୨𖥔˖Пять стадий принятия˖𖥔୧

Прошло какое-то время с того дня. Не могу точно сказать, стало ли всё лучше или хуже. Это странное ощущение, как будто ты стоишь на границе между двумя мирами, не зная, какой из них настоящая реальность. С одной стороны, Вару теперь, кажется, мой партнёр. Партнёр. Это слово до сих пор звучит во мне непривычно, будто чужое, но одновременно такое желанное. Я и мечтать не мог, что мы будем настолько близки. Хотя... мы никогда не обсуждали наши отношения официально. Мы не ставили точек или чертили линии, но всё, что между нами происходит — уже явно больше, чем просто дружба. Каждый раз, когда Вару смотрит на меня своими тёплыми глазами, когда он касается моей руки или нежно приобнимает, я чувствую, что это реальность. Но как только он уходит, как только я остаюсь один, меня охватывает страх. Неужели это всё правда? Неужели это не сон, который может развеяться в любой момент? С другой стороны, колледж стал ещё хуже. Казалось бы, это невозможно, но всё изменилось после той драки. Теперь не только я являюсь мишенью насмешек, но и на Вару начали косо посматривать. Те, кто раньше стояли в стороне или уважительно молчали, теперь бросают взгляды, полные скрытой ненависти или презрения. Они видели в нём своего, одного из них, а теперь... теперь он стал чужаком. Всё из-за меня. Каждый раз, когда я вижу, как кто-то шепчется за его спиной или нагло пялится на нас, во мне что-то ломается. Я чувствую себя виноватым. Это моя вина, что он оказался в такой ситуации. Он дрался из-за меня, и теперь расплачивается за это. Иногда, когда мы вместе, я ощущаю облегчение. С Вару мне легко, он — как якорь, который удерживает меня в этом мире, когда всё вокруг рушится. Но стоит нам разойтись по разным сторонам, как реальность снова накрывает. Эти злые взгляды, шёпоты, едкие слова — всё возвращается. Я не могу убежать от этого. Я пытался быть сильным, пытался игнорировать, но правда в том, что я всё ещё тот же человек, которого они когда-то сломали. Моя комната теперь стала моим убежищем. Когда я закрываю дверь и остаюсь один, здесь, среди своих мыслей, я чувствую себя более защищённым. Но даже в этих стенах, среди своих вещей и привычных звуков, я не могу избавиться от тревоги. Вару часто пишет мне, интересуется, как я, но я не всегда знаю, что ответить. Мне хочется быть честным с ним, но я боюсь. Боюсь, что если скажу, что мне плохо, он снова будет чувствовать себя виноватым за то, что происходит. Я не хочу, чтобы он чувствовал этот груз. И хотя я не могу назвать это счастьем, я всё же рад, что он рядом. Даже если всё вокруг рушится, хотя бы с ним я могу чувствовать себя чуть более цельным. Недавно у нас с Вару произошёл некий диалог. Мы с ним гуляли по вечерним улицам, как всегда, наслаждаясь уединением, но на этот раз разговор принял иной, более серьёзный оборот. — Слушай, могу я попросить о кое-чём? — его голос звучал осторожно, будто он пытался подобрать правильные слова. — Конечно, что угодно, — ответил я, слегка улыбнувшись, но почувствовав лёгкое волнение. Вару замялся на мгновение, поглядывая в сторону, а потом продолжил: — Можно пока наши... — он вздохнул, подбирая слова, — наши отношения побудут тайной? Я ещё пытаюсь разобраться с тем, кто я и что я, понимаешь? Моё лицо инстинктивно поджалось, но я не перебивал его. Я знал, как сложно Вару выражать свои чувства, и понимал, что это для него непросто. — Просто... — он снова замолк на пару секунд, будто переваривая каждое слово, — я сомневаюсь, что общество вокруг нормально к этому отнесётся, тем более после всего, что было. Я хочу, знаешь... чтобы на публике всё было, как и раньше. Типа, наш небольшой секрет. Он нервно усмехнулся, но эта шутка прозвучала тяжело для меня. Я понял, что под словами «небольшой секрет» скрывается страх и нежелание столкнуться с осуждением. Говоря о том, чтобы скрывать наши отношения, Вару старался защитить нас обоих от возможных проблем, но для меня это ощущалось иначе — как будто мне снова придётся прятать свои чувства и делать вид, что между нами ничего нет. Я медленно кивнул, хотя внутри меня что-то неприятно кольнуло. — Эй, всё в порядке? — он мягко коснулся моего плеча, почувствовав моё замешательство. — А, да, конечно. Я всё понимаю, — я старался улыбнуться, хотя тревога гнездилась где-то глубоко внутри. — Ты лучший, голубика, — он трепетно потрепал мои волосы, и я сдержанно посмеялся в ответ. Но хотя я смеялся, что-то внутри меня продолжало грызть — тот самый небольшой секрет, который отныне будет частью наших отношений. После того дня всё действительно будто вернулось в осень. Вару снова ошивался со своей компанией, как будто ничего не произошло — ни драки, ни наших разговоров, ни меня в его жизни. Мы договаривались держать отношения в тайне, но я не ожидал, что его роль в этой тайне станет настолько отстранённой. Возможно, так действительно лучше. Для него. Для нас. Так безопаснее, да. Но сколько бы я себя ни убеждал, что это правильно, внутри всё равно что-то тлело и болело. Кажется, все вокруг знали о том случае, после которого я попал в больницу. Я чувствовал их взгляды, их шёпот за спиной. Даже если они не произносили это вслух, я видел, как тема оживает в их глазах всякий раз, когда я прохожу мимо. Ненависть к себе за тот поступок снова накрывала меня. Я думал, что отпустил ту боль, но, видимо, ошибался. Она просто затаилась глубже и терпеливо ждала момента, чтобы напомнить о себе. Больше всего мучило то, что я не понимал, как этот придурок узнал о случившемся. Об этом знали лишь двое — Феликс и Куромаку. Я доверял им. Феликс никогда бы не проговорился о таком, а Куромаку я сам лично попросил хранить это в тайне. Мне было так стыдно тогда, что я не хотел, чтобы кто-либо знал. Он пообещал. «Нужно будет спросить его», — думал я, прокручивая варианты. Но это проще сказать, чем сделать. Нужно время, чтобы набраться смелости и снова вернуться к той теме. Слишком больно вспоминать то, от чего я хотел убежать. В голове роились мысли, будто вихрь, который невозможно унять. Каждое утро я просыпался с тяжестью внутри, и она сопровождала меня весь день. Вару оставался неподалёку, но на безопасной дистанции, будто между нами выросла невидимая стена. Он улыбался со своими друзьями, шутил, принимал валентинки, и казалось, что ему действительно комфортно. А я сидел в стороне, наблюдая за ним, и каждый раз чувствовал, как внутри что-то ломается. Я пытался убедить себя, что так лучше. Но всякий раз, когда он смотрел на меня в аудитории — мельком, так, чтобы никто не заметил, — этот взгляд разрывал меня на части. Он был полон невыраженных эмоций: вины, сомнений, а может, даже беспомощности. Но что бы там ни было, он каждый раз отводил глаза, и я оставался один со своими мыслями. Когда день наконец закончился, я отправился домой. На улице медленно кружил снег, напоминая мне о нашей с Вару прогулке. В тот день, когда он предложил держать всё в тайне. «Маленький секрет, да?» — горько подумал я, смахивая слезу. Я шёл по улице, укутанный в свой старый свитер, пока холодный ветер кусал кожу. Но этот холод был ничто по сравнению с пустотой внутри. Наступили долгожданные выходные, и я наконец-то смог позволить себе проспать подольше. Но даже несмотря на это, сон был беспокойным. Я проснулся рано — где-то ближе к полудню — и какое-то время лежал, смотря в потолок. Сегодня меня ждала встреча с Вару. Я не знал, радоваться ли этому или бояться. Мы встречаемся тайно. Мы — это тайна. Эта мысль медленно растекалась в голове, оставляя на сердце ледяной отпечаток. Но сдаваться? Нет, не сегодня. Сегодня мы увидимся, и пусть даже это короткий момент, пусть всё будет тихо и незаметно, я хотел его поймать. Я тяжело вздохнул и поднялся с кровати. Одежда лежала беспорядочно на стуле — пара джинсов, свитер и тёплый шарф. Я машинально начал собираться, медленно и почти в каком-то оцепенении. Натянул свитер, потом куртку и, завязывая шарф, заметил, как дрожат мои руки. Это было не от холода. Это от ожидания. «Ты сможешь. Всё будет нормально. Он будет рядом», — твердил я себе, чтобы успокоить внутреннюю тревогу. Я добрался до назначенного места раньше. Тихий уголок парка, где не бывает много людей, особенно зимой. Солнце мягко освещало дорожку, и снег продолжал медленно падать, почти беззвучно. Я топтался на месте, засунув руки в карманы куртки, пытаясь согреться, но дрожь была уже не от мороза. Она исходила откуда-то глубоко внутри. Наконец, вдалеке я заметил знакомый силуэт. Вару приближался — всё так же уверенно и спокойно, как всегда. Но прежде чем подойти ко мне, он остановился и осмотрелся вокруг, убедившись, что рядом никого нет. Лишь после этого он шагнул ближе и обнял меня. Этот момент был странно-тёплым и пугающе-знакомым одновременно. Я уткнулся носом ему в плечо, опустив голову и закрыв глаза. Его куртка пахла чем-то знакомым — лёгким ароматом табака и мятной жвачки. Мы стояли так, не говоря ни слова, чувствуя, как наши тела делят один и тот же холодный воздух. Снег мягко ложился на наши плечи, и вокруг была полная тишина. Только редкий скрип снега под чьими-то далёкими шагами да приглушённый шум города на заднем плане. — Ты в порядке? — тихо спросил он, едва ли не шёпотом, чтобы не разрушить этот хрупкий момент. Я кивнул, не отрываясь от его плеча. — Теперь да, — прошептал я. Его руки обняли меня крепче, словно пытаясь защитить от всего мира. На мгновение все тревоги и сомнения растворились, как снег, тающий на горячей коже. Только здесь, в этом моменте, рядом с ним, я чувствовал себя цельным. — Прости, что приходится так, — пробормотал Вару. — Я скучал. Я хотел что-то ответить, сказать, что это не важно, что мне всё равно. Но слова застряли в горле. Вместо этого я лишь прижался к нему крепче, надеясь, что он поймёт. И он понял. Мы молчали, но не было нужды в словах. Я слегка отстранился от него, чтобы рассмотреть поближе. Нос и щёки Вару были покрасневшими от мороза, словно их тронули нежные мазки акварели. Его веснушки, обычно светлые, стали почти неразличимыми, уносимые блеклым зимним светом. Но эти зелёные растрёпанные кудри — всегда такие непослушные — всё так же трепетали на ветру, как листья в лёгком летнем бризе, напоминая мне, что он здесь, рядом. Я почувствовал, как в уголках губ родилась мягкая, тёплая улыбка, и прежде чем успел обдумать, что делаю, аккуратно положил свои холодные ладони ему на щёки. Он дёрнулся от неожиданности, но не отстранился, и только склонил голову чуть ближе, словно сам искал этот момент. Его щеки оказались тёплыми. Нет, даже горячими — обжигающе горячими на контрасте с моими замёрзшими пальцами. Мне показалось, что если бы мы были стихиями, то в точке соприкосновения обязательно закипел бы пар. Я смотрел в его глаза — глубокие и спокойные, но в них всё же был какой-то внутренний шторм, скрытый за внешней уверенностью. Он ни разу не отводил взгляд, будто боялся, что этот момент исчезнет, если он хоть на миг отвернётся. — Твои руки... — пробормотал он, прикрывая глаза на мгновение, — ледяные, как всегда. В его голосе не было ни раздражения, ни упрёка, лишь тёплая, почти домашняя нежность. Я слегка склонил голову набок, продолжая держать его лицо в ладонях, а затем, ведомый каким-то внутренним порывом, прильнул ближе. Наши губы встретились. Это было тихо и осторожно, как первый снежный хлопок, что касается земли, не нарушая её покоя. Его губы оказались мягкими, тёплыми, слегка солоноватыми — то ли от треснувшей кожи, то ли от каких-то сдержанных эмоций, которые он прятал глубоко внутри. Я ощутил, как он выдохнул через нос, и его дыхание коснулось моего лица, обдавая его тёплым паром. Я закрыл глаза, позволив этому моменту накрыть меня с головой, как будто он был спасительной гаванью, в которой можно укрыться от всех бурь и тревог. Его губы двигались так осторожно, словно он боялся, что малейшее неловкое движение разрушит хрупкость нашего мгновения. Пальцы Вару медленно скользнули мне на затылок, нежно поглаживая волосы. От этого прикосновения моё сердце заколотилось быстрее, а всё остальное исчезло — тревоги, страхи, боль. Остались только он и это ощущение, что нас обоих на мгновение вырвали из реальности и унесли в мир, где существуем только мы. Вару слегка наклонил голову, углубляя поцелуй, но всё ещё оставаясь осторожным, как будто давал мне время привыкнуть. Я почувствовал, как по моим плечам пробежала волна тепла. Этот поцелуй был не страстным и не стремительным, но в нём было что-то гораздо более ценное — это был тихий, честный момент близости, в котором не было ни игры, ни масок. Мои пальцы слегка дрогнули на его щеках, а сам я прижался ближе, стремясь запомнить каждую секунду. В этом прикосновении было столько, что не выразить словами: обещание быть рядом, извинение за все недосказанности, и, может быть, даже попытка найти покой в мире, который так часто кажется слишком жестоким. Когда наши губы наконец разомкнулись, я остался на мгновение с закрытыми глазами, словно не хотел отпускать этот момент. Вару медленно отстранился, но не убрал руку с моего затылка, оставив её там, будто боялся, что если отпустит, то я исчезну. Мы стояли молча, пока вокруг нас падал снег, и мир, казалось, замер, оставив нас одних среди этой холодной тишины. В этот момент, несмотря на все страхи и тревоги, я знал одно: здесь, с ним, мне не нужно ничего прятать. Вару не убирал руку с моего затылка, а я всё ещё ощущал остаточное тепло его губ на своих. Когда