Небо в груди

      Столпотворение вокруг преподавателя изначально образуется исключительно из-за первокурсников, уточняющих детали каких-то приёмов.       Но потом в него местной звездой второго курса врывается Вэй Усянь.       Он на полном серьёзе обсуждает с преподавателем возможность развития у себя двух ядер одновременно. Обсуждает минут двадцать, спорит, а остальные студенты-заклинатели (те из них, у кого достаточно смелости) остаются посмотреть на это, как на эффектное представление. И расходятся, когда преподаватель отправляет Вэй Усяня «как следует подучить теорию и не задавать больше глупых вопросов».       В принципе, Вэй Усянь прекрасно понимает, что его очень тонко послали, и чувствует взгляд в спину, но он слишком хорошо провёл эти двадцать минут, чтобы задумываться о чём-то неприятном.       — Ты упрямый баран, — констатирует Цзян Чэн, когда они наконец собираются выходить из аудитории и забирают от входа свои рюкзаки. Последние оставшиеся, между прочим. — Тебе на каком ещё языке должны повторить, что это надо было делать в школе?              — Ну упустил я возможность, да, — весело соглашается Вэй Усянь. — Но параллельный ряд меридианов-то остался. Мне, может, интересно, как управляют тёмной ци.       — Так интересуйся про себя. Или вон, Хуа Чэна спроси.       — Это не то! — восклицает Вэй Усянь.       За что тут же получает тычок в бок. И скривлённые в недовольстве губы — за которыми, он знает, весьма успешно прячется усмешка.       Вэй Усянь — один из тех редких заклинателей, у которых есть два параллельных ряда меридианов: для тёмной и для светлой ци. Довольно редкая мутация с вероятностью примерно один к трёмстам, которая позволяет самому выбрать путь самосовершенствования. Обычно он предопределён генетически, и гнать, скажем, тёмную ци по меридианам, для неё не предназначенным, не только больно, но и опасно. И даже чревато искажением.       А ещё, чисто теоретически, при этой мутации можно сформировать два равноценных ядра вместо одного, разные виды ци пересекаться не будут, и это позволит использовать как ту, так и другую по необходимости. Правда, по словам преподавателей, таким сложным процессом нужно заниматься с детства. Неиспользуемые меридианы ссыхаются, и снова превратить их в рабочие, особенно уже во взрослом возрасте, весьма проблематично.       Но «проблематично» — не равно «невозможно», так ведь?       В общем, Вэй Усянь пребывает в прекрасном настроении и собирается попробовать как-нибудь на досуге, потому что ему внезапно к своим девятнадцати годикам стало правда интересно, как управляют тёмной ци. Отличается ли это чем-то от управления светлой? Какие возникают ощущения, те же или совсем другие? Так много вопросов, так мало ответов. И нет, он не собирается спрашивать Хуа Чэна, это совсем легко и ни капельки не весело.       Кстати, про Хуа Чэна.       Вон, стоит себе в коридоре у подоконника, весь похожий на героя из дорам в этой своей шёлковой рубашке, и болтает с каким-то парнем в светлом свитере — не тот ли его новый знакомый первокурсник, про которого он говорил? Кажется, Вэй Усянь и на занятии его мельком видел. Правда, не то чтобы этот парень выглядел как первокурсник…       Хотя, Цзян Чэн тоже выглядит старше своих лет. И периодически пытается играть роль грозного старшего брата, но получается у него не очень, потому что старший здесь Вэй Усянь. Это во-первых. И он никого не слушает, кроме как, если поэтически выражаться цитатой, которую он где-то в книжке вычитал, своего собственного сердца. Это во-вторых.       