Червивые яблоки

✧༝┉┉┉┉ 1 ┉┉┉┉༝✧

— Прости, не могла бы ты напомнить, что говорила про эту футболку? — самодовольно вопросил Орион, вытирая липкий сироп с губ. — Никто не предупреждал, что утро начнётся столь паршиво, — буркнула Одетта. Вечеринка в честь Хэллоуина действительно задалась. По большей части потому, что студенты сумели выспаться после всей нагрузки, свалившейся на них в последний месяц. Всё было бы совершенно превосходно, если бы в первое число ноября, в пять утра, Джулиет Купер не начала бы блуждать по комнатам собственного дома, беспощадно выгоняя заснувших гостей. Она вытащила из ванной парочку уснувших пьяниц, подняла с дивана обкурившуюся девушку с третьего курса филологического факультета, а после поднялась на второй этаж, где в гостевой спальне обнаружила Ориона, Оду и Ивори. К тому моменту Аве, уподобляясь своей новой привычке, вновь исчез, никого предварительно не предупредив и не предложив вместе покинуть вечеринку. Джулиет Купер растолкала трёх одногруппников, несомненно, подмечая, что среди них был Ивори, парень её подруги — Лолиты. Она посчитала правильным отправить их домой именно в пять утра, рассчитывая, что студенты успеют привести себя в порядок перед лекциями, а она — и себя, и дом. Вот только девушка, проживающая в условном центре Сиэтла, даже не удосужилась предположить, что её знакомые могут жить слишком далеко, чтобы успеть хоть что-то. Утро для Ивори, Оды и Ориона не задалось. Кингстон, который умудрился выпить столько, сколько не пил никогда в жизни, уже ранним утром поклялся перед самим собой, что больше никогда не будет пить так часто и так много, уподобляясь студентам со стальными желудками и печёнками. Он осознал, что никогда не был так счастлив, как в тот недолгий месяц, когда он и его друзья решили завязать с выпивкой. И вот — никчёмная вечеринка, на которой он поссорился со своей возлюбленной, вывела их всех из строя. Тем не менее, Ивори, собравшись с силами и опустошив несколько стаканов воды из-под крана, своим ходом отправился в общежитие, отчаянно надеясь, что сумеет добраться до аудитории к девяти утра. Ода и Орион столкнулись с несколько другой проблемой, а именно — как успеть домой, привести себя в порядок, а после явиться на занятия вовремя. — Просто подбрось меня до метро, оно вот-вот откроется, — попросила Ода Ориона, запихивая свой тугой пиратский костюм в сумку. Он оказался настолько узким, что после целой ночи в нём болело тело. Его пришлось сменить на университетскую футболку, которую Ивори любезно таскал с собой всю вечеринку. — Это проблема. Ты видела сколько времени? И видела себя? Я отвезу тебя домой, — категорично покачал головой Орион. — Ода, я уже понял, что нам нужно ездить в одном направлении, но не понял, почему из этого нужно делать трагедию, которая тянется из месяца в месяц. Если ты не найдёшь хотя бы одну весомую причину, почему я не могу подвезти тебя до дома, а ты обязана тащиться по холоду в пять утра одна, я просто затолкаю тебя в машину. Одетта отвлеклась от сумки, хмуря брови и оборачиваясь на друга. Она была польщена настойчивостью парня и его искреннем желанием быть полезным, и тем не менее, её терзали сомнения. Этим утром в её голове вообще было слишком много мыслей. Если Орион вёл себя столь упрямо, то ей нужно было объяснить ему, что она не хочет ассоциироваться с трейлерным парком и быть открытой книгой. Но в такую рань, чувствуя головокружение и регулярно подступающую, контролируемую тошноту, она совершенно не хотела этого делать. Потому Оде пришлось сдаться, вяло кивая головой и выдерживая настырный, уверенный взгляд Талбота. Она сдалась и из-за других своих риторических вопросов, которые решились простым её согласием. Как добраться до дома? Как успеть на занятия? Как в таком помятом состоянии присутствовать на лекциях, выполнить все задания на завтра и успеть на смену, которую она опрометчиво взяла в придорожном баре «У Анны». В итоге Вернер назвала адрес, а Орион, только лишний раз убедившийся, что им действительно нужно двигаться в одном направлении, двинулся прочь от дома Джулиет Купер, которой предстояло поменять постельное бельё практически на каждой кровати своего дома, и желательно до того момента, как вернётся её отец. По пути в трейлерный парк Ода и Орион остановились у придорожной лавки, покупая оставшиеся со вчера яблоки в карамели. Запеченные, золотистые, мягкие, покрытые тёмной глазурью и практически свежие. От приторной сладости их завтрака сводило зубы, но зато калории приятно обрушивались на организмы, отравленные алкоголем. — Знаю, что на этой поездке настоял я, и тем не менее, у меня есть условие, — начал Орион. — Возможно, я не успею домой, так что буду польщён, если ты пустишь меня умыться и сменить одежду. — Я говорила, что так будет, — покачала головой Ода. — Тебе нужно было ехать сразу домой. — И всё же, — гнул своё Талбот. — Слушай, я не подожгу твой дом спичками, не намочу тапки и даже не попрошу чаю, если ты сама не предложишь. Просто умыться, ладно? Вернер осознала, что прыгнула в бездонную яму, когда согласилась на поездку в трейлерный парк, так что войдёт Талбот в её жилище или нет, уже не имело смысла. Она согласно кивнула, глядя на часы и пытаясь вычислить, будет ли Клод всё ещё дома, и с глубокой печалью и настороженностью выяснила, что наверняка будет. Оде неминуемо придётся объяснять, почему она вернулась в половину седьмого утра в компании полуголого ковбоя, которому, судя по всему, нужно не только дать умыться, но и заварить чай. Вскоре пикап Ориона сделал решающий поворот, открывающий вид на поляну, усеянную вросшими в землю вагонами, но Одетта с нескрываемой растерянностью заметила, что на лице друга не проступило ни единой эмоции. Ни удивления, ни осуждения, ни заинтересованности. Он лишь выдавил простое «куда дальше?», дожёвывая свой завтрак и озираясь по сторонам, изучая