Путь к сердцу виолончелиста лежит через гобой

      Когда Хэйдзо увидел этого парня в первый раз, ему показалось, что он умер и вознесся в рай. Его звали Каэдэхара Кадзуха, он учился на струнном отделении их общего оркестрового факультета и просто божественно играл на виолончели. Он был словно ангел небесный, и Хэйдзо готов уже был поверить в боженьку и его архангелов, потому что этот невероятный виолончелист был буквально прототипом этих самых ангелов. Красивый, умный, добрый, невероятно талантливый и, самое обидное, занятой. Вокруг него всегда была целая толпа народа — хрен пойми какими отношениями он связан с каждым из них — и каждому, кто пытался с ним пообщаться, он отвечал милой улыбкой, а затем с удовольствием делал вид, что ему правда интересно с ними общаться. Хэйдзо сталкерством не занимался, честное слово, просто ему очень сильно нравился этот мальчик — вот бы подергать его за косичку, — а еще ему чертовски сильно хотелось с ним познакомиться лично. Потому что Скарамучча за эти полтора года наблюдения устал повторять заезженное: «Подойди и поздоровайся хотя бы», — а друг и, судя по всему, девушка виолончелиста уже давненько косо посматривают в его сторону. И кто его знает, что творится в их головах…       На одной из совместных лекций Хэйдзо очень крупно, злостно и, что самое главное, с нескрываемой ухмылкой на все лицо подставили. И он никогда — слышишь, Скар? — никогда не простит своего тупого друга. И дело ведь даже не в том, что Хэйдзо был против, просто… Во-первых, Скарамучча мог хотя бы предупредить его о таком, во-вторых, это было очень глупо, Хэйдзо никогда еще не было так сильно стыдно. Ну и в-третьих, только тупой идиот не смог после такого прикола понять какого хрена здесь происходит. И это было еще хуже.       Они сидели на перерыве в большой аудитории перед лекцией по Истории Искусств. Пара скучная и совсем неинтересная, поэтому, забравшись на самые последние ряды, Хэйдзо со своим другом решительно были настроены немного вздремнуть, чтобы набраться сил перед оркестром. Только сон как рукой сняло ровно в тот момент, когда в кабинет зашел этот белобрысый виолончелист со своими друзьями.       — Как же раздражает.       Скарамучча только тихо фыркает, когда слышит недовольство своего друга. Это показушничество очень сильно утомляет его мозг, но, раз уж он носит на себе гордое звание тряпки для слез — некоторые называют это дружбой, — ему приходится героически терпеть все вот эти… Закидоны. В конце концов у всех иногда наступает такой период, когда мозг вытекает наружу, отказавшись функционировать и здраво мыслить. Кроме него самого, разумеется.       — Пососи гобой и успокойся.       — Сам пососи, придурок.       Хэйдзо, не оценив шутки своего друга, складывает руки на столе и кладет на них голову, повернувшись лицом в сторону Каэдэхары и его друзей. Они тихо о чем-то переговариваются, иногда посмеиваясь, и Хэйдзо глаз отвести не может от этой милой улыбки. Правда сердечко начинает больно биться о ребра, когда Кадзуха сжимает ладонь своей девушки, так же мягко ей улыбаясь. Хэйдзо не завидует, честно, ему просто хочется, чтобы Аяка отодвинулась от этого парня чуть подальше и перестала владеть всем его вниманием.       — Ну ты только погляди на него, он сейчас тебя съест своим взглядом, — улыбается Тома, краем глаза поглядывая в сторону гобоиста.       Кадзуха отвлекается от разговора с Аякой, воодушевленно взглянув на сидящего напротив Тому.       — Ты специально сел напротив нас, чтобы следить за ним? — улыбается, смущенно прикусив губу.       — Как ты догадался? — Тома хитро щурится, краем глаза наблюдая за чужой реакцией.       — Может, уже попробуешь подойти к нему? — улыбается Аяка, легко коснувшись чужого плеча ладонью.       — Снова ты об этом, — Кадзуха вздыхает обреченно, смущенно улыбаясь, и ладонями потирает затылок. — Он постоянно ходит со своим другом, я стремаюсь.       — Каэдэхара, че сегодня вечером делаешь? — внезапно доносится голос того самого друга, заставив троицу друзей обернуться.       — Н-ничего? Дома буду заниматься, скорее всего, — Кадзуха честно пытается не перевести взгляд с раздраженного лица Скарамуччи на красноволосую макушку, что стыдливо была прикрыта руками.       — Замечательно, — Скар громко и, видимо, больно хлопает Хэйдзо по спине, заставив того легонько пискнуть. — Сиканоин сегодня как раз один возвращается домой, а он, как ты заметил, мальчик пугливый, темноты боится, так что проводишь его до дома, — констатирует факт тоном, не терпящим возражений.       Кадзуха хлопает глазами и тупо кивает, не до конца соображая то, на что он там соглашается. Тома тихо прыскает в кулак, словив взглядом легкую улыбку подруги, и решает тоже привнести свою лепту в этот замечательный диалог.       — Скар, а не хочешь сгонять за кофейком? Слышал, ты большой любитель, — и улыбается при этом так гаденько — но сладенько, — что Кадзухе в один миг захотелось выброситься в окно с пятого этажа, лишь бы не чувствовать всепоглощающий стыд и неловкость.       — А пошли, — флейтист усмехается нарочито громко и, не глядя на дымящуюся тушку своего уже, кажется, умершего от стыда друга, бодро подрывается со своего места.       И дружным составом ребята сваливают с места преступления, оставив своих друзей разбираться с беспорядком, который они только что устроили. И Хэйдзо бы рад тоже свалить куда-нибудь под шумок, потому что кровь прилила к голове, а легкие запечатались напрочь, чтобы отобрать у него возможность дышать, но он намертво прирастает задницей к стулу без шанса на побег. Уши горят, лицо горит, а тело онемело за одну секунду, отказываясь функционировать хотя бы самую малость. И это очень, очень плохо.       — Эм, Хэйдзо?       Ну все, бывай, дорогой друг, подставивший его прекрасную задницу самым подлым образом. А ведь он так долго готовился к конкурсу. Да что там конкурс, у него еще четыре концерта и три корпоратива не отыграно, не говоря уже о гастролях. Через три месяца они должны были с оркестром поехать в Россию и отыграть череду концертов в честь дня рождения Рахманинова. У него там такие партии красивые, а он так чудесно их играет, и что теперь? Хэйдзо не планировал умирать в таком молодом возрасте с такими крутыми планами, извините.       — Меня здесь нет, — и да, это все, на что его хватило.       Кадзуха тихо смеется, присаживаясь рядом с ним, и неловко складывает руки на бедрах, потирая большим пальцем черную штанину.       — Прости за это, неловко получилось, — он потирает ладонью затылок, немного нервно поерзав на стуле.       Хэйдзо хмыкает, все еще пряча лицо в сложенных на столе руках. Он благодарен ему, конечно, за констатацию факта, но он не настолько больной, чтобы не заметить этого. Хотя это неоправданный наезд, потому что Кадзухе, очевидно, тоже крайне неловко из-за поступка их дурацких друзей, и Хэйдзо успевает надавать себе парочку смачных оплеух за такие перемены в настроении.       — Слушай, это правда очень смущает, и в моей голове полный хаос, потому что я даже речь толком не подготовил, но… — Кадзуха прокашливается, глазами цепляясь за дверной проем в надежде на то, что сейчас эти козлы вернутся и все станет на круги своя. — Но раз уж так вышло, может, мы, наконец, познакомимся лично? На втором-то курсе.       И Хэйдзо кивает, радостно согласившись, но только в своей голове, потому что кровь все еще не отливает, а мозг, соответственно, не функционирует, и ему остается только и дальше притворяться мертвым, надеясь, что пронесет.       — Было бы здорово, да, — но он все же находит в себе силы для того, чтобы хотя бы приподняться и вести себя прилично с новым знакомым, которого досконально изучил еще года полтора назад.       Да и в самом-то деле, трусить перед каким-то там виолончелистом? Духовик он или кто, в конце концов?       — А ты правда темноты боишься? — тихо спрашивает Кадзуха, пытаясь заглянуть в зеленые глаза гобоиста.       — Да что ж ты… — обречено вздыхает, глупо улыбнувшись. — Нет, конечно, просто… У меня очень классный друг, знаешь, — Хэйдзо тщательно старается отводить взгляд куда-то в сторону, пальцами впиваясь в край столешницы.       — Мои не лучше, — и снова этот дурацкий, но такой потрясающий тихий смех, от которого он покрывается мурашками. — Но должен сказать им спасибо.       Хэйдзо обрачивается к нему лицом и чуть разума не лишается: вблизи он кажется еще великолепнее.       — За что? — он почти задыхается, гулко сглотнув вставший ком в горле, но, словно зачарованный, взгляд не отводит.       — Ну, — Кадзуха улыбается, чуть ближе пододвинувшись к нему, — как минимум за то, что у нас появилась возможность, наконец, поболтать наедине.       Хэйдзо кивает глупо, все так же пялясь в алые глаза напротив, и случайно опускает взгляд на чужие губы, хозяин которых, заметив это, смущенно улыбается, прикусив нижнюю губу.       — А то ты только смотрел и смотрел, — Хэйдзо резко поднимает на него свои глаза, тут же отворачиваясь в сторону из-за поднимающегося все больше стыда. — Ты очень красивый, — шепчет ему на ухо, приблизившись близко-близко, так, что гобоист почти слышит, как заполошно бьется чужое сердце от волнения.       И это просто убивает его. Потому что Кадзуха, очевидно, ставит большую ставку, вот так смело с ним флиртуя, хотя никогда — да ну правда никогда — не был замечен в подобных вещах с другими людьми. У них было парочку заядлых сердцеедов типа этого трубача Аякса или пианиста — хочется сказать, отменного — Кэйи, но он никогда не входил в эту тусовку, ну прям совсем никогда. Поэтому Хэйдзо решает поставить такую же ставку, ибо нечего тут строить из себя крутого парня, эта привилегия должна работать только на него.       Но оправиться после тихого, но такого сладкого комплимента получается с трудом, поэтому, прокашлявшись и глубоко вздохнув, он поворачивается к нему лицом, почти сталкиваясь носами, и аккуратно берет чужую ладонь в свою, мягко сжимая ее в пальцах. А Кадзуха, покрасневший как помидор — Хэйдзо обожает помидоры, кстати, — смущенно отводит взгляд в сторону, проглотив такой же ком в горле.       Ну слишком смущает, правда.       — Не откажусь, если ты правда проводишь меня, — произносит едва слышно, опалив дыханием горящую щеку Каэдэхары.       Они снова сталкиваются взглядами, оба покрасневшие и смущенные. Кадзуха крепче перехватывает чужую ладонь в своей, переплетаясь пальцами, и почти тянется вперед, чтобы отставить легкий поцелуй на чужой щеке, но резко отстраняется, когда в кабинет заходит педагог, громко переговариваясь с кем-то из студентов.       — Во сколько ты заканчиваешь? — спрашивает Кадзуха, поднимаясь со своего места.       — В шесть.       — Тогда в шесть я буду ждать тебя на улице, — и улыбается так сладко, что у Хэйдзо сердце сводит в приятной истоме.       Ладно, он подумает над тем, чтобы простить не такого уже и тупого Скарамуччу. Который, скотина такая, сговорился против него вместе с новыми своими дружками и выдворил Каэдэхару с насиженного места к нему. Стоит ли говорить о том, что Хэйдзо полностью прослушал всю лекцию, думая лишь о теплой ладони в своей руке? Видимо, нет.

