Эпицентр проблем

***

      Шаг. За шагом.       Ведьма чувствует себя выжатой. Ей нужно отдохнуть.       Мидория направляется к отсеку, где находятся комнаты отдыха. Кидает исподлобья взгляд на электронный циферблат, тускло мигающий красным — вздыхает особенно тяжко.       У нее есть двадцать минут, чтобы перевести дух. Мия лениво прикрывает веки, хмурится слабо. Сенго была права — разговор вышел действительно не из приятных. Хитока буквально всем телом чувствует, как на ее плечи фантомным, но от того не менее легким грузом ложится тяжесть. Ответственность за возможные последствия давит на нее. Особенно сложно приходится после слов тётушки.       Ведьма дышит глубже. Перед глазами, как назло, всплывают картинки недавнего матча: стадион, битый лед, зеленые кудри и переломанные руки.       В груди жмет до боли. Брови выламывает в сожалении — когда Мидория ломал целую руку, в надежде вытащить изо льда собственную ногу, порыв ветра был схож с небольшим тайфуном.       А сквозь этот холодный ветер, она слышала его вопль боли. И каждый раз в ребрах все стягивало жгучим холодом — таким цепким, неприятно-склизким.       Хитока не могла смотреть этот матч. «Ты что, выдохся уже? Побегал чуть-чуть, да пальцы сломал. Это — твой предел?»       Она помнит, как ярость в мгновенье обожгла грудину. Как пальцы впились в пластик сидушки — плазма расплавила ее до жидкой, вязкой и мерзко пахнущей жижи.       Мидория хотела поломать Тодороки и сделать это так, чтобы он запомнил все.       Каждое. Чертово мгновение.       У Изуку на тот момент не оставалось целых пальцев.       Хитока это знала.       Хитока знала и то, что Изуку не побрезгует сломанным пальцем воспользоваться дважды.       Ведьма искренне надеялась, что у ее брата хватит мозгов не калечить себя и не оставлять положение дел.. так. Хитока лучше всех остальных знает, какого это — когда руки разрывает плазмой и мышечные ткани рвутся везде, где только можно.       Впервые после этого Мидория не могла использовать свой квирк где-то два года после случившегося. Это был долгий и изнурительный процесс восстановления. А во-второй раз ее семье это стоило бешеных денег — Хикари был очень недоволен тем, что его дочь так безрассудно поступила со своими руками.       Мидория знала о грядущих последствиях.       А другой Мидория в это время толкал Тодороки на арене душещипательную речь. И когда он заорал во все горло: «Ну так давай, всеки по мне со всей силы!», — Хитока только и смогла, что закрыть ладонью рот.       Она не помнит, когда так нервничала в последний раз. Холод — плотным слоем, вязкий, липко-сахарный — обжег позвонки, колющим ветром дунул в шею — мурашки крупной горстью прошлись по коже.       Когда сломанной рукой Изуку решает врезать Тодороки так, что он отлетает на целые десятки метров, то кровавые капли украшают стадион. Хитока, сидя на трибунах, прячет лицо в ладони и хмурится.       Когда Изуку, ломая свои пальцы снова и снова, уклоняется от атак Тодороки и криком о том, кто такие герои, пробивает чужое упрямое сознание, Хитока лишь давит губы в тонкую полосу, и брови у нее выламываются в сожалении.       Когда Изуку срывает горло и орет «это твоя сила, Тодороки!», то где-то внутри Хитоки что-то с хрустом ломается.       Огонь разгорелся до нечеловеческих масштабов. А тревога в кислотной голове вспыхнула с такой силой, что перед глазами все обострилось.       Хитока встала с места. На шатких ногах, со странным взглядом — Катсуки это едва заметил и намекнул коротко.       Мии было плевать.       Мия знала, что сейчас будет.       Ведьма не дура, она очень хорошо понимает, что случится, если волну ледяного воздуха резко обдать стеной жара. А как только взрыв прогремел на весь стадион, и дикий поток ветра едва не сбил с ног — Мидория тут же сорвалась с места.       