро, пробираясь сквозь терни сладких слов и новостей. - Допустим. Но, почему ты мне раньше не сказал? - получается относительно холодно, и Кацуки даже кажется, что он смог ощутить, как застал младшего врасплох, но тот начинает быстро оправдываться: - Я хотел рассказать сегодня вечером. Хотел позвать тебя к себе домой, если ты не против. И мама будет рада тебя увидеть. Она тоже ничего не знала, поэтому я хотел рассказать вам двоим, а потом позвонить Всемогущему. Бакуго стоит столбом со скрещенными руками с какую-то минуту, чувствуя как растекается краска по его ушам. Он ощущает внутривенно что-то неправильное, не до конца искреннее, но его излишне подкупает бархатный голос, между строк которого читается сладостное «верь мне, Каччан». Он обволакивает, оттягивает тяжелые вязкие мысли в сторону, оставляя блондина безоружным. Ему не нравится такое положение, но он едва ли может ему сопротивляться, потому что сердце впервые за неделю так живо бьётся о свою клетку, испуская вибрации по всему телу. - Так ты, ну типа, не жалеешь, что мы начали, ну, встречаться? - скомкано и неловко спрашивает Кацуки. - Никогда бы не подумал, что ты умеешь такое спрашивать. - Ой, да пошел ты.

***

Джинсовый геройский костюм, точная копия оригинального костюма, сидит на Динамите до ужаса потрясающе. Изуку пускает слюни на последнюю и одну из всего нескольких фотосессий Кацуки весь перерыв на обед, сидя в учительской на своём месте. На всех фото они вместе с Бест Джинистом. Скорее всего, это рассчитано на привлечение внимания к агентству, а Хакамата ещё таким образом пытается улучшить образ Динамита в глазах общественности. Под одним из фото стоит подпись, что джинсовый костюм это подарок Джиниста своему младшему коллеге. У Мидории дрожат руки, он снова увеличивает изображение Кацуки, проходясь слишком пристальным и хищным взглядом по всему его телу, особенно внимательно разглядывая шикарные оголенные плечи, широкую выделяющуюся грудь и удивительную врожденную талию. Если бы Изуку стоял, то его ноги бы подкосило. Если бы лежал, то в голову бы ударили дурные мысли. Он откидывается на стуле, откладывая свой бенто на какое-то время, а в голове всплывает утренний образ Кацуки, злого и озабоченного своими переживаниями касательно, о Боже, их отношений, что будоражит рассудок и пускает по всему телу мелкую дрожь. Изуку искренне не понимает, чем заслужил такое благословение. Кацуки всегда был достаточно закрытым в проявлении своих эмоций. Яростные вспышки, которые приписывают к приступам гнева, мало что имеют с его настоящими чувствами. Изуку бы предпочел их относить к защитной реакции или, как минимум, к побочному эффекту причуды. Первый вариант звучит очень подходяще, а второй используют те, кому до понимания характера блондина уж очень далеко. Часто его злость это и просто переживания, и просто привычка. Изуку знает, что Кацуки себя корит за некоторые особо бурные проявления и грубость в отношении близких, поэтому не может его осуждать или злиться в ответ. Намного больше смущала бы замкнутость и нежелание открываться ни при каких обстоятельствах. Но сегодня, сидя в кабинете и проворачивая наивные проделки, Кацуки пытался подобрать ключик к описанию своих чувств, пытался подтолкнуть Изуку к их пониманию, а после и вовсе взял себя в руки и вывали всё как есть. Это, блять, Изуку это подкупает. Он растягивается на стуле, слегка покачивается, а на губах играет довольная нежная улыбка, стоит только вспомнить, как горели уши старшего, когда он пытался донести то, что он хочет видеть от Изуку отдачу. Хочет видеть его красную физиономию, хочет видеть смущение, хочет чтобы он красноречиво отвечал на его звонки и сообщения, хочет получать полные глаза любви и это, бля-ять, потому что они в отношениях. Изуку плавится от этой мысли, она разваливает его изнутри жарким, крышесносным ощущением эйфории, но не может отдаться ей всецело, цепляя взглядом у двери в учительскую силуэт Тенко. Кацуки отвратительно красивый. Он подтянутый, мощный, сильный, умный. Изуку всегда сопоставлял его только с самыми лучшими, а сейчас и вовсе выставляет на первую позицию. Такой потрясающий, харизматичный, уверенный, он, просто не может достаться какому-то обычному учителю. К учителю, который уже восемь лет видит призрака человека, давно отошедшего в мир иной, до этого постаравшегося убить этого самого Кацуки. У Изуку идёт холод по спине, но он не чувствует страха. Смотрит ровно в чужое сморщенное лицо, но глаз уже давно на нём не видно — длинные волосы закрывают обзор. Парень часто задумывался о том, почему он всё ещё видит его, почему он появляется время от времени, почему наяву, а не только в кошмарах. Ответ он нашел сам. Тенко — это напоминание того, что Изуку не заслуживает Кацуки. Пока в истории существует день, где Великий взрывоубийственный бог Динамит лежит мёртвым на поле боя; пока существует день, где Кацуки выбрали за живую мишень, потому что безошибочно сочли его самым близким человеком для Мидории Изуку — последний видит в себе угрозу для дальнейшего счастливого существования блондина. Нет гарантий, что история не повторится. Теперь, особенно теперь, когда у Изуку снова есть силы, когда он вернул себе имя «Деку», он может приблизить Кацуки к опасности, может снова подвергнуть его испытаниям, которые в этот раз не зашьет ему на сердце Меткий Стрелок. Поэтому, погружаясь каждую ночь, после признания в любви, в темноту бессонных ночей Изуку не может придумать ничего лучшего, чем держать дистанцию. Он, обычный несуразный парень с кучей проблем в жизни и в голове, и Бакуго Кацуки просто не могут стоять на одном уровне. К блондину можно дотянуться, можно потрогать, но между ними всё ещё львиная доля испытаний, на которые Изуку не готов идти. В любом случае, он не сомневается в том, что рано или поздно Кацуки и сам это поймёт: какой младший обыкновенный и что в нём нет ничего такого особенного, чтобы дать ему самому. Он поймёт это и оставит его одного. С кошмарами и недосыпом, но зато теперь с костюмом, который Изуку боится выпускать из рук, который носит с собой едва ли даже не в супермаркет после работы. В костюме, как хочется верить Изуку, он чувствует тепло всегда нагретых ладоней Кацуки, его заботу и старания. Он хочет оставить только это себе. На самого же Кацуки он не имеет никакого права. Не после того, что он из-за него пережил. - Согласен? - почти шепотом он спрашивает у Шимуры, негативно покачивающего головой у двери.

***

Когда Кацуки спрашивает о том, знает ли Инко об их отношениях, то Изуку быстро тараторит, что был не уверен, что блондин захочет торопить события, поэтому смолчал. Когда Кацуки сообщает о том, что рассказал своим родителям с тот же день, то Изуку не находит что сказать вообще. Он тупит взгляд себе на туфли, бережно прижимая к груди чемодан с костюмом и только изредка бросая невзрачные взгляды на своего водителя, когда он не смотрит сам. Бакуго не выглядит злым. Он не выглядит даже немного удивленным, напротив, ему словно ничем не далось это признание и он готов его принять. Изуку от себя такого обещать не может, когда из губ Кацуки вылетает громкий мат, а сам он внезапно давит по тормозам, крича что-то в духе «тупая кошка». Мидория неловко моргает, замечая как быстро Кацуки выставил перед ним руку, чтобы, в случае чего, младший не поцеловал лицом торпеду, будучи даже пристегнутым, а после выглядывает вперёд на дорогу, замечая бегущую за кошкой маленькую девочку, стыдливо кланяющуюся перед парнями. Бакуго шикает на неё и тычет свободным кулаком прямо в окно, на что девочка только ещё больше краснеет и убегает прочь. Она точно запомнит сегодняшний урок надолго. - Спасибо, - почти бесшумно проговаривает Изуку. Старший с явным возмущением издаёт какой-то сомнительный звук, заранее оповещающий о том, что ни кошку, ни ребёнка он и так бы не сбил, но когда смотрит в сторону брюнета, то смущается следом, замечая свою протянутую перед пассажиром руку в защитной манере. Он убирает её прочь, словно ужаленный и быстро отворачивается, возвращаясь к вождению. Ему не стыдно, но он чувствует себя внезапно слишком заботливым, и осекается. Он не привык к открытым нежным проявлениям, поэтому ему может быть сложно переваривать быстро свои движения и мысли. По крайней мере, так кажется Изуку, когда он отворачивает голову от Кацуки и смотрит на идущих вдоль улицы людей. Они добираются в течение часа, предварительно заскочив в магазин за тортиком. Изуку был удивлён тем, что инициатива была не с его собственной стороны, но после удивился ещё больше, когда Кацуки всучил ему в руки букет нежно-зелёных лилий. Нужно было и самому догадаться, ещё только впервые приценившись к образу блондина, что он хочет произвести хорошее впечатление на Инко, вот только Изуку едва ли может найти этому причину. Бакуго сидит в чёрной просторной рубашке поверх белой приталенной футболки и привычно широких штанах, в которых зелёные глаза узнают тёмные джинсы. Но это даже не самое важное — Кацуки кажется нервным и отвлеченным, слишком крепко сжимающим руль и смотрящим в стёкла дальнего вида. Ощущение складывается, что воздух пронзают тысячи иголок, а сам Изуку под прицелом у каждой из них. Он чуть больше вжимается в кресло, так и не решаясь сказать что-то. - Мальчики, проходите, - радостно улыбается Инко, открывая парням дверь. - Кацуки-кун, какая прелесть! Старший протягивает женщине букет, неловко застревая в дверях. На его скулы ложится полузаметный румянец, который дотягивается вплоть до кончиков ушей, стоит Инко добавить «такой славный мальчик». Кацуки даже пропускает мимо смешок со стороны Изуку. Бакуго, стараясь выглядеть непринужденно, проходит в просторную, залитую теплым светом кухню следом за младшим Мидорией. Аромат домашней еды смешивается с тонким запахом лилий, которые немного неловко держит Инко, бережно разглядывая. Женщина, вся сияющая, быстро набирает воду в вазу, выставляет лилии в центре стола и уже во всю расставляет тарелки. Изуку, с едва заметной улыбкой, ставит торт на поднос рядом с вазой с цветами. - Простите за опоздание, тётушка, - говорит Кацуки, стараясь, чтобы его голос звучал уверенно, но он всё ещё немного напряжен. - Застряли в пробке. Но зато мы успели заехать в магазин. Он кивает на торт, пытаясь скрыть лёгкую нервозность за показной небрежностью. Инко одобрительно улыбается, её глаза сверкают. - Какой ты внимательный, Кацуки-кун! - она ясно улыбается, поглядывая то на гостя, то на букет. - И тортик, и такие прекрасные лилии! Ох, - отвлекается, ловя себя на мысли о кухонных заботах, - Изуку, помоги мне, пожалуйста, с салатом. Изуку, который до сих пор чувствовал себя невидимым наблюдателем, словно призрак в собственном доме, незаметно выдыхает. Он, конечно же, помогает матери. Вся ситуация кажется ему абсурдно неловкой. Кацуки, обычно такой уверенный в себе, в присутствии его матери ведет себя как школьник на первом свидании. Его привычная грубоватая манера общения смягчилась, каждое его движение кажется скованным, каждое слово является тщательно взвешенным, но что самое главное — «тётушка»?! Брюнет старается не выдавать себя, но вся шея горит, и, возможно, сняв пиджак с себя и оставшись в белой рубашке, он сам себя подставил, потому что Кацуки уж точно сзади увидит его покраснение. На деле же одним этим едва ли можно отделаться. У Изуку аж руки дрожат от мысли о том, что блондин стремится сблизиться с Инко, так как они встречаются. Это странно, это чуждо, но так опасно привлекательно, что чужая решимость проскальзывает под пальцы, сжимает так крепко, что сердцу негде биться. Младший возвращается в реальность только когда мама сообщает, что хватит нарезать огурцы. Изуку неловко кивает ей, ощущая фантомную усмешку наверняка заметившего его смущение Бакуго. За ужином Кацуки изо всех сил старается вести диалог с Инко. Он рассказывает о своих последних миссиях, описывая свои геройские подвиги с нескрываемым отвращением к преступникам, но абсолютно точно пропуская сквозь пальцы огромное количество жестоких нюансов и крови, о которых особо не хочется распыляться перед гражданскими. Он щедро приправляет свой рассказ яркими деталями сотрудничества со всякими другими профи, искренне удивляясь тому, что им бывает трудно с ним работать, но в то же время неоднократно опускает взгляд, смущаясь под внимательным взглядом Инко. Изуку наблюдает за ним со смешанными чувствами. Он видит, как Кацуки пытается понравиться его матери, как он старается быть лучше, чем обычно ведёт себя. Эта попытка кажется одновременно смешной и трогательной. Инко, в свою очередь, ведет себя очень приветливо и дружелюбно. Она задает блондину много вопросов о его работе, внимательно слушая каждый его ответ. Она смеется над его шутками или, по крайней мере, попытками шутить, хотя это скорее просто смазанные оскорбления в сторону всех и вся, и её глаза, полные тепла и доброты, делают Кацуки ещё более неуклюжим и застенчивым. Изуку не вмешивается в разговор, но и не чувствует себя лишним, напротив, всё, что он может чувствовать — нарастающее давление в груди, которое накладывается на чувство вины. Он снова смотрит на сидящего рядом Бакуго, проходясь робким взглядом по его пушистым волосам, длинным ресницам, точеным скулам, и снова ловит себя на мысли, что быть с Кацуки для него это что-то запредельное, запретное и банально невозможное. Под рёбрами раздаётся гулкий хлопок — тело перечит мыслям, но Изуку давно привык игнорировать какие-то там физические порывы. Ему куда более интересна тень радости на лице старшего и его скомканные ответы на очередную похвалу со стороны Инко. Они кажутся очень сочетаемыми, принимающими друг друга, и это становится личной ношей на сердце Изуку. Он чувствует, как сжимается в пространстве, как его душу выворачивает наизнанку, а кости заламывает во внутрь, делая из органов сущую кашу, заправленную кровавым месивом. Если он не остановит Кацуки уже на этом этапе, то обратного пути не будет. Он точно поплатится за своё желание быть с Изуку, как тогда. Ему точно в какой-то момент наскучит. Ему точно придется таскаться с новыми злодеями, подвергать себя рискам, просто потому что Деку во что-то вляпается. Да и к тому же, как такой, как Кацуки, может любить такого, как Изуку? Простой и ничем не выдающийся. В нём даже нет больше причуды, которая делала его особенным. Ничего нет кроме папки в его комнате, где есть бумажка с надписью «диплом». Ужин заканчивается. Кацуки помогает Инко убрать со стола, его движения всё ещё немного неуклюжи, но уже не такие напряженные, как в начале вечера. Он больше не пытается произвести впечатление, он просто помогает, и в этом естественном движении женщина видит сплошную искренность. - Может, чаю? - предлагает она, тихонько ударяя пальцем по бумажкой коробке торта. Кацуки утвердительно кивает, добавляя «если Вам не сложно», и когда Инко отворачивается возиться с заваркой больно ударяет Изуку локтем под рёбра. - Ты же собирался рассказать ей о решении Незу, - шепотом возмущается он, на что младший широко открывает глаза — он совсем забыл. - Ты в каких облаках витаешь? Что на тебя нашло? Какие-то проблемы? «Ты слишком хорош для меня.» Хотел бы сказать Изуку, но только прикусил щеку с внутренней стороны, нелепо и как-то по-детски криво улыбаясь. - Прости, я просто очень расслабился, пока наблюдал за вами, - только и может выдать из себя парень, но и этого хватает с лихвой, чтобы Кацуки зарделся и отвернулся, не желая так в открытую показывать вдруг нахлынувшее смущение. - Кацуки-кун, ты же останешься на ночь? - вдруг оборачивается Инко, тут же замечая румянец на бледных щеках блондина. - Ох, милый, с тобой всё в порядке? Изуку сразу же виновато косится на парня, точно зная, что сказал что-то смущающее и теперь подставляет этим Бакуго, но тот ведёт себя спокойно: - Да, всё нормально! - быстро сообщает блондин. Его лицо моментально становится серьезным. Он снова садится в удобную позу, пытается казаться более расслабленным, чем есть на самом деле. - Просто немного уставший, вот и всё. Инко ему слабо верит, поэтому хочет по-матерински сказать что-то, что поставило бы гостя в ещё более неловкое положение, но Изуку решает вмешаться, чтобы загладить свою ощутимую вину: - Мам, я тут хотел с тобой кое-чем поделиться, - затараторил он, - представляешь, директор Незу позволил мне в следующем году вести «геройские дела» в академии у некоторых классов! То есть, по сути, я смогу вести не только математику, но и более практичный предмет, тем самым снимая с себя часть нагрузки по первому. Стоит ему это сказать, как в комнате вдруг становится тише, словно время остановилось на микро-мгновение. Кацуки, сидящий рядом, теряет остатки румянца, и его глаза становятся настороженными. Он внимательно наблюдает за реакцией женщины, словно готовый к неожиданностям. Естественно, в семье Мидория только так, а иначе откуда бы взялась спонтанность самого Изуку ко всяким внезапным реакциям и порывам действовать, если не от его мамочки, которая вылелеяла его добрую натуру целиком и полностью самостоятельно. - Это замечательно, Изуку! Ты действительно сможешь вести курс? Её голос наполнен гордостью, и тепло в ее взгляде заставляет сердце Изуку забиться быстрее, а напряженную улыбку сменить на более расслабленную. - Ну, надеюсь, да. Это невероятно важно для меня… в дальнейшем, - отвечает он, чувствуя, как напряжение внутри него постепенно уходит. - Ты знаешь, я всегда верила в тебя, - продолжает Инко, не отрывая взгляда от сына. Кацуки с трепетом разглядывает её тёплый взгляд, много от которого перешло ко взгляду её единственного ребёнка. Блондин впервые думает о том, что узнавать любимого человека в других кажется чем-то до ужаса приятным и стоящим. - Ты с детства был таким умным и старательным! Мой мальчик, я так горжусь тобой! Женщина подходит к сыну, и тот поднимается с места, догадываясь, что мама хочет его обнять. Он наклоняется к ней, обвивает руки вокруг её шеи и аккуратно покачивается с ноги на ногу, заставляя Инко немного посмеяться и ещё горячее прижаться к сыну, стараясь не ронять слёзы. Её глаза выглядят наполненными гордостью и читаемой где-то в глубине болью. Изуку пропускает это, но Кацуки чётко осознаёт, что это взгляд женщины, которая боялась, что её ребёнок не сможет реализоваться, однажды попробовав вкус падения во всей красе. Для неё наверняка стало облегчением то, что Изуку нашел в себе силы двигаться дальше. - Это Каччан меня подтолкнул! - вырывается у младшего, а сам он рукой показывает на сидящего с широко распахнутыми глазами блондина. - Он сказал, что мне стоит попробовать и привёл аргументы, против которых я не смог устоять. Это его заслуга, что я смог это сделать. Инко быстро оборачивается к Бакуго, подбирая свои руки к груди, и уже хочет выплеснуть слова благодарности, но здесь Кацуки не удерживается, и его спонтанная злость вдруг начинает выходить на поверхность. - Это всё заслуга Изуку, - говорит он слишком резко, но никто не делает акцента на этом. - Я здесь ни при чём. Будто бы моих слов было бы достаточно, будь он сам ничего не представляющим из себя. Директор пошел тебе на уступки, потому что ты стоишь того, чтобы давать тебе пробовать. Каждый твой успех это твоя заслуга и ничья больше, понял? Инко смотрит на двух своих парней, и в её взгляде есть желание понять, что происходит между ними. Изуку, получив ментальную поддержку от матери, снова смотрит на Кацуки, и на его лице появляется одна из самых красивых улыбок арсенала. Блондин тут же прощает ему всю ту дурость, которой он маялся полминуты назад, только фыркает и поднимается заниматься чаем. Инко тут же срывается за ним, попутно извиняясь за свою забывчивость. Бакуго любезно просит её порезать торт, убеждая, что осилит разлив чая по кружкам. Они снова садятся все вместе, снова разговор скатывается к новому предмету. Кацуки искоса поглядывает на щебечущего Изуку, прицениваясь к выражениям веснушчатого лица и пытаясь разобрать многослойность его мыслей. Будет ложью сказать, что Кацуки уж просто взял и поверил в крайнюю занятость задрота, из-за которой он резко отдалился. Не сказать, что он и отдалился, в целом, но блондин под кожей ощущает холодок, что между ними витает, при том что они стоят в паре сантиметров друг от друга. Это интуиция, животное чутье, предчувствие — как угодно, но Бакуго чувствует его и оно ему отнюдь не импонирует. Он проходится пристальным взглядом по профилю младшего, спускается к его подрагивающему от разговора кадыку и поднимается обратно к веснушкам. Внутри таится надежда на то, что улики и преступление попадут ему в поле зрения волей случая, но этого не происходит. Он усиленно пытается убедить себя в том, что Изуку не противно от него, что он не вспоминает то дерьмо, которое было между ними, и, что самое главное, не решил вдруг, что ничего не испытывает к Кацуки. Последний смог бы понять всё, кроме крайнего утверждения, но даже так — он бы простил его тоже, потому что Изуку это заезженная пластинка, которая крутится у него в мозгах и не даёт сделать лишний выдох в чью-либо сторону, кроме собственника. Изуку это наркотик, с которого слезть получится разве что через дичайшие ломки, срывы, а после тёмные-тёмные ночи страдания, где, в один из самых мрачных эпизодов, Кацуки просто повесится в своей квартире, потому что найдет этот способ самым эффективным от тяги попробовать Изуку снова. Изуку сможет его лечить и калечить. Кацуки сможет это прощать, если у него только будет на это шанс. - Ах точно! - вдруг вскрикивает Инко и смотрит на блондина, - Кацуки-кун, так ты же останешься на ночь у нас? Оставайся! Не нужно бродить по улицам в такой поздний час! Кацуки не придумывает что сказать в моменте лучшего, чем: - Я на машине. Его голос не звучит убедительным, скорее, оправдывающимся. Было очевидно, что его вырвали из глубины мыслей, раз уж он смог потерять контроль над интонацией. - Тогда просто оставайся, - ещё мягче обращается Инко, чуть наклоняя голову в сторону, - а утром позавтракаешь с нами. Блондин косится на Изуку, выслеживая реакцию, но сталкивается только с каким-то мутным извиняющимся взглядом с острой примесью чего-то отталкивающего и слишком неясного. Кацуки напрягает брови, это перемена не утекает от зелёных глаз, поэтому их владелец, очевидно, осознав произошедшее, поспешно торопится исправить положение: - Да, Каччан, оставайся, - звучит резво, но ни грамма не убедительно. Бакуго хорошо понимает, что его здесь не ждёт один из двух. - Поспишь у меня в комнате. Я посижу какое-то время в гостиной, нужно заполнить бумаги и много чего проверить, а потом тоже лягу. И, блять, Кацуки не дурак. Он видит в бегающих глазах неуверенность, слышит в голосе её же вместе с не выраженной просьбой уйти, и, бля-ять, нет — Кацуки хер когда будет идти на упрашивания. Не когда все фибры его грязной душонки разрываются от предвкушения чего-то ядовито дурного и болезненного. Он тянет губы в псевдо-блаженной улыбке и устремляет её к Инко: - Спасибо, тётушка, за гостеприимность! Не смогу отказать!

