Пустое место

      Если прошлым днем Хэйдзо удалось избежать участи эксплуатации, то сегодня нет. Вставать в восемь утра не хотелось от слова совсем, особенно после того, как полночи пропиздел со Скарамуччей, у которого рот никак не затыкался. Ночью время становится особенным, а воздух наполняется чем-то очень незаконным, и каждое слово, каждая нелепая шутка становятся до безобразия смешными. Вот Хэйдзо и задыхался от смеха с каждого неровного вздоха друга, что пытался его заткнуть, пусть и сам угорал не меньше.       Хорошее настроение стало для него такой редкостью, что ощущать на себе легкость — дело непривычное. Ему внезапно стало все равно на ранний подъем, на то, что снова нужно куда-то ехать, чтобы после часами ходить туда-сюда и слушать какую-нибудь нудную лекцию гида. Скар и Синобу рядом, веселят его своими глупыми шутками и щекоткой — за бока и живот, изверги! — так что ничего более ему в жизни уже как будто и не нужно.       Хэйдзо игнорировал недовольные лица одногруппников, что полночи проторчали в клубе, игнорировал не замечающего его самого Кадзуху, не желая портить себе настроение. Пошел на хер этот придурок, ну правда, у Хэйдзо и без него эта поездка пройдет хорошо, чтобы не жалеть о зря просранном времени, которого, кстати, было не так уж и много. Завтра вечером они уезжают обратно в Инадзуму, поэтому Синобу предложила провести время с пользой напоследок, чтобы после вернуться в общагу и понемногу начинать готовиться к экзаменам. И кто Хэйдзо и Скарамучча такие, чтобы отказываться от такого блаженства? Правильно, никто.       Ехали до деревни они меньше, чем собирались. И то ли это виновата дотошность Чайлда, который миллион раз перепроверил наличие всех и каждого, то ли просто студенты организоваться никак не могли, поэтому все это сборище и затянулось. Как только они проехали чащу леса, Хэйдзо едва успел прикрыть рот, чтобы язык не прикусить из-за подскакивающего автобуса, что по неровной дороге ехал: деревня оказалась почти волшебной. Необычной красоты деревья, даже во всю цветущая сакура раскидывала свои розовые лепестки, и Хэйдзо вдруг захотелось вылезти из этого душного автобуса, чтобы стать под этот словно душ из лепестков, поймать дзен, закрыть глаза и вдыхать приятный аромат этих самых лепестков. Глаза тут же зацепились за древние статуи лис, святилища с подношениями местных жителей, украшенные разнообразными артефактами. И это тоже было красиво: Хэйдзо не любитель подобного антуража, но что-то в этом все-таки есть. Для человека, всю жизнь прожившего в городе, окунуться в подобную старинную атмосферу было чем-то лечебным.       В деревне пахло цветами. Да, это немного странно, но вполне очевидно: так много цветущих деревьев, больших кустов, в которых легко можно было спрятаться даже такой шпале, как Чайлд, и огромного количества разнообразных цветов, клумб, за которыми ухаживали с особой любовью. Вся эта деревня словно дышала, и было видно, что жители с большим трепетом относятся к этому особенному месту. Хэйдзо хотелось присесть на лавочку, подышать действительно свежим воздухом, чтобы исцелить свою дурную голову от гнусных мыслей, а после подойти к речке, что была чище воды из-под крана — фильтры в общежитии никто не ставит, да, — и окунуться в нее лицом, понадеявшись, что никакая рыба не зарядит своим хвостом нарушителю ее спокойствия.       Как бы там Хэйдзо не паниковал по поводу того, что все это будет скучно и до ужаса нудно, все оказалось совершенно наоборот. Слушать историю этого волшебного места было интересно, уши впитывали каждое произнесенное гидом слово. Деревня была окружена двумя лесами, один из которых, по словам рассказчика, был невероятно красив в темное время суток. Из-за особенности почвы, этот лес всегда освещали цветы, что в темноте сияли словно маленькие голубые фонарики. А протекающая в нем речка только добавляла красоты этой атмосфере. Хэйдзо хотелось отбиться от их большой стаи, чтобы спрятаться в каком-нибудь кустике и после, с наступлением темноты, сходить в этот лес и своими глазами увидеть эту описанную красоту. Он был уверен в том, что увиденное его бы не разочаровало.       Следующей остановкой стал храм Наруками. Подниматься было... Тяжело. Очень. Но красота этого места каким-то образом сумела сгладить усталость бедных ног, и Хэйдзо всю дорогу рта закрыть не мог: бесконечное количество алых ворот тории, сопровождавшие весь их подъем в гору, высаженные повсюду сакуры, цветы, милые статуи животных, именуемых тануки, и еще небольшое количество святилищ. В сам храм у них зайти не вышло: вход был разрешен исключительно священнослужителям, но зато у них получилось попасть в Хайдэн, чтобы помолиться священной лисице-кицуне. Желающих было много, поэтому пришлось отстоять приличную такую очередь, но Хэйдзо даже не пикнул, послушно дожидаясь нужного момента. Не то чтобы он в подобное верил, но оставить у нее свою маленькую просьбу на счастливое будущее все же хотелось.       День прошел довольно быстро и красочно. Хэйдзо впечатлений хватило на всю жизнь, и это почему-то радовало — странно, но зато он остался довольным. Вечер же обещал пройти еще интереснее: поход в какой-то местный клуб, что находился на другом конце этого небольшого в сравнении с Инадзумой городка, до которого добираться было минут двадцать на такси. Хэйдзо был очень рад выбраться сегодня еще куда-нибудь, но без «родительского контроля», поэтому расщедрился и на такси, и на первые пару коктейлей для своих любимых бро. Последние деньги вбухает в этот вечер, но жизнь одна, поэтому не нужно чего-то бояться. Нужно кайфовать.       