он наконец медленно опустил руку и шагнул назад, между нами повисла уютная тишина. Он посмотрел на меня с лёгкой, едва заметной улыбкой — той, что была только для меня, и я ощутил, как моё сердце наполнилось чем-то светлым и тёплым. — Ну что, пойдём? — тихо спросил он, наклоняя голову набок. Я кивнул, всё ещё немного оглушённый моментом, и мы отправились по вечерним улицам. Ветер стих, а снег продолжал медленно кружиться в воздухе, покрывая землю пушистым слоем. Под нашими ногами раздавался мягкий хруст, и этот звук почему-то был таким же умиротворяющим, как треск дров в камине. Вару шёл рядом, с руками, засунутыми в карманы, но шагал близко, почти касаясь меня плечом. Его присутствие было как тихая уверенность, как свет маяка среди тумана. — Ты когда-нибудь думал о том, как странно время работает? — вдруг спросил Вару, ломая молчание. Его голос звучал спокойно, будто этот вопрос был просто одной из мыслей, случайно выпавших из потока. — Что ты имеешь в виду? — Я бросил на него любопытный взгляд. — Ну... иногда кажется, что моменты могут тянуться вечно, а иногда они пролетают быстрее, чем успеваешь моргнуть. Вроде бы недавно была осень — и вот уже конец Февраля. — Он усмехнулся, наблюдая, как снежинка приземлилась на его ладонь и мгновенно растаяла. — Да... — Я задумался. — А с тобой мне кажется, что время и вовсе не имеет значения. Словно оно перестаёт существовать, когда мы вместе. Он бросил на меня тёплый взгляд, и на его лице мелькнула та самая полуулыбка, от которой у меня сжималось сердце. Мы шли медленно, не спеша, просто наслаждаясь каждым шагом. Вокруг всё вдруг стало ярче. Тусклые фонари, разбрасывающие свои мягкие лучи на снег, казались волшебными. Огни далёких окон выглядели как звёзды, а каждый снежный хлопок был уникален, как маленькое чудо. Мой мир, который так долго был затянут серой пеленой, вдруг ожил. Словно кто-то заново раскрасил его кистями, вернув краски, что я уже и не надеялся увидеть. Всё выглядело не просто ярче — оно было теплее, даже холодный вечер больше не казался таким пронизывающим. Всё вокруг — снежинки, огоньки, даже наши следы на снегу — будто говорило мне, что жизнь снова может быть красивой. — Помнишь, как ты впервые показал мне то место в пригороде? — спросил Вару, слегка улыбаясь. — Конечно. — Я кивнул. — Там, где старый мост через ручей? Ты тогда чуть не свалился с него. Тебя явно ничему жизнь не учит, даже случай на озере. — Эй, я просто проверял, насколько лёд крепкий, — усмехнулся он. — Да и ты бы снова героически спас меня. Я тихо засмеялся. Этот смех был лёгким, как снегопад, и он согревал меня изнутри. Вару взглянул на меня, как будто тот звук был для него лучшей наградой. — С тобой как-то… легче, — признался я, не зная, поймёт ли он, насколько это было важно для меня. — Я начинаю видеть вещи по-другому. Как будто снова хочется жить. Вару не ответил сразу. Он просто слегка придвинулся ко мне ближе, так что его рука почти касалась моей. Не нужно было никаких слов — это было больше, чем достаточно. Мы шли так, бок о бок, пока снежинки кружились вокруг, оставляя на наших волосах белые отметины. И в этот момент я понял: неважно, что будет дальше. Важен только этот вечер, это тепло и тишина, которые нас окружали. Вару рядом. А мир снова стал ярким. Мы брели по улице, пока город медленно погружался в вечернюю дремоту. Шум машин стихал, и только наши шаги звучали в унисон с хрустом снега. В какой-то момент, не сговариваясь, мы свернули с главной дороги и оказались у заброшенного здания. Это место давно пустовало, затерянное среди многоэтажек и маленьких магазинчиков. Старая кирпичная кладка была облезлой и покрыта граффити, окна выбиты, а стены — покосившиеся, будто уставшие держать на себе тяжесть времени. — Помнишь это место? — спросил Вару, останавливаясь у дверного проёма без двери. Я кивнул. Мы находили это место ещё в Январе, когда просто блуждали без цели. Тогда Вару назвал его «укрытием от реальности и придурков», и в этом было что-то странно утешающее и забавное. Мы забрались внутрь и присели на старые бетонные блоки, вокруг которых выросли сухие травы, пробивавшиеся сквозь снег. Я обнял себя руками, стараясь согреться, пока Вару расстегнул куртку и полез в карман, вытащив мятую пачку сигарет. Он ловко достал одну и зажал между пальцами, привычным движением поднеся к ней зажигалку. Щелчок, и огонёк на секунду осветил его лицо, подчеркивая чёткие скулы и лёгкую задумчивость во взгляде. Он прикурил и глубоко затянулся, выпуская облачко дыма, которое тут же смешалось с морозным воздухом. Я молча смотрел на него, а внутри меня поднималась волна странного спокойствия. Вару всегда был таким — отстранённым, будто его не касалась суета внешнего мира, и в этом было нечто притягательное. — Будешь? — спросил он, протягивая мне сигарету. Я замотал головой, улыбнувшись. — Нет, спасибо. Я и так себя еле дышащим чувствую. Вару хмыкнул, с усмешкой дернув уголком губ, и снова затянулся. Его взгляд блуждал где-то вдали, как будто мысли унесли его в совсем другое место. А я тем временем наблюдал за ним. Снег ложился на его куртку, оседая в волосах, а огонёк сигареты иногда мерцал в темноте, когда он делал очередную затяжку. — Что-то на уме? — спросил я наконец, нарушив тишину. Он слегка повернул голову ко мне и вскинул бровь. — Много чего, если честно. Но я пытаюсь об этом не думать. — Хочешь поговорить? Вару на мгновение замер, словно взвешивал этот вопрос, потом покачал головой. — Не сейчас. Сейчас... хорошо. Просто быть здесь с тобой. Его слова вызвали лёгкое тепло внутри, будто тот самый маленький огонёк сигареты вдруг отозвался где-то в глубине меня. Мы сидели так, молча, слушая ветер, который пробирался сквозь щели в стенах. Иногда я краем глаза замечал, как Вару искоса смотрел на меня, и в его взгляде было нечто, что сложно описать. Наконец он стряхнул пепел с сигареты и слегка наклонился ко мне ближе, чтобы согреть меня своим теплом. Я почувствовал, как наши плечи соприкоснулись, и мне не нужно было ничего говорить. Это молчание между нами было легче тысячи слов — в нём было доверие, спокойствие и что-то большее. — Знаешь, — тихо произнёс он, выпуская очередное облачко дыма. — Если бы можно было вот так сидеть вечно... я бы не отказался. Я улыбнулся, глядя на его профиль, освещённый тусклым огоньком сигареты. — Я тоже. Ветер продолжал кружиться вокруг нас, а время словно замедлилось, позволяя нам оставаться в этом мгновении чуть дольше, чем обычно. Вару лениво докуривал свою сигарету, медленно выпуская клубы дыма, которые таяли в холодном воздухе, смешиваясь со снегом. Я сидел рядом, обняв колени руками, пытаясь подобрать слова. Тишина между нами казалась слишком громкой, и внутри начало нарастать беспокойство. — Вару… — я вдруг заговорил, не выдержав собственного напряжения. — Слушай, я… я просто думаю... может, я делаю что-то не так? А если всё это... если мы ошибаемся? Слова лились беспорядочно, и каждый новый звук казался мне тяжёлым камнем, который я вытаскивал из глубины души. Меня накрыла тревога, как ледяной поток воды, и я не знал, как это остановить. — Может, это всё неправильно. Может, нам не стоит... — я замолчал, чувствуя, как внутри сжимаются те самые знакомые щупальца страха. — А если кто-нибудь узнает? А если... Вару вдруг повернулся ко мне. Его зелёные глаза блеснули в тусклом свете, будто он точно знал, что сказать, но не сказал ни слова. Вместо этого он резко наклонился ко мне и, не раздумывая, прижался губами к моим. Поцелуй был неожиданным, горячим, но в то же время спокойным и решительным. Привкус сигареты слегка горчил на губах, но меня это не волновало. Я на мгновение замер, чувствуя, как его ладонь нежно коснулась моей щеки, а пальцы пробрались в мои волосы. В этом прикосновении не было ни спешки, ни сомнений. Только уверенность и желание заткнуть мои тревоги, как будто поцелуй мог заглушить всё, что копилось внутри. Я медленно закрыл глаза, позволяя себе утонуть в этом мгновении. Сердце громко стучало, отдаваясь в ушах, а мир вокруг словно растворился. Был только он — его тепло, его дыхание, этот лёгкий запах табака и морозного воздуха, который смешался между нами. Когда Вару отстранился, я ещё какое-то время оставался неподвижен, пытаясь вернуть дыхание и собрать мысли в кучу. Он молча взглянул на меня, будто хотел убедиться, что я больше не утону в своих страхах. Затем он сделал очередную затяжку и выпустил дым через нос и губы. — Видишь? Ничего страшного, — мягко сказал он, его голос прозвучал как шёпот на ветру. Я смотрел на него, всё ещё чувствуя привкус его губ, и не мог сдержать слабую улыбку. — Ты всегда так решаешь проблемы? — полушутя спросил я. — Только с тобой, голубика, — хмыкнул Вару, проводя рукой по моим волосам. Мы снова замолчали, но теперь эта тишина была другой. В ней не было больше тревоги, только лёгкость и ощущение покоя. Я почувствовал, как мои плечи расслабляются, а дыхание становится ровнее. Мы сидели на холодных блоках, окружённые тишиной заброшенного места и мягким кружением снега. И мне казалось, что в этот момент ничего больше не имело значения. Мы сидели, окружённые холодом и заброшенной тишиной, пока медленно кружившийся снег падал на ржавые балки и потрескавшийся асфальт. Я знал, что рано или поздно придётся заговорить о том, что терзало меня все эти дни. Вару сидел рядом, вытянув ноги, и казался спокойным. Но я чувствовал, что внутри у него всё кипит — он не показывал этого, но я знал, что тот случай оставил след и на нём. Я глубоко вдохнул и, глядя на свои дрожащие руки, наконец решился: — Вару, я... всё думаю об этом. О том, что в колледже все знают, почему я лежал в больнице. Как же тот придурок всё узнал? Вару слегка напрягся, но его выражение лица оставалось непроницаемым. Он провёл ладонью по затылку и выдохнул, уставившись перед собой. — Блин, Зонт... — он потёр лицо и покачал головой. — Он тогда и правда пизданул при всех лишнего. Я молча кивнул, чувствуя, как внутри сжимается что-то болезненное. Тот момент до сих пор стоял перед глазами, как будто это случилось вчера. Я помнил, как меня парализовал стыд и ужас. И помнил, как Вару мгновенно сорвался с места и врезал этому уроду. Но от этого не стало легче. — И я там ничего не мог сделать, кроме как рожу ему разбить, — Вару отвернулся, нахмурившись, и затянулся сигаретой, словно она могла успокоить его нервы. — Он, видно, от кого-то из своих узнал, но кто именно — хрен его знает. Я отвёл взгляд и потер виски, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами. Словно все раны, которые я пытался залечить, открылись заново. — Но, Вару... — мой голос был тихим и надломленным. — Как кто-то вообще мог узнать? Кроме Феликса и Куромаку никто же не знал. — Точно никто больше не знал? Кроме Куромаку и Феликса? — Он внимательно посмотрел на меня, и в его глазах мелькнула тень недоверия. — Нет. Я был уверен, что никто не мог узнать... Я попросил Куромаку никому не говорить. А Феликс? Да он бы никогда такого не сделал. Я доверяю ему. Вару резко выбросил окурок в сторону и раздражённо фыркнул. — Слушай, Зонт, я понятия не имею, кто это мог быть, — его голос стал чуть резче, но он старался держать себя в руках. — Но если хочешь знать правду, тебе лучше с Куромаку об этом поговорить. Я то сам всё узнал только от этого идиота. — Он повернулся ко мне, его взгляд был усталым, но серьёзным. — Поговори с ним, понял? Куромаку тебе, вроде как, близок, он разберётся. А я... я что могу сделать? У меня руки развязаны только морды бить. Я выдохнул, пытаясь подавить тревогу. Его слова звучали грубо, но я знал, что он говорил это с заботой. В своём стиле. Вару не был тем, кто мог предложить утешение словами, но его действия всегда говорили за него. — Ладно, я поговорю, — тихо ответил я, поднимая взгляд на него. — Вот и молодец, голубика, — Вару улыбнулся своей кривоватой улыбкой и мягко потрепал меня по волосам. — Всё будет нормально, разберёмся. Через время Вару встал со своего места и протянул мне руку. Его ладонь была тёплой и крепкой, а в глазах мелькнуло что-то, что, как мне казалось, могло быть заботой — хоть он и прятал это за своей привычной дерзостью. — Пойдём, голубика, проведу тебя до дома, а то ещё какие-нибудь извращенцы тебя, красивого, украдут, — усмехнулся он, обнажив белые зубы, и игриво дёрнул меня за руку. Я рассмеялся, хоть и покраснел немного от его слов. Вару был мастерски небрежным, и иногда это подкупало. — Ну да, конечно. Только ты меня и сможешь украсть, — бросил я в ответ, слегка поддразнивая. Он фыркнул, а затем потянул меня с собой, уверенно шагая по обледенелым улицам. Я поспешил за ним, чувствуя, как внутри немного оттаивает от его привычной лёгкости. Ночь поглотила город. Улицы тонули в мягком свете редких фонарей, и снег хрустел под нашими ногами. Ветра почти не было, и всё вокруг застыло в тишине, будто мир замер, позволяя нам быть наедине с собой. Я шёл рядом с Вару, время от времени поглядывая на него. Он шагал расслабленно, с привычной ленцой, спрятав руки в карманы куртки. — Странно, — пробормотал я. — Чего? — бросил он, не оборачиваясь. — Когда ты рядом, кажется, что всё не так уж и плохо, — признался я, не думая о том, что мои слова звучат слишком откровенно. Вару на секунду замедлил шаг, а потом подмигнул мне: — Ну да, я же незаменимый. Я усмехнулся и покачал головой. Он был таким простым, иногда даже нагловатым, но в этом и заключалась его особенность. Всё с