Реверсия

      Когда прозвенел первый будильник, Скарамучча не сразу понял, что это вообще за звук и по какой причине он его слышит. Сидя в кресле с двумя пустыми пачками сигарет и горкой бычков, гордо возвышающейся над пепельницей, он пространно смотрел в противоположную от окна стену и методично постукивал пальцами по небольшому прикроватному столику.       Мысль о том, что уже утро, приходила в затуманенное сознание постепенно и как будто по частям.       Скарамучча не помнил, как опустошил литр горячительного напитка и вместо кровати завалился в это кресло, будь оно не ладно; не помнил, как закрыл свою недельную норму никотина. Зато обо всем этом очень хорошо помнили забитые дымом до отказа легкие, саднящее горло и ноющая от нахождения в неудобном положении спина. Н-да. Кажется, незаметно для себя он в общей сложности «прободрствовал» целые сутки.       Думать о вчерашнем разговоре с объявившейся так не вовремя матерью не хотелось от слова совсем, потому что за минувшую ночь мозг исчерпал все свои мыслительные способности. Теперь в голове была почти приятная пустота, где вполне прочно обосновалось перекати-поле, то и дело проносящееся от одного уголка сознания к другому.       Скарамучча ощущал смертельную усталость. Все внутренние запасы энергии истощились, и от былого азарта доказать всему миру, кто здесь самый классный, не осталось и следа. Однако была одна вещь, которая заставляла утомленного юношу вновь и вновь «просыпаться» — сегодняшняя встреча в библиотеке с тем вечно улыбающимся цитатором. Почему-то из всех прочих мыслей эта вызывала наибольший эмоциональный отклик. Пассивно-агрессивный разумеется. После вчерашнего тяжелого разговора хотелось на ком-то отыграться, причем так, чтобы подзарядки от результата хватило минимум на неделю.       Правда, была одна маленькая проблема. Каэдэхара Кадзуха — явно непробиваемая натура. И вот желание «пробить» его, стереть добродушную улыбочку с лица, удивить… вытесняло все прочие.       Спустя примерно десять прослушиваний мерзкой однотипной мелодии будильника Скарамучча все же смог сфокусироваться на источнике звука, а еще спустя два — выключить злосчастную трель. На автопилоте он принял душ, надел первую попавшуюся одежду и направился в университет, где-то глубоко в душе надеясь, что по пути его собьет какой-нибудь дурак на иномарке.       Чуда не случилось.       Туман в голове все никак не рассеивался, и даже после трех пар, двух сигарет на свежем воздухе и одного умывания ледяной водой в перерыве юноша не мог окончательно протрезветь прийти в себя. Когда наручные часы показали половину четвертого, Скарамучча распахнул двери в университетскую библиотеку.       Где-то в глубине сознания мелькнула мысль, что стоило бы пойти и поспать, а не плестись сюда непонятно зачем и ради чего, но она не успела развиться до принятия какого-то кардинального решения.       — Ты все-таки пришел.       За одним из столов, окруженный небрежно сложенными в стопки книгами, подперев ладонью подборок, сидел он. Кадзуха, собственной персоной, вновь напоминал неисправно работающий светофор: темно-красный бадлон, скрывающий тонкую шею, собранные в низкий хвост светлые, отливающие золотом волосы и небольшая желтая брошь в форме кленового листа на лацкане пиджака.       Скарамучча недовольно скривил губы, понимая, что проиграл ему уже одним своим сегодняшним помятым внешним видом.       — К большому сожалению, у меня не нашлось других дел на вечер, — едко ответил он, присаживаясь напротив. — Ну, и что за тему ты выбрал? Или мы так и будем молча любоваться баррикадой из книг, что ты тут выстроил?       Кадзуха лишь неопределенно качнул головой, протягивая юноше крафтовый стакан, до этого не входивший в чужое поле зрение.       — И что это? — Скарамучча скептически осмотрел своеобразное подношение.       — Я видел тебя на перерыве. Ты выглядел… уставшим, и я подумал, что стоит задобрить тебя горячим чаем при встрече, — Кадзуха пожал плечами, мол «ничего необычного, это в порядке вещей». — Сделай пару глотков, и я расскажу о нашей теме.       — Серьезно? Я готов проигнорировать факт «задабривания», но почему чай? Разве в подобных ситуациях не принято вручать кофе?       — Кофе далеко не на всех действует бодряще, если ты об этом эффекте. Слышал о теории влияния теобромина и кофеина на разных людей? — заметив неохотный кивок, Кадзуха продолжил: — Если у человека на генетическом уровне превалирует влияние кофеина на организм, то он действительно будет чувствовать себя более бодрым. Чего не скажешь о тех людях, в организме которых преобладает влияние теобромила. Такие от чашки кофе и заснуть могут… В общем, обыкновенный горячий чай — беспроигрышный вариант для поднятия настроения.       Подытожив свою маленькую лекцию, Кадзуха мягко улыбнулся и придвинул напиток ближе к собеседнику.       — Что ж… в любом случае, ты угадал. Я действительно люблю чай: чем горче, тем лучше — и ненавижу кофе. Особенно все эти пряности, которые пытаются туда всыпать бариста, — неожиданно честно ответил юноша и с плохо скрываемым удовольствием припал губами к пластиковой крышке, делая глоток ароматного и, о… на удивление, довольно крепко заваренного черного чая.       Со всем этим чертовым туманом в голове Скарамучча даже не заметил, как сильно все это время хотел пить. Что тут скажешь, жажда очень тщательно пряталась за спины тошноты и головной боли.       — Значит решено — в следующий раз угощу тебя чаем Кудин. В переводе с языка Ли Юэ его название буквально звучит как «горькие слезы», так что, думаю, тебе должно понравиться.       Скарамучча усмехнулся чужой иронии, совершенно пропуская мимо ушей часть про «следующий раз». Горькие слезы… да уж, и правда, звучит как то, что ему было нужно. Допив чай, он отставил стакан в сторону и внимательно посмотрел на светловолосого юношу. Почему-то вместо обещанного самому себе утром: «Я отыграюсь на нем по-полной» — Скарамучча ощущал лишь странное спокойствие где-то в области сердца, когда наблюдал за тем, как сосредоточенно алые глаза пробегали по страницам какой-то, вероятно, нужной им для проекта книги.       Возможно, это была усталость, да, все дело в ней. Но от разлившегося по телу тепла, в чем совершенно точно был виноват горячий чай, Скарамуччу потянуло в сон. Впервые за много дней он хотел спать, а не отключиться, в беспамятстве завалившись в постель.       — Вижу, с чаем ты закончил. Тогда слушай тему, — Кадзуха наконец оторвался от изучения материала и теперь, хитро щуря глаза, смотрел на брюнета. Ох, думалось Скарамучче, тут явно был какой-то подвох, вот только какой… — «Философия любви. Постклассические трансформации»       Юноша озадаченно выгнул бровь, усиленно пытаясь понять, какую игру затеял его одногруппник.       Любовь — самое сложное для его понимания чувство: Скарамучча понял это еще в тот день, когда после таких сложных, казалось бы, понятий о вечности, бессмертии и душе в конце концов, нашел в отцовской библиотеке трактат какого-то фонтейнского философа с говорящим названием «Философия любви. Высшая ценность человеческого бытия». Тогда он провел целую неделю, пытаясь хотя бы на уровне теории осмыслить весь этот объем информации, но кроме пресловутых «любовь — это бытийное состояние человека» и «любовь ко всему есть форма гуманизма» ничерта не запомнил.       И вот тебе сюрприз.       — Понимаю твое замешательство, это довольно легкая на первый взгляд тема, — продолжил Каэдэхара, в упор не замечая, как чужие губы растянулись в почти истерической улыбке, — но если копнуть глубже… Вот, послушай: «Подняться до царства нетленных образов может лишь влекомый любовью. Любовь открывает человеку глаза на истину, добро, красоту. В своем познании мира человек как бы вступает в брак с любовью, и от этого брака появляется прекраснейшее на Земле потомство, которое именуется духовностью»…       Скарамучча неотрывно наблюдал за тем, с каким неподдельным интересом Кадзуха зачитывался, с каким выражением выделял некоторые моменты, делая паузы и перескакивая на более занимательные абзацы, чтобы наверняка завладеть вниманием своего слушателя. Тембр его голоса был таким мелодичным и в то же время томным, мягким. Его голос… успокаивал.       Юноша не замечал этого первые пару встреч, потому что был слишком занят бессмысленной озлобленностью, но сейчас, уставший и все еще немного не протрезвевший, он мог честно признаться себе в том, что натурально заслушался.       — …Таким образом, мы можем просто рассмотреть понятие любви, опираясь на несколько уже существующих подходов, а потом привести все это к общему знаменателю современных теорий, желательно подчеркнув их существенные различия. Что думаешь?       Скарамучча моргнул, с трудом возвращаясь к реальности. Ах да, философия любви, точно. Кадзуха выжидающе смотрел в льдистые глаза, пока их обладатель боролся с собственным мозгом за право бодрствовать.       — Не знаю, в чем был изначальный план, но от твоего голоса я еще больше захотел спать, — и как бы в подтверждение своих слов Скарамучча зевнул, сдаваясь и устало укладывая голову на стол. — Философия любви так философия любви, мне без разницы, с чем работать.       В тишине гул в ушах нарастал, глаза закрывались, а мысли путались, и оттого было все сложнее поддерживать образ с язвительным тоном и насмешливой улыбкой. К тому же, кажется, алкоголь окончательно перестал действовать, и к общей усталости присоединился забытый давний друг — похмелье.       «Архонты, как же паршиво. Никакого больше крепкого алкоголя, придурок, только попробуй взять себе что-то выше пятнадцати градусов… А? Это еще что такое?…»       Неожиданно поток самобичевания прервался чужими тонкими пальцами, почти невесомо коснувшимися коротких волос юноши. И прежде, чем в полной мере осознать происходящее, Скарамучча несдержанно выдохнул, почти срываясь на тихий стон удовольствия.       Никогда… никогда еще он не чувствовал таких приятных прикосновений к себе, никто не гладил его по голове даже в раннем детстве, как бы слащаво или жалостливо это ни звучало. Прикосновения всегда предвещали боль, будь то увлекательные пытки со стороны с отца, или тяжелая рука, грубо стискивающая почти до хруста костей за неподобающее в обществе поведение; или пальцы, сжимающие подбородок, чтобы впоследствии дать пощечину за непристойные выражения. Это почти забавно, но юноша действительно не мог припомнить ни одного ласкового прикосновения. Даже он сам… никогда не был бережен к себе.       Осознание пришло с небольшим опозданием.       Скарамучча резко поднял голову от столешницы и вернул взгляд к алым глазам напротив, напрочь забывая о своем вялом состоянии. Рука Кадзухи так и осталась на прежнем месте, замерев в воздухе, а сам он лишь тихо усмехнулся, вовсю разглядывая удивленное выражение лица и выступивший румянец на чужих щеках.       — Я совсем не против поговорить в пустоту, если это поможет тебе хотя бы немного отдохнуть, — заметив отсутствие какой-либо реакции на свои слова, Кадзуха покачал головой и почти строго добавил: — ну же, ложись обратно, сегодня у нас все равно не должно было состояться никакой основательной работы. Только составление плана, а мы его уже почти подготовили.       И Скарамучча, совершенно не отдавая себе отчет в собственных действиях, послушно лег. Без всяких колкостей или споров, без раздражения он отпустил свои тревожные мысли. Погружаясь в сон под возобновившийся мягкий голос, юноша почувствовал, как чужая рука вернулась к прежнему занятию и, возможно, напоследок слабая улыбка все же тронула его губы.