Несмотря на подозрительный вид снаружи, внутри этого клуба оказалось довольно неплохо. Ни дряхлых полов и мебели, ни доисторической аппаратуры — все имело достаточно приличный вид и как будто новое состояние, словно только-только сделали ремонт. Людей было довольно много, спасибо яйцам, что ни одного знакомого: это вызвало бы кучу проблем, на самом-то деле. Как минимум потому, что и Хэйдзо, и Скар, когда напьются, начинают творить всякую дичь, пусть и в разных сферах деятельности, но с одинаковой силой. Хотелось не думать о том, что после данной поездки по универу пойдет новый слух о том, что кто-то кого-то пытался закадрить или носом в стенку впечатать, а просто напиться и по-человечески потанцевать среди плотной толпы таких же отдыхающих людей.       Навернув несколько шотов, Хэйдзо машет ребятам рукой и с чистой совестью сваливает на танцпол, чтобы влиться в мешанину пьяных и не очень тел. Музыка была довольно приятная, пусть и чересчур громкая: давила на уши будь здоров. Только Хэйдзо это ничуть не мешало, даже наоборот помогало, потому что мысли всякие глупые в голову лезли, а перебить их было нечем. Теперь вот есть чем — он доволен.       Спустя полчаса, несколько неприятных столкновений телами, пока пытался выбраться из толпы обратно к своим друзьям, и пары крепких коктейлей, Хэйдзо окончательно расслабился. К нему уже пару раз попытался подкатить какой-то смазливый парень, совсем ненавязчиво, но довольно убого, и он просто делал вид, что ничего не видит, не слышит и не понимает. Потому, собственно, и свалил обратно, чтобы эта липучка потерялась в толпе и не пыталась снова его донимать. А то руки начинают уже чесаться от желания навалять этому прилипале — во всем виноват алкоголь.       — Я та-а-ак не хочу готовиться к экзаменам, — ноет Синобу, страдальчески заломив брови. — Это какой-то кошмар.       — Ладно экзамены, — хмыкает Скарамучча, потягивая свою текилу. — Че вот после выпуска делать?       — Ты же говорил, что пойдешь в магистратуру, — хмурится в непонимании Хэйдзо, подпирая голову рукой: тяжелая.       — Да ну ее нахер, — хмурится Скар, с силой поставив свой бокал на стол. — Столько лет тратить на учебу — хуйня идея, мне не вставляет.       — А пошли со мной, — Хэйдзо улыбается пьяно, легко толкнув его в плечо. — Мне нужна будет помощница.       Контраргументом, то есть категоричным отказом, стал вытянутый средний палец, хозяин которого даже не удостоил своего собеседника взглядом. Хэйдзо на это лишь фыркнул и обхватил ладонью чужой палец, встретив полное сопротивление: Скар тут же попытался — успешно — вытащить свое добро из чужой хватки.       — Кук, пойдем танцевать, — поднимается со своего места Хэйдзо и, вцепившись в руку подруги, тянет ее на себя.       — Не-е-е, — вяло сопротивляется Синобу, пытаясь вырваться из чужих рук. — Ты же знаешь, я такой себе танцор.       — Как будто я лучше, — улыбается Хэйдзо, потряхивая ее руку из стороны в сторону. — Здесь всем глубоко насрано на то, как ты танцуешь.       — Вот говнюк, — выдыхает с мягкой улыбкой, но послушно поднимается и, скинув с себя джинсовку, следует за другом.       Скар провожает их счастливым взглядом, благодаря вселенную за то, что на него никто не давал никаких надежд. Он бы просто не пережил эту трагедию, если бы его тоже заставили пойти двигать своими конечностями в такт клубной музыке. Посидеть в полном одиночестве — вот лучшая перспектива хорошего времяпрепровождения. Скарамучча более чем счастлив.       Хэйдзо крутил и вертел Синобу в разные стороны, смеялся едва ли до потери сознания, когда она пыталась не упасть, хватаясь за него руками, которыми после обязательно пиздила по спине или плечам. А когда внезапно заиграл медляк, Хэйдзо, как истинный джентльмен, пригласил эту актрису, что в наигранном смущении отмахнулась от него элегантным жестом, на медленный танец. Обнял ее за талию и уложил подбородок ей на плечо, прокряхтев от моментального захвата шеи, что почти сразу же ослабили. Они оба чуть не заснули за эти почти четыре минуты, но зато приободрились сразу же, когда начал играть какой-то стремный дабстеп. А это значило, что в целом можно было свалить обратно к одинокому Скарамучче.       — Вы такие клоуны, — улыбается счастливым говнюком Скар, расплываясь лужицей на диванчике. — Я снял, как вы убого танцуете.       — Да пожалуйста, — вздыхает довольно Куки, плюхнувшись на свое место. — Можешь даже в инсту выложить и меня отметить. Мне нечего стыдиться.       — Чтобы твои пассии увидели, насколько ты пластичная, да? — хмыкает Скар, глядя в свой телефон.       — У меня нет пассий, — парирует Синобу, хватаясь за свой стакан.       — Ай пиздеж, — косится на врушку-свинюшку Скар, гаденько улыбаясь.       — За-ва-лись, — акцентирует каждый слог, многозначительно приподняв брови.       Любит же этот вредитель на больное надавить. Влепить бы ему по шапке, чтобы не расслаблялся и за языком следил даже в нетрезвом виде, но Синобу та-а-ак лень распускать сейчас руки, поэтому экзекуцию решает оставить на более подходящий случай.       