А как красиво звучит, всё-таки.       — Привет! — здоровается Вэй Усянь. Не с Хуа Чэном, разумеется — с ним-то чего здороваться, только с утра из одной комнаты вышли и в неё же сейчас скоро зайдут. — Извини, я не помню, как тебя зовут, хотя Хуа Чэн говорил, вроде бы. Но не обижайся, пожалуйста, у меня в принципе память на имена очень-очень плохая! Я вот даже преподов до сих пор не всех запомнил.       Парень поворачивает голову. У него очень уставший взгляд и темнющие синяки под глазами, но при этом слабая, неловкая улыбка на губах.       — Привет, — кивает он, заводя руки за спину и там сцепляя их. — Се Лянь. Ваших имён, стыдно признаться, я тоже не помню, хоть и наслышан.       — О, так это замечательно! — восклицает Вэй Усянь. — То есть, не замечательно, но, в общем…       — Меня зовут Цзян Чэн. Вернее, Цзян Ваньинь, но… не зови меня вторым именем, меня никто им не зовёт, — тут же перебивают его словоизлияние. — А этот придурок — Вэй Усянь. Можешь не обращать на него внимания, Лянь-гэ.       — Так, стой, в смысле «гэ»? Он же…       — Ты вообще хоть иногда слушаешь, когда тебе кто-то что-то говорит? — Цзян Чэн прикладывает ладонь ко лбу. — Лянь-гэ поступил второй раз. Он старше даже Хуа Чэна, не то что нас с тобой.       — Ой, пра-а-авда, что ли? — вытаращив глаза, Вэй Усянь всем телом разворачивается к Се Ляню.       Тот машет руками, улыбаясь ещё более неловко, чем прежде. Выражение лица Хуа Чэна приобретает то самое выражение «вам-лучше-заткнуться», которое он обычно использует для не очень приятных ситуаций, и у Вэй Усяня достаточно мозгов, чтобы понять, что они случайно задели что-то, чего задевать не следовало.       — Прошу вас, не стоит акцентировать внимание, — просит Се Лянь. — Должен сказать, это не самая приятная для меня тема, и я был бы признателен… если бы вы её не поднимали больше.       — Да разумеется, — тут же легко подхватывает Вэй Усянь.       Хуа Чэн всё это время молчит, но, на самом деле, эти его промораживающие до костей выражения говорят больше, чем могли бы сказать слова. Иногда именно благодаря ним понимаешь, почему остальные считают его грозой университета. Такое увидишь, да ещё не дай боги усиленное троекратно — на всю жизнь запомнишь! И калекой останешься. Моральным. А может, и физическим, если не повезёт.       Ну, к счастью, сейчас он возвращается к привычному «мне-плевать-на-всё-происходящее-вокруг».       — А где сегодня янцзе? — спрашивает Вэй Усянь невпопад.       — Тебе уши для чего? Чтобы хлопать ими? — возмущается Цзян Чэн. — Она же вчера говорила, что отпросится в больницу.       — М-м-м… — задумчиво протягивает Вэй Усянь, подперев подбородок пальцами. — А я, напомни, что в этот момент делал?       — Чертил какие-то свои каракули.       — Эй! Это не каракули! Это развёртка очень важного прибора!       Цзян Чэн машет на него рукой. Вэй Усянь оглядывается на Се Ляня: тот смотрит на них, прикрыв рот ладонью и сощурив глаза, отчего в них появляется немного больше жизни, чем несколько минут назад. О, это всегда очень приятно — поднимать настроение людям.       Именно поэтому Вэй Усянь чаще всего и мелет языком всё подряд. В большинстве случаев попадает. А если не попадает, всегда можно экстренно исправиться и вырулить в другом направлении.       Ну, почти всегда.       Иногда просто получаешь по шапке раньше.       — Она оставила в холодильнике свиные рёбрышки и тушёные овощи, — говорит Цзян Чэн. — Если их уже кто-нибудь не сожрал.       — А кто их сожрёт в нашей комнате? — рассеянно спрашивает Вэй Усянь, мыслями уже пребывая в мечтаниях о божественных свиных рёбрышках янцзе. У него аж слюнки начинают течь. — Тот друг Хуа Чэна с социологического таскает только его еду.       — Он не мой друг, — тут же поправляет Хуа Чэн. — Скорее мой нахлебник. Вечно голодающий нахлебник.       — В общем холодильнике на этаже, придурок. На кухне, — добавляет следом Цзян Чэн. — Откуда у неё ключи от нашей комнаты? И да, она говорила, что занесёт часов в девять, когда мы уже будем на паре.       — О, диди, почему ты вечно называешь меня придурком? — протягивает Вэй Усянь. — Придурки, знаешь ли, не учатся на «отлично».       — Не называй меня «диди»! — тут же ощетинивается Цзян Чэн. — Я младше тебя всего на пять дней!       — Тогда не называй меня придурком, — хитро сощуривается Вэй Усянь.       — Свали в туман.       — Ты где-то здесь видишь туман?       — Свали куда угодно и не беси меня! — заканчивает Цзян Чэн, и вот тут прикопаться уже не получается. — Ты можешь хотя бы перед другими людьми вести себя прилично?       Вэй Усянь смеётся:       — А я разве неприлично себя веду? Очень прилично. Правда, Лянь-гэ?       Се Лянь лишь улыбается в ответ и чуть кивает. Вэй Усянь вдруг думает, что эти двое с Хуа Чэном, стоя рядом, выглядят довольно забавно. Потому что Хуа Чэн — каланча ещё та, ростом метра под два (Вэй Усянь не уточнял, но он сам гордится своими прекрасными метр восемьдесят шесть, а Хуа Чэн, вообще-то, выше). А Се Лянь маленький. Ниже всех их троих.       А ещё сочетание цветов их одежды напоминает баоцзы с… м-м-м… сладкой бобовой пастой? Ну, светлое такое, почти кремовое, и тёмно-красное. Чёрный правда в эту концепцию немного не вписывается, потому что чего такого чёрного можно добавить в начинку из сладких бобов?       Да тьфу, он что, настолько голодный, что даже сравнения придумываются исключительно в виде еды?       — Кстати, Лянь-гэ, не хочешь к нам присоединиться? — поймав озарение, предлагает Вэй Усянь.       — Ох, я… — замявшись, тихо произносит Се Лянь.       — Не отказывайся, гэгэ, — вмешивается Хуа Чэн. — Их сестра порой, кажется, думает, что нас в комнате живёт как минимум человек пять.       — Да-да, — кивает Вэй Усянь. — Это не плохо, конечно, я просто обожаю готовку янцзе, но иногда кажется, что она пытается превратить нас в кру-у-углые такие мягонькие баоцзы, а мы не очень хотим быть как баоцзы, потому что тогда будет сложно тренироваться. И мы периодически предлагаем кому-то пообедать или поужинать с нами. Янцзе в курсе и она не против.       О, конечно же, они могут уговорить кого угодно. Причём Цзян Чэн будет просто стоять рядом, наблюдать и пребывать в искреннем шоке. Собственно, именно этим он занимается и сейчас, пока Вэй Усянь с Хуа Чэном на пару всего с помощью нескольких искусных фраз всё-таки затаскивает Се Лянь в компанию адептов культа коллективного поедания блюд янцзе. Да-да, он соглашается, хоть и явно смущаясь при этом.       Так что в итоге в комнату они идут вчетвером.       Но сначала, само собой, заглядывают на кухню на этаже. И рёбрышки, что удивительно, целы и невредимы (Вэй Усянь повторно захлёбывается слюной от запаха, который чувствуется даже несмотря на то, сколько они простояли в холодильнике). Только прямо к полиэтилену, которым обёрнут контейнер, прилеплена записка-стикер с лаконичным каллиграфически выведенным «иди ты в задницу».       