Эпицентр проблем

***

      Она выходит, и золотые лучи солнца мгновенно подсвечивают кислотно-голубой в ее глазах. — ПЕРВЫЙ ПОЕДИНОК ТРЕТЬЕГО РАУНДА ОБЕЩАЕТ БЫТЬ ЖАРКИМ!       Жаркий, раскаленный воздух. Гул трибун и вой Сущего. Мидория вдыхает глубже свежий воздух вспоминает регламент ГКОБ.       Перед глазами, отчего-то, немного мутно. — Ученик, который громко заявил о себе и оставил небольшой айсберг! — восторг Мика явно неподдельный. — Тодороки Шото, из класса героев!       Она слышит глухо. Словно сквозь толщу ледяной воды.       Трибуны приветствуют ее — с безумными и мощными овациями, срывая собственное горло кричат гражданские, ожидая от Мидории красочного.       Яркого. Цвета кислотно-синего или янтарно-золотого.       Мидория хмурится. Предчувствие — дрянь. Хитоке, сколько бы руки не чесались начистить рожу Тодороки, не хочется выходить на арену сейчас.       Потому что она знает: в этот раз это действительно будет арена. Та, с которой на своих двоих выходит только один. А второго, если повезет, вынесут подбитым и бессознательным уже на носилках.       Но Мидория себя не обнадеживает. Она знает: в случае с ней — не повезет.       Потому что Мидория все еще очень хуево держит эмоции ниже мозгов, она слишком часто действует интуитивно и под воздействием собственных хотелок. Захотела — сделала, не захотела — не сломала кому-нибудь руку.       Чутье Мидории вопит о тревоге, о том, что ей надо себя контролировать. — А с другой стороны нас жде-ет...! Прошу, встречайте!       Но стоит только поднять свой взгляд лишь чуточку выше.. — Девчонка, которая дала маху, создав из причуды циркулярные пилы..       Ведьма вскидывает голову. Красно-белое — все равно что бельмо на глазу. Ей будто бы в лицо кидают красную тряпку.       Мия скалится и рычит сквозь зубы, разогревая мышцы под белой кожей. В голове вспыхивает картинка лазарета, а горький запах крови раздражает рецепторы.       Она знает — не удержится.       Сломает, порвет, уничтожит. Сделает все, чтобы он вышел с этой арены ногами вперед. — Мидория Хитока, тоже из класса героев!       Потому что в глазах её цвета кислотно-синего вспыхивает горячая плазма. *** — Э-э, ребят, — Денки опасливо озирается по сторонам и снова глядит на поле. — Что вы думаете об этом матче?..       Каминари поднимает взгляд. На огромном экране — два изображения. Две фотографии, два человека. А внизу — стоящие друг напротив друга подростки. Ярко-голубой против бело-красного.       Они оба до чертиков сильные. Но в то же время разные до невозможности.       Потому что Тодороки действует в лоб, он не креативен на атаки или подловки, все просто и оттого ожидаемо, но вот Хитока...       Не-ет. Нет-нет-нет.       Ведьма не играет по-простому. Мидория не церемонится, но и планы как Незу строить не станет — все в тонком и чутком балансе, золотая середина. Прямо как ее причуда, ведь чтобы создавать тонкие литые диски нужно иметь хорошо отточенную технику, не говоря уже о том, чтобы маневрировать ими в воздухе. И, вспоминая бой с Шиозаки, вряд ли кто-то станет сомневаться в Ведьминских способностях. А плазма — рвущая и уничтожающая, с такой силой никто не страшен. Твои соперники сделают все, что угодно, лишь бы такой заряд по ним не попал.       Оттого и каждый ее бой люди стали ждать.. с нетерпением. Жадно, несдержанно почти.       Денки хмурится и вслушивается в гул трибун — если постараться, то можно различить, как многие герои уже сравнивают Мидорий и Тодороки. Каминари, все еще не понимая этого, лишь жмет губы в тонкую полосу и сводит брови у переносицы. — Это.. будет интересный бой, — после длительной тишины сказал Иида. Он прозвучал так, словно до сих пор для себя не решил, кто же с большей вероятностью выиграет. — Тодороки-сан — сильный соперник, — оценивающе послышалось со стороны. — Думаю, Мидории-сан придется напрячься.. — вдумчиво произнесла Момо.       Джиро высказалась. Урарака, Токоями. Почти каждый ляпнул то, что было на уме. Кто-то про силу, кто-то про стратегии, тактики боя. Ловкость и маневренность, уязвимость...       А потом ребят накрыло такое гулкое, четкое: — Пизда двумордому.       