Выпить, сходить покурить и после свалить дальше танцевать — план на сегодняшний вечер. Хэйдзо пил не так уж и много, делал перерывы на танцульки и свежий воздух, что отрезвлял будь здоров, поэтому не сказал бы, что напился до свинячьего визга. Но для того, чтобы покрутиться вокруг зацепившегося за него взглядом парня — симпатичного, стоит сказать, как раз в его вкусе, — много и не нужно было. Уже третий по счету трек по звучанию и смыслу навевал определенные мысли и атмосферу, поэтому Хэйдзо подрубил свою харизму и сексуальность на полную, не собираясь чего-то там стесняться. Девушки крутят бедрами под медленный бит, Хэйдзо тоже от них не отстает, посматривает только иногда на того самого парнишу, хитро улыбаясь, и с явным намеком плавно подбирается поближе к нему, чтобы перестал ломаться и набрался смелости подойти.       Изначально в планах такого не было. Честно. Просто грустно это как-то все получается. Его игнорируют, ничего не объясняют и не расставляют границ, чтобы прояснить уровень взаимоотношений. Хэйдзо не хочется ломать себе голову за них двоих, поэтому решает, что пора как-то закругляться, пока окончательно голову и сердце не потерял. Ему хочется быть любимым, и если Кадзуха не способен подарить ему что-то кроме эмоциональных качелей, Хэйдзо держаться за него не намерен. Ему уже надоело отрывать лепестки ромашек, вечно гадая.       А парень-то не промах оказался. Хэйдзо даже понять ничего не успел, когда рядом с ним начало тереться чье-то тело. Это было странно и ощущалось как-то неправильно, если честно, но он закрыл на это глаза и сверху болтом огромным припечатал, спустив всех собак на то, что у него все еще болит сердце из-за другого человека. Нужно перетерпеть сначала, а потом пойдет как по маслу. Ни любви, ни нежности, но хотя бы снять кого-то на одну ночь проблемой больше не будет.       Глаза в глаза, улыбка к хитрому взгляду с очевидным намеком, после — спина к груди, чужие руки на бедрах и ненавязчивые поглаживания, чтобы не спугнуть и не торопить события. Хэйдзо такое, пожалуй, даже нравится. Приятно, когда прелюдия длится не три секунды. Только вся эта атмосфера разбивается на мелкие кусочки, когда он чувствует чужую заминку, когда открывает глаза, оборачивается и видит этого придурка, которого здесь не должно быть и в помине. Хэйдзо читает по его губам: «Я украду его на пару минут», — и кривится в недоумении, потому что его хватают за руку и насильно тащат к запасному выходу, который, по всем законам этого, мать его, жанра, оказался открыт.       — Какого хрена? — ругается на него Хэйдзо, вырывая свою руку из чужой хватки.       Прожигает недовольным взглядом в ответ на такой же недовольный вид чужого лица, и ожидает ответа на такую вольность.       — Какого хрена что? — цедят сквозь зубы.       Кадзуха выглядит жутко недовольным, раздраженным и даже злым, но Хэйдзо настолько наплевать на это, что сил никаких не хватает. Хочется вмазать по этой смазливой мордашке со всей силы, а потом еще и между ног разочек зарядить, чтобы пополам согнулся и не смел так больше делать.       — Какого хрена ты себе позволяешь, вот что, — злобно шипит Хэйдзо, потирая запястье, за которое его тащили.       Кадзуха молча обводит его взглядом и фыркает, на секунду повернув голову в сторону, а после снова смотрит на него из-под ресниц, прикусив изнутри щеку.       — Ты вытащил меня сюда для того, чтобы в молчанку поиграть? — Хэйдзо чувствует, как уровень его агрессии поднимается все выше и выше с каждой секундой. — Мне и без того хватает твоих показательных выступлений.       — Показательных выступлений? — хмыкает Кадзуха, спрятав руки в карманы штанов.       Хэйдзо улыбается наигранно, тут же принимая свой первоначальный раздраженный вид, и собирается уже свалить обратно, чтобы забрать ребят и вернуться обратно в гостиницу. Но тихое:       — Нужно поговорить, — заставляет замереть на месте и улыбнуться нервозно, обернуться, чтобы с издевательским неверием взглянуть этому человеку в лицо.       — Что, наигрался в молчанку? — хмыкает Хэйдзо, приподняв брови. — Слышишь, боженька, на меня снизошло благословение самого Каэдэхары Кадзухи, — и голову назад закидывает, улыбаясь словно умалишенный.       В ответ на этот театр одного актера он слышит усталый вздох и едва сдерживается, чтобы не послать этого мудака куда подальше. Хочется побыть мстительным гондоном, чтобы точно так же проигнорировать это тупое: «Надо поговорить», — и свалить по своим делам. Чтобы понял, каково это, когда на все попытки выяснить хоть что-то его шлют молчанием.       — Ты закончил? — выдыхают раздраженно.       — Я даже не начинал, — плюется ядом Хэйдзо, поджав губы. — Нам нечего обсуждать. Мне и без твоих слов уже все ясно.       Снова разворачивается, чтобы уйти, потому что не хочет слушать и слышать его оправданий, не хочет в очередной раз расплываться тупой лужей под его убеждениями, но его хватают за запястье и почти грубо толкают назад, тащат к скамейке, что стоит неподалеку от выхода.       — Какого, блять, хрена ты себе позволяешь? — Хэйдзо вновь выдергивает свою руку из его хватки, раздражаясь до невозможности.       Он чувствует, как растущий с каждой секундой гнев лавой растекается по венам, у него начинают подрагивать руки от навязчивого желания вмазать этому придурку по лицу просто для того, чтобы снизить градус своей агрессии.       — Сядь и послушай меня, пожалуйста, — Кадзуха кладет свои ладони ему на плечи, давит вниз, чтобы усадить его на скамейку.       Но Хэйдзо бьет его по рукам и шипит сквозь зубы:       — Убери от меня свои руки.       Смотрит на него глазами, полными искренней ненависти к тому, что этот мудак исполняет. Дыхание сбивается так, что еще чуть-чуть и он упадет в обморок от переизбытка кислорода, но поделать со своей злостью ничего не может.       — Ты молчишь неделями, не проявляешь ко мне никакого интереса, игнорируешь каждый раз, когда возникают какие-то проблемы, а сейчас появляешься из ниоткуда, стоит только мне попробовать забить на тебя огромный болт, и утаскиваешь куда-то, словно я твоя игрушка. Не пойти бы тебе на хуй?       — А сейчас я что, по-твоему, хочу сделать? — звучит почти ровно, даже капельки раздражения в его голосе не слышно. — Я вытащил тебя сюда, чтобы поговорить.       — Поздно, — нервно усмехается Хэйдзо, разводя руками в стороны. — Поезд ушел, нужно было раньше думать.       Кадзуха резко втягивает носом воздух, прикрыв глаза всего на секунду, но молча проглатывает этот истеричный выпад, чтобы ничего не испортить. Хотя казалось бы, да?       — Хорошо, я перейду сразу к делу, — дергает плечом бездумно. — Ты придумал этот убогий план со своим другом, чтобы заставить меня ревновать. Но я ни в жизнь не поверю, что ты, с твоими-то мозгами, искренне надеялся на то, что эта хрень сработает.       — А знаешь почему я опустился до подобного? — приподнимает брови Хэйдзо, грызя изнутри щеку. — Потому что ты, — больно тыкает ему пальцем в грудь, — не оставил мне другого выбора. Я думал, что хотя бы так ты поймешь, что мой мир вокруг тебя не вертится, и сделаешь хоть что-нибудь. Но, видимо, я сам себе все придумал, раз уж даже это не возымело на тебя никакого эффекта.       — Не возымело? — выгибает брови Кадзуха от наплывшего одной волной негодования. — Ты издеваешься, что ли? А последний вечер тебе ни о чем не сказал, нет? Или ты настолько не соображаешь?       — Я-то, в отличие от некоторых мудочесов, соображаю, но плевать я хотел на тебя и твои загоны, ясно? Ты вот здесь мне сидишь со своими приколами, — обхватывает шею двумя пальцами. — Я не обязан бегать за тобой долбанной псиной ради того, чтобы вытянуть из Его Высочества хоть слово! — повышает голос Хэйдзо, едва не подпрыгивая на месте от злости.       Кадзуха вздыхает почти обреченно, едва заметно покрутив головой. Ему нечем крыть эти обоснованные обвинения, но признавать свои ошибки ему пиздец как сильно не хочется, поэтому нужно уводить эту тему в другое русло.       — Хорошо, — кивает смиренно и смотрит на него так, что Хэйдзо сразу улавливает нотки чужой сдержанности. — Раз уж тебе так интересно, с самого начала я понял, что ты просто решил надо мной поиздеваться. Мне сложно было поверить в то, как после всего того, что между нами произошло, ты внезапно начал крутить роман со своим другом. Это просто нелепо. Я думал: наиграется и успокоится, но потом понял, что переоценил свою уверенность, — Кадзуха медленно подходит к нему почти вплотную, наблюдая за тем, как Хэйдзо понемногу отходит назад. — Меня наизнанку выворачивало от того, что этот твой друг к тебе прикасается не так, как нужно, меня бесило то, что вы все чаще стали попадаться мне на глаза, чем пробили мою сдержанность насовсем. Меня до сих пор раздражает тот факт, что этот идиотский план работает, пусть и не так, как было нужно.       Хэйдзо падает на скамейку, больно ударившись копчиком, и шипит сквозь зубы, на секунду зажмурившись. Он не понимает зачем, как и почему это давление на него сработало, потому что не трус, потому что бояться Кадзуху не видит смысла. Вся привилегия несправедливо обиженного человека принадлежит ему, он здесь хозяин положения, и Хэйдзо не понимает, почему снова начинает чувствовать каплю вины за то, что попытался вывести этого человека на эмоции. Кадзуха это заслужил, он обязан был прийти к нему с извинениями и все объяснить, но в итоге все получается совершенно иначе.       — Мне плевать, — произносит первое, что приходит в голову, и глаз в пол не опускает, чтобы не позволить опустить себя еще ниже. — Ты сам в этом виноват.       — Господи-боже, — психует Кадзуха, закинув голову назад всего на секунду. — В чем я виноват? В том, что не бегал за тобой? Если тебя так волновало мое поведение, почему ты просто не спросил меня об этом? Ты всего один раз попытался узнать, что со мной происходит, но извини, что я такой мудак, который прогнал тебя лишь потому, что не хотел на тебе срываться из-за собственных дурных мыслей!       — Ты игнорировал меня каждый блядский раз! — Хэйдзо подскакивает на ноги, возмущаясь такому тупому наезду. — Делал вид, что нихрена у нас не было и даже быть не может. Чтоб ты знал, козел, я ненавижу навязываться. Если бы ты хоть каплю интереса ко мне проявил за тот месяц, что держал меня без хотя бы минимального внимания, я бы что-нибудь сделал. Но тебе было плевать, ты конченый идиот с биполяркой, я просто не знаю, как к тебе подступиться, чтобы не огрести по шапке за то, что пытаюсь влезть туда, где мне места нет, — машет руками в разные стороны, чувствует, как подступает противный ком в горле, что уже мешает ему говорить. — Я просто боюсь, что ты разозлишься и пошлешь меня куда подальше.       