Пустое место

      Как Хэйдзо и ожидал, уснуть ему удалось не сразу. Он вернулся в комнату в половину первого ночи, собирал оставшуюся часть вещей еще полчаса, параллельно обсуждая случившееся со Скаром, что молчаливо выслушивал все ругательства и беспокойства. Когда силы на разговоры кончились, послал все это на хер и, пнув собранный чемодан ногой, начал готовиться ко сну. А когда лег в кровать, засопел расстроенным котенком и завернулся в плед по нос, но уснуть не смог как ни старался. Потому что в голове то и дело прокручивалось все то, что произошло. Хэйдзо пытался игнорировать эти мысли, но, считая в голове овечек, перепрыгивающих через ограду, каждый раз сбивался и возвращался к одному и тому же.       Почему так? Вполне возможно, что дело было в Скарамучче. Он каждый раз делал отчет о проделанной работе, говоря о своих наблюдениях: Кадзуха явно реагировал на их потуги не в самом позитивном ключе. И Хэйдзо думал, что его злость связана была с тем, что он упомянул имя своего друга. Он не хотел его отпускать только потому, что не хотел, чтобы он уходил к Скару. Иного варианта Хэйдзо здесь просто не видел. Неужели его это так задело? Кадзуха не казался человеком, способным выйти из себя за считанные секунды из-за какой-то ерунды, а это значит, что их со Скаром план пошел по одному месту: он злился. Поэтому и позвал его к себе, чтобы Хэйдзо перестал терроризировать его душу хотя бы ненадолго. Чтобы он понял, что у них и без этого цирка все хорошо.       В общем, ворочался он долго, час точно. Из-за раннего подъема поспать толком вообще не смог, поэтому раздражался с любого неугодного шума. Ужасно бесил и тот факт, что вместо того, чтобы спать как все нормальные люди до обеда, ему нужно ехать туда, куда ему вообще не хотелось. Несколько часов дороги в душном автобусе, сонный, голодный и без возможности покурить в любой момент — что может быть хуже? Все верно: совершенно ничего не выражающее лицо препода, который изо всех сил делает вид, что он в полном восторге от всей этой суматохи. Кадзуха ни разу даже не взглянул на него за все время посадки в автобус, и это тоже, блять, злило, настолько, что хотелось подойти и треснуть ему по тупой голове, чтобы и пар выпустить, и просто, чтобы понял наконец, что Хэйдзо терпеть не может, когда его так бессовестно игнорируют. Потому что это из-за него он согласился поехать в эту ебучую поездку, понадеявшись на то, что здесь все и изменится.       Хэйдзо начал ужасно напрягать тот факт, что между ними все еще не было что-то выяснено. Вроде и так понятно, к чему все идет, но ведь и решать что-то там было чревато последствиями. Вдруг у Кадзухи нет никаких серьезных намерений? И, если честно, все именно так и выглядит: с ним играются, время от времени вспоминая о его существовании, пользуются в свое усмотрение. Он как будто хочет видеть его лишь в моменты своей истинной скуки, и Хэйдзо искренне надеется на то, что ошибается. Это было бы слишком жестоко с его стороны.       Решив, что стоит снизить градус возрастающего недопонимания между ними, Хэйдзо просит у ребят сесть вдвоем, чтобы самому сесть с кем-нибудь другим. Ему нужно подумать, помечтать и, возможно, поплакать, драматично провожая сменяющиеся друг за другом пейзажи за окном под грустную музыку. Рубить с плеча не хочется, и Хэйдзо признает некоторую вину за все то, что вчера произошло. Если бы да кабы, конечно: нужно было сразу головой подумать, что ни к чему хорошему это дерьмо не приведет. Но ведь этот план не вырос из воздуха, правильно? Почему это он один должен винить себя, размышляя об извинениях? Кадзуха тоже виноват в том, что нихрена у них не складывается, потому что никогда даже не пытается объясниться, так что в пизду все это. Если припрет, Хэйдзо выслушает его извинения или объяснения, иначе даже пытаться первым заговорить не будет. Он и так пошел на большую уступку, согласившись поехать на эту экскурсию.       Дорога и правда была невыносимой: воющие песни одногруппники, неровная дорога и много крутых поворотов перед тем, как выехать на трассу, чтобы забыть о рвотных позывах как о страшном сне. Хэйдзо молился всем богам, чтобы они поскорее доехали до первой остановки: нестерпимо хотелось подышать свежим воздухом. Он никогда не жаловался на то, что его укачивает в дороге, но недосып, ужасное ментальное здоровье и отвратный запах солярки в салоне, намешанный с всевозможными вариациями запахов еды, выносили внутренности вперед ногами из его организма. У Синобу и Скара таблеток никаких не оказалось, у соседа тоже, и тут он вспоминает о том, что господин Чайлд перед поездкой обмолвился о том, что тащит с собой огромную аптечку на всякий случай. Потому что головой и жопой отвечает за двадцать с лишним жизней своих подопечных, и лучше уж он всю аптеку с собой погрузит, оставшись с голой задницей без сменной одежды, но вылечит всех и каждого ради собственного же спокойствия.       