Пустое место

      Зачем? Кадзуха пытается найти у себя ответ на этот действительно важный вопрос, но внутри пусто. Искать негде. Почему-то он смог сдаться перед самим собой, перед ним, таким опрометчиво верящим в лучшее дураком. Кадзуха ничего не понимает, он потерялся в собственной голове, позволил чувствам завладеть разумом, оставив здравый смысл где-то позади себя и своих переживаний. Ему тревожно и неспокойно от собственных мыслей, пусть и сердце трепещет, раскалывается на части от непробиваемой нежности рядом с ним. Кадзуха ломается от переизбытка чувств каждый раз, стоит только увидеть или подумать, представить, что он всегда рядом, позвони или напиши — обязательно придет, останется и будет молчаливо любить своими взглядами, прикосновениями.       Кадзухе тошно от самого себя. Он совершил так много ошибок за последний год, позволив себе дать слабину. Хэйдзо до ужаса хороший, чудесный мальчик, его хочется любить, очень сильно хочется, Кадзуха чувствует, что это его человек, что это правильный выбор. Только сердце колется, недовольное мыслями своего хозяина, борется с неверным решением, потому что боится разбиться. Потому что впервые за его долгую жизнь ощутило что-то настоящее, верное. А Кадзуха так подло ему сопротивляется.       У него большие планы на дальнейшую жизнь. Его отец — крупная фигура в юриспруденции, перед смертью — словно что-то чувствовал или знал — он оставил на своего сына крупную фирму, и бросить это наследство Кадзуха не в состоянии. Он не может так просто подвести своего отца, свою мать, которым обязан по факту рождения и своего хорошего воспитания. Да, он ничего почти не помнит из своего детства, но куча фотографий, рассказов тети и дяди о их семье вложили в него достаточно мотивации продолжить начатое отцом дело. Кадзуха хотел, чтобы родители им гордились.       Проблемы как таковой во всем этом нет. Хэйдзо запросто поселился в его голове и теперь уже сердце, и можно было бы строить свою дальнейшую взрослую жизнь вместе с ним, можно было бы любить и быть любимым в ответ без каких-то посторонних нехороших мыслей. Но вся проблема заключалась в том, что отцовская компания находилась далеко за пределами Инадзумы, где и собирался остановиться Хэйдзо, которого Кадзуха ни за что бы в жизни не захотел лишать права выбора. К сожалению, здесь их пути разошлись, и что с этим делать, Кадзуха совершенно не понимает.       Расстояние — препятствие. Кадзуха не верит в любовь на расстоянии, не верит в то, что можно подождать несколько месяцев или лет перед тем, как что-то изменится. Особенно, если меняться ничего и не будет. Хэйдзо высказал свое мнение по этому поводу, не имея возможности узнать обратную сторону этой ситуации, чтобы хотя бы подумать над тем, как можно прийти к чему-то, что устроило бы их обоих. Кадзуха хотел — пытался заставить себя — объясниться, чтобы решить все как взрослые люди, но контраргументом стало ухудшавшееся состояние матери Хэйдзо, за которой нужен был уход. И все скатилось в одно единственное, ранее принятое им единолично решение — пора заканчивать этот спектакль.       Кадзуха думал над тем, как бы сообщить ему об этом решении. Думал, как можно расстаться с ним менее болезненно, потому что Хэйдзо — его маленький цветочек, который срывать совсем не хотелось. Кадзуха не хотел делать ему больно, не после того, как заставил его довериться. Еще одной довольно проблематичной мыслью было то, что рассказать всю правду — поломать на корню его жизнь, заставив метаться меж двух огней. Потому что Хэйдзо будет искать решение этой проблемы, будет пытаться прийти к общему знаменателю, попытавшись сыграть в русскую рулетку. Кадзуха видел здесь два решения: либо Хэйдзо отказывается от своих планов, чтобы уехать вместе с ним, оставив мать на кого-то из родственников — или забрав с собой, что тоже было большой проблемой: вдруг она откажется? — либо сам поймет, что эту проблему никак не решить. Поэтому принял решение вместо него — так будет проще.       Только придумать Кадзуха ничего так и не смог. Объяснить причину расставания было нужно, пусть он этого совсем не хотел. Обычно бросали его самого: вечно в работе и учебе, ни внимания, ни любви, ни ласки. И жить было как-то проще, но здесь ситуация другая, более сложная. Хэйдзо значил для него чуть больше предыдущих людей в его жизни, Кадзуха просто не имел права разбивать ему сердце своими странными попытками сгладить всю ситуацию. Поэтому решил поступить иначе: сделать так, чтобы его самого бросили.       Июнь оказался холодным, с без конца льющимся дождем и почти ледяным ветром. Каждое утро Кадзуха просыпался под раскаты грома, наблюдая за окном затянутое тучами небо и частые вспышки молний, и унывал с каждым разом все больше и больше, едва находя в себе силы подниматься с кровати. Настроения и без того не было, а погода словно синхронизировалась с его состоянием, отражая все его нутро и душу, показывала, насколько плохо то, что у него внутри. Улыбаться студентам было больно, но Кадзуха заставлял себя, делал все, чтобы помочь и без того удушенным предстоящей взрослой жизнью ребятам справиться с гнетом грядущих экзаменов.       Хэйдзо чувствовал, что с ним что-то не так. Каждую пару и встречу обсуждения защиты дипломов он пилил его задумчивым взглядом, на что Кадзуха лишь улыбался ему краешком губ: «Все в порядке, я просто устал». И Хэйдзо верил — наверное, — опустив сочувствующий взгляд в свои конспекты, а у самого внутри что-то лопалось от такого наглого вранья.       Хороший момент для попытки выставить себя идиотом подвернулся как никогда кстати. Его бывшая подружка лично приехала в Инадзуму, чтобы встретиться с ним и обсудить условия расторжения договора между компаниями их отцов. Кадзуха пытался объяснить ей, что пока не имеет никаких прав на эту компанию: дядя был ее прямым представителем на время его обучения. Кадзуха только сейчас разобрался со всеми документами, чтобы в скором времени вступить в принадлежащую ему по праву должность, но этой даме, кажется, было совершенно наплевать.       — Еще раз тебе повторяю, — выдыхает устало Кадзуха, потирая пальцами переносицу. — Если ты не в состоянии подождать еще два месяца, обращайся к моему дяде. Я здесь ни при чем.       — Твой дядя удивительным образом влияет на моего старика, — возмущается девушка, недовольно цокнув на эту его твердолобость. — Через два месяца уже будет поздно, они собираются продлевать контракт, чего я допустить не могу. Отец меня совсем не слушает, а ты в состоянии повлиять на своего дядю, так что окажи мне услугу хотя бы раз в жизни: потребуй с него передачу полномочий уже сейчас.       — Тебе нужно, ты и требуй, — Кадзуха вздыхает тяжело, собираясь возвращаться обратно в университет, пока снова дождь не начался. — Я не имею права на подобную вольность. Сейчас я ничего не решаю и как и ты не могу повлиять на дядю, как бы сильно ты не была в этом убеждена.       — Кадзуха! — повышает она голос, раздраженно стукнув ногой по мокрому асфальту.       А Кадзуха глаза закатывает от усталости и уже разворачивается, чтобы оставить ее наедине со своими недовольствами и мокрым зонтом, но она хватает его за руку, не позволяя уйти. Он дергается, не совсем понимая, что сейчас произошло, и смотрит на нее ошеломленным взглядом, а после цепляется краем глаза за три фигуры, что, кажется, с курилки возвращаются обратно, и тяжело сглатывает, понимая, что процесс запустился. Пытается взять себя в руки, чтобы сделать какую-нибудь гадость у него на глазах, но найти в себе сил не может, потому что не то, не так это должно быть.       — Ты ни капли не изменился! — повышает голос девушка, крепче сжимая свою ладонь на его запястье. — Неужели тебе так трудно хотя бы поговорить с ним?       Она пилит его обиженным взглядом, едва ли не краснея от злости. Настойчивости ей не занимать, Кадзуха поражен и раздражен в одно и то же время, не совсем понимая, как ему стоит избавиться от ее общества. Послать не получится — не то воспитание. Единственное, что ему остается, — просто согласиться, чтобы после и пальцем не пошевелить в сторону ее просьбы-приказа. Потому что ему крайне наплевать на то, согласна она на дальнейшее сотрудничество двух компаний или нет.       — Хорошо, я поговорю с ним, — выдыхает раздраженно Кадзуха, стряхивая ее руку со своей. — Только оставь меня в покое.       И разворачивается, чтобы скрыться за дверьми университета, когда снова начинает моросить дождь. За эту короткую беседу он вымотался так, как не уставал за год преподавания, честное слово. Ему вдруг нестерпимо захотелось напиться, чтобы заснуть и забыть обо всем и всех хотя бы на несколько часов — надоело страшно.       Решив, что сил не хватит, Кадзуха последний на сегодня семинар решил провести в виде небольшого тестирования, пообещав, что всем, кто справится хотя бы на семьдесят процентов, засчитает как ответ семинара, что для экзамена войдет как дополнительный бонус — меньше докапываться будет. Хотелось посидеть в тишине и спокойствии хотя бы немного, чтобы не напрягаться, вслушиваясь в ответы выступающих студентов. Хэйдзо же не спускал с него глаз — когда над чем-то думал, — вечно пытаясь высмотреть в нем что-то, что смогло бы ответить на возникшие в его голове вопросы, и это напрягало, ложилось дополнительной головной болью с каким-то садизмом. Кадзуха игнорировал его взгляд, уткнувшись глазами в стол, много думал несмотря на противоположное тому желание: когда, где, как и, главное, за что. Он понимал, что поступает неправильно, не так, как ему хочется, и разрывался в сомнениях каждую секунду, надеясь, что все само как-нибудь решится. И желательно в положительную сторону.       Уже вечером Кадзуха без сил свалился на свою кровать с тихим, но до ужаса уставшим стоном, кинув портфель куда-то в сторону. На еду, душ и смену одежды сил не было, хотелось взять и вот в таком неудобном положении заснуть примерно навсегда, чтобы не чувствовать больше удушья от рук несправедливости. Пальцев двух рук и ног не хватит, чтобы сосчитать количество извинений перед Хэйдзо, которые крутятся в голове как сомнительный аттракцион, от которого Кадзуху укачало уже на сто лет вперед. Ему тяжело думать об этом, тяжело не расклеиваться, не начать реветь от досады, потому что так поступать нельзя. С кем угодно, но не с ним.       Пожалуйста, хватит.       Сердце кровью обливается, Кадзухе больно уже на физическом уровне от непринятия своего собственного идиотизма. Ему хочется бросить все и забыть как страшный сон, в котором умирал раз за разом. Отказаться от обязанностей, от себя, от своих мыслей и убеждений, от жизни, в конце концов. Кадзуха устал думать и бояться последствий всего того, что натворил и натворит в ближайшем будущем.       Следующее утро ничем не отличалось от предыдущих: все тот же гром, дождь и ненавистные тучи, только бонусом пришла еще и головная боль, от которой хотелось завыть в подушку умирающим зверем. Кадзуха заставляет себя встать с кровати, чтобы сходить умыться, чтобы одеться и свалить куда-нибудь из общаги, где ничего не будет давить на его уставшую голову. Он едет в кафе, завтракает, а после, тяжело вздохнув, едет в зал на тренировку, чтобы занять себя хоть чем-то, пока мозг от перегрузки не взорвался. Физическая нагрузка помогает справиться с бесконечными мыслями, Кадзуха все свое внимание устремляет на беговую дорожку, на музыку, что в наушниках орет как сумасшедшая, даря не только мозговую разгрузку, но и физическую. Тяжелый металл помогает сбросить все самое гнусное с души, Кадзуха буквально ощущает эту легкость и улыбается самому себе, чувствуя, как от облегчения слезятся глаза. Он впервые за долгое время чувствует острую нужду в том, чтобы поплакать как маленький ребенок, и отказывать себе в этом не собирается, позволяет слезам стекать по щекам вниз, капелькой собираясь на подбородке.       Сердцу наконец-то стало легче.       Долго это облегчение не продлилось — Кадзуха был готов к этому, поэтому, когда вечером обратно в общежитие вернулся, написал Хэйдзо короткое: «Через час в парке напротив общежития. Нужно поговорить», — и отбросил телефон в сторону. Собрался он быстро, пусть и дрожащими руками долго пытался застегнуть дурацкую рубашку. Внутренности выкручивало — Кадзуха боролся с навязчивым желанием проблеваться где-нибудь по дороге, тело горело изнутри в каком-то больном страхе. Так нужно.       Когда замечает приближающегося к нему Хэйдзо, Кадзуха жмурится изо всех сил, пытаясь не струсить. У парня глаза напуганные, он дышит часто-часто, выдыхая обеспокоенное: «Что случилось?» Кадзуха не находит в себе смелости, чтобы взглянуть на него, чтобы с мягкой улыбкой соврать, что все в порядке, он просто не может открыть рта, чтобы выдавить из себя хоть одно поганое слово, которое разрушит весь этот маленький фундамент на корню.       — Кадзуха? — Хэйдзо подходит к нему поближе, боязливо положив ему на плечо ладонь. — Ты меня пугаешь.       Кадзуха улыбается истерически, накрыв лицо ладонью, и отворачивается к нему спиной, вздыхает глубоко и неровно, пытаясь взять себя в руки.       Нет-нет-нет-нет-нет, Кадзуха, пожалуйста, не нужно.       — Прости меня, — произносит едва слышно, криво улыбнувшись.       