Amor non est medicabilis herbis

      Хонджуна не именуют музыкальным гением, предпочитая отдавать это звание новичку, который совсем недавно пришёл в компанию, а уже успел очаровать всех своим талантом; он известен как невероятно упорный и целеустремлённый продюсер, чьи песни не раз и не два покоряли вершины чартов и успешно продолжают это делать.       Хонджуну, чьи басы сейчас играют в наушниках, глубоко по барабану, как его там называют. Молодого композитора вообще мало что волнует кроме нужного бита и сочетания слов, которые никак не хотят выстраиваться в нечто прекрасное и неповторимое, как бы он ни старался. Хонджун осведомлён о своей востребованности и очень хорошо представляет, сколько она весит, и потому делает всё, что в его силах, а иногда и сверх того, чтобы с достоинством нести её. Это знают, это ценят, потому и обращаются с просьбой написать для них песню. Вот только Хонджун не каждого берёт.       Сколько бы он ни пытался, сколько бы ни сидел в студии и сколько бы ни переделывал, у него никогда не получалось писать песни для танцоров, а если он и доводил работу до конца, это было что-то настолько неправильное и некрасивое, что Хонджун кривился весь и едва сдерживал порывы удалить всё к чертям.       Тем не менее, его лучший друг и по совместительству коллега Минги, прекрасно помня об этом, приводит к нему танцора с просьбой написать песню для выступления на каких-то там важных соревнованиях. Хонджун честно старается не сильно прожигать друга-предателя взглядом, но, судя по неловкой улыбке и постоянно бегающим глазам гостя, получается из вон рук плохо. Впрочем, Хонджуну это безразлично: он морально готовится к очередному провальному треку и тому, что придётся собственноручно тащить труп Минги в лес в одно местечко, что он заприметил ещё до встречи с донсеном. Минги, чувствуя кровожадное настроение хёна, тараторит неразборчиво про неотложные дела и быстро ретируется, оставляя неловко переминающегося с ноги на ногу заказчика на растерзание хищнику.       Хонджун тяжело вздыхает, потирая виски, и мысленно насылает на Минги все мыслимые и немыслимые проклятия. Желание отказать парню и вернуться к прерванному занятию настолько велико, что его буквально можно потрогать в воздухе. Танцор, видимо, догадывается, к чему все идёт, поэтому в два шага оказывается у кресла и протягивает руку.        — Нас не представили друг другу, — улыбается парень. — Меня зовут Чон Юнхо. Приятно познакомиться.       — Ким Хонджун, — раздумывая минуту, продюсер таки пожимает протянутую руку, ощущая, насколько велика разница между их ладонями — ладошка Хонджуна буквально утопает в чужой. — К сожалению, не могу ответить тем же.       Юнхо серьёзно кивает, не обижаясь на честность, и музыканту наконец удаётся изучить гостя получше.       Волосы цвета какао обрамляют красивое лицо с правильными чертами, в больших карих глазах, кажется, сверкают все звёзды небосвода в обрамлении пушистых ресниц, пухлые губы нежного розового цвета растянуты в широкой приветственной улыбке, демонстрируя всю красоту мягких щёк, а прелестный румянец завершает очаровательный образ. Нельзя не признать, что Юнхо невероятно красив.        — Я понимаю, что доставляю неудобства одним лишь своим присутствием здесь, но… — Хонджун наклоняет голову, без слов прося продолжать, — у меня очень важный конкурс на носу, Минги давно ещё обещал написать песню к нему, но буквально в последний момент ему дали крупный заказ, и он физически не может успеть.       — Поэтому этот прохвост решил выполнить своё обещание через меня, — задумчиво тянет он.       — Как бы, да, — разводит руками Юнхо.       Хонджун, как никто другой, наслышан об этом крупном заказе. А как иначе, когда Минги про него все уши прожужжал? Его коллеге торжественно доверили написание целого дебютного альбома для новой айдол-группы. Конечно же, не в одиночку, а в составе небольшой команды молодых продюсеров, в число которых и входит Минги, но масштаб работы так или иначе поражает. Хонджун хорошо это осознаёт, но такой подставы от друга всё равно не ожидал.       — Минги объяснил мне ситуацию, — торопливо начинает Юнхо, видя нахмуренные брови собеседника, — но сказал, что ты единственный, кто сейчас свободен и может мне помочь, потому что, цитирую: «хён — лучший продюсер, которого только знал белый свет».       — Льстец, — Хонджун закатывает глаза.       Юнхо, не сдержавшись, хмыкает — полностью солидарен с чужим мнением.       — Хорошо, что ты в курсе дела, — Хонджун вытягивается в кресле и устраивается удобнее, впиваясь в Юнхо взглядом, — тогда ты предупреждён, каким будет предполагаемый результат.        — Насчёт этого, — Юнхо проводит рукой по волосам, убирая мешающуюся чёлку, а Хонджун откровенно залипает. — У меня есть предложение.        — Я внимательно слушаю.       — Ты не знаешь, как я двигаюсь, как танцую. Может, если ты посмотришь, тебе будет легче написать?       — Ты думаешь, я так не делал? — горько усмехается тот. — Делал, и не раз, но результат по-прежнему оставлял желать лучшего.       — Три дня, — Юнхо говорит твёрдым тоном и выставляет вперёд руку с тремя оттопыренными пальцами. — Если ты по истечении этого времени продолжишь утверждать, что ничего не получится, я отстану от тебя.       — А что тогда с выступлением? — интересуется Хонджун, принимаясь собирать вещи.       — Что-нибудь придумаю, — пожимает плечами танцор, следя за действиями собеседника. — Так что?       Хонджун вскидывает на плечо рюкзак, в котором уже лежат блокнот и ручка, чтобы делать пометки о хореографии, и только потом отвечает, глядя прямо в глаза цвета тёмного шоколада:       — Я согласен. Пойдём скорее. Раньше начнём — раньше закончим.       — Спасибо большое!       Юнхо растягивает губы в настолько широченной улыбке, что Хонджун невольно беспокоится за целостность его рта, и вприпрыжку покидает небольшую студию, вызывая улыбку уже у продюсера.