И в ответ на всю эту исповедь Кадзуха продолжает молчать. Хэйдзо понимает, что даже сейчас, когда вываливаются все недосказанности, он не хочет быть с ним честным до самого конца. Понимает, но верить в это не хочет, потому что знает, что все может сложиться совершенно иначе, если Кадзуха все же перестанет ломаться и скажет, наконец, всю правду. Это молчание буквально убивает его изнутри, Хэйдзо чувствует тупое отчаяние, злость и тревогу, и этот коктейль вмазывает не хуже тех, что он вливал в себя весь этот вечер.       — Просто скажи уже, что я тебе безразличен, и не морочь мне голову, — голос срывается, и Хэйдзо просто опускает руки, с мольбой глядя в напряженное лицо напротив.       Кадзуха взрывается про себя гнусными ругательствами, тяжело сглотнув вставший поперек горла ком. Безразличен? То есть все эти редкие моменты близости, что у них были, — безразличие?       — Вот как ты все это видишь, значит, — произносит совсем тихо, но с довольно заметной ноткой обиды в голосе. — Думаешь, я подпустил бы тебя к себе так близко, если бы ты был мне безразличен? — хмурится.       — Так ты и не подпускаешь, — хмыкает Хэйдзо словно от отчаяния и голову назад закидывает всего на мгновение, после сжав пальцами переносицу. — Если бы я хоть что-то для тебя значил, ты бы не динамил меня так долго.       — У меня были на то причины, — цедит сквозь зубы Кадзуха, потому что злится, но срываться не хочет. — К тому же, мы не настолько близки, чтобы я мог рассказывать тебе все подробности своей жизни, — видит, как Хэйдзо грустно улыбается, опустив глаза в пол. — Еще не так много времени прошло, но я стараюсь.       Хэйдзо кивает для приличия, поджав губы, но в голове уже настолько все сложилось, что слушать его совсем не хочется. Он не может ему поверить, пусть и очень хочется — нравится, — понимает, что пора со всем этим уже заканчивать, пока не стало еще хуже. Симпатия — дело такое, пройдет быстро, оставив после себя лишь неприятный осадок, поэтому нужно сворачиваться, пока не стало хуже. Еще одной неудачной большой любви, пусть и громко сказано, он не переживет.       — Знаешь, — вздыхает Хэйдзо, уводя взгляд в сторону, — я хотел бы тебе поверить, но я уже устал. У меня голова постоянно взрывается от всех этих мыслей. Прости, я думаю, что... — ковыряет носком кроссовка асфальт, нервно кусая губы.       — Подожди меня здесь, — перебивает его Кадзуха тоном, не терпящим возражений.       И уходит обратно в клуб, хлопнув дверьми. Хэйдзо пялится на эту дверь в полнейшем недоумении, нахмурившись, и пытается сообразить, что это такое сейчас было. Куда это он свалил? Хочет попросить нож, чтобы прирезать в темном переулке? Нет, Хэйдзо, конечно, в это не верит, но а вдруг? Кто ж знает, на что способен этот господин злющий Каэдэхара?       Кадзуха возвращается ровно через две минуты, со своей маленькой сумкой, которую перекинул через плечо, и ветровкой Хэйдзо, которую тут же впихивает ему в руки. Пыхтит так злостно, что даже смешно становится, жаль только, что веселиться Хэйдзо совсем не хочется. Кадзуха бурчит тихое: «Идем», — и идет в сторону выхода из этого дворика, не оглядываясь. И делать как будто нечего, хотя все же нет, есть что, но Хэйдзо почему-то становится интересно, что все это значит, поэтому послушно следует за ним, пусть и очень хотелось устроить какую-нибудь подлянку, сбежав к друзьям.       Когда они выходят на главную улицу, Хэйдзо становится немного не по себе: не знает, чего ожидать, куда они вообще идут и что этот придурок задумал. Логично было бы спросить, но Кадзуха всем своим телом и видом дает знать, что он сейчас ужасно зол, поэтому с вопросами нужно подождать. Спустя пару минут молчаливого путешествия, Хэйдзо замечает дорожный знак, обозначающий стоянку такси, и хмурится в непонимании, собираясь все же узнать, что тут происходит, но Кадзуха вдруг останавливается, оборачивается, предварительно осмотрев несколько машин — зачем-то, — и почти вплотную подходит к нему, глядя глаза в глаза.       — Что ты придумал? — спрашивает Хэйдзо, сглотнув от волнения.       — Ты говоришь, что ты мне безразличен, — тихо произносит Кадзуха, не отводя взгляд. — Прямо сейчас я даю тебе выбор: если ты действительно хочешь вот так все закончить, ты можешь уехать обратно в гостиницу, и мы обо всем забудем.       От этих слов у Хэйдзо сердце внезапно простреливает острой болью, и он давится воздухом, пытается не подавать вида, что ему больно. Потому что это, блять, совсем не то, чего ему хочется.       — А второй вариант? — спрашивает хрипло, прокашлявшись: голос подводит.       — Второй вариант: мы едем в другую гостиницу, я снимаю номер и после доказываю тебе, что ты ошибаешься на мой счет. Что ты мне действительно нравишься, — шепчет Кадзуха, бездумно вцепившись пальцами в чужую ветровку.       Хэйдзо жмурится, машет головой едва заметно, потому что эти слова буквально выбивают из него всю душу, и улыбается нервно, шмыгнув носом. Кусает дрожащие губы, чтобы не разныться, и лицо в ладонях прячет, трет пальцами глаза. Это все как-то... Слишком.       Кадзуха подходит к стоящей рядом с ними машине, открывает двери и терпеливо ждет его решения, не отрывая взгляда. Хэйдзо сглатывает от прошибающей все тело и разум тревоги, ломается, потому что не знает, как ему нужно сейчас поступить. Он чувствует, что лучше было бы отказаться, отпустить сквозь боль и слезы, чтобы после не мучить себя проблемами, которые обязательно будут преследовать их, но... Понимает, что уже не может заставить себя отказаться от этого человека. Кадзуха притягивает его к себе каким-то магнитом, заставляет постоянно думать лишь о себе, чтобы только он и никто другой, и Хэйдзо просто сдается. Это невыносимо.       