местность. Студенты добрались до нужного трейлера, заглушая мотор. Внутри горел свет, что свидетельствовало о присутствии Клода. Ода покинула пикап, забирая свои вещи и поднимаясь по ступеням к двери. Вернер дождалась, когда Орион возьмёт свои вещи и закроет авто, прежде чем последует за ней. Когда же он оказался возле неё, она открыла дверь, заходя внутрь и приглашая раннего гостя. Орион осмотрелся, вновь не выражая специфических эмоций, хотя он точно ни на мгновение не допускал, что его студенческая подруга может жить в таком месте, как трейлерный парк. Он ожидал оказаться в небольшой полупустой квартире, по которой разбросаны книги, или, быть может, в тёмном доме, окутанном лозами винограда и со стоящими тыквами на крыльце. В итоге он столкнулся с совсем маленьким помещением, которое пахло ладаном ещё сильнее, чем сама Ода. В трейлере громко работал небольшой телевизор, а на тесной кухне, спиной к парню, стоял широкоплечий мужчина в лёгкой кожаной куртке. На его сковородке что-то аппетитно скворчало. В узком проходе на кухню поразительным образом уместился диван с пёстрыми подушками и пледами. Повернув голову в другую сторону, Орион увидел единственную спальню, состоящую из многочисленных ящиков, полок, коробок и всего лишь одной широкой кровати. Услышав хлопок двери, мужчина, занимающий место на кухне, обернулся. Это был высокий, хмурый человек, лицо которого стало мягче при виде Оды. Тёмные-тёмные волосы, явно отросшие больше привычного, он зачесал назад. Обратив внимание на незнакомца в Хэллоуинском костюме, он задумчиво почесал густую, длинную щетину. Меж его бровей образовались глубокие морщины, под тёмными глазами лежали едва заметные мешки, а крупные губы, как и впалые щёки с высокими скулами, отдалённо напоминали черты Оды. — Мне стоит задавать вопросы? — вопросил мужчина, снимая маленькую сковородку с огня и перекладывая горяченную яичницу на пёструю тарелку. — Считать, что ты вернулась домой рано или поздно? Ода бросила сумку с вещами на кровать, не покидая места у входной двери. Теперь она немного отодвинулась в сторону, давая Ориону пространство. — Поздно, задержались на вечерике. Это Орион, ему нужно умыться и дать чай, — произнесла Вернер, указывая парню на дверь в ванну. — Пожалуйста. — Спасибо. Привет, — поздоровался он с мужчиной, вытаскивая из своей сумки вчерашнюю одежду, которую рассчитывал надеть и сегодня. — Орион Талбот, мы вместе учимся. — Это Клод, мой дядя. Мы живём вместе, — представила Вернер, с трудом отвоёвывая место у чайника, чтобы поставить воду кипятиться. — Кстати о живём вместе. Пора бы заплатить по счетам, ты положила деньги в банку? — поинтересовался Клод, даже несколько поражая Ориона своим спокойствием и беспечностью. Чтобы не мешать жителям трейлера, он проник в тесную ванну, норовя переодеться и умыть лицо. Согласно его ожиданиям, это должно было несколько освежить Талбота. — Положу сегодня. Взяла смену на ночь, — отозвалась Вернер. — Значит, Орион Талбот? Ты не говорила, что у тебя появились студенческие друзья. И что будет вечеринка, — произнёс Вернер-страший, подхватывая тарелку и проходя на диван. Нащупав пульт, он сделал новостную программу немного тише. — У меня много друзей, — возразила Одетта, молнией оказываясь в своей комнате и выкладывая из сумки все ненужные вещи и книги, меняя на актуальные. — И мы давно не совпадали по времени. Сколько дней не виделись, а? Или мне стоило написать тебе на работу, что я собираюсь на вечеринку? — Кем ты была в этот Хэллоуин? — задал следующий вопрос мужчина, поедая свой завтрак и следя за тем, как девушка скидывает вчерашнюю одежду в одну из коробок. — Пиратом, — отозвалась девушка, закрывая дверь, чтобы переодеться. Перегородка, которая с натяжкой называлась дверью, была столь тонка, что Клод мог прекрасно слышать племянницу. — Примитивно. Как пять лет назад, — напомнил мужчина. — Мой образ эволюционировал. — Есть фотографии? — Может быть. Распечатать и прислать тебе по почте, чтобы ты мог повесить на холодильник? — Очень смешно, — хмыкнул Клод Вернер. — Тебе нужно на занятия? — Как и каждый чёртов будний день, — ответила Ода, спешно заканчивая со сборами и возвращаясь на кухню, чтобы заварить две кружки чая. — Подвезти? — Мы на машине Ориона, сами доберёмся, — отказалась девушка. — С каких пор ты предлагаешь подвезти меня? — Просто по пути, — пожал плечами Клод, быстро завершая свой завтрак и передавая тарелку Оде, чтобы та отправила её в мойку. Сегодняшняя смена мужчины начиналась не у дома его начальника, а у отеля, где остановилась его жена. Клоду предстояло доставить её в аэропорт, после чего поехать в офис работодателя, чтобы подхватить его и сопроводить на встречу. Чтобы передвигаться по Сиэтлу у его босса был водитель, но вчера он слёг с гриппом, так что часть обязанностей — как и небольшое денежное вознаграждение — свалились на плечи дяди Оды. Орион вышел из ванной в куда более сносном одеянии и с убранными в короткий хвост волосами. Теперь он больше походил на человека, которому предстоит сесть за руль и поехать в университет, чтобы получить новые знания. Завидев его, Клод поднялся с дивана, коротко прощаясь со студентами и покидая трейлер, чтобы отправиться на работу. Вернер же вручила Ориону кружку с чаем, ненадолго занимая ванную, чтобы почистить зубы и, уподобляясь Талботу, умыться после душной, неспокойной, пьяной ночи. — У тебя уютно, — вдруг произнёс Орион, выключая телевизор и закидывая ногу на ногу. Одетта могла прекрасно слышать его, учитывая, что та не закрыла за собой дверь. — И крутой дядя. Не знал, что ты живешь с кем-то. — Моя жизнь — грёбанная утопия, — отозвалась Ода, включая воду. День только начинался, а она уже ощущала усталость, зная, что после занятий придётся зарыться в Пылесборнике за выполнением заданий, а после отправиться на смену в бар, что окончательно выжмет из Вернер все соки.