***

      Через три месяца, после возвращения с гастролей по России, весь состав симфонического оркестра решил дружно отпраздновать завершение этой серии концертов. Местом празднования был выбран боулинг и это даже несмотря на то что многие струнники были категорически против такого развлечения.       «Да что может случиться с вашими нежными пальчиками?»       В принципе да, ничего, но Кадзуха все равно пообещал себе даже близко не подходить к этим шарам. У него конкурс на носу, а его неуклюжесть все еще прекрасно существует с ним в одном теле, так что рисковать он не станет. Ему куда интереснее было наблюдать за кучкой пьяненьких духовиков, у которых все никак не получалось сбить последние две кегли. Однако Хэйдзо, оказалось, очень хорошо справлялся с огромными шарами даже в полупьяненьком состоянии, и выглядел он при этом… Ну, Кадзуха сказал бы, что крайне горячо. Настолько, что даже выпить захотелось, хотя всю жизнь он был самым главным трезвенником среди своих друзей.       С Хэйдзо они общаются уже третий месяц, но сблизиться толком у них не получается. Пару раз гуляли вместе да за ручки держались, а во время гастролей даже погуляли по заснеженному Питеру, устроив себе романтическую прогулку, но у погоды были другие планы на этот счет, поэтому романтики как таковой и не было. Кадзуха даже не мог понять статус их взаимоотношений, если честно. Оба молчали и стеснялись не пойми чего, хотя их взаимные чувства были слишком очевидны даже для них самих. Хотелось… Уже хоть чего-нибудь, если честно, и Кадзуха не то чтобы злобный гений, но сегодня он точно постарается перейти эту дурацкую черту. И пьяненький Хэйдзо ему в этом поможет.       — Кадзуха, ну давай с нами, — подлетает к нему подвыпивший Тома, держащий в руках огромный шар, и повисает на его плече.       А Кадзуха только тихо смеется, потягивая лимонад из бутылки, и отрицательно машет головой, поглядывая в сторону своих одногруппников.       — Оставь его уже, он слишком вредный, — бурчит Синобу, залпом допивая свой виски.       — Слишком, Каэдэхара, слышал? — Тома щипает его за щеку и отлипает от него, а после утягивает Синобу за собой.       Быть трезвым в компании подвыпивших друзей всегда было для него немного неловким, но уже привычным делом, да и в большинстве случаев никто не напивался до свинячьего визга, чтобы с ними было невозможно существовать в разных консистенциях. К тому же он не видел ничего плохого в том, чтобы поболтать со своими подружками, которые тоже, как и он сам, были вредными трезвенницами, хотя иногда за ними были замечены некоторые грешки, но это ладно. В любом случае Кадзуха умудрялся вписываться в любую ситуацию и ему этого было достаточно. Единственное, что напрягало в данный момент, — Хэйдзо, который старательно игнорировал его присутствие в данном заведении. Кадзуха пристально наблюдал за ним краем глаза и очень даже заметил, что на него бросают свои заинтересованные, но стеснительные взгляды, и это было так волнительно, что разрывать эту игру совсем не хотелось. До поры до времени.       Когда Скарамучча праведно отвалился от общества интересующего его гобоиста, Кадзуха решил взять быка за рога и все же подойти к нему. Хэйдзо, конечно, немного растерялся, оборачиваясь в поисках своего спасения, но быстро сдался своей участи перед этой белобрысой головной болью.       — Вижу, ты мастер на все руки, — тихо смеется Кадзуха, подойдя почти вплотную.       — Ты слишком хорошего обо мне мнения, — пьяно улыбается Хэйдзо, выискивая на столе бутылку с водой.       — Я так не думаю, — Кадзуха, проследив за чужим взглядом, быстро находит нужную вещь и протягивает ему бутылку с водой, соприкасаясь пальцами.       — Правда? — Хэйдзо, прижавшись губами к горлышку, косится взглядом на пристальный взгляд алых глаз, едва не подавившись водой. — А что тогда думаешь? — и на ощупь ставит куда-то бутылку.       — Думаю, что кто-то пытается меня избегать, — наклоняет голову вбок, рассматривая покрасневшее лицо друга.       