ним казалось чуть легче, чуть проще — даже если мир вокруг рушился. Мы подошли к моему дому. На тёмном фасаде мерцали окна соседей, за которыми шла обычная, чужая жизнь. Я остановился у подъезда, немного переминаясь с ноги на ногу. В голове было пусто, но одновременно тонули миллионы мыслей. Вару посмотрел на меня, наклонив голову, а потом сделал шаг ближе. — Ну что, голубика, давай прощаться. — Его голос был низким и немного хриплым от холода. Он аккуратно провёл рукой по моей щеке, заставляя меня поднять голову. Я встретил его взгляд и замер на мгновение, прежде чем почувствовать его губы на своих. Поцелуй был тёплым, с лёгким привкусом сигарет, но он был таким знакомым и родным, что я забыл обо всём на свете. Когда он отстранился, его взгляд стал чуть мягче, хоть он и пытался скрыть это. — Слушай, — начал Вару, потирая затылок. — Ты всё таки,ну , поговори с Куромаку, а? Он знает, как лучше. Я-то в этих делах — так себе помощник. Я кивнул, чувствуя благодарность, даже если слова застряли у меня в горле. — Спасибо, Вару. — Не за что, голубика, — усмехнулся он, доставая из кармана ещё одну сигарету. Он прикурил, и в воздухе закружился лёгкий дым. Затем Вару махнул мне рукой и медленно зашагал прочь, растворяясь в сумраке ночи. Я смотрел ему вслед, пока его силуэт не скрылся за углом. На душе стало чуть легче, но мысли о Куромаку всё ещё не давали покоя. Возможно, Вару был прав — нужно поговорить. Но не сегодня. Сегодня я просто хотел ощутить этот момент, когда мир хоть ненадолго перестал давить. Дни начали сливаться в однообразное полотно, будто кто-то растянул их в бесконечный серый поток. Утро, колледж, вечерние прогулки — всё это стало механическими движениями, которые я повторял по привычке. Даже самые обычные вещи, которые раньше приносили радость, теперь ощущались бессмысленными. Казалось, что любимая музыка больше не утешает, а её мелодии — лишь белый шум. Раньше я любил проводить время за книгами, но теперь они лежали на полке, покрытые слоем пыли, как артефакты из другой жизни, к которой я больше не имел доступа. Когда Вару был рядом, мне удавалось хоть ненадолго почувствовать себя живым. Но эти короткие моменты радости исчезали, как только мы прощались. Прогулки с ним стали чем-то вроде наркотика — сначала они наполняли меня, а потом оставляли после себя ещё большую пустоту. Без Вару я ощущал себя потерянным, как будто меня и не существовало вовсе. И это пугало. Я не знал, зависимость ли это или что-то большее, но точно понимал: без него всё становилось невыносимо. Очередное утро наступило слишком быстро, и я, как обычно, отложил будильник несколько раз, пытаясь остаться в полусне подольше. Вставать не хотелось. Не было причин. Но я всё равно поднялся, потому что так надо. Комната была тусклой, даже несмотря на лучи утреннего солнца, пробивающиеся сквозь шторы. Я натянул свитер, который валялся на стуле, и почувствовал лёгкий запах дыма. Сразу вспомнился Вару, как он на морозе выдыхал сигаретный дым, и в груди сдавило. — Соберись, — пробормотал я себе под нос, хотя это звучало скорее как просьба, чем приказ. Я подошёл к зеркалу, чтобы привести себя в порядок. На меня смотрел кто-то чужой. Глаза, которые раньше светились любопытством и азартом, теперь казались пустыми. Круги под ними становились всё заметнее, а кожа бледнела с каждым днём. Волосы небрежно падали на лоб, и я несколько раз провёл рукой по ним, пытаясь хоть как-то пригладить, но это выглядело ещё хуже. — Что ты из себя представляешь? — спросил я своё отражение, но ответа не последовало. Мне показалось, что я стою перед копией, которая лишь притворяется мной. Настоящий я остался где-то в прошлом, в той точке, где всё начало рушиться. Я натянул шапку, чтобы скрыть свои неуклюже уложенные волосы, и глубоко вздохнул. Оставалось только собраться и идти. Как автомат. Как кто-то, кто просто выполняет свою роль. Когда я выходил из дома, мне снова пришла в голову мысль: «А что, если я сегодня просто не пойду?» Но я знал, что это не выход. Убегать от реальности не поможет, хотя иногда мне хотелось исчезнуть, раствориться в этом холодном осеннем утре. По дороге в колледж я чувствовал, как всё вокруг кажется далёким, как будто я смотрел на мир через толстое стекло. Люди проходили мимо, говорили о чём-то своём, смеялись. Вару, возможно, уже был там, среди друзей, смеялся и разговаривал, как будто всё в порядке. Но я не был в порядке. И никто этого до конца не замечал. Я сидел на своём месте, как всегда, отстранённый и невидимый, но только на первый взгляд. Преподаватель монотонно рассказывал что-то о теории, но его слова не оставляли ни следа в моём сознании. Это был просто фоновый шум. Я сидел неподвижно, а внутри меня медленно накатывала волна апатии, которая смешивалась с чем-то более тёмным — гневом и горечью. Рядом со мной сидели одногруппники. Кто-то переписывался в телефоне, кто-то хихикал над чем-то, кто-то делал вид, что слушает лекцию, кивая в такт преподавателю. Их лица были такими обыденными, такими чужими. Я смотрел на них и чувствовал, будто нахожусь за стеклянной стеной. Я мог видеть их, но не был частью их мира. Они не замечали меня. Точнее, раньше не замечали. Теперь всё изменилось. Когда я заходил в аудиторию или просто проходил по коридору, я чувствовал, как на меня смотрят. Взгляды — тяжёлые, любопытные, осуждающие — скользили по мне, словно по какому-то зрелищу. Кто-то перешёптывался, кто-то тихо смеялся, а кто-то просто ухмылялся. Они смотрели на меня, как на что-то жалкое. На неудачника. На «ебаного суицидника». Раньше я был словно призрак — никто не замечал меня. Это было одиноко, но терпимо. Теперь же я оказался в центре их внимания, но не того, что приносит радость. Я чувствовал себя грязным, словно меня раздели на глазах у всех и выставили напоказ. С каждым их взглядом внутри что-то сжималось, и я ловил себя на мысли: «А что, если бы меня и правда не было? Было бы легче. Всем». Я украдкой взглянул на Вару. Он сидел в другом конце аудитории, окружённый друзьями, смеялся над чем-то, будто всё это не имело значения. Его смех звучал как иглы в моей голове, от которых невозможно избавиться. Он ненадолго встретился со мной взглядом. Это был мгновенный, почти запретный взгляд. Молниеносное напоминание: «Наш маленький секрет». Внутри всё сжалось. Я не мог злиться на Вару. Он делал всё, чтобы нам было безопаснее. Но это молчаливое притворство давило на меня так, что хотелось закричать. Казалось, что он живёт двумя жизнями — одной, в которой он смеётся и шутит с друзьями, и другой, в которой мы с ним были чем-то большим. Но когда он оставлял меня одного, я чувствовал себя пустым. Без него я не существовал, или, что страшнее, не хотел существовать. Пальцы сжались в кулак. Я смотрел на одногруппников и думал, что ненавижу их. Ненавижу их улыбки, смех, перешёптывания. Мне хотелось, чтобы все они сдохли, чтобы их миры рухнули, как мой. Чтобы они поняли, что это такое — быть на самом дне, когда все вокруг только топчут. В голове пронеслись образы их боли, их страха, их слёз. И от этого мне стало на миг легче. Но потом меня накрыло. Как я мог думать такое? Разве это делает меня лучше их? Разве я не становлюсь таким же жестоким? Эти мысли были противны мне самому, и всё же они не исчезали. Гнев и разочарование жгли изнутри, пока я пытался удержаться, чтобы не сорваться. Я снова посмотрел на Вару. Он смеялся, как ни в чём не бывало, и мне хотелось подойти к нему и сказать всё, что накопилось. Но что это изменит? От этого станет легче? Или только хуже? Где-то внутри я понимал: это всё разъедает меня. Медленно и неотвратимо. Во мне бушевал поток мыслей. Как он узнал? Этот вопрос засел в голове, как заноза. Я пытался собрать мысли, но они рассыпались, как песок сквозь пальцы. Куромаку… Он мне как старший брат. Я доверяю ему. Да, иногда он мог быть отстранённым и резким, но он всегда оставался рядом, когда мне это было нужно. Мы многое прошли вместе. Он дал обещание, что никому не расскажет о больнице. Я знаю, что он держит слово. Но тогда почему я сомневаюсь? Почему эта мысль не даёт мне покоя, словно пытается пробить брешь в доверии? Мысли перескочили на Феликса. Он был моим лучшим другом. Без него я вряд ли смог бы хоть как-то социализироваться. Честно говоря, и с ним получилось не очень, но без него… без него всё было бы ещё хуже. Его искренняя улыбка всегда дарила тепло, будто солнце пробивалось через густые тучи. Он никогда не требовал ничего взамен, всегда помогал просто так, по-дружески. Рядом с ним я чувствовал себя нужным, не таким пустым. Конечно, он не идеален. Временами Феликса будто захлёстывала волна гнева — резкая, необъяснимая, но никогда она не была направлена на меня. В его присутствии мне всегда было спокойно, даже в самые паршивые дни. Он светился этим странным внутренним светом, и находиться рядом с ним было как греться у костра в холодную ночь. Я доверяю ему. Он не мог рассказать. Я уверен. Но если не Куромаку и не Феликс, то кто? Этот вопрос пульсировал в голове, как мигрень, не отпуская и не давая ответов. Я тащился домой, чувствуя, как ноги еле переставляются. Усталость не просто накатывала — она давила на плечи, вгоняла в землю. Улицы тонули в вечернем полумраке, фонари горели тусклым светом, как будто даже они устали. Шум города звучал глухо, отдалённо, словно я был под водой. Когда я наконец добрался до дома, все силы покинули меня. Скинув обувь и куртку, я почти рухнул на кровать, не заботясь о том, что ещё в одежде. Взгляд скользнул по потолку. Свет в комнате был приглушённым, а воздух — тяжёлым и неподвижным. В комнате было тихо, только тиканье часов нарушало вязкое молчание. Я сидел на кровати, уставившись в потолок, ощущая, как пустота растекается внутри. Она сжимала меня со всех сторон, будто невидимые стены сходились всё ближе и ближе, оставляя всё меньше воздуха. Ком стоял в горле, мешая даже сделать глубокий вдох. Голова была тяжёлой, перегруженной бесконечным потоком мыслей. Они не успокаивались, крутились, сталкивались, образуя неразборчивый хаос. Тревога, злость, обида — всё это смешивалось внутри, превращаясь в вязкую массу, из которой невозможно выбраться. Злость на себя, на всех вокруг. На этот грёбаный мир, который будто решил раздавить меня своим весом. Я пытался найти в себе точку опоры, что-то, что остановило бы это падение. Но ничего не помогало. Ни музыка в наушниках, ни попытки читать что-то, чтобы отвлечься. Всё только усиливало ощущение одиночества, загоняя меня глубже в этот мрак. Я лежал на кровати, обняв подушку, пытаясь убедить себя, что завтра станет легче, что это просто очередной плохой день. Но правда была в том, что плохие дни не заканчивались. Пока я тонул в этих мыслях, в дверь постучали. Постучали тихо, почти робко, но всё равно я вздрогнул, будто звук был громче взрыва. — Зонтик, можно войти? — это был голос Куромаку. Я молча смотрел на дверь, собираясь с мыслями. Хотелось сказать, что не хочу ни с кем говорить, что лучше меня оставить одного. Но слова застряли в горле. Куромаку снова постучал, чуть настойчивее, и я неуверенно выдохнул: — Заходи… Дверь тихо приоткрылась, и Куромаку заглянул внутрь. Его лицо было обеспокоенным. Он вошёл и осторожно прикрыл дверь за собой, не торопясь подходить ближе, будто боялся, что любое резкое движение может ранить меня. — Ты как? Ты давно мне ничего не рассказывал, — мягко сказал он, присаживаясь на край кровати. Я пожал плечами, не глядя на него. Внутри бушевали противоречия. Куромаку был единственным, кто всегда был рядом, но именно этого разговора я боялся больше всего. — Нормально, — наконец выдавил я, чувствуя, как грудь сжимает тяжёлая невидимая рука. Куромаку молчал, давая мне время. Но это молчание только усиливало напряжение. Я знал, что должен спросить, что мне нужно наконец-то разобраться. И всё же я не мог сразу собраться с духом. — Куро… — наконец произнёс я, с трудом заставляя себя продолжить. — Тот случай... ну, ты никому не рассказывал, да? Он посмотрел на меня внимательно, не сводя глаз. — Нет, конечно. Я обещал тебе. Его голос звучал уверенно, и на мгновение это дало мне слабое чувство облегчения. Но сразу за ним пришла новая волна тревоги. — Тогда как… — я сглотнул и провёл рукой по лицу. — Как другие узнали? В колледже теперь все знают. Куромаку нахмурился, слегка качнув головой, будто и сам не мог понять, как такое могло случиться. — Ты думаешь, это мог быть Феликс? — осторожно спросил он, явно не желая бросать такие предположения, но понимая, что от этого вопроса не убежать. Я тут же замотал головой, слишком быстро и резко. — Нет. Нет, не мог. Я не хочу об этом думать. Он мой лучший друг… Он не мог. Но, произнося это вслух, я сам почувствовал, как мои слова трещат по швам. Куромаку молчал, давая мне возможность самому переварить свои эмоции. — Я просто не понимаю… — голос сорвался на хриплый шёпот. — Это был наш секрет. Никто не должен был узнать. Куромаку тихо вздохнул и придвинулся ближе, кладя руку мне на плечо. Этот жест был простым, но он приносил какое-то странное, едва уловимое облегчение. — Слушай, Зонтик, — его голос был мягким и тёплым. — Я понимаю, как это тяжело. Но что бы там ни было, ты не один. И если тебе нужно поговорить или просто побыть рядом, я всегда здесь. Я закрыл глаза, чувствуя, как слёзы вновь наворачиваются на глаза. Эти простые слова значили для меня больше, чем он мог представить. Куромаку не спрашивал лишнего, не