Небо в груди

      Шэнь Цзю мог бы говорить, что представления не имеет, как его занесло в преподаватели. Но здесь, на самом деле, всё было просто.       Его называли лучшим учеником на курсе. Диплом с одними «отлично» — почти уникальный случай. У его брата были четвёрки, так как он старался на тех предметах, которые его увлекали, и расслаблялся на тех, которые никак не относились к сфере его интересов. Сам же Шэнь Цзю с его патологической склонностью к перфекционизму, которую он у себя вполне признавал, даже философию, представлявшую отдельный объект его глубокой ненависти, закрыл на высший балл. Просто потому, что не мог иначе.       Шэнь Юань, к слову, по ней же выполнил какие-то дополнительные задания, кое-как наскрёб оценку «хорошо» автоматом и радостно на неё согласился.       Достаточно забавно, но они никогда не сдавали экзамены и зачёты друг за друга, хотя были похожи внешне как две капли воды. Их моментально распознали бы по поведению: крайне проблематично было перепутать экстравертно-общительного, немного простодушного младшего брата и молчаливого одиночку, «чёрную тучу» старшего.       Шэнь Цзю знал, что его так называют. На самом деле, это было одно из самых безобидных прозвищ. Про него говорили, что он эгоист и думает только о собственном благополучии, что считает себя лучше других, слишком заносчив и что ему хватает совести спорить даже с преподавателями. А потом добавляли: мол, а как может хватать того, чего и в помине никогда не было.       Во-первых, он и правда был лучше других. По многим параметрам. По части интеллекта — уж точно. Это не высокомерие. Это всего лишь знание собственной цены.       Во-вторых, почему он должен соглашаться с преподавателем, если тот неправ? Заведомо ложные научные данные из недостоверного источника никому пользы не сделают, так что его ещё и поблагодарить бы стоило.       И, в-третьих, здоровый эгоизм во многих вещах не является чем-то плохим. И он думал не только о собственном благополучии. Почему-то многие периодически забывали про существование в его жизни Шэнь Юаня, за которого, между тем, Шэнь Цзю без зазрений совести перегрыз бы глотку какому угодно идиоту. Хоть самому ректору.       Смешно. Обычно близнецов, наоборот, воспринимают как единый организм (что в принципе, с точки зрения биологии развития на начальных этапах недалеко от истины). А в их случае, видимо, так не работало.       Выпускные квалификационные работы оба брата Шэнь защитили блестяще. Шэнь Цзю, тем не менее, в своём выступлении насчитал несколько довольно грубых, на его собственный взгляд, ошибок, в том числе по части дикции — но он гордился Шэнь Юанем, восхитившим комиссию подачей материала и умением быстро ориентироваться при ответе на вопросы. Им обоим предложили остаться на факультете и продолжить обучение в аспирантуре.       Шэнь Юань отказался. Ему было не интересно, он давно говорил, что не хочет посвящать себя науке и заниматься какими-то серьёзными исследованиями, не хочет писать статьи и прочее в этом роде. Шэнь Цзю согласился, с мрачным удовлетворением понаблюдав за вытянувшимися лицами членов факультета. Вообще-то, он не собирался их трогать. Он собирался спокойно заниматься экспериментами, и имеющееся в университете оборудование его в этом смысле более чем устраивало.       На самом деле, трудно представить более современно оснащённый университет, чем построенный в Сяньчэне. Заклинателей в этом мире и правда всё ещё уважают.       Он целый год проводил исследования поведенческих реакций у крыс, защитил кандидатскую и планировал устроиться в какую-нибудь лабораторию. Но как раз в то же время собрался уходить на пенсию их с братом научный руководитель, профессор Мэй, и, в связи с острой нехваткой кадров (даже в Сяньчэне — что-то нигде не меняется) обратились к Шэнь Цзю. Предложили пройти короткие курсы профессиональной переподготовки по педагогической специальности и заменить его.       