Плюнув на все «против», Хэйдзо подходит к нему и садится в машину, даже не взглянув на него. Плевать уже на этот разум, который просит покоя, который постоянно говорит ему о том, что все это добром точно не кончится. Хэйдзо хочет быть счастливым хотя бы самую малость, хотя бы, блять, сейчас, когда так много говна в жизни произошло, и спрятаться от этого никак не получается. А с тем, что будет после, он будет разбираться потом. Плевать сейчас абсолютно на все, кроме него.       Вся дорога до гостинцы сопровождалась полным молчанием. Кадзуха пусть и делал вид, что он во всем уверен, что он совсем не волнуется, что ему, в конце концов, наплевать, все равно заметно нервничал. Резкие движения, сбитое дыхание и напряженное лицо с головой выдавали его волнение, и Хэйдзо почему-то это успокаивало. Потому что не камень, потому что он правда что-то чувствует, пусть и пытается все это скрыть за своей повседневной маской уверенного в себе человека.       Они молчат даже тогда, когда поднимаются на лифте в номер, молчат, когда Кадзуха открывает дверь и пропускает Хэйдзо вперед, когда закрывает дверь и сразу же, не размениваясь на какие-то слова, притягивает его к себе за куртку, впечатывает в стенку и целует с каким-то отчаянием. Хэйдзо стонет от боли, потому что головой ударился, но забывает об этом в тот же момент. Хватается за него руками, отвечая на его поцелуи, и едва с ног не валится, чуть проезжаясь затылком по стене вниз. Его подхватывают за талию одной рукой, чтобы не упал, другой с жадностью гладят шею, давят большим пальцем, чтобы управлять положением его головы. Кадзуха почти больно кусается, оттягивает его губы, толкается языком внутрь, чтобы прикоснуться к чужому, и даже воздуха вдохнуть не дает, занимает все его внимание, тело и душу собой.       Хэйдзо задыхается.       Кадзуха стаскивает с него куртку, расстегивает рубашку и, поменяв их местами, толкает в сторону кровати, не отрываясь от его губ ни на секунду. Валит на кровать с какой-то осторожностью, придержав за голову, устраивается между его ног и все же отстраняется, чтобы вдохнуть воздуха и после стянуть с себя, слава богу, расстегнутую рубашку, оставшись лишь в черном гольфе.       Хэйдзо закидывает голову, вжимаясь макушкой в матрас, и хватает ртом воздух, сильно зажмурившись. Его словно током бьют, настолько остро это все ощущается. Кадзуха кусает его за шею, пока расстегивает его ремень и пуговицу с ширинкой штанов, целует линию подбородка, плавно перемещаясь к скуле, а после возвращается к губам и снова забирает весь его воздух себе, заставляет дышать собой. Хэйдзо стонет совсем тихо, выгибаясь ему на встречу, и хватает его за волосы, чтобы не потеряться в том, как ему резко становится хорошо. Когда Кадзуха вновь отстраняется, задерживает дыхание: он стягивает с себя верхнюю одежду, откинув ее куда-то в сторону, наклоняется, чтобы поцеловать его в живот, и стягивает с него штаны. Он сглатывает от волнения, покрываясь мурашками от этой почти обнаженности, и ноги шире раздвигает, подползая повыше, чтобы с ногами забраться на кровать и дать ему чуть больше места.       — Сними, — произносит сдавлено Кадзуха, едва не задыхаясь.       Хэйдзо послушно приподнимается, чтобы стянуть с себя рубашку, и, откинув ее в сторону, обратно падает на спину, глубоко вздыхая, когда Кадзуха вновь накрывает его тело своим, прижавшись губами к его губам. Он гладит его бедро с нажимом, жадно сжимая кожу пальцами, и близко-близко вжимается в него своим возбуждением, чуть потираясь. Хэйдзо стонет, едва ли дернув его за волосы, и толкается ему на встречу, а после толкает его в грудь, чтобы отстраниться, и меняет их местами, усаживаясь сверху. Кадзуха улыбается краешком губ, послушно расслабляясь под ним, и голову откидывает, прикрыв глаза, когда его целуют в чувствительную шею и спускаются ниже, прикусив кожу над ключицей. Хэйдзо отстраняется, чтобы стянуть с него джинсы, снова садится на него и склоняется, чтобы с силой прижаться к его губам, и трется уже вставшим членом об его, срывая тихий стон.       Кадзуха обнимает его за плечи, отвечает на поцелуй с эгоистичной жадностью, спускается руками вниз по спине, чтобы просунуть ладони под резинку нижнего белья и легко царапнуть кожу ягодиц. Он улыбается, когда Хэйдзо выгибается в спине, подаваясь назад к его рукам, когда тихо стонет, когда отстраняется, чтобы выпрямиться и откинуть голову назад. Потому что Кадзуха садится и жмется губами к его шее, кусается, втягивая кожу в рот, спускается к груди, чтобы прикусить, а после, проведя языком по укусу, поцеловать.       — Это и есть твое доказательство? — произносит хрипло на выдохе Хэйдзо, отклоняясь назад, чтобы Кадзуха мог спуститься чуть ниже.       