Страх заплясал в ребрах. Красивым хороводом прошелся вокруг легких, задел сердце разок-другой — чтоб забилось рвано и часто, чтобы по ногам ударила слабость, а пальцы на руках — онемели.       Хитока не стала досматривать, что же будет дальше. Она знала, что Тодороки пройдет, что он останется на площадке.       А вот Изуку ждали серьезные последствия. Его, вероятно, будут оперировать, и именно с этой мыслью Мидория сломя голову побежала в дикий обход к лазарету — их партер был достаточно далеко от палат Исцеляющей Девочки.       Хитока уже успела пожалеть о том, что не успела поговорить с ним до операции. Что не успела добежать и спросить, какого же черта.       Быть может, Изуку бы сумел убедить Хитоку и оправдать Тодороки до того, как она уничтожит его на площадке.       Мия гневно выдыхает. Она прячет взгляд за кислотной челкой, скидывает руки в карманы спортивных штанов и вымученно хмурится. «Этот фестиваль... Такое.. дерьмо»       Шаг. За шагом. В глухой тишине длинных коридоров. ***       Жар — пышущий и горящий.       Гордость, долгожданная радость и не в меру распирающее удовольствие — ну, наконец-таки он дождался этого дня!..       Его сын принял пламя. Он принял его причуду.       И теперь, когда никто более не стоит у него на пути, Шото наконец-таки станет героем номер один! Старатель шагает быстро, широким шагом, но со слишком довольным лицом. Энджи игнорирует взгляды других учеников и идет прямо к выходу из нужного коридора.       А как только перед его глазами появляется силуэт сына, то он не удерживает в горле такого басовитого, радостного: — Шото! — на губах у него растягивается улыбка. — Сын мой!       Сам Шото хмурится. Он оборачивается, смотря на длинную широкую тень. Сухо говорит отцу: — Чего тебе?       Энджи лишь хмыкает. Он широко улыбается и с чистой, подлинной гордостью заявляет: — Наконец-то ты забыл свои детские обиды! — и вскидывает обе руки, торжественно показывая свое довольство. — Теперь, когда никто не стоит у нас на пути, ты станешь героем номер один! — ..Чего?       Тодороки внезапно почувствовал, как волосы на загривке встали дыбом. Шото округлил глаза, когда узнал, чей это голос. Они обернулись синхронно.       В самом начале коридора стояла Мидория. Ошарашенная и сбитая с толку, в глубокой темноте длинных стен.       В голове щелкает. Полетел механизм шестеренок, заработал на всех парах — стоп.. если Энджи так уверенно говорит об этом со своим сыном, а тот и даже не отрицает..       Мидория круто отшатывается. Осознание прилетает обухом по затылку — настолько это было физически ощущаемо, что голова рефлекторно подалась вперед.       И это гробовое затишье заканчивается. — Не поняла, — вдруг зло зазвучало с той стороны коридора. Мидория зло уточнила, нахмурившись. — Тодороки-сан, еще раз.. Что Вы только что сказали?       Потому что ярость в Ведьминских глазах вспыхивает мгновенно.       Тодороки видели, как быстро зажглась в Мии ядовитая искра. Как она разгорелась в считанные секунды — миг, и вот уже в этих кислотных радужках громко трескается плазма, трещит звонко и сжирает вокруг все, что попадает под длинные языки пестряще-голубого.       Энджи лишь щурится. Ему совершенно не понравился этот борзый и наглый тон, которым она задала вопрос. Ее выходка и то, как хамовато она их перебила.       Иногда нередко поговаривают.. какова причуда, таков и владелец. Что, если квирк сдержан и безобиден, то и хозяин по собственной натуре будет божьим одуваном. Но если причуда необузданная, разящая и от ее силы содрогаются стены — чего-то другого от владельца причуды ждать не стоит.       Плазма — причуда не из покладистых. Она буйная, взрывная и мощная. — Мелюзга Ракурай.. — Старатель хмыкнул. — Тебе бы поучиться у нее манерам.       И каждый раз она сечет своей силой до боли. — Вам бы поучиться не сваливать на детей свои амбиции.       Ведьма чудом не рычит эти слова сквозь плотно сжатые зубы. Злоба горит в кислотно-голубом ярко и несдержанно, мышцы обжигает до резкой и судорожной дрожи. У Мии глаза кровью наливаются, пальцы ненормально белые — настолько сильно Хитока сжимает их в кулаки.       