Так что в преподаватели Шэнь Цзю в итоге угодил весьма банально, да. Вопрос в другом. Он не знал, почему вообще согласился на это предложение.       Большинство студентов — в данном факте он убедился ещё во времена учёбы — глупые и ленивые, а оценки получают либо по блату, либо по очень большому везению. Он лично знал одного человека, который, имея по анатомии «отлично», во время вскрытия крысы не смог отличить желудок от печени. Даже Шэнь Юань, который ненавидел анатомию, старался изучить её основы хотя бы на базовом уровне и уж точно со своим «хорошо» не допустил бы столь идиотских ошибок.       Так почему Шэнь Цзю должен был пытаться что-то вдолбить этому самому большинству?       Его всегда невероятно раздражали преподаватели, которые стараются всем угодить и натягивают оценки «хотя бы до тройки». Такие были в школе, такие были в университете, такие были везде, и он искренне не понимал, зачем вытаскивать тех, кто не обременён ни интеллектуальными способностями, ни желанием эти самые интеллектуальные способности хотя бы немного развить, ни достаточной степенью самоконтроля, чтобы банально притащить самого себя на занятия и сделать необходимые задания.       Обучение нужно тем, кто в нём нуждается.       Не нуждаются — их проблемы.       Факультет, кажется, проклинал тот день, когда Шэнь Цзю с подобным мировоззрением подписал договор и официально занял должность преподавателя. Он был в курсе. И ему было плевать. «Хотите, чтобы я делал эту работу, — говорил он, — не мешайте мне её делать. Иначе вам придётся искать кого-то другого».       Искать «кого-то другого», разумеется, пока было негде, и Шэнь Цзю имел об этом более чем прекрасную осведомлённость. Он изучал рынок труда. Он знал, что ни один здравомыслящий биолог не сунется преподавать в университете, если ему предложат куда большую сумму в лаборатории.       Но Шэнь Цзю с его перфекционизмом и лёгкой мазохистской жилкой не был нормальным биологом. Ему стало интересно, что он сможет слепить из кучки ленивых идиотов, если станет обучать их так, как он представлял себе правильную систему обучения. Интересно на том же уровне, как наблюдать за крысами, проходящими построенный для них лабиринт. А ещё Шэнь Цзю абсолютно не считал шантаж чем-то зазорным, потому что порой это единственный способ поставить людей на место.       У ректора не оставалось выбора. К тому же, за Шэнь Цзю заступился Юэ Цинъюань, аспирантуру закончивший ещё год назад и работавший помощником методиста на философском факультете. Но ему готовили место главы отделения светлых заклинателей, готовили давно и тщательно, оставалось только подождать ещё пару лет. Так что к его словам прислушивались.       Вспомнил старую дружбу, предательская собака.       Не вспоминал ведь после того, как у него обнаружили заклинательские способности и позволили переехать из детского дома в их захолустном городке в сам Сяньчэн, в общежитие при школе. Он даже ни разу не навестил их. Не прислал никакой весточки о себе. Конечно, у него ведь появились другие друзья, они были лучше, чем какие-то детдомовские, не так ли?       А забыть до конца всё же не получилось. Близнецам Шэнь через год тоже исполнилось шесть, у них тоже выявили склонность к формированию ядра, и они тоже явились в Сяньчэн. С Юэ Цинъюанем, даже если он встретится им в коридорах, Шэнь Цзю на тот момент уже твёрдо вознамерился не разговаривать и не иметь никаких контактов. И намерению своему не изменил аж до самого окончания университета.       Хотя нет.       Не так.       