✧༝┉┉┉┉ 2 ┉┉┉┉༝✧

Наконец произошло нечто парадоксальное и уникальное: ни Орион, ни Ода не опоздали на занятия, а даже умудрились прийти слегка пораньше, что тоже было несколько чревато. В полупустом коридоре, возле доски с объявлениями и новостями, где студенты остановились мимоходом, Ориона остановила преподавательница русской литературы, которая была на все сто убеждена в том, что никто иной, как мистер Талбот, сумеет помочь ей с университетской газетой и присоединиться к оформлению нового, ноябрьского выпуска. Одетта, которой было нужно в другую аудиторию, бросила друга на произвол судьбы, отправляясь на латынь. Когда Одетта пришла в нужную аудиторию, учеников там было критически мало, причём причиной было не только раннее время, но и чересчур пьяная вечеринка прошедшей ночью. Ода была уверена, что мало кто доберётся до своих мест в аудиториях, чтобы всерьёз воспринимать профессорские слова. Оглядев студентов, Вернер прошла на своё место, обкладываясь как нужными тетрадями, так и сторонними. Пока было время, она хотела подготовить другие задания, которые предстояло сдать уже завтра. До начала лекции мир девушки ограничился только разбросанными перед ней распечатками, временно пустыми черновиками и книгами, которые могли пригодиться. Подобная моральная изоляция помогала ей не только сосредотачиваться на учёбе, но и отвлекаться от собственной мигрени, приправленной вялостью, которые преследовали её с раннего утреннего подъёма. Она видела только бумаги и извилины чернил, что складывались в разномастные буквы, чувствовала вибрацию пола от шагов, приторный запах мебельного лака, кофе «на вынос» и сырой земли из-за открытого окна. Но и временно обеспеченная идиллия длилась слишком недолго. Вскоре по листам, лежащим перед девушкой, скользнула тёмная тень, а на соседний стул кто-то приземлился. — Вернер? Как голова после вчерашнего? — раздался женский голос, а Ода, подняв голову, заприметила перед собой сияющую, ароматную и поразительно светлую Кеннеди, образ которой рушил взгляд бывалой охотницы. — Сносно. — Оторвалась от бумаг Ода, пускаясь в откровенную ложь. Она сконцентрировала всё своё внимание на старосте, так как сразу заприметила две вещи: та назвала её по фамилии, и та заговорила с ней, хотя раньше они не общались один на один. Оде уже было известно, что на латынь они ходят в разное время, так что сейчас её особенно привлекло то, что Квантум пришла к ней лично, чтобы что-то сказать. — Не буду ходить вокруг да около, я к тебе с разговором, — потянулась Кеннеди, словно кошка, отбрасывая волосы назад. — Сегодня Джулиет сказала мне, что выгоняла гостей из дома, в том числе тебя, Ориона и Ивори. Типичная ситуация для вечеринки, дело не в этом, вот только когда об этом узнала Лолита, она залилась слезами. Ты знала, что они с Кингстоном вчера поссорились, а сегодня он был в одной кровати с тобой и Талботом? Это буквально вывело её из себя. А ещё пошёл слух, что у тебя есть ненавистница. Клянусь, прямо-таки проклинает тебя. Говорят, это Грир Рутерфорд. Вчера она знатно напилась и говорила всем, как ненавидит тебя. «Ода и Джесси то», «Ода с Джесси сё» …, — Кеннеди закатила глаза так, словно её саму раздражало пародировать Грир. — Начинаешь понимать, к чему я? Ода, взбодрившись и воссияв на её слова, выпрямилась, скрещивая руки на груди. Натянув весёлую, даже забавную улыбку, она откинулась на спинку стула, внимательно глядя на девушку. Та выглядела самонадеянно, уверенно, расслабленно, но от слов её, в которых пока что не было негатива, так и пахло желчью. Одетта, которая надеялась на тишину и спокойствие в этот бренный день, хотела закрыть одну из книг, швырнув её прямо в накрашенную морду Кеннеди, но всё же решила дать ей шанс. Просто послушать, что же староста хочет ей сказать и о чём ей угодно поговорить. Вернер была не глупа. Совсем не глупа. Она сама приветствовала завуалированные плевки желчью, так что прекрасно чувствовала, к чему клонит Кеннеди Квантум. Она хотела предупредить её, обвинить и уличить в том, что та притягивает людей, в основном мужчин. Именно Ода интересна им, и, несомненно, в большинстве своём в качестве друга, вовсе не в интимном. Вернер также знала, что это может задевать других, а сейчас в этом убеждалась. Теперь ничего немыслящая Кеннеди собиралась обвинить её в том, что Вернер работает, подобно магниту, притягивая к себе тех, о внимании которых грезят другие. Ей это казалось смешным, а желание Кеннеди пристыдить — проявлением слабости и неспособности действия. Оттого она и забавлялась, открыто улыбаясь старосте и трепеща перед её несказанными репликами. — Так вот я к тому, что тебе пора одуматься, — продолжила Квантум. — Одуматься? — переспросила Ода. — Верно, одуматься. Не хочу враждовать с тобой, сама понимаешь, ни с кем не хочу, ненавижу, — продолжила Кеннеди, хотя слова её были совершенно о другом. Она жаждала разборок и обвинений, такова была её натура. — Хочу предупредить тебя, что пора одуматься и перестать лезть к чужой добыче, ясно? Пока это против тебя не обернулось и не ополчило всех на кафедре. С такой уверенностью можно оступиться. Вернер рассмеялась, тихо, но удивительно эмоционально. От её смеха веяло теплотой и добротой, что слегка удивило Кеннеди. На мгновение ей показалось, что она могла оговориться или болтнуть что-то не то, хотя тысячу раз проговорила собственные слова ранее, чтобы избежать глупостей. Теперь же, сталкиваясь с такой простой реакцией, она думала, что оступилась или произвела недостаточное впечатление. Не смогла справиться с разногласием студентов, старостой которых значилась. Одетта как раз хотела такой реакции. Она хотела, чтобы Кеннеди усомнилась в себе и в заявленном