***

Изуку тупит в ноутбук уже несколько часов, но хотя бы в своей комнате. Кацуки не дал ему уйти, почти подравшись с ним, но кого это вообще волнует. Главное, что теперь он сам сидит заваленный работами студентов, которые выпросил у учителя на проверку. Изуку ломался до тошноты долго. Пришлось драться опять, но в итоге он смог вырвать у младшего бумажки, пригрозив подорвать ящик с мерчем Всемогущего, любезно стоящий в углу комнаты. И вот, с обручем на голове, чтобы волосы не лезли, в очках для зрения, на которые Изуку пялил приличные пятнадцать минут, потому что «Каччан, почему ты не говорил, что у тебя проблемы?», а потом не мог поверить в то, что блондин видит нормально, но под вечер зрачки порядочно сдают, поэтому он позволяет им разгрузку — Кацуки валяется в чужой постели и тщательно проверяет расчёты балбесов, удивляясь тому, насколько тупыми им нужно быть. Не назвать Бакуго математиком, но учился он так прилежно, что на деле вспоминает формулы вполне быстро и почти не пользуется расписанными решениями от Изуку к каждой задаче. Он вычленяет ошибки, строчит карандашом замечания, искоса поглядывает на согнувшегося в три погибели на стуле младшего, и постепенно впадает в транс, путаясь в числах и пересчитывая количество набранных ими баллов. Мидория ещё не знает, что Кацуки стащил у него работы не одного класса, а сразу трёх, чтобы значительно облегчить ношу первого, поэтому не отвлекает его лишний раз, думая, что блондину будет стыдно признаться в том, что он пыхтит над девятнадцатью работами уже вот несколько часов. На деле же старший кое-как заканчивает с последней двадцаткой и уже во всю сдавленно зевает, прикрывая рот случайными работами. Кацуки, окруженный стопками ученических работ вокруг вытянутого на кровати тела, лениво перебирает листы. Обруч на голове туго сжимает виски, очки, которые он носит последние полтора часа, неприятно давят на переносицу. Измученный, он всё же упрямо вводит цифры в калькулятор телефона, сосредоточенно следя за итоговыми баллами. Зевает, прикрывая рот очередной пачкой работ. Свет в комнате тускло освещает его всклокоченные блондинистые волосы и слегка заострённый подбородок. Он напоминает машину, методично проверяющую каждую задачу, отмечая ошибки точным, почти механическим движением карандаша, но его выдают припухшие веки и слишком расслабленные плечи, удобно подпёртые подушкой. Бакуго медленно тычет пальцем по экрану телефона, пытаясь не потерять остатки самообладания, ведь калькулятор подвисает, полностью отвлекаясь от контролирования положения младшего в комнате. Вдруг, Изуку, словно призрак, появляется из ниоткуда. Он садится на пол у кровати Кацуки, прямо у изголовья. Его внимание приковано к бумагам в руках блондина, он наклоняется ближе, чтобы рассмотреть детали, изучая написанные решения. Кацуки застывает. Взгляд, устремленный в калькулятор, на мгновение замирает. Голова, утомленная напряжением, медленно поворачивается в сторону. Изуку сидит на полу, слишком близко, его дыхание щекочет ухо Кацуки. Это слишком близко, слишком интимно. Воздух вокруг напрягается, наполняется неловкой тишиной, ломая всю концентрацию Кацуки. Он ощущает, как жар разливается по его щекам. Мысли в голове путаются, вместо формул он видит только глаза Изуку, которые смотрят на него с такой необычайной сосредоточенностью. Его пальцы, которые еще секунду назад были точными и уверенными в расчётах, теперь дрожат, не находя нужных кнопок на телефоне. На секунду, Кацуки забывает о баллах, о работах, о формулах. Он полностью захвачен присутствием Изуку рядом. Это странное чувство. Он начинает чувствовать, как его тело реагирует на такое близкое расположение, хотя сам старается убедить себя, что это всё из-за усталости. Краска заливает его шею и скулы. Он с трудом удерживается от желания отвернуться. Дурацкая реакция, но Кацуки оправдывает себя быстро — он просто соскучился по минимальному контакту. Ни больше ни меньше, всё под контролем. Но идиотские часы на руке, подаренные ранее брюнетом, начинают показывать учащенное сердцебиение. Изуку, все еще сидя на полу возле Кацуки, наконец осознает масштаб проверенной работы. Его глаза расширяются от удивления, когда он понимает, что перед ним не простая стопка — это целых три класса работ, тщательно проанализированных человеком, который вроде бы изначально казался упрямым, но, что самое главное, — откровенно негативно относящимся к учительству. Он не может сдержать себя. - Каччан! - восклицает Изуку, едва сдерживая восторг в голосе. - Ты проверил работы не одного класса, а сразу трех? Как только Изуку произносит это, он буквально наклоняется к Кацуки еще ближе, его лицо оказывается всего в нескольких сантиметрах от лица блондина. Воздух наполняется волнующей энергией, и для одного из них это кажется самым естественным. Он продолжает: - Я не могу поверить, как ты умудрился все это сделать! Ты такой потрясающий! Я даже и не думал, что у тебя хватит терпения заниматься этим так долго! Кацуки начинает смущаться, его щеки заливаются краской. Он пытается сохранить хладнокровие, но ощущает, как его сердце колотится с новой силой. В его голове раздаются тревожные мысли, как будто его руки слишком горячие, а тело требует от него действий, нормы, которые он сам себе навязывает. Дурная голова переключается на мысли о другом: Изуку, ты что, недооцениваешь Кацуки? Думаешь, он бы не осилил какую-то там проверочную работу? Да, так гораздо лучше. - Закройся, задрот! - вяло отвечает он наполовину сердито, но в голосе уже слышится некоторая неуверенность. - Это не так уж и сложно! Просто затратно по времени! Какого оно тебе вообще было нужно? Изуку игнорирует попытку старшего отстраниться и продолжает внимательно рассматривать его с любопытством. Он не смог не замечать, как Кацуки каждый раз захватывается, когда решает что-то, как его брови глубоко мрачнеют, а губы сжимаются в тонкую линию, когда он погружается в числовые расчёты. Мидория несколько раз незаметно оборачивался на стуле, чтобы только выследить это состояние концентрации на бледном лице. Оно кажется в такие моменты загробно спокойным, ровным, обрамленным светом комнаты, ужасно красивым, словно фарфоровым или мраморным. Все линии лица становятся ещё привлекательнее, а прямые брови не изгибаются в злостных гримасах, что только усугубляет положение для наблюдателя — Изуку банально сложно физически оторваться от наблюдения. Сейчас же взгляд падает на открытый лоб Кацуки, на который пробивается одна-единственная прядь волос, выбившаяся из-под обруча. Старший выглядит таким домашним, таким необыкновенно уютным, что сердце паршиво сжимается, разнося по всему телу импульс. Изуку вдруг словно охватывает нежность, непередаваемое чувство тепла и заботы. Он не может удержаться и плавно наклоняется, удаляя последние сантиметры между ними, чтобы поцеловать Кацуки в лоб. Блондин замер на считанные мгновения, не в силах сдвинуться и понять, как он должен реагировать. Его тело словно каменеет от неожиданного тепла, пробежавшего вдоль позвоночника. Смущение снова охватывает его — он не ожидал такого жеста, и его лицо снова нагревается. - Эй, что ты делаешь, идиот? - пытается он сказать в достаточно резком тоне, чтобы хоть как-то скрыть свои истинные чувства. Но Изуку уже успел отстраниться, быстро собрав работы с кровати. Он начинает смущенно отмахиваться от всех слов, словно их произнесение сделает этот момент невыносимо неловким. - Ладно, я пойду, - произносит он быстро, всё ещё не понимая, насколько сильно наложили на него эти эмоции. - Я все еще не принимал душ, так что… ты ложился бы спать. Я свет выключу. Он быстро удаляется и действительно выключает свет, оставляя светиться только настольную лампу. Кацуки сидит в полумраке, окутанный собственным смущением и глубинным теплом, ползущим вдоль хребта. Может, он многого себе надумал ранее? Изуку сам проявил инициативу, сам засмущался и сбежал, сам же и придет к нему сюда поспать. Возможно Кацуки просто успел разобрать то, чего фактически не было. Без опыта отношений он мог просто отдаться сомнениям, упираясь в то, что раньше он был полным мудаком. - Пиздец, - выдыхает он и укладывается спать, снимая очки и обруч и игнорируя истошный свет от лампы, которую Изуку выключит только через полчаса и ляжет рядом, надеясь, что не разбудил Кацуки. Кацуки, который не будет спать, выжидая прихода своего дурацкого-дурацкого задрота, уложившего свою ладонь ему на сердце и так слабо прижавшегося лбом к его плечу, будто боится касаться. Он окажется прав. Изуку боится. Но не касаться.