пытался лезть глубже. Он просто был рядом. Я с трудом вдохнул, позволяя себе расслабиться хоть на мгновение. — Спасибо, Куро… — прошептал я. Он молча кивнул и остался рядом. После разговора с Куромаку легче не стало. Он говорил спокойно, уверенно, но ничего нового я не узнал. Он не мог рассказать, я чувствовал это, но тогда кто? Этот вопрос застрял в голове, как прилипшая жвачка, липкий и неотвязный. Мысли не давали покоя. Я пытался заснуть, но это было бесполезно. Пустота накатывала волнами, будто затапливала меня изнутри. Я ворочался с боку на бок, слушал тиканье часов и мерное дыхание ночного города за окном. Постель казалась холодной и чужой, словно это не моё место. Голова была тяжёлой, мысли — хаотичными и бесконечными, как круги на воде. И тут экран телефона внезапно засветился. Сообщение. От Вару. Я некоторое время смотрел на телефон, не решаясь открыть сообщение. Даже простые слова сейчас давались с трудом, как будто они весили тонну. Внутри всё опустошённо тянуло вниз, и мысль ответить кому-то казалась почти невыносимой. Но это был Вару. Я глубоко вздохнул и, наконец, смахнул экран, открывая переписку. Вару: — Прив. Как ты? Вопрос был простым, но мне потребовалась целая минута, чтобы собрать себя и набрать хоть что-то в ответ. Слова путались в голове, как будто я не знал, как выразить свои чувства. Я: — Нормально. Это «нормально» было ложью, но я не знал, что ещё сказать. Внутри всё кричало, что ничего не нормально, но писать об этом казалось невозможным. Вару: — Поговорил с Куромаку? Я снова уставился на экран. Хотелось просто проигнорировать этот вопрос, но это бы не сработало. Он знал, что что-то не так, и не отстанет, пока я не отвечу. Пальцы нерешительно заскользили по клавиатуре. Я: — Да, поговорил. Пауза. Мой палец завис над кнопкой «отправить». Это сообщение казалось таким бессмысленным и пустым. Как и я сам. Я отправил его всё-таки, чувствуя, как внутри поднимается очередная волна тревоги. Через несколько секунд пришёл ответ. Вару: — Полегчало? Я усмехнулся горько, чувствуя, как тянет грудь от этого глупого вопроса. «Полегчало?» Если бы всё было так просто. Но я понимал, что он не хотел ничего плохого, просто пытался поддержать меня. Я: — Не особо. Экран телефона светился в темноте, как маленький маяк, но этот свет не приносил никакого облегчения. Вару: — Слушай, Зонт… Я знаю, что всё это — полная жесть. Но держись, окей? Если что, ты пиши. Эти слова были простыми, без пафоса и излишней чувствительности, но почему-то именно такие и нужны были мне сейчас. Пусть я не мог сейчас рассказать ему всё, но хотя бы в этом сообщении я почувствовал каплю тепла. Я хотел ответить, но пальцы снова замерли над экраном. Я: — Спасибо. Ответ вышел скупым и коротким, но мне нечего было добавить. Вару: — Ладно. Давай, отдыхай, уже поздно. Я напишу тебе завтра. Я выдохнул, положил телефон на тумбочку и уставился в потолок. В комнате снова стало тихо, только тиканье часов и мерное дыхание ночи нарушали молчание. Казалось, что от этих коротких сообщений стало чуть легче, но вместе с тем пустота внутри никуда не ушла. Я закрыл глаза, надеясь, что, может быть, на этот раз удастся заснуть. Дни сливались в серую массу, каждый из них казался копией предыдущего. Я просыпался утром, натягивал на себя старую толстовку и направлялся в колледж, где слова преподавателей проносились мимо, не оставляя следа. Я старался сосредоточиться, но мысли путались, словно листья, сбиваемые ветром. После занятий я возвращался домой, и всё, что оставалось — это привычные рутины, которые я выполнял, словно зомби, просто чтобы заполнить время. Вару встречался со мной, когда хотел. Он словно всегда был на расстоянии, недосягаемый и недоступный. Иногда я пытался поговорить с ним о том, что меня тревожит, о том, как меня мучат эти тёмные мысли, но он снова и снова затыкал меня поцелуем. Его губы, казалось, были лекарством от моих переживаний, но это было лишь временное облегчение, после которого приходила ещё большая тоска. «Что со мной не так?» — спрашивал я себя, когда его поцелуи затихали. Он шёл прочь, оставляя меня с моими мыслями и вопросами. Однажды, когда мы встретились в парке, я посмотрел на него и сказал: — Вару, мне кажется, я начинаю терять себя. Он посмотрел на меня с улыбкой, но я видел, что в его глазах что-то мерцало. Я продолжил, стараясь найти слова, чтобы объяснить свою боль: — Я не чувствую ничего. Я не знаю, как справиться с этим. Но Вару лишь наклонился ко мне и поцеловал. Я закрыл глаза, надеясь, что этот момент поможет мне забыть. Однако, когда он отстранился, тишина снова обрушилась на меня. В другой раз, когда мы встретились у реки, я решил попробовать снова. Вода тихо плескалась о берега, и я почувствовал, как внутри меня нарастает тревога. — Вару, я не знаю, как объяснить, но… мне страшно, — произнёс я, стараясь подавить сжатие в горле. — Я чувствую, что ухожу в никуда. — Зонт, — он снова наклонился, его губы коснулись моих, и на этот раз я почувствовал, как мир вокруг нас становится туманным. Он знал, что меня тревожит, но не мог или не хотел это обсуждать. Я ощущал, как моё сердце сжимается, и вся эта боль снова выплёскивается в слезах, но он не оставлял мне выбора. Постепенно всё это превратилось в рутинную игру. Я снова и снова пытался открыться, делясь своими страхами, но получал лишь короткие мгновения утешения, которые лишь маскировали мою боль. Каждый раз, когда я пытался подойти ближе, когда тянулся к нему, его губы становились преградой, а не спасением. Я начал ощущать, что становлюсь не просто незаметным, а невидимым. Словно не существовал в этом мире, который продолжал вращаться, пока я был погружён в свои мрачные мысли. Я был зависим от его внимания, как наркоман, жаждущий дозы, но каждый раз, когда он исчезал, я оставался с пустотой внутри. Каждый день становился всё более обременительным. Я оставлял за собой тень, в которой умирал тот Зонтик, который любил жизнь, и всё, что осталось, — это лишь оболочка, тащащееся по серым улицам. Вару как будто это не замечал, и я не знал, как заставить его увидеть. Желание говорить с кем-либо стало для меня невыносимо далеким. Каждый раз, когда кто-то пытался завести со мной разговор, я чувствовал, как слова проскальзывают мимо меня, как вода через решето. Сложно было сконцентрироваться на том, что говорили мои друзья, и даже самые простые задачи казались непосильными. Я часто ловил себя на мысли, что пытаюсь осознать, что происходит вокруг, но в голове царил хаос. Взгляд на книги, которые раньше приносили мне радость, теперь вызывал лишь раздражение. Строки сливались в одну сплошную массу, и вместо смысла я видел только бессмысленное сочетание букв. Я сидел на последней парте в аудитории, внимая голосу преподавателя, но это был лишь фон. Взгляд метался по страницам учебника, но ни одна идея не задерживалась в голове. Я не понимал, о чем речь, а каждый раз, когда пытался следить за объяснениями, мысли ускользали, как песок сквозь пальцы. Я смотрел на своих однокурсников, смеющихся и обсуждающих что-то, и чувствовал себя полным аутсайдером, словно существовал в другой реальности. Все больше я стал избегать общения. Раньше находил время для встреч с друзьями, любил гулять по парку, обсуждать последние новости или просто дурачиться. Но теперь отказывался от приглашений, придумывая неубедительные оправдания. "Извини, я не могу, у меня дела", — говорил я, хотя на самом деле не хотел ничего, кроме тишины. Мне становилось скучно даже при мысли о встречах. Боялся, что в очередной раз не смогу поддержать разговор или, что еще хуже, просто не смогу заставить себя улыбнуться. Физические симптомы начали накрывать меня, как гнетущий туман. Усталость стала постоянной спутницей; даже мелкие задачи требовали усилий, будто я пытался поднять тяжелый камень. Головные боли накатывали, как шторы, закрадывающиеся в душу. Бессонница мучила меня по ночам, когда, казалось, мысли разрывались на части, и я не мог найти покой. Я переворачивался с боку на бок, глядя на часы, как на врага, который не оставлял мне шанса. Но порой, когда приходила усталость, меня накрывала сонливость, и я засыпал в странном состоянии полудремы, лишь для того, чтобы проснуться в том же круговороте безысходности. Я помнил, как раньше любил долгие прогулки, когда ветер трепал мои волосы, и мир казался ярким и полным. Теперь же эти моменты стали тяжелыми. Я шагал по пустым улицам, ощущая, как каждый шаг отнимает у меня силы. Все, что меня окружало, становилось пустым, и я чувствовал себя, как будто в бескрайнем океане, где каждая волна забирала меня глубже. Я остался наедине со своей болью, не в силах открыть рот, чтобы поделиться ею с кем-то. И, в конечном итоге, в этом мрачном круговороте, я осознал, что потерял не только интерес к жизни, но и самого себя. Я шёл по коридорам колледжа, и сегодня со мной был Вару. Это было странно: колледж казался пустым, словно почти все учащиеся решили устроить себе выходной. Друзья Вару тоже не пришли, и, как мне показалось, этот пустующий мир вокруг нас предоставлял нам возможность не волноваться о лишних взглядах. Но меня всё равно охватывало чувство тревоги, тем более что физически я чувствовал себя хуже обычного. Голова была тяжёлой, а в груди что-то сжималось от беспричинного страха. Вару, заметив это, шёл рядом, следя за каждым моим шагом, как будто был готов подхватить меня, если я вдруг упаду. Мы зашли в столовую и сели за пустой столик, вокруг нас царила тишина. Я взглянул на соседний столик, где сидели ребята, и почувствовал, как их любопытные взгляды пронзают меня. Мои мысли, как всегда, крутятся вокруг того, что обо мне говорят. И вот, когда я уже начал отдаляться от этого ощущения, я вдруг услышал их разговор. — Ты слышала, что вон тот парень чуть не умер? — произнесла одна из девушек. — Охренеть, как?! — отозвалась другая, и их голос поднимался, словно подчеркивая каждое слово. Я фыркнул от злости и тихо сказал Вару: — Почти месяц прошёл, неужели у них всё ещё не появилось тем получше для обсуждения? — Не обращай внимания, они недалёкие, — ответил Вару, но его слова были только звуками, не оставляющими следа в моей голове. Я кивнул, но глаза продолжали изучать еду на тарелке, которая выглядела безвкусно и даже отвратительно. Голод, казалось, исчез, хотя я не ел ещё со вчерашнего ужина. Я лишь сверлил взглядом свою еду, как будто надеялся, что она исчезнет, и исчезнут все проблемы. Тогда я случайно подслушал разговор с соседнего столика: — Мне рассказала знакомая из его группы. Она дружит с чуваком одним. Короче, прикинь, он узнал как-то от такого блондинчика из параллели, у него ещё имя такое вычурное было. Кажется, его звали... Феликс? Вот, ну и он как-то узнал, а потом он с тем парнем голубоволосым из-за чего-то поругались, и тот на всю аудиторию крикнул, что тот суицидник. Жуть. Сердце остановилось, и мир вокруг словно затих. Я не мог ни думать, ни двигаться. В голове раздавался только гул, и моё дыхание стало прерывистым. Как это произошло? Почему? Зачем он это сделал? Мысли закружились, и я не знал, как с ними справиться. Я попытался поесть, но еда застряла комом в горле, словно хотела вырваться наружу. Сигналы тревоги сработали: мне нужно было уйти отсюда, подальше от этих слов, от этих глаз, которые не оставляли меня в покое. — Эй, всё хорошо? Ты весь будто побледнел, — услышал я голос Вару, который начал беспокоиться. Я не отвечал. Вскочив из-за стола, выбежал в коридор, чувствуя, как паника нарастает. Вару немного посидел, не понимая, что происходит, но потом встал и бросился за мной. Я врезался в уборную, и, не дождавшись, пока дверь закроется, меня стошнило. Я стоял, держась за умывальник, и ощущал, как холодная вода струится по моим ладоням, когда я умылся. Как бы я ни старался, я не мог переварить услышанное. Мой мозг отказывался осознавать реальность, и каждое слово, которое я слышал, вызывало в душе панику. Выйдя из уборной, я столкнулся с кем-то. Подняв голову, я увидел... Феликса?! Этот момент стал для меня неподходящим. Мой лучший друг, который был рядом со мной в самые тёмные моменты, стоял передо мной, и я не знал, что сказать. В сердце сжималась боль, как будто я наткнулся на нож. — Зонтик, ты в порядке? — его голос был полон заботы, но я не мог ничего ответить. Слова застряли в горле, и я только смотрел на него, а в голове проносились мысли о том, что я только что узнал. Меня резко охватила злоба, словно лавина накрыла с головой. Всё, что я услышал в столовой, терзало меня. Неужели это правда? — Ох, я в полном порядке! — выплюнул я, не сдерживая эмоций. — Я только что услышал то, что меня почти разрушило, но я в порядке! — О чём ты? Что ты услышал? — Феликс смотрел на меня с недоумением, его выражение лица напоминало человека, который только что проснулся от страшного сна. — Феликс, скажи, неужели это правда? — голос мой дрожал от ярости. — Неужели ты и есть причина, по которой другие узнали о том, что я лежал в больнице? И ты знаешь, из-за чего я там был. Скажи мне честно! Он застыл, глядя на меня, как будто я стал чужим. Его глаза, полные беспокойства, не могли меня успокоить. Я почувствовал, как внутри меня бушует волна злости, будто я вдруг стал абсолютно другим человеком. — Я... я не знаю. Я обсуждал это только с одним человеком, возможно, нас подслушали, — произнёс он, но его слова лишь добавили масла в огонь. — Ты издеваешься, что ли?! Феликс, я правда доверял тебе! Ты