Во имя моего героя

За яркими афишами, постоянными интервью и кучей купюр, которые, кажется, сыпятся отовсюду прямо на головы, герои, так их называет общество, складывают полномочия пачками, когда дела доходят до критической точки. Этот лишний ажур, цветочные обещания и милые письма в агентства не закрывают тех дыр, которые зашиваются хирургами на белых столах, но зато помогают чувствовать себя хоть каплю более нужными в мире, где хаос никуда не девался с того самого момента, как зло только появилось. По сути, от момента его зарождения. Кацуки, убедившись, что журналистов нигде нет, а остальные профи отстали, задерживая малую часть преступной группировки у разбитого многоэтажного здания, отталкивается взрывами от земли и за секунду оказывается перед лицом главаря, впечатывая свою правую ладонь ему между глаз, и выстреливает раскатистым кластером, разрывая его голову на мелкие обожженные ошмётки. Пахнет горелым телом и нотками сладости, от которой блондину становится тошно слишком быстро, поэтому он отходит от трупа, который ещё потряхивает в посмертных конвульсиях, чтоб оглядеться. Геройская жизнь не светится от глиттера и не пахнет вкусными духами, которые хочется только и делать что втягивать во все лёгкие. Быть честным, шляясь между рухлядью и выискивая остатки похождений от «Лиги злодеев», Кацуки бывает задумывается о том, кто бы исполнял эту работу, если бы он оставался в свете папарацци и гонял с Джинсом по Токио, забываясь в автографах и вспышках камер. На деле, нуждаясь в деньгах и зная что за опасную и грязную работу доплачивают больше, да и сам факт того, что её прилично больше в принципе — помогает набивать карман. Грязная работа — тоже работа, особенно когда ты больше не стремишься взлетать по рейтингу, а довольствуешься выплатами за количество крови, что ложится тебе на руки. Кацуки терпеть не мог систему, но в итоге только больше соглашался на её проделки, вслушиваясь в то, что говорят те больные ублюдки, когда бросаются на героев с кулаками или оружием. «Того мальчишки больше нет!», - орут они прежде, чем стрелять, бить, испускать опасные газы или бросаться со шприцами с наркотиками, и Кацуки не составляет труда догадаться о каком таком мальчишке они говорят. Деку отошел от дел. Самая большая угроза, которая смогла одолеть Шигараки и упокоить дух Все за Одного отошла в день своей выдающейся победы. Изуку потух едва ли зажегся, но его ненавистников меньше не стало. Злые, кровожадные, они, считают, что должны додушить дело, начатое «Лигой», возродить её и добить пацаненка, который прикончил их надежды на тёмное, но для них достаточно яркое будущее у ног Все за Одного. Тупые мрази не соображают своими головками, что больной урод не дал бы им даже облизать свои туфли, но они, безмозглые и самонадеянные, продолжают свои атаки, продолжают трындеть что-то на Деку, и главное, почему-то решают, что им это сойдет с рук, когда Динамит стоит перед ними. Кацуки упокоил достаточно многих, чтоб называть себя убийцей. Также, сделав это сейчас, он спас в десять раз больше жизней, чтоб называть себя героем. Вечная дилемма и облака из крови, но что поделать — он садится на огромный камень, который остался одинокой разрушенной частью стены на асфальте, и ждёт коллег, чтоб те разобрались с телом. Ему ужасно хочется помыться и набрать Киришиму, чтоб встретиться и выпить где-то, но его окликает старший напарник, в чертах которого он узнаёт Шишикуру. Противный парень, с не менее противной причудой, он заковывает противников в стрёмные мясные шары, которые продолжают испытывать боль, когда их трогаешь после этого. Кацуки почти сплёвывает в сторону, пытаясь смекнуть, как так вышло, что Сейджи не оказался впереди него и вынудил замарать свои руки. На наручах отпечатались капли крови. В свой первый год после выпуска Лучший Джинист забрал Кацуки к себе. Не то что бы Динамит как-то сопротивлялся — он надеялся, что так и выйдет, ведь взаимоотношения у них со старшим клеились, и тот никогда не придирался к нему по пустякам или вроде того. Хакамада оказался очень терпимым, в особенности после войны, когда на его глазах Бакуго просто разорвало изнутри. Он относился к вредностям с пониманием, не попрекал лишний раз и очень красиво выражал сочувствие, когда отказывал Динамиту дело за делом, не позволяя отправляться на задания даже за крышесносные деньги. Кацуки ненавидел его в те моменты, скрипел зубами, испускал взрывы, орал, матерился, но Джинс знал, что его меры полезны для младшего. Рука парня не была окрепшей достаточно, чтоб Цунагу отпускал его тягаться с опытными злодеями, которые готовы в живую сгрызать героев, тем более таких молодых. Опыт со Все за Одного и Шигараки не давал никаких точных гарантий. «Когда полностью выздоровеешь я буду давать более серьёзные задания», - отмахивался он примирительно каждый раз, отправляя Динамита по соседним префектурам на бесполезные патрули или помощь полиции в расследованиях. Он улыбался глазами, гладил непослушные торчащие пряди младшего, а сам младший в один день пошел против его мудрости. Кацуки не отзвонился в тот день Изуку, мол, зачем это нужно, ведь скоро вернется. А после слёг в больнице на целый месяц с разбитым телом и кучей рваных ран. Джинс не врал, когда говорил, что злодеи готовы грызть зубами тела героев, если им подвернется случай. Кацуки вспоминает об этом, когда видит его перепуганное лицо над своим в один из больничных дней. Телефон давно разряжен, Деку наверняка думает, что блондин на важной миссии или типа того. Цунагу говорит что-то о том, что сообщит родителям Бакуго, что их сын наконец пришел в себя. Шрамов не будет — он нашел ему лучшего лекаря, ведь Кацуки даже тогда умудрился победить. Деньги. Ради них Кацуки перебирает пряди на оторванной голове одного из раскромсанных трупов в надежде найти код или типа того, который набит на теле каждого из группировки, которую они с Шишикуру если не разбили, то потрепали сегодня значительно. Он смеётся, думая о том, что красные пряди этого урода настолько похожи по оттенку на волосы Киришимы. Он не подписывался на это, ни разу не думал, что свет будет казаться ему настолько бледным. Красочные раскраски, постеры, фигурки, значки, фильмы, обзоры — не больше чем пиар-ход — завлечение для молодых ребят в ряды потенциального оружия, но Кацуки не будет их винить. Рядом оказывается Монома. Он кладёт свою руку Бакуго на плечо и улыбается как-то тускло, но с прежним самодовольством. - Мы здесь для того, чтоб остальные могли улыбаться, не зная о том, что прячется за их спинами, - Динамит шумно выдыхает, он согласен. Нейто и сам наверняка кого-то прикончил, на его костюме много брызг, а в глазах блестит что-то дикое, безумное. Он на глазах Кацуки подорвал, заранее скопированной причудой, мудака, что похитил маленькую девочку и использовал её в качестве своего живого щита, а сейчас улыбается ему, делая вид, что всё в порядке и его сердце стучит размеренно. - Это мы — герои, - гордо заключает он, отходя от тела, которое осматривал Кацуки. Да, они герои. В прошлом году Динамит объединился с Лемиллионом на одном из секретных заданий, где первый служил приманкой, естественно, шумный и нравственный Бакуго не мог оказаться в другой роли, но ему было не комфортно. Даже когда, стоя одной ногой на куче побитых преступников, которых один за другим связывала полиция, он не чувствовал удовлетворения. Всё было скорее механическим, автоматически выведенным упорными тренировками на износ. Кацуки знал себе цену как героя, но вот несколько сомневался в том, что остальные оценивают его так же высоко. Быть честным, избивая полудурков и подрывая тела особо опасных и жестоких, в его голове было настолько пусто, что даже пугало. Удовольствия не было. Говоря откровенно совсем, выбора тоже. Он посмотрел тогда на Мирио, с вожделением и фанатическим восторгом, но стоило было заметить его пшеничные, а не брюнетистые, волосы и слишком широкую спину, спрятанную не за тёмно-зелёным костюмом, а ярко-жёлтом, как его перекосило. Не он должен сейчас стоять рядом с Динамитом. Деньги. Динамит полюбился многим за буйный характер и пугающую атмосферу вокруг. Поддержка со стороны Красного Бунтаря отбивалась на его репутации, повышая его в глазах общества — ведь приятный рыжик точно не стал бы носиться вокруг больного урода или типа того. Туда же прежних членов БакуСквада и самого Шото, который в рейтинге скакнул значительно ещё с первого года после выпуска, но до десятки лучших всё так же не дотягивает. Он тоже пустился во все тяжкие, когда прознал о особо сумасшедших последователях «Лиги»: замораживал их пачками, носился по всей планете на постоянные задания и совсем позабыл о Японии на целый год — второй, кажется, когда ему дали руководящую должность в агентстве Старателя. По большей мере зарабатывать получалось грехами самого Мидории и его внушительного сотрясения преступного мира после падения Все за Одного. Оба: и Шото, и Динамит, даже Монома, он проронил это на одной из пьянок, уважали его и хотели сохранить мир, что тот принёс. Ещё Нейто сказал, что собирается завязывать шляться по заданиям с меткой «особо секретно», где его по головке не погладят, так ещё и выплаты меньше, чем хотелось бы. По сути, это уловка на геройство — насколько ты добросовестный и готовый бросаться в огонь за родину. Монома бросался за деньги, а ещё за славу в кругах профи, которые смотрели на него с уважением. Его причуда сама по себе, как факт, делает его значительной фигурой в мире, если уж совсем не обращать внимания на стервозный характер и паскудные шутки. Ему также приятно покрутиться перед журналистами, показать себя, поулыбаться на камеры, наигранно посмущаться, язвительно душнить на провокационные вопросы, но он предпочел свои руки в помощь обществу с другой стороны — убирал злодеев, плотно сдружившись с Динамитом, а после трёх лет прямо в лицо сказал, что уйдёт к Увабами. Спокойная и умеренная работа, ни больше ни меньше. Ему придется по душе и он будет оставаться в центре внимания, так ещё и с новостями из каждой дыры. - Пошли со мной, - смущаясь, его выдаёт отведенный взгляд, говорит, - будем вместе в Токио. Хватит убивать себя за копейки. Кацуки, к слову, не согласился. Фыркнул что-то с сторону, но пообещал, что рано или поздно прислушается. Он прислушался, правда, но уже когда самому стало противно таскаться только по ночам и только ради того, чтоб подорвать лица личностей, досье которых изучал заранее вдоль и в поперёк, лишая себя возможности чему-то удивляться во время схваток. Каждый герой выбирал свой стиль сам. Кацуки осознанно ушел в подполье, оставаясь при этом членом агентства Джиниста. Но даже так, когда куда-то проскакивали его фото, когда журналисты в тихую снимали его и придавали подвигам кричащих заголовков, было кое-что что разбавляло его мрачные будни. Изуку всегда писал ему первый слова восхищения. Визжал в трубку, а потом переходил на басистый бубнёж, за который Кацуки готов был подниматься и тут же бросаться в бой с новыми злодеями. Откровенно, блондин любил такие моменты так же искренне, как ненавидел слова Мелиссы о том, что с костюмом не получается. Динамит впахивает уже три года подряд, но минусов всё ещё больше, чем плюсов. С костюмом. С Изуку же всё прекрасно. Он смотрит на него, когда тот с открытым восторгом пересказывает всё то, что Кацуки сделал собственными руками, но делает вид, что вообще не в курсе того, что сам раскидал каких-то лошков по приезде в Токио. Во встречных ответах блондина совсем не читается то, что он чувствует себя вымотанным и задолбавшимся, но зато проглядывается стеснение, когда Изуку задевает его ладонь своей, передавая ему в руку стаканчик кофе, что прикупил в ближайшем заведении, пока ждал его у парка. Кацуки находит это достаточным, улыбаясь скромно и сдержанно, а глупый задрот списывает это на что-то неясное и точно задротское, совсем не замечая, как его уставший Каччан смотрит на него. - Он будет в бешенстве, если узнает, как ты зарабатываешь, чтоб вложиться в его костюм, - рычит на него Эйджиро, когда находит друга в далёкой подворотне распластавшимся на земле, - ты считаешь это то, что он примет?! Ты хочешь чтоб он носил костюм, на котором столько твоей собственной крови? Кацуки смотрит в глаза Изуку, пока он продолжает бездумно болтать о чём-то точно наивном и бесполезном, и находит себя виноватым. Эти изумрудные радужки тухнут под давлением турмалина, и Бакуго, ох, он не может себе простить то, что в этих самых радужках отбивались его издевательства над маленьким затюканным Изуку, который постоянно бегал за ним хвостиком и выпрашивал внимания. - Я отплачиваю ему за то, что делал с ним, - глухо хрипит блондин, когда Киришима поднимает его на руки, - он никогда не узнает. Это для меня. Изуку наконец-то берётся за работу лаборанта, улыбается, почти светится, но Кацуки раскусывает его фальшь ровно как и орешек, что попался в слишком сладком пирожном, которое выдали ему в случайной лавке бесплатно просто за то, что он — Динамит. Деку даже не узнали. Бакуго стискивает свободную руку в кулак, отдаёт большую часть десерта младшему, списывая на то, что ему аж приторно от яркого апельсинового вкуса. Изуку почему-то смеётся, но принимает, откусывая точно там, где были минуту назад губы самого Кацуки. А Кацуки смотрит, почти жадно. - Ты уверен, что такой ритм тебе подойдёт? - вкрадчиво спрашивает Джинс, сидя за своим широким столом в кабинете, - внимание журналистов мигом будет приковано к твоей отныне активной деятельности. - Да, я всё решил, - уверенно заявляет Кацуки, держа в руках бумажку с подписью об уходе из секретных служб обратно к будничной героике.