Хэйдзо молча сверлит его спину, явно ничего не понимая, и Кадзуха больно щипает себя, чтобы собрался и перестал мучить их обоих дурацким ожиданием. Разворачивается, поймав на себе бегающий взгляд испуганных глаз, и дрожащими губами шепчет едва слышное:       — Я тебе изменил.       Он уводит взгляд в сторону, потому что боится увидеть заслуженное разочарование в чужих глазах. Боится увидеть неверие, боль, которую сам же ему и причинил, боится ненависти человека, который сумел за такое короткое время поселиться в его голове и сердце словно насовсем. Кадзуха чувствует себя отвратительно. Ему хочется выколоть себе сердце, чтобы не болело, разрываясь от терзаний, потому что неправильно, хочется передумать в ту же секунду, чтобы ляпнуть неуместную глупость, мол, пошутил, не переживай, но лишь глаза закрывает, царапает указательным пальцем кожу большого, спрятав ладони в карманы ветровки. Потому что так нужно.       — Что? — на выдохе слетает с чужих губ, что растягиваются в нервной улыбке.       Кадзуха жмурится, до крови раздирая зубами щеку, и выдыхает неровно, закидывая голову назад. Совесть не позволяет взглянуть на него, такого невиновного в чужих сомнениях человека, который еще неделю назад выдыхал ему на ухо тихое и самое искреннее «люблю» в первый и последний раз.       — Ты шутишь, — Хэйдзо замирает всем телом, боясь пошевелить хоть пальцем, хотя стоило бы: вдруг он проснется? — Ты же шутишь, да?       А в ответ на мольбу получает тишину. Кадзуха кусает губу, моргает часто-часто, чтобы согнать влагу с ресниц, а потом машет головой в отрицании и все-таки осмеливается поднять на него взгляд. Давится воздухом, ощущая целую дыру в легких, потому что смотреть на него, все еще не верящего в сказанное, он оказался не готов.       — Прости, — все, на что хватает его сил.       Хэйдзо смеется нервно, уводя взгляд в сторону, и прикрывает рот ладонью, чтобы не сорваться.       — Ух ты, — вздыхает рвано и снова смотрит на него, чуть наклонив голову вбок. — Вот уж не думал, что я могу так ошибаться.       Кадзуха опускает взгляд вниз, чувствуя острый укол вины за свое пусть и обдуманное, но нечестное по отношению к Хэйдзо решение. Он соврал ему, человеку, с сердцем которого игрался последние полгода.       — Ну и кто она? — выдыхает с неровной улыбкой Хэйдзо, спрятав дрожащие руки в карманы толстовки. — Это та миледи, которая приезжала к тебе в универ?       — Да, — мгновенно слетает с его губ, потому что придумывать что-то еще не имеет смысла.       — Бывшая, что ли? — выдвигает предположение Хэйдзо, тяжело сглотнув ком в горле. — Или ты меня в любовники заделал?       — Бывшая, — соглашается Кадзуха, от отчаяния спрятав лицо в ладони.       — Ну… — Хэйдзо через силу давится смешком, опускает взгляд под ноги, перекатываясь с пятки на носок и обратно. — Ладно? Счастья вам, что ли, — чешет затылок с кривой улыбкой.       Кадзуха злится на него за такую наигранную реакцию. Почему он делает вид, что его это не волнует, когда у самого губы дрожат, и его так заметно потряхивает? Хэйдзо трет глаза пальцами, до победного криво улыбаясь, а после машет ему рукой на прощание и, тихо шмыгнув носом, быстро уходит, едва не срываясь на бег. Внезапное облегчение — он-таки сделал это — почти сразу же сменяется удушьем. Ноги подкашиваются, и Кадзуха садится на корточки, спрятав лицо в ладони. Горло сдавливает от желания разрыдаться, он обхватывает себя руками, больно прикусив губу, чтобы не завыть во весь голос от боли. Предавать почему-то оказывается больнее обратного, особенного того, кого сумел подпустить к себе настолько близко.       Хэйдзо ушел, а облегчения так и не наступило. Вот и все.

***

      Силы кончились сразу же, стоило ему скрыться из виду. Хэйдзо не хотел разбиваться у него на глазах, потому терпел до последнего, пообещав себе, что голову разобьет, если хоть немного покажет ему свою боль. А больно было, очень. Хэйдзо поверить не может в то, что вот так доверился человеку, о котором кричало его подсознание в предупреждении, что не может быть все так просто, здесь сто процентов с лишним что-то не так. Он не послушался, сдался чувствам под мимолетным влечением, и что теперь ему осталось? Целое, сука, ничего.       Как же… Блять. Неужели так можно было поступить именно с ним? Да какая разница с кем, просто почему? Что он сделал не так? Где, сука, успел не угодить этому мудаку и когда? Хэйдзо же только начал стараться делать для него хоть что-то, чтобы быть рядом, показывать, чтоб его, как он к нему привязался за такой короткий промежуток времени. Хотел показать, как он им дорожит несмотря на все то что между ними произошло. Что он ему верит.       Возможно, все гораздо проще: он ему действительно был просто не нужен. Как объект, который разгонит скуку в моменте, без напрягов, послушный и не влезающий туда, куда ему не место, без спроса. Который не будет качать права только потому, что дышит к нему неровно. Все так, как Хэйдзо и думал в самом начале. Сука.       Он душится слезами, когда возвращается в общагу, когда, не дожидаясь лифта, бежит на седьмой этаж, когда чуть не выбивает дверь в комнату и валится на кровать без сил и души. «Я изменил тебе» — бьется на повторе в больном сознании, и Хэйдзо, позволив себе зарыдать, больно хватается за волосы, вытягивая их в разные стороны со всей силой. Чтобы оно заткнулось и не травило и без того отравленную одним мудаком душу. Он орет беззвучно в подушку, содрогаясь всем телом, не знает, куда деться, чтобы не болело, чтобы не разрывало от ненависти ко всему живому на части.       Его предали почти сразу — до смешного быстро, словно это не Кадзуха писал ему, чтобы спустился и побыл рядом, словно это не он еще пару дней назад обнимал его в своей постели, попросив остаться на ночь. Это, блять, просто смешно, невозможно, как будто кто-то очень несмешно пошутил, решив понаблюдать за ним в такой ситуации. Хэйдзо хочет вырвать этому шутнику глаза, выпотрошить все внутренности, чтобы больше не шутил — это не смешно и тупо.       Хэйдзо не знает, сколько проходит времени, но ему, в целом, и плевать на это. Он лежит безвольной разбитой куклой без сердца и души, без ничего вообще — пустой, ничейный. Преданный. Самое обидное — он успел привязаться. Смог полюбить спустя почти три года после смерти того, кто заставил его верить в эту ебучую любовь, словно не она дарит кучу сожалений и разочарований с примесью отвратительного удушья от собственной никчемности. Раскрыл душу не тому, впустил в сердце не того и теперь мучайся от бессилия, чтобы после навсегда закрыться в себе и не подпускать кого бы то ни было ближе, чем на один километр.       