мой лучший друг, мой самый лучший друг. Почему?! Мы начали ссориться, словно два знакомых врага, забывшие о том, как раньше были близки. Я не слышал его оправданий, в голове лишь гремели слова: "друг" и "доверие". Каждый из нас выкрикивал свои мысли, лишь бы вылить ненависть друг на друга. — Ты не понимаешь, каково это, — кричал я. — Ты, кажется, просто не понимаешь! — Ты говоришь, будто это я всё устроил! — вскрикнул он, его лицо исказилось от злости. — Я не виноват в том, что происходит! — Может и так, но ты ведь знаешь, что это за слухи, и не остановил их! Ты просто стоял и смотрел, как меня разрывает на куски! В этот момент я заметил, что позади нас всё это время стоял Вару, наблюдая за нашим спором, пытаясь отдышаться. — Вару?! Какого ты тут делаешь? — резко сказал Феликс, и в его голосе не было ни капли понимания. — Причём тут сейчас Вару, мы сейчас говорим о тебе, Феликс! — произнёс я, не желая отвлекаться на его вопросы. — А почему он подслушивает нас? Вдруг тоже начнёт сплетни пускать! — его глаза сверкают гневом. — Эй, ты меня не приплетай! — возмутился Вару, его голос звучал спокойно, но в нём слышалась напряжённость. — Вару подрался с тем, кто это всё распространил, если тебя это волнует, — в коленях у меня чувствовалась неуверенность, но слова сами срывались с языка. Феликс вдруг замер, а затем продолжил: — Ты даже не представляешь, каково это — когда твой друг проходит через такое, а тебе приходиться делать вид, будто всё хорошо! — Ты, блять, издеваешься?! Мог тогда вообще не приходить — зашипел я, не в силах сдержать чувства. — Я не хочу сейчас тебя видеть. Я развернулся и быстро зашагал прочь, не оглядываясь, чувствовал, как комок боли застрял в горле. Вдали слышался голос Феликса, но его слова не доходили до меня. Я шёл, едва сдерживая слёзы, которые уже накатывались на глаза. Каждая мысль, каждый шаг казались невыносимыми, и с каждой секундой внутри росло ощущение, что я могу просто рухнуть на пол. Внезапно мои ноги начали подкашиваться, и я ощутил, как паника охватывает меня. Я хотел просто упасть, скрыться от всего этого, провалиться в бездну, где не было бы ни боли, ни разочарования. Но вдруг я почувствовал, как меня поймал Вару, его рука оказалась надёжной опорой. — Всё будет хорошо, — тихо произнёс он, и мы отошли в тихое место, подальше от любопытных взглядов. Я не смог больше сдерживаться и, обняв Вару, разревелся. Слёзы, которые так долго сдерживались, наконец, прорвались, вырывая из меня все накопившиеся страхи и гнев. Вару лишь молча обнял меня в ответ, его тепло и поддержка были для меня якорем в этом бушующем море эмоций. В тот момент я осознал, что, несмотря на все испытания, я не один, и это приносило хоть какое-то облегчение. Когда я полностью осознал, что произошло, в груди у меня забурлила ненависть к себе. Каждый удар сердца ощущался, как молот, который бьёт по металлу, заставляя внутренности звенеть от боли. Я ненавидел себя за то, что сорвался, за то, что не смог спокойно поговорить с Феликсом. Вместо того чтобы попытаться разобраться в своих чувствах, я выплеснул на него все свои переживания, как будто именно он был виновен во всём, что происходило. Мне казалось, что я только что потерял ещё одну частичку себя. Эта мысль обескровила меня, как будто кто-то вырвал из моего сердца важный кусок, и теперь я был неполноценным. Я помнил, как искренне верил в дружбу, как доверял ему все свои секреты и страхи. Но теперь всё это казалось иллюзией, разбившейся о землю, как стекло. Я всё ещё стоял в объятиях Вару, но даже его поддержка не могла избавить меня от этого гнетущего ощущения. Внутри всё перевернулось. Я чувствовал, как ненависть, постепенно нарастающая внутри меня, разъедала все хорошие воспоминания, которые когда-либо были связаны с Феликсом. Как мог он так легко поделиться моими слабостями с другими? Как он мог оставить меня наедине с этими слухами, с этой бездной страха и отчаяния? Я отстранился от Вару, продолжая утирать слёзы, но в сердце было пусто. — Почему я не могу просто успокоиться? — шептал я себе. Каждый вдох давался с трудом, как будто я пытался вдохнуть шипы, а не воздух. — Это всего лишь эмоции, — пытался убедить я себя, — это всего лишь момент. Но, к сожалению, эмоции оказались слишком сильными, слишком навязчивыми. Они заставляли меня чувствовать себя беспомощным, словно я был пленником собственных переживаний. Внутри меня разгорелся конфликт: одна часть искренне хотела разобраться в том, что произошло, а другая подталкивала к злобе и ненависти. Я снова закрыл глаза, пытаясь найти успокоение, но вместо этого нахлынули воспоминания о нашей дружбе. Мгновения, когда мы смеялись, делились мечтами, искренне поддерживали друг друга в трудные времена. Но сейчас всё это казалось чужим, даже предательским. Я знал, что если бы всё было по-другому, если бы я смог выговориться без злобы, может, всё было бы иначе. Но вместо этого я испортил всё, и гнев словно обжигающий огонь пронзал меня до глубины души. — Я просто не знаю, как справиться с этим, — произнёс я вслух, обращаясь к Вару, хотя в душе понимал, что не имею на это права. — Я не знаю, как жить с этим чувством, как забыть это всё. Вару смотрел на меня с заботой, но это лишь добавляло мне боли. Я был не в состоянии принять эту заботу, ведь внутри меня всё ещё бушевала буря эмоций. Я вновь и вновь повторял про себя, что должен был поступить по-другому, что должен был быть сильнее. Но вместо этого я только и делал, что давал слабину, и это ощущение непрерывно разъедало меня. Каждый момент, каждая секунда, когда я оставался в этом состоянии, казались вечностью, и эта вечность грозила мне поглотить. — Почему мне так трудно простить себя? — прошептал я, и этот вопрос, подобно волне, накрыл меня с головой. Я чувствовал, как отчаяние поглощает мою сущность, как будто я тонул в этом водовороте, и единственное, что оставалось — это хрупкая надежда, что когда-то я найду выход на поверхность. После того случая, я всё чаще начал пропускать занятия и оставаться дома. Я чувствовал, что нахожусь в каком-то вакууме, где время не имеет значения. Один день тянулся за другим, словно серая, безликая лента. Ничто больше не приносило облегчения. Всё стало казаться ненужным, бессмысленным. Даже сам воздух, который я вдыхал, казался тяжёлым и удушливым. Я просыпался по утрам с единственной мыслью: Зачем это всё? С какой целью вставать с постели, если впереди только ещё один пустой день, который ничем не отличается от предыдущего? Мои движения стали механическими, безжизненными. Я открывал глаза, лежал ещё несколько часов, уставившись в потолок, пытаясь найти хоть какую-то причину подняться. Иногда я всё же выбирался из-под одеяла, но часто так и оставался в кровати весь день, бесцельно листая ленту в телефоне или глядя в одну точку на стене. Со временем моя комната превратилась в отражение внутреннего хаоса. Книги и тетради валялись на полу, на столе скапливались грязные кружки, а одежда сбивалась в углы комком — я просто не находил сил навести порядок. Мелочи, которые раньше я делал на автомате — убрать за собой, постелить кровать, сменить футболку — теперь казались непосильными задачами. Смысл в этом попросту исчез. Одежда на мне потеряла вид. Я уже не помнил, когда в последний раз стирал вещи или смотрелся в зеркало. Умыться? Зачем? Это всё равно ничего не меняло. Волосы небрежно торчали в разные стороны, а кожа казалась тусклой, безжизненной, как и я сам. Я становился похож на оболочку, на пустую форму без содержания, которую никто не замечает. Поначалу я пытался догнать учёбу, но вскоре это стало просто невыносимо. Мысли путались в голове, я не мог сосредоточиться на чтении даже нескольких страниц. Самые простые задания казались неподъёмными. Я открывал учебник, пытался понять, что от меня требуется, но слова перед глазами сливались в нечитаемый поток. С каждым днём я всё реже появлялся в колледже. Друзья и преподаватели пытались узнать, что со мной, но я либо не отвечал на их сообщения, либо находил какие-то слабые оправдания. Я устал. Всё в порядке. Просто плохой день. Я говорил это так часто, что сам начал верить в эти слова. Вару продолжал появляться в моей жизни, но всё реже. Мы встречались только тогда, когда он хотел — эти короткие встречи стали редкими вспышками в моём угасающем мире. Я пытался поговорить с ним о том, что творилось у меня внутри, но он каждый раз прерывал меня поцелуем. "Не стоит об этом тревожиться сейчас," говорил он, словно мои мысли были неважными, будто это можно просто так замять. Вначале я поддавался его касаниям, думая, что, может быть, физическая близость заменит ту пустоту, которая разрасталась внутри меня. Но вскоре я стал отстраняться. Поцелуи больше не приносили утешения, а только раздражали, как будто они были ещё одним способом заставить меня замолчать. И чем больше я замолкал, тем сильнее ненавидел себя. Я корил себя за всё: за то, что не мог нормально поговорить с Феликсом, за то, что позволил Вару заткнуть меня, за то, что не мог справиться со своими чувствами. Я винил себя даже за то, что не мог встать с кровати вовремя, за то, что упустил дни и занятия. Внутри меня грызло непрекращающееся чувство вины — за собственную слабость, за то, что я был слишком тяжёлым грузом для тех, кто был рядом. Иногда меня охватывала раздражительность. Вару иногда пытался проявить заботу, но я срывался, как только он спрашивал, всё ли у меня в порядке. "Всё в порядке? Ты правда хочешь это услышать?!" — говорил я с сарказмом, а потом тут же жалел о своих словах, видя, как он хмурится и отстраняется. В другие моменты я просто молчал, не находя слов. Даже на простые вопросы я отвечал односложно или вовсе отмалчивался, как будто потерял способность к разговору. Были дни, когда я не чувствовал ничего — ни злости, ни боли, ни страха. Только пустоту. Это было хуже, чем любые переживания, потому что пустота не давала надежды на что-то другое. Она вытесняла всё, оставляя меня наедине с тишиной, которую невозможно заполнить. Но были и другие дни, когда эмоции накатывали волнами. Я сидел на полу в своей комнате, обхватив голову руками, и чувствовал, как внутри меня разрывается что-то важное. Мне хотелось плакать, но слёзы не приходили. В такие моменты я мечтал исчезнуть, раствориться в этой тишине, чтобы больше не чувствовать ничего. Жизнь теряла смысл, как песок, утекающий сквозь пальцы. Зачем это всё? Этот вопрос, как навязчивый звон, не давал мне покоя. И чем больше я пытался найти ответ, тем сильнее погружался в бездну. Сегодня у меня хватило сил, чтобы встретиться с Вару, но на большее меня уже не хватало. Внутри будто не осталось ничего, кроме усталости. Как если бы все мои эмоции и силы вытекли, оставив меня пустым, измотанным. Вару был единственным человеком, с кем я ещё мог находиться, но даже в его присутствии я чувствовал себя призраком. Когда-то мне казалось, что без него меня будто и не существует, но теперь стало ясно — даже рядом с ним я всё равно чувствую себя пустым. Как будто даже его касания не могли меня удержать, не могли вернуть к жизни. На улице начинала таять зима. Снег сходил, оголяя землю, из которой пробивались первые ростки травы. Воздух стал мягче, теплее, природа выходила из зимней спячки. Но это не приносило мне радости. Казалось, будто мир оживает, но я всё глубже погружаюсь в холодное, бездонное одиночество. Мы сидели на заброшенной железной дороге. Вару докуривал сигарету, лениво что-то рассказывая, а я едва мог сосредоточиться на его словах. Они тонули в каком-то гуле, словно меня накрыл толстый стеклянный купол, и всё происходящее стало далёким, незначительным. Я смотрел на старые рельсы, между которыми пробивались тонкие побеги травы, и думал о том, как даже эти слабые ростки смогли найти путь наружу. А я — нет. — Мне в последнее время как-то тревожно, но в то же время и всё равно на всё. Я будто… — начал я, но не успел договорить. Вару наклонился ко мне, и наши губы снова соприкоснулись. В его поцелуе был вкус табака и чего-то горького. Я почувствовал, как внутри поднимается злость. Он снова сделал это. Опять. Словно мои слова, мои чувства ничего не значат. Я резко оттолкнул его. — Зачем ты каждый раз это делаешь?! — крикнул я, чувствуя, как голос срывается. — Зачем ты вечно пытаешься меня таким образом заткнуть?! Вару отстранился, глядя на меня с удивлением. — Что ты имеешь в виду, Зонт? — Что я имею в виду? Мы встречаемся, когда тебе удобно. Мы проводим время там, где тебе хочется. Мы даже целуемся, только когда ты этого захочешь! — Я едва сдерживал дрожь в голосе. — Почему ты не можешь просто выслушать меня? — Ты мог бы просто об этом сказать, — ответил он, нахмурившись. — И, если честно, каждый раз, когда я пытался узнать, что с тобой, ты только огрызался. Я смотрел на него, пытаясь дышать ровно, но в горле стоял ком. Глаза жгло, и нос начал пощипывать от подступающих слёз. — Я устал, Вару, — прошептал я, голос дрожал. — Устал от всей этой неопределённости. Я даже не знаю, что для тебя значу. Не просто ли я… эксперимент? Попытка разобраться в себе? Вару отвёл взгляд. — Когда мы это обсуждали, ты был не против, — его голос стал холоднее. — Я говорил тебе, что ещё пытаюсь понять, кто я и что чувствую! Это безопаснее для нас. — Для нас? Или для тебя и твоей блядской репутации?! — вспыхнул я, чувствуя, как злость поглощает всё. — Прекрати, ты не понимаешь, о чём говоришь! — Это ты не понимаешь! Для тебя