୨𖥔˖Пять стадий принятия˖𖥔୧

После того, как я осознал свои чувства к Вару, моё состояние изменилось. Тревога и замешательство усилились, и каждый раз, когда я видел его в колледже, сердце сжималось, а мысли путались. Я чувствовал себя ещё более уязвимым, ведь теперь не только его насмешки и издёвки ранили меня, но и мои собственные чувства к нему. В очередной день в колледже я, как и всегда, старался избегать Вару. Я приходил на лекции раньше, сидел в углу, избегая лишних взглядов, и сразу после занятий уходил, чтобы не столкнуться с ним в коридорах. Но, несмотря на все усилия, мне не удавалось избавиться от этих мыслей. Вару стал как тень, преследующая меня повсюду. И вот... Обеденный перерыв. Кафетерий был заполнен шумом и суетой: звук глухо перекатывающихся подносов, звон столовых приборов, приглушённые разговоры студентов, перемежающиеся смехом. Но этот привычный фон казался мне нарастающим гулом, словно все звуки слились в один монотонный грохот, от которого хотелось спрятаться. Я сидел в самом углу зала, подальше от оживлённой толпы. На столе передо мной лежал учебник, но буквы на страницах плавали и размывались, как будто я смотрел сквозь толщу воды. Попытки сосредоточиться были тщетными; внутри меня всё бурлило от напряжения, от неотступных мыслей о Вару. Тарелка с едой стояла нетронутой, и только пар от чая слабо поднимался в воздухе, словно единственное живое в этом холодном и стерильном пространстве. Внезапно я почувствовал, как что-то изменилось в атмосфере. В желудке неприятно сжалось от предчувствия, словно кто-то впустил в помещение холодный сквозняк, который сразу добрался до меня. Я медленно поднял глаза и увидел, как Вару и его компания направляются прямо ко мне. Уверенность в их походке и выражение лиц не оставляли сомнений: они шли целенаправленно, словно хищники, учуявшие добычу. — О, посмотрите, кто тут у нас! — голос Вару был мягким, но в нём сквозила насмешка, от которой становилось не по себе. Они остановились прямо перед моим столом, их тени закрыли свет, погрузив меня в полумрак. Я заставил себя поднять взгляд и встретиться с его глазами. В них не было ничего, кроме холодного веселья, словно он наслаждался моей беспомощностью. В тот момент время словно замедлилось, и каждый звук в кафетерии — смех, разговоры, шорох одежды — превратился в отдалённое эхо. — Ты что, прячешься от нас, Закиян? — продолжил Вару, слегка наклонившись ко мне, так что я почувствовал его дыхание на своём лице. В его голосе было столько сарказма, что казалось, он буквально пропитывал воздух вокруг нас. Я сжал руки в кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в кожу. Внутри меня всё сжалось, но я не позволил себе отвести взгляд. Я пытался игнорировать их, делая вид, что погружён в учебник, но слова Вару пробивались сквозь мою защиту, как острые иглы. — Что, вдруг решил, что можешь просто игнорировать меня? — он усмехнулся и сделал шаг ближе, почти прижавшись к краю стола. — Или ты всё-таки хочешь, чтобы я снова обратил на тебя внимание? Моё сердце забилось быстрее. Слова Вару были словно кислота, разъедающая последние остатки моего самообладания. Я знал, что нужно ответить, но все мысли разбегались, оставляя за собой лишь страх и унижение. — Вару, — начал я, стараясь не дать голосу дрогнуть, — тебе что, делать больше нечего, кроме как приставать ко мне? Он ухмыльнулся шире, и в его глазах мелькнула тень злобы. — Я просто не могу не наслаждаться твоей реакцией, — произнёс он с холодной насмешкой, прищурив глаза. — Ты такой предсказуемый, Закиян. Стоит только чуть надавить, и ты тут же начинаешь трястись. Его слова были болезненным ударом. Я ощутил, как внутренне ломаюсь под этим натиском. На долю секунды я подумал, что могу встать и уйти, но не смог сдвинуться с места. Ощущение беспомощности было почти физическим — я словно оказался заперт в клетке, из которой нет выхода. — Может, ты уже скажешь, что ты от меня хочешь? — спросил я, чувствуя, как голос срывается на дрожащий шёпот. — Что я хочу? — он