Он пообещал себе, что если в первую их встречу после этого года Юэ Цинъюань подойдёт сам и попытается объясниться, то тут ещё можно будет подумать. Но ничего не произошло. Юэ Цинъюань их сам избегал, прятался по углам, как трусливо поджавшая хвост собака, и в принципе демоны бы с ним, но Шэнь Юань скучал, и его пришлось долго убеждать, что с этим человеком больше не надо иметь ничего общего.       Не то чтобы убеждение работало долго.       Время шло, они взрослели, и брат говорил потом, что Шэнь Цзю поступает глупо, что это детская обида, которую давно стоило перебороть. Шэнь Юань снова общался с Юэ Цинъюанем, начиная класса с четвёртого, даже получил от него порцию оправданий (как же вовремя).       О том, что он пытался отправить письмо, но сначала не помнил адрес детского дома, а потом, видимо, его детский кривой почерк не смогли разобрать на почте, и оно не дошло. Что хотел приехать, но не получилось, что его, семилетнего, попросту не отпустили куда-то одного из общежития. Что он избегал их, так как чувствовал вину за это всё (и правильно делал). Долго же выдумывал.       Шэнь Цзю искренне поверил в то, что его предали, ещё с пяти лет. Он взращивал в себе эту веру, как ядовитый цветок, и любые оправдания казались не более чем словами. Юэ Цинъюань с идиотскими запоздалыми попытками снова наладить отношения стал для него пустым местом.       Шэнь Юаня, правда, было жаль. Жаль за наивность, за готовность покорно позволить понавешать на уши длинной лапши и простить за то, что попросили прощения. Шэнь Цзю не запрещал им общаться, потому что не в его праве было лезть в жизнь брата, если он хотел поступать не так, как ему сказали. Но одним только взглядом издалека Юэ Цинъюаню дали понять: если он снова предаст доверие Шэнь Юаня, ему не жить.       В общем, их отношения были безумно далеки от идеала, и, если бы Юэ Цинъюаню за кого и стоило вступаться, так это за Шэнь Юаня. С чего бы вдруг вспомнил? Да ещё слов таких наговорил, словно кого другого описывал — слушать его было всё равно что глотать концентрат радуги с перенасыщенным розовым оттенком.       Потом Шэнь Цзю подумал, что это был способ избавиться от чувства вины и показать, какой Юэ Цинъюань хороший. Плевать. Его якобы красивый жест якобы доброй воли ничего не изменил.       Шэнь Юань официальную работу искать не стал, ушёл во фриланс и писал какие-то посты то в чужие блоги, то в тематические группы. Шэнь Цзю это раздражало примерно на том же уровне, что и общение брата с Юэ Цинъюанем — чтобы заниматься подобным, можно было и не заканчивать университет — но он не лез. Пусть как хочет, так и зарабатывает. Пока ему платили относительно неплохие деньги, и они могли делить квартплату пополам — в принципе, было без разницы.       На тот момент, когда его жизнь стремительно покатилась по одному месту, Шэнь Цзю проработал преподавателем уже три года и успел обзавестись таким количеством врагов, что впору было удивляться, как никто ещё не нанял по его душу киллера.       Ему приходилось периодически контактировать с Юэ Цинъюанем во время решения рабочих вопросов после того, как тот занял всё-таки готовившееся для него место. Шэнь Цзю решал данную проблему просто: приходил к нему в кабинет, бросал на стол папку со всеми нужными бумагами, которые, он знал, были заполнены иероглиф к иероглифу, и сразу же уходил.       Юэ Цинъюань только пару раз пытался заговорить с ним не по мессенджеру и иными фразами кроме «Шэнь-лаоши, зайдите ко мне» или «Шэнь-лаоши, нужно подготовить вот эти документы». Во время второго он осмелился обратиться к нему просто по имени, осмелился назвать «сяо Цзю», очевидно, забыв, что разговаривает с человеком, который слышать не желает ничего подобного. Особенно в качестве очередной попытки примирения. Шэнь Цзю едва не отгрыз ему голову за это фамильярное обращение.       