1-А обернулся. Потаращился на Бакугоу ошарашено. Катсуки же, закинув ногу на колено, скрестил руки на груди и сухо добавил: — Его порвут на ошмётки.       Яойрозу подобралась. Хмуро сощурилась, недовольно поджав губы. Она крайне скептично поинтересовалась: — Откуда такая уверенность, Бакугоу-сан?       Широкая усмешка исказила бледные острые губы. Катсуки не сдержал хищной улыбки.       Потому что он знает, что Мия недавно была в лазарете. И, вспоминая то, как с места сорвалась Ведьма и в каком же отвратительном состоянии туда загремел Деку, несложно посчитать два и два — Бакугоу же ведь здесь, в отличие от всех остальных, не тупой.       Катсуки, испытав это на собственном опыте, лучше всех остальных знает, в какое же бешенство впадает Мидория, если с ее младшим беспричудным братом вдруг что-то случается. А с ним случилось.       Тодороки случился.       Злобный, едкий смешок завибрировал в горле. Сорвался с уст заразным, злым смехом. — Ты че, прикалываешься? — он недоумённо обернулся. Его жгучий взгляд упал на Яойрозу.       Момо нахмурилась. Сжала свои осторожные губы, гордо вскинула вздернутый на конце носик.       Бакугоу заржал. «ХА-ХА, ну да. Куда же без этого», — едко, с издевкой пронеслось в голове.       Блять, ну, конечно. Конечно же, Бакугоу с первого раза обо всем догадался. Он знал, что такая правильная девчонка вроде Яойрозу сохнет по такому же вечно правильному и напыщенному Тодороки. Богатенькие детки богатеньких родителей со своими аристократическими приколами и надменным поведением. Катсуки, признаться честно, на хую бы все это вертел и было бы ему глубоко похер, не касайся оно Ведьмы. Но неужели любовь слепа настолько, что в их глаза не бросаются столь очевидные вещи?       Хитро оскалившись, Бакугоу бодро хохотнул. Он отвернулся и со смешком бросил в воздух такое неоднозначное: — У нее синдром старшей сестрёнки. ***       Когда Сущий начинает орать это гулкое: «STA-ART», где-то внутри Шото щелкает рубильник.       Тодороки выдыхает изо рта тёплый пар, сгибается в коленях и широким взмахом возводит огромные катакомбы. И Шото не останавливается: один тяжёлый жест, резкий выпад. За его спиной плотная стена, а все, что перед ним — во льду.       В холодном. Крепком. Неприступном.       Сущий откровенно воет. — ВОУ-ВОУ-ВОУ! КАКОЕ ЖЕ КРАСОЧНОЕ НАЧАЛО! — он не удерживается от красочных комментариев.       Звонкий треск оглушает. Шото ошарашено округляет глаза — лед идет мощными трещинами, под ним содрогается земля. Секунда. Вторая. Айсберг взрывается с такой силой, что ледяную стену за спиной Тодороки сшибает битыми обломками, а сам он кубарем летит назад. И, чудом не доходя до белой линии, успевает увернуться от падающего с огромной высоты обломка. — НАСТОЯЩЕЕ ПРОТИВОСТОЯНИЕ! АЙЗАВА, ТВОИ ДЕТИ — ПРОСТО НЕЧТО! ЧЕМ ТЫ КОРМИЛ ИХ?! — Тренировками, — сухо отвечает Шота. Внутренняя тревога набирает обороты.       Что-то ему подсказывает, что этот бой придется прекращать.       Тодороки и Мидория — сильные студенты. У них обоих были высокие показатели, но, как показала практика — ни один, ни другой не знают значение слова «отступить».       И это было проблемой.       Вернее — это и есть проблема. Потому что Тодороки и Мидория могут гаситься до талого, до победного — буквально. До состояния, когда ты рискуешь собственной жизнью из-за банального нежелания уступить однокласснику место на пьедестале.       Можно разводить много демагогий на эту тему. Говорить, что в этом и смысл упёртости, что это хорошее и классное качество. Но что ты будешь отвечать родителям, если их ребёнку случайно отморозят всю голову? Или, если по зелёной неосторожности повредят спину и их сын (дочь), больше не смогут ходить? И это уже не говоря о том, чтобы в будущем стать героем?       Айзаве не хотелось об этом думать. Конечно же, он понимал, что до такого никто не дойдет. В противном случае студентов будут ждать крайне удручающие последствия. Белая башня — как один из вариантов. Суровая интернат-колония, от названия которой у многих тёртых ПРО сгущаются тучи на лице. Однако иметь дела с родителями, возможно пострадавших детей, Шоте не хотелось еще больше.       