повторил мои слова, и его усмешка стала ещё шире. Он сделал шаг вперёд, практически вплотную подошёл ко мне. — Может, я просто хочу, чтобы ты осознал своё место, Закиян. Ты думаешь, что можешь спрятаться от нас? Думаешь, что можешь притворяться сильным, чтобы вот-вот не разреветься как девчонка? Не смеши. Эти слова задели меня глубже, чем я мог представить. Они словно вскрыли ту самую рану, которую я старался спрятать, и Вару наслаждался каждой моей реакцией. Я поднялся с места, чувствуя, как внутри всё переворачивается. Я был готов уйти, но в тот момент его рука резко схватила меня за запястье, так что я едва не вскрикнул от боли. Хватка была настолько сильной, что казалось, он вонзил пальцы прямо в мою плоть. — Не так быстро, — прошипел он, притягивая меня ближе, так что наши лица оказались на расстоянии нескольких сантиметров. Его глаза сверлили меня, в них сверкала ярость. — Ты ещё не всё понял. Ты мой, Закиян. Моя игрушка. Ты можешь отрицать это сколько угодно, но я вижу всё. Я знаю, что ты чувствуешь, и мне это нравится. От его слов у меня побежали мурашки по коже. В тот момент я почувствовал, как нарастает паника. Я рванул руку, стараясь освободиться, и ему это, видимо, доставило удовольствие. Его ухмылка стала шире, когда он наконец отпустил меня, но не до того, как ударить в живот. Боль была такой резкой, что я согнулся пополам, пытаясь восстановить дыхание, но смог лишь упасть на колени. — Ты просто ничтожество, Закиян, — прошипел он, и в его голосе не было ничего, кроме презрения. — Если ещё раз вздумаешь огрызаться, я лично сделаю так, чтобы ты этого пожалел. Он отступил, оставив меня на полу, обессиленного и униженного. Его друзья разразились язвительным смехом, и этот звук ещё долго звенел у меня в ушах, даже когда они ушли. Я остался лежать на холодном кафетерийном полу, не в силах сдержать слёзы и ощущение, что мир вокруг меня рушится. После того как Вару и его друзья ушли, я остался лежать на полу, чувствуя, как боль в животе постепенно перерастает в ноющее, тупое ощущение. Всё внутри сжалось в тугой узел. Казалось, что я вот-вот задохнусь, и не от физической боли, а от накрывшей меня волной отчаяния. Вокруг продолжали шуршать и гудеть люди, но они казались такими далекими, словно я был погружён в какой-то вакуум, где всё это теряло значение. Я попытался встать, но ноги дрожали так, что я едва смог удержаться на них. Всё, что мне хотелось в тот момент, — это исчезнуть, стать невидимым, раствориться в этом холодном кафетерийном воздухе, чтобы больше не чувствовать себя настолько униженным и сломленным. Мне хотелось закричать, но голос застрял в горле, превращаясь в беззвучный шёпот. Когда я наконец смог подняться, мне пришлось опереться на ближайший стол, чтобы удержать равновесие. Я огляделся, пытаясь осознать, что происходило вокруг, но всё казалось таким чуждым и нереальным. Внутренний мир, который я тщетно пытался удержать под контролем, окончательно рухнул, разбиваясь на миллионы осколков, каждый из которых оставлял после себя лишь пустоту. Я медленно вышел из кафетерия, избегая встречи взглядами с кем-либо. Казалось, что каждый шаг давался с огромным усилием. Я смог сообщить о плохом самочувствии и написать объяснительную, после чего вышел из колледжа. На улице ветер стал ещё более ледяным, пронизывая меня насквозь, но даже это не могло отвлечь меня от мысли, что случившееся только что будет преследовать меня до самого конца дня. Когда я добрался до дома, Куромаку встретил меня с его обычной улыбкой, но на этот раз я не смог её разделить. Я лишь быстро проскочил мимо него, пробормотав что-то неразборчивое, и закрылся в своей комнате. Я рухнул на кровать, стараясь унять дрожь, которая не прекращалась с того момента, как Вару отпустил меня. Почти не осознавая, что делаю, я свернулся калачиком, обхватив руками колени. Боль и страх снова нахлынули на меня с новой силой, смешиваясь с яростью и отчаянием. Но самое ужасное было то, что в глубине души, за этими стенами страха и боли, я ощущал какое-то