Преподаватели звали его змеёй (кроме Юэ Цинъюаня и появившегося год назад Шан Цинхуа, похожего чем-то на тех беспомощных крыс, с которыми работал Шэнь Цзю), а студенты сволочью. В принципе, невелика разница. Может быть, к мазохизму со временем вполне успешно добавилась приставка «садо-», потому что он получал странное удовольствие от того, что сдирал со студентов по три шкуры за одно только занятие.       Это было правильно. Шэнь Цзю обнаружил закономерность: чем строже он спрашивал, тем больше в итоге оставалось в их головах. Разве не этого он хотел добиться, когда начинал своеобразный эксперимент? Те, кто добросовестно выполнял задания и учил материал, и вовсе получали у него хорошие оценки. Его могли сколько угодно именовать не иначе как эгоистичной высокомерной тварью, но он был, вообще-то, самым справедливым из всех преподавателей.       Один особо умный студент по имени Бин Гэ, правда, оказался не согласен. Шэнь Цзю прекрасно запомнил его: второкурсник-медик, типичный ребёнок богатых родителей, который считал, что всё в жизни должно даваться ему только по причине происхождения. Вёл себя развязно на парах. Приходил на зачёты абсолютно не подготовленным, искренне уверенный, что ему поставят хорошую оценку за одни только красивые глаза.       Глаза, к слову, красивыми не были. Но это так, ремарка.       Шэнь Цзю ему отказывался ставить даже «удовлетворительно». Просто невозможно было допускать к дальнейшей учёбе и потом ещё и работе такого безответственного и самоуверенного идиота. Бин Гэ в ярости, его отец рвал и метал. Некоторые преподаватели после направления на пересдачу мягко намекнули Шэнь Цзю, что он играет с огнём.       Это ничего не изменило.       Он был убеждён в собственной правоте.       На пересдаче, назначенной на начало февраля, Бин Гэ попытался дать ему взятку. Немаленькую сумму денег крупными купюрами, которые уместились у него между страниц зачётки — он демонстративно открыл её, когда клал на стол. Попытался и отправился в тюрьму.       Шэнь Цзю был в бешенстве: с ним много кто пробовал «договориться», но купить старались впервые. Молча он включил камеру телефона и, не прикасаясь к зачётке, швырнул её на пол с помощью одной только ци. Устроил скандал. Получившееся видео отправилось в полицию, и Бин Гэ предстоял суд. Даже деньги отца на этот раз не помогли, потому что было предоставлено прямое доказательство. Плюс его отпечатки на купюрах. Злорадству Шэнь Цзю не было предела.       Именно такое и должно происходить с теми, кому не нужно образование.       Шэнь Юань, узнав о случившемся, хотел присутствовать на судебном заседании, но Шэнь Цзю отмахнулся: ничего серьёзного, он вполне разберётся сам. Всё длилось недолго. Бин Гэ приговорили к трём годам, и душу Шэнь Цзю наполняло глубокое удовлетворение. Он позволил себе холодную усмешку, глядя на этого человека, лицо которого было полно ярости.       Перед тем, как уйти, Бин Гэ в проходе схватил Шэнь Цзю за рукав — схватил и тут же отпустил, потому что его оттащили. И сплюнул: «Да чтоб тебе гореть в Диюе при жизни». Шэнь Цзю не придал значения. Ему постоянно желали где-нибудь гореть. Не то чтобы эта угроза была какой-то новой или пугающей. Скорее, рутинной.       Через пару недель его стали преследовать усталость и постоянная сонливость. Шэнь Цзю списал это на слишком большое количество работы — ему дали дополнительные часы по ещё одному предмету. Но вести пары иногда становилось проблематично, так что он начал пить кофе, который никогда в жизни не пил. Вполне помогало. Сначала.       