***

Комната погружена в полумрак. Единственным источником света служит еле заметный свет луны, просачивающийся сквозь щель длинных штор. В большой кровати, утопая в мягких простынях, спят двое. Изуку поджал ноги под себя, его темные волосы рассыпались по подушке, лицо подпирают ладони. Он лежит спокойно, ровно дышит, изредка шевелясь во сне. Кацуки же не спит. Его глаза широко открыты, устремлены в темноту. Он лежит на боку, повернувшись к Изуку, и осторожно проводит пальцем по мягким кудрям младшего. Его сердце бьется слишком быстро, слишком сильно, отчего каждый удар отдается гулким эхом в тишине комнаты. Кацуки чувствует себя зажатым в тисках тревоги, предчувствия чего-то плохого. Это не конкретный страх, а скорее тупая, ноющая боль в груди, предвестник беды. Ему кажется, что Изуку отдалился. Не физически, нет, Изуку спит рядом, совсем близко, его тепло ощущается сквозь простыни, но нечто изменилось между ними. Кацуки чувствует это, как незаметную трещину в крепком фундаменте их взаимоотношений. Он чувствует, как Изуку замирает во сне, чуть напрягается. Кацуки замирает следом, боясь спугнуть его. Он следит за каждым движением, за каждым вздохом младшего, словно страшится, что это последний раз, когда он может наблюдать его так близко. В его голове — калейдоскоп мыслей, беспорядочных и пугающих. Он вспоминает неловкие паузы в их последних разговорах, задумчивые взгляды Изуку, его необычное молчание о вещах, которыми они прежде делились без стеснения. Он смолчал ему о завале на работе, не хотел видеть сегодня дома. Но при этом он так жутко краснеет, когда делает что-то смущающее, вроде поцелуя в лоб, что Кацуки лихорадочно путается в мыслях, не зная, где выход, и стоит ли его искать. Кацуки проводит пальцем по щеке Изуку, ощущая гладкость кожи. Его прикосновение лёгкое, почти невесомое, но в нем — вся его нежность, вся его любовь, которую он не может выражать открыто. Он не готов потерять Изуку. Эта мысль пронзает его, как острая игла. Он любит его безумно, бесконечно, с неистовой страстью, которая иногда пугает даже его самого. И хочет, чтобы Изуку отвечал ему взаимностью, любил его с такой же безумно-всепоглощающей силой. Но он не уверен в том, что это возможно. Ему страшно, что Изуку другого мнения, что ему противно и он просто не знает, как сбежать, чтобы не задеть чужие чувства. Кацуки поправляет волосы Изуку, аккуратно приглаживая их на подушке. Его пальцы медленно скользят по мягким кудрям, словно он пытается запечатлеть каждое прикосновение в своей памяти. Он чувствует себя уязвимым, беспомощным, перед лицом этого непонятного отчуждения. Что происходит? Что он делает не так? Кацуки мучительно пытается найти ответ, но в его голове лишь вихрь мыслей, перемешанных с тревогой. Он представляет себе Изуку с кем-то другим. Мысль пронзает его до самой души. Изуку, смеющийся, счастливый, рядом с другим человеком… Кацуки сжимает кулаки, сдерживая наступающую волну ярости. Он не готов к этому. Он не может допустить этого. Он хочет, чтобы Изуку был только его, чтобы его взгляд, наполненный восторгом и немой любовью, был направлен только на него. Но одновременно с этим чувством ревности и собственничества в нем просыпается другое ощущение, более глубокое и болезненное. Он понимает, что не может принудить Изуку к любви. Что он не может владеть им, как вещью. И эта мысль еще больше его уязвляет. Он понимает, что Изуку свободен в своем выборе. И этот факт охватывает его ужасающим чувством беспомощности. Как он к этому пришел? Что заставляет его сомневаться? Изуку ведь не безответственный — он не будет играться чужими чувствами и говорить о том, чего нет. Но почему-то в груди давит, растекается кровь, разгоняет нежность и вкалывает страх. Кацуки не готов быть отвергнутым. Он опять проводит рукой по волосам Мидории, чувствуя мягкость его вихрей. Он осторожно наклоняется ближе, прикасается губами к его лбу, ощущая тепло его кожи. Изуку чувствовал в моменте то же самое, что и Кацуки сейчас? Прилив неконтролируемой нежности и желание дотрагиваться хотя бы чем-то? Блондин чувствует себя бесконечно маленьким и беззащитным. Крошкой-Каччаном, который на редких ночёвках с глупым Деку так отчаянно жался к нему, надеясь согреться его теплом. Его сердце грела не причуда, а яркие огоньки в зелёных глазах. Блять, Кацуки больно под рёбрами. Он ощущает фантом безысходности и жалости к себе. Рука машинально проводит по плечу брюнета, притягивая его ближе к себе. Проходит еще час. Луна поднимается выше, свет в комнате усиливается. Кацуки продолжает наблюдать за спящим Изуку, чувствуя, как тревога постепенно отступает, сменяясь утомлением. Он не спит, но сонное оцепенение окутывает его тело. Он продолжает гладить Изуку по волосам, и в этом повторяющемся движении находит успокоение, ощущая близость, вдыхая запах апельсинового дурацкого шампуня, который утром втихаря выбросит. Теперь, истощённый, он почти засыпает, временно откладывая свои страхи на потом. Мысли, словно уставшие пчёлы, возвращаются в свой улей — сознание Бакуго, его обитель. Внезапно он ощущает лёгкую вибрацию возле себя. Сперва почти незаметную, как едва уловимый ручей, пробивающийся сквозь каменистую почву. Изуку дрогнул во сне. Кацуки напрягается, прислушиваясь. Дрожь повторяется, на этот раз сильнее. Тело Изуку начинает слегка трястись, словно его пронзили мелкие разряды электричества. Старший чувствует, как холодный пот проступает на его собственной коже. Это не обычный ночной беспокойный сон. Что-то не так. Изуку начинает ворочаться, его тело подёргивается всё сильнее. Сквозь сон, едва слышно, из его горла вырываются обрывки слов, невнятные, как шёпот призрака на ветру. Слова, полные ужаса, тихие, сдавленные, но резкие и с послевкусием чего-то необратимого. Слова, которые заставляют кровь в жилах Кацуки стынуть. «Нет,» - шепчет Изуку, голос хриплый и слабый, словно его душит невидимая рука. «Живой» - следует за первым, ещё более невнятно. "…сердце…" — пронзает Кацуки до глубины души. Эти слова — отголоски того ужасного дня, когда Кацуки едва не умер с концами, когда его сердце остановилось, и его откачал Меткий Стрелок. Память о холодной, пугающей пустоте, об ощущении приближающейся смерти, пронзает Кацуки с новой силой. Он понимает, что Изуку сейчас переживает что-то подобное во сне, переосмысливает, перепроживает тот кошмар. Но ужасает не это, а то, что блондин видит это в живую впервые. Мидория прятал от него свою правду, хоронил её за добренькой улыбкой, пропитанной чем-то слишком фальшивым, чтобы он не смог этого заметить. Душит. Осознание крошит близость, которую фантомно удавалось чувствовать на пальцах. Изуку скрывал это, не хотел открываться, ублюдок, держал в себе, врал… Но, блять, потому что не хотел доставлять проблем. Кацуки кусает щёку изнутри, зная точно, что это в духе младшего — его сильная натура, слабая только под пристальным наблюдением, просто не даёт о себе заботиться. Кацуки хочет разбудить Изуку. Он хочет, чтобы тот рассказал о своих кошмарах, чтобы поделился своей болью. Но он колеблется. Он помнит, как тяжело Изуку вёл сегодня урок. Он помнит, как долго тот приходил в себя, когда в прошлый раз распластался у холодильника, проснувшись от кошмара, выкарабкавшись из мрака, окутавшего его во сне. Разбудить его сейчас — значит, лишить его того короткого периода спокойствия, того маленького островка мира, который пока остался в его снах. А значит, заставить его мучиться весь день. Кацуки принимает решение. Он осторожно переворачивается, нависая над Изуку. Его тело тяжело ложится сверху, прижимаясь к младшему. Он чувствует, как Изуку вздрагивает, но не просыпается. Кацуки укладывает свою голову на грудь Изуку, прислушиваясь к его дыханию, к быстро бьющемуся сердцу. - Изуку, - шепчет Кацуки, голос его тихий, почти неслышный. Он, словно мягкий, успокаивающий свет в полной темноте, проникает сквозь сон. - Изуку… - повторяет он снова, чуть сильнее прижимаясь к нему. Блондин продолжает шептать чужое имя, снова и снова, как мантру, как заклинание. Его голос — единственный остров спокойствия в бушующем море кошмаров, окутавших Изуку. Он хочет в это верить, как в богов перед Новым годом, как в свою победу в любой битве, как в то, что Деку будет шагать с ним по жизни всегда. Мягко целует его во вздымающуюся под ночной футболкой грудь. Изуку продолжает ворочаться, но тряска постепенно стихает. Его дыхание выравнивается, становится ровнее. Его тело расслабляется под тяжестью Кацуки. Обрывки слов, которые раньше вырывались из его горла, затихают, растворяясь в тишине. Кацуки продолжает шептать имя Изуку, его рука осторожно гладит младшего по волосам. Он чувствует, как его мышцы расслабляются под прикосновением. Он чувствует, как ритм чужого сердца замедляется, становится более спокойным и размеренным. Проходит ещё несколько минут. Мидория успокаивается, его дыхание становится ровным и глубоким, его тело расслабляется, словно он погружается в спокойный сон. Кацуки чувствует, как его собственное напряжение спадает. Он всё ещё бодрствует, но тревога отступила, сменившись усталостью и острым чувством беспокойства. Он понимает, что Изуку всё ещё будет преследовать этот сон, что он будет помнить об этом ночном кошмаре. Но сейчас, в данный момент, ему удалось помочь, дать ему хоть какую-то долю покоя. Кацуки медленно отстраняется, сохраняя осторожность, чтобы не разбудить Изуку. Он чувствует себя уязвимым и напуганным, с ужасом понимая, что даже во сне, даже под защитой сна, Изуку всё ещё преследует память о его смерти. Он знает, что эта ночная сцена оставит след в его памяти, тяжёлый отпечаток на их жизни вместе. Он знает, что им ещё предстоит много работы над этим. Но сейчас, в этот момент, он чувствует, что сделал всё, что мог. Он лежит рядом с Изуку и слабо прижимается к его плечу лбом, боязно сжимает своими ладонями его левую, к которой имеет доступ. Его лицо расслабляется, вдох становится глубоким и ровным, на лице впервые за долгую ночь расстилается спокойствие. Он крепко держит чужую руку, чувствуя пульс Изуку. Сердце, которое он так сильно боится потерять. И эта мысль возвращает его в реальность, в осознание той хрупкости, которая объединяет их, и той ответственности, которая лежит на его собственных плечах. Глаза смыкаются, тяжелые веки грузно падают друг на друга, и Бакуго проваливается в сон, но едва ли он ощущает расслабление, как под боком начинается копошение. - Изуку? - обращается он хрипло, осипшим голосом, но ответа не следует. Открыв глаза блондин с удивлением встречает проникший в комнату солнечный свет. Утро, настигшее его в один миг. Он осторожно открывает глаза, позволяя им привыкнуть к свету. Взгляд падает на Изуку, который спит, прижавшись к нему, словно потерявшийся щенок, ищущий утешения и тепла. Рука Изуку, будто по привычке, лежит на груди Кацуки, словно цепляясь за него, нежно обнимая его за грудную клетку. Старший замирает, наблюдая за спящим Изуку. Его сердце наполняется странным коктейлем из нежности, вины и тревоги. Он любовно рассматривает веснушчатое лицо. Мягкие линии его лица, длинные ресницы, слегка приоткрытые губы — всё это кажется Кацуки невероятно прекрасным. Врать будет грешно — Изуку до одури красивый. Свет играет на его темных волосах, подсвечивая отдельные пряди, рассыпавшиеся по подушке. Кацуки проводит пальцем по мягкой коже щеки Изуку, движение лёгкое, почти невесомое. Он помнит, как в детстве унижал Изуку, как оскорблял его, как заставлял страдать. Эти воспоминания, подобно острым осколкам, пронзают его совесть. Он чувствует сильнейшее желание защитить Изуку от всего этого, от всего своего жестокого прошлого. Брови съезжают к переносице, он зол на себя, но не может удержать это состояние, когда Мидория пускает слюни ему на плечо. Он смотрит на спящего Изуку, его лицо, такое доброе и уязвимое, и чувствует прилив тепла, которое сжимает его грудную клетку, как тиски. Это ощущение перемежается с беспокойством и неопределённостью. Смутные сомнения, которые преследовали его всю ночь, возвращаются с новой силой. Действительно ли Изуку испытывает к нему те же чувства? Или же его нежность — всего лишь следствие привычки, или, ещё хуже — жалости? Нет, это слишком жестоко, а Изуку не умеет быть таким. Он по природе своей слишком светлый. Чёртово Солнышко, которое Кацуки хочет забрать только себе, чтобы оно светило только ему, но, блять, это эгоистично. Это неправильно, но он хочет быть эгоистичным. Бакуго медленно отводит взгляд, сосредоточившись на руке Изуку, лежащей на его груди. Это теплое, аккуратное прикосновение, которое он за восемь лет почти забыл, кажется таким естественным, таким родным. Его сердце начинает биться сильнее, наполняясь надеждой. Вдруг Изуку дёргается, его ресницы трепещут, и он медленно открывает глаза. Его взгляд, устремлённый на Кацуки, утомлён и немного расфокусирован, словно он только что проснулся из очень длинного, мучительного сна. Так и есть. В его глазах — тяжесть, некая пустота, и что-то ещё… что-то, чего Кацуки не может определить. Они смотрят друг на друга, не отводя взгляда. Проходит несколько долгих секунд, заполненных томным молчанием, прерываемым только тихим дыханием. Кацуки чувствует, как его сердце начинает бешено колотиться. Он внезапно наклоняется вперёд, его движения медленные, осторожные, словно боится спугнуть хрупкую тишину, наполняющую комнату. Он почти касается губами губ Изуку, и в этот момент ощущает, как в его груди всё сжимается, как внутренний мир рушится от нахлынувших эмоций. Изуку подаётся вперёд, позволяя сомкнуть чужие губы вокруг своих. Трепетное прикосновение губ, пропитанное немым отчаянием, попыткой передать всю глубину своих чувств, всю любовь, всю вину, всё то, что Кацуки не смог выразить словами. Изуку не отстраняется. Его рука всё ещё лежит на груди блондина, и он медленно, не спеша, обнимает его за шею. Они целуются долго, вязко, без языка, лишь нежно касаясь друг друга. Бакуго вжимается в мягкие губы, гладит шрамированную щёку, опускает руку к горящей шее. Кацуки прижимает Изуку к себе, словно боясь, что тот может исчезнуть. Он чувствует, как младший нежно гладит его волосы, и это ласковое прикосновение наполняет его сердце успокаивающим теплом. Наконец-то, он ощущает ответную нежность, он чувствует, что Изуку понимает его, может осязать физически. В этот момент, все сомнения, которые терзали его всю ночь, утихают. Он верит в то, что Изуку любит его взаимно. Но это ощущение быстро сменяется другой мыслью, острой и колючей, пронзающей его сердце. Что-то ещё давит на его рассудок, что-то ещё мешает ему полностью поверить в то, что Изуку честен с ним. Что это за «что-то»? В чём кроется эта пустота в глазах Изуку? Изуку медленно отстраняется, его взгляд всё ещё устремлён на Кацуки. Они лежат рядом, в тесном объятии, но между ними возникло невидимое пространство, пространство недомолвок, пространство сомнений. Мидория молчит, его лицо непроницаемо. Он лежит некоторое время рядом с Кацуки, словно собираясь с силами, а затем поднимается с кровати и направляется в ванную, полностью погруженный в свои мысли. Его движения медленные, уставшие, и Кацуки чувствует, как надежда, только что зажглась в его сердце, снова меркнет, сменяясь тревожным ожиданием. Он наблюдает, как Изуку исчезает за дверью своей комнаты, и остаётся один наедине со своими мыслями. Поцелуй, такой нежный, такой трепетный, временно развеял его сомнения, дал ему ощущение надежды. Он действительно верит, что Изуку имеет к нему чувства, что они не навязаны прошлым. Но что-то другое, нечто более глубокое и тревожное, напоминает ему о том, что всё не так просто. Что в отношениях с Изуку ещё многое неясно, многого ещё не сказано. И эта мысль наполняет его сердце горечью. Он остаётся один, в тишине пустой комнаты, один наедине со своими страхами и со своими нерешёнными проблемами. Кацуки лежит в постели, чувствуя запах Изуку на простынях, запах его шампуня, запах его кожи, и пытается понять, что происходит, что творится внутри него самого. Он думает о том, что он делал с Изуку в детстве, о тех ранах, которые он нанес, о той боли, которую он причинил. Ему нужно будет научиться любить Изуку иначе, любить его не так, как он любил его прежде, а любить по-настоящему, без боли, без страдания, без насилия. Ему нужно будет показать Изуку, что он изменился, что он больше не тот человек, которым он был раньше. Что он больше не будет причинять ему боли, что он будет защищать его, заботиться о нём, любить его всем сердцем. Так будет правильно. Так он сможет развеять чужую смуту — показывая иное отношение, ласковое и полное немого восторга. С глазами полными обожания, поглощенности, одержимости. Кацуки лежит так ещё каплю, закрыв глаза, и думает о Изуку, но скоро встаёт с кровати, чувствуя усталость, но и некоторое облегчение. Подходит к окну и смотрит на рассвет. Солнце медленно поднимается над горизонтом, окрашивая небо в яркие, живые цвета. Дверь в комнату распахивается, и Мидория возвращается вовнутрь. - Какие планы на сегодня, Изуку? - бодро спрашивает старший, нарочно желая растопить собравшуюся в воздухе неловкость. - Да так, в приоритете подготовка к …