В ответ он слышит лишь тихий смех и вздыхает громко от неожиданности, когда его как куклу укладывают обратно на спину. Кадзуха ведет губами от его груди вниз, прикусывает тазовую косточку и мягко прижимается губами к его члену через ткань белья, улыбнувшись тому, как подаются его бедра к нему на встречу. Он оставляет пару укусов на бедрах, постоянно поглаживая их кожу своими ладонями, а после выпрямляется и, поймав на себе поплывший взгляд, поддевает пальцами резинку белья, чтобы медленно стянуть его вниз, наблюдая за тем, как покрывается все его тело мурашками, выгибаясь. Хэйдзо смущенно сдвигает бедра, тут же прикрываясь руками, и поворачивает голову в сторону, сильно зажмурившись. Он так давно не обнажался перед кем-то, что уже и забыл, каково это.       Почувствовав на коленях чужие руки, он задерживает дыхание, борясь с собственным стеснением, и после выдыхает, когда Кадзуха аккуратно — почти осторожно — разводит его ноги в стороны, когда мягко хватает его за запястья и, снова устроившись между его ног, поднимает его руки вверх, оставив легкий поцелуй на щеке. Хэйдзо сжимает его бока ногами, дрожит весь то ли от нетерпения, то ли от того, что непомерно стыдно за свою наготу, но потихоньку начинает расслабляться, обхватив его лицо ладонями, когда Кадзуха вновь целует его губы.       В его прикосновениях столько осторожности и нежности, Хэйдзо совсем забывает о том, что еще пару минут назад Кадзуха мог взорваться словно бомба от любого неосторожного слова. Его словно подменили, оставили вот эту его ласковую сторону, которая ни за что не причинит ему вреда и боли. И это до мурашек и слез приятно, Хэйдзо давно не ощущал этой теплоты, чувства важности для кого-то, кто может значить для него многое.       — Подожди секунду, — горячо шепчут на самое ухо, поцеловав в висок напоследок.       Кадзуха поднимается с кровати, чтобы найти свою сумку и достать из нее все необходимое для их общей безопасности. Хэйдзо смотрит на него с немым вопросом, выражая полное смятение от того, что все это время он таскал в своей сумке смазку и презервативы — волшебная сумка какая-то, — но в ответ получает лишь легкую улыбку и совсем уже невинный поцелуй в щеку, когда Кадзуха, стянув с себя всю оставшуюся одежду, обратно забирается на кровать.       — Предусмотрительный, — поясняет на всякий случай, снова захватывая своими губами его шею.       — Я так и... — Хэйдзо стонет совсем тихо в поджатые губы, зарываясь ладонью в его волосы. — Так и понял.       — Ты же сам сказал мне, что не хочешь жалеть о потраченном времени, — выдыхает ему в шею и отстраняется, выпрямляясь, чтобы взять в руки смазку.       — Ты о том, как уламывал меня на эту поездку? — тяжело сглатывает Хэйдзо, начиная немного паниковать.       У него действительно давно никого не было.       Кадзуха мычит в согласии, выливая себе на пальцы лубрикант, и ловит его взволнованный взгляд на себе. Моргает пару раз и улыбается краешком губ, склоняется над ним, упираясь свободной рукой в матрас, чтобы отвлечь его от неприятных ощущений поцелуем. Хэйдзо от нервозности обнимает его за шею, царапает ногтями плечи, жмурится, когда чувствует первое прикосновение его пальцев к самому сокровенному. Когда Кадзуха проталкивает первый палец, он все же отстраняется и откидывает назад голову, вжимаясь макушкой в матрас, шипит сквозь зубы от дискомфорта. Но его внимание переключается на мягкие прикосновения чужих рук, на губы, что оставляют легкие поцелуи по всему лицу, и дышать становится как будто легче.       Через несколько минут дискомфорта, Хэйдзо выдыхает, понимая, что сейчас-то будет гораздо хуже. Не столько из-за самого проникновения, сколько от того факта, что они будут заниматься всем этим лицом к лицу, и это вызывает настолько бурную реакцию смущения и стыда, что с ума сойти можно. Поэтому без какого-то предупреждения он решает перевернуться на живот, про себя поблагодарив Кадзуху за то, что тот никоим образом не посмел высказать свой протест. Так будет гораздо проще.       Хэйдзо становится на колени, упираясь локтями и макушкой в матрас, и старается дышать как можно глубже и медленнее, когда чувствует на своей пояснице нежные поглаживания чужих рук. После того как Кадзуха, громко выдохнув, наконец толкается, он кусает губу от боли, чтобы не начать материться словно последний сапожник, и едва не сваливается безвольной куклой, но его аккуратно придерживают двумя руками за талию, не позволяя упасть. Он чувствует его ласковые поцелуи на лопатках, после — на затылке и шее, Кадзуха совсем легонько кусается и тут же зализывает эти укусы языком, дует немного на влажную дорожку, заставляя его вжать голову в плечи из-за мурашек. Хэйдзо больно, но терпимо, он почти привыкает к его размеру, поэтому шепчет тихое: «Двигайся», — и хватается ладонями за одеяло, сильно зажмурившись, когда его просьбу выполняют.       Кадзуха двигается медленно, но глубоко, пытается держать себя в руках, чтобы не причинить ему лишней боли. Гладит руками везде, куда только дотянуться может, целует напряженную спину, вслушиваясь в его тяжелое дыхание. Ему самому немного больно: Хэйдзо сжимается слишком сильно, но терпит и не смеет жаловаться, понимая, что ему гораздо тяжелее.       — Прикоснись ко мне, пожалуйста, — звучит совсем тихо и жалобно.       Через секунду Хэйдзо тихо стонет в сомкнутые губы, подняв голову, и прикрывает глаза, концентрируясь на чужой руке, что по его просьбе мягко касается его члена, гладит вверх-вниз совсем невинно, задевая пальцами чувствительную головку. И эта маленькая махинация срабатывает почти сразу же: Хэйдзо улыбается краешком губ, почувствовав облегчение, и начинает толкаться в его ладонь, после подаваясь назад, чтобы насадиться на его член и словить тихие стоны, почувствовать, с какой силой сжимаются его руки на боках.       