это может быть удобным, а я... я чувствую, что не существую, пока вокруг нас другие люди. Вару замер. Его глаза встретились с моими, и на секунду в них промелькнуло что-то, похожее на страх. В этой тишине я услышал лишь свои всхлипы и его тяжёлое дыхание. — Ты что, думаешь, мне легко? — он вдруг вспыхнул, зло сверкая глазами. — Думаешь, я сам всё понимаю? Думаешь, я не пытаюсь разобраться? Я не готов, чёрт возьми! Я ещё даже не знаю, кто я и чего хочу! Я слышал его злость, но за ней скрывался страх. Это была его защита — напасть первым, прежде чем боль станет невыносимой. — Я тоже не был готов, Вару, — прошептал я сквозь слёзы. — Ни к чему из того, что со мной происходит, я не был готов. Я вытер ладонью горячие слёзы, что текли по щекам. Мы стояли в этой тишине, разбитые и уставшие, слишком упрямые, чтобы сделать шаг навстречу. — Мне просто начинает казаться, что для тебя я никто... Это страшно, ведь ты для меня — всё, — сказал я тихо, голос дрожал, как натянутая струна. Вару ничего не ответил. Его молчание было оглушительным. В этот момент что-то во мне щёлкнуло, как замок, который захлопнулся раз и навсегда. Слёзы остановились, и я почувствовал лишь пустоту. — Я лучше пойду, — выдохнул я, делая шаг назад. — Прости. Я развернулся и быстрым шагом пошёл прочь, чувствуя, как он остался позади, неподвижный и растерянный. Мне хотелось спрятаться, исчезнуть. Я снова это сделал. Снова начал ссору, когда хотел просто поговорить. Но злость, которую я ощущал, была направлена не на Вару. Нет. Я злился на себя. На свою слабость, на то, что снова сорвался, на то, что позволил себе верить в возможность счастья. Я шёл домой, чувствуя, как пустота растёт внутри меня, как чёрная дыра, пожирающая всё вокруг. Когда я вернулся домой, тишина квартиры накрыла меня, как волна, давя, лишая возможности дышать. Шаги гулко отдавались в пустоте, и я чувствовал, будто каждый звук усиливает чувство одиночества. Дверь захлопнулась за спиной, отрезая меня от внешнего мира, но облегчения не наступило. Наоборот — всё стало только хуже. Это была та самая давящая тишина, в которой ты остаёшься один на один с собой, с собственными мыслями, от которых невозможно сбежать. Я прошёл в комнату, не включая свет, и рухнул на кровать, словно на меня обрушился весь мир. Дыхание стало тяжёлым, рваным, как у утопающего. Мне казалось, что с каждым вдохом я ещё глубже погружаюсь в бездну. Я зажмурился, но это только усиливало ощущение пустоты внутри. На меня снова навалилась эта удушающая тяжесть — чувство, что я ничто и никто. Что все эти попытки что-то исправить, выкарабкаться, найти кого-то — бессмысленны. Словно бы я уже сдался, просто не осознал этого до конца. Моя рука инстинктивно потянулась к ящику стола. Я знал, что внутри лежит — лезвие, тонкое и холодное, как молчаливая угроза, притаившаяся в тени. Внутри меня что-то протестовало, пыталось остановить, но это был слабый голос, заглушаемый ревом мыслей. «Один раз. Ещё раз. И станет легче», — шептала внутренняя пустота. И я уже не мог спорить с этим голосом. Я достал лезвие, оно блеснуло в полумраке, как что-то запретное и таинственное. На миг я просто сидел с ним в руках, чувствуя его холодный металл кончиками пальцев. Сердце колотилось в груди, будто в последний раз пыталось что-то исправить. Но уже поздно. Я чувствовал себя загнанным в угол. Резким движением я засучил рукав и посмотрел на бледную, изрезанную кожу запястья. Зажившие порезы оставили тонкие бледные линии — шрамы, немые свидетели того, через что я прошёл. Но теперь мне казалось, что этого недостаточно. Я надавил на лезвие, и тонкая, пронзительная боль прорезала мою кожу. Сначала медленно, затем глубже. Это была знакомая, почти обманчиво успокаивающая боль. Кровь выступила мелкими каплями, а потом потекла тонкими струйками, красными и горячими. Я смотрел на них, заворожённый, как если бы это была расплата — наказание за мою слабость, за каждый промах, за каждый раз, когда я не смог справиться. Рука слегка дрожала, но я провёл ещё одну линию, затем ещё. С каждой новой царапиной внутри меня словно разрасталось какое-то глухое удовлетворение, странное ощущение контроля. «Хотя бы это я могу контролировать», — подумалось мне. Лезвие рассекало кожу, а боль ненадолго глушила хаос в голове, затыкала голоса самообвинений. На несколько минут всё стихло, и это было единственное, что имело значение. Боль стала резкой, но уже почти привычной. Я продолжал. Один порез. Второй. Третий. Кровь смешивалась с прошлым — с теми старыми ранами, которые я надеялся никогда не открывать снова. Но надежда оказалась ложью. Когда я остановился, дышать стало легче. На какой-то миг я почувствовал странную, болезненную ясность. Будто все мои чувства собрались в точку на кончике лезвия и растворились в этих каплях крови. Но эта иллюзия была короткой. Уже через мгновение пришло осознание — пустота никуда не делась. Я сидел на полу, прислонившись спиной к кровати, с опущенными руками. Кровь медленно стекала по коже, оставляя на ней алые дорожки. Тепло этой крови напоминало, что я ещё жив, но это казалось ненужным напоминанием. Жизнь... Что мне делать с ней теперь? Я прикрыл глаза, чувствуя, как усталость окутывает меня, словно тяжёлое покрывало. В этот момент я хотел лишь исчезнуть. Хотел раствориться в этой тишине, в темноте комнаты, как будто меня никогда и не было. «Если никто не видит меня таким, может, меня и правда не существует?» Слёзы снова начали стекать по щекам, смешиваясь с кровью на руках. Я не пытался их вытереть. Просто сидел, чувствуя, как что-то внутри меня ломается. Как будто с каждым вздохом я теряю ещё одну частичку себя. Я сидел так, не двигаясь, как будто застыв во времени, и слушал собственное дыхание — хриплое, тяжёлое. Отголоски боли в руках начали пульсировать, а лезвие в моих пальцах казалось всё таким же холодным и равнодушным. Я чувствовал, как кровь продолжает сочиться, но уже не реагировал. Это было неважно. Что вообще могло иметь значение сейчас? Я с трудом поднялся на ноги, но мир вокруг всё равно оставался размытым, будто происходящее не имело ко мне никакого отношения. Каждое движение давалось тяжело, как будто к моим ногам привязали гири. Я дошёл до ванной, бросив лезвие в раковину, и посмотрел на себя в зеркало. Образ, что отражался передо мной, вызывал отвращение. Бледная кожа, запавшие глаза, искусаные губы. Взгляд, от которого я не мог отвернуться, как ни пытался. Я хотел сломать это зеркало, чтобы больше никогда не видеть себя таким, но не мог даже поднять руку. "Это и есть я. Вот так я выгляжу на самом деле." Кровь с моих рук капала на холодную плитку, алые пятна расплывались на белом фоне. Это был последний толчок, и что-то внутри меня окончательно сорвалось. Я схватился за край раковины, почувствовав, как меня накрывает новая волна слёз. "Почему я опять здесь? Почему я снова это сделал?" Я сполз на пол, обхватив голову руками, как будто это могло удержать рвущиеся изнутри мысли. Они были громкими, обжигающими, как раскалённые угли: "Ты слабый. Ты никому не нужен. Ты никогда не справишься." Я закрыл глаза, надеясь, что тьма заберёт меня. Хотелось исчезнуть, раствориться в этой ванной комнате, стать таким же незаметным, как капли крови на полу. Я чувствовал себя лишним — для мира, для близких, для самого себя. И в этот момент я понял: я больше не могу. Это не просто плохой день. Это не временный спад. Это что-то большее, что засело внутри меня и растёт, как опухоль. Как будто я уже не человек, а только набор обломков, пытающийся удержаться на плаву. В моей голове мелькнуло желание позвонить кому-то. Может быть, Вару. Может, даже Феликсу. Но что бы я сказал? "Привет, я снова всё испортил. Прости. Спасёшь меня?" — это звучало нелепо. Да и вряд ли кто-то вообще захочет слушать. Слёзы текли по щекам беспрерывно, но я уже почти не чувствовал их. Внутри меня было пусто. Всё, что осталось, — это боль. Та боль, которая глушила всё остальное и одновременно напоминала, что я ещё здесь. Я медленно встал, смывая кровь с рук под холодной водой. Поток воды был сильным, но я продолжал стоять, чувствуя, как пальцы немеют от холода. С каждой секундой мне становилось всё безразличнее. "Может, однажды это просто закончится." Эта мысль осела где-то на заднем плане, будто тихое обещание. Что однажды всё станет легче. Или, по крайней мере, перестанет болеть. Когда я вернулся в комнату, силы окончательно меня покинули. Я рухнул на кровать, уткнувшись лицом в подушку, и обнял себя за плечи, как будто это могло заменить чужое объятие. "Я устал. Просто хочу исчезнуть." — это была последняя мысль, прежде чем я погрузился в полубессонный кошмар, где нет ни конца, ни начала. Только та же самая боль. Звонок в дверь раздался глухим эхом в моей голове, как будто его звук разрезал вязкую пелену усталости. Сон был неглубоким и тревожным, и пробуждение оказалось болезненным. Глаза жгло, тело чувствовалось тяжёлым и чужим, как будто я был не в своей коже. Несколько секунд я тупо лежал на месте, стараясь осознать происходящее. "Куромаку? Он ведь уже должен быть дома…" — мысль пронеслась в голове, а потом её сменило смутное беспокойство. Неужели это Феликс? Может, он всё-таки пришёл извиниться или объясниться? Эта надежда зажглась, но тут же осела в груди тяжёлым камнем. "Какая разница, что он скажет?" Я с трудом поднялся с кровати, ноги были ватными, а каждый шаг давался как подвиг. Держась за стену, я медленно шёл в коридор, затягивая рукава, скрывая всё, что могло выдать моё состояние. Эти порезы не должны увидеть. Когда я подошёл к двери, из прихожей донеслись приглушённые голоса. Куромаку с кем-то спорил. Но в этом споре слышалась не обычная раздражённость, а глухая, знакомая агрессия. Как будто он оборонялся. Это было странно. С Феликсом он бы так не разговаривал. Я замер на мгновение, опершись на косяк. Сердце ускорилось. Грудь сжалась от тревоги, что уже стала моей неизменной спутницей. Сделав глубокий вдох, я, всё ещё не до конца проснувшись, двинулся вперёд. Когда я наконец добрался до прихожей, меня охватило недоумение. Вару. Он стоял на пороге, а Куромаку — перед ним, со взглядом, полным подозрения и гнева. Они обменивались резкими фразами, будто один готов был вытолкнуть другого за дверь. — Ты здесь что забыл? — прорычал Куромаку, перекрывая дорогу. Его голос был холоден, как утренний иней. Он всё ещё видел в Вару угрозу — того самого парня, что раньше травил меня. И хотя сейчас всё было иначе, объяснить это Куромаку было не так просто. Вару не уступал, его спокойное, но колючее выражение лица говорило само за себя: "Я пришёл не просто так." На миг их взгляды пересеклись, как клинки в поединке. Но затем я сделал шаг вперёд, привлекая их внимание. — Вару?! — сорвалось у меня почти неосознанно. Они оба повернулись ко мне, и я почувствовал, как тишина между нами становится звенящей. Вару был напряжён, но когда увидел меня, в его взгляде появилось нечто похожее на облегчение — как будто он боялся, что может не успеть меня увидеть. Куромаку, напротив, настороженно вглядывался в меня, пытаясь понять, что вообще происходит. Он не мог знать всего, но точно чувствовал, что между нами с Вару что-то изменилось. Между нами зависло молчание, и я понял, что нужно действовать, прежде чем Куромаку решит усугубить ситуацию. Я сделал ещё один шаг вперёд и крепко схватил Вару за запястье. Его кожа была прохладной и чуть влажной от вечернего воздуха, но пальцы мягко сжали мои в ответ, словно он и сам нуждался в этом прикосновении. — Пойдём, — выдавил я и потянул его за собой, уходя в коридор. Куромаку следил за нами взглядом, готовый в любую секунду вмешаться. Я обернулся и тихо сказал ему: — Я потом всё объясню. Куромаку прищурился, но, к моему облегчению, кивнул. В его глазах всё ещё было сомнение, но он не стал задавать вопросов. Он понимал, что я сейчас не в состоянии говорить. Он всегда чувствовал такие моменты и умел дать мне время. Мы с Вару прошли в мою комнату, не обмолвившись больше ни словом. Дверь за нами тихо захлопнулась, отрезав нас от остального мира. Комната была всё такой же погружённой в хаос — одежда на полу, раскиданные книги, смятая постель. Но мне было всё равно. Сейчас не это имело значение. Я отпустил его руку и сел на край кровати, ссутулившись, как будто весь мой вес давил на плечи. Вару молча прислонился к стене, будто давая мне время прийти в себя. Но я чувствовал его взгляд — тёплый и внимательный, хотя сам он не проронил ни слова. — Зачем ты пришёл? — спросил я тихо, устало подняв голову. Вару медленно подошёл ближе, опустился на корточки передо мной и посмотрел мне прямо в глаза. В его взгляде не было той колкой отстранённости, с которой он обычно общался. Только спокойствие и что-то, что трудно было описать — забота, смешанная с тревогой. — Потому что ты мне важен, Зонт, — сказал он просто. — И я больше не хочу быть тем, кто причиняет тебе боль. Эти слова обрушились на меня, как буря. Мне стало трудно дышать. Горло сдавило, а в груди закололо, как от тысячи осколков. Я снова почувствовал, как глаза заполняются слезами. — Пожалуйста, — прошептал он. — Позволь мне помочь тебе. Я не смог удержаться. Вся боль, весь гнев и отчаяние, что копились внутри меня, вырвались наружу в одном рывке. Я обхватил его за шею и прижался к нему, зарывшись лицом в его плечо. Он обнял меня в ответ — крепко, но бережно, словно опасался, что я могу рассыпаться прямо в его руках. Мы сидели