мнении. Хотела, чтобы та почувствовала себя уязвимой и задумалась: Права ли она, что решила высказаться? Не слишком ли серьёзной она была для подобной мелочи? Может, стоило оставить всё на самотёк? Вернер, сдержав зевок, наклонилась вперёд, оказываясь возле Кеннеди. Она хотела, чтобы её слова звучали тихо, но отчётливо. Так, чтобы их слышала только Квантум. — Мы спали в одной кровати, но были ли мы раздеты? — решила уточнить Ода, хотя сама прекрасно знала ответ. — Вы были в своих костюмах, — покачала головой Кеннеди, компрометируя слова Джулиет и её остережения. Только идиоту не было понятно, в чём они заключаются. — Я говорила с Джесси, но не сам ли он подходил ко мне из раза в раз? — Откуда мне знать? — Тогда что является плотом ненависти? — Откуда мне знать? — недовольно повторила свой вопрос Кеннеди. — Тогда о чём ты пытаешься мне сказать? Квантум замолчала, оставляя Вернер довольной, пусть и немного утомлённой от подобного пустословия. — Okst et futuo antequam te ipsum laedere. Nimis alta ascendisti et nimium te ipsum putas, — прошептала ей Вернер, заглядывая в светлые, слегка растерянные глаза. Она предпочла латынь, которую знала в совершенстве и на которой вела личный дневник, чтобы лишний раз показать своё превосходство. — Прошу прощения, может, твой уровень ещё недостаточно хорош, чтобы понять, о чём я тебе толкую? Могу перевести. — Лучше не стоит, это перерастёт во что-то разъярённое. Вы обе начнёте самоутверждаться и защититься, выпячивая иголки, — незаинтересованно произнёс Аве, внезапно оказавшийся возле занимаемых девушками рядов. — Могу чем-то помочь? Быть может, какая-то проблема? — Всем посторонним покинуть аудиторию, я собираюсь начать лекцию! — вовремя раздался голос преподавателя. — Никаких проблем, — процедила Кеннеди, срываясь со своего места и следуя на своё занятие, прежде чем её успели снова осадить. Она поняла лишь слова «отвали», «высоко» и «возомнила», но этого хватило, чтобы остановиться и не начать скандал. От Кеннеди и следа не осталось, а Ода, устало простонав, положила лицо на свою тетрадь, пытаясь настроиться на нужный лад. — Meagher magus vomitus et vomitio? — спросил Аве с лёгкой улыбкой и приземлился на соседний стул. — Vernaux, — кивнула Ода, слабо улыбаясь в ответ. — С утра ты исчез. Снова. Как это понимать? Новая фишка или желание избегать нас? — Желание везде успевать и не навязывать своё общество, — тактично отозвался Эспер, доставая один единственный ежедневник и один единственный учебник, что резко контрастировало с набором Оды. Курс по латыни начался раньше, чем голову Одетты покинули все хмурые мысли: ненавистное похмелье, ранний подъём, объём задач, немыслимо глупый и целенаправленный выговор со стороны Кеннеди Квантум. Вовсе не щадящие события наслаивались друг на друга, уничтожая этот день. Вернер мало что могло развеселить, а вот расстроить как раз-таки с лёгкостью. Как только преподаватель заговорил на латыни, больная голова Вернер осознала, что этот день больше не имеет шансов, что он бесповоротно испорчен и скоро окажется навеки вычеркнутым из памяти. Латинский язык. Язык древних римлян, на котором говорили в Римской Империи за много веков до того, как появился университет, нынешняя цивилизация, современники Донны Тартт, Стивена Кинга и Стива Джобса. За много веков до того, как появилось электричество, шариковые ручки, газопровод, водопровод, цивильный туалет и всё, что сейчас считается само собой разумеющимся. Латинский язык, который давно уже принято считать мёртвым, когда-то был живым и объединял людей. Он и его письменность лежат в основе многих языков, записывался он шрифтами, известными людям до сих пор: готика, мюскул, минускул и прочие. На латыни обсуждали первые захваты, на нём делили земли, на нём просили подаяний, на нём писали первые книги. На ныне мёртвом языке говорили в Англии, Испании, Италии, на нём заключались договоры с Португалией, Францией, Пруссией. Он был велик и до сих был таковым, ведь спустя десятки веков, люди, вроде Авентина, Оды, студентов Друммонда, сотни тысяч лингвистов, историков и литературоведов до сих пор изучают этот язык, даже не думая о нём забывать. Существование такого феномена, как латинский язык, подарило человечеству великие литературные произведения, ведь не было бы языка, не было бы их. «Молот ведьм» Генриха Инститориса и Якова Шпренгера о религии, «Записки о Галльской войне» самого Гайя Юлия Цезаря, излюбленные «Метаморфозы» Овидия, многочисленные рукописи Сенека, Спинозы, Исаака Ньютона…Язык, грубо названный мёртвым, по сути своей, лежит в основе всего живого, что есть в головах человеческих. Теперь, осенним утром, когда за окном действительно было холодно, а на занятия спешили люди, утонувшие в шерстяных пальто, вязаный свитерах с высокими горлышками и в непромокаемых ботинках, студенты Ормана Роудса открывали свои потрёпанные сборники коротких рассказов Цицерона для факультативного чтения. Молодые люди открыли страницу с мелко напечатанным рассказом «De Archimedis sepulcro», который занимал не более половины листа. Мистер Роудс принялся за чтение, в то время как десять пар глаз бегали от слова к слову. Признаться, и Аве, и Оду это мало увлекало. Одетта, которая давно учила латынь и вела на нём дневник, полностью погрузилась в занятие русским языком, а Аве, который уже имел какую-никакую базу, предпочитал потягивать мягкие кусочки круассана из пакета, лежащего на коленях. Когда рассказ был дочитан, Роудс стал зачитывать по одному предложению, а вся аудитория в унисон повторять. Подобная работа, издалека напоминающая чтение молитвы, казалась слишком примитивной, пусть и действенной. Однако даже Аве, привыкший с неистовой