***

Из окна видно бегающего вокруг офиса Изуку во время его утренней пробежки. В этот раз Кацуки завёл будильник и проснулся даже за минуту до него, чтоб не дать Айс Спайсу проснуться вместе с ним. Вот так вот! Пусть теперь сам спит и теряет драгоценные моменты наблюдения за Деку в его вчерашнем спортивном костюме. На часах едва за пять утра — как хорошо, что блондин всегда был ранней пташкой. К шести утра подтягиваются студенты. Айзава и Влад едва ли не пинками выталкивают их на улицу, чтоб те разминались. Изуку находит их как раз, когда наворачивает последний круг. Он светит своей яркой улыбкой так, что Шота рефлекторно щурится, нарываясь на тихий смешок от Эри, которая всегда старается стоять рядом с ним. Кацуки вываливается следом за всеми, ловя ушами приветливое «Доброе утро, Каччан!» и почти улыбается в ответ, но замечает слишком уж насмешливое табло Коты, за которое парнишка уж точно не ручается, раз рискует отхватить смачный подзатыльник едва выйдя из помещения. Сегодня студенты должны тренировать удары, подключая свои причуды, чтоб контролировать одновременно и ловкость своего тела, и силу ударов, и концентрацию самого квирка. Айзава уверенно шагает между своими учениками, время от времени подзывая Мидорию, чтоб тот присматривал за отдельными кадрами, так как у самого мужчины возникают подозрения касательно качества выполнения ими упражнений. Кацуки, чтоб время просто так не терять, и себе стал делать некоторые замечания ребятам, на что Шота и Изуку так откровенно удивились, что не стали никак комментировать. Последний даже замялся с тем, стоит ли подходить к студентам, которых Бакуго принялся «опекать», но очень скоро тот сам окликнул его, бросая что-то в духе «у лупоглазого проблемы с растяжкой, кривозубый не думает куда бьёт, а блонда не может контролировать причуду дольше пяти секунд». И да, Кацуки не думает, что давать прозвища мелким является чем-то неправильным, даже когда Изуку его попрекает в этом, легонько ударяя локтем в грудь, зато думает о том, чтоб согнуться в две погибели и сделать вид, что удар Деку был настолько сильным, что у него аж сердце разболелось. Потом смотреть как младший будет носиться над ним и жалостливо выпрашивать прощения. Изуку снова улыбается всем, кажется таким воздушным и ничем не тронутым, будто на душе у него так же легко, как он и демонстрирует. Буквально вчера вечером он тухнул на балконе, не находя сил даже просто поднять тяжелые веки, а сейчас распинается о правилах общения со студентами похлеще директора Незу. Кацуки слабо улыбается на его возмущения, чем выбивает у того широкий взгляд недоразумения, но быстро берёт себя в руки, огрызаясь в духе «учительская душность передаётся воздушно-капельным». Изуку только фыркает на него и тычет пальцем тому за спину, заставляя обернуться и встретиться глазами с выходящего из офиса Тодороки. Бакуго не видел в тот момент, но практически под кожей чувствовал, в насколько самодовольной улыбке растекался задрот, видя как плечи блондина расстроено опускаются. До обеда Динамит и Шото соревновались друг с другом, поднявшись в горы. Так как они не высокие, то студентам от самого офиса было вполне себе слышно с какими раскатами расходятся взрывы блондина и как разваливаются каменные выступы, которые цепляло в моменте. Говоря честно, многие задумались о том, что слишком неуважительно относились к молодым профи, считая их чем-то придаточным к своим тренировкам, учитывая громкость приёмов, силу и скорость, на которой можно едва было отследить, где в воздух срывается Шото, а где сам Динамит. То, что они терпимо отнеслись к студентам, было спровоцировано ни больше ни меньше, чем присутствием здесь их бывшего классного руководителя и одноклассника, с которыми оба в крайне хороших отношениях. Кроме того, как Айзава и надеялся, отправляя парней махаться между собой в сторону, на примере Кацуки и Шото ученики увидели как может выглядеть и звучать бой профессионалов, когда они не сдерживаются. Так сказать, цель манипуляции была в том, чтоб открыть глаза на то, куда ребятам есть ещё расти, и те, охотно подхватив эту мысль, стали более усердно тренироваться, краем уха вслушиваясь в то, как содрогается земля поближе к горным уступам. Во время обеда радостная пелена с глаз упала. Но только у некоторых. Изуку, севший почему-то снова рядом с Айс-Спайсом, весело щебетал и нахваливал парней, которые носились как угорелые два с половиной часа в равном бою, пока Айзава не позвонил Кацуки, чтоб прекратить это безобразие. Он и сам не рассчитывал, что этого дурачья хватит на такой длительный промежуток — они с Деку поспорили между собой. Деку, кстати, выиграл. Но от его выигрыша не осталось и следа, когда его собственный мобильный завибрировал во внутреннем кармане спортивного. Кацуки чётко запомнил, как радостное выражение лица Изуку сменилось на серьёзное и он ловко выскочил из-за стола, бросая вежливое, — кому твоя вежливость здесь вообще упёрлась — «прошу прощения». Он удалился так же быстро, как сменился в настроении, но блондин точно смог услышать, как тот, подняв трубку, заговорил на кейго.* Как и ожидалось, на обед Мидория не вернулся, а встретив студентов на былой площадке не светился от воодушевления. Отдав с Торой указания кому что делать, он, двинулся к Айзаве и заметно испортил ему настроение тоже. Кацуки всё никак не мог понять в чём дело, поэтому успешно вклинился между двумя стенами офиса, поближе к разговаривающим учителям, чтоб подслушать прояснить ситуацию. - Цукаучи-сан сказал, что те преступники будут без суда направлены в тюрьму Х на Хоккайдо, больше нет угрозы, разбирательства прекратятся, - сообщает Изуку в непривычном подавленном настроении. - Ты не можешь успокоиться, что они оказались такими слабаками? - угадывает Шота. - Это же абсурдно с их стороны, - кивает младший, - в чём был смысл нападения на офис, если здесь и «Дикие кошки», и Динамит с Шото, и Вы с Кровавым Королём? Даже если они не знали, что Каччан и Тодороки-кун прибыли сюда, то всё равно смогли их увидеть, а после напали. Всё было осознанно. - Что говорит полиция? - Что это было целенаправленное нападение на учеников Юэй, чтоб подорвать геройский авторитет в глазах общества, - на выдохе отвечает Изуку, потирая переносицу, - двое из них братья и обладают похожими причудами, что временно крадут чужие, но есть ряд нюансов, который отличает их воздействие от оригинальных. - Как тот огонь, - понимающе кивает Шота, - скопировав огонь Шото один из них поджег лес, но по итогу ничего не сгорело, хоть и наделало кучу дыма. - Да, так же поэтому ожоги на теле Влада-сенсея ушли будто и не было. На плече Каччана тоже, но для результата понадобилось больше времени. - То есть, разница между братьями в длительности эффекта от копирующих причуд. - Я полагаю. У того, с которым сражался непосредственно я, эффект воздействия был совсем коротким. Он большую часть времени старался только и делать, что убегать от меня, а я предпочел тратить это время на наблюдение. Он использовал на мне кровавый квирк Влада-сенсея, но кристаллизация распалась, едва он смог выпустить её из себя. Кацуки свёл брови к переносице, понимая теперь откуда на лице Деку была жидкая кровь. - И ты поэтому решил понаблюдать чуть больше, я понял. Стоит ли мне говорить о том, что если бы предположения оказались не верны, а Кота валялся где-то в лесу мёртвым телом, то твоё наблюдение обошлось бы очень дорого в цене для всей академии и тебя самого? - Вы уже сказали. - В любом случае, всё обошлось, - Шота смягчает голос, не желая давить на младшего коллегу. В конце концов, у него в жизни тоже был период, когда было крайне трудно держать своё желание вмешаться в чужие дела, в узде, - я тоже получил звонок сегодня утром из полиции, но мне сказали только, что у братьев очень разные характеры, но они стоят друг за друга горой, поэтому когда один придурок бросился красть причуды Шото и Динамита, второму не осталось ничего как заграбастать себе первого в лес, по счастливой случайности прихватив Влада. - А тот с электрической причудой… - Да, он просто идиот. Третье колесо двухколесного велосипеда. Но, как бы там не было, если бы тебя не было здесь, то мы бы не обошлись без потерь. Отсутствие квирка у тебя сыграло на руку, тот второй аж трясся в участке, когда смотрел на тебя. Настоящий зверь. Но со студентами будь строже, понял? Изуку утомительно улыбается. Он слышал финальную фразу так часто, что его почти тошнит. - Айзава-сенсей, - обращается неуверенно и с толикой сомнения в вопросе, - мне хотелось бы узнать Ваше мнение… - брюнет кивает ему, - как Вы думаете, почему Шото и Динамит так быстро вышли из игры? Шота открывает глаз пошире, очевидно, сразу же вскрывая с потрохами мотив вопроса. Кацуки, стоящий в засаде, невольно глубоко вздыхает. Он догадывался, что Изуку ни разу не убедили его вчерашние речи, но то, что он готов принимать мнения со стороны по поводу сложившегося, цепляет блондина за живое. - Не все профи способны среагировать на настолько непредвиденные ситуации, Мидория, - мужчина держит голос твёрдым, но всем своим видом излучает наставническое добродушие, - к тому же, я уверен, что эти двое просто расслабились от твоего нахождения рядом и почувствовали возможность отдохнуть. Младший замирает, вслушиваясь в слова. Его собственная версия оказалась намного темнее, вчерашняя, которую он вывалил на плечи Кацуки. О таком ключе, что преподносит Айзава, он не думал. В голове всплывает образ, пахнущий сливочным кремом и сыром. Изуку отмахивается от него, едва Шота делает глубокий вдох: - Если вспомнить, то это ты всегда едва ли первый мчался всех спасать, защищать, отстаивать. У них наверняка проснулись ностальгические чувства. Они чувствуют себя рядом с тобой безопаснее, оттого и потеряли частично бдительность. Но говоря объективно, я считаю, что больше сыграл эффект неожиданности. Кто мог знать, что какие-то придурки решатся напасть на лагерь с кучей профи и студентами, где у каждого может прятаться пара-тройка смертельных приёмов в рукаве.