Цзян Чэн выглядит так, словно в лицо ему бросили дохлую рыбу. Вэй Усянь, в принципе, тоже в ступоре, не понимая, как ему реагировать: кто и почему посмел написать подобное его замечательной янцзе?! Но Хуа Чэн со своим неизменно скучающим выражением лениво отлепляет стикер, комкает его и с меткостью снайпера бросает в стоящее у двери мусорное ведро.       — Не обращайте внимания, это адресовано не вашей сестре, — говорит он, раздражённо дёрнув плечом. — Просто кому-то не хватило мозгов нормально сделать то, о чём попросили.       — Чэн-гэ, ты что… ты попросил того своего друга посторожить нашу еду? — тут же сложив два и два, изумляется Вэй Усянь.       — Во-первых, ещё раз: он не мой друг, — повторяет Хуа Чэн. — Во-вторых, это была не то чтобы просьба. В его же интересах слегка уменьшить сумму, которую он мне задолжал.       — И сколько там уже накапало?       — Около трёх тысяч.       — А сколько ты скинул за охрану нашей еды?       — Пятнадцать.       Вэй Усянь хохочет в голос:       — Чэн-гэ… не удивительно, что он послал тебя в задницу, при таких-то расценках!       Хуа Чэн улыбается едва-едва заметно, бросая короткий взгляд на Се Ляня, губы которого тоже чуть тронуты дрожащим на них лёгким смехом. Вообще, за год с небольшим жизни с ним в одной комнате Вэй Усянь ни разу не видел, чтобы Хуа Чэн улыбался как-то иначе. Интересно, он вообще умеет? Ну, если не считать случаев общения со всякими особенно бесстрашными (или бессмертными) и этих его жутких холодных смешков «тебе-не-жить».       Хуа Чэн в принципе существо весьма уникальное, если подумать. Они с Цзян Чэном в этом за год с небольшим вполне убедились.       Вообще, если говорить про заклинательское общежитие, то оно довольно маленькое. Трёхэтажная пристроечка к основному. Комнаты, двенадцать на каждом этаже, расположены по две в блоках с общими раковинами, туалетом и душем, и они все трёхместные. С тремя отдельными столами, но одним шкафом. А ещё в каждой есть микроволновка и маленький холодильник (чайники или термопоты, правда, самим покупать приходится). Что-то объёмное, типа замороженного мяса, например, многие предпочитают для удобства хранить в общем холодильнике на кухне.       Основная забавная штука заключается в том, что далеко не все комнаты заняты полностью, потому что общежитие рассчитано на сто с чем-то заклинателей, а обитает в нём сейчас всего около шестидесяти. Места распределяются рандомно (хотя родственников чаще всего селят вместе), но из-за репутации, почему-то (уже никто не помнит толком, почему) сложившейся ещё с первого курса, с Хуа Чэном никто жить не хотел. А если попадались непросвещённые, то просились в другие комнаты в первые же месяцы.       А потом появились Вэй Усянь и Цзян Чэн.       Вообще Хуа Чэн создаёт впечатление человека, которому глубоко наплевать на всё, что происходит вокруг. Он занимается своими делами: пишет домашку, клацая по клавишам ноутбука, смотрит какие-то видео, черкает в скетчбуке или на графическом планшете, обложившись тем, что называет «референсы» — то есть картинки, более-менее похожие на то, что он пытается нарисовать.       Главный секрет, наверное, заключается в том, что, если Хуа Чэна не трогать, он притворяется мебелью (правда, очень яркой и модной мебелью) большую часть времени. А остальную часть — общается довольно отстранённо, но вполне миролюбиво.       Но теперь к слову о «не трогать».       Видимо, все, кого подселяли к Хуа Чэну до этого, его как раз трогали, натыкались на тот-самый-взгляд и сбегали в ужасе. Потому что не были такими двинутыми крышей, как Вэй Усянь.       