чуткостью следить за ходом лекции, отвлёкся, вырывая желтоватый лист ежедневника и выводя на нём несколько корявых слов. Взглянув на преподавателя, лицо которого было полностью скрыто за книгой, он подвинул лист Оде, наплевав на все записи, которые она делала и перегораживая их. Одетта вскинула голову, сначала вопросительно глядя на парня, а потом на записку. На ней было высечено маленькое послание и, естественно, на латыни. Это лелеяло душу Авентина и возносило его перед другими — он мог писать на мёртвом языке, даже не следя за ходом и темой лекции. Эспер написал элементарную фразу: «quid enim hodie consilia?», что означало, не занята ли сегодня Вернер. Та горько хмыкнула, нависая над бумажкой и старательно выводя ответ: «Quidquid tibi suadeant, ego hodie submersi sunt in studiis atque laboris». — Не припомню, что кто-то выбирал учёбу, а не мою компанию, — тихо ответил на послание Аве, с усталым видом глядя на преподавателя, который пытался вслушаться в гул вторящих ему голосов. — Ego autem cum omnia conlustrarem oculis..., — мешал их разговору декламирующий Цицерона хор. — Уверена, сам ты выбирал первое сотни раз, — ответила ему девушка, вновь склоняясь над своими записями и с сожалением отмечая, что явно могла бы провести этот день иначе. — Erant autem principes mecum… — Сегодня ты особенно едкая и колкая, — подметил Эспер. — А ты особенно разговорчив и преисполнен энтузиазма, — парировала Ода. Невероятным облегчением стал разбор последней фразы, которую произнёс каждый студент, сидящий в аудитории. А пиком удовольствия стало то, что после аналогичного разбора рассказа «Parvo est natura contenta» занятие подошло к концу. После него следовало ещё одно, которое оказалось куда медлительнее и тише. В следующей аудитории стояла неописуемая духота, пахло старым заварным чаем и плесневелой землёй из горшков с цветами. И тем не менее, Одетта справилась с очередным испытанием, подобно её одногруппникам. — Видела, как на меня набросилась мисс платье-в-цветочек? Роза Васиковска всерьёз решила окунуть меня в студенческую жизнь, — заговорил Орион, когда завидел Вернер после занятий. Они столкнулись в коридоре, выходя из соседних аудиторий, а лица их были одинаково бледные и измотанные. — Сегодня тебя не подвезу, остаюсь в издательском кружке. — Мне не нужно домой. Смена «У Анны», помнишь? — произнесла Одетта, и друзья покинули здание университета, выходя на несколько морозный, критически остывший за последнюю неделю воздух. — Точно, — кивнул Орион, тут же выуживая пачку сигарет из кармана. — Видела сегодня Ивори? — Думаю, его нет. Он знатно набрался вчера, — предположила Вернер, прослеживая взглядом за тем, как некоторые студенты, покидая крыльцо, раскрывают зонты или набрасывают пальто на макушки. — Слушай, насчёт студенческой газеты. В этом месяце я буду готовить статью про то, влияют ли психологические романы на юные разумы так, как задумывалось автором и есть ли какое-либо влияние вообще. Есть, что сказать по этому поводу? — поинтересовался Талбот. — А какова противная этой позиция? Что читатели проглатывают текст, не думая о том, что прочли? — Как вариант, — вновь слабо кивнул Орион, зажимая сигарету меж зубов. — Если я пришлю тебе пару вопросов на этот счёт, ответишь до конца недели? — Всё ради друзей, — произнесла Ода, не сразу осознавая, сколь откровенное заявление выпалила. Фраза казалась совсем мимолётной, но для неё это звучало подобно клятве. — До встречи, Орион.

✧༝┉┉┉┉ 3 ┉┉┉┉༝✧

Что можно было написать о Булгакове и его громком романе? Непревзойденном русском писателе, попавшем в программу курса Вашингтонского университета. О том, кто написал «Мастер и Маргарита» чересчур замысловато и категорически нелинейно. Не каждый русский сразу сориентируется, что к чему, а тут такое задание для первокурсников, проживающих в Сиэтле. Одетта Вернер могла написать о символах в романе, об их уникальности и взглядах Булгакова, отраженных на страницах произведения. О том, что Михаил Булгаков видел в солнце смерть, в то время как ацтеки видели в нём гармонию и воплощение жизни, чистоты, свежести. Первое появление Сатаны в «Мастере и Маргарите» сопровождалось «уходящим от Михаила Александровича солнцем», что изломанно отражалось в витринах. А город Ершалим вовсе страдал от пылающего, пекущего, смертоносного солнца. Небесное светило сопровождало Иешуа в его пути, магию рассеивали солнечные лучи, а свободу и возможности даровала именно ночь. Вернер, будучи великой поклонницей романа, могла рассказать и о его истории, о том, как менялся замысел. Сначала это было простое сатирическое произведение о дьяволе, после наброски образа Маргариты, навеянного писателю после разговора со Сталиным и встречи с Еленой Шиловской. Новые правки Михаила Булгакова превращали очерк о московском быте в роман о гротескном столкновении людей со сверхчеловеком, в историю несчастного художника. Она могла написать про метаморфозы персонажей: о том, как Воланд из провокатора и дебошира превратился в носителя высшей миссии, о том, как Пилат обрел не одну главу, а историю, служащую «романом в романе», о том, как Маргарита становится музой и любимицей Воланда, учитывая, что изначально её не было вовсе. Можно было написать о том, что от первоначальной версии романа остался один каркас. Та же кожа, да плоть совсем иная. Вернер могла изложить и биографию писателя, однако должные слова никак не лезли в её голову. Всё смешивалось воедино, заставляя перечеркивать написанное на вырванных из тетради страницах. Несколько раз девушка пыталась переключиться на другое задание, но тогда дело вовсе замирало на месте. Сидя в Пылесборнике, она впервые не могла собраться с мыслями. В этот