***

- Спортивный фестиваль Юэ-э-э-э-й! На трибунах радостный крик. Между простыми зрителями собрались герои, профи в отставке, полиция и медики. На лицах сияют довольные улыбки, стоит шум и громкие аплодисменты. В микрофон кричит Сущий Мик, которого снова поставили в качестве ведущего. Он ударяет под бок своего временного коллегу, который сверкает ровными зубами, приближаясь к своему микрофону: - Готовы к зрелищу?! - Электрошокер, понравившийся Мику своей активностью на факультете поддержки, получил приглашение к проведению фестиваля в качестве соведущего. На поле, тем временем, нарастало напряжение. Три сотни юных героев, каждый с уникальной причудой, стояли на стартовой линии, ожидая объявления первого испытания. Это испытание должно было отсеять большую часть участников, оставив только пятьдесят сильнейших, которые пройдут во второй этап. Ставки были высоки. Престиж, слава, и — самое главное — возможность проявить себя перед ведущими героями и удостоиться чести получить от них предложение о стажировке. - А теперь, внимание! - голос Мика стал серьёзнее. - Первое испытание этого года… «Лабиринт Препятствий»! Это не просто гонка. Вам предстоит преодолеть сложне-е-ейший лабиринт, наполненный ловушками, препятствиями и загадками. Только пятьдесят самых быстрых и сообразительных достигнут финиша! Приготовьтесь! На поле оживление достигает своего пика. Студенты обсуждают друг с другом возможности сотрудничества, строят планы, готовятся применить свои уникальные способности. Лабиринт, простиравшийся на километр, был настоящим вызовом для их причуд. Там будут ловушки, основанные на гравитации, на контроле температуры, на манипулировании водой, на создании иллюзий — все это требует не просто силы, но и стратегического мышления, умения адаптироваться и использовать свою причуду по максимуму. На трибунах, тем временем, царит не менее напряжённая атмосфера. Кацуки Бакуго, герой Динамит, сидящий на одном из лучших мест, с нетерпением ожидает начала испытания. Он смерил презрительным взглядом первогодок, готовых ринуться в смертельную ловушку этого испытания. Его взгляд время от времени скользит к трибуне, где сидят Изуку и Айзава. Рядом с ними находится Шото, наблюдающий за всем с хладнокровным спокойствием, которое раздражает Кацуки до чёртиков, откидывая память к первому году собственного обучения в академии... - Итак, дамы и господа, - голос Электрошокера разрывает напряжённую тишину, - мы рады сообщить Вам о прибытии особенных гостей на наши трибуны! Поприветствуем… команду Уравити! - трибуны взрываются аплодисментами, когда на территорию входят Уравити, Фроппи, Креатив и Ингениум, - Призрачного Вора! - зрители гудят появлению Мономы на большом экране, транслирующим всех и вся в прямом эфире, - Шото! - громкий рёв прокатился по стадиону, когда камеру навели на Тодороки, мягко улыбающегося прямо в кадр, - Бест Джинса! - прозвучало немного тише, но не менее восторженно. Цунагу помахал рукой в объектив, притягивая Кацуки за локоть, чтобы его тоже увидели. Его фанатки громко завизжали, Динамит же закатил глаза. - И, наконец, великолепную Мирко! Кацуки, ожидавший появления Шото где-то рядом с собой и Джинсом, невольно повернул голову в сторону соседнего ряда трибун, где расположились Изуку и Айзава. Его взгляд быстро пронесся по лицам присутствующих, чтобы остановиться на улыбающемся лице Изуку. Кацуки заметил, как рядом с Изуку, словно из воздуха, возник Хитоши Шинсо, прислонившись к спинке стула. Его присутствие было неожиданным и немного… странным. Что он здесь делает? Ну да, он же точно пришел не на фестиваль и не к своему ментору — Сотриголове, а к Изуку — сто процентов. Но ещё больше Кацуки поразило выражение лица Изуку немного ранее. Улыбка, расплывшаяся на его лице при упоминании о команде Уравити, показалась Кацуки неестественной, слишком яркой, слишком… восторженной. Эта улыбка вызвала у него неприятное чувство, странную смесь ревности и тревоги. Он знал, что Изуку восхищается Круглолицей, но такая открытая демонстрация восхищения кажется Кацуки неестественной. Не тогда, когда она слишком напоминает тот взгляд, которым младший обычно одаривает самого Динамита и только его. Он недовольно фыркает, отворачиваясь. На поле, тем временем, началось испытание. Три сотни студентов ринулись в лабиринт, используя свои причуды, чтобы преодолеть препятствия. Одни летели на крыльях, другие прорывали стены голыми конечностями, третьи создавали иллюзии, чтобы сбить с толку соперников и многое другое. Лабиринт наполнен опасностями, и студенты падали, уставали, отступали, но всё же не останавливались, двигаясь к своей цели. Кацуки наблюдал за ними, скрипя зубами. Он увидел, как один из студентов упал в яму с горячей водой, как другой был пойман в ловушку из льда, как третий потерялся в зарослях, созданных причудой диких растений. Блондин был уверен, что сам справился бы с этим испытанием легко, но его нетерпение усиливалось с каждой минутой. Он ждал, когда студенты 1-А покажут себя, ведь из-за них Изуку сидит в сторонке и выглядит таким ужасно бледным. О тёмных пятнах под глазами Кацуки умалчивает даже мысленно, не желая возвращаться к факту того, что последние две недели брюнет едва ли занимался чем-то, кроме подготовки к фестивалю. Гори огнём директор Незу и все остальные, потому что бедолага-задрот под конец дня мог едва ли ногами шевелить. Он даже позволил Кацуки подвозить его до дома. К сожалению, это были их едва ли не единственные моменты наедине за всё время. На протяжении сорока минут студенты боролись за место среди пятидесяти лучших. Каждый использовал свою причуду максимально эффективно, проявляя смекалку, выносливость и изобретательность. Некоторые сотрудничали, другие действовали в одиночку. Стратегии менялись, товарищеские группы создавались и разрушались. Кацуки с довольной усмешкой наблюдает за тем, как малышка Эри, воспользовавшись дикими растениями у стен лабиринта, поднялась по ним наверх и бежит теперь буквально над остальными по стене. Камера снимает её крупным планом, Мик верещит в микрофон, подбадривая девушку, а за ней следом уже бежит идиот Бэцумия, который вызывает недовольный комичный вздох у Динамита, на что Джинс тихонько смеётся. Шинсо, сидящий рядом с Изуку, время от времени тихо что-то говорит, наклоняясь к нему. Изуку улыбается в ответ, кивая головой, и это снова вызывает у Кацуки приступ раздражения, когда он цепляет их парочку боковым зрением. Наконец, по истечении отведённого времени, пятьдесят лучших участников достигли финиша. Среди них были представители класса 1-А, несколько студентов из других классов, а также несколько неожиданных лиц из класса поддержки и общего курса. Кацуки, с удовлетворением, увидел, что Кота Изуми среди них, хотя и не на первом месте. Он даже не удивился, что он примчался предпоследним, весь запыхавшийся, но тычущий большой палец вверх, показывая, что в силах бороться дальше. Ну, комик. Ну, лошпед, думает Кацуки, а сам уже толкает Джинса в плечо, как бы прося обратить на парнишку внимание. Кацуки не сводит глаз с Изуку, ожидая его реакции на результаты испытания. Однако, Изуку реагирует достаточно спокойно, его улыбка не исчезла, но стала немного менее интенсивной. Что-то в его поведении, его мимике, его манере держаться продолжало вызывать у Кацуки беспокойство. Что-то изменилось. Что-то, чего он не понимает. И это чувство тревоги, как колючая игла, напоминает Кацуки о том, что он что-то упускает. Шокер и Мик орут в один момент, призывая Дикого Пса раскрутить колесо фортуны и выбить следующее испытание, которое пройдет только двадцатка студентов из пятидесяти. На стадионе Юэй царит напряженная атмосфера. Пятьдесят участников первого этапа Спортивного фестиваля уже готовы ко второму испытанию. На этот раз, вместо колеса фортуны, ведущие — Мик и Электрошокер — объявляют о новом испытании: «Геройская эстафета: Захват флага». - Геройская эстафетаа-а-а: Захват флага! - ревёт Мик, его голос эхом разносится по стадиону. - Участники разделятся на десять команд по пять человек на своё усмотрение. Каждая команда должна получить свои уникальные флаги, защищенные сложнейшей системой ловушек и препятствий, разработанной лучшими инженерами Юэй! Задача каждой команды — захватить как можно больше флагов, выбивая их и у других команд, и защитить свои собственные! Время — всего полчаса! Победят пять команд, набравшие больше всего флагов! Правила были просты, но выполнение — проблемное. Бест Джинист, обращается сам к себе, тихо отмечая, что участники, используя свои причуды, должны будут проявить не только силу и ловкость, но и стратегическое мышление, командную работу и умение адаптироваться к меняющимся условиям, что уже сейчас покажет их подготовку к стажировкам с профи. Для Хакаматы и других «больших» героев именно это испытание сейчас станет самым показательным. Бакуго кивает на его мысли, но отвлекается тяжелым появлением Мономы, плюхнувшимся ровно на место рядом с Кацуки. Последний недовольно закатывает глаза. Так и пошло: Кацуки, наблюдая за началом испытания, сидит на трибуне, рядом с постоянно болтающим Нейто, который с удовольствием критикует всех студентов подряд и мало печётся о том, что Джинс говорит чему через Динамита в защиту каждого. Сам же Бакуго в какой-то момент приковывает взгляд к Изуку, который, к его раздражению, вновь активно общается с Шинсо, отчего-то уж слишком оперевшегося на учительское плечо. - Эу, петарда на ножках, как насчёт поблагодарить сударя за помощь в деле? - вязко тянет Монома. - Вы же теперь вместе. Так лизались в клубе, что я едва не проблевался, - он гаденько улыбается, на что получает тяжелый вздох прямо в искаженное усмешкой лицо. - Я что, из сказки, чтоб болтать с псинами сутулыми? - мало агрессивно, больше раздраженно, цыкает второй, не отрывая взгляда от болтающих вдалеке фигур. К его счастью, Изуку не отворачивается от поля ни на миг, чтобы посмотреть на Шинсо в открытую. - И чем ты там помог? Всё сделал Пикачу. - Что ещё за пидор на моём рабочем месте?! - возмущенно вскидывает брови Нейто, на что получает красноречивый недовольный взгляд от Бест Джиниста, которые брань за километр слышит. Младший неловко кивает головой в знак извинения. - А что конкретно ты там сделал, любезный? - фыркает Кацуки, - помнится мне, ты только срался с Эйджем и подстрекал всех, до кого твой поганый язык только дотягивался. - Ну так! - будто это что-то объясняло для Бакуго, - атмосфера вся была на мне! Конечно, сто процентов. Это ведь был клуб Мономы, и это он его лично украшал и подстраивал под зелёно-оранжевые цвета. Торт тоже лично Нейто заказывал. - Пиздец, блять, - только и получается выжать из себя в ответ. - Заплачь. Поведение Нейто мало выводит, так как Кацуки к нему прилично так привык уже. Его скорее раздражает уж слишком щебечущий Изуку где-то на соседних трибунах. Блондин почти уверен, что к нему доносится знакомый бубнёж. - Смотри, как бы ты не плакал, - вдруг остро заявляет Бакуго, более едким голосом, вынуждая второго подсознательно напрячься, - твой милый Хитоши уже едва ли язык в глотку Изуку не пихает, взгляда оторвать не может. - Пошел-ка ты на хуй, шпиц с припадками. Открой глаза пошире — Хитоши вообще не заинтересован в твоём брокколи, - шипит Монома, но сам с энтузиазмом оборачивается посмотреть, что там не так и замирает на какое-то время, получая в спину мычание Кацуки. - Поэтому он разлёгся на нем, как на ссаном кресле? Точно не из личного интереса. Заснул наверное, да? И говорит сквозь сон. - Вальни-ка, понял? - уже порядком злее прошипел Нейто, достав из своего фрака мобильный. - Я сейчас его наберу, и ты поймёшь, что ты — истеричка патлатая. - Уж потрудись, - бросил Кацуки, наблюдая, как Монома набирает номер. Монома, сжимая мобильный в руке, замер. Он буквально видит, как Хитоши лениво тянется в карман за телефоном, сморит в него пару секунд и сбрасывает. «Перезвоню позже», - отправил он вместо этого. Нейто тщательно проморгался на это сообщение, цепляя краем ухом злобный смешок от Кацуки, который тоже был мало доволен результатом. Нейто, несмотря на всю свою наглость, вскипает на глазах. Его лицо покраснело, руки сжались в кулаки. Он хорошо знает себе цену, поэтому сбрасывать вызов, зная точно, что он, Нейто, прибыл на фестиваль сегодня — Хитоши, ты обалдел или отупел? В этот момент, его терпение лопнуло. Он резко вскочил на ноги, увлекая за собой Кацуки. - Пошли, - шипит Монома, его глаза блещут раздражением. - Нужно разобраться с этим дерьмом! Прежде чем Монома успел закончить фразу, его, и Кацуки, опутала сеть из прочной джинсовой ткани. Бест Джинс, сидящий на соседнем от Динамита месте, невозмутимо наблюдает за их попытками высвободиться. - Сидите тихо, - спокойно говорит он, его голос твёрдый и не допускает возражений. - Или я попрошу операторов навести на вас двоих камеры, пока вы находитесь в таком положении. Кацуки и Монома, ограниченные в движениях джинсовой сетью, оставалось только злобно коситься на Изуку и Шинсо, которые, не обращая на них никакого внимания, продолжали обсуждать успехи студентов, соревнующихся на поле. Их разговор наверняка занят анализом стратегий, тактических ходов и особенностей причуд. Изуку увлеченно жестикулирует, Шинсо спокойно кивает, слушая его с вниманием. Айзаве на двоих абсолютно плевать, ведь он пристально наблюдает за тем, как Эри вырывает розовый флаг буквально из-под носа девушки из другой команды, командуя Коте выстрелить по ней водой, пока она её не достала. Кацуки стиснул зубы, с трудом сдерживая приступ ярости. Он понимает, что Бест Джинс держит их под контролем, но это ещё больше усугубляет его раздражение. Он смотрит на Изуку, и его злость, перемешанная с недовольством, достигает своего пика. Он не хочет признавать это вслух, но он явно ревнует Изуку к Шинсо. И это его бесит. Всё бесит. Монома, прикусив губу, тоже не скрывает своих чувств. Его ярость, впрочем, была направлена на Шинсо. Он всё ещё не мог понять, почему Хитоши внезапно стал так увлечён этим парнем. Он с небрежностью наблюдает за их беседой, чувствуя, как внутри него бурлят недовольство и разочарование. Они остаются связанными джинсовой сетью, принужденно наблюдая за беспечным общением парней, с бессильной злостью в своих мыслях. Они только косятся друг на друга время от времени, понимая, что их поведение сейчас, должно быть, выглядит жалко и смешно. - У вас же всё супер, так какого ты так напряжен? - язвит Кацуки, поудобнее устраиваясь на своём сиденье. - Не могу рассчитывать на то, что твой Сиреноголовый не вычудит чего-нибудь странного в адрес моего Хитоши, усёк? - Как ты его назвал, чувырла? Что-то я не вижу, чтобы это Изуку лежал на твоём зомби, понял? Не дохуя ли он себе позволяет, будучи в отношениях с тобой? - Тогда я сейчас лягу на тебя точно так же, и пусть они обосрутся оба! - Нейто показательно положил голову на плечо Кацуки, демонстративно громко рассмеявшись на все трибуны. Некоторые профи перед ними, вместе со зрителями, даже покосились на них. Джинсу пришлось распространить действие своей причуды на ближайших операторов, чтобы те стояли по струнке смирно и не засняли двоих придурков, которые мешают ему анализировать первогодок. - Да пошел-ка ты в задницу лежать на мне, ахуел? - заверещал Кацуки, тут же чувствуя тяжелую руку Хакаматы на своей голове, неестественно угрожающе массажирующую его голову. Он не заметил быстрый взгляд турмалиновых глаз, блеснувших в его сторону, когда Кацуки ещё не скинул с себя блондинистую шевелюру Нейто.