Их знакомство ознаменовалось тем, что Вэй Усянь влетел днём двадцать пятого августа в почему-то не запертую комнату чуть ли не с ноги и застал Хуа Чэна за работой над очередным наброском. Активно этим самым наброском поинтересовался, достал вопросами, что да как, получил пару молчаливых яростных взглядов, временно угомонился и преспокойно пошёл разбирать вещи.              Как потом говорил Хуа Чэн: «Мне стало крайне любопытно понаблюдать за единственным за два года человеком, который проигнорировал всё, что можно было проигнорировать».       Их тихая война продолжалась почти целый семестр (Вэй Усянь, впрочем, никакой войны не заметил, а вот Цзян Чэн очень даже заметил и каждый раз налетал с бесполезными «перестань уже до него докапываться»). А потом Хуа Чэн, не выдержав, однажды взял и прямым текстом высказал всё, что думает о Вэй Усяне. Высказал в выражениях, которые, наверное, от него мало кто вообще в этой жизни слышал.       Они подрались. Сначала первыми попавшимися под руку предметами (Вэй Усянь обожает вспоминать, как смачно заехал Хуа Чэну в лицо подушкой), потом дошли до оружия, за что комендант едва не выперла их обоих из общежития. Цзян Чэн, кроя матом и того, и другого, какими-то неведомыми способами уговорил её этого не делать.       Как удобно, когда комендант — твоя же собственная мать.       В общем, с тех пор взаимоотношения у них великолепные. На все вопросы о том, как они умудрились ужиться с самим Хуа Чэном, Цзян Чэн обречённо закатывает глаза, в то время как Вэй Усянь таинственно улыбается и называет это «секретом фирмы».       — Конечно секрет, — неизменно добавляет Цзян Чэн. — Так доставать людей, как ты, больше никто не умеет.       В принципе, да. Никто.       Уже в коридоре блока они сталкиваются с Лань Ванцзи, который моет в раковине чайную кружку и при их появлении даже не поднимает голову и очень талантливо делает вид, что он в помещении один и в паре метров от него не стоит ещё четыре человека. Моет в чёрных, мать их, классических брюках с идеально выглаженными, мать их, стрелками и в белоснежной, мать её, рубашке танчжуан, у которой даже рукава не закатал нормально.       Он ровно в этой же одежде сегодня был на занятии. И каждый день бывает на занятиях. Причём рубашка всегда свежая и идеально чистая — Вэй Усянь иногда начинает думать, что у него их миллион, и он их даже не стирает, а просто выбрасывает и спокойно достаёт из шкафа новую. А эти длиннющие, до талии, волосы… боги, почему они всегда так идеально лежат в этом его аккуратном низком хвосте?       — Лань Чжань! Привет! — восклицает Вэй Усянь, подскакивая к нему.       — Нет нужды, — холодно отзывается Лань Ванцзи, отодвигаясь. На его лбу, как всегда, повязана лента с узором из облаков, и когда Вэй Усянь случайно чуть её не касается, Лань Ванцзи выглядит так, словно его едва змея не ужалила.       — А? Нужды в чём?       — Здороваться. Мы все уже приветствовали друг друга утром. И на занятии.       — Так а если я настолько рад тебя видеть, что хочу поздороваться ещё раз? — весело спрашивает Вэй Усянь. — А, Лань-эр-гэгэ?       Лань Ванцзи смеряет его взглядом, от которого кровь способна застыть в жилах, как та роза, которую опускают в жидкий азот. Или не роза. Или какой там цветок был в видео, которое показывала однажды янцзе. А потом молча выключает воду, забирает чашку и уходит в двести шестую.       Дверь резко хлопает, заставляя Вэй Усяня вздрогнуть. Он пожимает плечами, снова открывает кран, чтобы помыть руки перед едой — и тут же вскрикивает на весь блок:       — Она ледяная! Лань Чжань, ты как мыл посуду в такой ледяной воде!       