день здесь было ревностно много студентов, которых в библиотеку направил преподаватель латыни. Одетта утешала себя мыслью о том, что выполнив своё задание, студенты её кафедры вновь забудут об этом месте, выбирая нечто более светлое, опрятное и цивилизованное. Когда её эссе, занявшее добрых три часа, было завершено, ей неминуемо пришлось вернуться ко второй письменной работе. К тому моменту, как пришло время другого задания, на Сиэтл опустились густые сумерки. Девушка сидела под светом настольной лампы, её волосы были в отвратительном беспорядке, голова болела не только от токсинов, но и от мыслей, а в ручке практически не осталось чернил. Ей хотелось поскорее закончить и выдохнуть перед сменой в придорожном баре, однако университет, наконец-то взявший своих студентов под полную власть, не позволял ей продохнуть. Одетта подняла голову, штудируя взглядом столы и проходы меж книжных шкафов, которые она знала наизусть. Ни у одного из стеллажей больше не было студентов, а стулья полностью опустели. Помимо её лампы горела всего одна, в противоположном конце ряда столов, в самом темном и практически скрытом от людских глаз углу. Она заприметила знакомый теплый пиджак, порядок на столе и кудри с проседью на опущенной голове, подмечая профессора Друммонда. Он сидел с толстой тетрадью, что-то спешно записывая, а на краю, у лампы, стояла кружка с остывшим кофе. Ода видела здесь эту кружку раньше, в ящике под кофемашиной. В одно мгновение она узнала две вещи: кофемашину всё-таки использовали и Дэрил Друммонд бывал здесь достаточно часто, чтобы иметь припрятанную кружку. Вернер тысячу раз поблагодарила судьбу за то, что их профессор не бывал здесь в те редкие ночи, когда студенты оставались здесь спать. Но теперь, завидев его в столь знакомой обстановке, она допустила мысль, что теперь самое время представить ему свою рукопись и серьезно поговорить об амбициях. Словно почувствовав взгляд, мистер Друммонд вскинул голову, пытаясь найти источник собственного предчувствия. Его рука зажимала подбородок и губы, отчего он казался куда более озадаченным, нежели обычно, но меж бровей лежала уже знакомая задумчивая морщинка. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что в другом конце маленького мезонина сидит Одетта, его выдающаяся и уже недурно знакомая студентка. Он не мог не запомнить её, ведь помнил, как встретил в трейлером парке, помнил, как записывал в ежедневник её изречения, чтобы не забыть обдумать на досуге и, конечно же, то, с каким азартом она играла в бейсбол. В устроенный им матч она была не просто игроком. Она была воином, как и её студенческие друзья. Ода приветливо улыбнулась, едва поднимая уголки губ. Друммонд же ответил куда более широкой улыбкой и усмешкой. Ему казалось сказочно поразительным, что в пустой, почти что лишенной света библиотеке остались именно они. Дэрила забавляло то, что подняв озадаченный и измученный взгляд, он встретил почти что такой же, только чуть более яркий в силу молодости. Оде не требовались словесные изъяснения, чтобы понять, что позабавило профессора. Глухой смех оборвался громким щелчком. В главном помещении Пылесборника окончательно погас свет. Ода перевела взгляд на ближайший циферблат, тоскливо подмечая, что до её смены ещё два часа. По лестнице, ведущей на мезонин, прозвенел ряд торопливых шагов. Из-за изгороди показалась лысоватая голова мистера Лавендера, который внимательно осмотрел последних посетителей своей библиотеки. — Я собираюсь уходить через десять минут, — осведомил он Вернер и Друммонда. — Можете оставить ключ, я закрою, — спокойно предложил ему профессор, отчего брови Оды взлетели наверх. — В горшке с дихондрой? — дополнила Вернер, привлекая на себя удивленный взгляд мистера Друммонда. — Вы тоже в курсе! — Ну и ну, — хмыкнул тот, при этом хмуря брови пуще прежнего. — Думал, это моя льстящая привилегия. Мистер Лавендер, немного замявшись, всё же ступил на второй уровень Пылесборника, добираясь до стола профессора и оставляя на нём ключ, поразительным образом портящий идеальный порядок. — Из-за всего этого у меня уже может быть тысяча проблем, — проворчал библиотекарь, пускай и не стал возражать. — Не сильно же всё испортится и ухудшится, если я уйду сейчас, немного раньше? Раз вы настаиваете на моём ключе. — Сегодня вы особенно торопливы и пессимистичны, мистер Лавендер, — спокойным тоном произнес профессор, сжимая ключи в крупном кулаке и убирая их в карман осенних брюк. — Увы, возникли особо важные и безотлагательные дела, — произнес мужчина, который, кажется, имел больше дел, чем любой другой житель бескрайнего Сиэтла. — Доброго вечера, мистер Друммонд. До завтра, Одетта. В лучшей традиции, вскоре от мистера Лавендера ни осталось и следа. Дверь громко хлопнула, повеяло холодом, стало совершенно тихо. Ода, воспользовавшись возможностью отвлечься, потянулась, слегка разминаясь, прежде чем вернуться к учёбе. Скрутив волосы в тугой жгут, она закрепила их карандашом на затылке. — Почему вы все ещё здесь, мисс Вернер? — поинтересовался профессор Друммонд, хотя отдаленно представлял, что дело может быть в том, что дом Одетты слишком удален от университета. Возможно, она ждала, когда её подберут родители. Возможно, хотела завершить дела в месте, где больше пространства. Возможно, просто слишком заработалась, прикладывая самозабвенное усердие. Мистера Друммонда не должна была беспокоить причина, но она беспокоила. Он знал, что близится позднее время, а мисс Вернер живёт слишком далеко. Подобные вещи всегда волновали людей, у которых были семьи. В особенности с обилием женщин. — Завершаю начатое, — коротко отозвалась Ода, поднимая стопку бумаг и демонстрируя преподавателю. — А