***

Кацуки наблюдает за ним до вечера: отслеживает каждую эмоцию, движение, слишком тяжелые выдохи, и чувствует как тяжелеет сам. Рядом за руку его теребит какая-то девчушка из В-класса, отчаянно пытаясь добиться внимания своего излюбленного Динамита, но тот только шипит на неё, когда слышит, что она хочет его автограф или ещё какую-то фигню, на которую Кацуки при любых других обстоятельствах не стал бы тратить и секунды, но Влад на него сейчас смотрит — своим увесистым неприятным взглядом, так что молодой профи мнется, но принимается делать, ух ты блять, уже селфи? Автограф это ерунда, да? На ужине Изуку всё ещё выглядит фальшивым. Настолько, что Бакуго перестаёт на него смотреть где-то на час, пока мысли в его голове сменяются одна за другой беспрерывно. Шото ошивается рядом, спрашивает что-то у Деку, пока тот усаживается рядом с ним, сука, снова за столом, отведенным лично их троице для ужина. Из тарелок пахнет жаренной рыбой и рисом, естественно, «Кошки» бы больше не позволили тратить понапрасну что-то подороже такого гарнира. Изуку улыбается, склеивает улыбку из разных мимических морщинок на своём лице и совсем, вообще никак, не обращает внимания на Кацуки. Кацуки, который сверлит взглядом его лицо круглые сутки, зря надеясь на продвижение в их взаимоотношениях после вчерашней ночи. В кармане широких чёрных штанов вибрирует телефон. Блондин тянется за ним, не прерывая открытое наблюдение ровно до того момента, как его глаза устремляются в экран с незамысловатым сообщением. Он хмыкает сдавленно, совсем незаметно ведёт губой в ухмылке и, блять, замечает периферийным зрением, что Изуку ловит этот момент — смотрит на него с прикрытым всей его фальшью любопытством, но стоит Кацуки посмотреть в ответ, как зелёные радужки уже снова бегают по лицу Айс Спайса, который говорит с забитым ртом об отношениях с Фуюми. Чёртов задрот играет с ним? Шото устроил сестру в своё агентство на одну из престижных позиций. Она всегда будет под его рукой, едва ли он будет возвращаться туда, а также именно она по большей мере будет заниматься приёмом писем от фанатов и разгрузкой рабочей почты агентства. Старатель передал своё дело младшему сыну, когда ему стукнуло 21 или 22 — как раз тогда, когда он вернулся из командировки по всему миру и утвердился в рейтинге, как член большой тридцатки. Стоило Шото получить чуть власти, как он устроился поудобнее и взял опеку над отцовским делом во все тяжкие. Спустя пару лет, вот сейчас, предложил Фуюми поучаствовать в работе. Она, уставшая от быта и желающая узнать на вкус каплю героики, согласилась тут же. Изуку многозначительно кивает на этот рассказ. - Если хочешь, то приходи ко мне в агентство тоже, Мидория, - у Кацуки перекашивает лицо, он почти давится рыбой, слушая предложение, - уверен, нам будет комфортно работать друг с другом. Изуку улыбается. Искренне. Бакуго чувствует запах гари от левой руки, которой он сжимает свою же штанину. Что этот Двумордый творит? И что самое главное, почему Изуку, его, сука, Изуку смотрит на него с таким вожделением? Неужели стоило только кому-то поманить его ручкой, как тот сразу же вскакивает на ножки и бежит. Нет, не может такого быть, Кацуки бы точно заметил. Он смотрит очень явно и ощутимо, буквально прожигает телепатически все мозговые настройки Деку, но положительный для себя ответ таким образом выбивает: - Спасибо, Тодороки-кун. Мне очень приятно, что ты оцениваешь меня достаточно высоко, чтоб позвать в своё агентство, но я пока останусь здесь, - парень рукой показывает в сторону студентов. Айс Спайс понимающе кивает. На его лице нет и капли грусти или разочарования, он всё хорошо осознаёт и улыбается в знак поддержки. - Имей моё предложение в виду, - Деку воодушевленно машет головой, растекаясь в совсем лёгком и почти незаметном румянце. Кацуки ловит его с пульсацией в собственной голове — до тошноты, - что сейчас, что через десять или двадцать лет, оно будет в силе для тебя. Для него, блять. - Я очень ценю это, Тодороки-кун. Ценит он, блять. - Каччан, ты в порядке? Выглядишь неважно, - Кацуки пытается разгадать, что творится в этой зелёной балде и почему ей вдруг стало интересно, что с ним. Если отвечать на вопрос прямо, то он просто раздражен, разгневан и совершенно не способен прекратить прожигать собственную штанину под столом, потому что неделей ранее он чётко дал понять Айс Спайсу в том самом отдалённом баре, что Изуку — его. Стоит ли комментировать то, что после, когда Кацуки отвёз его к себе в квартиру, пьяного и не мыслящего совсем, пришлось снимать напряжение в душе под холодной водой до посиневшей кожи. Стоит ли кричать о том, что Кацуки до самого настоящего момента помнит как ощущается задница Изуку в его руке, хотя он пришелся по ней всего лишь шлепком и совсем невинным поглаживанием. Стоит ли отмечать то, что он сделал это на глазах у этого самого Двумордого, что так бесстыдно прямо перед ним зовёт Изуку в своё агентство. - Из нас двоих только ты выглядишь неважно, - звучит слишком недовольно и, блять, отлично, потому что блондин закипает, - но спасибо, что заметил меня. Изуку. - Я всегда тебя замечаю, - вырывается следом без раздумий, и Кацуки мог бы быть доволен, если бы младший не скорчил такое лицо, словно обжегся тем, что сам и сказал. Делать в столовой было больше нечего для Бакуго. Он с нескрываемым раздражением поднимается с места и уходит со своим подносом к месту сдачи посуды. Его никто не останавливает, не окликает, но точно смотрят ему вслед.

***

Задания по спасению из мест, пострадавших от чрезвычайных ситуаций, всегда отдавали Кацуки тревожным тремором рук и протяжной болью в висках. Он терпеть не мог разгребать всё то, что оставалось от разрушенных зданий. Особенно если этим «чем-то» оказывались трупы обычных гражданских. Его туда и мало когда отправляли, разве что когда поблизости не было других быстрых героев или когда Кацуки сам находился в нужный момент в нужном месте. Ему не нравился этот аспект работы совершенно, отчасти и потому что он напоминал ему академию. Первое пришествие «Лиги Злодеев» пришлось прямо на их урок с Тринадцатой и Сотриголовой. День, который ознаменовался первой серьёзной схваткой кучки детей с настоящими головорезами. Ещё, вытягивая из-под обломков маленьких детей, Кацуки невольно чувствовал себя виноватым за то, что не оказался рядом вовремя. Его сжирало чувство обязанности перед маленькими распластавшимися детьми, которые плакали и звали родителей. Блондин обращался с ними особенно бережно, подзывая кого-то из коллег, чтоб те переняли мелочь прямо у него из рук и отнесли в безопасное место, пока сам Динамит будет пытаться отрыть их мам или пап. Живыми или мёртвыми. В такие дни ему часто приходилось работать с Красным Бунтарем и Ленточником, иногда с Хвостом. Эти профи больше ориентированы на спасение из-за уникальностей своих причуд. Кацуки же чувствовал себя просто налаженным механизмом, который может вытащить кого-то из-под рухляди перед самым-самым падением её на кого-то из гражданских. Как на спусковом крючке или как натянутая струна Динамит летает между зданиями и пытается подкрутить свой слуховой аппарат до максимума, чтоб слышать отдаленные крики или отчаянный шепот. Он всегда спасает по максимуму. Не уходит с указанной территории ровно до того момента, как полиция и спасатели не насчитают всех людей, которые должны были находится в домах. Именно такие задания по началу и делали ему рейтинг. В полуживом состоянии, возвращаясь в Токио, чтоб сдать Джинсу бумажки с докладами и попросить новую партию работы, Кацуки получает множество сообщений от Изуку. Он улыбается им, сидя в скрипящем кресле Шинкасэна и почти засыпает, но пальцы печатают сами какие-то несуразицы, что забавляет мозг блондина в полудрёме. Однажды он пишет слишком прямо: «Я хочу тебя увидеть», а утром, проснувшись прямо в своём агентстве на диванчике в кабинете Джиниста, который ночью его встретил на вокзале и отвёз в офис, кричит и истерит сам на себя, сжимая волосы на голове между пальцев, едва ли не поджигая их или не вырывая с корнями. Всё потому что Изуку отвечает ему слишком сладким: «Я тоже очень хочу тебя увидеть, Каччан», и у Кацуки автоматически заканчиваются силы, отвечающие за стрессоустойчивость. Он тянется за стаканом, оставленным предусмотрительным Хакамадой на кофейном столике, и пытается запить предложение Изуку о встрече прохладной водой. Возможно, совсем чуточку возможно, что Кацуки временно отложит свои дела на денёк.

***

- Мы оба странные, Деку. Изуку вслушивается в шаги за своей дверью, боясь что не запер её на замок. Его сердце болезненно пульсирует в такт дыханию человека, с которым он общается в своей комнате в общежитии. Их могут неправильно понять, а значит, лучше не афишировать и скрываться. Он подавляет желание выпрыгнуть в окно и умчаться подальше, потому что голос Очако звучит достаточно спокойно, чтоб временно склеить его душу, а не разорвать на части. Он не смотрит ей в глаза, да и не сказать, что она сама стремится наладить зрительный контакт. Она говорит, смотря в полуприкрытое шторами окно, за которыми стремительно усиливается гроза. Некоторые слова разбиваются странными звуками, не способными долететь до ушей Изуку, но он не будет переспрашивать. Ему хватает одного присутствия Урараки, чтоб не запереться наедине с собой до самого утра, абсолютно наплевав на то, что он даже не ужинал и все об этом знают. - Полюбить и не спасти, - её голос звучит настоятельно, а между слогами проскакивает неверие, - какие мы герои после этого, да? Изуку не знает. Он глубже зарывается пальцами в свои волосы, пытаясь сдержать эмоции. Сидит уперевшись спиной в свои подушки на кровати, а Очако расположилась на её краю, мягко-мягко поглаживая его голую стопу левой рукой. Она вряд ли понимает что делает. Сидит, не моргая, смотрит вдаль, почему-то улыбается, когда небо озаряет новой вспышкой молнии. Её волосы заплетены в пучок, который напоминает паучью лилию. Этот цветок хорошо отбился в памяти Изуку, но он не скажет вслух, что это символ смерти и невозможности встретиться с человеком, которому отдал своё сердце — Очако наверняка и сама знает о всех легендах, которые приплетаются цветам, она ведь сама цветок. - Тебе чуть легче, Деку, но я не вижу, чтоб ты понимал это в той мере, чтоб не выглядеть таким разбитым. - Я не только Каччана не спас, - раздаётся его осипший голос. Непривычно грубый и низкий он должен вызвать, как минимум, удивление, но Урарака даже каплю не двинулась, потому что слышит его таким далеко не первый раз. - Шигараки Томура. - Шимура Тенко, - поправляет, когда её нежная рука задевает выпирающую косточку. Очако молчит, всматриваясь во двор при академии, цепляет взглядом выбежавшего на улицу Каминари с Джиро, а следом за ними Момо, которая просит их вернуться обратно и не мокнуть. Кьёка тут же плывёт в улыбке, тянет руку Яойорозу, уже почти соглашаясь, как Денки оттягивает её прочь и начинает бежать вперёд, удерживая за руку. Момо и Джиро, значит. - В этом мы наиболее похожи, - продолжает Очако. Она звучит подавленной и разбитой, но Изуку не находит сил её поддержать — смотрит на смятое одеяло под собой и пытается не повырывать все свои кудри, что успели вернуться в норму к третьему году обучения, - оба не спасли своих злодеев. Оба не спасли своих любимых. Они так не часто сидят, но достаточно, чтоб Изуку не прятал свои настоящие настроения от Очако за натянутой улыбкой. Она переняла этот жест у него самого — красуется милыми девичьими ямочками, пока не зайдёт в свою комнату вечером или в спальню к Мидории, который никогда её не прогонит и не заставить врать себе в глаза. Она была раскромсана с того самого дня, как Химико ушла, с той самой минуты, как обнаружила себя живой, а её мёртвой. Урарака любит заводить одну и ту же шарманку, поглощая своим голосом всё пространство вокруг них двоих, любит надавливать на не зажившие раны, чтоб те кровоточили, любит слушать как Изуку изредка что-то отвечает, но выглядит настолько настоящим, что теперь хочется защитить его самого, а не отпускать защищать. Он не пытается спрятать от неё маску своего задетого эго, задетой и растоптанной гордости, разбитой любви, скомканной и выброшенной прочь геройской мечте. Почему-то, глядя на озабоченное своими мыслями лицо Изуку, она чувствует себя лучше. Её чувства разделяют, ей дают выговориться, даже если она просто несёт бред. Очако знает точно, что Изуку плевать хотел на Химико — ему её слабо жаль, он притворяется, чтоб не задеть подругу, терпит её нытье и давится словами Урараки о признании в любви к девушке, которая столько раз говорила, что хочет порешить его тело. Но, в целом, Очако тоже мало отличалась от него. За Тогой, за самой милой девушкой в мире, труп Кацуки для неё почти не заметен. Да, он её товарищ, да одноклассник, да соперник и когда-то коллега, но не любимый. И она очень хорошо чувствует как противно Изуку слушать о Тоге, как не нравится ему эта особь, но сам факт того, что о ней так мечтательно отзывается сама Очако — заставляет его закрыть рот и глухо мычать в знак согласия на случайные высказывания. Она знает это чувство так хорошо, словно оно прошито у неё между ребер и отзывается каждый раз, как Изуку скрытно смотрит на Кацуки и его искалеченную руку. Ей ровно так же противно смотреть на них, зная что у них всё может ещё сложиться, а у неё с Химико уже никогда. - Я так люблю тебя, Деку, - вдруг вырывается у неё и она поворачивает голову в сторону парня, что отчаянно пытается не дернуть ногой, что так бережно оглаживает подруга, - но почему я не люблю тебя так, как её? Почему эта любовь настолько другая? Разве не было бы легче, если бы я полюбила тебя и смогла отпустить её?! Изуку знает это. Предистерическое состояние Очако. Такое часто бывает, когда она держится слишком долго. Говоря прямо, она взорвётся в любой момент, а завтра будет вести себя как ни в чём не бывало. Любовь к Деку. Она говорит о дружеской любви, о том как сильно ценит своего друга, но не находит мысли лучшей, чем забыться в нём. Вот только светлый образ Тоги перед её глазами не позволяет ей это сделать. Она ловит моменты, поджидает нужные слова в своём горле, но Химико даже с того света подставляет ей нож к горлу, мешающий забыть её и полюбить кого-то ещё. Не сказать, что Очако и пытается. За окном Момо ловит Денки в путы, похожие на бинты Айзавы-сенсея, и силой затаскивает его в общежитие. Джиро восторженно смотрит на то, сколько силы в её драгоценной Яойорозу. - Станет легче, - коротко отвечает Изуку ей, подтягивая ногу к груди и упираясь на колено одной рукой, - легче, потому что с мыслью о том, что ничего уже не изменить, а не о том, что всё идёт, но ты ничего не меняешь, жить проще. - Это не воскресит её! - срывается Очако, а слеза из левого глаза начинает течь слишком крупной каплей, - не воскресит её как Бакуго! - Было бы лучше, если бы он тоже умер, да?! - вырывается следом у Изуку, но он тут же ударяет себя свободной ладонью по губам. Звук хлопка приводит девушку в себя. Её гневное выражение лица сменяется виноватым за долю секунды. - Нет конечно. Прости, пожалуйста. Между ними тлеет тишина. За дверью кто-то остановился и аккуратно стучит. От звука капель, разбивающихся о стекло, отличается высокий голос Минеты: «Эй, Мидория, ты в порядке?», и Изуку отвечает ему мгновенно своим самым убедительным голосом, который «отполировал» после войны до такого впечатляющего предела, что даже Очако в лёгком шоке возводит брови вверх. Минору немного топчется, что-то ещё говорит и уходит, оставляя ручку двери в чужую комнату совсем нетронутой. - Я не люблю тебя, Деку. Я сказала глупость, - Очако краснеет, неловко прикрывает нижнюю часть лица ладонями, - не знаю что на меня нашло. Прости меня. Изуку никогда не обижался на неё, чтоб прощать. Он тянет к ней руку, выставляя её достаточно вперёд, чтоб Очако поняла, чего он хочет. Быть точным, он не хочет, но этого требует ситуация. Девушка поднимается с края и подходит ближе, садясь едва ли не под самым боком друга, и крепко-крепко его обнимает. Он её понимает. Она несёт полную чушь, но Изуку, разбитый и убитый в тот же момент, как на камерах засветилось безжизненное тело Кацуки, её понимает. Он тоже стоял живым перед трупом своего любимого, он тоже не смог спасти своего злодея, пусть это был и Тенко. Он тоже клянет себя за свою слабость, но в отличии от неё, от Уравити, он показал себя как нельзя лучше и спас весь мир. Очако же, ей так стыдно, что слёзы текут сами, Очако же не смогла спасти даже Химико. Вот только Изуку всё равно её понимает, потому что он не смог тогда спасти весь мир, потому что весь его мир свернулся клубочком в форме сердца, разорвавшегося в груди Кацуки. Изуку не любит эти воспоминания с Очако. Не любит видеть её погасшей, как он сам. Не любит думать о том, что Очако ему почти никогда не звонит, потому что стоит ей будет услышать его голос, как она либо зальется фальшью о том, что всё прекрасно, либо сломается как каждый раз в его комнате и начнёт скорбить пуще прежнего о Химико. Догадывается, что вторая причина более весомая. Но даже так, когда небо ударяет молния и оно начинает истекать кровью в виде прозрачных капель — Изуку хранит эти воспоминания о лучшей подруге с особенной бережностью.