Хэйдзо фыркает, опустив взгляд, и неловко прикусывает губу. Отчасти Кадзуха прав, конечно, но у него же есть уважительная причина! Во-первых, он все еще не может смириться с мыслью, что его интерес обратил на него внимание, а во-вторых, у него же ну… Есть девушка? Не то чтобы Хэйдзо был уверен в том, что его вердикт на все сто процентов праведная истина, да и Скарамучча пару раз влепил ему по затылку, потому что задолбался повторять, что нихрена они не встречаются, а самому спросить как-то смелости не хватает, просто… Неправильно это все как-то.       — Тебе кажется, — Хэйдзо натянуто улыбается ему, все еще не теряя надежды найти глазами подлого предателя Скарамуччу, которому запретил отходить от себя хотя бы на миллиметр.       — Серьезно? — Кадзуха притворно удивляется, приподняв брови, и складывает руки на груди, опираясь поясницей в кожаный диван. — Тогда у тебя просто пропал интерес?       А тут Хэйдзо возмущенно давится воздухом, оскорбленно переводя свой взор на слишком серьезное лицо виолончелиста. Потому что нихрена себе предположения, когда это Хэйдзо успел бы расхотеть такого замечательного человека? Это настолько сильно его выводит из себя, что он хватает Кадзуху за руку и тянет на себя, заключая его в свои крепкие, но пьяные и неловкие объятия, ладонью зарываясь в белобрысые волосы на затылке. Выдыхает ему в шею шумно, расслабляясь и сразу же забывая о всех своих проблемах, потому что Кадзуха оказывается таким теплым и мягким, и вообще это их самый первый и самый близкий контакт. А еще ему очень приятно ощущать на своей пояснице теплые ладони, которые крепко прижимают его к такому же теплому телу.       — Знал бы ты, как сильно мой интерес растет, ты бы так не говорил, — выдыхает ему на ухо, шумно сглотнув комок в горле, а после слышит хриплый смех и покрывается весь мурашками, игнорируя творящееся внутри себя безумие.       — Не говорил бы, но ты не оставляешь мне иного выбора, — Кадзуха чуть отстраняется, чтобы заглянуть в блестящие зеленые глаза. — Три месяца меня динамишь.       — Неправда, — Хэйдзо, упираясь ладонями ему в грудь, протестует, но быстро сдувается под чужой недоверчивой улыбкой и приподнятыми бровями. — Ладно, ты прав.       — Расскажешь почему?       — Может, в другой раз? Сейчас я очень сильно хочу поцеловать тебя, если честно, — и в другой ситуации Хэйдзо обязательно влепил бы себе парочку пощечин, чтобы не расслаблялся и не порол такую чушь, но Кадзуха, кажется, ничуть не обижается на такие вещи и даже очень впечатляется.       — А ты вспомнишь завтра об этом? — улыбается, бросив быстрый взгляд на чужие губы, которые волнуют его уже не первый год.       — Не уверен, но если ты мне напомнишь…       — Тогда я лучше подожду до следующего раза, — и, боже, как же Хэйдзо хочется ему втащить за такое.       Потому что это было одноразовое предложение и в трезвом состоянии он вряд ли сможет повторить это настолько безропотно.       — Хотя знаешь, — Кадзуха щурится, глядя на то, что творится за чужой спиной, — твой друг так внимательно за нами наблюдает, что, уверен, он поможет тебе вспомнить обо всем, что сегодня произошло.       — Чего? — Хэйдзо почти поворачивает голову назад, но Кадзуха, положив свою ладонь на его щеку, быстро разворачивает его обратно, перехватив подбородок своими пальцами. — То есть можно?       — Нужно, Хэйдзо.       И в следующую же секунду его губы затыкают пьяным поцелуем, прижавшись к нему всем телом. Хэйдзо мягкий, маленький и такой нежный, но неуклюжий, и Кадзуха даже жалеет, что они не находятся в более уединенном месте. Потому что расцеловать этого засранца хочется везде и сразу, а из-за невозможности выполнить свои хотелки становится больно почти на физическом уровне. Краем уха он слышит радостные вопли Томы и, кажется, Синобу, которая во всю начала кричать благим матом от неверия происходящего. Хэйдзо, тоже услышав вопли подруги, улыбается в поцелуй, крепче сжимая его в своих объятиях, и Кадзуха так же не может сдержать улыбки, с сожалением отрываясь от чужих губ. Дыхалка-то у него послабее будет, чем у Хэйдзо — духовик все-таки.       — Я сейчас упаду и буду головой о стену долбиться, — пораженно вздыхает Скарамучча, вызывая тем самым смех сидящего рядом Аякса. — Че ты ржешь, придурок? Этот кобелина выносил мне мозг почти два года!       — Выпей и выдохни, воин, теперь ты свободен, — протягивает ему стакан рыжий, еще громче прыская со смеху, когда Скар залпом опрокидывает стакан скотча.       — В пизду такую жизнь.