Мидория сдерживает животный рокот в груди и тряску в напряженных запястьях, но вот словами она бьет наотмашь и прям по больному. Ее фраза прозвучала как хлесткая пощечина, не меньше — мысленно Энджи гасит ядовитый упрек. И, хоть Мидория и кидает это так быстро и с такой легкостью — сходу, даже не задумываясь! — Тодороки все равно чувствует, как внутри него красным цветом разливается раздражение.       Тц. Попала прямо по оголенному нерву, так еще и как просто!       Но Мии так чертовски насрать на это — да пошли вы все на хер.       Спорить. И сравнивать. Два поколения.       Вплести сюда ее.       Голимая и нефильтрованная ярость обжигает тело плазмой. Лицо искажает чистой, кристально чистой ненавистью — Ведьму буквально колотит в припадке гнева, а колючее и режущее бешенство до зуда втыкает острые иголки вдоль всего тела. — Но ты...       Она поворачивается. Кислотные радужки медленно перешли на двумордого. Разъедающий гнев изнутри заколол глазные яблоки швейными спицами.       Ярко-бирюзовый опасно блеснул во мраке коридора. Загорелся чистым ядом.       Перед глазами — картинка из лазарета. Руки наизнанку, винты в костях и шум дрели в ушах. Мидория слышит в голове крики брата, Хитока все помнит — и его рвение помочь и то, чем Изуку ради Тодороки жертвовал.       В голове набатом прокручивается «станешь-первым-первым-первым».       Легкие изнутри продрало ядовитой гарью, и голубой дым на выдохе полетел изо рта. Ведьма нечеловеческим рокотом зарычала сквозь зубы такое бешеное, разъяренное: — Тебе я голову оторву на арене.       Энджи лишь сощурился. И напоследок, уходя, говорит: — Посмотрим.       Он еще что-то добавил по поводу речи — что Мидории не стоит так неосмотрительно бросаться грубостями направо и налево. Причем, Тодороки советовал недовольно и настоятельно. Конечно же, Хитока его не слушала — так, пропустила мимо ушей очередные наставительные речи от того, кого всем сердцем не любила. — Окей, — не сопротивляясь обронила, когда силуэт героя скрылся за поворотом. Взгляд ее упал на Шото.       И женские губы изогнуло в кривой, ядовитой улыбке — такой злой, оскорбительной. — Ну, что, мы же не будем врать твоему отцу, да?       Страх холодно прошелся шершавым языком по загривку. Тело обдало морозным ветром — Шото нахмурился, спрятал испуг за маской безразличия (по-крайней мере, он был уверен в том, что у него это получилось), и слабо сдавил губы в полосу. — Так и быть, вытру пол разок-другой, сломаю тебе руку..       Хитока хмыкает — беззаботно так, едва не пожимая плечами. Рассуждает легко, буднично — пока внутри Тодороки сердце рвано содрогается против ритма. — И ты будешь использовать огонь, — вдруг вспомнив, не по-доброму велит Ведьма, наставив на него указательный палец. — Иначе в лазарете появится вторая палата, а героям придется по ошметкам выносить твое тело с площадки. То, что уцелеет, если уж быть точной.       Последняя угроза звучит с нечеловеческой жестокостью. Её абсолютная решимость, на полном серьезе уничтожить Тодороки на арене, так блядски пугает — предательская дрожь берет до гусиных мурашек. Потому что Ведьма цедит эту фразу так уверенно и так, мать вашу, свирепо, что в организме Тодороки холодеют органы.       Понимание того, что Мидория нихуя не шутит, приходит к нему мгновенно — вместе с кислотными огнями вокруг тонких крепких пальцев. Тодороки, откровенно говоря, в этом даже не сомневается — глаза у Ведьмы горят так ярко, а голос настолько сильно пропитан концентрированной яростью, что тревога визгливой сиреной воет в голове. — И, уж поверь, так легко ты не отделаешься.       Инстинкт самосохранения велит Тодороки заткнуться.       Тодороки — как, блять, обычно — к своему чутью нихера не прислушивается. И с дуру, на полном серьезе ляпает без задней мысли, такое уверенное и четкое: — Я не буду использовать огонь.       ..и тем самым мгновенно обрекает себя на гибель.       Ведьма цепенеет. Снова поворачивает на него взгляд. Тодороки тревожно, с опозданием понимает: «..попал»       Потому что во взгляде Ведьмы бешенство разливается кислотным цветом по белку.       Шото замер. Оцепенел, потому что тревога и первобытный страх пригвоздили его к полу бетонными плитами — испуг тугой лентой стянул тело по рукам и ногам, липко-сахарно, шершавой вязью мокро прошел по лопаткам и позвоночнику.       И ударил его так, что об стену неприятно приложило затылком — Тодороки сдавленно зашипел, жмурясь от прострелившей боли.       А потом по ушам вдруг ебнуло гневное: — Ты в лазарет что ли торопишься? По Деку соскучился?       Как только Тодороки слышит этот нечеловеческий голос, то мгновенно вздрагивает. Он раскрывает глаза и тут же вжимается в стенку сильнее. — Что за ебанутая смелость? — разъяренно рычит, сильнее кулаком упираясь в грудную клетку.       Буквально обжигая оголенную кожу своими раскаленными костяшками. — Пороть такую дичь, так еще и кому? — глаза ядрено блеснули, оскал приклеился к острым губам. — Мне. Человеку, который своего соперника пилами напополам чуть не разорвал.       Плазма затрещала на пальцах. Искры в опасной близости замигали перед шеей. Женская ладонь тугой удавкой сошлась на чужой гортани. Собственная рука метнулась вверх почти против воли — у Тодороки засаднило в горле, дышать стало сильно тяжелее.       Металлический рокот с животным рычанием ему посоветовал: — Убрал, на хер.       По мужским пальцам больно пробило током — Тодороки сдавленно хрипло вскрикнул. На горло надавили сильнее.       Шото, сквозь зажмуренные ресницы, напрягая передавленную шею, смутно различает ядовитые оттенки. Кислотно-голубой, ярко-ярко пестрящий. Мутный и плывущий, пышущий чистой, кристальной яростью. — Глаза открой. Живо.       И Тодороки их с дуру распахивает.       Потому что ее рокот — могильный. Он загробный, таким не говорят живые люди — уж точно не девчонки-подростки с таким звонким голосом, как у Хитоки.       Тодороки чувствует, как на него давят одними словами, и причем делают это так, что внутренности скручиваются в тугой болезненный узел. Холод выстреливает по ребрам, заставляет держать глаза открытыми и по-тупому, испуганно пялиться.       Шото с каким-то диким для себя откровением вдруг понимает, что он не в состоянии ее ослушаться. — Ты лицемер. Так яро открещиваешься от своего отца, хотя сам ничем его не лучше. Ты по своей собственной воле решил сыграть в эти блядские игры на рейтинг, глубоко при этом насрав на самое важное!       Озоновый дым дерет горло. Спазм сжимает глотку, Ведьма могильным тоном, с глухой яростью, текущей по венам, злостно ему сообщает: — Тебе плевать на других людей. Ты хочешь быть первым, и это все, что вам, Тодороки, нужно.       Плазма ядовито блеснула на радужке. Растеклась до уголков, рвано вернувшись обратно. — Ты выбрал похоронить одноклассников под грудой металла, вместо того, чтобы выиграть забег по-нормальному. Так, как это сделал бы реальный герой. Как брат мой сделал!       И встряхивает гневно, ощутимо. Так, что аж в шее захрустело — Тодороки все еще вжимают в стену и делают это очень агрессивно. Последнюю фразу Мия гаркает так зло и разъяренно, что эхо отбивается от стен отбойным молотком. Рука, сжимающая горло, нагревается, а Мидориева кожа все равно что белый, раскаленный до ненормального уголь:       Обжигает. — Но даже так, решив сыграть в эту ебучую игру со сравнением родственников, ты в упор не видишь свою главную проблему.       Ее злой оскал острой иглой вбился в легкие — Тодороки рвано вздохнул, когда ужас черной мглой засел у него в груди. Кровь в венах застыла, превратилась во что-то топкое, вязкое, будто бы болото. И ужасно ледяное — словно снег. Сердце грузно провалилось в пятки. — Я терпеть не могу, когда нас сравнивают, но раз уж вы оба, блять, втянули нас всех в эту трясину, то я не упущу возможность размазать тебя по площадке.       