Ты – ошибка в моём сердце

Когда тёплое дыхание коснулось губ, создалось ощущение, что сердце, с невероятной скоростью бьющееся в груди, на секунду замерло. Антон замер вместе с ним, по правде. Он повёл себя, как полный идиот. Хотя мог сразу же оттолкнуть. Но, оказывается, все эти догадки были ошибочными. До глупости ошибочным. Арсений точно не хотел его целовать. Лишь дразнил. Дразнил ведь? И взгляд его щенячий, который он не мог отвести от губ Антона, был просто странной фантазией. И собственное сбившееся дыхание. И волнение, смешанное с таким ужасным предвкушением, ожиданием. Ожиданием чего? Поцелуя? Подобных чувств у Антона не могло быть. Не к Арсению. И целовать он тоже никого не хотел. Уж точно не его. Не хотел прикоснуться к тонким, бледно-розовым губам. Не хотел провести языком по слегка заостренным клыкам. Не хотел. Абсолютно. Зато хотел бы, чтобы всё это происходило не с ним. Чтобы эти пугающие размышления оставили его в покое. Чтобы Арсений, который так краснел и неловко мямлил что-то, оказался всего-навсего галлюцинацией. Антон, честно, не готов мириться с этим. Не готов даже мысленно признавать, что Арсений мог бы его поцеловать. И он решает, как разумный парень, убежать от проблем. Убежать в буквальном смысле этого слова. Без драгоценной кепки, объяснений. Убежать в самый дальний конец кампуса. Бежать до тех пор, пока дыхалка не начнёт подводить. Запереться в туалете, как самая настоящая королева драмы, и попытаться наконец осознать, что произошло. Убежать далеко, чтобы преследующие мысли остались в злосчастном гардеробе. Пускай Арсений, зараза такая, побудет с ними наедине. Возьмёт хоть какую-то ответственность за то тепло, которое неожиданно разлилось по всем внутренностям, оседая внизу живота. И тяжестью отдаваясь в нём же. Как? Как Антон мог допустить.. такую реакцию своего организма? Когда успел подпустить этого человека к себе настолько, чтобы видеть в нём того, с кем можно целоваться? И даже больше. Кепка валяется на полу где-то в темноте помещения. Арсений тупо не может отвести от неё взгляда. Стоит, застывший, с глазами, полными вселенской грусти. На периферии зрения замечает небольшую щель в двери — Антон её еле прикрыл, когда вылетел отсюда. В ушах долго звучали быстрые шаги. Зелёные глаза, которые округлились и вдруг с осознанием взглянули на него, всё ещё картинками мелькали в голове. Антон напугался? Подумал, что Арсений что-то чувствует? Или посчитал дураком себя? Дураком, что просто не понял несмешной шутки? Очевидно же — нет, не шутил. Антон уже давно убежал, вероятно, на край света. Арсений не удивится, если на следующий день окажется, что Шастун решил отчислиться из ВУЗа. Как вообще осмелился? Где потерял мозги, раз подумал, что на этот глупый жест Антон прикроет глаза и, выпятив губы, приблизиться к нему, чтобы ответить взаимностью? Похоже, Арсений совсем забыл, с кем имеет дело. Надо будет кепку Антону вернуть. Антону, который, задыхаясь, плещет ледяную воду в лицо и царапает ногтями руки, чтобы прийти в себя. Он уже, скорее всего, опоздал на пару. Опоздал, но даже не переживает по этому поводу. В ахуе смотрит на своё же отражение: раскрасневшийся, немного вспотевший, обеспокоенный. Потерянный. Либо он только сходит с ума, либо.. Либо уже не сможет излечиться. Потому что даже будучи в таком состоянии, когда тяжело сделать глоток воздуха, вспоминает голубые встревоженные глаза, что «так красиво блестели в фиолетовом свету». — Да блядская хуета! — он опирается о раковину, снова смотрит на себя. Не узнаёт. Вообще. Теперь Антон всё понял. И не позволит таким странным думам заполонить разум.