***

Стадион Юэй гудит от возбуждения. На арене начались финальные бои Спортивного фестиваля — сражения один на один. Двадцать участников, прошедших предыдущие этапы, готовы продемонстрировать всю мощь своих причуд. Воздух трещит от напряжения, ожидание разрешилось взрывом аплодисментов и криков поддержки. На трибунах, среди сотен зрителей, сидят Айзава и Изуку, с напряжением следящие за происходящим. Не зря, потому что добрая половина 1-А класса прошла на финальные поединки и теперь им некуда бежать. Первый бой начинается. На арене появляется Эри, её фигура излучает удивительную для случайного зрителя силу и решимость. Айзава тут же напряженно сводит брови к переносице, взглядом оценивая состояние её оппонента. Напротив девушки стоит высокий, широкоплечий юноша с причудой «Магнитное поле». Его квирк позволяет ему контролировать металлические предметы в радиусе десяти метров, создавая мощные поля, которые могли отбрасывать противников или сминать их в плотный металлический шар. Мик оповещает об этом в микрофон, но его голос местами ломается, приоткрывая дверцу на его глубинные переживания за Эри. Денки предпочитает здесь и вовсе молчать, потому что совсем не уверен, что сможет правильно изложить слова поддержки. Бой начался стремительно. Юноша, уверенный в своих силах, атакует Эри, создавая вокруг неё вращающееся поле из стальных обломков. Он причудой буквально вырвал их из трибун и украшений стен, включая небольшую платформу, на которой в отдаленном уголке сидит Цементос, готовый в любой момент окончить сражение. Эри ловко уворачивается, используя свою «перемотку», чтобы заживлять небольшие царапины, которые появляются на её теле. Она двигается, с призрачной невзрачностью, её движения быстрые, уверенные, неуловимые. Каждый блок, каждое уворачивание является результатом тщательного анализа ситуации и умения использовать своё тело, упираясь исключительно на ловкость и гибкость. В её движениях проскальзывают элементы стиля боя Айзавы. Она часто использует прыжки, особенно, когда приходится в моменте уклоняться от нескольких обломков сразу, что накрывают её с разных сторон. Тем временем парень создаёт всё более мощные магнитные поля, которые сжимаются вокруг Эри, пытаясь её обездвижить. Обломки металла летают вокруг нее со свистом, но девушка настроена решительно. Она поднимает голову вверх, словно сверяясь с небом, и её рог на лбу начинает светиться намного ярче. - Без дополнительных приспособлений я не представляю, как она сможет добиться победы, - с нескрываемым сожалением издаёт Шото, сидя ровно позади Изуку. Плечи последнего напрягаются, но он не успевает ответить то, что срывается с губ Айзавы на мгновение раньше: - Присмотрись, Тодороки. Она не выглядит напуганной, - камеры как раз снимают Эри ближним планом. Её глаза пылают от решительности, но вместе с этим чувствуется её внутренняя неуверенность. - У неё есть какой-то план. - Эри-чан пойдёт на какой-то риск, - тихо выжимает из себя Мидория, глубоко переживая об исходе боя. - Если так, то я догадываюсь, откуда ноги растут, - вяло добавил мужчина и вернулся к пристальному наблюдению. Проблема стоит ощутимая. В бою Эри может использовать "Перемотку" только на себе, исцеляя раны и возвращаясь к моменту перед получением травмы. Но это требует огромных затрат энергии, и её запасы тают с каждой секундой. Юноша же, не испытывая таких ограничений, методично наращивает давление. Он создал вокруг Эри вихрь из острых металлических осколков и небольших плит, которые постоянно атакуют её с разных сторон. Каждый раз, когда осколки причиняли ей рану, Эри использовала причуду, возвращаясь на мгновение назад, но это требовало усилий. Её дыхание стало прерывистым, лицо покрылось испариной. Юноша же, наблюдая за её действиями, хитро улыбается. Он понимает, что тактика Эри неэффективна в долгосрочной перспективе. Её ресурсы ограничены, в то время как у него — неограниченный запас металлического мусора на арене. Его выражение лица скрасила самодовольная ухмылка. - Урод играется с ней, - шипит Кацуки, на что получает кивок со стороны Мономы, лицо которого преобразилось в крайне серьёзное и сконцентрированное. - Может просто поймать её в ловушку из метала, но он выбирает её истощать атаками. - Это её личное испытание. Она должна преодолеть его, если стремится стать героиней, способной принимать бой, - вмешивается Джинс, хотя по его голосу слышно, что ему жаль девушку. Однако, Эри не падает духом. Она понимает, что прямой бой ей не выиграть, если она не предпримет чего-то особенного. Ей нужно использовать хитрость, обмануть его. Она начала действовать непредсказуемо, перемещаясь резкими, хаотичными движениями, заставляя юношу постоянно корректировать направление металлического потока. Это отвлекало его внимание, заставляло концентрироваться на контроле осколков, а не на самой Эри. Так и спланировано. Наблюдая за его действиями, Эри заметила закономерность. Юноша постоянно фокусирует своё внимание на самых крупных металлических обломках, оставляя мелкие практически без внимания. Скорее всего, у него есть трудности в контроле над большими объектами, поэтому он придается к использованию своего квирка именно на них, просто поддерживая маленькие объекты в воздухе и мало ими двигая. По сути, брешь тактики именно в этом. Во время очередной стычки, Эри, используя свою скорость и ловкость, уклоняется от массированной атаки крупных осколков, проскользнув между ними. Она не пыталась защититься, она действовала рискованно, но расчетливо, позволяя оставлять на себе царапины и не спеша их заживлять. Её цель — мелкие, незамеченные юношей, металлические частицы, бесцельно витающие в воздухе. Она бежит прямо на них, ставя всё на то, что парень их не замечает, проскакивает между ними, чувствуя как висящие кусочки метала разрывают ей кожу и спортивный костюм тонкими порезами, но только набирает скорость. Юноша теряется от этого, активно жестикулируя руками, чтобы ускорить металлические плиты, летящие прямо за Эри. - Вторая брешь, - говорит она сама себе, активируя свой рог и тут же исцеляя всё тело, набирая больше скорости от внезапного исчезновения боли. - Он недостаточно быстр, - говорит Изуку, а глаза его набирают яркий травяной оттенок, - Эри-чан сможет выиграть, если окажется быстрее его причуды. Девушка на это и опирается, искренне надеясь, что её соперник не имеет при себе никаких скрытых фокусов. Она быстро приближается, сокращая расстояние между ними, как вдруг чувствует, как её волосы схлопываются двумя тяжелыми плитами, заставляя упасть назад. Зрители разом ахают, пропитываясь сожалением к Эри. Она же, камеры это чётко показывают, откровенно удивлена, напугана и опущена. - Сволочь, - рычит Кацуки, а сам рефлекторно поворачивает голову в сторону трибуны, где сидит Изуку. Его глаза в ужасе распахнуты, а сам он пристал со своего места в своеобразном шоке. - Он не должен её жалеть, Кацуки, - спокойно отвечает Джинс, и, блять, да, Бакуго и сам это прекрасно знает. Он сам же и не жалел Урараку на своём фестивале, без стеснений клепая по ней и по земле своими взрывами. - Я знаю, чёрт. Юноша, измотанный постоянными уклонениями Эри, начал терять концентрацию, но уловил этот момент достаточно ясно. Его атаки становились менее точными, менее мощными, он не поспевал за скоростью Эри, поэтому сбросил прочь весь накопленный метал и оставил только две плиты, что с легкостью нагнали девушку, ведь больше не приходилось контролировать всё и сразу — только два объекта. Он победоносно усмехнулся, заметив ужас в глазах соперницы, и сделал несколько уверенных шагов к ней, оставляя жалкие полметра между ними. - Сдавайся сама, - заявил он ей, усмехаясь. - И он смеет называть себя будущим героем после этого?! - срывается у Изуку, но его тут же остужает тяжелая рука Айзавы. Тот даже не смотрит на своего коллегу — только на Эри. На внезапно растерянную крошку, которую словно только-только привели в академию. - Вот же мразь, - шипит с другой трибуны Кацуки, но его только плотнее сжимают нити Хакаматы, призывающие взять себя в руки, - сволочь, либо бей сразу, либо сам сдавайся. На арене повисает тишина, зал окутывает напряжение. Лицо Эри снимают все камеры, её глаза блестят от внезапного прилива негативных эмоций. - Сдаться? - совсем робко и слабо срывается у неё изо рта. - Да, - безэмоционально отвечает парень, высоко вскидывая свой подбородок, - тебе нечего тягаться с такими, как я. У Изуку простреливает в груди, он физически чувствует боль от этих слов, взгляд сам ползёт к мигом помрачневшему лицу Эри. Она сидит на земле, её волосы до треска натянуты между парящих в воздухе металлических пластин, тело мелко дрожит. Слаба. Она слаба для героики? Она? Девушка, которой дарована такая великая причуда? Она может размотать этого бедолагу одним касанием руки, вернув его к состоянию серой мутной капли. Она — огромный потенциал для героев и решение одним касанием сразу тысячи проблем. Изуку сжимает ладони до побелевших костяшек, ему до тошноты противно от парня, который так открыто показывает вымышленное превосходство над девушкой. - Сдаться? - снова повторяет Эри, её рог слабо загорается. - Тебе нечего мне противопоставить. Твоя регенерация мало чем поможет, если ты даже двигаться не сможешь, - со смешком заявляет юноша, и это становится последней каплей в море терпения Эри. - Герои не сдаются! - кричит она, каким-то образом поднимается на ноги и срывается на удар ногой, прямо к растерявшемуся парню, не успевающему призвать к себе метал поближе, чтобы навредить сопернице. Эри стимулировала рост своих волос, возвращая их в состояние того, какими они были, когда она их отращивала ещё прошлым летом до того как заметно подрезать. Сантиметров тридцать, не больше, но этого хватило, чтобы она смогла слегка подняться и выпрямить свою ногу в роскошной растяжке, в которой — Кацуки захлебывается от восторга — узнаётся движение героя-Деку. Она приходится голенью прямо по наглой роже парня, отправляя его в лёгкий нокаут, вмещая всю свою злость и горечь в один удар. В этот момент, на трибунах Изуку поджал губы, его глаза наполнились слезами. Он увидел в этом ударе отголоски своих собственных тренировок, тех бесчисленных часов, которые он потратил, оттачивая своё мастерство. Удар Эри был воплощением его стиля, и это затронуло его до глубины души. Мик орёт в микрофон. Шокер кричит следом за ним: - Победила Эри из 1-А! Трибуны взрываются аплодисментами, люди кричат слова поддержки, медики спешат на арену, унести юношу в медпункт на носилках, а Эри… Изуку давится слезами… Эри, несмотря на сильную усталость, поднимает кулак вверх, демонстрируя свою победу. Её взгляд останавливается на трибунах, где сидят Айзава и Изуку. Она видит слезы на глазах Изуку, и в её сердце зарождается чувство гордости и благодарности. Шота выглядит не менее тронутым, поднимая кулак вверх следом за Изуку, показывая свою абсолютную поддержку.

***

Следующий бой оказался не менее напряженным. На арене встретились Кота и юноша из класса 1-В, чья причуда позволяла ему контролировать температуру своего тела, создавая мощные потоки горячего воздуха вокруг себя. Он атаковал Изуми сразу же, создавая вокруг него стены из раскалённого воздуха, пытаясь зажарить. Кота, не обладая такой мощной силой, понял, что вынужден использовать свою изобретательность и стратегическое мышление. Поединок Эри его не слабо взбодрил и подкинул решительности. Он не хочет ударить в грязь лицом. Изуми, хоть и обладал причудой, позволяющей ему выпускать воду из ладоней, понимал, что прямая конфронтация с раскалённым воздухом оппонента будет самоубийством. Его способности пока не позволяют ему создать достаточно мощный водяной поток, чтобы противостоять жару, поэтому не остаётся ничего, кроме как придумать обходную стратегию. - Ну и ну, - тянет парень сам себе, поправляя свой козырёк, - я хотел приберечь фокусы хотя бы ко второму раунду. Изуми быстро вычленил из атак парня, что у него есть устойчивые ограничения на использование причуды — жар не распространяется на более, чем десять метров, по сути, оставляя половину арены брюнета временно в безопасности. Если Кота пойдет по краю, пытаясь приблизиться, то жар настигнет его очень быстро, ведь ширина арены намного меньше длины. - Его жар растворит воду Коты, - комментирует Шото, как знаток высоких температур, - но выход есть. Изуку кивает на это, не оборачиваясь. Для него поединок Изуми очень важен. Последние две недели Мидория уделял ему каждый день на тренировки, оставаясь на работе на пару часов дольше. Они тренировали и обычные кулачные бои, и пытались вместе поспособствовать развитию причуды Изуми. Пока результаты были только в первом аспекте, но, к сожалению, здесь и сейчас, с противником атак дальнего воздействия, это едва ли имело какой-то смысл. В итоге парень из 1-В сам сорвался с места и побежал на Коту. Изуку сжался на своём кресле. - Смотри на меня, Мидория-ни! - разнеслось по арене. Изуку даже не сразу понял, что обращаются прямо к нему. Он поднял взгляд на огромный экран, витающий над ареной и чётко увидел уверенный взгляд Коты, который, Господи, со своими чудными торчащими волосами из-под кепки, лисьими острыми глазками и самодовольной усмешкой выглядит точно как он. Изуку позволяет себе всего на миг повернуть голову в сторону соседней трибуны, тут же сталкиваясь с взглядом прожигающих алых глаз. Учитель вернулся в изначальную позицию. «Смотри на меня, Деку», - вертится в его мыслях, но он откидывает это подальше, глядя на принявшего боевую позицию Изуми. Внезапно, Кота глубоко вдохнул, концентрируя всю свою энергию, сосредотачивая её в своих ладонях. Он чувствует, как в его руках накапливается мощный поток воды, сжимаясь, собираясь в готовности. У него есть всего пара секунд, пока парень из 1-В до него не добрался. Когда юноша из 1-В выпустил очередную серию раскаленных воздушных шаров, Кота начал действовать. Он выпустил из своих ладоней не просто струю воды, а мощный, концентрированный поток, который, вместо того чтобы гасить парня напрямую, создал вокруг себя защитный купол из воды. Это была не просто вода, а сверхплотный, сжатый под давлением водяной панцирь. Изуку дрогнул всем телом, подскочил на ноги, упираясь руками в свободное кресло перед ним. Он быстро-быстро моргал, не веря своим глазам. Он снова оглянулся на Кацуки, который растекался в не менее удивленном, но хищном довольном оскале — он знает, откуда Кота почерпнул себе эту идею с щитом. Холодная вода, отражая жар, создаёт столб пара, но купол держится. Изуми знает, что он продержится недолго, всего несколько секунд, но этого времени ему должно хватить. Внутри водяного панциря Кота чувствует жар, но купол выдерживает. Он ждёт, вылавливая момент. Когда парень из 1-В усиливает атаку, Изуми делает своё движение. В момент, когда водяной щит начинает разрушаться, он прорывается сквозь пар и наносит юноше несколько стремительных ударов по лицу и в живот, терпя внезапный прожигающий кожу насквозь жар, словно лава, растекающийся внутривенно. Юноша, ошеломлённый неожиданной атакой и ослабленный напряжением от поддержания высокой температуры, не смог оказать достойного сопротивления. Он падает на землю, и Кота, тяжело дыша, поднимает руку на манер Эри, когда-то Деку и Всемогущего, объявляя свою победу. Его лицо бледное, тело дрожит от напряжения, но в его глазах сияет победа. На трибунах раздались аплодисменты, восхищение Котой очевидно. Он смотрит ровно на Изуку, дрожащего всем телом, но так тепло улыбающемуся ему, и чувствует как щека ужасно горит от ожогов.

***

После первого раунда взяли передышку для участников. Большинство студентов пришлось сильно подлатать в здешнем медпункте. Изуку сразу сорвался к Эри и Коте, чтобы убедиться, что с ними всё в порядке. К счастью, Изуми остался без шрамов от ожогов, девочка сама себя поправила, но вот на второй раунд вряд ли ей уже хватит сил. Кацума тоже был в медпункте, хотел помогать медсестре, но обошлось без него. Он преспокойно победил в своём первом раунде, подобно Эри восстанавливая свои клетки при каждой травме. Из его дополнительных специальных движений не проскочило ничего, так что Шимано стремился задать жару на втором поединке. В первом его буквально пронесло, так как он сражался с девочкой из В-класса с увеличительно-уменьшительной причудой. Ей не было чем удивлять, кроме как расширить свою спортивную кофту до размеров всего поля боя и накрыть ею Кацуму. Она не смогла его победить даже так, ведь мальчишка тоже ходил на дополнительные занятия по боевым искусствам к Изуку. Мидория вывалился из медпункта только через двадцать минут, убедившись, что все в порядке, и двинулся обратно к трибунам, отчетливо слыша, как прибывший нынешний номер 1 — Лемиллион веселит публику и пытается поддержать студентов. В груди что-то щемит как раз, когда в коридоре Изуку наталкивается на буквально влетевшую в него девушку. - Ой, извините! - звучит до треска в ушах знакомый голос, а щеки брюнета уже заливает румянец. Карие глаза и обрамленное пышными волосами лицо, невысокий рост и поднятые вверх мизинцы. - Деку-кун! - У-урарака-сан… - выдохнул Изуку, чувствуя, как его сердце начинает биться быстрее. Он никогда не умел справляться с неожиданными встречами, особенно девушками. Присутствие Очако всегда вызывало у него странное волнение, вроде и приятное, но одновременно пугающее. - Извини, я немного спешила, - улыбнулась Очако, её собственные щёки порозовели. Её улыбка — яркая, тёплая, искренняя – заставляет Изуку забыть о том, что он хотел подняться на трибуны к Айзаве, предварительно встретившись с Кацуки. Вот только мысли об этом плавно уползают, а пространство вдруг сужается до одной занятной девушки. - Ты как? Ученики в этом году просто невероятные! Ты ведь тоже приложился к их успеху, правда? Она игриво улыбается, в шутку подмигивая ещё гуще краснеющему брюнету, который уже поднял руки, чтобы оправдаться: - Я им, конечно, помогаю, но они и сами по себе все уникальные, - отвечает Изуку, стараясь не смотреть ей в глаза, в надежде, что это хоть немного скроет его волнение. - Так напоминают нас, когда мы были младше. - Да, некоторые прямо мини-копии, - Очако чуть смущенно улыбнулась, пряча руки за спину. - я бы не смогла тогда так упорно драться, как они сейчас. - Что ты такое говоришь?! - воскликнул Изуку. Он всегда восхищался её силой, её грацией, её способностью противостоять любым трудностям. - Твоя невесомость просто невероятна! Я, честно говоря, всегда поражался твоей точности и контролю над ней. Даже на тренировках ты всегда была одной из лучших! - Спасибо, Деку-кун, - прошептала Очако, её голос стал тише. Её взгляд опустился на пол, а румянец на щеках усилился. - Ты тоже был великолепен. Твои новые приёмы… это было просто потрясающе! Я видела, как ты сражался. Твоя сила, твоя решимость… это вдохновляет. И как ты всё это контролируешь… ты словно танцуешь, когда борешься! - Ох, спасибо, - пробормотал Изуку, ещё сильнее краснея. Похвала Урараки, особенно сказанная с такой искренностью, заставила его почувствовать себя неловко, но одновременно и невероятно приятно. - Я… я много тренировался. Тогда. Они замолчали, обмениваясь неловкими, но счастливыми улыбками. Тишина между ними была не напряжённой, а вполне комфортной. Она была наполнена невысказанными словами, молчаливым пониманием и скрытым взаимным восхищением. Не хватало запаха сладкой ваты и романтической музыки, взаимных признаний и ещё чего-то приторного, от чего одного в этом здании могло бы сильно скрутить. Но чем-то-таки пахло. Карамелью. Жженой. Изуку, тупил в пол, неловко потирая затылок. На его языке вертелись слова, что превращались в мычание без особого смысла. Перед глазами петляли картинки и силуэты, настроение слегка сбилось одним конкретным, которого Мидория видел двумя неделями ранее. Он, собравшись с мыслями, решился задать вопрос, который тревожит его последние несколько недель: - Урарака-сан, я… я очень хотел поговорить с кем-то эти несколько недель… но… не было подходящего человека, который бы меня точно понял… Его слова повисли в воздухе, прерванные внезапным, глубоким вздохом. Очако вопросительно посмотрела на него, её глаза расширились. Изуку чувствовал, как его щёки пылают огнём. - Да, Деку-кун? - спросила она мягко, её голос полон чего-то до одури мягкого и ласкового. В этот момент, за поворотом коридора запросто можно было бы найти фигуру Кацуки Бакуго, прижавшегося спиной к стене. Он наблюдает за парочкой, скрываясь в тени. Его лицо искажено гневом и ничем не прикрытой обидой. Предусмотрительно купленный горячий шоколад, чтобы взбодрить Изуку, нагревается ещё сильнее в сжатой раскаленной рукой банке. Слова Изуку, о «я очень хотел поговорить с кем-то эти несколько недель, но не было подходящего человека», пронзили его сердце острой болью. Последние несколько недель Изуку практически игнорировал Кацуки, ссылаясь на подготовку к фестивалю и усталость после рабочих дней. Он не стремился поговорить, не пытался выслушивать самого блондина. Просто потерялся в своих буднях, а теперь, сука, оказывается, что ему хотелось с кем-то поговорить, и этим «кем-то» Кацуки не был и близко. В голове только белый шум и громкое сердцебиение, отдающее тупой болью под рёбра, рассылающую ненужный импульс вдоль всего тела, вынуждая чувствовать себя немыслимо слабым. Кацуки чувствует себя обманутым, преданным и одновременно не чувствует ничего. Воздух в его лёгких словно перехватило. Сердце бьётся в бешеном аритмичном ритме, будто пытается вырваться к чёртовой матери либо, как вариант, разойтись по швам Стрелка. Он видит, слегка выглядывая из-за угла, каким бордовым стоит сейчас Изуку. Он слышит, как Очако снова обращается к нему: - Что случилось, Деку-кун? Что ты хотел сказать? Изуку, оправившись от сковавшей его неловкости, потрепал свои вихры и продолжил: - Я… хотел бы поговорить об этом в непринужденной обстановке. Сегодня вечером. Если ты, конечно, не занята. Очако замерла, её глаза широко раскрылись. Она не может произнести ни слова, только неловко теребит пояс своего геройского костюма, всматриваясь в турмалиновые глаза, в которых читается что-то другое. Девушка вопросительно склоняет голову, но ничего не спрашивает. Напротив, её голос становится словно серьёзнее: - Я бы с удовольствием, - сказала она наконец, её голос был еле слышен. - Сегодня вечером? - Да, - кивает Изуку, его румянец заметно спадает. - В семь? Я напишу где. - Да, отлично, - Очако улыбнулась, и её улыбка была невероятно сияющей. - Тогда до вечера! Кацуки, наблюдая за ними, стиснул кулаки. Он чувствует, как его горло сжимается от ревности и гнева. Он хотел крикнуть, вбежать и разрушить этот, сука, нежный момент, но не мог. Его тело парализовало смесью боли, ярости и бессилия. Глубокая тоска засела в межбровной морщинке, ноги подкашиваются, грудь вздымается, словно перед приступом. Словно в замедленной съемке, он видит, как Изуку и Очако, всё ещё немного смущённые, но полные радости, обмениваются улыбками. Очако, смущённая, опускает голову, а Изуку, неловко переминаясь с ноги на ногу, прощается с ней и, не обратив внимания на Кацуки, скрывшегося за поворотом, направляется к трибунам. Воздух застыл в лёгких, пространство исказилось. Кацуки, медленно опускаясь на землю, прислонился спиной к холодной стене. Он закрыл глаза, пытаясь справиться с нахлынувшими эмоциями. Ему перехватило дыхание, сердце бьется так сильно, что кажется вот-вот выскочит лопнет, этот дурацкий клапан. В ушах звенит, в глазах маячит изумрудное нечто, к которому так хочется протянуть руку. Он чувствует себя разбитым, одиноким и брошенным. Словно блядская собака, которую выбросили прямо из приюта, потому что на её содержание требуется место в сердце и обильное количество ресурса. Это отравляет мысли, давит что-то бесконечно важное где-то там, под ключицами, и выжимает остатки сознания к чёртовой матери. Очако была лучше него. Она умела лучше, чем он, общаться с Изуку, понимать его. С ней Изуку хочет поговорить, потому что последнее время его что-то мучит, а «подходящего» человека выговориться рядом нет. Кацуки кажется, что он скулит, но вокруг стоит гробовая тишина, изредка прерывающаяся криками Сущего Мика и Шокера. Он ощущает себя беспомощным, ничтожным, неспособным ничего изменить. Все его попытки приблизиться к Изуку, его попытки показать свои чувства — все оказалось напрасным. Изуку выбрал Очако. Кацуки, сжимая кулаки, всхлипнул. Он чувствует, как по его лицу что-то течет, смешанное с потом. Он пытается дышать, но в его груди словно стоит каменная глыба. Он хочет крикнуть, но его голос застрял ещё в лёгких. Он хочет убежать, уйти прочь, но его ноги даже не сгибаются в коленях. Он остаётся сидеть на холодном полу коридора, один на один со своими чувствами. Он пытается понять, что произошло, почему всё так случилось; найти хоть какую-то надежду, но её нет. Только боль, глубокая, невыносимая. Боль от потери, от непонимания. Хотя, кто он такой, чтобы чувствовать хотя бы что-то из этого. Его прогнившая душа, что, так стремится к любви, которую он сам же и растоптал ещё на корню? К чему ты тянешься, Кацуки? К Солнцу? Решил, что восемь лет отпахаешь и это спасёт ваши отношения? Изуку сразу всё забудет? Другие перестанут для него существовать? Очако всегда была к нему добра. Между ними изначально было что-то глубже, чем просто дружеская симпатия. Кацуки соврёт себе, если скажет, что не замечал взгляды девушки на Изуку, а также дурацкое смущенное лицо последнего. Кацуки придется долго-долго врать, чтобы не признаваться в том, что он боялся именно её, эту проклятую Урараку, больше всех остальных. Буквально до седых волос. Его предчувствие его не обмануло. Вот, что таилось на языке Изуку, которым он ни разу не повернул за блядский месяц, а всё почему — потому что Кацуки не «подходящий» человек, ему нельзя было об этом рассказывать. Он не особенный для Изуку, чтобы знать то, о чём они будут говорить с Очако. Наконец, глубоко вздохнув, Кацуки медленно поднимается. Его глаза несколько припухли, лицо перекошено в нечитаемом выражении. Он вытер влажные ресницы тыльной стороной ладони, и, крепко сжимая кулаки, медленно пошёл прочь, оставляя позади пустой коридор и эхо невысказанных слов. Ему нужно побыть одному. Ему нужно разобраться в себе. Ему нужно найти силы идти дальше. Для себя. Выходя на трибуны прямо перед началом второго раунда Кацуки видит, как Изуку машет ему рукой со своего отдаленного места. Он не машет в ответ.