༺ ◦ ༻

      — Тише, тише. Тебе нужно проснуться, Скарамучча…       Юноша резко распахнул глаза, хватаясь за горло и заходясь в приступе кашля. Ощущение было такое, будто его очень старательно душили на протяжение нескольких часов. Хотя, учитывая то, в какой ужасно скрюченной позе он заснул, нетрудно догадаться, что дело было именно в положении шеи — ее просто-напросто передавило.       Обрывки снов вспышками возникали в полусонном сознании, но на этот раз единой картинки собрать не получалось. Это опять было что-то из прошлого, что-то из тех психологических пыток, которыми баловался Дотторе. Запертая комната без окон, подавляющая любой шум, истошные крики, леденящий душу холод… Скарамучча не хотел вновь погружаться в мир грез за выяснением обстоятельств и дополнения этих самых образов. Все еще тяжело дыша, он коснулся подрагивающими пальцами переносицы и мысленно отогнал остатки кошмаров куда подальше.       Интересно, вроде прежде чем вернуться в реальность, Скарамучча услышал чей-то взволнованный голос, хотя…       Он осторожно запрокинул голову назад, чтобы хоть немного размять затекшие мышцы. И тут же вздрогнул, сталкиваясь лицом к лицу с нависающим четко над ним блондином. Все еще расфокусированные после тяжелого сна синие глаза с удивлением смотрели на обладателя алой радужки: тот был настолько близко, что до чувствительного обоняния Скарамуччи доходил аромат свежего парфюма с нотками озона.       «Словно воздух после грозы», — пространно подумал он и, сам того не замечая, повел носом, вдыхая еще немного этого приятного запаха.       Голова после тревожных сновидений была тяжелой, но это состояние все равно ощущалось намного лучше того, что было… А что вообще было? Воспоминания по кусочкам складывались в общую картину: бездумное употребление алкоголя, бессонная ночь, пары, библиотека, философия любви, крепкий чай… Архонты, вот это набор юного натуралиста. Неужели он и правда заснул в библиотеке под успокаивающий голос этого юноши, который, к слову, явно не торопился отстраняться и продолжал внимательно рассматривать фосфорически бледное лицо под собой.       — И часто тебе снятся кошмары? — спустя пару мгновений неловкой тишины все же поинтересовался Каэдэхара, щекоча своим дыханием чувствительную кожу. Все еще слишком близко.       «Этот мягкий, с очаровательно искренними нотками волнения тон — вот кому принадлежал голос перед пробуждением… Стоп, который вообще час?»       Скарамучча медленно перевел взгляд на окно, выглядывающее за книжными стеллажами, и удивленно выдохнул: в кромешной небесной темноте единственным источником света была луна. Значит, точно не меньше девяти часов вечера.       — Не настолько часто, чтобы обсуждать это с тобой, — наконец нашелся Скарамучча, тут же поднимаясь со своего «спального» стула и отходя на безопасное для защиты своего личного пространства расстояние. — Не объяснишь, какого черта ты… мы все еще тут? Пожалуйста, только не говори, что поймал вдохновение и решил поиграть в «Ночь в музее».       Ответом ему были лишь усталая усмешка и взгляд, выражающий что-то вроде: «Я уже понял, ты снова прежний злец».       Скарамучча закусил внутреннюю сторону щеки, неосознанно коря себя за беспричинную грубость. Ему всегда было сложно распознавать собственные эмоции, еще сложнее — контролировать их. Поэтому теперь, при взгляде на человека, который ранее заботливо принес ему чай, позволил нормально выспаться и даже зачитал вслух чертовы параграфы ради его же, Скарамуччи, удовольствия, он не мог понять, почему вместо благодарности и симпатии чувствовал такое сильное раздражение внутри.       В голове как нельзя кстати вспыхнуло воспоминание, как мягкие руки с тонкими костяшками пальцев проходились по волосам. Этот приятный жест, совершенно невинный в своей основе тогда — сейчас отдавал импульсами фантомной боли, и до Скарамуччи постепенно начинало доходить, какое чувство одолевало его на самом деле.       Уязвимость.       