Ладонь грубо сдавила хрящ. Тодороки смаргивает слезы, едва не закашливаясь. Он уже на рефлексах хватается за чужое запястье и тут же давится собственным вскриком — плазма по рукам бьет больно, нещадяще.       Она оставляет темно-синие линии паутины, к которым больно прикасаться, и обуглившуюся корку в точке соприкосновения. Ведьма, наклонившись, металлическим и куда более низким голосом говорит ему убийственное: — И тем самым доказать, что вам, Тодороки, никогда не суждено встать выше своего позорного третьего места. — О.. кх-кха!.. О чем ты?       Его вдавливают в стену напоследок — с силой, с чувством отвращения и ненависти — и резко выпускают из рук.       Долгожданный кислород и возможность дышать кажутся Тодороки чем-то волшебным. Он тут же хватается за собственное горло и сгибается, ссутуливаясь. Шото вдыхает воздух жадно, несдержанно, кашляя и смаргивая проступившую влагу в глазах. — ..Отвратительно.       Шото поднимает голову.       Мидория смотрит на него, как на последний кусок дерьма в этой академии. И взгляд у нее при этом — холоднее глыбы арктического льда. Но вскоре Тодороки не выдерживает — очередной позыв сдавливает его горло в надрывном и свистящем кашле.       И уже потом, когда в самом конце коридора Шото слышит удаляющиеся шаги, то внезапно понимает:       Тодороки Мидорию не просто презирает.       Тодороки Мидорию, кажется, чертовски опасается. ***       Ведьма одним своим существованием отравляет атмосферу в пространстве. Она шагает, и злоба исходит от нее осязаемыми, раздавливающими волнами — кажется, что вот дотронешься и тебя просто разъест под этим пластом концентрированной ненависти.       Мия рычит себе сквозь зубы гневные ругательства, трескается плазмой и подушечки пальцев у нее уже откровенно болят — Ведьма не помнит, когда она в последний раз злилась так чертовски сильно.       Поворот. Второй, третий.       На хуй комнаты отдыха. Мидория готова уничтожать и делать она это будет без единой поблажки.       Злоба. Ярость, чистый гнев и нефильтрованное бешенство — вот ее двигатель. Мидория на три гордые заглавные посылает абсолютно все советы по поводу успокоения, ибо, ну а на хуй, если все равно не поможет?       На кой хер ей сейчас успокаиваться, если при виде двумордого ублюдка злоба все равно вспыхивает, как огниво в кислороде? Так же легко и быстро, а гореть Ведьма будет ярко, широко и с размахом.       Пока не сожжет к чертям собачьим этого пустоголового мудака.       Поворот. Еще один, еще — она выходит к нужной лестнице и спускается вниз. Мидория деланно не замечает стоящую в пролете Ашидо. И Мину, признаться честно, это сбивает с толку: — Мия-чан! — окликивает ее. — Стой!       Ашидо пускается вслед за подругой вниз по ступеням — и мысленно диву дается, как это Хитока так быстро перемещается, странно, она же не сильно Мины выше.. Как только Ашидо ее догоняет, то едва ли успевает коснуться пальцами узора спортивной куртки на Миевом плече. — Мина, не сейчас, — Ведьма едко отбрыкивается, стряхнув с себя чужую руку. — Я злая, как черт, не трогай меня. — Мидория, подожди! — Мина резвым шагом бросается за ней вслед. — Хитока, стой! Это важно, послушай!       Ведьма дернулась. Замерла и обернулась гневно. Ашидо едва не вздрогнула.       И оно неудивительно — от Мидории пышет жаром и кристально чистым желанием уничтожать. Мидория зла, она взбешена до чертиков, у нее реально проблемы с контролем собственных эмоций, но сегодня это уже за рамки — уебки Тодороки испытывают ее терпение, и один из них уже нарвался на плазменную порку.       