Разумеется, отвечать ему никто не собирается. Вэй Усянь проворачивает кран в другую сторону, регулируя температуру и, прежде чем помыть, сначала отогревает моментально покрасневшие и занемевшие пальцы. Сумасшедший. И ведь его пальцы замёрзшими нисколько не выглядели!       — Это ведь… — тихо подаёт голос Се Лянь, — один из братьев Лань?       — Ага, — кивает Вэй Усянь, уступая место у раковины Цзян Чэну, пока Хуа Чэн занимается чудесами эквилибристики, в одной руке держа контейнер, а другой шаря в кармане в поисках ключа от комнаты. — Ты знаешь их?       — На самом деле, лично нет, но я наслышан об их консервативности.       Консервативность.       На самом деле, это очень мягко сказано.       Оба брата Лань живут в одной комнате, собственно, соседней с ними. Младший, Лань Ванцзи, одногодка Вэй Усяня и Цзян Чэна, учится на втором курсе, на юриста, а старший, Лань Сичэнь, на четвёртом, на филолога — что в принципе уже уникальное явление, потому что вся их семья представляет собой крупнейшую юридическую династию Сяньчэна и близлежащих городов.       У семьи Лань, по слухам, есть какой-то там внутренний кодекс, который они обязаны соблюдать. И если Лань Сичэнь ещё ведёт себя более-менее свободно — он вполне адекватный, с ним можно спокойно пообщаться иногда, чем, в принципе, довольно активно пользуется Цзян Чэн — то Лань Ванцзи, кажется, если ему скажут, что нельзя дышать, чтобы не нарушать этот их кодекс, просто в самом деле перестанет и умрёт.       Он помешан на учёбе, на баллах и оценках, он пишет конспекты подробно до последнего иероглифа, сдаёт все сессии досрочно и прям с сентября ходит к преподавателям, у которых должен писать курсовые проекты. И эти длинные волосы. И лобная лента. И белые рубашки танчжуан. Рубашки, которые ни один современный человек в здравом уме кроме как для косплея или суперофициальных мероприятий носить не будет.              На самом деле, вообще никто бы не удивился, если бы он взял и напялил ханьфу.       Нет, конечно, Лань Сичэнь тоже носит и ленту, и похожую одежду, и низкий хвост до самой талии. Но он всё равно кажется каким-то более… реальным, что ли? Если бы не существование в этой жизни Лань Сичэня, Вэй Усянь решил бы, что в семье Лань воспитывают инопланетян.       Потому что Лань Ванцзи под это определение вполне попадает.       И с ним пока что стратегия, которая в своё время сработала с Хуа Чэном, отказывается работать напрочь. А у Вэй Усяня же теперь самоцель, он теперь не угомонится до тех пор, пока не добьётся хоть какого-нибудь другого выражения на этом слишком идеальном лице.       — Отвяжись от него. — Ну конечно, что ещё Цзян Чэн может сказать. Он уступает раковину Се Ляню, чтобы тот тоже мог помыть руки. — Иди посуду доставай, вон, Хуа Чэн открыл уже.       В любом случае, не то чтобы Вэй Усянь мог достучаться или докричаться в закрытую соседнюю комнату. А ещё он слишком голодный, так что перспектива скоро наесться рёбрышек с тушёными овощами в его голове невольно кажется намного более привлекательной в данный момент, чем продолжить доставать Лань Ванцзи.       Хуа Чэн, не разуваясь, ставит контейнер на тумбочку у двери и тоже уходит мыть руки. Вэй Усянь, перепрыгнув в свои потрёпанные жизнью комнатные шлёпки и всучив дополнительную гостевую пару Се Ляню, ставит этот самый контейнер в микроволновку и выковыривает из глубин шкафа запасную тарелку и одноразовые палочки.       