Склизкое, липкое до тошноты ощущение разлилось в сердце, заполняя собой каждый клапан, прорываясь в каждую вену и артерию, а вездесущий внутренний голос уже принялся нашептывать свою привычную для таких случаев тираду.       «Ты просто отвратительно жалок, Скарамучча. Уже забыл, как распластался перед ним, чуть ли не скуля от простейшего проявления заботы, точно побитая псина? Позволил ему, фактически незнакомцу, чувствовать себя твоим спасителем. Ты ведь знаешь, что это значит? Чтобы вернуть потерянное достоинство, тебе придется из кожи вон вылезти, и ты вылезешь, потому что иначе и быть не может»       Распаленный собственными ядовитыми мыслями, юноша стиснул зубы и перевел взгляд на злосчастный стол. Там, среди книжных стопок красовались исписанные витиеватым почерком листы.       Только не это. Блять.       Значит пока он прохлаждался в мире как всегда отвратительных грез, Кадзуха все-таки в одиночку работал над их проектом, выполнял двойную работу. Ох, ну просто герой дня, как не посмотри. Менее всего в конце семестра Скарамучча хотел упиваться успехом, добытым за чужой счет — это бы стало просто последней каплей, уничижающей его и без того шаткое эго.       — Я просто не хотел тебя будить, господин Метафора. Сам ведь сказал, что других планов на вечер у тебя не нашлось, — прервал его размышления Кадзуха и, все еще не замечая перемены чужого настроения, принялся разбирать книжный беспорядок.       — Как великодушно с твоей стороны, — хрипло начал Скарамучча, беря в руки листы. — Устраиваешь другим отдых уровня комфорт-плюс, а сам тем временем выполняешь их работу? Слушай, в Мондштадте уже несколько лет ходит легенда о Полуночном герое, безвозмездно спасающем жизни граждан. Случайно не твоих рук дело?       От такого внезапно нехилого количества сарказма любой бы впал в ступор, и Каэдэхара не стал исключением. Замерев с книгой в руках, он уставился на Скарамуччу и изогнул бровь в немом вопросе. Но очень скоро внимательный взгляд пал на стопку листов в его руках, и алые глаза озарились пониманием. Кадзуха тихо усмехнулся:       — Знаешь, спящим ты мне нравился больше.       — А я тебе вообще никаким не должен нравиться. Мы просто взялись за работу над одним проектом ради оценки в зачетной книжке, не более того. Вынужденные коллеги, так что терпи, раз сам предложил, — раздраженно заметил Скарамучча, скрестив руки на груди. Улыбка на чужих устах выводила его из себя еще больше.       — Может быть, я и предложил, но ты, судя по всему, согласился, так что не такие уж и вынужденные мы с тобой коллеги, — легко парировал выпад Кадзуха. Ему явно было интересно, к чему может привести это забавное недопонимание, поэтому никто и не спешил объясняться.       — Сложно не согласиться, когда тебя так старательно об этом упрашивают.       Теперь уже собственные губы растянулись в ехидной усмешке. Скарамучча с вызовом смотрел на Кадзуху, неспешно прощупывал почву, пытаясь вычислить чужие слабые места. Как там говорится: «Чем шире улыбка, тем сильнее боль»? Ох, ему не терпелось поскорее понять, что скрывается за безмятежностью его нового приятеля, потому что без этого знания он попросту не мог твердо стоять на ногах рядом с ним.       — Что ж, если для тебя «старательно» — это просто сообщить о своих намерениях, у меня есть некоторые вопросы к твоей личной избирательности.       — О, я достаточно избирателен. Во всяком случае, я не навязываю первому встречному свое общество, особенно, когда оно его явно тяготит, — практически прошипел последнее слово Скарамучча, следя за каждой мышцей лица напротив. Увы, ни одна до сих пор не дрогнула.       Да что же это, блять, такое?       — Хм… Тогда почему бы тебе прямо сейчас не отказаться от совместной работы и более не тяготиться?       — Еще чего. Лучше я с упоением буду весь семестр наблюдать, как ты жалеешь о собственном предложении, доведу тебя до ручки, а после получу максимальный балл, и на этом наши пути разойдутся.       Кадзуха удивленно вскинул брови:       — Слишком много сложного драматизма для такой рядовой ситуации, не находишь?       — Не нахожу.       — Неужели я так сильно задел тебя своим вниманием?       — А сам как думаешь?       Оба резко замолчали, переводя дух после внезапной словесной перепалки. Скарамучча хмуро пялился на чужое непроницаемое лицо, с досадой осознавая, что в выборе соперника не ошибся. Кадзуха был его полной противоположностью даже в ведении такого маленького спора и выбирал путь спокойной иронии вместо злой сатиры и почти открытых оскорблений. И Скарамучча злился все больше, потому что понимал, что за жалкие несколько дней этот человек смог заинтересовать его настолько, что ему было почти совестно сейчас за свое поведение.       Все же это было скорее маленькое исследование чужой ахиллесовой пяты, и юноша вовсе не собирался выглядеть беспричинно злобным придурком. Во всяком случае, он не хотел им выглядеть.       Анализируя произошедшее, Скарамучча мысленно вел счет их стычек. Очень сложно признавать, но проигрывал он уже в третий раз, а ведь второй участник будто бы и не старался играть….       — У тебя явный талант к провокациям — вот что я думаю, — спустя пару минут нарушил звенящую тишину Кадзуха. — И да, — продолжил он, как бы невзначай выхватывая из чужих рук тонкую стопку листов и тут же пряча ее в кожаный кейс, — чем ты слушал, когда я говорил, что составлю только план проекта? То, что ты принял за работу — всего лишь мои личные записи, никоим образом к делу не относящиеся.       Скарамучча обреченно прикрыл глаза.       Архонты, если к концу этого до жути странного дня он не убьет Кадзуху, то придется убить самого себя. Потому что поднимать белый флаг после такой абсолютно бескомпромиссной капитуляции было совершенно не в его правилах.       — Возможно, я… кхм, немного погорячился, — неохотно признал Скарамучча, касаясь пальцами напряженной переносицы и отводя взгляд.       — Определенно, погорячился. Но я спишу это на твой недосып, — вторил ему Каэдэхара, и примирительная улыбка наконец тронула тонкую линию его губ.       Когда со сбором вещей было покончено, оба направились к выходу, не нарушая столь ценного в данном случае молчания. Уже у дверей библиотеки, погасив приглушенный свет, Кадзуха достал из кармана пиджака небольшую связку ключей и под пристальным взглядом Скарамуччи закрыл замок на пару оборотов.       — И все-таки почему в такое позднее время нас отсюда не вышвырнули? Откуда у тебя ключи от университетской библиотеки? — не выдержал тот.       Кадзуха лишь неопределенно пожал плечами и проследовал дальше по коридору, оставляя собеседнику пустое пространство для размышлений. Когда несколько лестничных пролетов, молчаливо осуждающий охранник и тусклые верхние лампы остались позади, а свежий уличный воздух наполнил легкие обоих юношей, с наслаждением вдохнувших его почти в унисон, Каэдэхара все же решил утолить чужое любопытство.       — Я долго работал на свою репутацию, чтобы впоследствии она заработала на меня. Так мне досталась привилегия с поздними часами посещения, — он мягко улыбнулся, будто увидел что-то светлое в закромах собственной памяти, и вгляделся в далекие очертания луны над линией горизонта. — А еще у нас с госпожой Синобу товарообменные отношения: вкусный рис из местного кафе на обеденном перерыве по вторникам и четвергам — и дубликат ключей остается при мне.       — Наш библиотекарь предоставляет тебе самое важное помещение во всем корпусе за плошку риса? — Скарамучча недоверчиво выгнул бровь, уже в привычной манере поджигая кончик сигареты, зажатой между губ.       Доза никотина пьянила не хуже вчерашнего абсента, и сонливость накатывала с новой силой, но непонятно откуда взявшееся желание еще немного поговорить с Кадзухой с большим отрывом перевешивало чашу весов.       — У всех свои радости, Скарамучча. У тебя тоже наверняка есть какая-то вещь, из-за которой ты теряешь бдительность и уходишь от ответственности.       — На месте госпожи Кокоми, я бы все равно ее уволил. Ответственность есть проба мужества человека, и никакой «вещью» от этого не откупишься.       — Ее ни за что не уволят: госпожа Синобу наизусть знает местонахождение каждой из восьми тысяч книг, — резонно возразил Кадзуха и с хитрым прищуром заглянул в синие глаза: — Все, что делаешь хорошо, надо делать хорошо, даже если совершаешь безумство.       Юноши с полминуты серьезно смотрели друг на друга прежде, чем тихонько рассмеяться. Это было очень по-детски, граничило со странной глупостью и совершенно точно шло в разрез с тем, что происходило ранее в библиотеке. Книжное цитирование явно медленно, но верно становилось их забавно-раздражающей традицией.       — Знаешь, ты… хм. Я обязательно представлю тебя госпоже Синобу, — все еще тихо посмеиваясь, прошептал Кадзуха.       Последний диалог еще долго крутился в мыслях, пока Скарамучча, петляя дворами и пустынными улицами, одиноко освещенными фонарями, возвращался домой. Наручные часы показывали всего лишь половину десятого, но город ответственных инадзумцев-трудоголиков уже спал, готовясь к завтрашнему рабочему дню. Юноша был настолько погружен в свои мысли, что даже не заметил, как на автомате поднялся к себе в квартиру, принял душ и лег в не заправленную с самого утра постель.       Уже находясь на границе между сном и реальностью, он спрашивал себя: какой была его собственная радость? В голове роилась тысяча образов.       В детстве ему доставляло удовольствие наблюдать за живыми существами: птицами, изредка залетающими в парковую зону отцовского особняка, кошками, проскальзывающими в приоткрытое окошко, чтобы поластиться и выпросить немного еды, людьми… Такими далекими, со своей жизнью, на которую маленький Скарамучча не имел возможности смотреть в виду особенностей затворнического воспитания.       В отрочестве его увлекли книги и все то, что нельзя было «потрогать», то, где нельзя получить готовый результат. Кино и игры не привлекали, потому что воображение в таких вещах никогда не работало на полную мощность, ведь визуально картинка уже была готова — она поступала в мозг беспрепятственно, а Скарамучче нравились загадки. Поэтому детективы, исторические романы и даже обыкновенная художественная литература стали его главными друзьями на долгие годы.       Но сейчас… сейчас Скарамучча не понимал о себе и своих радостях ровным счетом ничего.       Последний год выдался сумбурным и сложным, он буквально изменил в корне жизнь молодого человека: смерть ненавистного отца, переезд в родную страну, встреча с матерью, новые знакомства… Всего было слишком много, и чем дальше — тем с большей скоростью события разворачивались перед глазами юноши, вынуждая того сильнее раскачиваться на лодке жизни, ведь если хотя бы на мгновение позволить себе замедлиться, течение попросту унесет его бренное тело.       Скарамучча устало прикрыл глаза, не пытаясь прервать столь привычный круговорот мыслей перед сном. Рефлексия — удел любой сознательной личности, не так ли? В таком случае, незачем тратить силы на попытки избавиться от давно приобретенных функций. Когда нейроны уже были готовы наконец-то отключиться, в памяти вдруг всплыл образ точеного профиля с белоснежной от тусклого света луны кожей и легкой улыбкой на чувственных губах.       И Скарамучча совершенно точно не хотел задаваться бессмысленными вопросами о том, почему именно Кадзуха — то последнее, что представляет его засыпающий мозг.       Сегодняшние эмоциональные качели — от ругани до смеха и обратно — действительно стали интересным открытием. Возможно, нечто подобное и искал Скарамучча в общении с людьми, когда речь заходила о таких простых понятиях, как дружба, братство и даже… хм, даже та самая любовь из философских трактатов. С Каэдэхарой было интересно, с ним хотелось спорить, соревноваться и сотрудничать, обсуждать весь мир и задумчиво молчать, докапываться до истины, злиться и смеяться.       Кадзуха словно был общим знаменателем всего того, что раньше вызывало чувство этой самой, черт возьми, радости.       «У всех свои радости, Скарамучча»       Возможно, это и есть ответ на первоначальный вопрос? Скарамучча не знал. Окончательно погружаясь в сон, он успел подумать лишь о том, что, кажется, на этот раз в их игре наконец-то случилась полноценная ничья.