***

      Как и пророчила великая гадалка Сиканоин, на утро после не такой уж крупной попойки Хэйдзо ничего почти и не помнил. У него всегда были проблемы с этой частью алкогольного времяпрепровождения. Хотя сильного похмелья и головной боли почти не испытывал. Либо просто привык. Значения не имеет, проблема была в том, что он ясно помнил присутствие Каэдэхары в своем воспоминании и уже один только этот факт нагонял панику на его только проснувшийся мозг.       — Какого хрена вчера произошло? — хрипит, даже не прокашливаясь.       — Доброе утро, осьминог, — подает голос Скарамучча, заботливо поставив ему таблеточку и стакан воды.       — Обещаю не калечить твои суставы за осьминога, если расскажешь, что вчера было, — Хэйдзо едва приподнимается, принимая сидячее положение, и болезненно морщится от боли в затекших мышцах.       — Тебе настолько память отшибло? — Скар недоверчиво морщится, сложив руки на груди. — Беда, Сиканоин.       — Скарамучча, что б тебя, — шипит недовольно, не обращая никакого внимания на набор алкоголика на своей тумбе. — Хватит тянуть резину.       — Каэдэхару помнишь? — начинает улыбаться настолько хитрожопо, что Хэйдзо уже потихоньку пытается припомнить название ритуального бюро знакомой гитаристки.       — Ну допустим.       — Поздравляю, — смеется почти угрожающе, — твоя мокрая мечта исполнилась.       Точно. «Ваньшен» работает с девяти утра до восьми вечера. Нужно будет позвонить Ху Тао и заказать себе местечко где-нибудь в горах Ли Юэ, чтобы уж наверняка.       — Твою мать, — тянет обреченно, все-таки хватаясь за таблетку от головы.       Скарамучча смеется так раздражающе, но злиться смысла на него нет. Хэйдзо сам облажался по всем параметрам, и это бесит невероятно, потому что даже свою вину скинуть не на кого. Стыд давит на мозг со всем садизмом, и он уже жалеет о том, что вообще проснулся, не исполнив свое давнее желание умереть во сне.       — Ой ладно тебе, — Скарамучча расслабленно заваливается на свою кровать, подложив руки под голову. — Не думаю, что ты так плохо сосешься.       — Да пошел ты, — Хэйдзо спускает ноги с кровати, упираясь локтями в коленки, и зарывается лицом в ладони.       — Нет, ну ты точно безмозглый, Сиканоин, — Скар садится, подогнув под себя ноги. — Три месяца уже прошло, а ты до сих пор думаешь, что он мутки крутит с твоей этой Аякой. Может, ты сам в нее втрескался, а Каэдэхарой прикрываешься? Иначе я тебя не понимаю.       — Я должен перед ним извиниться.       — Ты идиот? — Скарамучча для уверенности машет перед его лицом ладонью. — Але, он не выглядел оскорбленным, когда полез к тебе сосаться, сколько раз я должен тебе повторить это?       — Он просто очень хороший человек, — стоит на своем Хэйдзо, чем вызывает усталый вой друга, который, честно говоря, немного задолбался повторять одно и то же этому придурку.       — Делай че хочешь, а я буду валяться и нихера не делать, достал ты меня.       Хэйдзо сам себя достал, признаться честно. Поэтому, собрав всю свою волю и смелость в кулак, он решительно одевается и мчится в консерваторию, понадеявшись найти на каком-нибудь этаже занимающегося виолончелиста. В обед классов никогда не бывает, поэтому Кадзуха очень часто занимается на коридорах либо третьего, либо четвертого этажа. Не то чтобы Хэйдзо следил за этим, но да, следил. Ему очень нравилось наблюдать за ним во время занятий и слушать его игру. Наблюдать за тем, как красиво тонкие пальцы скользят по грифу, слушать богатый звук дорогой виолончели. Кадзуха был гениальным виолончелистом, который вкладывал в свою игру столько много всего, что, приходя на каждый концерт, где он принимал участие, у Хэйдзо сердце замирало в страхе пропустить какую-нибудь нотку или не понять его чувства, которые он вкладывает в исполняемые произведения. А еще хотелось надеяться, что некоторые произведения были посвящены именно ему. Но это уже лишь его фантазии. Так жилось намного проще.       