Хэйдзо ошибся, и эта ошибка оказалась критической. Как ни странно.       Краем уха он слышит, как открывается и закрывается дверь — Скар вернулся. И почему-то это отдается новой волной истерики: Хэйдзо жмурится, весь сжимается в маленький комок нервов и, проронив тихий всхлип, снова начинает плакать — как будто у него все еще остались на это силы.       — Ты че? — осторожно спрашивает Скарамучча, скинув с плеча рюкзак на пол.       Хмурится, опасливо приближаясь к чужой кровати, и нависает над трясущимся телом, что пытается не проронить ни звука. Скар пугается этого до усрачки, глубоко вздохнув, и в панике садится рядом, пытаясь развернуть друга к себе лицом.       — Хэйдзо, что случилось? — спрашивает со страхом в голосе.       Хэйдзо давится воздухом, пытаясь вдохнуть, и прячет голову под руками, еще больше сжимаясь в попытке исчезнуть к херам собачьим. Ему не хочется, чтобы Скар видел его таким жалким и ничтожным.       — Иисус небесный, — вздыхает отчаянно Скарамучча, понимая, что сейчас ему ничего не смогут сказать.       Он ложится рядом, едва не сваливаясь с кровати, а после решает перелезть на другую сторону: к стенке, чтобы обхватить рыдающую кашицу руками. Хэйдзо сразу же хватается за него руками, утыкаясь лицом ему в грудь, и все-таки позволяет себе заплакать так, как хочется.       — Тише, — Скар хмурится, гладит трясущегося в рыданиях друга по спине, прижавшись губами к горячей макушке.       Видеть Хэйдзо таким, честно признаться, Скар не привык. Он каждый такой редкий раз пугается, боится, что случилось что-то очень страшное, раз его так кроет. И самое ужасное — он просто не знает, что нужно делать в таких ситуациях. Из него поддержка хреновая, но поджать трусливо хвост, чтобы позвонить Синобу, не имеет права. Не хочет.       Спустя долгие минуты Хэйдзо все же немного успокаивается и вздыхает глубоко и прерывисто, закашлявшись, отпускает друга из своей крепкой хватки, чтобы протереть мокрое от слез лицо.       — Что случилось? — тихо спрашивает Скарамучча, мягко приглаживая его растрепанные волосы.       Хэйдзо хмыкает как-то по особенному горестно, пальцами схватившись за рукав чужой рубашки. Прикрывает глаза, сглатывает тяжело вставший поперек горла ком и шепчет с горькой усмешкой тихое:       — Меня бросили.       Кусает дрожащую губу и хмурится, сжимается, чувствуя, как оно снова подбирается к горлу, чтобы выйти наружу новой волной нервного срыва.       Скар замирает всем телом, напряженно уставившись перед собой.       — Что, блять? — приподнимается на локте, чтобы заглянуть в чужое лицо. — Почему?       Хэйдзо дергает уголком губ, пожав плечами, и прикрывает глаза, уткнувшись носом в подушку.       — Сказал, что изменил, — произносит вполголоса с нервной усмешкой.       В голове у Скара что-то щелкает, задев, кажется, какие-то извилины, потому что первое, что ему приходит на ум — пойти и надрать наглый зад этому придурку, что все это время умудрялся трахать мозги не только Хэйдзо, но и ему самому, пусть и дистанционно. Но он вздыхает тяжело, садится и сгибает колени, подпирая лицо рукой. Что за пиздец?       — Я просто… — подает хриплый голос Хэйдзо, прокашливаясь. — Не понимаю, почему так? Я ведь… Ничего такого не сделал?       Скарамучча косится на него ошарашенным взглядом, не веря своим ушам.       — А ты веришь, что это ты виноват? — хмурится от злости. — Ты серьезно?       Хэйдзо улыбается нервно, снова пожимая плечами, и Скар преисполняется нестерпимым желанием треснуть этому дураку по котелку, чтобы мозги на место встали, но благородно держится, потому что понимает, что это вряд ли поможет.       — Ты должен понимать, что проблемы в тебе никакой нет, — едва ли не шипит Скар, развернувшись к нему лицом. — Этот мудак изначально мариновал тебя без единого намека на что-то серьезное, так что не думай, что это твоя вина.       Добавляет шепотом: «Набить бы ему ебло, чтоб мозги на асфальт вылетели», — а потом вздыхает, поджав губы в мыслительном процессе, и поднимается с кровати, неловко погладив Хэйдзо по плечу в сочувствующем жесте. Берет телефон в руки, чтобы все-таки вызвать поддержку в виде все знающей и понимающей Синобу, а сам обувается и, кинув тихое: «Я скоро», — уходит, аккуратно прикрыв дверь.       Его колотит от злости и негодования, кулаки чешутся от желания вмазать по стенке от всей души так, чтобы костяшки разодрались, но лишь набирает знакомый номер, чтобы успеть встретиться до того, как будет поздно.       Трубку берут сразу же.       — Не успел еще уехать? — дышит загнанно Скар, быстро сбегая по лестнице.       — Не-а, пришлось немного задержаться, — мрачно звучит голос в трубке. — Что хотел?       — Поболтать, блять, — Скар в спешке пролезает через турникет, игнорируя крики старой вахтерши, что орет возмущенное: «Где пропуск, засранец, я на тебя докладную напишу!»       — Ясно, — выдыхают почти обреченно, потому что все стало понятно. — Буду ждать рядом с пекарней.        Скар скидывает звонок, раздраженно запихнув телефон в задний карман джинс, и срывается на бег, чтобы не терять драгоценное время на собственные нервы, коих и без того почти не осталось.       Чайлда он находит сидящим на скамейке. Лицо серьезное, словно вот-вот заревет бесячим и выворачивающим все нехорошее мелким говнюком, которому игрушку не купили.       — Быстро ты, я даже не знал, что ты так умеешь, — хмыкает Чайлд, даже не взглянув на подлетевшего к нему карлика.       — Какого хера твой хороший человек исполняет? — передразнивает недавнюю реплику препода Скар, уставившись на него изумительно агрессивным взглядом.       Чайлд косится на него исподлобья совершенно ничего не выражающими глазами — въебать захотелось сразу же — и тяжело вздыхает, сползая вниз, чтобы откинуть на спинку скамейки голову. Молчит, мудила, какое-то время, выжидая паузу, чтобы, вероятно, подобрать какие-то слова в защиту своего друга-гондона, а потом снова вздыхает — задохнулся бы, и все проблемы решились — и улыбается невинно, не сводя со Скарамуччи взгляда.       — Понятия не имею.       Скар давится воздухом от возмущения и резко накрывшего желания проехаться по его обманчиво расслабленной роже ладонью.       — Ты издеваешься? — плюется ядом, опасно нахмурившись.       — А что ты от меня хочешь? — усмехается Чайлд, выгнув от удивления брови. — Если так интересно, пойди и сам спроси с него, я-то здесь при чем?       — При том, что я тысячу раз тебе мозги выносил из-за него, а ты, придурок, — тыкает в него пальцем Скар, — его каждый этот тысячный, сука, раз защищал. Говорил, что он хороший, что все будет нормально. И где это твое нормально, когда у меня в комнате валяется месиво из слез и соплей?       — Язык прикуси, — заводится Чайлд, подобравшись в напряжении. — Я не его мать или отец, чтобы отвечать за все то говно, что он вытворяет.       Скар скалится от злобы, подходит к рыжему идиоту поближе, упираясь ногой в скамейку, чтобы нависнуть над его лицом. Чайлд косится на него исподлобья, весь напряженный и готовый к тому, чтобы схватиться за чужие руки, что так часто любят выйти погулять в поисках приключений на задницу своего хозяина.       — Ты, сука, что-то знаешь, но скрываешь, — цедит сквозь зубы, опасно приблизившись к его лицу. — Я хочу знать что.       — Это не твое дело, не думаешь? — щурится в презрении Чайлд, не моргнув и глазом. — Оставь это дерьмо этому идиоту, пусть сам разбирается.       — Не мое дело? — Скар сжимает зубы от переполняющего все нутро гнева. — Моему близкому человеку в душу нагадили, а ты говоришь, что это не мое дело? — хватает его за джинсовку, чуть встряхнув. — Я хочу знать, что за блядство учудил этот мудила, и если ты сам не скажешь мне об этом, я найду его и спрошу своим методом. И поверь мне, в следующий раз ты встретишься с ним в травматологии.       Чайлд улыбается гадко, чуть наклонив голову вбок, ничуть не пугаясь этой пустой угрозы.       — Боюсь-боюсь, коротышка, — он хватается за чужие запястья, с силой сдавливая конечности в своих ладонях. — Вперед и с песней, останавливать не буду. Только встречать тебя из обезьянника я не собираюсь.       Скарамучча толкает его и отходит назад, сверля этого мудазвона полным ненавистной злобы взглядом. Угрожать ему не было никакого смысла: Чайлд прекрасно знал о том, что он все равно ничего не сможет сделать, но удовлетворить свои потребности все же стоило. Только оставаться у разбитого корыта не хотелось в силу своего хрупкого эго, что так больно задели, поэтому Скар решает эту возникшую проблему более подлым способом.       — В таком случае, можешь ко мне больше не подходить, — выплевывает разочарованно и уходит обратно, игнорируя колыхнувшийся в непонимании взгляд рыжего дурака.       Чайлд облизывает губы заторможенно, глядя куда-то перед собой, и обратно стекает вниз по скамейке с нервной усмешкой. Прикрывает глаза и выдыхает громко, спрятав руки в карманы джинсовки.       — Эх, Кадзуха, — улыбается разочарованно и открывает глаза, зацепившись взглядом за затянутое тучами небо. — Ни себе, ни людям.       Знать настоящую причину этого поступка — груз, который тащить на своих плечах совсем не хочется. Чайлд и сам не рад тому, что поспешил с выводами, понадеявшись, что у Кадзухи все же мозги на место встали. Рано обрадовался, а после и вовсе чуть не приложил этого идиота чем-нибудь потяжелее, когда узнал, что он не рассказал всю правду. Что соврал самым идиотским способом, чтобы «не заставлять его выбирать». Чайлд высказал ему все, что думает о его поступке и о нем самом, а после — в этот момент он был похож на психа, честное слово — засмеялся и, не сказав больше и слова, ушел. Потому что говорить-то больше и нечего — Кадзуха облажался гораздо больше, чем планировал изначально. И это причиняет какую-то странную боль даже ему, человеку, которому, по большому счету, должно быть все равно.       В чем-то Скарамучча был прав. Хэйдзо имеет право знать правду, иначе его доверие к людям подорвется окончательно, и он просто закроется в себе. Кадзуха сыграл очень подло, решив сломать ему жизнь после себя любимого — это просто несправедливо по отношению к бедному парню. Чайлд грызет губы в сомнении, раздумывая над тем, чтобы послать все к чертям и сделать так, чтобы Кадзуха никогда его не простил. Потому что умолял его молчать несмотря ни на что. На чаше весов всего два выбора, и Чайлд без понятия, с каким перевесом выигрывает его мнимая справедливость. Кадзуха его друг, близкий, пусть и непомерно тупой человек, которому хочется нагадить так же, как и он в чужой жизни, но… Это не его дело. Он не имеет права вмешиваться в его жизнь, не хочет исправлять за ним ошибки, чтобы всем по итогу стало то ли легче, то ли еще хуже.       Это большая проблема.       Чайлд, казалось, уже принял решение: не вмешиваться во что бы то ни стало. Но на секунду он задумывается об отношении Скара ко всему тому, что произошло. Он ни сколько не сомневался в том, чтобы поставить важное условие, от которого будет зависеть дальнейшее их общение с Чайлдом, который понимал, что важен ему как друг, как человек, с которым можно забыть о своей гордости хотя бы на пару мгновений, чтобы после снова вступить в словесную перепалку, обмениваясь бесконечным потоком любезностей. Скарамучча никогда не старался показаться сверх участливым, внимательным и уважающим чужие чувства — ему было просто плевать на то, кто перед ним находится. Если он видит несправедливость, обязательно выскажет все, что думает, еще и преподнесет все под самым изысканным, свойственным словно ему одному словесным поносом. Он не пытался защищать виновных, даже если то были его друзья, и это жуть как подкупало, Чайлд просто… Он так не умеет. Для него всегда на первом месте близкий душе человек, и только потом уже все остальные. Даже если натворил херню, Чайлд будет защищать его своими способами — не в лоб, но оскорблять прилюдно не позволит — до самого конца, чтобы после надавать по щам за свои деяния, но уже один на один. И как будто… Сейчас ситуация играет не в его пользу.       Хэйдзо — хороший парень. Он столько раз помогал ему с кураторскими делами, не прося чего-то взамен, хорошо учился и старался не подводить ни себя, ни группу, ни самого куратора, когда это было нужно. У Чайлда все еще присутствует совесть и сострадание, и они размазывают его принципы безжалостно, заставляют принять свою сторону ради всего святого. Потому что Хэйдзо ничем не заслужил подобного к себе отношения. Кадзуха имел смелость привязать его к себе, но раскрыть своих истинных мотивов так и не смог, потому что трус. Он праведно считает, что знает, как для Хэйдзо будет лучше, и даже не пытается подумать о том, что может ошибаться. Потому что ненавидит признавать свои ошибки, стараясь везде и во всем быть идеальным, — это и есть его самый большой грех.       — Прости, друг, — шепчет себе под нос Чайлд на выдохе.       Принять такое решение трудно, но, кажется, выбора у него и правда нет. Он подождет еще немного, понадеявшись на чужую совестливость, и уже потом, если чуда все же не случится, своими руками разрушит их многолетнюю дружбу. Потому что так будет честно.