вы? — Работаю кое над чем, — многозначительно ответил профессор. — Вот как? У вас есть целый кабинет, — напомнила девушка. — Верно. Но атмосфера того места отвлекает, — кивнул Дэрил, немного расслабляясь после долгой умственной работы. — Это не связано с курсами и предметами, которые я преподаю. И с кафедрой, которую веду. — Наверняка у вас большой дом с кабинетом, где можно скрыться и делать то, что душе угодно, — мечтательно произнесла Ода, прикрываясь глаза. — Вы снова правы. Однако в моем доме всегда шумно. Жена играет на виолончели, а дочери спорят из-за единственного кукольного дома, — пояснил профессор Друммонд, прежде чем сообразил, что с его стороны подобная речь несколько нетактична и некомпетентна. — Как чудно, — просто напросто ответила Ода, даже не считая это за откровение. Она просто вела беседу, пока извилины её мозга расслаблялись, а мигрень наконец начинала отступать. — Я написала эссе про Михаила Булгакова и про работу над романом «Мастер и Маргарита». А теперь пытаюсь выполнить задание по второму языку. Кажется, вот-вот забуду английский. — И как ваши успехи? — Недурны, — призналась Вернер. — Так над чем работаете вы? Друммонд, сам того не ожидая, несколько растерялся от заданного ему вопроса. До этого момента он ни с кем не делился своими разработками и, как оказалось в этот самый момент, даже не воспринимал их всерьез. Он машинально коснулся радикально исписанных страниц, отчего на пальцах остались следы не высохших чернил. Дэрил был авторитетом для своих студентов, но останется ли он таковым, когда расскажет о нелепости, которой посвящает свое время? В особенности, если это действительно нелепость для такого человека, как он. — Вообще-то, я решил попробовать себя в новом жанре, — уклончиво начал профессор, и, подобно неуверенному юноше, придал своим словам напущенной безмятежности. — Пока что это только зарисовки, ничего такого. — Ничего такого? Вы шутите, — улыбнулась Ода, лукаво улыбаясь. — Я прочла вашу книгу, самую первую. И она очень…«такая». Уверена, что за десять лет ваш слог и разум не иссохли. — Думаете, если первая книга хороша, то все за ней следующие ещё лучше? — тоскливо произнес Друммонд. — До неё были десятки черновиков и неудавшихся наработок. После неё столько же, если не больше. — Я учусь на вашей кафедре, профессор. Я знаю, как это работает, — напомнила Вернер, всё четче осознавая, что разговор заходить именно в то русло, о котором она мечтала. — Я работаю над детективом, — наконец-то признался мужчина. — Это не научная работа, а всего лишь детектив. Ода не знала, обрадоваться ей или разочароваться. Она моментально вспомнила с десяток прочитанных детективов, не находя в закромах памяти ни одного, достойного внимания возвышенного Дэрила Вельвета Друммонда. Как человек столь высокой мысли мог читать, мало того, вдохновляться и писать, произведение подобного жанра? Конечно, детективы не были лучшим, что Вернер встречала за свою жизнь, но если за них брался её профессор, можно было дать им шанс. — Будете как Агата Кристи? — скептично произнесла Ода, которая искренне не понимала, откуда столько смелости и дерзости в её словах. Девушка, как и её собеседник, заметили, что разговор у них выходит поразительно простой и не напряженный, что в последнее время стало большой редкостью. Преподаватели сухо диктовали задания, а студенты учтиво кланялись, принимая всё, что им говорят. В этот раз всё было особенно по-другому. — Вообще-то, надеюсь, что нет, — покачал головой Друммонд, спеша разочаровать Оду. — Никакого духа «Убийства в Восточном экспрессе», «Смерти на Ниле», «Вечеринки в Хэллуин» или, может, «Свидания со смертью»? — продолжала Вернер, играясь и прекрасно понимая, что они оба находят это смешным. — Может, вы будете как Дарья Донцова? Стиг Ларссон, Алекс Михаэлидис, Гиллиан Флинн, Конан Дойл… — Не знаю, что и сказать. Я был бы не прочь стоять на одной полке по Стивом Ларссоном или Конаном Дойлом, — пожал плечами профессор, снимая жаркий пиджак и откидываясь на спинку стула. Его влажные, вечно мученические глаза устремились куда-то далеко. — Как бы вы не старались, чего бы не хотели и чего бы не избегали, вы будете похожи на каждого из них, — заявила Ода, поднимаясь со своего места и присаживаясь на стол, тоскливо глядя на недоделанное задание. — Это неизбежно. Потому что «это» — закон детективов. — Закон детективов? — Именно так, профессор. Во всех детективах есть стандартный набор действующих лиц. Главный герой, который может быть как сыщиком, так и простым прохожим, преступник, сеющий беззаконие, подозреваемый, который никогда не оказывается виновным, консультант, эксперт-криминалист и прочие. В восьмидесяти, нет, может даже в восьмидесяти пяти процентов случаев всех этих людей объединит не просто преступление, а убийство. Несомненно, двуличного человека с запутанной, загадочной историей жизни, — монотонно вещала Вернер, рассматривая с высоты мезонина пыльные шкафы первого этажа. — Читатель вашей книги станет действующим лицом, и если он будет читать страницу за страницей, никогда не будет знать больше главного героя. В вашем детективе будет важна не динамика, а логика. Психологизм, детали, отсылки. Остановите меня, когда я стану неправа. — Вы говорите о классике жанра, а в классике нет ничего скверного, — вновь заговорил Дэрил. — Важно то, как я преподнесу это в своей книге. Важен мой язык, витиеватость сюжета, и, несомненно, оригинальные детали и отсылки. — Ради всех святых и проклятых, не позвольте себе закончить детектив на последней странице. Не сбрасывайте развязку, как слишком тяжелую ношу, — шутливо попросила Ода, переводя взгляд на потолок. — Это я могу вам пообещать, мисс