Особенно Айзава был категорически против сталкиваться рогами с отцом Тодороки. О Мидориевом даже речи не шло — Мировой Альянс, который при одном лишь мизерном своем желании может снести Юуэй до фундамента за считанные мгновения одной только своей бумажонкой. Достаточно впечатляющая фигура, имеющая вес и жуткие полномочия.       Шота морщится. Вот они — влиятельные взрослые со своими тараканами в голове. Незу уже предупредил всех учителей геройских курсов — Хитоке ни в коем случае нельзя публично убить никого сегодня. Всё должны перестраховаться, если не хотят закончить свое человеческое существование где-нибудь у черта на куличиках.       Оогонхи временами бывает до невероятного убедителен. Особенно когда разговаривает четким и убийственным тоном.       Айзава слабо щурит веки. Глаза все еще гудят. Он снова морщится, активируя причуду в пустоту.       Да, Тодороки силён. Но вспоминая послужной лист Мидории, ее психологические приколы и ментальную неустойчивость, в купе с причудой, которую она не контролирует...       Что-то ему подсказывает, что детей придется сегодня осаждать. Тех самых, которые на арене уже развели настоящее поле боя.       Тодороки вскидывает голову. Смотрит вперед — сквозь тяжелый густой туман. Тот образовался из-за частых взрывов плазмы и огромных комьев пыли. Бетон ходил ходуном под ногами — шанс провалиться в какие-нибудь развалины уже не на шутку напрягал.       Внезапно, в глубине поднявшегося дыма, ярко загорел неоново-синий.       Мидория делает шаг вперед. Одним широким жестом руки сдувает часть дыма.       Плазма в ее глазах блестит ядовито. Кислотными огнями лижет запястья, пока по ее радужке разливается уничтожающее. Ведьма громко закричала: — Ты что уже выдохся?! — она вздернула подбородок кверху, а после — зло взглянула исподлобья. Опасно и призывно сверкнула голубым сквозь мрак окруживших ее обломков.       Раздражение в Ведьминском голосе сменилось непритворной яростью. — Повалялся немного, да льдом покидался! Это — твой предел?!       Тодороки слышит, как Мидория выворачивает его слова против него же, и давится воздухом от вопиющего раздражения. Злоба загудела в черепной коробке — Тодороки неприкрыто ощерился. Почувствовал, как холод прострелил все его тело.       Ладно. Хер с ним.       Будь что будет.       Тодороки делает крутой взмах от пола и прям до верху — огромная ледяная скала с бешеной скоростью взрастает на всю площадь арены. Блики застывшей причуды замигали под солнцем своим холодом и немой опасностью.       Подступающую волну льда, размерами выше стадиона, сносит в считанные мгновенья — с невероятным грохотом и ужасной тряской.       Мидории нужно меньше секунды.       Огромные хребты разваливаются, обваливаясь крупными кусками, а после — трескаются снова, измельчаясь и падая, рассыпаясь все больше и больше. Лед — бьется, звонко трещит и серебристо блестит в воздухе. Плазма гонит по нему — яркой ядовитой сетью, подрывая все до острых, расколотых в щепки обломков.       Прожигая этот чертов лед.       Рванувший под ногами бетон поднял нешуточные комья пыли. Тодороки, откашливаясь, заперся в куполе изо льда. Внезапно, его голову прострелила неприятная мысль: дело — дрянь.       Потому что в густом грязно-синем дыме Тодороки видит два ярко-мигающих огня. ***       Плазма, как таковая, нейтральна в своей сущности.       Это газ, частично или полностью ионизированный. Он возникает при очень высоких температурах и плотности положительных и отрицательных зарядов в нем почти совпадают.       Еще раз. Плазма — нейтральна.       Когда Мидория разряжает свою руку, то стадион откровенно сотрясает под ее силой. Трещины круто идут дугой по бетону, уходят глубоко, на целых пять с половиной метров под землю — это, к слову, приблизительно два этажа от японских панелек.       Плазма безобидна.       До момента, пока вы ее не тревожите.       Когда Ведьма исподлобья смотрит на взбудораженного и оглушенного Тодороки, то где-то внутри нее злоба стелет ядовитую дымку по легким.       Плазма — сложная, электродинамическая причуда. Это состояние, в котором свободно передвигаются атомы, ионы и даже молекулы.       И она так чертовски хорошо проводит электрический ток.       