***

      Он смотрит. Смотрит так пристально, что, кажется, ещё чуть-чуть и просверлит в Юнхо дыру. Хонджун думает, что это, наверное, даже уже неприлично, но оторваться невозможно. А танцору абсолютно безразлично, смотрят на него или нет: у него музыка по венам струится, и тело само двигается, подстраиваясь под мелодию — не до чужого внимания.       Юнхо движется то плавно, то резко, но всегда так правильно вписываясь в мелодию, что вызывает у Хонджуна непроизвольные, восторженные восклицания, из-за которых тот покрывается сильным румянцем. Хонджун не делает никаких пометок — он уверен, танец навсегда отпечатается в его памяти. Слов нет, чтобы писать.       Они появляются чуть позже — ночью, когда Хонджун остаётся один на один со своими мыслями, в которых Юнхо продолжает кружить по залу, и заполняет неровными строками уже третий по счёту лист, думая лишь о плавных изгибах чужого тела.       Когда оговорённый срок подходит к концу, у Хонджуна на столе скапливается небольшая стопка бумаги вместе с немытыми чашками из-под кофе, а на полу — стройный ряд пустых банок с энергетиком; большие чёрные мешки красуются под веками, а в последних — лихорадочный блеск и, естественно, готовое решение касательно делового предложения танцора.       Юнхо после тихого «да» обрушивает на него поток нескончаемых благодарностей и обнимает внезапно, на что Хонджун, покраснев не хуже спелого помидора, неловко отвечает.       Юнхо становится постоянным гостем в студии. Он говорит без остановки и знаков препинания, совершенно не отвлекая от работы, смеётся с шуток старшего и улыбается так тепло, прикрывая губы ладонью, пока у Хонджуна мозги потихоньку вытекают из левого уха, потому что в правый наушник воткнут.       Он не знает, что происходит. Нет, не так: он долгое время запрещал себе думать об этом, не хотел обманываться, но сейчас, ночью, в студии, продолжая трудиться и доводя песню до совершенства — ведь только этого достоин Юнхо, — Хонджун понимает, что от собственных чувств бежать бесполезно.       Танцор сладко посапывает на неудобном диванчике, сложившись чуть ли не вдвое, чтобы на нём поместиться. При взгляде на эту картину щемит сердце, и воображение уносит далеко от реальности, туда, где Хонджун лежит рядом, крепко обвивая Юнхо всеми конечностями, а тот счастливо смеётся куда-то в чужую макушку.       Хонджун бьёт себя по щекам, возвращаясь в настоящее, и тихо, чтобы не разбудить, идёт за одеялом, спрятанным в дальнем углу шкафа. Он сам нередко — чаще чем дома, определённо, — остаётся здесь ночевать. Он укрывает спящего, невольно рассматривая его, садится обратно в кресло и, похрустев пальцами и шеей, принимается упорно работать над песней, вкладывая в неё чуть больше обычного — все те нежность и любовь, что Хонджун испытывает к Юнхо, чья улыбка вызывает у него инфаркт миокарда каждый раз.