Одна чашка утром превратилась в три в течение дня. Потом в пять. Дойдя ещё через пару месяцев до семи, периодически по две за раз, Шэнь Цзю, глотая горькую жидкость, обжигающую язык, даже без сахара, начал думать, что он весь уже состоит из кофе, что кровь и тканевые жидкости у него тоже стали кофе. А сонливость не то чтобы собиралась пропадать. Наоборот, кажется, стала только сильнее, особенно в периоды «откатов».       — А-Цзю, — говорил Шэнь Юань в своей наивной простоте, — нельзя пить так много. Ты не высыпаешься? Может, я помогу тебе с проверкой работ?       — И что ты там напроверяешь? — огрызался Шэнь Цзю. — Понаставишь всем подряд «отлично»? Иди, делай свою работу и не мешай мне делать мою.       Шэнь Юань покорно удалялся в свою комнату. Или на кухню готовить что-то относительно съедобное — из них двоих получалось только у него. Он почти всегда всё делал поразительно покорно, не подчиняясь мнению Шэнь Цзю ровно там, где следовало бы сделать наоборот. Иногда это бесило. Но в таких ситуациях виделось спасением.       Шэнь Цзю был биологом. Он понимал, что у него развивалась зависимость, что рецепторы к аденозину в мозге всё блокировались и блокировались кофеином благодаря его же усилиям, и организм предпринимал попытки компенсировать это созданием новых. Поэтому уже не хватало прежней дозы, поэтому нужно было всё больше и больше.       Ему не было совсем уж плевать на собственный организм.       Но… кофе он пить продолжал. Прекрасно зная, что добивает этим и сердце, и мозг. Старался не увеличивать дозу, но иногда срывался, когда надоевшая ему сонливость совсем мешала работать. Разумеется, зависимость не протекала просто так. У него почти постоянно болела голова. Тахикардия стала привычным явлением. Он заметил за собой, что стал более вспыльчивым. Что впадал в какое-то ненормальное бешенство, стоило ему не получить привычную дозу кофеина. Срывался на студентах, срывался на коллегах, срывался на брате.       Первые два пункта можно было бы пережить: в принципе, ничего не изменилось, кроме того, что про него стали говорить, мол, «будто с цепи сорвался». Они и заслужили. А вот Шэнь Юаня он задевать не хотел. Конечно, брат делал вид, что всё в порядке, он всегда делал вид, что всё в порядке, но Шэнь Цзю знал, что теперь периодически начинает вести себя как сволочь даже по отношению к нему, и ничего не мог с этим сделать.       Он попал в замкнутый круг. Чтобы избавиться от раздражительности, нужно было отказаться от кофе, а отказ от кофе грозил усилением раздражительности.       Иногда ему хотелось вернуться в прошлое и просто не начинать пить эту дрянь, которую, очевидно, придумали где-то в Диюе. Справился бы с сонливостью каким-нибудь другим образом.       Потом его начала мучить температура. Субфебрильная, около тридцати семи и трёх, выше не поднималась, но и опускаться не желала. Не то чтобы она должна была приносить серьёзный дискомфорт, в конце концов, это даже жаром назвать нельзя. Но, тем не менее, Шэнь Цзю страдал от перманентного слабого озноба, и одновременно у него сохли губы. Сохли и трескались, а он никак не мог утолить жажду.       Он читал, что при кофеиновой зависимости может быть такой побочный эффект. Видимо, ему повезло собрать его на себя.       — А-Цзю, — говорил иногда Шэнь Юань обеспокоенно, — ты не хочешь обратиться к врачу? Профессор Мэй давал мне номер целительницы, которая лечит заклинателей. Ты плохо выглядишь.       — Спасибо большое за комплимент, — выплёвывал каждый раз Шэнь Цзю.       На самом деле, он пошёл бы в больницу, только если бы был при смерти. В конце концов, это дорого. И он понимал, как работает его организм. Да, он смотрел на себя в зеркало, на существо с тёмными кругами под глазами и синюшно-бледной кожей, и понимал, что что-то шло не так. Но «что-то» было очевидно. Зачем идти к врачу? Чтобы получить фразу вроде: «Вам следует сократить количество кофеина»? Какая полезная рекомендация. Как будто он сам не в курсе.       