Когда Мидория ощущает дунувший морозный ветер, по белкам разливается ядрёно-голубое — гусиные мурашки бегут по коже, запах свежего мороза колет ноздри, ветер царапает кожу.       Подступающую волну льда размерами вдвое выше стадиона сносит в считанные мгновенья.       Жар — облепляющий, душный — обволакивает арену, липнет к телу, взрывается на кончиках пальцев вместе с электрическими искрами.       Мидория поднимает на Тодороки свой плывущий взгляд, и ярость вспыхивает на сетчатке ее глаз кислотно-голубым.       Огни в ее радужках — пёстро-бирюзовые, цвета ядовитого и отравляющего синего. Плазма в них шипит и трескается, горит жарким пламенем, а своими лижущими языками обжигает до черной корки.       Плазма безобидна.       Плазма, к слову, может и убить.       Когда до Мидории доходит, что Тодороки так нагло хотел заточить ее в огромную ледяную глыбу, то желание проломить ему позвоночник вдруг начинает играть перед глазами яркими красками.       Ведьма улыбается — губы растягиваются в злой, нехорошей улыбке, пока плазма трещит по пальцам и жжется на кончиках ослепляюще-синим.       Весь подступающий лед (царапающий кожу и взрывающийся со свистом), мгновенно разрывает в битые осколки.       Она видит перед собой полузамерзшего Тодороки, и ей неиронично мерещится, что сегодня она доведет его до обморожения за считанные минуты. От одной лишь подобной мысли демоны в ребрах сладко зарокотали. Ведьма зло ощерилась.       «Начинай считать, Тодороки» *** — Это плохо кончится. — Почему это?       Они сидят в отдельном секторе. Оогонхи — уже немного остывший, с пустым стаканчиком мороженого — искренне удивленно спрашивает у своей дочери, мол, «с чего бы это?». Хотеру зло и недовольно цыкает. — Да ты посмотри вообще, че она делает, — раздраженно выплюнула Мидория. Нахмурившись, герой скрестила руки на груди. — Еще немного, и она шарахнет плазмой прямо по Тодороки. — Мм.. Так, и? — Хотеру оборачивается недоуменно. — Что, «и»? — А что ей еще делать? — бровь Хикари дернулась. — Быть может, оставить себя во льду по колено? Или как ей, по-твоему, нужно отбиваться от атак Тодороки-куна? — По-моему, ей нужно контролировать силу взрывов. Да и точность, кстати, тоже не помешала бы, — недовольно наехала Хотеру. — Тодороки даже близко не гудини, чтобы уйти ото всех ее атак. Он просто не сможет, — отец лишь хохотнул. Хотеру нахмурилась. — Я серьезно. С минуты на минуту Тодороки точно нарвется на плазменную порку, и это закончится бедой.       Оогонхи насмешливо улыбнулся. — Ты выгораживаешь Тодороки-куна. — Я не даю Хитоке обосраться. — Хитока и не обосрется. Но даже если она и обожжет Тодороки плазмой — что с того? — Па-ап? — вдруг обвиняюще загудела дочь. — Ему пятнадцать.       Мидория расхохотался. Коротко, грудно так. Он перевел на Хотеру улыбающийся взгляд. И в глазах его — таких теплых, медовых — читалась очередная и очевидная насмешка. — Хотеру, радость моя, — он любяще обнял дочь, чуть прижав к себе. — Ты себя-то хоть в пятнадцать помнишь?       Ракурай хмурится. Она смотрит на отца и всем видом говорит: «нельзя так сравнивать». Нельзя — ведь Хотеру не Тодороки. Нельзя — ведь у Тодороки не умерла мать, а его левую ногу не превращали в кровавое месиво.       У Хотеру уже в неполные шестнадцать стояло два протеза и диск в позвоночнике, чтобы она могла ходить. У Тодороки, в отличие Хотеру в его возрасте, не было столько проблем и не было глубокой затяжной депрессии, с кучей неприятных составляющих.       Тодороки, в конце концов, не впахивал так же мрачно и по-черному, как в свое время Хотеру.       И оно неудивительно, что в свои двадцать три года Ракурай занимает третью строчку чартов билборда и перед ней находятся только лишь Старатель и сам Всемогущий.       Но это она. А Тодороки — это совершенно другой разговор.       И Хитоке он тоже не ровня. — Солнышко, — отец ласково заглядывает ей в глаза и смотрит на нее, как на маленького трехгодовалого ребенка. — Ты в пятнадцать лет была недалека от геройской лицензии. А через полтора года уже стажировалась у Энджи.       Хикари улыбается. В голосе его — сплошь гордость и необъемлемая любовь. Хотеру знает — папа за нее свернет целые горы, и это чувство защищенности грело ее покруче любой плазменной вязи.       