А потом сметает со стола (который на самом деле три сдвинутых вместе посередине комнаты, потому что они так придумали) свои чертежи, тетради и учебники Цзян Чэна (и сигареты, которые он забыл засунуть куда подальше) и скетчбуки Хуа Чэна (хотя ладно, конкретно их аккуратно убирает) и самозабвенно расставляет посуду.       — О, — вдруг замечает Се Лянь, всё ещё стоя у порога и не двигаясь с места. — Но ведь стула всего три?..       Он выглядит крайне смущённым и неловко сжимает пальцы, явно не зная, куда себя приткнуть в чужой комнате. Цзян Чэн просачивается мимо него и что-то ворчит себе под нос, перебирая сметённые принадлежности. Хуа Чэн, который заходит в комнату последним, закрывает за собой дверь и мягко подталкивает Се Ляня в спину, на что тот бросает на него неуверенный взгляд.       Какой он милый, боги. Где Хуа Чэн нашёл такого милого друга?       — Я как обычно сяду на кровати, — заверяет Вэй Усянь.       — Смотри, как бы твоё покрывало тебя не поглотило, — язвит Цзян Чэн. — Хоть бы раз убрался по-человечески и не позорился.       — Дайте мне устроить островок творческого хаоса в этом вашем море чистоты, — невозмутимо заявляет Вэй Усянь. — К тому же, перед кем я позорюсь? Перед вами? Перед Лянь-гэ? Скажи, Лянь-гэ, я позорюсь перед тобой?       — Если честно, я уже привык, что Сан-ди устраивает на своей кровати нечто, выглядящее примерно похожим образом, — с мягкой улыбкой замечает Се Лянь.       — Вот видишь!       Цзян Чэн предпочитает не отвечать. Микроволновка наконец издаёт звуковой сигнал, он достаёт контейнер и раскладывает рёбрышки по тарелкам. Вэй Усянь сразу же забирает свою и с ногами устраивается на кровати, сгрудив листы с чертежами и карандаши разной степени твёрдости и заточенности в некое подобие гнезда. Се Лянь пытается ограничиться поистине воробьиной порцией, но сдаётся под взглядом и мягкими уговорами Хуа Чэна.       Возможно, это простая неловкость, но Вэй Усянь улавливает в его поведении что-то похожее на себя самого, когда он только-только оказался в семье Цзян. Нежелание навязываться. Нежелание взять больше, чем почти ничего, чтобы не показаться жадным.       Вэй Усянь не знает, кто такой Се Лянь — ну, если не считать рассказов Хуа Чэна, половину из которых, похоже, пропустил мимо ушей. Только слышал мельком имя. Слухи, что он был отличником, чуть ли не лучшим учеником в вузе, а потом отчислился, и отчислился довольно громко, почти со скандалом. Хотя, если честно, у него плохо вяжется понятие «скандал» с человеком, который сидит сейчас на его месте и максимально аккуратно, как птичка, ест рёбрышки.       Зато Вэй Усянь достаточно хорошо знает, что такое задница в жизни, чтобы уловить налёт этой самой задницы на других людях. Он есть на Хуа Чэне — и, может быть, поэтому он не уезжает из общежития даже на каникулах. Он есть на братьях Лань — едва заметный и пока не понятный, но всё-таки есть. Он есть на многих его одногруппниках. И он есть на Се Ляне.       Правда, у Вэй Усяня, несмотря на то что он слывёт человеком с языком без костей, всё же есть достаточно такта, чтобы не интересоваться, что именно это была за задница.       — Я могу задать вопрос? — вдруг осторожно подаёт голос Се Лянь, повернувшись в сторону Вэй Усяня.       — Валяй, — кивает тот, подцепляя палочками кусочек тушёного кабачка.       — Вы ведь тоже братья? — спрашивает Се Лянь. — Только… не родные, так?       — Ага. Я приёмный, — отзывается Вэй Усянь с набитым ртом. — Сколько уже… лет с пяти, да?       — Именно, — подтверждает Цзян Чэн. — Он сбежал из детдома.       