***

Эри выпрашивает у Айзавы посиделки с друзьями для 1-А в общей гостиной до полуночи, вместо раннего сна в девять вечера. Девочка светится, сзывая ребят, потому что её почти родной отец не может устоять перед её щенячьими глазками, которыми она стреляет так уместно и пронзительно. Шото спускается вниз по «общему призыву», с удивлением замечая то, что Кацуки уже здесь и сидит ровно по центру одного из трёх диванчиков, отведенных для гостей. Он в неизменных чёрных широких штанах и футболке, которая плотно обнимает его плечи, но всё ещё оказывается достаточно широкой на талии. Блондин сидит, закинув нога на ногу и удобно уложив обе руки на спинку дивана во всю их длину. Шото не нашел идеи получше, чем сесть едва ли не в объятия Кацуки по его левую руку, на что последний уже почти собирался сматериться, как вдруг в комнату вальяжно зашел Айзава, показательно громко сонно вздыхая — ему не нравится эта идея малышки Эри, но он ей её прощает. Как минимум, потому что этот жест доброй воли может послужить своеобразным извинением за инцидент в первый же день лагеря. Ребята быстро подтягиваются, кто-то с едой, втихаря привезённой с собой в лагерь, кто с переносными колонками, которые тут же подключают к телефонам, чтоб полилась хоть какая-то музыка, кто-то с друзьями из В-класса, а кто просто с хорошим настроением. Студенты теснятся, располагаясь на двух диванчиках, где не сидят молодые профи и Айзава, но в какой-то момент проскакивает идея принести стульев и нет-нет да украсть парочку пуфиков, которые томились в одном из одиноких углов подземного спортзала. Таким образом в гостиной всем стало удобно и не приходилось толкаться локтями, чтоб выбить себе место потеплее. Всё бы даже ничего, но Кацуки отстреливает взглядом в сторону лестницы на второй этаж крыла, откуда спустился Шото — Изуку даже не думал присоединяться. Эри, болтая с подружками, ловит этот взгляд и почти срывается на бег, понимая что упустила самое важное — вкус интриги. Она смолчит о том, что это Кацуки подкинул ей идею того, что Айзаву получится уломать на свободный от графика вечер, ведь он тоже винит себя за то, что произошло в первый день. А Кацуки смолчит о том, что идея пришла ему на телефон один занятным сообщением от заблокированного контакта с молнией на аватарке буквально часом ранее в столовой. С пару минут проходит прежде чем Эри, подталкивая молодого учителя в спину, выводит его ко всем и усаживает на диванчик по правую сторону от того, где раскинулись его друзья и коллега. Изуку выглядит заметно смущенным и непонимающим, что происходит, но тянет свою милейшую улыбку на бормотания девочки прямо над ухом. Кто-то включает плазму и ищет музыкальные каналы. Какая-то девушка с причудой уменьшения и увеличения предметов недовольно хмыкает на это и уменьшает телевизор до размера жевательной резинки, которую подхватывает в руки удачно подоспевший Кота. Та же девушка внезапно поднимается, кричит что-то Эри и вдруг из кармана достаёт совсем крохотные музыкальные инструменты, которые умело расставляет на полу, где стояла прежде огромная плазма, и по щелчку пальцев возвращает им прежний размер. Глаза Изуку увеличиваются в тригонометрической прогрессии и он даже почти откладывает ноутбук, который обнимал двумя руками, пока Эри тащила его сюда, удивляясь тому, что эта девушка наверняка из В-класса, потому что в 1-А такого квирка ни у кого нет. Но стоит на устройство прийти оповещению, как Изуку тут же поднимает крышку и начинает что-то ловко печатать, совсем забывая о мимолётной потере концентрации. Эктоплазм отправил ему план будущей программы для третьегодок, с которыми нужно ознакомится и подкорректировать. - Дурацкий задро-от, - устало тянет Кацуки, но его абсолютно целиком и полностью игнорируют. Изуку и бровью не ведет, пока набирает слова. Эри подхватывает барабанные палочки и с восторгом смотрит как её новая подруга из В-класса достаёт со своих карманов кучу вещей, которые напоминают мебель из крошечного домика Барби, вот только среди всех мелочей она выуживает несколько мини-колонок и музыкальную аппаратуру, позволяя увеличенным ранее инструментам издавать красивые и куда более громкие звуки. Эри визжит от восторга, цепляя свободной рукой попавшегося рядом Изуми, а тот в свою очередь неожиданно завивается краской, отводя взгляд в сторону и бормоча что-то несуразное. Кацуки ловит его реакцию, усмехается почти надменно, но Шото рядом ударяет его локтем по руке и наклоняется к самому уху: - Ты выглядишь почти так же, когда Мидория к тебе обращается, - говорит он, и у блондина едва ли не пар начинает валить из ушей, настолько быстро он разгорается и превращается в смесь бордового и ярко-алого. - У тебя что, лимит на бессмертие, урод? - рычит он, на что уже Айзава, слегка выглядывая из-за спины Тодороки, показательно громко кашляет, - сиди и помалкивай. Но помалкивать не получается. Блондина разматывают почти сразу накинувшиеся девочки из В-класса, что чуть припозднились. Шото тоже попадает под удар, но его ответы оказываются такими однообразными и сухими, что девушки предпочитают вспыльчивого и очень красноречивого Динамита, что висит на последнем волоске своего терпения и давит маты в области кадыка, почти что хватаясь то за него, то за сердце, а всё потому что: - Семпай, все слышали как Вы говорили о любви своей жизни на том интервью! - Динамит-сан, это Уравити же?! Уравити-сан?! - Взрывоубийственный бог Динамит-сама, это кто-то не из героев-профи?! И Кацуки почти дымится, почти прокусывает щеки до крови изнутри, как Айзава наконец-то открывает рот и велит всем сесть. Только тогда девушки нехотя заваливаются на диванчик к Изуку, и блондин замечает как внимательно тот смотрит прямо ему в глаза. Настолько нечитаемо и сложно, что гнев как рукой снимает. Бакуго почти позволяет себе улыбнуться, но сдерживает уголки губ, чётко видя как губы Изуку оказываются сомкнутыми в ровную линию, будто он прижал их в напряжении. Возможно, всего лишь немного возможно, что Деку, маленький дурацкий задрот Деку, так сосредоточен из-за вопросов тупых девчонок, которые никогда ранее не слышали о личных границах. Кацуки чувствует нужду прыснуть ядом, да так, чтоб настроение одного конкретного молодого учителя стало читабельнее, потому что ещё минута и момент будет упущен с корнями. - Я не люблю об этом говорить с кем-то, но знаете, да, я не соврал на том интервью, - он смотрит ровно Изуку в глаза, те, которые начинают бегать по его лицу, пытаясь отгадать, где именно заканчивается правда, а где начинается блеф, - мой любимый человек такой особенный, что мне становится трудно об этом молчать. Деку упрямый, в душе гордый, но никогда не признает второе. Не сказать, что Кацуки нуждается в этом признании, пока оно остаётся яркой табличкой на лбу у младшего. Такой же яркой как и выражение лёгкой потерянности и давящего напряжения, что перетекает в самого блондина воздушно-капельным, не меньше, потому что его собственные нервы накаляются настолько, что можно начать считать чёрные пятна перед глазами. - Кто это, семпай?! - Вы можете описать этого человека?! - Какой у Вас типаж?! Айзава переводит взгляд от девушек к Динамиту, старательно игнорируя то, как в воздухе повисает почти что полная тишина. Эри пытается разрядить её, беря в руки одну из гитар, но она не умеет на них играть, отчего её бринчание мало кому интересно. Шото, сидящий по правую руку от мужчины, тоже чувствует атмосферу, пропахшую насквозь чем-то интимным, но в то же время общим, будто никакого секрета и нет — про-герой Динамит просто обсуждает сплетни о себе же со своими юными фанатками. Но одно «но» мешает картине стать полноценной. Ученики вряд ли заметят это, но старшие ощущают всеми органами, отвечающими за восприятие окружения — Изуку выглядит отнюдь не просто заинтересованным. Его взгляд кажется несколько одержимым, собственническим, таким, в который нагло улыбается Кацуки, успешно заливая о какой-то своей любви, в которую поверит только последний лох, что никогда дела не имел с Динамитом. Шото задаётся вопросом в душе о том, как Изуку, зная эту белобрысую бестию всю свою жизнь, так открыто ведётся на её манипуляции. - Мой типаж, - повторяет Бакуго, а его глаза лихорадочно блестят — он смотрит, не моргая, в турмалиновые радужки, желая разорвать их к чёртовой матери, пока не разорвалось его собственное сердце во второй раз, - ну-у, мне нравятся сильные люди. Отчаянные, - он отчеканивает каждое слово, замечая как мимика на лице Изуку ни грамма не меняется на первый взгляд, но вот левая рука крепче сжимает ноутбук, - просто обожаю, когда у человека есть цель и упрямство её добиваться. - А касательно внешности?! - Семпай, я не сомневалась в Ваших предпочтениях по характеру! - Внешность? - с псевдо-удивлением переспрашивает Кацуки. Его брови всего на секунду поднимаются, демонстрируя едва ли не шок. Он видит как мрачнеет лицо Изуку. Как становится тяжелее его взгляд. Это так тешит, так цепляет, так, блять, ранит. Но Кацуки просто-напросто хочет отомстить. Заставить совсем немного поревновать, как Изуку заставляет его вот буквально каждый раз, когда Айс Спайс, Круглолицая, ублюдок Шинсо, Аояма, кто ещё, ах да(!), чёртов Роди, появляются на горизонте. Вот только Бакуго куда более добрый и благородный — вынуждает ревновать Изуку к самому себе. Поит его тягостным описанием его же натуры, но тот смотрит так вязко и устойчиво, что Кацуки почти уверен, что тупой задрот оправдывает своё прозвище в полной мере — он слепой, он нихера не видит. Поэтому ему нужно сделать больно, вывести на эмоции, разорвать, разбить, а потом склеивать по кусочкам, нежно оглаживать его руки, провожать взглядом и ждать встреч, будто ничего совсем не произошло. Вот только они снова окажутся на линии старта, если Кацуки зайдет слишком далеко, если заиграется, позволит себе лишнего, порежет там, где ещё не зажило, но, блять, он чувствует такой прилив азарта, такой фарт от возможности отыграться, что он застилает ему глаза и ослепляет так же, как ослепил Изуку. - Мне нравятся, когда у человека есть отличительные черты, - он почти мурчит, проговаривая. - Как шрам у Шото?! - Или как шрам на глазу у Красного Бунтаря?! - Как пухлые губы героини Гламура?! Кацуки ухмыляется, почти восторженно смотрит на то, как дёргается правая бровь Изуку при упоминании Кэми — он наверняка уже забыл её как сто лет. Не то что бы сам блондин её очень там помнил, но эффект неожиданности на чужом лице проскочил так ярко, что он и сам почувствовал как одна из миллиона струн в его теле дрогнула. - Когда он говорит об отличительных чертах, то имеет в виду ангельское терпение, которое сможет дать человеку силы вытерпеть его нрав, - вмешивается Айзава. Он устало трёт переносицу и явно находится не в том настроении, чтоб выслушивать пародию на заигрывания двух взрослых людей, которые бегают друг за другом и никак не могут поймать. Может, конечно, им просто нравится ощущение попытки. А может они просто боятся результата. - Мидория-сенсей! Вы же знакомы с Динамитом всю жизнь! Вам что-то известно?! - оборачивается к преподавателю одна из девочек, что сидит с ним на одном диванчике. Изуку смотрит на неё, чуть приоткрыв глаза, и не находит что ответить. В какой-то момент только начинает слабо улыбаться, отворачиваясь обратно к своему ноутбуку: - Иногда мне кажется, что я ничего не знаю о нём. В ту же секунду Эри наконец-то выбивает из гитары что-то похожее на нормальный звук и отвлекает всех на отвратительное эхо её фальшивой игры. Одна из её подруг мигом оказывается рядом, перенимая гитару себе, и тыча микрофон ей в руки, на что Эри почти визжит, довольствуясь новой игрушкой. Она любит петь, ей часто говорят, что голосом она не обделена, поэтому она на пробу тянет нежную «а», вслушиваясь как хорошо передаёт микрофон всё желаемое. Кацуки чувствует, что перестаёт дышать. Ему точно кажется, потому что его грудь не прекращает вздыматься с каждым новым рваным вдохом, который он осуществляет, не считая возможным оторваться сейчас от профиля Изуку, который снова что-то быстро печатает на клавиатуре. В нём разливается море из злости, Кацуки видит это по тому, как резко и грубо младший вдавливает клавиши, не жалея дорогое устройство. Блондин не хочет верить в то, что Изуку сказал минутой ранее. Не может быть, что между ними пропасть ни разу не уменьшилась, а наоборот — возросла. Не может быть, что Бакуго увеличивает её своими руками, а вернее языком, болтающимся без костей, но зато с острым чувством юмора или как ещё можно назвать ту язвительность, которая передалась ему с молоком матери. Эри добросовестно начинает напевать какой-то мотив, попутно спрашивая Айзаву, можно ли немного пошуметь. Тот кивает ей, откидываясь на спинку дивана и чувствуя как Шото испускает на него немного прохлады со своей левой стороны. В помещении душно из-за количества людей, так что мужчина оценивает по достоинству инициативу своего бывшего ученика. Звуки давят на виски, Кацуки видит перед собой разбитое корыто и Изуку напротив, по ту сторону с клеем или любой другой бесполезной вещицей, что ничего не сможет сделать с трещиной. Он смотрит на блондина с открытым неверием и грустью. В воздухе разбивается на атомы атмосфера интимного соблюдения невидимых правил, которые Бакуго характеризовал ранее как флирт или игру с огнём. Он чувствует себя виноватым в том, насколько Изуку не хочет с ним сейчас разговаривать. Кацума подхватывает мотив подруги, просит петь громче, кричит, чтоб кто-то взял гитару, а другой за ударные, потому что он сам не умеет. Эри просит то же самое, но в микрофон, улыбаясь так ярко и честно, что некоторые пареньки смущаются от неловкости, в особенности Кота, подмявший под себя одну из двух подушек на своём диване. - Эй, Изуку, - Кацуки обращается настолько мягко, насколько может позволит ему его разозленный осипший голос. Звучит грубо и навязчиво, безапелляционно, вопреки всем ожиданиям, - что ты только что сказал? Шото ударяет его локтем в руку, очевидно, замечая его очерствевший тон, но его игнорируют и не обращают никакого внимания. Кацуки слишком занят тем, что пытается разглядеть в лице Изуку хоть каплю понимания того, что происходит. Он не смотрит на него в ответ. Всё так же быстро набирает пальцами какой-то текст и выглядит вполне себе озабоченным своим делом. Блондин находит себя в положении стоя, срываясь с места, чтоб схватить Изуку за грудки и тряхнуть как следует, но не успевает и слова вымолвить, как слышит набатом в ушах свою фамилию: - Бакуго-кун, ты же умеешь играть на барабанах! - радуется Эри. Она почти подскакивает, довольствуясь поднявшимся на ноги воспоминанием в лице профи-Динамита, - я хочу спеть сложную песню! Мне нужна твоя помощь! Я покажу тебе ноты! Кацуки не смотрит на неё, чувствуя что его ноги приморожены к полу причудой Шото, что спаниковал в тот самый момент, как блондин подорвался с места. Лёд быстро тает, оседая на чёрных кроссовках холодной водой, но парня это мало заботит. Он осознаёт, что ему нужно сбросить накатившую злость и сделать это как можно скорее, иначе он рискует откинуть от себя Изуку на приличный десяток метров. Не физически, но на духовном уровне вполне возможно. - Давай, Каччан, помоги Эри-чан, - Изуку медленно поднимает на него взгляд, который отдаёт непринятием и примесью из чего-то горького и приторного одновременно. Кацуки возможно мерещится, но ему под кожей отдаётся нотка приказа. Он готов подчиниться. Блондин выравнивается в спине, возвращает свою идеальную осанку на место и снисходительно смотрит сверху-вниз ровно в зелёные глаза. Он не знает как себя вести сейчас, но раз Изуку ему повелевает, то не съязвить в ответ будет приравниваться к одному из семи смертных грехов: - Мидория-сенсей, только ради Вас. Он ловит секундную слабость учителя в виде не моргающего взгляда на себе, скалится на это, чувствуя себя хозяином положения, который тонет в дерьме своих же слов и действий, но всё равно проходит мимо Изуку так вальяжно и равнодушно, будто он ничего совсем не вкладывает в свои речи, а флирт у него встроен в заводских настройках. Кто-то из ребят весело щебечет, случайно разрывая пачку с чипсами со слишком большими усилиями, что она разрывается буквально во всю длину, выпуская крошки разлетаться по всей гостиной. Эри заливисто смеётся прямо в микрофон, иногда делая это так громко, что оглушая всех присутствующих. Кацума подталкивает Коту сделать ей комплимент, но тот только ближе жмётся к своему другому однокласснику с тёмной аурой вокруг, который ужасно напоминает Айзаву своим измученным видом. - Покажите класс, Динамит-сан, - отвечает Изуку, когда Кацуки проходит мимо него. Блондин разворачивается на все сто восемьдесят, абсолютно не скрывая эмоций на лице, что запечатлелись смесью удивления и, блять, кокетства. Да, Изуку смотрит ровно на него, выдавливает на своём невинном личике усмешку, которую Кацуки норовит подорвать либо сцеловать — пока не решил, но улыбается ему в ответ, сжимая желание плюнуть что-то остро ядовитое, несостоявшимся клубком прямо между лёгкими. Вместо это он выдавливает почти ласковое, насколько позволяет осипший голос: - Покажу, Мидория-сенсей, да так, что Вы быстро вспомните насколько хорошо меня знаете, - разворачивается и движется к заждавшейся Эри, которая тут же всучивает ему в руки тетрадь с записями.