***

Они идут вдоль улицы, заботливо украшенной светом садящегося Солнца. Девушка в красивой длинной юбкой, стучащая высокими каблучками, кейсом со своим геройским костюмом, и он. Изуку выглядит очень уставшим, даже не пытается держать лицо или спину. Ему так хочется полежать, но он не позволяет себе даже остановиться. Урарака время от времени смотрит на него, добрым и наполненным чем-то глубоким взглядом, пытаясь угадать эмоции на веснушчатом лице. Ей не хочется говорить тоже, но она разбивает молчание между ними неважным монологом о детях, которым удалось помочь при помощи операций команды. Мимолётом упоминает Тогу, ссылаясь на то, что не хочет, чтобы кто-то ещё повторил её судьбу — маленькой не принятой обществом девочки. Изуку прошибает током вдоль хребта от понимания того, что это то, что его действительно интересует. Он поворачивает голову в сторону Очако, которая смотрит на него уже иначе — с пониманием того, что она затронула тему, которую поднять самостоятельно Мидория не решался. В её карих глазах заплескалось беспокойство, но Изуку показалось, что он видит там нервозность. Может, говорить об этом не стоит. - Тога-сан всё ещё остаётся твоей главной мотивацией? - вкрадчиво спрашивает он. Урарака всматривается в его глаза, пока её лицо приобретает задумчивое выражение. Она будто пытается придумать, что сказать, либо действительно рассуждает на тему, которая ей давно не интересна. Вот только Изуку едва ли готов поверить во второе. - Я из-за неё начала это дело, - отвечает девушка, поднимая голову вверх, всматриваясь в мелкие плывущие тучки, - смотря на детей я представляю крошечную Химико-чан, оставшуюся без возможности быть выслушанной и понятой. Да, это оно. Глубокое нечто, проевшее дыру в груди, которую ни одним лекарством не залечишь. Очако не забыла то, о чём долго плакала у Изуку в комнате общежития, не отпустила тоску, которую испытывала, думая о судьбе маленькой девочки, откинутой прочь обществом, словно живой мусор. Непонятая и отвергнутая, она, не имела шанса мыслить здраво. Где-то внутри Мидория вырастил в себе жалость к её личности, но вряд ли эту личность он знал достаточно, чтобы по ней болеть сердцем. Он просто принимал её как пример того, кем может стать человек, если его оставить наедине со своими мыслями. Насколько эти мысли исказятся и превратятся в червей, проевших мозг. - Ты скучаешь? - риторический вопрос скорее, но Изуку задаёт его из вежливости. Словно по глазам не видит, как в глубине карих глаз плещется скорбь. - Да, но не так, что не могу принять этот факт и двигаться дальше, - звучит обыденно, буднично даже. - Она и сама бы хотела, чтобы я не останавливалась. - Наверняка, - Изуку так не думает, учитывая то, какой он запомнил Тогу. Девушка, точно имеющая при себе ряд проблем с привязанностью, в его глазах точно не стала бы эталоном здорового партнера, который желал бы своей любимой отпустить себя и искать кого-то нового. - Она перестала тебя навещать? Очако останавливается. Смотрит в толпу людей вокруг них, в свет баннеров, вывесок, чужих телефонов, слушает гул людей. Переводит взгляд на Изуку, небрежно проходясь глазами по его геройскому кейсу, который он сжимает напряженными пальцами. - Вот о чём ты хотел поговорить, - тихо раздаётся от неё. Её слова становятся сигналом, знаком, что очередь Изуку рассказывать о своих тревогах. Он делает глубокий вдох, готовясь к тому, что он скажет Очако. Он знает, что это будет нелегко, но он должен это сделать. Выговориться, поделиться своим бременем с кем-то, кому он доверяет. И Урарака, девушка, пережившая что-то настолько подобное, оказывается именно той, кому он может рассказать всё. - В последнее время… - начинает Изуку, и его голос тонет в гуле голосов вокруг. - Я снова вижу его. Тенко. Его призрак. Он чувствует, как по его спине пробегает холодный пот. Видения стали слишком частыми, слишком реалистичными. Он не может избавиться от жутких кошмаров, которые стали частить вместе с возвращением Шимуры, от ощущения присутствия его фантома рядом. Это слишком остро накладывается на тот период, когда они с Кацуки снова начали общаться близко. Слишком связанны эти моменты. Изуку чувствует, как на сердце ложится тяжелый отпечаток страха, который когда-то Шигараки навеял ему. - Он… - Изуку запинается, - он часто приходит ко мне просто так, когда я его не ожидаю увидеть. И я думаю о Кацуки. О том, что он тогда умер от его руки. Сны стали повторяться. Я думаю, что начинаю сходить с ума. В горле у Изуку образовывается ком, и он сглатывает, пытаясь проглотить вместе с ним нахлынувшие эмоции. Мысль о том, что Кацуки едва не погиб, и что его смерть произошла от руки Шигараки, преследовала его, не давала покоя. Он не мог забыть это чувство ужаса, отчаяния и бессилия, которые он пережил тогда. Даже после воскрешения Кацуки, эти чувства возвращаются снова и снова, преследуя его. Очако молчит, обдумывая слова Изуку. Она смотрит на него с сочувствием и состраданием, стараясь поддержать своим молчаливым присутствием, но Мидория копает глубже и ощущает её чувство дежавю практически под своей кожей. Он уже однажды говорил ей подобное. У себя в комнате, когда виденья только-только стали его посещать. Ещё имея причуду, ещё не скатившись обратно к простому Деку, Изуку говорил ей о том, что ему кажется, что он теряет рассудок. Тогда-то Очако и открыла ему свой секрет о Химико. Они стоят в тишине, окруженные вечерним шумом города. Изуку продолжает молчать, переваривая свои чувства, пытаясь найти в себе силы продолжить этот разговор. Ему стыдно от того, как сильно нужна ему сейчас Урарака, как важно ему то, что она скажет. И она говорит. - Недавно Химико-чан стала снова мне частенько сниться. Я не могла запомнить эти сны, но в какой-то момент это случилось, - её взгляд ясный, без грамма сочувствия, - она сказала мне, что хочет, чтобы я шла вперёд и не оборачивалась назад. Она захотела, чтобы я её отпустила. Изуку смотрит на неё, в сердце раздаётся треск. Непроизвольно в голову лезет образ Кацуки. - Я это к тому, что, может, Тенко-кун тоже пытается тебе что-то сказать, - она наклоняет голову в вопросительном жесте. - Может, он хочет намекнуть на что-то или добиться того, чтобы ты перестал себя терзать за то, что произошло. В конце концов, - она делает маленькую паузу, - Бакуго остался жив. Лежащий на земле, не остывший, испачканный собственной кровью, с раскромсанной рукой, с разорванным сердцем. Мидория видит его перед собой, но пытается стряхнуть этот образ. - После чего он снова стал к тебе являться слишком часто? Тяжелый у неё взгляд. Она стала старше, её внешний вид немного изменился, но взгляд заметно помрачнел. Когда они столкнулись днём, то Изуку показалось, что всё переменилось в лучшую сторону, но сейчас, пытаясь выдавить себя ответ, он вдруг понимает, что ему слишком сложно. Что Тенко стоит позади неё и медленно кивает, словно кто-то из них говорит что-то предельно нужное сейчас. - После того, как мы с Каччаном сблизились ещё больше.