Потому что только в его присутствии Хотеру была в состоянии расслабиться полностью. — Ему уже пятнадцать. Быть может, в таком возрасте Тодороки сам должен был понимать, на что он идет? И кого он провоцирует? — спокойно интересуется Оогонхи. — А Хитока имеет право обороняться так, как посчитает нужным. Уверен, что вторую причуду она экономит на свой последний бой. — Тодороки-кун стал медленнее двигаться! — звонко ляпает Хими и своими большими круглыми глазами смотрит на родственников. — Это потому что он много использовал лёд?       Хикари хитро улыбнулся. Взглянул на Хотеру и клюнул губами в висок, в ответ на дочкин негодующий прищур, и наклонился вперед, чтобы ответить младшей. — Да, золотце, это так, — и погладил по голове широкой ладонью.       Хими же жмурится довольно, улыбается и прижимается к ткани папиного геройского костюма, напрашиваясь на родительскую ласку. — И именно поэтому, — вдруг поучительно начал отец, направив указательный палец на поле. — У Хитоки будет больше шансов подловить его, уже замерзшего, и выкинуть за пределы поля.       Хикари лыбится чеширом — довольно так, горделиво.       Хотеру вздыхает тяжело — с отцом спорить бесполезно. — Мхм, ага, — она недовольно закатывает глаза и ворчит себе под нос. — Дай бог она не угробит его плазмой до того момента.       Хотеру смотрит на то, как ведет себя на поле ее сестра и думает, что это хреново закончится.       Потому что в глазах Мидории не холодный расчет, а горячая плазма и абсолютное наитие. Хитока действует по ощущениям, а не по оценке происходящего.       Хотеру разочарованно качает головой.       «Ты будешь об этом сожалеть..», — угрюмо подпирает кулаком скулу, хмуро продолжая смотреть. ***       Хитоке так глубоко насрать.       Эмоции бьют фонтаном, хлещут из нее горной рекой — так ярко и несдержанно, что по лицу ползёт искривленная желчью улыбка. Из уст вылетает оборванный смешок. Ведьма, бодро хохотнув, разряжает руку плазмой по бетону — да так, что камень заходится глубокими трещинами и мощной тряской.       Грохот стоит невероятный. Лед — все еще бьется, все еще звенит и разрывается в воздухе кристалликами битых обломков.       А потом до неё с трибун вдруг доносится такое восхищенное, восторженное: — Плазменный герой! Плазменный герой!       В голове щелкает. Глаза, цвета кислотного и нежно-нежно голубого, распахиваются сами. Подбородок вскидывается кверху — Хитока неверящими глазами обводит стадион.       Ей кричат — Вперед! Вперед! Вперед!       Плазменный герой — Госпожа Кирин, разящая под покровом грозового неба.       Плазменный герой — тот, от чьего имени содрогались злодеи.       Плазменный герой — человек, чье имя кристально чисто отражается в её собственной дочери.       Ведьма дёргается. Крик давит. Он ускоряется, он становится громче — где-то внутри Мидории начинает гудеть тревога.       И паника иссиня-синими сгустками накатывает в спину. В голове зазвенело грозным, сердитым голосом:       «Какого хера»       Сердце начинает колотиться быстрее. Более рвано, более сильно.       «Какого хера ты вытворяешь, Хитока»       Это геройское прозвище работает для неё круче любой другой отрезвляющей затрещины.       Верно, Хитока. Так обосраться еще надо уметь. Нравится, что делаешь?       Мидория уворачивается. Криво и внезапно неумело, потому что тело будто отнялось.       Издеваешься. Херачишь плазмой со всей дури.       В лицо подуло холодным ветром. Мидория буквально шарахается от прилетевшего в нее ледяного хребта. Она дёргается. С трибун все еще кричат, все еще зовут её.       «Сука! Как же не вовремя..!»       А ведь ты же знала. Ты знала, что люди будут кричать тебе это. Мина предупредила тебя, она о тебе побеспокоилась.       Мина, еще перед самым началом твоего боя показала тебе, Хитока, ради чего ты вообще здесь оказалась. Почему ты идешь на лицензию, почему ты на четыре головы выше всех остальных участников.       Ты знала, что являешься её подменой. Что нового плазменного героя люди найдут не только в Ракурай, но и в тебе тоже.       Злость на себя хлестнула по затылку. Стыд липким слоем спустился по грудной клетке, окатив ее непривычной холодностью. Уши и щеки загорелись маковым цветом от собственных поступков.