***

Кацуки, с хитрым блеском в глазах, садится за барабанную установку. Она не самая новая, но в его руках превратится в настоящий инструмент для создания чего-то яркого и полного эмоций. Они с Эри разобрались что она хочет спеть, её новая подружка тоже взялась за гитару, готовясь подыгрывать. Руки немного подрагивают, всё-таки блондин не играл уже достаточно лет, чтоб переживать, что оплошает, но стоит только встретиться взглядом с Изуку, который даже свой ноутбук поставил на стол, чтоб тот его не отвлекал, как Кацуки неожиданно для себя решает, что в нём достаточно огня, чтоб вывезти на себе это представление. Он не спешит, он чувствует музыку, пропитанную в нотах, настраивается. Эри, уже уверенно держащая микрофон, кидает ему легкий взгляд, мол, «Не подкачай, Динамитик», и парень в этот момент узнаёт в её выражении что-то от Айзавы. Бакуго, с легкой искрящейся улыбкой, кивает ей в ответ. Первый удар по бас-барабану — глубокий, резонансный, задающий ритм. Затем — ровная, четкая дробь по малом барабане, как пульс, подчеркивающий ритм сердца. Он добавляет щепотку хаоса — удар по тарелкам, пронзительный, но мелодичный, словно взрыв эмоций, а затем снова возвращается к спокойному, ровному ритму. Разыгрывается, заново пробует на вкус забытые ощущения и вспоминает, почему ему так прежде нравилось сгонять нервы на ударных. Мимолётом Кацуки видит себя на сцене перед всей академией, где он подыгрывает Кьёке, но сейчас не до этого — перед всеми стоит Эри, она хочет повеселиться.

“Yeah, it's been a long night and the mirror's telling me to go home

But it's been a long time since I felt this good on my own”

(Да, это была долгая ночь, зеркало говорит мне: «Иди домой!»

Но прошло слишком долго времени с тех пор, как мне было так хорошо одной)

Он играет не просто подпевая, а как бы переплетая свой ритм с ее голосом. Когда Эри тянет ноту, он усиливает ее ударами по бас-барабану, создавая ощущение мощной, но нежной волны. Когда в песне появляется задорный мотив, он добавляет хитрый перебор на томах, а затем подчеркивает его резким акцентом по тарелкам. Он мало думает о том, что может перебить голос девушки своими движениями — играет так, как чувствует. Девушка с гитарой улыбается ему в полуобороте, быстро перебирая пальцами по струнам.

“Lotta years went by with my hands tied up in your ropes

Forever and ever, no more”

(Слишком много лет ты связывал мои руки

Наших «во веки вечные» больше нет)

Его движения - плавные, точные. Каждая ударная палочка попадает в цель, каждый удар - сознательный, выверенный. Он играет с легкостью, с радостью, с тем же энтузиазмом, с которым он играл в детстве, когда ему было все равно, кто слушает, и главным было просто выплеснуть свою энергию. Он проглотил этот секрет много лет назад с ключом от своего сердца, но сейчас второго больше нет — когда сердце разорвалось ключ выпал из замка. Ох, чёрт, он выпал в прямо в руки Изуку.

“The midnight sky is the road I'm takin'

Head high up in the clouds”

(Я выбрала дорогу — это полночное небо

Моя голова высоко в облаках)

Кацуки не просто барабанщик, он художник, который использует ударные инструменты для создания своей картины. Он не старается продемонстрировать больше свое мастерство — просто радуется возможности отвести душу и совсем не смотрит в глаза тому, кто так откровенно сверлит в нём дырку. Изуку, что у тебя на уме, Изуку? О чём он думает, когда Кацуки так усердно делает вид, что его всё в жизни устраивает; к чему теперь стремится; почему его мечта о героике отошла на второй план; или он совсем выбрасывает её в мусорный ящик; о чём его душа — Кацуки не знает. Он ударяет по барабанам, закидывает голову вверх, чувствуя как начинает выделять больше пота, и надеется что кто-то додумается включить кондиционер. Но пока, пока Эри поёт дурацкую скучную песню, он готов потерпеть. Он не замечает одиночную вспышку от чьей-то камеры.

“I was born to run, I don't belong to anyone, oh no

I don't need to be loved by you

Fire in my lungs, can't bite the devil on my tongue, oh no

I don't need to be loved by you”

(Я рождена, чтобы править, я никому не принадлежу, о нет,

Мне не нужна твоя любовь

В моих лёгких пламя, я не могу сдержать дьявола с языка, о нет!

Мне не нужна твоя любовь)

Эри, вдохновленная игрой Кацуки, поет еще ярче, еще эмоциональнее. Девушка с гитарой старается поддерживать имидж, делает расслабленное лицо, будто точно успевает попадать в ритм мелодии. Их трио звучит цельно, как единая музыкальная ткань, сотканная из голоса, ритма и эмоций. Но Кацуки слишком хорошо слышит минусы в каждом, особенно в себе, потому что некоторые его удары оказываются рваными, чуть опережающими мотив, однако никто этого не замечает, словно всё катится так, как и должно быть.