***

Ключ проворачивается в замке, и Кацуки захлопывает дверь своей квартиры с силой, словно пытаясь отгородиться от всего мира. Тишина помещения кажется оглушительной после рёва стадиона и гула толпы. Он сбрасывает геройскую форму на пол, грубо швыряя её, как ненужный мусор. Действительно, она вдруг совсем ничего не стоит. Форма, символ его силы, его статуса, сейчас кажется жалким обрывком ткани. Взгляд падает на пол, где валяется одежда, и он чувствует тошноту. Не от запаха пота, который, безусловно, присутствует с примесью жженой карамели, а от собственного бессилия, от горечи поражения. Не физического, а эмоционального. Память услужливо подкинула образ победителя Спортивного фестиваля — какой-то паренёк из 1-А, чью причуду Кацуки даже не удосужился запомнить. Лицо парня расплылось перед глазами, смешиваясь с лицом Изуку, и блондин стиснул кулаки, чувствуя, как накатывает волна ярости. Он мог бы победить любого, кого угодно, но не мог победить собственную беспомощность перед чувствами к Изуку. Удивительно, но он не считает этот проигрыш унизительным. Быстрыми, резкими движениями он сменяет геройскую форму на домашнюю одежду — старые, чёрные спортивные штаны и помятую футболку. Душ кажется лишним, как и всё остальное. Ему не нужно очищать тело, нужно очистить душу, а это было невозможно. Что-то внутри кажется замацанным, испачканным, но что? Самолюбие? Самонадеянность? Он открывает первую бутылку пива из пачки, которую купил по дороге домой, и проглатывает содержимое залпом, желая залить свою горечь. Пиво холодное, освежающее, но не способно утолить жгучую боль в груди. Он валится на диван, погружаясь в мягкую обивку, словно хочет исчезнуть в ней, раствориться в безмолвии своей квартиры, как на задних сиденьях своего Порша, но едва ли это получается. Мысли кружатся вихрем, словно листья в осеннем буране. Победитель фестиваля, лицо Изуку, встреча с Очако — всё это мешается в мучительный дурной коктейль из ревности, бессилия и отчаяния. Он представляет себе Изуку и Очако, идущих вдоль улицы, смеющихся, счастливых. Его собственное сердце сжимается в кулак, Кацуки душит это новым глотком. Он выпивает ещё одну бутылку, затем ещё одну, и ещё. Пиво льётся рекой, заглушая его мысли, но не уменьшая боль. Кацуки предупредил Джинса, что сегодня не сможет выйти на патруль и отвечать на звонки — он знает, что героям нельзя пить именно из-за этого, потому-то и не откинул формальности, отчитавшись перед старшим, чтобы на него, в случае чего, не надеялись. Вон, пусть Уравити разбирается, раз уж припёрлась. Бакуго становится же расплывчатым пятном на диване, погружённым в туман алкогольного опьянения. Каждая капля пива кажется ударом молота, раздробляющим его душу на миллионы кусочков. Приятно чувствовать боль не только в сердце, но и в висках. Она словно перетягивает канат на себя. Минус только в том, что делает это медленно, наслаждаясь процессом издевательства над своим новым хозяином. Кацуки не был особенным. Он не был нужен Изуку. Всё его величие, вся его сила оказались ничтожны перед чувствами Изуку к Очако, да? Он — просто Бакуго Кацуки, парень с взрывной причудой, который ничего не значит для того, кого он любит. Эта мысль пронзает его до самого сердца, вызывая резкую, нестерпимую боль, но блондин улыбается. Ему смешно от абсурдности ситуации, смешно от признания Изуку, смешно от того, как он покраснел перед Очако. Его телефон жалостливо звонит откуда-то из прихожей, но Бакуго не слышит его совсем, утопая в собственном смехе, походящим на смех отчаяния психически нездорового урода, которого месяц назад Деку выгуливал в парке. Слёзы потекли по его лицу, смешиваясь с пеной от пива. Он утирает их рукой, но они текут снова и снова, блядские слёзы. Он почему-то беспомощен, раздавлен собственными чувствами, заточен в клетке своей ревности. Он хочет быть сильным, хочет контролировать всё вокруг, но перед этой болью он был бессилен. Ему смешно от этого до понывания в желудке. Он пытается убедить себя, что всё будет хорошо. Что он сможет смириться с этим. Что если Изуку будет счастлив с Очако, то он, Кацуки, примет это. Что признание Изуку в любви было скорее ошибкой, мгновенным порывом, который он сам же и отбросил. Что поэтому Изуку и избегал его последние несколько недель под разными предлогами. Он повторяет эти слова как мантру, но они звучат пусто и бесплодно. Они не могут успокоить его скрипящую душу. Он продолжает пить, пока тело не ослабевает, а мысли не погружаются в туман, только далёкими откликами напоминающими трезвое мышление. Изуку. Красивый. Ужасно красивый. Крутится лентой воспоминаний в головном мозгу, расходится дрожью по хребту, оседает на языке вкусом апельсина, тает между пальцами мягкими касаниями. На этом диване Изуку позволил себя почувствовать. Кацуки оглаживает обивку, с предельной нежностью, боясь навредить воспоминаниям, которые в ней запечатались. Он хочет утонуть в этом моменте, захлебнуться алкоголем, но хотя бы с мыслью о том, что Изуку ему принадлежал в тот день. В тот короткий миг, когда сам его поцеловал, когда дал себя трогать, гладить, ощущать. И в этот самый миг, когда он уже готов был провалиться в сон, пропитанный горьким алкоголем и ещё более горькой реальностью, в его дверь громко застучали. Резкий, напористый стук вырвал его из полудремы. Он вздрогнул, его тело пронзила ноющая волна, протекающая к самим вискам. Одновременно с стуком в двери зазвонил его телефон в прихожей. Кацуки же лежит на диванном подлокотнике, погруженный в темноту и отдаленный свет от прихожей, что он забыл выключить, когда пришел. Ну как — ему было скорее насрать на этот свет. Кацуки приподнимается, еле сдерживая тошноту. Он вяло тащится в коридор, уныло берёт в руки телефон, не глядя на экран, и ощущает как его тело пронзает новая волна болезненного волнения. Он знает, чей это звонок. Он знает, кто стоит за его дверью. Убирает мобильный прочь, не поднимая трубки. Сердце колотится в груди, блондин отшатывается на шаг от двери, но, сука, слышит расплывчатый, тихий, едва слышный голос Изуку по другую сторону. Внезапно становится так страшно, что хочется притвориться, словно никого нет дома. Он игнорирует новый звонок от того же человека. В виски ударяет новая волна, хочется снова рассмеяться, но его точно не поймут. Кацуки чувствует, как кровь приливает к лицу, как горячая волна поднимается изнутри. Страх, холодный, липкий, сковывает его тело, отбирает волю. И в этот момент, сквозь дребезжание в ушах, он снова слышит голос Изуку. Тихий, едва слышный, но отчетливый. Голос, который он знает наизусть, который заставляет его сердце трепетать даже сквозь боль. Голос, который он так сильно хочет слышать, и одновременно боится. Голос, доносящийся сквозь дверь. Это не телефонный звонок. Это Изуку, стоящий за дверью, зовущий его. Кацуки просто стоит, прижавшись к холодной поверхности стены, чувствуя себя беспомощным и беззащитным перед натиском своих собственных чувств. Стук в дверь становится настойчивее, увереннее. Сволочь мелкая точно знает, что блондин дома. Между короткими, резкими ударами, Кацуки слышит невнятное бормотание Мидории, какие-то тихие слова, которые он не может разобрать, но которые чувствует кожей. Изуку здесь, за дверью, в нескольких сантиметрах от него. Изуку, который его оттолкнул. Изуку, который ушел с Очако. Изуку, за которого он умер. Внезапно, раздается скрежет. Кацуки резко приближается к двери, его мутит. В дверном глазке он видит брюнетистую макушку Изуку, освещённую тусклым светом площадки. Изуку пытается открыть дверь, слегка покачиваясь. Кацуки вдруг понимает, что Изуку, видимо, пользуется отмычкой. Непрофессионально, неуклюже, но эффективно. Кацуки ощутил, как по его спине побежали мурашки. У него перехватывает дыхание. От страха, от нежности, от неожиданности, от чувства вины. Он знает, что Изуку делает это не потому, что просто настойчивый задротистый кретин, не уважающий его границы, а потому, что слишком уязвим, слишком напуган, слишком одинок. Как и сам Кацуки. Правда же? Скажи, что правда, Изуку. В его душе, среди хаоса из алкоголя и отчаяния, неожиданно зашевелилась какая-то другая эмоция — робость. Он не знает, что он будет делать, как отреагирует, но одно было ясно: Изуку сейчас войдёт внутрь. Как-то откроет сам эту чёртову железную дверь сраной отмычкой либо выбьет её к херам, но войдет. И они столкнутся лицом к лицу. В подтверждение этого дверь отворяется с легким скрипом. Перед Кацуки предстал Изуку, весь бледный, с растрепанными волосами. Его взгляд, обычно полный света и энергии, сейчас был потускневшим, но в нем всё ещё теплится надежда. Бакуго не понимает, что именно её подпитывает и почему она подтолкнула его ко взламыванию чужой двери. - Ты не открывал, Каччан. Изуку пошатывается, его рука, слегка дрожащая, опирается на косяк двери. Его глаза, как Кацуки кажется через дымку алкоголя, обычно яркие, полные жизни, теперь припухшие, словно брюнет долго плакал. Кацуки смотрит на него, не в силах оторвать взгляд. Весь его гнев, его боль, его ревность на мгновение отступили, заменённые чувством жалости и… странным, неожиданным чувством нежности. Он видит Изуку. Этого минимума кажется так паршиво достаточно. - Целый час. Бакуго не вёл отчёт по времени. Он вообще не слышал стука до последних минут десяти, семь из которых пытался дочесать ватными ногами в прихожую. По носу ударил внезапный запах женского парфюма, блондин поморщился. - О чём ты говорил с Ураракой? Вопрос, вырвавшийся наружу, застал Изуку врасплох. Он замер, его лицо стало ещё бледнее. Он не ожидал такого вопроса, такого прямого и резкого. Его глаза округлились, даже словно мгновенно припухли ещё больше. - Я… - начал было он, но слова застряли в горле. Мидория шагнул в квартиру, и Кацуки, забыв о своей обиде и недоумении, инстинктивно уступил ему место. Младший щелкнул дверью, заходя в прихожую, цепляя геройскую форму на полу острым взглядом, и после резко удаляясь в гостиную. Звук ударился о перепонки Кацуки с новой силой, в совокупности с запахом алкоголя, который бил в нос не только от него самого, но и из глубины комнат. Громкое ругательство, вырвавшееся из уст Изуку, разрезало тишину. На полу валяются пустые бутылки из-под пива, едва ли не горка, свидетельствующая о напряженном одиноком вечере. - Что здесь случилось? - спрашивает Изуку, его голос тише, в нем сквозит смятение и, неожиданно, тоска. - Почему ты так много выпил? Я думал, что в прихожей мне показалось, но нет. И почему твои глаза опухшие, Каччан? Кацуки скрещивает руки на груди, всё ещё ошеломлённый внезапным появлением Изуку. Его взгляд, полный удивления и скрытой обиды, останавливается на груде бутылок. Он шикает, когда гостю норовит включить свет, запрещая. Голоса тонут в темноте, частично развеянной светом из прихожей. - О чём ты говорил с Ураракой? - повторяет он, его голос оказался жёстче, чем он планировал. Изуку хлопает ресницами, переваривая настоящую фамилию Очако, а не стабильное «Круглолицая». Он думал, что ему послышалось при входе в квартиру, что блондин назвал её именно так, но, видимо, дела обстоят серьёзнее, чем дурость позволяет осязать. Внутри Мидория тревожно сжимается. - Я пришёл поделиться этим с тобой, - бормочет он, его взгляд опускается на пол. Он садится на корточки, чтобы поставить валяющиеся бутылки на низкий кофейный столик, пытаясь собрать в кучу мысли. - Я в последнее время стал очень напряженным из-за того, что происходит вокруг меня, - Кацуки напрягается всем телом, левый глаз нещадно дёргается. Его сейчас пошлют к чёртовой матери, и дело в шляпе, точно. - Я снова могу геройствовать на полную ставку. У меня теперь есть буквально вторая кожа, - он оставил её в прихожей, когда разулся, - у меня есть ты, мы даже стали парой, - Кацуки плохо, внутри постепенно обрываются провода один за другим, он начинает барахлить уже не только от выпитого. - Я смог смотреть на свою работу учителем иначе. Сегодня, когда Эри-чан, Кота-кун, Шимано-кун и другие ребята показывали себя, то меня разрывало от чувства гордости! Они так похожи на нас, Каччан! - он смотрит горящими глазами в полуприкрытые алые, которые тухнут с каждой секундой. Кацуки духовно подготавливается к концу. - Кота-кун — твоя маленькая копия, Каччан! Он даже говорит, как ты! Проскакивают одинаковые фразы, ты можешь себе представить? - Могу, - сухо отвечает блондин, чётко помня, как Изуми сегодня сказал Изуку смотреть на него. - Я чувствую, что мои труды вознаграждаются их успехами, - мечтательно добавляет учитель, всё так же сидя на полу. - Мы стали заниматься с Шимано-куном и Котой-куном отдельно после уроков. Из-за этого последнее время я совсем перестал выходить на патрули, прости меня, - он смотрит с извинением, которое должно было бы потеряться в темноты комнаты, но Кацуки видит его отчётливо. - Я учу их драться на свой манер, но, знаешь, ваши с Котой-куном причуды так похожи из-за того, что обе активируются через ладони, что я начал ему передавать некоторые твои специальные штучки, - трёт затылок, говоря тише, - я не раскрываю твои секреты, нет! Просто больше делаю акцент на тренировке его рук и нарочно развиваю ему ноги, чтобы он не надеялся только на верх, - учитель смолкает, тревожно поглядывая на старшего, - ты обижаешься на это? - Нет. - Хорошо, такое облегчение, если честно, - выдыхает Изуку и понемногу поднимается, усаживаясь на диван, - почему ты там стоишь, Каччан? Может, сядешь со мной? - Нет. - Ох, ну ладно. Так вот, о чём это я, - Мидория слабо усмехается, снова теряясь ладонью в своих вихрах на долю секунды, - и ещё эта подготовка к фестивалю. Она все соки из меня выжала, я так волновался, что часть моей работы не оправдает себя, веришь? Список гостей, журналисты и ознакомление с причудами всех первогодок, состав предполагаемых испытаний и вызов медиков… Я замотался очень, - он откидывается на диванчике, укладывая ладони себе на лицо, - но теперь я снова более-менее свободен. Скоро летние каникулы, все напишут контрольные, я их проверю, выставлю средние баллы, приму пересдачи и уйду на отдых, так как у меня ещё нет своего класса. Мне очень жаль Айзаву-сенсея, знаешь, у них будет очередной лагерь, но уже без выезда. - Похуй. Изуку смолкает. Делать вид, что не замечаешь поведение Кацуки, не кажется ему хорошей идеей, но сейчас, пока он молчит и не мешает говорить, Мидория думает, что это неплохая возможность сказать сразу всё, будто в монологе, будто он говорит сам с собой. Так проще. Он закрывает глаза. - Я много думал о нас, Каччан. О том, что между нами произошло и о том, что мы теперь пара, - Кацуки слышит дополнительный свист в ушах, сползает по стенке, пользуясь закрытыми зелёными глазами, ему тяжело стоять. - Честно говоря, я совсем не ожидал, что всё так получится. Мне трудно верить в то, что у тебя есть ко мне чувства. Бакуго прошибает молнией, его глаза распахиваются на всю, рот непроизвольно открывается следом, испуская яростно-растерянное «что?!», которое выбивает Изуку из транса, возвращает в жестокую реальность, где один конкретный импульсивный придурок не даёт ему закончить то, что он так старательно пытался сформулировать всё последнее время. - Это говоришь мне ты? - срывается у Кацуки, а сам он не может подняться даже на сантиметр, - ты, который убежал сегодня на свиданку с Круглолицей?! Ты-то не можешь поверить в мои чувства?! Может, отсутствие у тебя чувств ко мне мешает тебе видеть, то, что чувствую уже я?! Лицо Изуку искажает палитра самых разных эмоций. Он пересаживается на диване ближе к краю, Кацуки видит, как дрожат его ноги в этот момент, но вот голос брюнета совершенно не звучит таким же уязвимым: - На какую, блять, свиданку, Каччан?! С какого вообще чёрта ты об этом знаешь?! - Тебя смущает то, что я раскрыл вас, да?! Сука, если я тебе изначально был так противен, то какого хуя ты позволил мне почувствовать ту высоту?! Какого хуя ты дал себя трогать, чувствовать тебя, сволочь?! У Кацуки искрятся ладони, он прожигает ими свою футболку, которую истерически треплет, пытаясь не сорваться с места, чтобы не разорвать это ублюдское красивое лицо с блядскими оленьими глазами, которые смотрят на него так, будто Кацуки хотя бы в чём-то не прав. Его душит комок из чувств, он его глотает, слыша, как какая-то кость внутри с хлопком трескается или хер его знает, что с ней происходит. - Что ты несёшь?! Тебе алкоголь в голову ударил! Дай я отведу тебя, умоешься! - требовательно заявляет Изуку, поднимается с места и уже тянет руку к блондину, что яркими вспышками отправляет его мысли в далёкое детство, где Кацуки уже отвергал эту руку. Он бьёт по ней и сейчас, чувствуя как сердце предательски ноет, как всё горит в груди, а по лицу катится что-то кипящее и обжигающее. - Ты себе лишнего надумал! - Тогда объясни мне, мать твою, что происходит! - почти ревёт Бакуго, но голоса своего не слышит — только то, как перед ним падает на колени Изуку, слишком по-щенячьи заглядывая в глаза. Сукин сын терзает всё то нежное, что разбитыми бокалами накопилось у Кацуки на дне подсознания. Он неосознанно смягчает взгляд, хочет сам протянуть руку, но не позволяет себе, продолжает кричать: - скажи мне, блять! Ты шарахаешься меня с того самого дня, как в этой же квартире сказал, что любишь меня! Что я должен, блять, из этого вынести?! Сегодня втихаря свалил с Круглолицей хуй знает куда, приходишь ко мне и пиздишь обо всём, да не о том, о чём я спросил! О чём вы с ней говорили?! Почему ты меня игнорируешь, блять, сволочь ты поганая! Сука! - из глаз судорожно брызжет, голос скачет и скрипит. Изуку тянет свои шрамированные руки к мокрому лицу, но снова встречает сопротивление. - Ты всё не так понял, Каччан, - бархатно, со всей нежностью отзывается Изуку, его руки ложатся на колени блондина, аккуратно гладят их. Бакуго больно от этого, но он не может даже больше двинуться, только материться и пытаться отвернуться, подавляя потоки воды из глаз. - Я так себя странно вёл, потому что всё резко навалилось. Работа по большей мере выбивала из меня все силы, а твоё признание, оно… Я не знаю, как мне это тебе сказать… - Скажи прямо! - Я не могу поверить в то, что ты меня любишь, ладно?! Я тобой восхищался всегда. Обожал тебя. Для меня ты самый лучший и я смотрю только на тебя, но ты… Каччан, эти восемь лет я чувствовал себя таким ненужным. Все начали работать, все отдалились. Я… блять, Каччан, я успел поверить в то, что я больше тебе не нужен, что ты не видишь во мне больше ничего такого, что заставляло бы тебя хотеть общаться со мной! Я снова стал безпричудным Деку, снова слабаком! Во мне снова ничего особенного! Как бы такой, как ты, мог захотеть быть с таким, как я?! - Что ты несёшь, придурок?! - Свои мысли! Ты же хотел их услышать! Все эти восемь лет я думал, что стал для тебя пустым местом! Что ты общаешься со мной из жалости и чувства вины! Как я мог вот так просто смириться с мыслью о том, что ты, ушедший с головой в героику, игнорирующий меня порой месяцами, вдруг имеешь ко мне чувства?! Всё это время я думал, что ничего для тебя не стою! Я понятия не имел, что ты собираешь мне на костюм, согласен. Но даже так, прожив восемь лет со святой верой в том, что я больше никому не интересен, для меня оказывается очень сложным просто взять и принять то, что у тебя есть ко мне чувства! Это звучит, как шутка! Будто ты запутался и не понимаешь, что ты чувствуешь! Это всё странно! Это странно! - Да я… я всегда… - Кацуки запинается, в голове слишком большой рой мыслей, но ни одна не может вырваться полноценным предложением. Он теряется, слова Изуку выбивают из него душу, проникают ядом вглубь от факта того, что он понимает теперь, что корень проблемы гораздо глубже и одновременно на поверхности. - Но это не всё, - перебивает его попытки Изуку дрожащим, но уже тише, голосом, - я хотел поговорить сегодня с Ураракой-сан, потому что меня беспокоит кое-что другое. Я не рассказывал тебе никогда об этом серьёзно, потому что не хотел, чтобы ты думал, что я сумасшедший и отдалялся от меня, - он останавливается, переводит дух и поднимает глаза со слабой уверенностью смотря в алые томящиеся радужки, наполненные смесью из всего. - Я всё ещё вижу его. Фантом Тенко, - у Кацуки расширяются глаза, он хватает ртом воздух, - и я… я подумал, может, это не только я. Может, Очако тоже что-то видит… она раньше часто видела сны с Тогой, ей она казалась в отражениях… или всё это просто бред. Я схожу с ума. Слова Изуку заставили Кацуки растаять. Его гнев и обида мгновенно исчезли, уступив место беспокойству. Он видит Изуку вдруг в ужасно тёмных красках, как измученного, одинокого человека, борющегося с собственными демонами. Страх Изуку затмил всё остальное. Кацуки понял, что его вопрос был не просто грубостью, а проявлением глупой ревности, рожденной из его собственных страхов и неуверенности. Стыд подкатил к горлу и сжал его, вынуждая давиться, но это было не всё. Мидория снова говорит, кромсая остатки сердца блондина своими же руками: - Ты… ты думал, я… Ты усомнился в моих чувствах? Кацуки молчит, чувствуя, как краска приливает к его лицу. Его собственный страх и неуверенность привели к такому глупому недоразумению. Он наклонился к Изуку, осторожно коснувшись его рук, сложенных на своих коленях. - Да, - шепчет он, голос едва слышим. - Я… я просто… испугался. Испугался, что… что ты больше не будешь со мной. Кацуки ужасно стыдно, до одури, до бешенства. Его колотит изнутри, слёзы безудержно стекают по щекам, а сам он тянется лицом к Изуку, мажет губами по его плечу, спрятанному за рубашкой. Пиджак он скинул ещё в прихожей. Мажет чувственно, с отчаянием, не зная, как извиниться, как загладить вину. Он пачкает рубашку каплями из глаз, утыкается лбом в крепкое плечо, и внезапно чувствует на себе такое дикое облегчение, что становится ещё хуже, ещё более стыдно, ещё более неловко. Изуку нежно касается лица Кацуки, его пальцы легко проводят по его щеке, словно успокаивая. - Прости, - просит Изуку, его глаза тоже наполняются слезами. - Я был дураком. Я так боялся, что ты не поймёшь меня. Не знал, как сказать. Изуку с усилием поднимает пылающее краской лицо блондина и нежно целует его губы. Долго, чутко, мешая слёзы в общую жидкость, щекочущую подбородки. Он гладит Кацуки по волосам, шепча снова и снова: - Я люблю тебя, Каччан. Ужасно люблю. Ты слышишь? Я люблю тебя. Никто не заменит тебя. Никто. И я не буду тебя игнорировать, никогда. Только не тебя. Кацуки обнимает Изуку, прижимает к себе, отрывается от его губ и мажет короткими поцелуями, куда только придется. Ему стыдно, ему так паршиво стыдно. Он усомнился в Изуку сейчас, когда они открылись друг другу, когда их больше ничего не сдерживает, но не сомневался в нём тогда, когда сам же и чморил за всё подряд. Он утыкается лицом Мидории в волосы, вдыхает его запах, чувствует тепло его тела, и понимает, что он снова проебался, так сильно, так стыдно, так подло. Изуку чувствует его страх, его ранимость, его неловкость, горечь в ясно стучащем сердце. Он понимает. Он всё понимает, как всегда. И целует его снова, бережно, мягко, долго и вязко, пробуя вкус алкоголя на мягких губах, вдыхая запах спирта, что так неуместно хорошо соответствует характеру Кацуки. - Я не знаю, когда у меня это началось, - осипшим голосом заговорил Бакуго, теряясь отголосками отдельных гласных в широких стенах, - но ты всегда был особенным для меня. После войны я понял, что мои чувства не строятся только на восхищении. Мне хотелось показать тебе делом, что я изменился. Костюм стал для меня самым оптимальным вариантом. Придумать, вложиться, подключить остальных, - он шумно выдыхает, не смотря в глаза напротив, - всё казалось мне правильным. Я хотел быть ближе к тебе, но я даже не подумал, что у нас могло бы это получиться без костюма… В том плане, что… Костюм должен был показать тебе, насколько мне важна твоя мечта и как сильно я бы хотел переплести её со своей, - он сглатывает, пытаясь понять, доступно ли он изложил мысль. - я проебался, теперь я понял. Мне нужно было больше показывать свою расположенность к тебе, больше говорить, больше звать. Я просто… хотел поскорее дать тебе силу. Снова увидеть, как ты искренне улыбаешься и горишь своим делом, - Кацуки поднимает неловкий взгляд на Изуку, смотрящего на него со всей нежностью. Сердце скрипит, оно пульсирует на всю комнату. - Я же видел, что ты несчастлив в учительстве. Мне хотелось протянуть тебе свою руку, как ты протягивал мне свою. Они сидят молча некоторое время. Изуку аккуратно оглаживает пальцами костяшки на руках Кацуки. Кацуки же в темноте пытается разглядеть веснушки на чужом лице. - А к Круглолицей я всегда тебя ревновал, - признается он так спонтанно, что у Мидории на минуту поднимаются брови вверх. - Она тебе подходит. Вся мелкая, типа, девочка-девочка, да и ты ей был интересен. Что греха таить, ты и сам постоянно растекаешься, когда она появляется, поэтому… - Она мне нравится, как подруга, - перебивает Изуку. - Она будто моя сестра, я не могу рассматривать её иначе. Краснею, да, но мне просто ужасно неловко. Я не привык общаться с девушками-одногодками, у меня мало опыта. Но это не значит, что я в неё влюблен, Каччан, нет. Кацуки смотрит на него с минуту, проверяя. Его губы слабо тянутся в улыбке, он выглядит истощенным. Опухшие веки и запах перегара придают нотки драматичности ситуации. - Я влюблен в тебя, - заканчивает Изуку и видит, как загораются бледные скулы блондина. - Ты так переживал по этому поводу. Прости, мне очень стыдно. - Я тебя умоляю, - фыркает старший, прикусывая свою щёку изнутри, - это я соплей развёл. Так ещё и до какой степени. - Это твои чувства, в них нет ничего плохого. - Ты снова меня оправдываешь. - Я люблю тебя. - Ты псих, Изуку. Законченный. Мидория улыбается искренне, тут же чувствуя как чужие губы мягко накрывают его собственные на мимолётную секунду. Улыбается шире. - Странно, что ты называешь меня психом за то, что я люблю тебя, а не за то, что вижу призрак Тенко. Кацуки вскидывает бровь на манер «да, и в этом нет ничего такого»: - Мне казалось, что такое могло с тобой быть, так как Енотоглазая часто говорила о том, что у Круглолицей есть подобные проблемы, - серьёзно сообщает блондин. - Мы не обсуждали её, но она в моменте могла о таком рассказать, так что я имел ввиду, что ты мог тоже сталкиваться с таким. Никак не реагировал, потому что ты совсем не подавал виду, а спрашивать в лоб мне показалось очень… Я не хотел этим тебя обидеть, - он делает паузу, будто хочет что-то ещё сказать: - каждый по своему переваривает последствия войны. - У тебя было что-то такое? - с нескрываемым интересом тут же спрашивает Изуку. Кацуки тщательно избегал этой темы. О последствиях знали разве что Киришима и Каминари, последнему просто повезло узнать, когда однажды он подкрался к двери старшего, чтобы позвать его навернуть пару каток на приставке. Он и сам страдал от проблем со сном, гиперактивность увеличилась, поэтому Денки отреагировал более, чем сдержанно и ни разу никому не рассказывал о том вое из комнаты Бакуго, который услышал собственными ушами. - Да, мне иногда было тяжело различить реальность от воображения, - Кацуки мрачнеет, но удерживает интонацию на одном уровне, - я не мог понять, умер я или ещё дышу. Предсмертные галлюцинации или я всё ещё здесь. Отвратительное чувство. У меня местами была паранойя. Изуку шумно сглатывает. - Ты тоже никогда не говорил об этом. - Я смог закрыть этот вопрос достаточно быстро. Айзава вовлёк родителей и психолога, со мной поработали. Всем, насколько я помню, проводили диалоги с психологами. Было такое. Академия позаботилась о том, чтобы каждый из студентов прошел консультацию со специалистами. Вот только гарантий того, что некоторые специально будут выдавать себя за здоровых, и их здоровыми и запишут, не было никаких. Изуку с тоской вспоминает о том, как Всемогущий мягко намекал ему о том, что стоит говорить правду, если что-то терзает душу. Душу-то терзало, вот только Мидория мало соображал, что он не виноват в том, что произошло в бою, а, значит, и терпеть мучения, заставляя себя принимать их, как своеобразную «отплату» за то, что его не было рядом с Кацуки в нужный момент — было ошибкой. - Да, но на тот момент я ещё не столкнулся с последствиями, так что у меня, кроме как кошмаров с твоей смертью, ничего не нашли, - Изуку не врёт. Последствия настигали его постепенно. Блондин слабо кивает, словно верит в то, что ему сейчас не врут. В любом случае, они оба во многом слишком похожи, чтобы осуждать за недосказанности. - А мне снятся кошмары, где я не смог оказаться рядом с тобой, когда тебе было бы нужно, - добавляет Кацуки, - и как ты уходишь из Юэй, не возвращаясь, - Изуку хочет уже открыть рот, снова извиняясь за тот инцидент, но Бакуго не даёт ему это сделать, усмехаясь. - Свадьба с Круглолицей у меня пока на первом месте в категории ужасов. Изуку неожиданно для себя прыскает, широко выпучив глаза. Кацуки давит свою собственную улыбку. Ему теперь действительно кажется, что ситуация была полностью абсурдной. - Качча-ан, я даже подумать не мог, что ты воспринимаешь нашу с ней дружбу настолько серьёзно. - Я ко всему отношусь серьёзно, - фыркает, ну, слишком заносчиво Кацуки, что младший просто не может его не осадить. - Заметно, - Изуку тычет пальцем назад, указывая на склад бутылок на чайном столике, - ты действительно очень серьёзно подходишь к вопросам, Великий взрывоубийственный бог Динамит. - Смеёшься надо мной. - Нет, - широко улыбается брюнет, но улыбка держится от силы полминуты. Он сосредотачивает взгляд на уже уловивших смену настроения алых радужках. - Можно я скажу ещё одну глупость, чтобы расставить всё точки? Мне хочется, чтобы ты больше не накручивал себя касательно моих к тебе чувств. - Стреляй, - получается сухо, но никто не смеет винить его за это. Оба улавливают суть разговора и уползающую тонкую ниточку недоразумений. В это хочется верить. - Когда я снова стал безпричудным, то боялся не своего нового будущего, а того, как ты отреагируешь на это всё, - Кацуки меняется в лице ещё больше, приобретая вид раскаявшегося, но не простившего самому себе. - Станешь ли ты относиться ко мне так, как раньше, или просто перестанешь общаться со мной и вовсе, потому что я больше ничего из себя не представляю. Голос Изуку ровный и не сбивчивый, он словно репетировал это, поэтому Кацуки не позволяет себе вмешаться и на корню оборвать глупые предположения касательно того, что блондин ещё хотя бы когда-то сможет открыть рот в сторону безпричудности первого. Мидория же, осязая потухающий взгляд старшего, томится от желания скорее оправдать и его, и себя, но слов для этого сейчас не будет. Некоторые вещи он ему-таки не рассказывал, и они должны остаться где-то в прошлом. - Я не сложил полномочия и я часто участвую в делах полиции, могу словить мелких преступников, подраться с местными чудилами, но это не тот уровень, на котором ты и ребята. Я боялся, что ты потеряешь ко мне интерес, потому что я больше тебе не соперник. Кацуки кивает, показывая, что всё понял. Изуку уже хочет потянуться к нему и сказать что-то утешительное, в духе «но теперь я понимаю, что накручивал себя зря», однако голос блондина разрезает недописанный сценарий: - Теперь я скажу, - голос с ходу обрывистый, забирающий на себя всё внимание. - Я боялся того, что ты будешь оглядываться на то, что было между нами раньше. Я часто смотрел на тебя, когда ты улыбался мне, когда хвалил, и думал: «Как этот парень не ненавидит меня? Почему он не ненавидит меня? Как так? Ненавидь меня», - он не смотрит другому в глаза, медленно перебирает слова, оседающие на языке сомнительной кислинкой. - А ты дальше меня восхвалял, надевал мне корону на голову, ставил выше других. Я очень часто думаю о том, что своими действиями в прошлом я гадил себе на будущее. Повисает тишина, разбитая шумным дыханием Кацуки. Его сердце всё ещё наворачивает проклятые кульбиты, а сам он чувствует тяжесть в области висков. - Мне страшно думать, что ты оглядываешься на мудака-меня и не можешь принять настоящего, - выдыхает он, но всё ещё не заканчивает. Втягивает воздух поглубже в лёгкие и на выдохе завершает: - короче говоря, я считаю себя недостойным тебя, поэтому я так взвёлся из-за Круглолицей. Потому что она по всем параметрам лучше меня. Добрее, мягче, эмоционально более открыта, да и женщина. Тебе же захочется семью, детей, может, а тут я… Буду тащить тебя во что-то неизвестное, а ты будешь стесняться мне сказать, что не хочешь этого. Изуку не отвечает, как кажется старшему, долго, поэтому он осторожно возводит свой взгляд на его лицо, мгновенно сталкиваясь с растроганным, но и одновременно удивленно-серьёзным лицом. Он всегда был таким — смесью из всего и сразу. Рецепт его натуры ни у кого никогда не получится повторить. - Я не настолько добрый, чтобы принимать настолько серьёзные решения, только потому что стесняюсь отказать, - говорит Мидория. - Если бы я хотел семью, то искал бы себе девушку, а не думал каждый день о парне, который навсегда укрепился в моих глазах, как номер один во всех аспектах, - Кацуки слабо улыбается, но это сложно назвать улыбкой — он будто нарочно опускает уголки губ вниз, боясь показать радость от услышанного. Изуку это не нравится, он меняет свой голос на более высокий, но всё ещё до обезоруживающего искренний: - и, раз уж на то пошло, это я тебя недостоин! Ты себя видел? Ты так хорош! Любая девушка хотела бы быть с тобой, а ты тратишь себя на меня! - Да пошел-ка ты на хуй, Изуку! - моментально вылетает у него, -какая ещё девушка, блять? Ты хоть раз видел, чтобы я хоть как-то был заинтересован в девушке, алло? Изуку такого не видел. Киришима даже такого не видел. Брюнет расслабленно выдыхает и тянется обнять протестующего старшего. Он пахнет выпивкой и жженой карамелью. Мидория вдруг вспоминает, что чувствовал этот запах днём в коридоре, когда встретился с Очако. Боже, Кацуки себя так выдавал, а он проморгал это. - Боже, мне стало настолько легче, Каччан, ты не представляешь. Бакуго слабо улыбается в сгиб между шеей и плечом Изуку, глубоко втягивает воздух, соприкасаясь щекой с промокшей ранее там рубашкой, и тут резко вспоминает, что он не какой-то там ручной песик. Как там говорил на одном из заданий на него Монома? «Не хочу хвастаться, но у меня есть пикми-собака». Динамит всех, естественно, потом расклепал, включая Нейто, но осадок сравнения с щеночком у него остался. - Я больше тебя это представляю, задрот! - внезапно кричит и кусает дрогнувшего с перепугу Изуку за ухо. - Каччан так любит меня, что ревнует ко всем подряд без разбора, - в отместку говорит он, щипая блондина за бок через футболку. - Говорит тот, у кого зубы скрипят, когда он видит Киришиму, - шипит тот, точно так же щипая младшего. - Вали-ка ты к нему наверное, Кацуки. - Это моя квартира, идиот.