***

Слова других людей, оклики, вопросы – это всё в мгновение ока стало белым шумом. И начало раздражать. Даже Эд с Егоркой сейчас просто потерялись в ворохе депрессивных мыслей. Не умиляли, как это обычно бывает, своими проявлениями любви на публику. Они были не такими явными, чтобы парочку потом избили какие-то гомофобы из группы, но определённо более нежными, нежели просто шутки между друзьями. Эдик-педик будто понял, о чём именно думает Арсений, встряхнул его за плечо и спросил как-то слишком обеспокоенно: — Чё с тобой? Неужели так заметно? Заметно, насколько сильно ему тревожно. И непонятно. Потому что поверить, что Антон не явился на пару лишь из-за него, просто невозможно. Он должен удостовериться. — Арс? — подтянулся уже и Егор, взглянув голубыми глазами ему в самую душу. Арсений вздрогнул. Выдал ничуть не искреннее: — Всё хорошо. И отвернулся, давая понять: на разговор по душам не настроен. Ему бы баночку пива и Серёжку с Окси, а не вот это вот все. Грудь сдавливает неприятное ощущение вины. Каждые пять минут он проверяет время на телефоне, мысленно материт весь свет. А ещё сильно жалеет, что вообще пришёл. Он-то планировал увидеться, поговорить. Объясниться и по реакции Антона понять, в какую сторону всё сводить — в шутку или нечто более.. серьёзное. Конечно, как человеку взрослому, ему следовало бы общаться без всяких недомолвок. Сказать всё прямо. Но терять простое общение с Антоном, если честно, не хотелось. Совсем не хотелось. — Антон Шастун. Снова. Снова Арсений дёргается так, будто слышит своё собственное имя. — Он не пришёл? — громко спрашивает препод, кивает самому себе и продолжает перекличку. — Кирилл Югов. Арсений, правда, дальше уже не слушает. — Ого, — Эд задумчиво хмурит брови и обращается к Егору. — Ты помнишь, чтобы он хоть раз пропускал занятия раньше? — Для него даже смерть не особо уважительная причина, ты ж в курсе? Конечно, Арсений с этим мысленно соглашается. Но легче от этого не становится. Что это за.. тоска? Беспокойство? Прошёл же, блять, всего один день. — Заболел, наверное, — умозаключает Эд и что-то тихо спрашивает, задавая этот вопрос уже только Егору. Арсений долго смотрит на друзей, ерошит слегка влажные волосы, которые не успели высохнуть, оглядывает просторную аудиторию, парты, весёлых, спящих и заёбанных студентов. Того самого Василия Александровича, который ржал, когда увидел Антона с нарисованной бородой. Как же сильно здесь не хватает конкретного человека. — Правда, что ли, заболел? — бормочет он и ловит на себе вопросительный взгляд слишком проницательного Выграновского. Несмотря на то, что Антон действительно изменился за это время, не прийти на пары только из-за конфликта с посторонним человеком – всё ещё не в его стиле. Как Арсению не запереживать? Поэтому, едва ли пара заканчивается, он сгребает одним движением тетради, закидывает всё в шоппер и, когда бежит к выходу, спотыкается о воздух. Чудом оставшись целым и невредимым после своего полёта, который был будто предупреждением свыше, продолжает бежать по коридору — словно ещё чуть-чуть и не успеет, больше Антона не увидит. А он хочет увидеть. Эд и Егор кричат ему какие-то проклятия, но Арсений прощается на ходу, взмахнув ладонью. Потому что время терять не имеет права. Вдруг у этого глупого парня реально температура под сорок. Вдруг позвонить некому. Вдруг проголодался. Вдруг.. Ждёт, что Арсений его навестит?