“She got her hair pulled back 'cause the sweat's drippin' off of her face

Said, "It ain't so bad if I wanna make a couple mistakes"

(Она убрала волосы, потому что на её лице пот

Она говорит: «Нет ничего страшного в том, что я хочу совершить пару ошибок»)

Он не хочет открывать глаза, ведь и так почти выучил простой мотив. Бьет куда чувствует, мысленно возвращается к образу сцены в Юэй, где сыграл ключевую роль. Там, в далёком прошлом, Изуку смотрел на него совсем иначе: его глаза горели, он весь светился, стоило только появиться перед ним, боялся огрызнуться в ответ, но этим фактом вряд ли можно гордиться. Деку видел в нём всё то, что Кацуки никогда бы себе не приписал. В мире, где его крали злодеи, видя в нём сплошные клубы зла, чтоб стать преступником, Изуку кричал о том, что он своей аурой затмевал для него Всемогущего.

You should know right now that I never stay put in one place

Forever and ever, no more”

(Ты должен понять, что я никогда не засиживаюсь на одном месте,

Наших «во веки вечные» больше нет)

Когда «Один за Всех» окончательно погас Изуку перестал выглядеть таким, как раньше. Он улыбался так же, так же участвовал во всём, куда его только звали, так же приветливо махал ему рукой в знак приветствия, не стесняясь отвратительных шрамов, что исказили конечности по самые локти. Изуку. Он перестал излучать что-то ощутимое только сердцем. Душа Кацуки голосила о том, что что-то важное в Деку отмерло и он больше не может продолжать идти с ним на равных. Мир, где Динамит всегда будет гнаться за Деку рухнул, не успев собраться во что-то хотя бы приблизительно напоминающее шанс.

“She got her hair pulled back 'cause the sweat's drippin' off of her face

Said, "It ain't so bad if I wanna make a couple mistakes"”

(Её волосы закинуты назад, потому что пот стекает по лицу,

Она сказала, что нет ничего такого, если ей хочется совершить пару ошибок.)

Это злило Кацуки настолько, что он ушел в работу едва ли выпустился из академии. Изуку, отказывающийся от своей мечты стал для него критической точкой. Точка кипения, которая успела возвести в голове блондина сплошные горы, что должны были стать между ними, но Кацуки вовремя одумывается. Ему жаль Изуку. Жаль из-за того, что маленький и прежде робкий мальчик, кричащий ему в слезах о том, что попробует стать героем даже без причуды, в какой-то момент, будучи крепим и способным, складывает свои полномочия и больше не горит, не стремится. Он потерял всё, оказался сломанной игрушкой, и Кацуки был бы не Кацуки, если бы не выплюнул всю обиду и разочарование сложившимся прямо в лицу Всемогущему, когда они впервые встретились не как учитель и ученик.

“You should know right now that I never stay put in one place

Forever and ever, no more”

(Тебе стоит понять, что я нигде не задерживаюсь

На вечность или даже больше, никогда)

Насколько было эгоистично, глупо и опрометчиво давать такую великую силу мальчишке, который жил только надеждой. 15-летний глупыш, который костьми ляжет, но не позволит в себе разочароваться. Изуку, сложивший руки и ноги в пустой прах падал и поднимался ровно до тех пор, пока не победил. Тогда-то ему подниматься больше не нужно было. Мальчик, которым воспользовались, которого бросили, который вернулся на линию старта и смотрит на него так, будто из них двоих герой точно не он. Кацуки кричал, рвал, взрывал всё, что видел, пока изливал душу Всемогущему, пока обвинял его в том, что случилось с его Деку. Но после так же и смолкал, постепенно доходя до осознания того, что эта ошибка Всемогущего, эта его добрая воля, жалость и искренность, она, наполнила Изуку, дала ему шанс попробовать на вкус свою мечту. Изуку никогда не жаловался на то, что смог сделать добро, даже если повториться в таком же масштабе этому больше никогда не суждено.

“I was born to run, I don't belong to anyone, oh no

I don't need to be loved by you

Fire in my lungs, can't bite the devil on my tongue, oh no

I don't need to be loved by you”

(Я рождена, чтобы править, я никому не принадлежу, о нет,

Мне не нужна твоя любовь

В моих лёгких пламя, я не могу сдержать дьявола с языка, о нет!

Мне не нужна твоя любовь)

«Я дал ему возможность узнать каково это — почувствовать себя частью мира, в котором родился ты, юный Бакуго». Разные полюса. Кацуки делает завершающие удары, сверяясь с нотами. У него в голове туман, он чувствует как текут капли по его шее. В воздухе неумолимо жарко. Ему ужасно не нравится песня.

“I don't hide blurry eyes like you

Like you”

(Я не прячу своих туманных глаз, в отличие от тебя,

В отличие от тебя)

Кто-то из ребят довольно кричит, кто-то уже сейчас срывается на аплодисменты. Кацуки находит это всё фальшивым, даже не собирается поднимать голову, чтоб посмотреть на эту толпу несуразных детишек, которые даже не соображают о чём все эти строки. Интересно, понимает ли сама Эри или ей просто нравится мотив? Интересно, насколько должен быть сейчас зол Шота или может он в порядке, потому что эту песню показал девочке Сущий Мик? Интересно, Изуку следит за его движениями? Ему любопытно узнать, как Кацуки может так ловко перебирать руками, ударять достаточно сильно, чтоб создавать звуки, но не пробивать своей дурью барабаны? Блять, Кацуки надеется, что так и есть, потому что для кого он здесь распинается сейчас.

“You know it's true, you know it's true

Loved by you”

(Ты знаешь, что это правда, это правда,

Твоей любви)

Эри смолкает, гитара перестаёт играть следом за ней, Бакуго делает ещё пару резких ударов и обрывает наконец эту идиотскую песню. - Эри-чан, ты так красиво поёшь! - Да-да! Ты сможешь стать героиней и певицей в одном! Твои рейтинги будут нереальными! И куча-куча много другого шлака, в который блондин даже не подумает вслушиваться, потому что сталкивается взглядами с Изуку, который, святые силы, поднимается с диванчика и подходит к нему. Он достаёт что-то из кармана — чистый платок, и протягивает его Кацуки с выражением чистого покоя на лице. Кацуки смотрит на него недоверчиво, почти хочет спросить, понравилось ли этому задроту то шоу, которое для него здесь было устроено, но его мысли сбиваются в кучу одним единственным мягким, бархатным: - Это уже похоже на Каччана, которого я знаю, - и так же быстро уходит, оставляя Кацуки с платочком на плече и таким удивленным лицом, будто ему, как говорит подходящий следом Тодороки, «в рот насрали». - Пойди зарежься пилочкой для ногтей, Двумордый, - негодующе шипит на него старший, беря в руки платок и проходясь им по вспотевшей шее. Шото ему улыбается, присаживается на корточки, чтоб быть плюс-минус одного роста с сидящим на стульчике другом, и начинает говорить о том, что он не растерял свои умения — всё звучит так налажено, будто Кацуки всю жизнь занимается барабанами. Второй только закатывает глаза на это, на манер того, что «ну ессесна», хотя сам может пересчитать все свои ошибки во время игры. Но здесь нужно отдать должное Эри, ведь если бы она пела плохо, то все бы услышали его бракованную игру, а так, пусть хвалят, почему бы и нет. Вот только, мало этого. Изуку снова что-то печатает на своём ноутбуке и перекидывается парой слов с Айзавой. Кацуки до сжатых кулаков плохо от того, что он смотрит не только на него. Не сказать что это ревность — к старикашке, типа Шоты, блондин вряд ли бы что-то испытывал, но сам факт отсутствия фокуса Мидории отбивается на нём не самыми блаженными ощущениями. От мыслей его сбивает Эри, девочка, настоятельно просит Бакуго потерпеть ещё немного и пойти на крайние уступки. Последний недовольно морщится, вынимая у её из рук другую тетрадку, где читает ноты, отмеченные яркой розовой закладкой. Ему скорее просто пытливо, что девочка может ещё ему предложить, кроме заезженной попсы, которой он успел наесться до «не хочу» за всё время патрулей с Киришимой, Каминари, Миной и даже Серо. Бывало Монома чтоб подействовать ему на нервы включал какую-то блевотень, но там было скорее весело, чем тошно — одна хлеборезка Нейто только чего стоит. Но вдруг Кацуки понимает, что держит не просто набор случайных нот в руках, а что-то ужасно знакомое и приятно липнущее к подсознанию. Он ещё раз внимательно проходится по нотам припева и на пробу отбивает ритм палочками, пытаясь узнать, что здесь не так. Отбивает раз, другой, третий, как вдруг среди сотен тысяч песен, которые успели услышать его уши за жизнь, он узнаёт её, и его глаза раскрываются в немом шоке. - Там есть слова, - Эри немного мнется, не понимая чётко реакции семпая, - она немного плаксивая для тебя наверное, но мне кажется, что она очень красивая. - Мне нужно порепетировать немного, - отвечает быстрее, чем ожидал, на что своеобразно смущается, откладывая тетрадку на нотный стенд, имитируя крайнюю занятость. - Спасибо тебе, - Эри легко проводит рукой по пушистым блондинистым волосам и убегает, заливисто смеясь. Парень на это только показательно фыркает, ровно так же как и на сомнительный взгляд Айс Спайса, который всё ещё сидит подле него. Эта песня. В переходы с осени на зиму у большинства населения начинаются меланхоличные периоды, которые часто сопровождаются тоскливой музыкой, фильмами о неразделенной любви, любой другой печальной несуразицей, которая смогла бы забить их души поглубже в рёбра, чтоб те не вылазили наружу перед каждым встречным. Кацуки не может похвастаться тем, что он переживал все свои переходы до этого с завидной стойкостью, поэтому узнаёт заезженный мотив, который слышал с каждой странички в соцсетях, каждый раз в своей ленте, когда надеялся избавиться от навязчивых мыслей или найти себя в жалких попытках отвлечься от надежд на то, что однажды он сможет насобирать достаточно Изуку на новый костюм. Изуку. Самая повторяющаяся пластинка на его уме. Иногда Кацуки думает, что сходит с ума или начинает бредить — настолько количество мыслей о нём становится огромным. Оно заседает очень плотно, держит спину ровной, а плечи широко разведенными, потому что мысли об Изуку всегда были такими, перед какими блондин просто не мог опустить голову. И каждый раз, ловя себя в сетях его пут Кацуки даже не пытается понять, а стоит ли оно того, чтоб убиваться, потому что сам факт существования Изуку ставит его на колени и не даёт разогнуться, как бы высоко его подбородок не был задран и какую бы дрянь он не лил со своего грязного рта. Бакуго поднимает глаза от нот на Мидорию. Аккуратно проходится взглядом по изрубленным шрамированым пальцам, которые перебирают клавиши, поднимается к плечам, спрятанным за широкой белой футболкой, задерживается на шее, к которой ни разу не прикасался, ведёт к губам, которые учитель поджимает, находя какую-то ошибку или несостыковку, и кажется, млеет. Кацуки не знает как глубоко сидит этот парень, но каждый день его наличие в жизни придаёт ей смысл. Он поднимается взглядом к турмалиновым глазам. Невозможным глазам, которые на него не смотрят, и готов почти кричать, чтоб посмотрели. Без этого взгляда Кацуки и так двигается очень много: он не сопровождал его после ряда побед, не был на его изувеченном теле после особо опасных операций, не поддерживал на общих сборах с остальными профи. И сейчас отсутствие его на себе кажется для парня предательством. Он хочет, жаждет — ему нужно до побелелых костяшек, чтоб Изуку смотрел на него, потому что он не хочет брать этот взгляд силой, не хочет выбивать — буквально — внимание к себе, как делал в детстве, средней школе и почти весь первый год в академии. Шото смотрит на него, кладёт уверено руку ему на бедро, пытаясь обратить на себя чужой взор, слегка трясет. Ноль реакции. Кацуки совершенно плевать, что там внизу происходит, потому что он слишком зациклен на том, как внимательно бегают зрачки Изуку по экрану ноутбука, потому что он жрёт его своим взглядом, раздевает и берёт прямо на кофейном столике перед всеми без капли стеснения, потому что он ужасно изголодался по его присутствию, ужасно скучает, давится одиночеством и хочет попробовать на вкус совместную жизнь, даже если он в ней окажется только наблюдателем. - Слюна потечёт, - язвит Шото достаточно громко, чтоб блондин хотя бы моргнул в его сторону. Так и получается. Кацуки брезгливо сбрасывает чужую руку с бедра и показательно его отряхивает, чтоб ещё не заразится Айс Спайсиной. Его не беспокоят слова Шото, потому что перед ним он свои чувства прятать точно не будет — пусть знает на кого смещены все акценты в быту блондина и пусть принимает этот факт как должное, не пытаясь стать между ними или ещё чего. Пусть даже Тодороки и дал чётко понять, что не претендует на Мидорию, это всё ещё слабо успокаивало Бакуго, пусть первый и человек слова. - Я готов, - кричит он Эри, будучи совершенно не готовым. Он бы попытался оттянуть момент, но это уже ни к чему, ведь он знает мотив и знает с какой динамикой ему нужно его преподнести. Шото поднимается на ноги и возвращается на диван, а на его место весело прискакивает Эри, утаскивая с собой случайного парня из В-класса, которому всучивает вторую гитару, которой точно бы не хватало для этой песни. Кацуки оценивает его взглядом, «примеряя» ожидания от возможной игры, и правда, надеется, что пацан не оплошает, потому что песня многое значит для чувствительной внутри, но колкой снаружи души блондина. Бакуго поднимает палочки, видя решительность в глазах Эри, и отбивает «раз-два-раз-два-три». Вступает гитара первой девушки: плачущая, задающая ту самую энергетику меланхолии, разбитого сердца, тоски, с примесью нелюбви к себе, но любви к другому. Кацуки временно прикрывает глаза тяжелыми веками, позволяя песне проникнуть глубже и дать почувствовать себя слабее. Только сейчас, только пока Изуку возвращает к нему свой взгляд, совершенно не обращая внимания на остальных из импровизированной группы.