***

Кацуки протягивает уж слишком заметно дрожащей рукой пышный букет нежно-зелёных роз. На нём официальная белая рубашка, заправленная (!), как положено, в чёрные ровные брюки. Он даже волосы попытался уложить, чтобы не торчали, и хотел уже явиться в галстуке, но Изуку буквально с боем сорвал его с чужой шеи ещё в машине. Он сидит на диване, и Инко уже третий раз пытается-таки выхватить у него этот букет, но он держит его так ужасно крепко, что отпускает только когда появляется Изуку и садится наконец-то рядом. Мыл руки. Пятнадцать минут мыл руки. У Кацуки в подсознании он прикончил его уже прямо сейчас, при матери. - Мальчики, вы меня пугаете… - тревожно сообщает Инко, поглаживая рукой один из бутонов, - что-то случилось? Кацуки чувствует, что должен открыть рот и повести себя, как настоящий мужчина, но что-то он едва ли может моргать. Со старухой такого не было, блин. Он даже не может покоситься на Изуку, который перенял его нервозность в машине, и приехал весь и сам на взводе. Они решили сделать это на утро, как Кацуки протрезвеет и от него не будет переть пивом на весь квартал. Всё пошло слегка не по плану, потому что утром Кацуки проблевался, а Изуку, оставшийся у него ночевать, видел это со всех ракурсов, поэтому не дал даже попытаться явиться перед своей матерью. Договорились на после работы. Будет наглой ложью сказать, что Кацуки совсем не боится Инко. Его буквально трясет, как стиральную машинку, когда он смотрит на её слишком доброе и чуткое лицо, отмечающее каждую перемену на его собственном. С Мицуки всё порядком проще — сказал что-то и оставил её орать на кухне, потому что потому. Инко-сан отдаёт другим настроением. Она мягкая, какая-то безумно нежная, внимательная. Кацуки ни разу не слышал, чтобы она повышала голос. Он чувствует себя порядком скованным, зная, что на него не будут орать за то, что вообще-то он… - Мам, мы с Каччаном встречаемся! - выпаливает Изуку на одном духу. Сердце Кацуки падает куда-то ему же под ноги. Перед глазами что-то темнеет, но он медленно поворачивает голову в сторону Изуку, смотря таким диким отрешенным взглядом, что тот так густо краснеет, будто у него жар и он дополнительно получил чем-то тяжелым по лицу. Проползает мысль о том, что скорая не помешает. Для Кацуки, потому что Инко-сан легонько касается своей щеки и улыбается. - Ох, я знаю, мальчики. Мне Мицуки-чан рассказывала, - воздушно говорит она. Изуку изумленно раскрывает рот, буквально багровея, но не замечает ни единой негативной эмоции на лице матери. Она так спокойно говорит и так беспечно улыбается, что парень подскакивает и обнимает её так крепко, что женщина легонько постукивает его по спине. Что касается Кацуки, то он не знает, что было дальше — он потерял сознание прямо на диване. Изуку позже ему скажет, что блондин просто заснул, потому что он дал ему выпить водички с увеличенной дозой успокоительного. Кацуки поверит, зная точно, что он никакой водички не пил.