***

В комнате тихо. Только шелест страниц да редкие звуки уведомлений — от сестры и одного придурка. Антон обоих их не понимает: зачем пишут, зачем беспокоятся, если в ответ получают абсолютное ничего? Не способен он на адекватные отношения с людьми. Не умеет просто. Не знает, как взаимодействовать нормально. Если Вика, ознакомленная с его характером и уже даже закалённая ублюдским безразличием, сильно не напирает, то Арсений воплощает в жизнь страшные кошмары. Наверняка, тоже в своей голове придумал образ и теперь слепо в него верит, зачем-то хочет подступиться ближе. Антон даже готов довериться и подружиться, но не видит никакого смысла. Узнает Арсений его настоящего, разочаруется, перестанет общаться. А куда деваться Антону, который привязался? Он уже привык к вечному шуму. Уже не может сосредоточиться без воплей, пристального взгляда голубых глаз и смешков бормочущего себе под нос Арсения. К Арсению этому, блять, прикипел, и отпускать не хочет. Но осознаёт, что надо. Всегда в жизни всё делалось из надобности, а не желания. Почему это должно меняться? Будет ли это правильным решением? Антон не знает. Да, сам Антон Шастун чего-то не знает. И даже рад этому. Ведь если бы знал, тут же воспользовался возможностью оставить Арсения в собственной жизни. Он хмурится, трёт лицо и сильно жмурит глаза. Слезятся постоянно. И Антон уверен на все сто процентов, что дело не в ярком экране телефона. Стоит ему хоть на секунду отпустить себя — заревёт белугой. Потому что ему уже показали, что можно по-настоящему чувствовать и не сдерживать свои эмоции. Теперь это обернулось против него — плакать и «проживать» всё он не горит желанием. Он и не Арсений. Быть честным с самим собой и окружающими – что-то для него чуждое. Слышится громкий стук. Ждут немного, затем снова стучат без остановки, громко, будто выбить хотят и прийти убить. По этой импульсивности Антон узнаёт человека за дверью сразу. Сжимается в клубочек, укрывается одеялом — резко по коже проходит противный холодок — и продолжает листать короткие видео. Полностью старается абстрагироваться от лишних звуков, цепляется взглядом за полку и место на полу, на котором совсем недавно сидел и обрабатывал Арсению рану. Кажется, тогда его впервые в жизни кто-то защитил. Защитил без раздумий и каких-то корыстных мотивов — просто захотел. Кто-то серьёзно мог «просто захотеть» вступиться за него? Хотя, стоит ли удивляться? Это же Попов. Тот, у которого в голове не обычные тараканы бегают, а мадагаскарские щипящие. — Антон, блять! Он весь застывает. Не может не прислушаться к сильно встревоженному голосу. Сердце бьётся через раз. Пытаясь успокоиться, он принимает сидячее положение и откидывает мобильник подальше. Навостряет слух, потому что боится пропустить хоть одно слово, но Арсений и так говорит громко. Даже отчаянно: — Какого чёрта происходит? Я же знаю, что ты там. Он вздыхает, натягивает рукава толстовки до самых пальцев и вздрагивает от неожиданности. Арсений впервые так серьёзно его.. отчитывает? — Когда ты успел заболеть? Открой дверь, — несокрушимое молчание. Арсений в душе не чает, как его «сокрушить». — Пожалуйста. Ты там в обморок грохнулся, что ли? Мне скорую вызвать? Если даже это не действует.. — Я же.. — смотрит на дверь, снова стучит кулаком, а в другой руке сжимает бумажный пакет. От волнения. — Я же реально переживаю! Ты живой? Почему не пришёл на пары? Ты раньше не пропускал занятия.. Что ему, блять, делать? Почему Антон снова ведёт себя так, будто между ними пропасть в тысячи километров, когда он так старательно это расстояние уменьшал? — Нет, ну я правда сейчас скорую вызову. Кто так... Дверь вдруг открывается нараспашку. Арсений отскакивает и, как испуганный кролик, пялится во всю на Антона, как впервые видит. Тот уставший, с покрасневшими глазами — не спал всю ночь, видимо — и очень.. грустный. Не безэмоциональный и непоколебимый, как обычно, а грустный. Антон грустный. Что не так? Почему он сейчас так поджимает губы и с болью во взгляде разглядывает всё вокруг, хотя Арсений стоит прямо перед ним? И, честно, лучше бы рта не открывал: — Зачем вообще пришёл? Зачем? Зачем пришёл? — Ты серьёзно.. Боже, — Арсений не сдерживает тяжёлого вздоха. — Почему просто не написал, что