“All the pretty stars,

Shine for you, my love

Shine for you, my love”

(Все прекрасные звёзды

Светят для тебя, любимый

Скажи, я та девушка, о которой ты мечтал?)

Да, это оно. Эри вступает так же мягко и тоскливо, как тянется игра струн гитары. Она наполняет комнату своим голосом, приковывает взгляды к себе. Айзава наверняка гордо кивает или почти незаметно притоптывает ногой, а Шото двигает головой в такт музыки. Кота пускает слюни, заметно краснея, а Кацума отряхивает его либо пытается запечатлить моменты его слабости в своей памяти с самодовольной ухмылкой. Изуку… А Изуку просто смотрит.

“All those little times,

You said that I'm your girl,

You make me feel like your whole world”

(В каждое из тех редких мгновений,

Когда ты говорил, что я твоя девушка,

Я чувствовала, что я для тебя — весь мир)

Кацуки вслушивается в слова, подмечает про себя шикарное произношение Эри, будто это могло быть иначе, зная что Сущий Мик годами стоит за её спиной рядом с Айзавой. Ему скоро вступать тоже, поэтому он старается собраться, сжимая веки плотнее и вдыхая поглубже. Хочется верить, что эта песня не растрогает его, но заставить быть честнее. Не то что бы Кацуки был лжецом, но некоторые вещи он явно не договаривал. Он набрался этого у своего отца, с которым они иногда похожи куда больше, чем с матерью, потому что они оба не умеют выражать свои мысли правильно: Масару постоянно заикается и в итоге замолкает, а Кацуки начинает кричать либо изначально не открывает рот.

I'll wait for you, babe

It's all I do, babe

Don't come through, babe

You never do

(Я буду ждать тебя, малыш,

Это всё, что мне остаётся, малыш

Не бросай меня, малыш,

Ты ведь никогда этого не сделаешь)

Кацуки возносит руки с палочками вверх, он напрягает слух максимально, слушая как «плачет» красивый голос Эри. Ему так тоскно, что аж скулы сводит, но он открывает глаза, позволяя себе запомнить этот вечер теми красками, которые ему только позволят. Позволит.

“'Cause I'm pretty when I cry

I'm pretty when I cry”

(Потому что я прекрасна, когда я плачу,

Я прекрасна, когда я плачу)

Он срывается на припеве, внедряя душу в свои удары, отбивая ритм так отчаянно и верно, будто иначе и быть не могло. Ему не нужен нотный стенд, не нужна тетрадь, не нужны приоткрытые рты глупых девчонок, которые отчего-то визжат, когда он подводит взгляд на зрителей. Ему это всё не нужно, ему плевать на всех и каждого здесь достаточно, чтоб променять их на тёплый голос Изуку, на его дурацкое бормотание, от которого мозги тухнут, на мелкие веснушки, в которых отражаются поцелуи Солнца, и, блять, Кацуки ревнует его к этому самому Солнцу, потому что оно имело больше, чем он за всё время.

“I'm pretty when I cry

I'm pretty when I cry”

(Я прекрасна, когда я плачу

Я прекрасна, когда я плачу)

Изуку смотрит на него. Смотрит с такой нежностью и восхищением, что Кацуки растекается между желанием понять, можно ли этот взгляд приравнивать к любовному, и трезвым рассудком, который кричит о том, что это просто фанатизм. Он смотрит на него в ответ, но не уверен насколько собственный взгляд передаёт его внутреннюю агонию. Было бы куда проще, если бы дурачина Деку мог читать его как книжку или ещё чего, но он ведёт себя так, словно Кацуки проклятое судоку, да и сам блондин в это верит, но всё равно возлагает на Изуку слишком большие надежды, потому что если не он, то никто не сможет их оправдать.

“All those special times,

I spent with you, my love,

It don't mean shit compared to all your drugs”

(Всё то особенное время,

Когда я была с тобой, любимый,

Ничего не значит в сравнении с твоими наркотиками)

В его взгляде читается немой восторг, Изуку развёрнут корпусом к импровизированной сцене и смотрит ровно на него. Ноутбук на его коленках стоит так неуверенно, будто свалится в любой момент, но они оба готовы простить друг другу такую оплошность. Кацуки возвращается к барабанам, ещё более усердно отбивая простой ритм — ключевую роль в этой песни отыгрывает гитара и вязкий томный голос Эри, который усиливается и заставляет плавиться нервы. Блондин готов отвесить ей комплимент о том, что не против скачать её версию этой песни себе на мобильный, пусть даже он едва переносит что-то, кроме классики.

“But I don't really mind

I've got much more than that

Like my memories, I don't need that”

(Но я не возражаю

У меня есть нечто, намного большее

Например, воспоминания, а [наркотики] мне не нужны)

Кацуки помнит слишком многое, чтоб забыть и закрыть глаза на тот прогресс, который произошел между ними. Он до сих пор корит себя за то, каким ублюдком он был годами назад, но опускает руки в деле самобичевания, стоит только Изуку быть с ним аккуратнее, чем обычно. Его запах, даже если это просто его шампунь, мягкость запутанных прядей, сила взбитого тела — всё целится ему прямо под рёбра и отдаёт истомой в пах. Бакуго бы никогда не променял это на что-то другое. За что-что, а за своё терпение он благодарен себе больше всего. Не будь он таким настойчивым, то никогда бы не подобрался так близко к Изуку, чтоб позволять себе касания. А может, это песня на него так влияет и он просто расклеивается. Он не знает, но та нежность, которая таится в его теле, начинает пропитывать одежду и плавно выползать наружу в тех взглядах, которые никак нельзя счесть за случайные, которыми он одаривает Изуку.

“Don't say you need me when,

You leave and you leave again

I'm stronger than all my men

Except for you”

(Не говори, что я тебе нужна,

Ведь ты уходишь снова и снова.

Я сильнее всех своих мужчин,

Кроме тебя)

Кацуки закрывает глаза, руки сами знают, что им делать. Он отбивает уверенный ритм, неторопливый и тягучий, будто начинающий сахариться мёд. Ему так всё равно как он выглядит, когда закидывает голову назад, потому что это никак не отражается на его игре, но зато очень помогает не вскружить мысли ещё больше. Он останавливается во временном промежутке, где Изуку кричит ему, что Всемогущий его любимый герой, но именно Каччан всегда был героем в его жизни. Физическое тело, образец и совокупность качеств, которые глупый-глупый задрот не смог найти ни в ком другом. Ох, Изуку, ты просто не искал. Не всматривался в чужие лица, потому что ты бы точно заметил кого-то поярче Кацуки. Но стоит только вспомнить, как Деку назвал Очако своим героем, как скулы сводит, а руки сильнее и резче ударяют по барабанам, потому что — нет, забудь всё, что Кацуки надумывает себе в полудрёме — он не готов делиться. Не готов настолько, что одно упоминание о Круглолицей делает его слишком раздраженным и злым, чтоб мыслить адекватно.

“Don't say you need me here,

You leave us, you're leaving

And I can't do it, I can't do it,

But you do it well”

(Не говори, что я тебе нужна,

Когда ты снова и снова будешь уходить

Я не смогу пойти на это, не смогу пойти на это,

А вот у тебя это отлично получается.)

Столько измученных лет, столько бессмысленных встреч, где они говорят каждый раз ни о чём, потому что Кацуки никак не может сказать вслух о том, что копит на костюм, а не просто избегает встреч. Он убегает от этой мысли до сих пор, но она ждёт его за каждым углом подсознания и обглатывает все его кости, вынуждая думать о том, что он делал Изуку больно. Но почему он об этом тогда не говорил, почему сейчас растекается в такой тронутой улыбке, что Кацуки кажется, что он видит как поблескивают подходящие слёзы в зелёных глазах. Почему ему становится так больно, что хочется избавиться от своего сердца снова, но в этот раз вывалить его к ногам задрота, чтоб он наконец пришел в себя. Он тонет в фальши, молчит о правде, несёт всякий бред. Его жизненное кредо — спасти других, даже если это стоит того, чтоб топить себя. Кацуки понял, как ощущается это кредо на своей коже, когда оказывался в больнице в предсмертном состоянии, мечтая насобирать Изуку на костюм.

“'Cause I'm pretty when I cry

I'm pretty when I cry”

(Потому что я прекрасна, когда я плачу,

Я прекрасна, когда я плачу)

Эри поёт очаровательно. Кацуки никогда не думал, что она сможет его так тронуть. Её голос почти мифический — копает так глубоко, что он не ощущает где заканчивается этот колодезь. В мечтах остаётся только сухое желание скорее закончить эту мелодию, привести её к логическому концу, потому что ещё немного и он сам взорвёт здесь всё к чёртовой матери, а всё из-за дурацкого идиота Деку, который смотрит так открыто и упоённо, что Кацуки верит, что это эффект не просто от его игры.

“I'm pretty when I cry

I'm pretty when I cry”

(Я прекрасна, когда я плачу

Я прекрасна, когда я плачу)

Но Изуку очень красивый, и Кацуки простит ему все грехи за это.