Еле как выползя со своего места под аккомпанемент трясущегося транспорта, Хэйдзо, держась за сиденья, ползет в самый конец автобуса, выискивая рыжую голову своего куратора. Рядом с которым — как банально — сидела его личная головная боль. Ну куда же без этого?       — Что такое? — кивает в его сторону Чайлд, вынув из уха наушник.       — Укачивает зверски, — медленно моргает Хэйдзо, преисполненный тошнотворным состоянием своего организма. — Мне бы проблеваться в ближайшие пару минут.       Кадзуха, кинув в его сторону быстрый взгляд, обратно прикрывает глаза и отключается от мира сего. Хэйдзо замечает, как у него дергается кадык при нервном сглатывании, как ему резко становится неудобно сидеть в кресле: ерзает на месте, пытаясь найти удобное положение. Неспокойный какой-то...       — Пакетика нет, что ли? — хмурится удивленно Чайлд.       — Никогда в нем нужды не было, — хмурится Хэйдзо, потирая пальцами переносицу: ему бы поспать, честное слово. — Меня впервые так укачало.       — Эх ты, — улыбается снисходительно рыжий препод и встает с места, чтобы стянуть с полки свой рюкзак. — Тебе повезло, что я у вас курица-наседка.       Порывшись в своих вещах, достает какую-то коробку с таблетками и впихивает ему в руки целый блистер, чтобы и на обратную дорогу хватило. А потом толкает Кадзуху в плечо, чтобы дрыхнуть перестал и сказал, где у него там пакеты для важного дела валяются, на что получает лишь усталый вздох и стабильно закатанные за горизонт глаза.       — Не выделывайся, принцесса, — цокает Чайлд, выжидая ответа.       — Язык оторву, — цедит сквозь зубы Кадзуха. — Во внешнем кармане лежат твои пакеты.       — Так бы и сразу, — хмыкает, потянувшись к чужим вещам, и, оторвав несколько целлофановых пакетов, кладет их в протянутую ладошку студенту.       — Спасибо, — кивает ему Хэйдзо в благодарность и разворачивается, чтобы вернуться к себе на место.              — Расти большой, — усмехаются ему в ответ.       И Хэйдзо бы вырос, конечно, но в его жизни было слишком много негативных ультра лучей, что и на организм давили, и на душевное состояние. Так что запоздал этот шутник со своими пожеланиями лет на двадцать с лишним.       Пакетики, слава яйцам, Хэйдзо не понадобились. Таблетки оказались какими-то волшебными: минут двадцать, и тошноту как рукой сняло. Он даже заснуть умудрился, проспав всю оставшуюся дорогу как покойник — чудеса, не иначе. Проблем с расселением, на удивление, не возникло: папа Чайлд обо всем позаботился. Единственной проблемой стало то, что отель, в котором они будут жить эти три дня, находился не в самой деревне, ради которой они ехали полдня, а в соседнем городе, что был всего в десяти минутах езды на машине. Бесконечная дорога уже как-то порядком подзаебла уставший организм Хэйдзо, поэтому он принял безусловно верное для себя решение: свалился без задних ног на свою временную кровать и заявил, что сегодня он больше никуда не выйдет. Максимум — сходить в магазин, чтобы купить перекусить, но не более. Пусть идут в задницу со своими: «Через полтора часа встречаемся с вами в холле». Серьезно, провести столько часов в дороге, чтобы после снова куда-то ехать, а потом и вовсе ходить несколько часов подряд, слушая нудную историю какой-то статуи или артефакта? Они там совсем страх потеряли?       Сославшись на очень плохое самочувствие, Хэйдзо выкроил себе пару часов на благословенный самим боженькой сон, поклявшись господину Чайлду в том, что закроется на все возможные замки и никуда выходить не будет.       — Можете радио-няню поставить, если так переживаете.       — Была бы — поставил, — вздохнул тогда господин Чайлд, скривившись от какой-то там досады, и добавил с укором, погрозив пальцем: — Учти, салага, я тебе доверяю. Не дай бог я приеду и не увижу тебя спящим на своей же постели — надеру задницу, усек?       Такой уже параноик, накапайте ему корвалола, пожалуйста. Но Хэйдзо благодарен ему за то, что позволил ему остаться. Лучше уж он и правда поспит еще несколько часов, отдохнув от долгой дороги, чем будет нервировать и без того нервного куратора.       Часов в девять вечера, когда уже солнце зашло за горизонт, Хэйдзо просыпается от громкого стука в дверь и чуть с кровати от неожиданности не сваливается — ключ в замке оставил, как оказалось. Простонав недовольно в подушку, поднимается и открывает дверь, встречая недовольные лица своих друзей, что явно были не в восторге от данного обстоятельства.       — Мы минут пять долбили эту дверь, — возмущается Синобу, устало упав на кровать Скара. — А ты все дрыхнешь и дрыхнешь.       — Даже не стыдно, — зевает Хэйдзо, обратно укладываясь в кровать. — Я весь день мечтал об этой кровати, так что не тебе меня осуждать.       — Ты снова спать, что ли? — удивляется Скар, копошась в своих вещах. — А на горячие источники не пойдешь?       — Источники, говоришь? — сон как рукой сняло в одно мгновение.       Потому что онсэны — лучшее творение этого жестокого мира. И Хэйдзо ни за что в жизни не пропустит данное мероприятие, даже если будет сто раз при смерти валяться.       — А что, заинтересован? — ухмыляется Скар, выгнув бровь. — Тебе же плохо.       — Сон излечит от любого недуга, — бурчит Хэйдзо, обратно выползая из кровати.       — Но не умственно отсталого, — вставляет свои пять копеек Куки, раскинувшись звездочкой на чужой кровати.       Хэйдзо шлет ее на одно известное и ею всем нутром нелюбимое место под тихие крысиные смешки Скарамуччи, получив в ответ единственный неоспоримый аргумент: средний палец. Который он всенепременно бы отгрыз к херам собачьим.       Распрощавшись с Синобу, что под ручку с Аякой убежала в сторону женских душевых, парни плетутся дальше по коридору к двери, на которой нарисован мужичок без юбочки. Моются на скорую руку, чтобы поскорее плюхнуться в горячую воду и стать самыми счастливыми людьми. Чтобы на самом деле излечиться от всех недугов, обнулив все свои болезни.       Как только первый палец ноги погрузился в воду, Хэйдзо подумал, что он умер и вознесся на небеса. Такого истинного блаженства нигде не испытаешь, ничто в этом мире не сравнится с чувством полного отстранения от мира, когда голова пустеет, а тело становится ватным и таким легким, что, кажется, только дунь, и места мокрого не останется. Лучше всяких оргазмов.       — Я умер? — стонет блаженно Скарамучча, укладывая голову на бортик. — Господи-боже-мой, какое блаженство, — у него, кажется, глаза от слез намокли.       — Я умер вместе с тобой, — вздыхает Хэйдзо, прикрыв глаза от настоящего счастья за свое везение: не зря поехал. — Даже материться не хочется.       — Рот твой стал благочестив, — произносит совсем тихо Скар, едва не отключившись на ровном месте от того, насколько же ему хорошо.       — Я чувствую, как из меня выходит умственная отсталость.       — Я передам Синобу о твоем божественном исцелении.       — Спасибо, ты настоящий друг.

***

      — Отдых придумали для идиотов, да? — интересуется Чайлд, наблюдая за тем, как Кадзуха достает из сумки ноутбук.       — Мне нужно разобраться с документами. Дядя больше ждать не может.       — Ты уже месяц с ними разбираешься, — садится рядом с ним на кровать.       — Потому что тут целый завал, — вздыхает Кадзуха, устало протирая глаза. — Через неделю уже все должно быть готово, — добавляет шепотом, с каким-то отчаянием открывая злосчастную папку со всеми нужными бумагами. — Я нихрена не успеваю.       — Эй, — Чайлд кладет руку ему на плечо с сочувствием. — Ты слишком много работаешь, от этого устаешь и многое не понимаешь. Тебе нужно хорошенько отдохнуть, чтобы набраться сил и прийти в себя. Дай своему мозгу разгрузку.       Кадзуха устало трет лицо, тяжело вздыхая, и мертвым взглядом уставляется перед собой, сгорбившись. Он правда очень сильно устал. В голове одна работа и проблемы с Хэйдзо — силы высасываются в непомерном объеме, и Кадзуха понимает, что уже не справляется. Устал настолько, что остается только сесть, опустив руки, и заплакать беззвучно, позволяя слезам безостановочно стекать по щекам. Нервы ни к черту, самообладание свалило куда-то в неизвестном направлении, и мозги сдвинулись с нужной орбиты. Может быть, Чайлд прав, и ему действительно стоит забыть обо всех проблемах хотя бы на два дня, чтобы освободить голову от захламленности.       — Я так устал, — тихо произносит Кадзуха с грустной усмешкой, положив голову ему на плечо.       — Ты уже проделал такую работу, — приободряет его Чайлд, приобняв. — Осталось потерпеть совсем немного.       Кадзуха дергает уголком губ, прикрывая глаза от усталости, и вздыхает глубоко-глубоко, понимая, что Чайлд прав. Этот дурак всегда был прав, если уж совсем быть честным, и он так сильно благодарен за все то, что Чайлд для него сделал и продолжает делать до сих пор несмотря ни на что. Кадзуха далеко не подарочек, он это прекрасно знает и понимает, поэтому то, что его все еще терпят, любят и помогают во всем, — подарок вселенной, выданный за все испытания, что он старательно проходил на протяжении всей своей жизни.       — Спасибо, Чайлд, — произносит шепотом, улыбнувшись.       — Было бы за что, болван, — отвечают ему с усмешкой и чуть потряхивают за плечо, чтобы приободрился и не киснул как салат, что неделю уже в холодильнике стоит без должного внимания к себе. — Предлагаю тебе завалиться сладко спать, чтобы завтра вечером сгонять в клуб и надраться как последним свиньям. Как ты на это смотришь?       — Отличная идея, мне нравится, — смеется Кадзуха, прикрыв глаза ладонью от нелепости.       Как дети малые, честное слово. Хотя сравнение, конечно, не слишком уж и подходящее...       — Тогда доброй тебе ночи, принцесса, — чмокает его в лоб Чайлд и поднимается с места, отходя подальше от кровати, пока какая-нибудь часть его тела не пострадала от нападения этой самой принцессы. — А я схожу прогуляюсь немного. Нужно проветрить мозги.       Сегодняшний день был утомительным даже для такого шила в заднице как он. За каждым дитем уследи, пересчитай, чтобы ни один не потерялся, со всеми поговори и договорись, чтобы устроить беднягам хороший отдых. Хочется простого и человеческого: тишины, чтобы никто не трогал и мозги не выносил.       Пройдясь до ближайшего магазина и обратно, Чайлд решает посидеть немного во дворе отеля, чтобы покурить и послушать звуки природы. Он специально выбрал это замечательное по всем параметрам место — на самой окраине города, чтобы и до деревни ехать недалеко было, и вся суета города до них не доставала. Чтобы они все смогли отдохнуть от повседневной рутины, наслаждаясь горячими источниками и — специально для Кадзухи — тишиной природы.       Эта его озабоченность чужим благополучием напрягала, но в то же время помогала надеяться на то, что так он будет оставаться хорошим человеком до конца своих дней. Началось все, конечно, с семьи: с младших братьев и сестер, плавно перетекло на остальных близких людей, ну а после и на всех тех, за кого он так или иначе стал ответственен. Кураторство — вещь сложная, но эта роль для него весьма подходящая. Чайлду нравится быть тем, на кого можно в любой момент положиться, кому можно довериться, поэтому справляться со всеми сложностями получается гораздо проще. Да и детей, пусть уже великовозрастных, он любит.       Самым любимым великовозрастным ребенком был, конечно, Кадзуха. Спокойный, чересчур ответственный, знающий, чего он хочет от этой жизни — не всегда, конечно, но а кто не без греха? Эти его проблемы со студентом вызывали диссонанс: у Кадзухи в голове что-то конкретно сдвинулось, что в разрез шло с его привычным образом. Чайлд не поддерживал его взгляды, постоянно выступая против подобных взаимоотношений в виду того, что Кадзуха просто не сможет их удержать по своим причинам. У него большие планы, и Хэйдзо в них вписывался с одним большим и жирным «если», которое, судя по сегодняшним рассказам, могло и не состояться вовсе. Чайлд, конечно, сделал все, что было в его силах, чтобы вставить паникеру мозги в нужное русло, но... Кадзуха почти всегда шел по своей истоптанной тропинке, не пытаясь свернуть туда, где еще не ступала его нога: страшно. И чтобы заставить свернуть его в другую сторону, нужно приложить огромные усилия — не столько Чайлду, сколько ему самому.       Зная, на что может быть способен Кадзуха, Чайлд задумывается о том, чтобы обеспечить для Хэйдзо подушку безопасности. Потому что падать будет очень больно — его сердце просто не выдержит. Он часто наблюдал за ним, расспрашивал у Скарамуччи, как у них там с Кадзухой все идет, и начинал переживать за бедного парня, понимая, что ничего хорошего в этих отношениях нет. Осуждал Кадзуху за такое отношение к чужим чувствам, которые сам же и спровоцировал, и ненавязчиво — сначала — подсказывал, как делать не стоит, а как будет лучше, если Хэйдзо и правда ему нравился. И Кадзуха прислушивался, говорил, что все понял, что попытается что-то поменять, но так ничего и не предпринял. Поэтому, когда приходил к нему на жизнь пожаловаться и случайным образом затрагивал эту тему, отхватывал смачных пиздюлей за то, что ведет себя как последний мудила. А потом обижался и, послав все к херам, уходил, недовольно хлопая дверью.       Короче, Хэйдзо было жалко. Парень ведь хороший, искренний до жути, Чайлд даже издалека видит его трепетные чувства, и это очень обидно. Потому что он заслуживает лучшего к себе отношения. Не сказать, что Кадзуха был мудаком двадцать четыре часа в сутки, но когда в его дела сердечные вмешиваются малейшие проблемы, он начинает творить полнейшую херню, закрываясь от себя и того, что испытывает его влюбленное сердце. Так уже не раз было: с прошлой дамой его сердца произошло почти то же самое, но по другой причине, и Чайлд честно пытался не вмешиваться в его отношения просто потому, что это не его дело. Но Хэйдзо... Он уже ему как ребенок: маленький и наивный, но твердолобый, и допустить такого же финала для его хрупкого сердечка он себе позволить не может. Это будет уже слишком.       