***

      Хэйдзо намертво игнорирует криминологию и свой диплом, от которого уже голова пухнет до ненормальных размеров. Плевать уже на оценку, если честно, главное, сдать и забыть обо всем. Синобу говорит, что на парах его не отмечают, и ему жуть как чешется стать террористом, чтобы подорвать это учебное заведение вместе с этим мудаком, что вдруг преисполнился понимания и истинного благородства. Пошел бы он на хуй.       Хэйдзо тошнит от одного только упоминания чужого имени, он опасно балансирует на грани собственного отношения к физическому насилию, когда из чужих уст раз за разом слышит: «Господин Каэдэхара такой хороший», — или самое тупое и банальное: «Интересно, у него кто-нибудь есть?» Нихрена у этого мудака нет, ни совести, ни сердца, ни мозгов. Простой еблан со смазливой мордашкой и маской великого и прекрасного. Одним словом, бездушная скотина.       Середина июня — самая настоящая западня. Зачеты кое-как сданы, теперь остались лишь экзамены, а после самое страшное: защита диплома. Хэйдзо так усиленно пыхтит над билетами, что времени и сил на что-то кроме этого совсем не хватает — оно и к лучшему. Но отвлечься пришлось насильственным путем, хотелось ему того или нет.       Напряженно подперев голову рукой, Хэйдзо усиленно выписывает кое-какие сокращенные конспекты, чтобы после сесть и постараться все это дерьмо выучить, но дергается, раздраженно ляпнув ручкой по столу, когда телефон начинает вибрировать из-за входящего звонка. Первая мысль — сбросить, а еще лучше поднять, послать на хер и сбросить, выкинув телефон в окно, чтобы не травил душу желанием послать учебу куда подальше. Но подписанный господином Чайлдом контакт заставляет передумать: он никогда не звонил просто так.       — Да? — Хэйдзо зажимает телефон между ухом и плечом, нисколько не отвлекаясь от своего безусловно занимательного дела.       — Привет, солнышко, — звучит радостное на том конце провода, Хэйдзо аж кривится от переизбытка радости в чужом голосе. — Не отвлекаю?       — Немного. Я тут учиться пытаюсь.       — Ну я много времени твоего не займу, — улыбается господин Чайлд, а после его тон сменяется на более серьезный и тихий. — Он с тобой не разговаривал?       — Кто? — не сразу догоняет Хэйдзо, но как только в голове что-то противно щелкает, он поджимает губы и, тяжело вздохнув, прикрывает глаза, стараясь держать свою вмиг выросшую агрессию под контролем. — Нет, не разговаривал. А должен? — цедит сквозь зубы, сжимая попавшийся под горячую руку листик в ладони.       Чайлд молчит какое-то время, весьма красноречиво хмыкнув, а потом просит выйти его на улицу через минут десять, чтобы посекретничать немного. Хэйдзо хотел было сказать, что нахер ему все это не сдалось, но не успел: Чайлд сбросил вызов. Что ж, выбора ему не оставили, к сожалению, поэтому он быстро переодевается в что-то более приличное, чем изношенные шорты и испачканная чем-то футболка, и с каким-то странным волнением спускается вниз, чтобы выйти на улицу.       Хэйдзо ждет рыжего препода рядом со входом, выискивая глазами «обычный фольксваген», а когда нужная машина подъезжает, получает пришедшее на телефон сообщение, в котором его попросили заглянуть на огонек. Он перебегает дорогу, оглядываясь по сторонам, и садится на переднее сидение, тихо поздоровавшись ради приличия. Господин Чайлд выглядит напряженным, пусть и активно делает вид, что у него все в порядке — кривая улыбка, обманчиво радостные настроение и тембр голоса.       — Как учеба? — начинает издалека Чайлд с мягкой улыбкой.       — Нормально, — дергает шеей Хэйдзо в напряжении. — Давайте сразу к делу.       — Приятно иметь дело с деловыми людьми, — отшучивается Чайлд и выдыхает неровно, чуть поерзав на ровном месте. — В общем, я долго думал, как мне поступить, но пришел к выводу, что правильной стороны здесь нет. Меня в любом случае будет мучать совесть, но так я хотя бы… Постараюсь на что-то повлиять. Наверное.       Хэйдзо весьма впечатляется таким интригующим началом, но напрягается в равной пропорции, не ожидая чего-то хорошего.       — Кадзуха — идиот, — сразу же выносит вердикт Чайлд, сложив руки на бедрах. — А еще ужасный трус, который за свои поступки отвечать не умеет, — усмехается нервно и поворачивается к ничего не понимающему Хэйдзо лицом. — Он соврал тебе. Нашел самый тупой повод, чтобы расстаться, потому что побоялся рассказать тебе правду.       — Не имеет значения, — тихо произносит Хэйдзо, не моргнув и глазом. — Он захотел расстаться — этого более чем достаточно. Остальное меня мало интересует.       И глаза в сторону уводит, словно ему и правда все равно. Смотрит куда-то перед собой, наигранно спокойный и не переживающий на этот счет. Чайлд даже восхищается его актерскому мастерству, пусть и совсем ему не верит.       — Конечно, — улыбается едва ли снисходительно, смотрит на него понимающим взглядом. — Я просто хотел, чтобы ты знал об этом. Чтобы не винил себя.       — Это все? — произносит сдавленно Хэйдзо, тяжело сглотнув.       Чайлд замечает, чувствует его напряжение — челюсти сомкнуты со всей силы, венки на шее едва заметно вздулись, и кожа покраснела то ли от злости, то ли от желания сдержать свои эмоции при постороннем человеке.       — Это все, — подтверждает Чайлд спокойным тоном и улыбается с никому не нужным сочувствием.       В следующий момент он наблюдает за тем, как резко и дерганно Хэйдзо вылетает из машины, хлопнув дверью. Хотелось выбежать, чтобы поймать этого некультурного негодяя и надавать по рукам за такое пренебрежение к его любимой девочке, но лишь усмехается и падает лицом в сложенные на руле руки. Ему почему-то становится стыдно за то, что вот так сдал своего друга с потрохами, но едва ощутимое облегчение старается бороться за свое заслуженное место, и Чайлд пытается убедить себя в том, что поступил правильно.       