странное, непонятное притяжение к Вару. Это было так противно, что меня буквально воротило от самого себя. Я пытался найти объяснение этим чувствам, оправдать их перед самим собой. "Это просто страх", — убеждал я себя. "Ты не можешь быть влюблён в него, ты ненавидишь его!" Но чем больше я это отрицал, тем сильнее становилось осознание того, что это была не просто ненависть. Эти мысли кружились в голове, как навязчивые, неизбежные тени, которые невозможно было прогнать. Они всё сильнее впивались в меня, разрывая изнутри, заставляя снова и снова прокручивать моменты, когда Вару был рядом, когда он унижал меня, когда я ощущал его дыхание на своей коже. Это было невыносимо. Я знал, что должен был что-то с этим делать, что-то изменить. Но каждый раз, когда я представлял себе Вару, его жёсткий взгляд, его усмешку, меня охватывал ужас. Он стал для меня не просто хулиганом — он был тем, кого я боялся, кого ненавидел и к кому одновременно испытывал чувства, которые не мог объяснить и от которых мне становилось плохо. Эта смесь страха, стыда и какой-то странной, неосознанной привязанности превратилась в пытку, от которой не было спасения. И каждый новый день, когда я встречался с ним взглядом, это чувство только усиливалось, разрушая меня изнутри и превращая в тень того, кем я был раньше. Когда дверь в комнату приоткрылась, я замер, стараясь быстро стереть с лица остатки отчаяния. Куромаку вошел тихо, но его обеспокоенный взгляд сразу выдал, что он чувствовал что-то неладное. Я знал его достаточно хорошо, чтобы понять: он не остановится, пока не узнает, что произошло. От этого стало ещё более неуютно — я не хотел делиться тем, что случилось, но и врать ему я не мог. — Зонтик, — его голос был мягким, почти успокаивающим, но в нём чувствовалась тревога. — Ты в порядке? Я с трудом поднял взгляд на него, стараясь сохранить видимость спокойствия, но даже мне было понятно, что это не получилось. В его глазах читалась тревога, он уже знал, что-то не так. — Всё нормально, просто устал, — ответил я, пытаясь звучать убедительно. Но Куромаку лишь нахмурился, присаживаясь на край кровати рядом со мной. — Не выглядишь ты нормально, — сказал он, осторожно кладя руку на моё плечо. Его прикосновение было таким тёплым и заботливым, что на мгновение я захотел рассказать ему всё, просто выговориться и получить утешение. Но что-то внутри меня всё ещё сопротивлялось, боясь признаться даже себе самому. — Это… просто был сложный день, — выдохнул я, опустив голову. — Ничего особенного. Куромаку молчал несколько секунд, изучая меня, как будто пытаясь разгадать мои мысли. — Сложный день, говоришь? — он чуть прищурился, словно пытался поймать меня на лжи. — Что-то произошло в колледже? Или… кто-то снова тебя обидел? Эти слова пробили мою защиту. Я почувствовал, как внутри всё сжалось от боли и злости. Куромаку всегда знал, когда что-то было не так, но в этот раз его догадки были слишком близки к правде, и мне стало невыносимо стыдно. Я отвернулся, не желая, чтобы он видел, как меня снова накрывает волна эмоций. — Я справлюсь, Куромаку, — наконец произнес я, голосом, который больше дрожал от сдерживаемых слёз, чем я хотел бы. — Просто… нужно немного времени. Он вздохнул, понимая, что не сможет выдавить из меня больше, чем я был готов сказать. Но он также знал, что я действительно нуждаюсь в поддержке, даже если не готов был в этом признаться. — Я не буду тебя заставлять, — сказал он мягко, но в его голосе слышалась решимость. — Но ты должен знать, что я всегда рядом. Если тебе нужно поговорить, если ты захочешь рассказать… я выслушаю. Я кивнул, не осмеливаясь посмотреть на него. Слова Куромаку пробивали стены, которые я построил вокруг своих чувств. Внутри меня всё ещё бушевала буря эмоций, и я не знал, как с ними справиться, но его присутствие рядом давало хоть какое-то чувство безопасности. Куромаку задержался на мгновение, а затем мягко сжал моё плечо перед тем, как встать и тихо выйти из комнаты. Когда дверь за ним закрылась, я остался