Се Лянь растерянно моргает, стукнув палочками о край тарелки, и смотрит на них обоих по очереди, приподняв брови. В итоге он задерживает взгляд на Вэй Усяне. Хуа Чэн странно хмыкает, уткнувшись в еду и снова изображая из себя слишком яркую и модную часть интерьера.       — А? — Вэй Усянь только спустя несколько секунд понимает, что от него ждут пояснений. — А-а-а. Он не шутит. Я реально оттуда сбежал.       — Почему?       — Не понравилось. — Вэй Усянь пожимает плечами. — Сам посуди, кому понравится в детском доме? Ложиться и вставать в одно и то же время, одежда одинаковая, а ещё дают какую-то жидкую ерунду вместо каши, бр-р-р.       — Разве тебя… не искали? — удивляется Се Лянь. Он выглядит крайне ошеломлённым.       — Искали, разумеется. А мне-то что, — легко отзывается Вэй Усянь. Знали бы они, сколько скрывается за этой лёгкостью. Но даже Цзян Чэн не знает. Никто не знает, кроме него самого, и так нужно, так правильно. — Я таскался по улицам пару месяцев, потом случайно наткнулся на Цзян Чэна, а он меня приволок домой, как котёнка. И смотрел такими щенячьими глазами, что его родители заморочились над усыновлением. Ну и, собственно, вот.       — Но ты не поменял фамилию, — замечает Се Лянь.       — Угу. Я люблю их, правда, но они всё же не моя настоящая семья. Чисто фактически. Я едва помню своих родителей, потому что был совсем маленький, когда они погибли, и фамилия — это почти единственное, что меня с ними связывает. Тем более никто не против, чтобы я оставался Вэй.       Се Лянь после этих слов выглядит очень… загруженным. А Хуа Чэн бросает на него не очень хороший взгляд. Вернее, очень нехороший. Вэй Усянь понимает, что снова потревожил что-то не очень приятное, и лишний раз убеждается, что его додумки про некую случившуюся в жизни Се Ляня задницу, похоже, очень даже соответствуют реальности. И эта задница, вполне вероятно, связана с его родителями.       А значит, надо срочно выруливать в другую сторону, пока он не пал жертвой праведного гнева великого и грозного Хуа Чэна.       — Эй, Цзян Чэн, а ты помнишь тот день, когда первый раз меня встретил?       — Такое забудешь, — ворчит Цзян Чэн. Но смену темы легко подхватывает. — Ты сбил меня с ног и извалял в грязи.       — О, так значит, этого хватило, чтобы тебя очаровать? — подкалывает Вэй Усянь. — Может, сказать девушкам в твоей группе, что достаточно извалять тебя в грязи, чтобы ты обратил на них внимание?       — Ты!..       В итоге они продолжают переговариваться по этому поводу, и Цзян Чэн под конец едва не запускает в него палочками. Вернее, запускает, но промахивается: Вэй Усянь, уже привыкший, что в него периодически целятся самыми разными предметами, вовремя пригибается, палочки закономерно улетают за кровать, и Цзян Чэну приходится лезть в шкаф и брать себе одноразовые, чтобы доесть.       Но оно того стоит: Се Лянь снова расслабляется и даже начинает улыбаться, глядя на эту перепалку. После еды Вэй Усянь умудряется ещё и задержать его в их комнате, утянув в настолки (вернее, одну настолку — из тех, которые нравятся Хуа Чэну, потому что в них на определённых ходах есть риск оказаться «мёртвым»). В принципе оставшиеся пара часов проходят прекрасно.       Вэй Усянь усваивает три вещи.       Первая: Се Лянь как человек ему определённо нравится, и в принципе он не против приглашать его на такие посиделки снова. Вторая: темы возраста и родителей в разговоре с ним лучше не трогать вообще. И, наконец, третья: Хуа Чэн явно знает на этот счёт гораздо больше, чем полагается другу двухмесячной давности.       Но, в конце концов, это уже не его дело.