Ведьма в бешенстве и своей злобой она буквально захлебывается. И в данный момент ей абсолютно насрать, что это совершенно не нормально и что нихуя это не оправдание. Мидория не дура и не прям неконтролируемая мразь, она знает, что вот так просто срываться на всех подряд нельзя, что никто почти этого не заслужил. Мидория под руку с Бакугоу лучше всех остальных знают, что злость нужно уметь направлять в нужное русло. И желательно — в сторону тех, кто его спровоцировал.       Но вот только этот гнев не предназначался Мине — беда абсолютно не в ней. Вся эта ярость направлена в сторону отмороженного уебка, у которого, как оказалось, совершенно нет никаких моральных устоев. — Ну?       И который готов угробить человека, чтобы оказаться в списке участников на место повыше. — Я.. — вдруг заикнулась Ашидо. Взгляд Мидории давил. И давил адски. — Короче, есть вероятность, что люди на трибунах будут.. кричать.. — Мина, резче, — Ведьма едва сдерживается, чтобы не послать ее к херам.       А Мина мнется, потому что ей, кажется, немного стыдно. И явно дико неловко. — Хорошо! Прости, это не мое дело. Но..       И показывает экран своего телефона.       Мии нужны секунды. Глаза охреневши округляются. — Прости, правда.. — у Ашидо начинают быстро краснеть.. рога? — Это все очень некрасиво и неправильно, я этого не разделяю, но..       Мия вскинула глаза. Дернула бровью в немом вопросе и нахмурилась лишь сильнее. — Но я подумала, что, быть может, тебе стоит узнать об этом сейчас, — учтиво замечает Ашидо. — А не во время.. «А не во время боя, когда думать нужно будет о Тодороки»       Ведьма хмурится. Дарит ей взгляд исподлобья, смотрит прямиком в эти бездонно-медовые радужки — такие яркие, такие безумно теплые и яркие на фоне ее черных белков. Ведьма вглядывается, въедается качественно.       И не видит в них ничего, кроме сумбурного волнения и судорожных переживаний. — Поняла, — обрывает Мия, освобождая Мину от необходимости продолжать. Она не удерживает тяжелого вздоха. — Спасибо. Но если это не вскроется, то, я надеюсь..       Хитока внезапно округлила глаза. Посмотрела на девчонку с опаской. Мина быстро смекнула: — Я никому не говорила! — и тут же подобралась, сжав телефон в розовых пальцах (таких дрожащих, нервно трясущихся). — И даже в мыслях не было! — Будь могилой, иначе я тебя туда закопаю, — сурово цедит Ведьма. Мина кивает согласно. — Чудно.       Из арки доносится голос Мика. Тот начинает орать: — БЛАГОДАРИМ ВАС ЗА ОЖИДАНИЕ!       Ведьма медленно переводит взгляд на выход. Перерыв окончен. Мидория разворачивается всем телом и шагает вперед. К проходу, из-за которого ярким заревом бьет солнце.       А у Ашидо в этот момент вдруг сердце рвано сбивается с ритма.       Мина, смотря на уходящий силуэт, на копну ядрено-синих волос, на эти широко и гордо расправленные плечи, на вскинутый подбородок и задранную голову, вдруг не выдерживает: она кричит ей в спину такое громкое, надрывное: — Ты сильная!       Ведьма дергается.       А Мина жмурится, хмуря свои брови. Прижимая к груди, где жаром пышет волнение, кулаки и стискивая их до белых пятен на пальцах. Из ее горла вырывается звенящее, отбивающееся эхом от стен коридора: — Хитока-чан, удачи! Ты обязательно справишься!       Кислотные глаза округлились. Хитока обернулась почти удивленно.       А в голове все крутилось, все оглушающим голосом Ашидо повторялось чертово: «ты сильная, ты сильная, ты сильная». В черепной коробке трескающимися искрами все дребезжит Миново «ты справишься-справишься-справишься».       Хитока встряхивает головой, когда перед глазами вспыхивает нежно-голубой, а в ушах звенит французский. Мия смаргивает наваждение и поднимает голову вверх.       У Мины были горящие глаза. Ее радужки — такие же медовые и теплые, а надежда в них блестит так ярко и сочится так кристально чисто, что в глазах слезится.       Мидория нервно усмехается. Криво дергается уголок рта. А после — ее губы растягиваются в тонкой кривой улыбке. — Знаю.       И, круто повернувшись к белому-белому солнцу за аркой, Мидория напоследок роняет такое искреннее, вымученное: — Спасибо.