так долго. Я плакал, уткнувшись в его куртку, а он лишь молча гладил меня по спине, давая понять, что теперь я не один. И в тот момент я почувствовал, что, возможно, впервые за долгое время кто-то действительно был рядом. Не просто рядом физически, но по-настоящему — с пониманием, терпением и желанием остаться. Вару не говорил ни слова, и его молчание было лучшей поддержкой, чем любые фразы. Он позволил мне вылить всё, что я так долго держал внутри. Слёзы катились по моим щекам, смешиваясь с дыханием, которое было сбивчивым, как у утопающего, вынырнувшего на поверхность после долгого погружения. Я чувствовал, как его рука аккуратно скользит по моей спине, и этот жест был таким простым и мягким, что заставил меня плакать ещё сильнее. — Я не знаю, что со мной происходит, Вару, — выдавил я наконец. — Мне кажется, что я ломаюсь. Постепенно. Изнутри. Я устал притворяться, устал делать вид, что всё в порядке. Я просто... — Я понимаю, — тихо сказал он, перебивая меня мягко, но уверенно. В его голосе не было ни осуждения, ни жалости, только искреннее участие. Он продолжал держать меня, не отстраняясь ни на миллиметр, как будто пытался убедить меня, что он не уйдёт, что теперь я не один. — Мне кажется, я ненавижу себя, — прошептал я, не зная, почему вдруг решился сказать это вслух. — Каждый день становится всё хуже. И я не знаю, как это остановить. Вару слегка отстранился, чтобы заглянуть мне в глаза. Его взгляд был серьёзным, и в нём светилось что-то глубокое, почти неуловимое — смесь вины, печали и решимости. — Ты не один, Зонтик, — сказал он, обхватив моё лицо ладонями. Его пальцы были прохладными, но прикосновение — тёплым. — Я здесь. И не собираюсь бросать тебя. Даже если ты сам себя ненавидишь, я всё равно останусь. Потому что люблю тебя. Эти слова прорезали моё сердце. Я не мог понять, что за волна обрушилась на меня — то ли облегчение, то ли страх от того, что кто-то действительно готов был принять меня таким, каким я есть. Я закрыл глаза и глубоко вдохнул, чувствуя, как комок в горле начинает таять. Его ладони оставались на моём лице, будто создавая невидимую границу между мной и всем, что так долго душило меня изнутри. — Но я боюсь, Вару, — прошептал я, почти теряясь в собственных словах. — Что если однажды и ты уйдёшь? Что если я сделаю что-то не так, и ты тоже... просто исчезнешь? Вару тяжело вздохнул, но не убрал рук. Его взгляд стал мягче, почти нежным. — Я не идеален, Зонт. Я тоже боюсь и не всегда знаю, что делаю. Но я хочу быть здесь. С тобой. И точно не исчезну. Он провёл большим пальцем по моей щеке, убирая остатки слёз, и этот жест заставил меня почувствовать что-то, чего я давно не испытывал — тепло. Тепло, которое казалось недосягаемым в моём мире из мрака и одиночества. — Можем ли мы начать сначала? — тихо спросил я, чувствуя, как голос дрожит от надежды. — Как будто ничего не было? Вару усмехнулся уголком губ, но в его глазах всё ещё плескалась грусть. — Не думаю, что можем сделать вид, что ничего не было. Но, может, можем попробовать двигаться вперёд? Вместе. Я кивнул, не в силах сказать больше. Вару снова притянул меня к себе, и я почувствовал, как его дыхание смешивается с моим. На этот раз я не сопротивлялся. Я просто позволил себе быть слабым рядом с ним. И в этом было что-то новое. Что-то пугающее, но вместе с тем — правильное. — Прости меня, — тихо прошептал я, всё ещё находясь в его объятиях. Вару чуть отстранился, чтобы снова посмотреть мне в глаза. Его взгляд был тёплым, но настороженным. — За что? — спросил он мягко, не показывая ни злости, ни раздражения, только искреннее любопытство. Я сглотнул, чувствуя, как в груди что-то медленно разжимается, словно давно затянувшаяся петля наконец начинает ослабевать. — За то, что сорвался на тебя сегодня. За то, что просто ушёл. За то, что я такой проблемный, — слова выходили будто с трудом, словно каждая фраза была занозой, которую я вытаскивал из своей души. Я отвёл взгляд, не в силах выдержать его внимательного взгляда. Мне казалось, что я сейчас снова разочарую его или оттолкну. Что слова «прости» не смогут исправить весь тот хаос, который я уже успел принести в его жизнь. Но Вару неожиданно усмехнулся. Эта улыбка была лёгкой, почти невидимой, но в ней не было ни тени насмешки. Он коснулся моей руки и мягко сжал её. — Ты не проблемный, Зонт, — сказал он тихо. — Ты просто... ты такой, какой ты есть. Тебе сейчас тяжело. И я это принимаю. Если честно, я тоже накосячил. Так что это... не только твоя вина. — Но я... — начал я, но он перебил меня, стиснув руку крепче. — Перестань корить себя. Мы оба не идеальны. Ты сделал то, что сделал, потому что тебе было больно. И я понимаю это. Ты не обязан быть идеальным, понимаешь? Ты не обязан бороться в одиночку. Его слова тонули в моей голове, как тёплая вода, заполняющая пустой сосуд. Я ожидал упрёков, ожидал, что он разозлится или обидится, но вместо этого он оставался рядом. Он принимал меня таким, какой я есть — сломленным, запутавшимся, испуганным. И от этого стало чуть легче. — Я просто... боюсь, что однажды ты устанешь от меня, — признался я, чувствуя, как слова снова выходят наружу, не спрашивая разрешения. — Или, что я оттолкну тебя от себя, из-за своих же страхов. — Эй. — Вару мягко подтолкнул меня за плечо, чтобы я снова встретился с ним взглядом. — Мы справимся. Даже если тебе в это трудно поверить сейчас. Я останусь с тобой. Окей? Его глаза были полны решимости и... чего-то ещё, чего я не мог понять. Возможно, это была забота, возможно, надежда. Или просто стремление доказать, что я не один. Я молча кивнул, чувствуя, как что-то внутри меня, то, что долгое время было разбито на тысячи осколков, начинает понемногу собираться. Не в идеальную картину, но хотя бы в нечто цельное. Вару притянул меня ближе и снова обнял, без слов давая понять, что мне не нужно ничего больше говорить. Впервые за долгое время я почувствовал, что мне не нужно защищаться. Что можно просто быть рядом с ним, не притворяясь. Мы с ним ещё немного поговорили. Эти беседы были простыми, без попыток разбираться в чём-то глубоком или болезненном. Мы говорили о мелочах: о погоде, о том, что случилось на прошлой неделе, о всякой ерунде, которая не требовала сил и концентрации. И всё же, впервые за долгое время, эти слова не казались мне пустыми. Они не давали мгновенного облегчения, но дарили хотя бы иллюзию того, что меня слышат. Это не излечило меня, конечно. Но, может быть, стало первым шагом. Вару остался рядом, пока я не уснул. Он сидел в кресле у кровати, молча наблюдая за тем, как я, наконец, провалился в сон. Это был неглубокий и тревожный сон, но он был лучше, чем долгие часы лежания в темноте и раздумий о том, почему мир кажется таким тяжёлым и пустым. Однако на следующее утро всё вернулось. Вся боль и бессилие вернулись, как будто разговор с Вару был всего лишь краткой паузой в нескончаемой череде мрачных дней. Каждый новый день начинался одинаково: с глухого чувства тяжести в груди. Казалось, что дышать стало сложнее, как будто воздух стал густым, и каждое дыхание требовало усилий. Просыпаясь, я не чувствовал ни облегчения, ни радости. Только одно — желание вернуться в постель и снова провалиться в беспамятство сна, пусть даже тревожного. Жизнь стала чередой ожиданий: я ждал момента, когда снова смогу лечь в кровать и закрыть глаза, хотя знал, что сон не принесёт покоя. Всё, что я делал, было словно под водой — замедленно, тяжело, без всякого смысла. "Для чего всё это?" — вопрос звучал внутри меня каждый день, как мантра. Мне казалось, что всё потеряло смысл. Даже обычные вещи, которые когда-то радовали — уже давно казались ненужными. Мысли о смерти становились всё настойчивее. Я не боялся их. Наоборот, они приносили странное ощущение облегчения. Идея, что всё это когда-нибудь закончится, давала покой. Я не планировал ничего конкретного, не представлял, как или когда это произойдёт. Просто сам факт того, что конец возможен, казался утешительным. "А что, если бы я просто исчез?" — эти мысли не были драматичными. Они не пугали меня, а, наоборот, успокаивали, как будто они были выходом из этого бесконечного тоннеля тьмы. Те немногие люди, которые ещё оставались в моей жизни, тоже начали отдаляться. Я перестал отвечать на звонки и сообщения. Не потому что не хотел их видеть, а потому что на это не было сил. Я не знал, что сказать, и не видел смысла в разговорах. Даже от Феликса я уже долгое время держался подальше, после нашей ссоры, несмотря на то, что когда-то он был моим самым близким другом. Даже Куромаку, с которым мы жили под одной крышей, постепенно перестал пытаться меня растормошить. Сначала он был в замешательстве, потом пытался помочь, а затем просто оставил меня в покое. Мне казалось, что так даже лучше. "Я ведь никому не нужен," думал я, и это убеждение только укреплялось с каждым днём. Всё, что требовало усилий, перестало существовать для меня. Я перестал есть вовремя, потому что не видел в этом смысла. Даже жажду я утолял только тогда, когда голова начинала кружиться от обезвоживания. В комнате всё так же, как и до этого царил беспорядок: одежда валялась на полу, пустые стаканы и тарелки собирались на столе. Но мне было всё равно. Когда-то мне казалось, что беспорядок меня раздражает, но теперь я его почти не замечал. Учёба, планы — всё это кануло в небытие. Я пропускал занятия, не сообщая никому о причинах. Если приходили сообщения от преподавателей, я просто их игнорировал. Даже мысли о будущем не вызывали во мне никакой реакции. Будущее казалось чем-то далёким и бессмысленным, чем-то, что мне не суждено увидеть. Каждое утро было одинаковым. Я просыпался, смотрел в потолок и ждал, пока наступит ночь. Даже время казалось размытым и бессмысленным. "Зачем вставать, если ничего не изменится?" — эта мысль крутилась в голове, как заезженная пластинка. Иногда я вставал с кровати только для того, чтобы вернуться в неё через несколько минут, чувствуя себя ещё более усталым, чем прежде. Я чувствовал себя как пустая оболочка. Казалось, что всё содержимое меня исчезло, оставив только внешнюю форму, которая каким-то чудом продолжала существовать. Внутри меня больше не было ни радости, ни надежды, ни даже злости. Только пустота. Пустая, бесконечная, всепоглощающая пустота. Бывали моменты, когда Вару приходил ко мне, пытаясь вывести меня на разговор или хотя бы убедить съесть что-то. Он сидел рядом, говорил что-то о своём дне, но я едва слышал его слова. Всё звучало приглушённо, как если бы между нами стояла невидимая стена. Я пытался слушать, пытался откликнуться, но у меня не было на это сил. Даже в его присутствии я всё равно ощущал себя призраком. "Я не живу. Я просто существую." Вару пытался быть рядом, но даже он не мог заполнить ту пустоту, что поселилась во мне. Помощь была рядом, но я не мог её принять. Мне казалось, что помощь для кого-то другого, а не для меня. "Я уже слишком сломан для этого мира," думал я. Каждый день заканчивался одинаково: я снова ложился в постель и надеялся, что сон принесёт мне хоть каплю облегчения. Но облегчение не приходило. Ночи были беспокойными, наполненными тревожными снами, от которых я просыпался в поту и с колотящимся сердцем. И всё же я ждал этих ночей, потому что только во сне мне удавалось ненадолго забыть, что я существую. Каждый день был как падение в пропасть, из которой не видно выхода. Но несмотря на это, я продолжал идти. Не потому, что верил в лучшее, а потому что у меня не оставалось другого выбора. Я уже давно потерял счёт времени. Но спустя время, кроме Вару, в один из дней, вместе с ним пришёл и Феликс. Я был рад его видеть, но в то же время напуган. Я сидел на кровати, глядя на свои колени, ощущая знакомую тяжесть внутри. Вару оставил нас вдвоём, и комната вдруг показалась слишком тихой, слишком тесной, как будто стены начинали давить. — Давно не виделись, да? — Феликс попытался завести разговор. — Ага... — ответил я тихо, избегая его взгляда. В воздухе повисла гнетущая тишина. Она казалась невыносимой, но у меня не было сил её нарушить. Феликс вздохнул и продолжил: — Зонтик... прости меня. Я не хотел, чтобы так случилось. Не хотел, чтобы ты проходил через всё это. И прости, что тогда сорвался на тебя... — его голос был тихим и дрожащим, а руки нервно перетирали друг друга. Я краем глаза увидел, как он сжимает пальцы в кулак и тут же разжимает, будто не знает, куда деть руки. В его словах была искренность, но от этого внутри стало только тяжелее. Слова извинения словно проникали под кожу, но не приносили облегчения. Скорее напоминали о том, насколько далеко мы оба зашли — каждый в своей боли. Я хотел что-то сказать, ответить как-то правильно, но слова застряли в горле, не желая выходить. — Я... — начал я, но тут же замолчал, сжав пальцы на простыне так, что ногти вонзились в ткань. Феликс смотрел на меня внимательно, его глаза светились чем-то очень знакомым: виной, сожалением и каким-то отчаянным желанием помочь, даже если он не знал, как. — Я не думал... что ты придёшь. — Мои слова прозвучали еле слышно, как признание, которого я так боялся. — Я боялся, что ты не захочешь меня видеть... — ответил Феликс, наклоняя голову, будто пытался заглянуть мне в лицо. Мы сидели рядом, плечом к плечу, но между нами словно зияла пропасть из обид, страхов и несказанных слов. И всё же в этом молчании было что-то терпкое и живое. Будто несмотря на всё, что произошло, мы всё ещё пытались найти дорогу