Кадзуха резко выдыхает, на секунду замявшись, но сразу же приходит в себя и, покрепче схватившись за его бока, начинает немного ускоряться. Хэйдзо срывается на более громкий стон, едва успев с достаточной силой упереться локтями в матрас, чтобы не упасть, и взрывается изнутри чем-то, что очень похоже на настоящее удовольствие. Выгибает спину, чуть разведя ноги в стороны, и посылает к херам собачьим свою скромность. Потому что хочется в полной мере получить то, ради чего Кадзуха сюда его и притащил.       Хэйдзо понемногу начинает подмахивать бедрами, млеет от смущающих, но таких словно нужных сейчас шлепков их тел, улыбаясь тому, как Кадзуха, самую малость психанув — ну с кем не бывает, — царапает его бока и толкается гораздо грубее до самого конца, чтобы вытащить из самостоятельного засранца неровный стон, чтобы уткнулся лицом в одеяло в попытке сдержать свой голос. Хэйдзо теряется немного в ощущениях, чувствуя вновь нарастающее возбуждение, мычит в одеяло сдавленно на каждый толчок, хватаясь за него руками, а после громко и ужасно пошло — как ему показалось — стонет, когда его аккуратно хватают за шею и заставляют приподняться, чтобы ткнуться спиной в грудь и откинуть голову на плечо. Поза смущает до ужаса, но он обещал себе, что с чистой совестью доставит себе и этому дураку удовольствие, поэтому все равно продолжает насаживаться на вбивающийся в него член, резко втянув носом воздух, когда его довольно ощутимо кусают за шею.       Протянутую к собственному члену руку перехватывают и заводят себе за спину, и Хэйдзо, недовольно простонав, хватается ладонью за его бедро, грубо сжимая. А в следующий момент благодарно стонет, потому что Кадзуха сам обхватывает ладонью его член, почти грубо поглаживая его в такт своим толчкам. Он поворачивает голову в сторону, чтобы найти чужие губы, мычит в поцелуй, когда его глубоко и мокро — так пошло — целуют. Кадзуха укладывает его обратно на кровать, упирается руками по обе стороны от его талии и, неровно выдохнув, снова глубоко и с силой толкается, попадая, кажется, по простате: Хэйдзо выгибается в спине, гортанно простонав, и до приятного больно сжимает его в себе. Он дышит рвано, скулит нуждающейся псиной, нервно шаря руками по одеялу, и подается ему на встречу через раз, желая получить как можно больше.       Кадзуха старается толкаться в нужном направлении, умирает изнутри каждый громкий стон из чужих уст, и понимает, что такими темпами его надолго не хватит. На очередном глубоком толчке вновь задевает простату, останавливается и давит на нее головкой, крутит бедрами, получая самый настоящий оргазм ушами: Хэйдзо воет срывающимся голосом в одеяло, колени расползаются в разные стороны до максимума, и он падает грудью на кровать, трется членом об одеяло, подаваясь назад, чтобы Кадзуха снова начал двигаться. Это острое удовольствие подгоняет его к самому краю в считанные секунды, и он понимает, что прямо сейчас — еще буквально секунда — кончит вот так, но Кадзуха выходит, чем вызывает у него слишком уж разочарованный стон, и, улыбнувшись его несдержанности, снова начинает медленно двигаться.       Ему до безумия нравится эта пошлая и до безобразия красивая картина. Хэйдзо так правильно и хорошо смотрится под ним, что с ума сойти можно, Кадзухе хочется помучить его еще немного, чтобы довести до отчаянного желания кончить, чтобы скулил и умолял, потерявшись в собственных эмоциях. Он видит, как его почти ломает, как он беспорядочно хватается руками за все подряд, постанывая на каждом выдохе, и решает сжалиться, чтобы не переборщить. Ускоряется настолько, насколько вообще может, буквально вдалбливая Хэйдзо в кровать, ловит ушами громкий скулеж и, когда он весь сжимается, напрягается всем телом, едва не задушившись последним стоном, кончает следом за ним, еще пару раз толкнувшись, чтобы продлить острое удовольствие.       — Теперь что скажешь? — выдыхает громко ему на ухо Кадзуха, носом зарываясь в его волосы.       Хэйдзо мычит что-то в одеяло, все еще крепко схватившись за него, дышит загнанно, не в состоянии пошевелить хоть пальцем. Из него буквально высосали душу, украли все силы и способность соображать хотя бы самую малость, он просто сейчас пустой. Но эта пустота слишком приятная, в голове нет ни единой мысли — дурной в том числе, что в последнее время стало для него настоящей роскошью.       Понимая, что никакого ответа ему сейчас не дадут, Кадзуха улыбается и легонько целует его в плечо, а после поднимается, накрывает бедолагу частью одеяла, чтобы не замерз, и идет в ванную, чтобы привести себя в относительный порядок. Это было... Необдуманно, он кается перед самим собой, но обида за то, что его чувства вывернули в противоположную сторону, не помогла закрыть глаза на все то, что последует в дальнейшем. Кадзуха не назвал бы этой ошибкой, в конце концов, он сам давно этого хотел, но внутри что-то неприятно шевелится, и это немного напрягает. Хэйдзо — чудесный мальчик, его хочется любить, хочется быть рядом с ним и ни с кем другим. Жаль, что... У них вряд ли что-то получится. Жаль, что с большей вероятностью они оба останутся разбитыми, но пока у них есть это время, Кадзуха постарается сделать все так, чтобы никто из них не вспоминал из этих отношений только плохое.