Как и ожидалось, Кадзуха нашелся на третьем этаже с виолончелью в руках. Он, видимо, сам только что пришел в консу, чтобы позаниматься в перерыве между занятиями. Заметив красноволосую макушку, выглядывающую из-за угла, Кадзуха кладет виолончель на пол и приветственно машет ему ладонью, тепло улыбнувшись.       — Привет, — здоровается Хэйдзо, не найдя в себе сил уверенно взглянуть ему в глаза. — Ты не занят?       Кадзуха отрицательно машет головой, напрягаясь от такого серьезного и даже виноватого лица гобоиста.       — Что-то случилось?       — Поговорить нужно, — и все же осмеливается взглянуть на взволнованное лицо Кадзухи, замечая нахмуренные брови и прикушенную изнутри щеку.       — Ладно.       И без лишних вопросов они спускаются в гардероб, чтобы Кадзуха смог надеть свою куртку. Молча идут на пустую курилку во дворах, хотя спросить хочется слишком много, но Кадзуха терпеливо ждет, когда Хэйдзо соберется с мыслями.       — Я хотел... Извиниться, — вздыхает громко, зарываясь носом в теплый шарф.       Кадзуха непонимающе хмурится, мотнув головой, но все еще терпеливо молчит, побоявшись сбить парня с мысли.       — Я, честно говоря, ничего не помню из вчерашнего, но, если Скар надо мной не прикололся, и я правда... Кхм, если я правда поцеловал тебя, — Хэйдзо нервно трясет ногой, постукивая пяткой по земле. — В общем, прости меня за это, я не хотел вмешиваться в твои отношения, правда.       — Какие еще отношения? — тупо переспрашивает Кадзуха, еще больше нихрена не понимая.       Хэйдзо таращится на него болванчиком, прикусив изнутри щеку, замечая полный беспросвет на уже давно любимом лице.       — С Аякой? — осторожно поясняет и засовывает руки в карманы куртки, хрустя пальцами от волнения.       Кадзуха открывает было рот, чтобы что-то спросить, но тут же закрывает его обратно, прикусив губу, и пытается соединить два плюс два так, чтобы получилось пять. Потому что Хэйдзо, кажется, разучился считать.       — Так, подожди, — смеется нервно, переминаясь с ноги на ногу. — Ты все это время думал, что я, — тыкает в себя пальцем, а затем ведет им в сторону, — и Аяка встречаемся? Ты из-за этого три месяца бегал от меня как ошпаренный?       Хэйдзо кивает, виновато опустив взгляд в пол, но снова поднимает его на Кадзуху, когда слышит тихие смешки, которые тот безуспешно пытался подавить.       — И что смешного? — Хэйдзо обиженно дуется, легко топнув ногой.       — Прости, — Кадзуха набирает побольше воздуха, чтобы успокоиться, и приподнимает голову, все же начиная смеяться в полный голос. — Ай, ну ты правда придурок, Сиканоин.       Хэйдзо цокает обиженно и показательно отворачивается к нему боком, нахмурившись. Кадзуха, посмеиваясь, поворачивает его обратно к себе лицом, аккуратно прихватив его за локоть, и кладет ладони на замерзшие щеки гобоиста, что оскорбленно отводит от него взгляд. Все еще улыбаясь, Кадзуха подается вперед и мягко целует его в сморщившийся нос.       — Ты правда думаешь, что я флиртовал бы с тобой, если бы встречался с кем-то другим? — потирает большим пальцем покрасневшую щеку, слегка ущипнув. — Хэйдзо, ты нравишься мне еще с первого курса, а Аяка для меня почти как сестра. Ни больше, ни меньше.       Хэйдзо все еще хмурится вредно, а внутри у него все переворачивается от заветных слов, о которых он мог только мечтать. И слышать их наяву слишком приятно.       — Ты мне тоже нравишься, — бурчит себе нос, не переставая дуться.       Кадзуха смеется и тянется к чужим губам, чувствуя, как его затягивают в крепкие объятия. Целует мягко и мычит так довольно, что у Хэйдзо коленки подгибаются и желудок сводит в приятном волнении. Кадзуха мягонький, теплый и слишком родной для того, кого он знает только лишь третий месяц. Как будто он знает его всю жизнь и даже больше. Хэйдзо готов поверить в существование прошлых жизней и связь человеческих душ, которая проносится через множество других жизней. Потому что чувствовать человека настолько близко кажется невозможным.