друг к другу. Я собрал все оставшиеся силы, чтобы наконец произнести: — И ты меня прости. Прости, что тоже сорвался на тебя, вместо того, чтобы просто обсудить... Я поступил, как полный придурок. Горечь этих слов давалась нелегко. Словно с каждым словом я выталкивал из себя кусочки того, что так долго носил внутри. Феликс молчал пару секунд, затем покачал головой и, чуть нахмурившись, резко ответил: — Не говори так! Думаю, мы все вправе ошибаться, да? — Его голос был полон мягкости, но в нём чувствовалась некая уверенность. Я кивнул. — Наверное, да... — выдохнул я, чувствуя, как напряжение, сковывавшее меня, начало медленно отпускать. На мгновение наши взгляды встретились, и в этот момент стало ясно: несмотря на все сказанное, прощение не просто звучало в словах, а прорастало внутри нас. Оно не стирало боль, но давало крошечную надежду, что всё ещё можно исправить. Феликс вдруг медленно придвинулся ближе, и я ощутил, как его рука коснулась моей. На какой-то миг мы оба замерли — будто этот жест значил больше, чем тысячи слов. Затем он наклонился ко мне, и я, не раздумывая, крепко обнял его. Мы прижались друг к другу, как будто пытались собрать по осколкам не только нашу дружбу, но и самих себя. Его объятия были тёплыми и немного неуклюжими, но именно в этом была их честность. В тот момент я понял: и ему, и мне нужно было это. Без слов, без объяснений — просто почувствовать, что кто-то рядом, что кто-то держит тебя в этом мире, даже когда всё вокруг рушится. Я закрыл глаза и выдохнул в его плечо. В этом объятии было столько тишины и покоя, что я впервые за долгое время почувствовал себя... целым. Даже если всего на миг. Так же, позже я поговорил с Куромаку обо всём, что со мной происходило, и мне стало немного легче. Вару и Феликс были рядом и поддерживали меня, помогли набраться смелости для этого разговора. Куромаку отнёсся к моим словам с пониманием, обнял меня и спокойно сказал: — Мы найдём решение, Зонтик. Мы справимся. Его слова звучали так уверенно, что я на мгновение поверил в это. Может, мы и вправду сможем. Каждый день по-прежнему был похож на предыдущий, словно время застыло в однообразной, мучительной рутине. Но моменты, как этот, когда кто-то был рядом и искренне поддерживал меня, делали ужасные дни немного легче. Не так, чтобы жизнь внезапно стала светлой и радостной, но хотя бы чуть терпимее. Однако это были редкие передышки. Большую часть времени внутри меня кипела раздражительность, которая рвалась наружу при малейшем поводе. Я злился на всех и вся — на Вару, на Феликса, на Куромаку... На сам себя. Ссоры вспыхивали даже из-за пустяков. Неудачно сказанное слово, случайный взгляд — и вот я уже теряю самообладание, обрушивая злость на тех, кто больше всего старался мне помочь. Даже с Куромаку мы ссорились, и каждая такая стычка давала мне ещё один повод ненавидеть себя. Я чувствовал себя ужасным человеком, не заслуживающим ни их заботы, ни прощения. Но, несмотря на это, они всегда прощали меня. Всегда находили в себе силы прийти, извиниться, или просто сидеть рядом, пока я пытался снова собрать себя по кусочкам. Но моя собственная ненависть не уходила. Я мог простить их, они могли простить меня, но я не мог простить сам себя. Эти вспышки гнева и раздражения возвращали меня в бездну, из которой, казалось, я только начал подниматься. Иногда после ссор я снова возвращался к самоповреждениям. Это были самые мрачные моменты. Тонкие линии боли на коже временно давали иллюзию контроля, но этот контроль исчезал так же быстро, как и появлялся, оставляя за собой только новые шрамы и ещё больше ненависти к самому себе. Каждый такой день был адом. И, несмотря на все их усилия, несмотря на объятия Куромаку, помощь Вару и поддержку Феликса, мне порой казалось, что я тону всё глубже. Внутри меня не утихала борьба: я хотел выбраться, но с каждым разом казалось, что сил на это всё меньше. В один из тех дней, когда тяжесть мира давила на меня особенно сильно, когда сама мысль о том, что нужно встать с кровати и просто дышать, казалась невыносимой, я лежал, уставившись в потолок, ощущая, как пустота внутри поглощает меня. В голове пульсировала одна навязчивая мысль: "Больше так нельзя. Я больше не выдержу." Я чувствовал, что дошёл до какого-то предела, за которым не оставалось ничего, кроме тишины и покоя. Мысли о смерти перестали пугать — наоборот, они приносили странное ощущение облегчения. Будто бы это было единственное верное решение, единственный способ прекратить боль. "Если я уйду, всем станет легче." Эта мысль звучала так убедительно, так непреложно. Я взял лезвие, хранившееся в самом дальнем углу ящика. Оно казалось таким маленьким, но в тот момент оно символизировало для меня конец мучений. Я сидел на полу своей комнаты, колени прижаты к груди, а в руках сжимал холодный металл. В голове царил хаос: обрывки мыслей, голоса из прошлого, воспоминания о ссорах и разочарованиях. Но больше всего звучала тишина — пугающая, звенящая тишина. Я провёл лезвием по коже, и боль выстрелила резкой вспышкой, но она показалась мне... освобождающей. Ещё одна полоска, ещё одна попытка уйти, покинуть это место, этот мир, своё тело, ставшее невыносимой клеткой. Я чувствовал, как боль смешивается с отчаянием, но даже тогда, с каждым новым порезом, что-то внутри меня твердило: "Тебе будет лучше. Всё закончится." В этот момент дверь в мою комнату распахнулась. Я не услышал шагов или стука. Вару и Куромаку вбежали внутрь почти одновременно. Лезвие выпало из моих рук на пол со звоном. Они бросились ко мне, и всё дальше сливалось в размытые образы. — Нет, чёрт, только не это, — голос Вару дрожал, его руки осторожно взяли меня за запястья, чтобы остановить кровь. Куромаку, побледневший и едва сдерживающий слёзы, тут же схватил полотенце и прижал его к порезам. Я чувствовал их руки — тёплые, трясущиеся, полные отчаяния. — Ты не должен так уходить, Зонт... Не так... — говорил Вару, его голос ломался. Я не мог смотреть на них. Стыд и ненависть ко мне самому захлестнули меня новой волной. "Почему они здесь? Почему не дали мне ?" Куромаку обнял меня так крепко, что я не смог сопротивляться. — Всё хорошо. Мы здесь. Ты нужен нам. Ты нужен мне... — шептал он, и я чувствовал, как его слёзы падают мне на волосы. — Почему вы вообще пришли? — прошептал я, чувствуя, что всё ещё погружаюсь в тьму. — Потому что ты нам не безразличен. Ты — важен, Зонт. Мы не дадим тебе уйти. Эти слова будто пробивали тонкую оболочку моей пустоты. Они не решили всех проблем в тот момент, но их значение осело внутри меня. Меня прижали к земле, словно не дали упасть в бездну. Куромаку не отпускал меня ни на секунду, а Вару аккуратно обрабатывал мои раны, словно боялся навредить ещё больше. Мы не говорили долго. Куромаку продолжал обнимать меня, Вару сидел рядом, его рука лежала на моей, словно напоминание: "Ты не один." Их молчаливое присутствие значило больше, чем тысячи слов. В этот момент они стали моей последней ниточкой, связавшей меня с миром, который я так хотел покинуть. Признание того, что я действительно нуждаюсь в помощи, далось нелегко. После той ночи, когда меня удержали от последнего шага, я чувствовал себя измотанным, как будто прошёл через ураган и выжил, но внутри меня остались только руины. Каждый новый день был испытанием, а каждое утро начиналось с одного и того же вопроса: "Зачем я ещё здесь?" Я долго сопротивлялся идее обратиться к специалисту. Прошлый опыт был тяжёлым — разговоры с тем, кто вроде бы должен помочь, но в итоге я чувствовал себя только хуже, будто меня никто по-настоящему не понимал. Но в этот раз было иначе. В этот раз рядом были те, кто поддерживал меня: Вару, Куромаку, Феликс. Их тихая забота, их молчаливое присутствие и даже их терпение во время моих срывов стали якорями, которые удерживали меня на поверхности. Когда я впервые зашёл в кабинет специалиста, мне было страшно. Моё сердце колотилось так громко, что я боялся, будто его звук услышат все вокруг. Я не знал, с чего начать, как объяснить всё, что внутри меня разрушалось день за днём. Но терапевт не торопила меня. Она просто слушала. В её голосе не было осуждения, только мягкое понимание. Это было неожиданно. Первые сессии казались бессмысленными. Я чувствовал себя словно на допросе, открываясь настолько, насколько мог, но не видя в этом никакого выхода. Словно мои слова и эмоции, высвобожденные наружу, не приносили облегчения. Но в какой-то момент что-то начало меняться. Я уже не прятал лицо в ладонях от стыда, когда говорил о своих чувствах. Я начал чуть лучше понимать, что со мной происходит. И вот, через несколько недель визитов, после долгих разговоров, мне поставили диагноз. — У вас депрессия, — произнесла терапевт с мягкой серьёзностью. Эти слова словно повисли в воздухе, будто не хватало кислорода, чтобы дышать. Депрессия. Это было как приговор. Страшное слово, тяжёлое и холодное. Оно звучало как нечто неотвратимое и не поддающееся контролю. Словно всё это время я носил в себе болезнь, которая кралась за мной в тени, разъедала меня изнутри, а теперь её наконец-то назвали по имени. В ту минуту мне стало страшно, но одновременно было какое-то странное облегчение. Теперь у этого состояния было название. Теперь это не просто моя слабость или лень, не просто «ты недостаточно стараешься». Это был настоящий диагноз. Но что с ним теперь делать? Я сидел напротив терапевта, не в силах говорить. Мыслей было слишком много, они накатывали волнами. "Депрессия. Значит, это надолго? Значит, я действительно болен?" Я пытался понять, как это примирить с собой. — Это сложно принять, — сказала она, заметив моё смятение. — Но это не приговор. Мы сможем работать с этим. Ты не один в этом. После приёма я вышел на улицу, где меня ждали Вару и Куромаку. Они не задавали вопросов, просто были рядом. Вару положил руку мне на плечо, а Куромаку кивнул, будто говоря: "Мы здесь, всё будет хорошо." Знание о моём диагнозе не принесло моментального облегчения. Не было никакого внезапного просветления, как будто кто-то щёлкнул выключателем и прогнал тьму. Всё оставалось таким же тяжёлым. Но теперь у этой тяжести было имя. И хотя это не облегчило боль, это дало направление. Словно мне вручили карту к выходу из бесконечного лабиринта, но проходить его я всё ещё должен был сам, шаг за шагом, медленно и неуверенно. Каждое утро всё ещё было испытанием. Я просыпался в своей постели, ощущая груз, который прижимал меня к матрасу, не давая подняться. В голове по-прежнему звучали знакомые мысли: "Зачем вставать? Какой смысл в этом всём?" Но разница была в том, что теперь я знал — это не навсегда. Депрессия казалась чудовищем, но её больше не нужно было отрицать. Это был враг, с которым можно было научиться бороться, даже если он сидел глубоко внутри. Первые недели после диагноза были особенно трудными. Даже с пониманием того, что это часть процесса, я продолжал падать. Бывали дни, когда я лежал на кровати весь день, игнорируя звонки и сообщения. Даже поддержка друзей иногда раздражала: их усилия казались бессмысленными, ведь они не могли вытянуть меня из этой бездны. Но они всё равно были рядом. Они не уходили, даже когда я вел себя отвратительно. И в этом было что-то новое — ощущение того, что я не один. Куромаку иногда заходил в мою комнату без стука, садился рядом и говорил о повседневных вещах, словно всё было в порядке. Он не ждал, что я буду участвовать в разговоре, не давил и не требовал, но своим присутствием давал понять: "Я здесь, если тебе что-то нужно." Вару тоже был неподалёку. Он не всегда понимал, как именно помочь, и порой мы всё ещё ругались по мелочам. Но он старался. Его простое "ты как?" могло пронзить меня сильнее самых длинных речей. И даже когда я отмахивался от него, он оставался. Просто оставался рядом, и в этом была вся его сила. Феликс тоже появлялся всё чаще, даже если для этого ему приходилось пропускать свои дела. Он молча приносил еду, и порой мы просто сидели в тишине, смотря на телефон или в окно. Ему не нужно было много слов, чтобы поддержать меня. И я ценил это — знание о том, что даже без разговоров кто-то готов провести со мной время, не требуя ничего взамен. Дни сливались друг с другом, но на фоне этой серой рутинной пустоты начали проявляться едва заметные лучики света. Маленькие моменты, которые раньше казались незначительными, вдруг стали напоминать о чём-то важном. Тепло от чашки кофе в руках. Улыбка Куромаку, когда он рассказывал что-то нелепое. Тяжесть руки Вару на моём плече, словно она удерживала меня от падения в пропасть. И в один из таких дней, когда я проснулся после долгого сна, я понял, что чувствую себя чуть-чуть лучше. Совсем немного, но этого было достаточно, чтобы заметить. Не глобальные перемены, не избавление от всех проблем, а просто ощущение, что мне не хочется проваливаться в небытие так сильно, как вчера. Это был крохотный шаг, но он ощущался как победа. Я всё ещё срывался. Иногда возвращались мысли, что ничего не имеет смысла, а боль и усталость казались непреодолимыми. Но в эти моменты, когда я был особенно слаб, рядом находились те, кто мог напомнить мне: "Ты не один. Это тяжело, но мы здесь, и мы пройдём через это вместе." Теперь я знал: депрессия — это не конец. Это часть пути, который мне придётся пройти. И хотя впереди было много работы, я впервые ощутил маленький, почти незаметный лучик надежды. Надежды на то, что когда-нибудь, возможно, всё действительно станет хорошо.