Хэйдзо хочет убиться о стенку головой, честное слово. Его только немного отпустило, и вот опять оно лезет под руку, отключая всякую возможность адекватно мыслить. Ну вот для чего ему была нужна эта информация? На что там этот рыжий дурак хотел повлиять? Вероятно, он надеялся на то, что Хэйдзо полетит сломя голову бить лицо наглому пиздоболу за гнусное вранье, но вот незадача — ему просто насрать. Соврал и хрен с ним, для Хэйдзо это правда совершенно ничего не меняет. Хотя, если быть честным с собой до конца, это ощущается еще хуже — этому мудаку было проще сказать подобную мерзость, чем честно — хотя бы раз — выложить все, как есть на самом деле. Значит, он ему не доверяет, не считает его достойным своей личной жизни — просто очередное доказательство того, что Хэйдзо для него был обычной игрушкой для развлечений. Не более.       Только на сердце все равно погано становится, как бы сильно он не старался убедить себя в том, что ему все равно. Ему было гораздо проще смириться с фактом измены, правда, а сейчас снова сиди и ной из-за своей никчемности, потому что недостойный и неподходящий. Какое же все-таки блядство.       Хэйдзо ночует с этой мыслью одну ночь, затем вторую и третью, но спокойствия так и не обретает. Голова трещит от ненавистного всем нутром интереса, потому что хочет знать настоящую причину его поступка. Потому что внезапно начинает надеяться, что там не все так страшно, что у них все еще есть шанс. Он словно напрочь забывает о своих сделанных ранее выводах, но все равно старается держаться за них до последнего, не собираясь сдаваться — уже все решено, так и зачем рыпаться? Хотелось бы быть убежденным в этом, но, видно, не судьба. Потому что ему важно понять его мотивы.       Хорошо, Хэйдзо смирился с тем, что ему нужно поговорить с ним. Проблемой стало то, что ни писать, ни звонить он не собирается: слишком много чести вытаскивать придурка из черного списка ради одного разговора. Только и встретиться случайным образом не получается от слова совсем. Хэйдзо на его пары не ходит, на последнюю встречу ради обсуждения защиты дипломов тоже не явился, а в общаге он, кажется, и вовсе не появлялся с того разговора. Словно без вести пропал, честное слово. Они не виделись даже мельком больше двух недель — такой большой после всего, что было срок. И как бы сильно Хэйдзо не отрицал это, поглощенный своей обидой, где-то очень глубоко внутри он понимал, что скучает. Больно принимать этот факт, но Хэйдзо все еще хранит к нему свои теплые чувства, не в состоянии оторвать и выбросить в одно мгновение — это просто невозможно, как ни старайся. И он хочет его увидеть хотя бы на секундочку, даже если будет больно. Ему просто это нужно.       За пару дней до экзамена по криминологии Хэйдзо все же принимает решение сходить на консультацию, чтобы совместить нужное с неприятным и таким колючим. Его обводят пустым взглядом, тут же уводя его в сторону, и как ни в чем не бывало начинают вести беседу о завтрашнем экзамене. Добрый преподаватель решил немного смилостивиться, поэтому выставил некоторым особенно активным ребятам, в которых он нисколько не сомневается, автоматы. И, конечно же, Хэйдзо был среди этих студентов, коим посчастливилось откреститься от предстоящей пытки. Только его это ничуть не обрадовало: он сделал это специально, лишь бы не пересекаться лишний раз. Хэйдзо его за это не обвиняет, потому что на его месте поступил бы точно так же, но легче от этого не становится.       Уверенность в собственном решении почти сразу покидает его, когда консультация подходит к концу. Хэйдзо нервно кусает губы, едва не задыхаясь от тревоги, но все же решается и, отправив друзей ждать за пределы этого кабинета, остается. Дождавшись полного отсутствия лишних ушей и глаз, он медленно втягивает носом воздух, чтобы чуть успокоить расшалившуюся нервную систему, и подходит к впопыхах собирающемуся преподавателю, который до победного делает вид, что ничего не замечает и не понимает.       Это просто смешно. Он и правда трус.       — Кадзуха, — выдыхает негромко Хэйдзо, чувствуя, как внутри все переворачивается вверх дном.       Нелепо замерев всем телом, Кадзуха задерживает дыхание, часто-часто хлопая ресницами, но почти в ту же секунду отмирает и с дурацкой смелостью поднимает на него свой слишком красноречивый взгляд — такой беспокойный.       — Ты соврал мне.       Хэйдзо решает не церемониться — бессмысленная трата времени и нервов. Лучше сразу перейти к делу, чтобы избавить друг друга от лишних вопросов и своего общества.       Кадзуха резко втягивает носом воздух, бегает глазами по его лицу, чуть дернув бровями в попытке нахмуриться. В голове куча вопросов, но ни один из них он произнести не может — все как будто сломалось после его слов.       — Не понимаю о чем ты, — решает идти в отступление, снова возвращаясь к своим вещам, чтобы поскорее сбежать от этого разговора.       — Ты издеваешься, что ли? — цедит сквозь зубы Хэйдзо, раздражаясь буквально по щелчку пальцев. — Неужели я так много от тебя требую? Один раз, — поджимает губы, спотыкаясь о вставший в горле ком, — хотя бы один раз я хочу быть уверен в том, что ты был со мной честен.       Горло сдавливает в болезненном спазме, глаза уже на мокром месте, и Хэйдзо нервно облизывает пересохшие губы, что дрожат без остановки. Кадзуха уводит взгляд в сторону, не имея смелости просто сбежать от него, и упирается руками в край стола, опустив голову вниз.       «…Эта причина так глупа перед твоими стеклянными глазами, я просто… Ты возненавидишь меня еще больше. Уходи».       — Кадзуха, пожалуйста, — Хэйдзо срывается на шепот: он уже готов разреветься. — Или я правда всегда был для тебя пустым местом?       Кадзуха прячет лицо в ладони — дрожит как осиновый лист, он просто не был готов к этому разговору. Потому что искренне был уверен в том, что его никогда не случится.       — Нет, конечно, — произносит едва слышное с кривой улыбкой, больно прикусив дрожащую губу. — Ты никогда им не был.       И поднимает на него свой взгляд, такой искренний в своих сожалениях и мольбе о прощении, потому что не так все должно было закончиться. Потому что не хотел его ранить таким способом. За эти почти три недели Кадзуха по-настоящему сошел с ума: поздно осознал кое-что очень важное, что все это время так усердно не хотело влезать в голову. Он просто не хотел понимать, что впервые в жизни умудрился полюбить кого-то настолько чужого, но в то же время как будто родного, словно они уже много лет знакомы. Кадзуха чувствовал его каждой клеточкой своей теперь уже одинокой души, ему было физически больно от расстояния, от каждой мысли о том, что все закончилось, что они в скором времени разойдутся окончательно. Что больше никогда не будут искать встречи, навсегда забыв друг о друге.       