Это глупо, наверное: переживать за кого-то гораздо больше, чем за себя любимого. Чайлд считал себя эгоистом в некоторых аспектах своей жизни, и такое самоотверженное истязание самого себя во имя справедливости совсем не вписывалось в его натуру, пусть и стало уже делом совсем привычным. Тишина в его жизни совсем немного давила на его одиночество, которое он совсем не любит, но что-то изменить здесь не удавалось уже... Сколько? Года четыре? Пожалуй, да. Кругом скукота — совершенно никого интересного под руку не попадается, Чайлд уже даже не пытается, чтобы самому себе душу не драть от негодности. Поэтому самую малость завидует этому придурку по имени Кадзуха, что умудряется вляпываться в людей тогда, когда ему этого захочется. Хотя он соврет, если скажет, что за последний год ни разу о подобном не задумывался.       Вляпаться ему ой как хотелось, и на горизонте вдруг замаячила одна идеально уложенная макушка, только спешить, сломя голову, он не пытался. Хотелось узнать человека поближе, подружить год-второй, а потом, если небеса разверзнуться, и на его голову спустится манна небесная, можно будет и влюбиться. Тут даже при большом желании спешки ничего путного не выйдет: достойный противник попался. Интерес есть, тесное общение тоже присутствует, так что Чайлд идет себе тихонечко по своей дорожке и ни о чем не беспокоится. Времени у него полно.       Когда задницу начинает немного подмораживать от вечерней прохлады, Чайлд поднимается и, выбросив в урну окурок, заходит внутрь отеля. Улыбается милой девушке, что сидит на ресепшене, и двигается в сторону лестницы, здороваясь с пробегающими мимо него студентами, которых видел сегодня уже не раз. Зайдя в комнату, замечает лежащего на кровати Кадзуху, что втыкает в свой телефон, и фыркает, прикрыв дверь, а после кидает пакет с вредной едой на пол и встает в позу, произнеся насмешливое:       — Почему не спим?       Кадзуха переводит на него уставший взгляд, моргнув несколько раз, чтобы разглядеть в темноте чужую фигуру, и вздыхает тяжело, словно только что последний ящик выгрузил.       — Не спится.       — Чего это? — Чайлд разувается и снимает джинсовку, после повесив ее на крючок. — Телефон бы отложил, тогда сразу бы заснул.       — Да я пытался, — снова вздыхает Кадзуха, переворачиваясь на спину, и откладывает телефон в сторону. — Мысли в голове идут одна за другой.       — Бедолага, — хмыкает Чайлд и включает настольную лампу, принимаясь за распаковку пакета. — Считать овечек не пробовал?       — И овечек, и баранов, — тихо смеется Кадзуха, спрятав лицо в ладонях. — Кого я только не считал.       — Может, сходим на источники? — предлагает Чайлд, но встречается с тихим несогласным мычанием. — Какой ты привередливый.       — Мне просто лень.       Чайлд улыбается, фыркнув, и выбрасывает пакет в мусорку, а после подходит к окну, чтобы завесить шторы, но задерживается ненадолго, когда слышит какие-то крики. Щурится, хитрожопо улыбаясь, потому что замечает двух балбесов, которые только-только вышли с горячих источников и, выкрикивая всякие ругательства, дерутся полотенцами.       — Ты не общался с ним? — завешивает наконец шторы и подходит к шкафу, чтобы переодеться.       — Нет, — тихо выдыхает Кадзуха, снова возвращаясь к своему телефону. — Не думаю, что у меня есть на это силы.       — Подумал бы лучше, каково ему сейчас, — произносит Чайлд с легким упреком. — Ты пацана напугал и оставил без объяснений. Теперь вот снова игнорируешь. Не стыдно?       — Стыдно, — соглашается. — Но от этого не легче. Я не знаю, как мне его переубедить.       — Мы уже говорили об этом, — кряхтит Чайлд, стягивая с себя толстовку. — Объясни ему все как есть, а потом вместе подумайте над тем, как решить этот вопрос. Всяко лучше будет, чем ты сам себе все решишь, придумав какую-то убогую отговорку.       — Легче сказать, чем сделать, знаешь? — Кадзуха прячет лицо в подушку, перевернувшись на живот, и подкладывает под нее руки. — Я боюсь.       — Сколько тебе лет, позорник? — тянет возмущенно Чайлд, повернувшись к нему вполоборота. — Творить херню нам не страшно, но вот хоть раз в жизни поступить с человеком, который тебе правда нравится, адекватно — это нам страшно, конечно.       Кадзуха протяжно воет в подушку, высказывая свое растущее из-за этого разговора раздражение. И Чайлд отмахивается от него, не собираясь выходить на новый конфликт: ему достаточно вчерашней ссоры.       — Просто имей в виду, что этого мальчика я тебе обидеть не позволю, — выдыхает тихо, натянув на себя майку.       — Да-да, — бурчит себе под нос Кадзуха, раздраженно ляпнув ногой по матрасу.       Рифма сама уже просилась лечь на язык, но Чайлд все же решил отказаться. Лучше вот пойдет пообщается с кем-нибудь, у кого настроение получше будет. Поэтому, быстренько переобувшись, он надевает джинсовку и сваливает из номера, тихо прикрыв за собой дверь. Пусть Кадзуха остается один на один со своими чертями, Чайлд от них как-то подустал.