заболел? — слегка повышает голос и произносит это строго, пытаясь донести до чужого сознания — ему важно состояние Антона. А не плевать, как он сам мог себе напридумывать. Антон мнётся, поправляет нервно кепку, которую наверняка надел только что перед выходом, — кому-то что-то доказать — и отворачивает немного голову. Арсений ждёт ответа, с каждой секундой всё мрачнеет, потому что чувствует — ещё чуть-чуть, и плотину прорвёт. — Зачем мне тебе писать? — делает голос как можно «тусклее», но обида на самого себя и бегающий взгляд выдают с поличным. — Потому что я переживаю. Разве я не говорил? — он спрашивает это и в ожидании смотрит на Антона. Тот внезапно шмыгает носом. — В больницу ходил? — неспециально, просто по инерции протягивает руку ко лбу, чтобы отодвинуть козырёк кепки и проверить температуру. Реакция этого парня просто разбивает сердце к чертям. Арсений, похоже, слышит дребезг. Поверить не может, когда Антон так резко отшатывается, а после грозно косится. Как будто он вообще сумеет сделать что-то плохое этому горю луковому. Тем более связанное с физическим контактом. Что творится в его голове? — Дай температуру прове.. — Отстань от меня и проваливай, — отчеканивает Антон и совершенно не следит за тем, как ужасно ранит человека, который стал ему важен. — Да я же беспокоюсь, — в который раз твердит он и неловким движением тянется убрать свою чёлку. Как словами объяснить собственное поведение? Беспокоится. Что ещё он может делать? Зачем бы иначе решил узнать, как Антон себя чувствует? Это же очевидно. Почему тогда он должен повторять это вечно, лишь бы ему поверили? В ответ тишина. Словно Антон прогружается и пытается придумать наконец, как бы Арсения оттолкнуть посильнее. Но он упрям, всё ещё стоит здесь и ждёт разговора. Нормального разговора, а не оров и недопониманий. Но как с человеком говорить, если он этого не желает? — Я и кофе твой любимый принёс. Я всего лишь хотел.. — оправдания обрывают резко и без сожалений. Зато теперь сожалеет он, что вообще решил затеять эту глупую авантюру. Припёрся к Антону в общагу, лишь бы узнать, болеет ли он. Смех, да и только. — Меня бесит видеть тебя каждый Божий день. Из-за тебя я живу, как в ёбанном аду! Это ты хотел услышать? Почему? Это единственное, о чём думает Арсений. Он задаёт себе данный вопрос уже давным-давно, но впервые не может ответить ни одним из вариантов — предположений нет. Почему его так ненавидят? За то, что раньше вёл себя как идиот? Теперь правда нельзя ничего исправить? Как ещё ему извиниться? — Если издеваешься, не веди себя так, будто ты мой лучший друг уже на протяжении десяти, блять, лет, — он выдаёт эту гневную тираду уверенно и без запинок, пока Арсений с жутким разочарованием смотрит на него. И молчит. Не опровергает, не спорит, ничего. Только смотрит. Антону словно вонзают нож под рёбра. Разве может взгляд быть.. таким? Сам хочет заткнуться, но не может. Хочет исправить ситуацию, но не может. Не может ни черта. Совсем не может прекратить добивать. Внезапно Антон стал таким же, кого сам и ненавидел. Как мать, как отец, как отчим. Думал, что будет просто молчать, а оказался тем, кто болтает больше всех. Болтает полную бредятину. Врёт же. Безбожно врёт. Но почему-то Арсений, который блестяще читает людей, именно сегодня этим навыком не пользуется. И верит во всё, что только что высказал Антон. Это так сильно его ломает. — Я действительно раньше вёл себя, как конченый псих. И теперь пытаюсь перед тобой извиниться. Я.. — он замолкает, выдаёт такое наивно-глупое и трогательное. — Шаст, я думал, мы хотя бы.. приятели, что ли. — Мне абсолютно похуй. Нет, не похуй. Пойми уже наконец, что нет. Так не похуй, что самому больно. — Умеешь одним словом.. в ступор поставить, — по-дурацки, но Арсений в последний момент решает исправиться и не говорить это детское «обижать». И так понятно. Видно по взгляду, дрожащему голосу, нервной усмешке. Видно, как обидно. Невероятно обидно. А Антон больше не слышит ни себя, ни Арсения. В целом общежитии не слышит ни звука. Не слышит после этой самой усмешки Арсения. Настолько выдавленной, ненастоящей, что по коже мурашки ползут. Наверное, он так сильно его обидел. Как обижал сестру, маму, друзей. Испортил всё, как обычно, и не позволил