наедине со своими мыслями, чувствуя, как тяжесть этого дня окончательно навалилась на меня. В груди всё ещё жгло от боли и унижения, но теперь, в этой тишине, я понимал, что кто-то есть рядом, кто готов помочь мне справиться с этим кошмаром, даже если я ещё не был готов принять его помощь. Темнота за окном сгущалась, а в комнате стало совсем тихо, будто даже воздух сгустился, давя на меня со всех сторон. Тепло лампы, которое обычно дарило спокойствие, теперь казалось удушливым, как будто свет выжигал все мои мысли, оставляя только пустоту и отчаяние. Я провёл рукой по лицу, чувствуя, как пальцы дрожат. Хотелось спрятаться под одеяло и никогда не выходить наружу, но я знал, что это не поможет. Мои чувства к Вару становились всё более мучительными, и я не мог найти способа справиться с ними. Отрицание, которое раньше помогало держать эмоции под контролем, теперь разваливалось на части. Как будто всё, что я так старательно прятал, вырвалось наружу. Я вспомнил тот момент в туалете, как Вару прижал меня к стене, как его злость и насмешки пронзали меня словно острые ножи. Вспомнил его жестокие слова, его яростный взгляд, который заставил меня почувствовать себя ничтожеством. И тут же нахлынула другая мысль — мысль, которую я не мог до конца принять. Я действительно влюбился в него. Это не просто страх или ненависть, это было нечто большее, и я не мог это игнорировать. Моё сердце снова сжалось от боли, и я крепче обхватил себя руками, пытаясь унять дрожь. Как я мог позволить себе такое чувство? Почему я испытываю это к тому, кто каждый день унижает меня и причиняет боль? Это было несправедливо и неправильно, и я не знал, как с этим справиться. Но чем больше я пытался заглушить эти мысли, тем сильнее они становились. Я вспомнил, как Вару смотрел на меня, когда никто не видел. Иногда мне казалось, что в его глазах мелькал другой свет, что-то кроме ненависти. Но каждый раз, когда я пытался разобраться в этом, он снова превращался в жестокого хулигана, и я снова чувствовал себя сломленным. Я не знал, как жить дальше с этим чувством. Как мне справиться с тем, что я влюблён в того, кто обращает мою жизнь в ад? Каждый день в колледже стал для меня пыткой, каждое его появление вызывало у меня страх и одновременно болезненное волнение. Как я мог отрицать свою влюблённость, если каждый раз при виде Вару моё сердце начинало биться быстрее? Но я всё равно продолжал бороться с этим чувством, пытался убедить себя, что это просто временное помешательство, что я смогу это преодолеть. Я не мог позволить себе влюбиться в Вару. Это было бы самым ужасным, что могло случиться, и я не собирался давать этой влюблённости шанс разрушить мою жизнь ещё больше. Я остался сидеть на кровати, окружённый своими мыслями и страхами. Чувство беспомощности нарастало, но я знал одно — я должен был найти способ справиться с этим. Я не мог позволить Вару разрушить меня. Прошли недели, но ничего не менялось. Каждое утро начиналось одинаково: холодный воздух пробирался через окна, заставляя меня дрожать ещё до того, как я вставал с кровати. Осенний свет, тусклый и безжизненный, едва проникал в мою комнату, окрашивая её в серые, мрачные тона. Казалось, что этот свет словно отражает то, что происходит у меня внутри — тусклость, бесцветность, ощущение, что я медленно погружаюсь в бездну, из которой нет выхода. Просыпаясь, я ощущал тяжесть на груди, словно кто-то положил на меня огромный груз, который с каждым днём становился всё тяжелее. Я почти не спал. Ночи были длинными, тёмными, наполненными хаотичными мыслями и воспоминаниями о Вару. Эти мысли, подобно яду, проникали в моё сознание, отравляя каждое мгновение. Я не мог избавиться от его образа, от его насмешливых глаз, от его язвительных слов, которые словно эхом раздавались в моей голове. Каждый раз, когда я видел его в колледже, мои руки начинали дрожать, а сердце билось так, будто собиралось вырваться из груди. Я пытался избежать встреч, прятался в туалетах, в укромных уголках, лишь бы не попасться ему