childe:      

сильно занят?      

      scaramoon:       есть какое-то предложение?

childe:      

сигарету стрельну      

сойдет за предложение?      

      scaramoon:       через пять минут на первом       Как же мало этому парнише нужно для счастья. Не сказать, конечно, что Чайлд сам бы на такое не повелся в свои студенческие годы, но ведь и сигареты Скарамучча курит недешевые. Чайлд курит не так часто, как мог бы и хотел бы — возраст уже такой, когда о собственном здоровье думаешь чаще, чем о том, сколько же сейчас времени. Поэтому покупает всегда что-то среднее, чтобы не воняли и во рту говном не отдавали. Оттого не понимает, почему Скар вечно соглашается с ним на встречу под предлогом стрельнуть сигарету, что в два раза дешевле тех, что курит сам.       — Жадность его погубит, — фыркает тихо себе под нос Чайлд, спрятав руки в карманах, и падает на стоящий рядом пуфик.       Только ровно через три секунды приходится прокряхтеть от старости, поднимаясь обратно: пяти минут не прошло, а этот шкет уже по лестнице спустился. Махнув ему рукой, чтобы не терялся в пространстве, Чайлд давится смешком, когда замечает на нем домашнюю майку с единорожкой.       — Стиляга, — тыкает пальцем в принт, сразу же убирая руку к себе, чтобы не отхватить.       — Завали, — усмехаются ему в ответ, больно ткнув локтем в бок.       Чайлд крякает что-то нецензурное, совсем не ожидав подобной расправы, и выгибается Пизанской башней, едва сумев вписаться в поворот.       Вернувшись на не так давно обкуренное Чайлдом место, они падают на скамейку, и Скар сразу же тянет ладонь, чтобы получить свою награду за то, что вывалился из своей мягкой кровати после расслабляющего акта в горячих источниках.       — Как водичка? — улыбается Чайлд, протягивая ему пачку.       — Следил за мной? — косится на него Скар, зажимая сигарету в губах.       — Случайно заметил из окна, не воодушевляйся сильно, — вздыхает, расплываясь на скамейке сомнительной субстанцией.       — Много чести, — хмыкает ему в ответ Скарамучча, смачно затягиваясь.       — Но бежишь по первому же зову, — гадко улыбается Чайлд, прикрыв глаза.       — Чтобы спиздить твои сигареты, гондон, — хлопает его по бедру, тихо посмеявшись. — Че ты хотел-то?       Чайлд улыбается дураком и смотрит в ясное темное небо, рассматривая яркие звезды: красота такая.       — Все то же, что и в последний раз.       И улыбка с лица Скарамуччи сползает за секунду, потому что думать об этом сейчас не хотелось. Хэйдзо чувствует себя прекрасно, он тоже только-только от стресса избавился, и тут этот рыжий препод решает завести подобный разговор, которых было уже не мало.       — Отмудохать бы этого козла, — тихо ругается Скар, глядя себе под ноги. — Ты уж извини, конечно, но я уже не могу. Ничего нового: сначала радуется жизни, потом страдает от того, что его снова игнорируют. Без объяснений.       Чайлд хмурится, грызет губу, тяжело вздохнув, и задумчиво чешет затылок. Действительно ничего нового.       — Хреново, — выносит вердикт, прокашлявшись. — К сожалению, повлиять на все это я не в состоянии. Не раз уже пытался, — произносит почти шепотом.       — Да я тоже сегодня попытался, — кивает Скар, затягивая дым в легкие. — Без толку. Ему просто грустно от того, что ему ничего не объясняют. И мне, блять, тоже, потому что какого хера этот мудила так с ним поступает?       — Слушай, я... — Чайлд меняет свое положение на более человеческое, упираясь локтями в колени. — Я ни в коем случае его не оправдываю, но... У Кадзухи тоже есть свои причины на это. Он правда хороший человек. Просто поступает иногда как...       — Мудила, — перебивает его Скар. — Меня мало волнуют его причины. Если он не в состоянии решить для себя, нужен ему Хэйдзо или нет, то пусть нахуй свалит с горизонта. Есть кандидатуры и поинтереснее.       — Например? — выгибает бровь Чайлд, повернув к нему голову. — Ты, что ли?       Скар кривит лицо в отвращении, едва сдержав себя от того, чтобы влепить этому рыжему человеку по лицу своей ладонью.       — А даже если и так, тебя это как-то трогает?       — С чего бы вдруг? — хмыкает Чайлд, гадко улыбаясь. — Просто говорю то, что вижу.       — И лезу туда, куда меня не звали, — констатирует факт Скарамучча, отвернувшись. — Любой другой вариант, кроме этого козла, будет для Хэйдзо лучшим. И я уже говорил тебе, говнюк, что мы с ним просто друзья, так что завали и не гоняй воздух зря.       Чайлд смеется, прикрыв глаза от нелепости. Потому что всегда любил наблюдать за тем, как смешно злится этот недоросший до грозного размера мальчик.       — Это не смешно, — вбрасывает между делом Скар, снова затягиваясь. — Втащить бы тебе между ног, да самому жалко.       — Откуда жалость-то?       — Оттуда, что не по-христиански это, — улыбается наигранно, и Чайлд замечает, как у него дергается глаз. — Был бы я девахой, тогда без вопросов бы влепил, а так можешь считать, что тебе повезло.       — Сердечно благодарен за Ваше милосердие, — кланяется ему в ноги, насколько это вообще возможно в сидячем положении. — Хотел бы отплатить Вам за доброту, да нечем.       — В целом, можешь сходить на хер, потом еще раз на хер, а потом свернуть на право и снова присесть на огромный хер, — перечисляет Скар, загибая пальцы. — Тогда оплата пройдет успешно.       — С радостью, но мне больше по душе вставлять, а не садиться.       — Фу, блять, — кривится Скар под аккомпанемент громкого смеха этого идиота и от всей души лупит его по плечу. — Мерзость-то какая.       — Делает вид, что не при делах, — гаденько хихикает Чайлд, прикрываясь от чужих избиений. — Ну а что ты думал-то?       — Что ты умный как минимум, — делает финальный удар по плечу Скар, тут же возвращаясь к своей сигарете.       — А как максимум?       Скарамучча ощущает своим собачьим чутьем что-то подозрительное. Потому что веселый тон этого сапожника меняется на более интимный: тихий, глубокий. Чайлд глаза щурит с подозрением и хитро улыбается уголком губ, на что Скар скептично выгибает бровь, сдерживая себя от истеричного вздоха, и лишь глаза закатывает, недовольно цыкнув.       — Как максимум... — вздыхает тяжко, прокашливаясь. — Как максимум, не еби мозги, будь добр. И без тебя хватает ебырей.       — Звучит двояко, — подмечает Чайлд, многозначительно хмыкнув.       — Бля, как же ты... — упирается локтями в колени Скар и кулаком голову подпирает, глядя куда-то в пустоту. — Заебешь, честное слово.       — Рад, что ты оценил мои старания, — улыбается самой своей искренней улыбкой рыжий говнюк.       Скарамучча кривит лицо, наигранно улыбаясь, и стряхивает подрагивающими пальцами пепел. Ясно, куда направлены мысли этого дядьки. И не сказать, что он сильно против, просто слегка... Непривычно. Скар никогда прежде о таком не задумывался и каждый раз сдерживал себя от насилия, когда с ним общались подобным образом. Хотя, может, это ему показалось: Чайлд общается так, что хрен разберешь, есть тут намек или это больная фантазия разыгралась.       Да и хуй с ним.       — У тебя очень забавно волосы вьются, — произносит совсем тихо Чайлд, поддев пальцами кончики темных волос.       Скар дергает головой, чуть отклонившись от него в сторону, и косится так, словно ему нож к спине приставили.       — Извини, не знал, что тебе такое не нравится, — улыбается он расслабленно и локтем в спинку скамейки упирается, подпирая голову.       — Предупредил бы, что ли, — успокаивается Скар, возвращаясь в исходное положение. — Они не вьются, а выгибаются в рандомные стороны. Это немного разное.       — Не любишь, когда к тебе прикасаются посторонние? — Чайлд пропускает мимо ушей его последнюю реплику.       — Не люблю в целом, — произносит совсем тихо Скарамучча, слегка напрягаясь от затронутой темы: личное.       — Почему? — спрашивают с каким-то сочувствием.       Потому что у подобного могут быть определенные причины. Дай бог, если Чайлд ошибается: он был бы рад знать, что Скар просто сам по себе такой вредный парень.       — Да как-то... — вздыхает, сжав пальцами переносицу. — Не сложилось у меня с этим. Дед постарался.       Говорить об этом Скарамучча ненавидит до жуткого бешенства, поэтому вспоминал об этом лишь один раз, когда Хэйдзо по своему незнанию начал вешаться на него еще в самом начале их дружбы. Этому рыжему тоже не особо хотелось рассказывать что-то настолько личное и страшное, но... Почему-то именно сейчас, когда вокруг так спокойно и тихо, Скар хочет попробовать выговориться, что ли. Вдруг полегчает?       — Дед? — хмурится Чайлд, тяжело сглотнув резко вставший поперек горла ком. — Ты можешь не рассказывать, если не хочешь, — вдруг стопорится, понимая, что лезет к нему в самую душу.       — Нормально все, — отмахивается от него Скар, нервно облизнув губы. — Я просто... Не рассказывал об этом никому. Кроме Хэйдзо. Так что...       — Хочешь поговорить об этом? — спрашивает почти шепотом.       И пытается держать свои руки при себе, чтобы не коснуться его напряженных плеч в некоем сочувствии.       — Не то чтобы, — усмехается Скарамучча, протерев лицо ладонью, и концентрирует взгляд на почти до конца истлевшей сигарете. — Об этом тяжело говорить даже спустя столько лет, хотя казалось бы... Мне было лет шесть, кажется. Бабуля забрала меня из школы, а потом ушла куда-то по своим делам. Дед у меня был запойный ровно как и мать, и в тот вечер тоже вернулся домой под градусом. Орал что-то про то, как я его заебал со своими нуждами, что меня вообще не должно было быть, что я ошибка. Мне пришлось закрыться в комнате, чтобы снова по шапке не отхватить, но его это еще больше разозлило. Ну и...       Сердце бьется так, словно прямо сейчас остановится, Скар грызет губу и щеку изнутри по очереди, трет пальцы от беспокойства. Он слишком хорошо начал представлять эту картину — плохо. Ему снова шесть лет, он убегает от бухущего в говно деда по всей квартире, ревет во все горло, потому что боится новых побоев, и надрывает глотку, когда его больно хватают за волосы, чтобы поймать, и поднимают на руки, бросают на диван, чтобы... Чтобы расстегнуть ширинку и принудить к тому, от чего Скарамуччу до сих пор трясет. И каждый раз, как в первый.       — Я, конечно, слышал, что лишаться девственности больно, но обычно об этом говорят девочки, — криво улыбается, поджимая дрожащие губы.       Чайлд моргает часто-часто, пытаясь согнать с глаз влагу, и голову в сторону отворачивает, громко шмыгнув носом — рефлекторно. Это страшно, когда дети подвергаются подобному. Он знал о том, что Скарамучча рос без матери еще с рождения, оттого было еще больнее осознавать тот факт, что мальчику, у которого и без того психика начала расходиться по швам, досталось настолько тяжелое детство. Чайлду становится дурно, он едва дышать умудряется словно сдавившими ребрами легкими. Ему бы сказать что-нибудь утешительное, но горло сдавило так, что не может произнести ни звука.       Скара ужасно жалко.       — Ты реветь там собрался? — спрашивают с усмешкой, пытаясь скрыть собственную боль.       Чайлд глаза жмурит, давит на них пальцами, вытирая лишнюю влагу, и прокашливается, тяжело выдохнув.       — Спасибо, что поделился, — смеется нервно, глядя на собственные руки. — Ты теперь кажешься гораздо более сильным человеком, — но все же переводит взгляд на его напряженное лицо, улыбаясь. — Мне жаль, что тебе пришлось пройти через такое.       Скар смотрит на него не моргая, боясь вздохнуть, и сглатывает ком в горле, нервно дернув уголком губ в попытке улыбнуться. Ему не нужна эта жалость, правда, но все равно... Эти простые слова отдаются в стрельнувшем болью сердце чем-то очень приятным.       — Уже пора спать ложиться, — переводит тему Скарамучча, взглянув на время, что показывали наручные часы. — Завтра снова рано вставать, — и вздыхает устало, хлопнув себя по бедрам.       Поднимается, выбрасывает окурок в ближайшую урну и тихо желает все еще пребывающему в глубочайшем шоке Чайлду доброй ночи, махнув рукой на прощание. Скар просто надеется, что рассказанное никоим образом не обернется против него самого в какой-нибудь неприятный момент. Потому что впервые разговаривал о чем-то настолько личном с чужим для него человеком. Не сказать, конечно, что он очень сильно об этом жалеет, но страх все равно присутствует, и он уже начинает переживать об этом: лишних беспокойств ему сейчас точно не нужно. Хотя Чайлд не похож на маленького обиженного мальчика, который при ссоре побежит всем рассказывать чужие тайны, так что... Может быть, опасаться вовсе нечего. Во всяком случае, Скарамучча очень сильно на это надеется.