даже этой истории стать хорошим воспоминанием. Столько слов, которые бы оставили отпечаток на душе, Арсений давненько не слышал. Или это всё зависит от того, кто их говорит? Суть и не в том. Главное, что сейчас, такой разбитый и одинокий, хотя у него, вроде бы, столько знакомых и товарищей, он стоит с пакетом, в котором булочка с маком и любимый кофе Антона. Как же жалко это выглядит. Интересно, в душе он над ним смеётся? Злорадствует? Даже самую капельку, что ли, прикинуть не может, что стал значить для Арсения? Не от доброты душевной он о нём заботился. Не в эмпатии и всём прочем дело. Неужели человек, который кажется всем вокруг гением, может так сильно заблуждаться в чувствах окружающих? О каком притворстве речь, если Арсений искренне его другом считает, как в мультиках детских? Давайте, блять, жить дружно. — Как тогда терпел всё это время? Почему мы вместе готовились к проекту, а-ля друзьяшки? Тебе так оценки важны? — едва ли не орёт от эмоций. Он ненавидит эту свою черту — вспыльчивость — так же сильно, как и злится сейчас на Антона. Смотрит в несчастные зелёные глаза с досадой, будто с помощью телепатии передаст всё собственное удушающее огорчение. Бросает баночку кофе вместе с выпечкой на пол. Поступает по-дебильному и невольно вспоминает наставления верующей матери: «Хлеб кидать нельзя». Ему стыдно, но сделанного не воротишь. Арсений не знал, какие сладости Антон любит и любит ли вообще. А всё равно пошёл и купил — купил ту булочку, от которой сам без ума. С надеждой, что хотя бы в этом они сойдутся. Если противоположности и вправду притягиваются, то живёт он, определённо, в параллельном мире. В другой вселенной Арсений не мечтал бы так сблизиться с человеком. И не был бы так жестоко отвергнут без шанса на взаимность. Плевать. Больше не станет, как преданный пёс, ждать ответа. Не будет проявлять никакой инициативы, не пришлёт мема, не взглянет даже — пусть и Антон почувствует себя пустым местом. Арсений утрирует, но обида внутри сильно стискивает что-то в груди. И чувства эти выражаются в его печальной, кривой улыбке. Лучше бы вообще не виделись. Ни на выставке, ни на той злосчастной встрече, которую устроила Катя. Никогда. Может, тогда было бы не так сильно больно. Насколько они снова отдалились? А сближались ли вообще? Или он один так считал? Это, оказывается, неприятно. Неприятно терять в одно мгновение надежду, которую сам и подпитывал своими додумками. Тут Антон переживал. Тут Антон заботился. Тут Антон ему улыбался. Антон то, Антон сё. И забудет Арсений Антона этого, словно и не было его появления в жизни. Будет жить так, как жил раньше. Потому что Шастуну это наверняка всё надоело. — Я же сказал отъебаться! — Отъебусь, — он хочет материться. Громко, грубо и в чужой адрес. Сдерживается. — Не увидимся больше. Надеюсь, будешь рад, — совершенно неискренне желает Арсений, напоследок смиряет разочарованным взглядом и, развернувшись, уходит. Уже не слушает, что Антон ему говорит. Не слышит, как хлопает дверь. Идёт, широко расправив плечи, с гордо поднятой головой и.. И разорванным на кусочки сердцем. Серьёзно, оно бьётся? Как он не помер от такого напряжения и жжения в груди? Будто подожгли и долили сверху маслом. Слёзы ещё в глазах застыли. Хочется закричать на весь коридор, как если бы обидели ребёнка: «Почему со мной так поступили?». Арсений никогда не узнает, как в этот момент, когда он промаргивался и тёр глаза, чтобы позже со стыдом поплакаться в плечо Окси или Серёжи, за запертой дверью Антон.. плакал. За столь долгое время. Как только зашёл в квартиру. Заплакал, потому что вдруг всё осознал. Плакал без соплей, истерик, всхлипов. Плакал тихо, прижав ладонь ко рту. Ощущая, как по щекам противно скользят солёные слёзы — слёзы разочарования в самом себе. Струсил, оттолкнул, ранил. Антон не хотел так поступать. Он жалеет. Знает, что теперь не будет того, что давал ему Арсений — присутствия человека рядом. Снова обыденное, как бы грустно это не звучало, одиночество. И если Арсений уже летел на встречу к друзьям, написав лаконичное «пиздец», то Антон... Остался совсем один с собственными, крокодильими слезами. И некому было неловко протянуть ему платок. В незнании, как утешить. Как теперь всё исправить? И можно ли?