Так какого тогда чёрта, ты сейчас позоришь её, а?

      По мозгам ударяет холодом. Ведьма чувствует, как весь воздух вышибает из ее легких. И это неудивительно — Тодороки заковывает её во льду по колено, пока трибуны взрываются с очередными возгласами. Где-то неподалеку Шото срывается вперед.       А ногам её так-так холодно.       Пятки замерзли, словно она лежит босой кожей на стальной пластинке металлической каталки. Зубы застучали от цепкого льда. От того, как в спине прошлись ледяные снежинки, а кожу обдало холодным потом.       Как будто бы сквозняк противно лижет взмокшую спину, а тонкая накидка нисколько не спасает. «Хватит!.. Ну, хватит! Пожалуйста, мне больно!»       Холод вспыхивает в ее воспоминаниях до рези отчетливо. ***       Когда ледяные обломки с грохотом врезаются в защитный купол трибун, очень многие подрываются с места.       Трибуны загалдели. Оживились еще сильнее, почувствовав еще более мощный порыв ветра, чем во время боя Тодороки и Деку.       И это неудивительно. Потому что Мидория взрывается буквально. С такой силой, что арену равняет на один уровень с землёй. Стадион накрывает плотным, густым плазменным дымом.       О том, что происходит внутри него, никто не знает. Догадывается, но вслух не говорит ни слова.       Всем ведь и так было с самого начала ясно, кто же победит. А повисшее напряжение в воздухе только и делало, что расставляет все точки над и.       Минута казалась вечностью. Когда бешеная поволока дыма и гари рассеивается, опускаясь к земле неравномерными комьями, окружение становится четче. Мик, затаившись, вглядывается сильнее вместе с Айзавой и всеми наблюдающими.       А как только видит, кто остался на арене — мгновенно орет об окончании поединка. ***       Солнце слепит. Ведьма щурится от ярких ослепляющих лучей, прорезавшихся сквозь шлейф плазмы. Она жмурит глаза и сглатывает сухость во рту.       Тишина на стадионе висит звенящая. Мидория медленно, козыряя от жгучего солнца, раскрывает засохшие ресницы.       Гремящий голос Сущего оглушает. Мик заорал так, будто бы его едва не убили. — И-И-И, У НАС ЕСТЬ ПОБЕДИТЕЛЬ!       Ведьма дергается от громкости. Затем дергается еще раз, но на этот раз, уже от осознания — победитель?       Ведьма вскидывает голову. Уже не слушает Мика, потому что ей плевать. Она знает, что находится в пределах поля.       Она. Не Тодороки. Хитока широким взмахом руки сдувает часть дыма — не без помощи отцовской причуды, но все же — и ищет. Ищет, где же Тодороки.       Глаза слепит. Солнце — жгучее и яркое, во рту просто Сахара. Перед Мидорией витает много дыма, пыли и грязи. В ногах — идущий большими трещинами бетон и приходится параллельно смотреть под ноги, чтобы не провалиться невесть куда. Но на это плевать. Так глубоко и душевно, что Ведьма даже не обращает внимания, когда спотыкается об какой-то обломок.       А потом, глаза ее ошарашенно округляются. «Твою мать»       Она видит.       Когда Ведьма видит огромный ожог плазмы сквозь ошметки разорванной формы, то где-то внутри нее что-то мощно, с грохотом ухает. «Господи, Тодороки»       Потому что Мидория хотела совсем не этого.