Он, такое чувство, мог сделать что угодно, но взять себя в руки и сделать шаг к тому, чтобы перестать гробить собственный организм, не мог.       Сочувственный взгляд Юэ Цинъюаня его бесил. Беспокойство брата его бесило (хотя не должно было). Собственный идиотизм его тоже бесил. Но, в конце концов, он плюнул и на головную боль, и на тахикардию, и на субфебрильную температуру, приняв их как данность. И так сойдёт. И так нормально. Наверное, примерно по тому же принципу врачи со стажем вдруг начинают лечиться сомнительными травками и энергией вселенной вместо использования нормальных лекарств или, на худой конец, помощи заклинателей-целителей.       Переломный момент для него наступил примерно в конце мая, ближе к летней сессии.       Он проводил консультацию по дипломным работам. С утра температура была такой же, как обычно, поэтому он насторожился, когда ближе к обеду пиджак, который он теперь неизменно носил, перестал помогать от бьющего тело мелкого озноба. Ему начал чудиться сквозняк — он перепроверил окна в кабинете, но они все оказались закрыты. Студенты явно страдали от жары, одна девушка раскраснелась, но никто не смел даже пикнуть. Ему было плевать.       Спустя ещё час озноб смешался с жаром. Шэнь Цзю казалось, что он одновременно замерзает до смерти где-то в арктических льдах и сгорает в пламени. Это явно говорило о температуре более высокой, чем субфебрильная, но проверить не было возможности: в медкабинет за термометром он не пошёл бы даже под дулом пистолета, а трогать собственными руками лоб оказалось бы бесполезно. Пальцы были ледяными.       «Доигрался», — подумал он. Заварил себе очередную порцию кофе, чтобы снять симптомы. Обычно это временно помогало: как и при любой зависимости, доза нужного вещества облегчала состояние до приемлемого.       Но лучше не стало. Стало только хуже.       У него начали путаться мысли. Он с ужасом понимал, что с трудом может связывать слова в предложения, что в голове пусто-пусто-пусто и катастрофически жарко. Периодически вспыхивали странные образы и совершенно иррациональные желания. Одним из доминирующих стало желание лечь, может быть, прямо на пол, куда угодно, закрыть глаза и уснуть.       Шэнь Цзю почти впервые в жизни накрыла паника. Очевидно, его нервная система прямо сейчас билась в агонии, клетки его мозга необратимо умирали от слишком высокой температуры — единственный раз за грёбаных двадцать восемь лет. Он не был в состоянии контролировать себя. Он должен был уйти, поехать домой, измерить температуру и срочно выпить жаропонижающие. В принципе, можно было бы обойтись и без измерения. Она явно достигла отметки в тридцать девять, а то и выше.       Поэтому, найдя предлог, когда один из его дипломников задал глупый вопрос, Шэнь Цзю взорвался и отправил студентов домой. Действительно глупый. Ему так показалось. Впрочем, какие ещё вопросы, кроме глупых, могут задавать эти ленивые создания.       Ему нужно было попасть домой.       Это всё, что занимало его мысли.       Он не помнил, как сдавал ключ от кабинета на вахту и сдавал ли вообще. Наверное, всё-таки сдавал, потому что в памяти отпечатался короткий момент, как он где-то расписывается.       Путь в автобусе тоже прошёл как в тумане. Всё время хотелось лечь, это желание всё ещё преследовало его, но он сжимал челюсти и сопротивлялся каким-то оставшимся здравым уголком плавящегося сознания. Под конец у него так сильно кружилась голова и плыло перед глазами, что он едва смог дойти до их с Шэнь Юанем квартиры.       А потом перешагнул порог, всего на долю секунды увидел лицо брата и потерял сознание.       