***

Среди громких перешёптываний, чьих-то веселых криков и тихой музыки из колонок Кацуки больше не чувствует обременяющего одиночества, которое затекало в вены буквально часом ранее. Возможно это последействие от псвевдо-концерта, а может чудодейственное воздействие близости с Изуку, рядом с которым блондин уселся в повелительной позе едва ли отошел от барабанов. Его рука лежит на спинке дивана за спиной младшего, как бы показывая что парень входит в состав его владений, а сам младший усердно старается не замечать то, что Кацуки сидит слишком близко, чтоб можно было свести всё к тому, что он уселся здесь по стечению обстоятельств. - Узнаёшь меня теперь, Изуку? - томным хриплым голосом спросил блондин у него, когда только-только сел рядом, и Изуку смог выжать из себя не более чем дежурное «я всегда тебя узнаю, Каччан», что не было правдой, но оказалось вполне удовлетворяюще для старшего, раз он перестал трепать ему нервы и просто молча сидит уже битый час. Не сказать только, что Кацуки сидит уж совсем в немом бездействии. Он, закидывая руку на спинку диванчика, случайно прошелся по затылку Изуку своей рукой, довольно хмыкнув на выпученные глаза в ответ. Чуть погодя разглядев что именно задрот там строчит Кацуки указал пальцем на его экран и со всей строгостью и вниманием спросил: «это чё?» - Научная статья, - он коротко отвечает, слегка оборачиваясь, - учителя должны выполнять научный минимум каждый от себя и писать работы. А что? - Я думал это только для педагогов в ВУЗах или типа того. - Всё так, да-да, - улыбается, будто радуется тому, что Кацуки интересуется его деятельностью, - но я пока отучился на математика, скажем, встрял в некоторые мероприятия, которые требуют теперь от меня этого. Да и к тому же, для Юэй не будет лишним, если кто-то будет выполнять научные работы. Особенно, если они смогут добиться внимания или распространения. - Это лишняя работа. - И какой-никакой, но вклад в математических прогресс страны, - Изуку неловко улыбается, догадываясь как глупо кажется его деятельность в глазах настоящего героя-профи, но Кацуки не находит его действия идиотскими, а наоборот, кивает понимающе и отчего-то запускает пальцы руки, что покоилась на спинке дивана, в густые тёмные пряди, забавно их теребя. - Твои подсчёты могут когда-то помочь составить план каким-то учёным и ты войдешь в историю не только как герой, но и как великий математик. Планируешь отбиться во всех сферах наших жалких жизней, да, Изуку? - блондин добродушно улыбается, но больше от того, что младший не выглядит ни чуть удивленным его жестом и не пытается скинуть руку или показать хотя бы минимальное недовольство. - Хотя бы в одной, - с толикой досады отвечает Мидория и отворачивается назад к ноутбуку, готовясь печатать новую партию символов, которые мечтал поскорее забыть со времен обучения в Юэй, но не свезло. Кацуки не нравится его интонация. Он понимает, что Изуку не считает себя частью великой истории, как большой победитель и главный символ упорства и работы над собой. Очень жаль, что пелена ответственности за других перед его когда-то изумрудными глазами превратила их в томные турмалиновые, которые не отличаются хорошим зрением, раз он в упор не видит свой внушительный вклад. - В одной ты уже отбился так ярко, что меня до сих пор слепит. - Каччан, не говори та… - Ты — мой герой, Деку. Изуку заметно дрогнул, а его губы поджались. Он не оборачивается назад к Кацуки, но точно ощущает, как его пальцы спускаются к загривку, аккуратно и со всей нежностью оглаживая участок. Его зрачки растеряно носятся по экрану. В помещении отвратительно шумно. Кота и случайный парень из В-класса едва ли не начинают потасовку, Айзава шипит на них, уже стягивая ленту со своей шеи, когда спонтанно вмешивается Шото, примораживая излишне активных к полу. Но он сделал это так резко, что какая-то девушка с перепугу отшатывается и падает на кофейный столик, сваливется с него и уносит несколько пачек снэков вместе с собой, устраивая на полу пыльную вечеринку с запахом чипсов с сыром и соусом чили. Эри заливисто смеётся, протягивая ей руку, пока парень, с виду похожий на мини-копию Айзавы, пытается отряхнуть девушку, но начинает чихать от запаха специй. У Кацуки горячая ладонь. Он проводит ею ниже, чувствуя как под ней образовываются мурашки на шее Изуку. Она почти дрожит, но блондин не обращает на это внимания, слишком сосредотачиваясь на том, как младший начинает дышать глубже, очевидно, нервничая. Никто их не замечает за поднявшейся суматохой. Бэцумия орёт на весь этаж, как жертва аборта, что его разбудили. Он спустился вниз по лестнице минутой ранее, будучи одним из тройки тех, кто решил не присутствовать на вечерних посиделках, и теперь кричит как резанный о том, что его царский сон побеспокоили. У Кацумы не находится терпения справляться этим психом словами, поэтому теперь держать приходится его. Обычно спокойный и уравновешенный мальчик однозначно теряет равновесие, когда этот белобрысый пацан заявляется в его поле зрения. Шота таки принимается за бинты, но связывает отнюдь не того, кого собирался первым. - Я об этом и говорил, - отдаёт в ушах слабый голос Изуку, когда крепкая ладонь добирается до слегка выступающей косточки его холки, - когда ты так себя ведёшь я тебя совсем не понимаю. Изуку не оборачивается, но его щеки наливаются краской, а глаза блестят смущенным блеском, ожидая чего-то волнующего, что почти воплощается в реальность. Кацуки нутром чувствует, что он этого ждёт, потому что самого сжигает изнутри острая потребность в чём-то большем. Айзава повышает голос, удерживая связанного Шимано на коротком «поводке» и велит всем немедленно успокоиться, пока он не заставил Шото их всех заморозить к чёртовой матери. Эри подавляет смех, зная что папа сможет это сделать без малейших усложнений, ведь он точно не тот, с кем стоит шутки шутить. Мысленно она собирается подсчитать все свои грешки за сегодня, но мужчина настоятельно и пронизывающе громко указывает всем убраться и потом идти к себе на этаж спать. Кацуки резко останавливается, его рука замирает на холке Изуку, как будто он только что очнулся от сна. Он смотрит на него, но не видит глаз – только макушку с неровными, короткими волосами, и ту спину, что напряглась от его прикосновения. В тишине, которая повисла после грозного голоса Айзавы, слышно только шумное дыхание Изуку. Блондин знает, что он смущен. Недоумение, смешанное с застенчивостью, пробивается сквозь его хмурый взгляд. Кацуки хочет сказать, что он не специально его так дразнил, что просто хотел почувствовать, как он реагирует. Но слова застревают у него в горле. - Эй, Мелочь! Вы не услышали своего сенсея или как? - голосит Влад, появляясь на пороге гостиной в почти что пижаме, - ноги в руки и наверх! Ребята между собой стали переглядываться, не понимая почему Кровавый Король опускает такой важный момент как «уборка», но быстро осознают, когда мужчина добавляет шипящее «разбужу вас в четыре утра всех, чтоб до отъезда вылизали весь офис до блеска». И плевать он хотел, что ученики протяжно стонут от недовольства, а Кота в моменте отвешивает смачный подсрачник Бэцумии, потому что Айзава соглашается с Владом и велит всем возвращаться в комнаты, раз цивилизованное поведение для них оказывается слишком сложной задачей. Кацуки опускает руку ниже, пряча он посторонних глаз её за ровной спиной Изуку и внимательно следит за тем, как ребята медленно удаляются из гостиной, следуя строгим комментариям Влада. Шото обращается в какой-то момент к ним, спрашивая почему они тоже сидят, но блондин отмахивается фразой из разряда «тебя это ебать не должно, Двумордый», а сам чувствует как промелькнул мандраж под белой футболкой Деку, с которой он всё ещё соприкасается подушечками пальцев. Ему сложно удерживать угрожающую интонацию, когда Изуку оборачивается чтоб посмотреть на него одним из своих самых непонимающих и уязвимых взглядов, и отворачивается в ту же секунду, не считая возможным удерживать стойкий зрительный контакт. - Мидория, тоже не засиживайся, мы возвращаемся в пять тридцать, - бросает напоследок Айзава, ударяя в знак благодарности Влада по плечу, и удаляется с ним прочь. - Да! - отвечает слишком резко, но поздно — когда след Шоты и вовсе простыл, а в гостиной не осталось никого, кроме него самого и очень тяжело дышащего Бакуго. Какой-то внутренний интуитивный голос ударяет по вискам младшего. Он вскакивает на ноги, захлопывая свой ноутбук и уже почти бросается прочь от дивана, как его плотно хватают за кисть, вынуждая остановиться на полушаге. Изуку внезапно чувствует острую пульсацию по всему телу, будто он начинает терять сознание, а тёмные блики берез глазами только усиливают это ощущение, подкашивая его ноги и заставляя посмотреть в глаза причине. Алые глаза «причины» блестят не менее хищно, чем Мидория себе представлял, но он замечает в них не столько опасность, сколько животный страх, который младший не может приписать ни к чему в настоящий момент, слабо пытаясь выдернуть свою руку из крепкой хватки. Ему становится душно от жара, прущего от тела блондина. - Каччан, пусти, пожалуйста, - смутно проговаривает Изуку, не отводя взгляд от пылающих радужек. - Я не пущу, Изуку, - словно в подтверждение Кацуки мелко покачивает головой, чем выбивает у второго лёгкое дрожание век из-за бегающих глаз, - я уже отпускал. Отпускал всю свою осознанную жизнь, позволяя Изуку держаться так далеко, что они не могли коммуницировать более чем просто по телефону, только иногда встречаясь в пустых кафешках по вечерам, когда Динамит оказывался резко свободен. Отпускал драться со столькими злодеями, будучи далеко позади, и не пытаясь даже что-то менять, будучи мелким сопляком-первогодкой Юэй. Отпускал Изуку бегать за собой, постоянно отталкивая и называя безпричудным, хотя причуды, кажется, не было только у самого Бакуго. У него никогда не было геройского сердца — только геройское тело, но Деку вставил ему имплант или искусственно взрастил собственную душу в чужой груди, поэтому теперь Кацуки наклоняется в треть своего роста, приближая губы к чужому уху, и говорит ласковым голосом с глубокой хрипотцой: "Я хочу поцеловать тебя, Изуку." Вместе с тем, как он говорит это Изуку невольно вздрагивает и открывает глаза ещё шире. Их взгляды — растерянные, нежные, запутавшиеся в чувствах. Кацуки видит, как его щеки становятся еще краснее, а зрачки расширяются, будто заглядывая в его душу. Он продаст её за то, как странно они пульсируют, уменьшая обзор на невозможные зелёные радужки. Изуку молчит, совсем ничего не отвечает, но в этот момент, в тишине, наполненной невысказанными словами и молчаливыми обещаниями, Кацуки вдруг чувствует, как все его сомнения тают, как он вновь и вновь притягивается к Изуку. Он наклоняется еще ниже, и не прерывая зрительный контакт, почти невесомо касается чужих губ, совсем мягко и аккуратно притягивая парня к себе за кисть, что держит. Блондин чувствует, как его сердце бешено колотится в груди. Впечатление такое, словно он сам себя сбросил в пропасть, из которой не вылезет теперь собственными силами никак, но под рёбрами птицей бьется вера, которой он позволяет себя поглотить, поэтому закрывает свои глаза, позволяя случаю в руках Изуку руководить результатом. В этот момент всё вокруг перестает существовать, и остается только он и Изуку, сильный и доверчивый Изуку, который позволяет ощущать себя под пальцами, вдыхать свой воздух и развивать хрупкую надежду, взвалившуюся на плечи Бакуго тяжелым, но окупающим всё, грузом, который тот не при каких обстоятельствах не готов больше сбрасывать. Они стоят неподвижно, с мягко соприкоснувшимися губами, наверное с минуту, что тянулась блондину вязкой истомой к паху, но и пробивала грудь болезненным стуком, внедряя сомнения в то, что он испортил всё то, что годами лелеял, но вдруг его тело невольно вздрагивает, когда губы Изуку чуть-чуть приоткрываются, позволяя ему прочувствовать их тепло и мягкость. Внутри Кацуки вспыхивает жар, и он невольно сжимает пальцы свободной ладони в кулаки, чтобы удержать себя от того, чтобы крепко прижать Изуку к себе, но этого оказывается слишком мало, поэтому он воздушно укладывает руку младшему под лопатками, боясь показаться излишне настойчивым, если даст себе волю коснуться сразу поясницы. Изуку отвечает ему. Отвечает взаимностью. Кацуки приподнимает тяжелые веки, желая убедиться, что не дремлет, как тут же наблюдает поднятые в смущенном страхе брови парня, мелко трепещущие ресницы на закрытых глазах и безумно багровые скулы, которые так идеально вписываются в тот спектр эмоций, которые блондин испытывает сам. Изуку не умеет целоваться, он не может вести, поэтому ждёт новых движений от Кацуки. От Кацуки, который долгие годы наворачивал круги по самым разным сайтам, вникая во все статьи о том, как научиться целоваться, но сейчас чувствует себя слишком сдавленным от переполняющих эмоций и краснеющим ничем не меньше Изуку. Но он рад, Боже, он почти улыбается в чужие губы, ощущая их тепло и сухость, о которой он так мечтал. Изуку никого не целовал до него, блять, Кацуки впадает в безумство от восторга. Он хочет отпечататься в его памяти самым приятным и горячим из всего, что можно ощутить губами, поэтому он скользит по Изуку и совершенно нежно прикусывает его нижнюю губу, слыша как младший задерживает дыхание в смешанных ощущениях. Кацуки чувствует, как его губы дрожат, но хочет поцеловать крепче, как бы желая показать всю благодарность и страсть своих мыслей, но и смешать их с горечью ожидания и страхом быть отвергнутым. Он хочет, чтобы Изуку отзывался, чтобы он мог забыть обо всем, кроме ощущения губ Кацуки на своих, но со стороны лестницы раздаётся глухой удар от падения, что заставляет Мидорию распахнуть глаза в таком ужасе, что он отстраняется за какую-то долю секунды и что есть мочи отталкивает Бакуго в грудь, заставляя буквально отлететь в центральный диван и, — блять, как блондин может списывать со счетов сам факт того, что задрот сильнее его физически — завалиться вместе с этим самым диваном на спину, оказываясь в положении лёжа с закинутыми ногами вверх. - Мидория-ни! - раздаётся от лестницы ещё раз, и Изуку, запыхавшийся и до отвратительного багровый, срывается на этот крик, хватаясь за него как за спасательный круг, - ты здесь? Изуку там, да. Он настигает Коту за долю секунды, проверяя его на повреждения, и обнаруживая что мальчик просто оступился, чем спровоцировал лишний грохот. Изуми признаётся, что хочет подняться с Мидорией в своё старое убежище в горах, где давно его герой спас его от смерти, и спрашивает о том, почему старший такой красный, на что тот как-то нелепо отмахивается, соглашается пойти в лес прямо сейчас. Они вылетают пулей за двери офиса, что Изуку прикрывает необходимостью остро не светиться на камерах, постоянно оборачиваясь по сторонам и высматривая, как бы Кацуки не пошел следом за ним. Кацуки и не смог бы пойти. Он так и остался лежать на упавшем вместе с собой диваном, пряча своё алое лицо в сгибе локтя и благословя сегодняшний вечер и, мать его, Денки со своей тупой идеей спровоцировать мини-посиделки с двумя классами, что пришла ему сообщением во время ужина. Парень закусывает свою нижнюю губу, проходясь по ней языком со внутренней стороны, и выдыхает рвано, отчаянно, стыдливо натягивая край футболки свободной рукой на внушающий бугорок на широких штанах.