Вернер. — Отозвался профессор Друммонд, оставаясь под впечатлением от слов своей студентки. Давно он не слышал столько напутствий и скептицизма в свой адрес. Из года в год он получал одни и те же фразы: «У тебя отлично выходит, друг», «Этот эпизод особо чувственный, милый», «С новым начинанием, так держать!», «Жду не дождусь, когда ты вышлешь мне свой новый томик, Друммонд». Сейчас же он слышал что-то граничащее между похвалой и предостережением от человека, от которого и не думал получить нечто подобное. Дэрил в жизни бы не додумался, что столь юная особа станет просто напросто раздавать советы, просить пощады, акцентировать внимание на самом важном. — Вообще-то, у меня тоже есть наработки, — наконец-то вымолвила Вернер, бросая взгляд на мистера Друммонда и как бы проверяя, смогла ли вновь овладеть его заинтересованным взглядом. Удовлетворенная увиденным, она выпрямилась, наспех сбрасывая все вещи в сумку и доставая толстую стопку бумаг, которую всюду таскала с собой — печатный вариант её рукописи с самыми последними ремарками. Повесив сумку на плечо и взяв стопку в руку, она подошла к столу профессора Друммонда, с громким шлепком бросая текст перед ним. — Я хочу, чтобы вы прочитали мои наработки, мой роман. Пожалуйста. Хочу, чтобы после прочтения вы беспощадно указали на все недостатки и объяснили мне, чего в нём не хватает, — уверенно начала девушка, что восхитило преподавателя. — Неважно, через сколько вы дадите ответ. Неделя, месяц, семестр, год…Я подожду, ведь это того стоит. И я соврала. Мною прочитаны все ваши книги. Потому мне и хочется, чтобы вы взглянули на мою. Друммонд, задумчиво поджав губы, взглянул на толстую стопку бумаг. Мелкий черный шрифт, красные заметки от руки, кое-как приделанные скобы. Он видел сотни таких работ и никогда их не брал, отдавая предпочтение оценке рассказов, лирики или же факультативных заданий. Сейчас же, уже после рабочего дня и после беседы, которая не должна была быть таковой «от» и «до» — как и тот разговор в трейлерном парке — он позволил себе сделать исключение. Легко кивнув, мистер Друммонд подвинул рукопись к себе, как бы давая знак одобрения и обещая взглянуть в свободное время. На лице Оды не дрогнуло ни одного мускула, однако внутри всё горело, ликовало и вибрировало от удовольствия. Вернер не могла поверить, что это оказалось так легко. — Надеюсь, я не должен дать свою в обмен? — изогнул бровь Дэрил. — Ни за что. Это было бы слишком нетактично и бесцеремонно. Нет, это было бы бестактно. Слишком большая честь, — покачала головой Ода, впервые за долгое время неспособная подобрать нужных слов. — Вы учите меня, как и других, писать. Гарантируете качественный продукт к концу курса. Я же просто много болтаю и строчу. — Ограничивая себя в элементарном человеческом и лишенном чести, уж поверьте, простая рукопись ничего не стоит, вы не обретете критический взгляд, — парировал Дэрил. — Не нужно считать мою работу возвышенной, доступной определенным группам людей. Она — черновик того, что будет сделано для народа. Знаете, мисс Вернер, если вас текст захватит меня хотя бы на десять минут, вы будете первой, кто прочтет мою завершенную рукопись. Вернер дрогнула, лишаясь былой стойкости, уверенности и беззаботности. — Нет, так нельзя. Это не должно быть так, — стала отрицать девушка, даже не воспринимая всерьёз слов профессора. Одетта Вернер элементарно не могла стать первой читательницей его детектива после того, как с упованием проглотила уже опубликованные труды. — Не замыкайтесь в себе. Откройтесь, не ищите подводных камней. Всё куда проще, чем кажется на первый взгляд, — спокойно улыбнулся мистер Друммонд, замечая, что сумел сбить студентку с толку. — Так мы с вами и договоримся. — Хорошо, — сдалась Ода, не находя другого выхода из ситуации. — Доброго вечера, профессор Друммонд. — До завтра, мисс Вернер. Одетта, до рабочей смены которой оставалось ещё больше часа, выбежала из Пылесборника так, словно серьезно опаздывала. Не запахнув пальто, она окунулась в холодный, почти ночной воздух, пытаясь всё осмыслить. Вместо того, чтобы тосковать и заниматься, она говорила с Друммондом не только о своей никчемной работе, но и о его идеях. Так, словно они относились к одному литературному клубу, члены которого встречаются каждое утро воскресного дня. Одетта больше не выжидала момента, а действовала, будучи уверенной, что её не отвергнут. В голове с трудом укладывалось, как они могли так просто беседовать о столь важных вещах. Так, что на мгновенье Оде показалось, что они на равных. Дэрилу Вельвету показалось также. За годы преподавания он видел множество талантливых, одаренных, достойных студентов, которым пророчил великое будущее. Большинство из них действительно добивались успехов в сфере литературы или же языков, чем радовали простого преподавателя, всего лишь одного из многих. Теперь у него была своя кафедра, каждый студент которой был отобран и его руками. У него была Одетта Вернер, которой он тоже мог пророчить великое будущее. Ей он мог его гарантировать, потому что душа находила отклик в каждом её слове, действии, в каждой мысли и идее. Талантов в Вашингтонском университете действительно было много, но вот столь исключительные личности, слепо не видящие собственных возможностей и влияния, встречались тут редко. Подобные вообще нечасто попадались на пути. Ещё до сумерек Ода была уверена, что этот день бесповоротно испорчен, но один простой разговор в Пылесборнике развеял все её прогнозы. Дэрил не сомневался в том, что его вечер заглотит рутина и сотни неинтересных бумаг, что тоже оказалось далеко не так. Всё-таки это был хороший день. День, который стал хорошим из-за одного единственного диалога.