Шэнь Юань, видимо, вызвал врача. Когда Шэнь Цзю очнулся, словно вынырнул из-под воды, задыхаясь от нехватки воздуха, под ним было что-то жёсткое — но не пол, точно не пол, видимо, диван в гостиной — а над ним склонялась какая-то женщина. Халат. И маска. Это он мог различить даже несмотря на то, что перед глазами всё было похоже на картину художника-абстракциониста: небрежные цветные пятна в совершенно хаотичном порядке.       — Вы?.. — язык едва ворочался, речевые навыки казались атрофировавшимися, словно он сотню лет не разговаривал.       — Вэнь Цин, — коротко отозвалась женщина. — У вас была температура тридцать девять и шесть, я ввела жаропонижающее около получаса назад, сейчас тридцать восемь и восемь, и могу прогнозировать дальнейшее снижение. Это хорошая новость. Теперь с какой начать, с плохой или очень плохой?              Шэнь Цзю не ответил. У него всё ещё кружилась голова, и жутко хотелось спать. Ему уже почти три месяца постоянно хотелось спать. И было жарко. Всё ещё жарко, словно в сосудах вместо крови текло жидкое пламя, хотя — он понимал — это физически, биологически невозможно. Зачем она говорила с ним? Ввела лекарство, убедилась, что пациенту становится лучше, и пусть катится прочь из квартиры, её работа выполнена.       В крайнем случае, могла бы сказать причину, почему у него так резко начался жар. Где её компетентность?       — Ладно, — продолжила женщина, не дождавшись от него реакции. — Плохая новость: на вас наложили проклятие. Если я правильно определила, проклятие всесжигающего пламени.       Шэнь Цзю словно током прошибло.       На мгновение ему показалось, что наполовину умерший в лихорадке мозг вдруг очнулся, регенерировал каким-то образом разрушившиеся белки, и воспоминание, нестерпимо яркое воспоминание почти четырёхмесячной давности мелькнуло в нём слишком отчётливой картинкой. Зал суда. Студент-второкурсник, осуждённый на три года, которого ведут к двери. Мимолётная хватка пальцев на рукаве, горящие яростью чёрные глаза и скривившиеся в гримасе ненависти губы.       «Да чтоб тебе гореть в Диюе при жизни».       Демоны.       О том, что студент был тёмным заклинателем и со своими магическими способностями дружил лучше, чем с интеллектуальными, Шэнь Цзю тогда не вспомнил. Зато вспомнил теперь.       Пёсий сын.       У Шэнь Цзю даже не было сил полноценно злиться. Может быть, он сделал бы это потом, но сейчас он хотел только закрыть глаза и провалиться в темноту. Чего-то подобного рано или поздно следовало ожидать: удивительно, что с отношением этих недалёких идиотов к его манере преподавания он умудрился обойтись без какого-нибудь проклятия на свою голову целых три года. Теперь, надо же, заработал целое одно.       Захотелось вдруг рассмеяться: вот ведь достижение. Может, ему следовало повесить себе на шею медальку?       — И очень плохая, — сказала женщина. — На данном этапе его невозможно снять. Если бы вы обратились за помощью раньше, при появлении первых симптомов, можно было бы попытаться.       Шэнь Цзю она раздражала. Даже в самом тоне её голоса было слишком много уверенности в себе, он слышал отчётливые упрёк и снисхождение. Шэнь Цзю не нравились уверенные в себе люди, потому что чаще всего они были самовлюблёнными и не имеющими ни капли мозгов. Вэнь Цин — он слышал её имя, каждый слышал её имя — определённо имела мозги.       Но ей не казалось, что если не он не пошёл в больницу, то на это было его полное право?       — Чем… это грозит? — с трудом выговорил он.       Когда она посмотрела на него — он вдруг очень отчётливо увидел её лицо — что-то коротко стукнуло в голове. За секунду до того, как она открыла рот, Шэнь Цзю успел подумать, что ему не хотелось бы слышать ответ.       Но было уже поздно.       — Вы умрёте, — бесстрастно произнесла Вэнь Цин. — Приблизительно через год.