Он так сильно жалеет о том, что упустил шанс сказать ему напоследок самое честное «я и правда люблю тебя, идиот».       — Тогда почему? — Хэйдзо хмурится, часто моргая, чтобы согнать влагу с глаз.       — Я улетаю через пару дней в Снежную, — тараторит на неровном выдохе Кадзуха, не сводя с него обреченного взгляда. — Навсегда. Я не хотел ставить тебя перед выбором. Ты хочешь остаться здесь из-за семьи, друзей, уже… — вздыхает глубоко, подавившись воздухом. — Твое готовое рабочее место. Здесь вся твоя жизнь, я не имел права ее отбирать.       По щекам резко скатываются слезы, но он не пытается их стереть — Хэйдзо хотел, чтобы он был с ним честен. Вот она, его искренность.       Кадзуха видит в его глазах замешательство и непонимание, Хэйдзо дергает уголками губ в истеричном приступе смеха и кривит лицо, уже не пытаясь сдерживать рвущийся наружу плач. Прикрывает ладонью рот, сильно зажмурившись, а после вздыхает глубоко и рвано, опустив уголки губ вниз. Он старается дышать чуть реже, чтобы не задохнуться, Кадзуха разрывается от невыносимого желания подойти и крепко обнять его. Он оказался не готов к его настоящим чувствам — Хэйдзо больно, слишком, и он просто не знает, как решить эту проблему.       — Ты просто… — звучит надломленное хриплым голосом. — Господи-боже, я тебя ненавижу, — Хэйдзо закидывает назад голову, до крови прокусив губу, смеется совсем тихо и так отчаянно, что у Кадзухи желудок сводит. — Тебе все время было плевать на то, чего хочу я. Никогда не спрашивал меня, вообще ни о чем, — произносит шепотом, словно сам для себя. — Вот же… Сука.       — Прости, — на большее Кадзуху не хватает.       Его сейчас стошнит от эмоций. От собственного бессилия и идиотизма. Он обязан был взять на себя ответственность за свою слабину, но переоценил свои невероятные возможности и облажался по крупному.       — Засунь свои извинения себе в задницу, — выплевывает гневно Хэйдзо, скривив лицо в отвращении. — Почему ты просто не сказал мне все с самого начала? Неужели это было так трудно? — едва не срывается на крик, прожигая его оскорбленным взглядом. — Ты изначально не планировал вписывать меня в свою жизнь, поэтому даже не попытался мне намекнуть. Не попытался решить этот вопрос со мной, потому что тебе плевать на мое мнение, на меня, ты просто хотел от меня избавиться, — Хэйдзо глубоко втягивает носом воздух, пытаясь не задохнуться от количества ненависти, что прожигает его тело насквозь. — Поздравляю, Кадзуха, у тебя это получилось.       Лучше бы Хэйдзо не знал всей правды — внутри все сгнило от чужих лживых чувств, ему хочется выпотрошить все внутренности наружу, чтобы перестало крутить, болеть, заставлять разрываться на части от несправедливой потребности в этом человеке. Надежда на что-то хорошее умерла бесследно, Хэйдзо разгрызает себе ладонь в психозе, пытается успокоиться, но не получается. У него, блять, ничего не получается, ни думать, ни дышать, ни прийти в себя, просто ни-че-го.       Оставшийся день он проводит в своей кровати — плевать уже на подготовку к экзаменам. Пустой, выдохшийся, не способный здраво мыслить в самом прямом значении. Хэйдзо бьет себя по голове, потому что упрямое сердце не может смириться с подобным исходом — все еще надеется, — просит вернуться к нему, простить и никуда не отпускать. Это выворачивает душу наизнанку, он хочет удавиться собственными чувствами, чтобы сдох уже наконец: все это надоело до смерти. А утром следующего дня, когда собирается на экзамен, понимает, что окончательно спятил, вновь поддаваясь собственным чувствам.       Хэйдзо отказывается сдавать свою зачетку, чтобы выставить оценку автоматом. Заявляет упрямо, что своими силами сдаст экзамен — не зря же так долго готовился, верно? На смирившийся с его непонятными идеями взгляд преподавателя он не обращает никакого внимания, послушно дожидаясь своей очереди. Ожидание щемит, нервирует до тошноты, но Хэйдзо терпит изо всех сил: это его последний шанс.       Когда в аудитории остаются только они, Хэйдзо на ватных ногах подходит к его столу, держит в руках в зачетку, не собираясь отдавать ее до тех пор, пока не получит ответ на свой вопрос.       — Ничего не хочешь мне сказать?       Хэйдзо пытался договориться с самим собой, но не вышло: сердце настырно требовало хотя бы небольшой попытки, оно все еще теплило надежду на то, что все изменится. И он решил позволить ему исполнить последнюю волю. Потому что где-то там внутри себя верил, надеялся на то, что он действительно был для него важен. Одного «прости» будет достаточно, Хэйдзо обещал себе, что позволит наступить на горло своей гордости ради него, если услышит — даже если не увидит знак, что он хочет что-то исправить — хоть одно необходимое для него слово.       Кадзуха смотрит на него уставшим от отчаяния взглядом, обманчиво спокойный и безучастный ко всему этому дерьму, что не отпускает его уже который день. Опустив взгляд на свои сцепленные руки, что лежат на бедрах, думает над ответом, понимая, что ему дают шанс — так очевидно.       скажи хоть слово, умоляю       Он снова смотрит на него извиняющимся взглядом, поджимает губы и едва заметно машет головой в отрицании. Потому что выбор уже был сделан. Давно.       прости меня       Сердце пропускает удар, второй, Хэйдзо улыбается ему — в последний раз — и протягивает зачетку. Господин Каэдэхара ставит ему высший бал, расписывается быстро и размашисто и протягивает ее обратно, даже не взглянув на него. Хэйдзо уходит, тихо закрыв за собой дверь. Кадзуха глохнет от внезапной тишины в голове, смотрит на стул перед собой и улыбается краешком губ, чувствуя, как по щеке стекает слеза.       Вот теперь у него внутри действительно ничего нет — одно лишь пустое место.