на глаза. Но, казалось, он всегда знал, где я. Вару преследовал меня, как тень, не давая мне ни малейшего шанса на покой. Его присутствие было вездесущим, и от этого я чувствовал себя ещё более беспомощным. Мои дни стали рутиной, каждый день был похож на предыдущий. Я вставал, одевался на автомате, брёл в колледж, старался не привлекать к себе внимания, а затем возвращался домой, ощущая, как внутри меня что-то ломается всё сильнее. Единственное место, где я чувствовал себя хоть немного в безопасности, была кухня. Куромаку всегда ждал меня там, с улыбкой, с тёплым чаем или ужином, и его забота была как глоток свежего воздуха в этом душном, наполненном страхом мире. Но даже эта маленькая отдушина не могла уберечь меня от того, что происходило у меня внутри. Я чувствовал, как постепенно теряю контроль над собой. Обычные бытовые дела, такие как приготовление еды или уборка, стали казаться мне непосильными. Я начал забывать мелочи, терять вещи, не мог сосредоточиться ни на чём. Учёба стала мучением, каждое задание — непреодолимой преградой. Я сидел перед учебниками, но страницы плыли перед глазами, а слова не складывались в осмысленные предложения. Я чувствовал, как мои мысли вязнут, словно погружаюсь в трясину. Куромаку замечал это. Он становился всё более тревожным, всё чаще пытался поговорить со мной, понять, что происходит. Но я не мог ему ничего сказать. Слова застревали в горле, а попытки объяснить своё состояние вызывали у меня лишь раздражение. Однажды, когда я снова сидел на кухне, бездумно глядя на чайную ложку в своей руке, Куромаку сел напротив и пристально посмотрел на меня. — Зонтик, — начал он тихо, его голос был полон заботы, но в нём также звучала и боль. — Я вижу, что тебе очень тяжело. Почему ты не хочешь поговорить со мной? Я опустил взгляд, избегая его глаз. Всё, что я чувствовал в этот момент, — это желание сбежать, спрятаться, исчезнуть. — Всё нормально, Куромаку, — выдавил я из себя, но голос прозвучал глухо, безжизненно. — Нет, не нормально, — настаивал он. — Ты не тот, кто был раньше. Что-то случилось, и я хочу помочь тебе. Эти слова, его настойчивость, его желание помочь — всё это вызвало во мне волну ярости. Я не хотел этого, не хотел, чтобы он лез в мои дела, потому что знал, что не могу ничего изменить. Я резко встал, опрокинув стул. — Оставь меня в покое! — выкрикнул я, и голос мой сорвался на крик. — Ты не понимаешь, что ничего не можешь сделать! Ничего! Куромаку смотрел на меня с удивлением и болью, но не двигался. В его глазах я видел беспомощность, и это только злило меня сильнее. Я чувствовал, как слёзы подступают к глазам, но я не хотел показывать ему свою слабость. Схватив чайную чашку, я с яростью швырнул её в стену. Чашка разбилась на мелкие осколки, и этот звук заставил нас обоих замереть. Куромаку встал и осторожно подошёл ко мне, стараясь не делать резких движений, как будто я мог взорваться в любую секунду. Он положил руку мне на плечо, но я оттолкнул её, чувствуя, как всё внутри меня трещит по швам. — Я не могу! — выдохнул я, и слёзы начали катиться по моим щекам. — Я просто не могу... Куромаку молчал, его глаза наполнились слезами, но он не подавал виду, а просто продолжал стоять рядом, не отступая. Он понимал, что со мной происходит что-то ужасное, но не знал, как мне помочь. Я видел это в его глазах, и это только усиливало мою ненависть к себе. Я ненавидел себя за то, что был таким слабым, за то, что позволил Вару сломать меня, за то, что не мог справиться с этим. Эти срывы стали случаться всё чаще. Каждый раз, когда Куромаку пытался поговорить со мной, я либо замыкался в себе, либо взрывался от ярости. Я чувствовал, как между нами возникает невидимая стена, которая с каждым днём становилась всё выше. Я знал, что отталкиваю его, знал, что причиняю ему боль, но не мог остановиться. Ночи стали невыносимыми. Я не спал, просто лежал в темноте, прислушиваясь к тиканью часов и собственному дыханию. Мысли о Вару не давали мне покоя. Его образ преследовал меня, его насмешки, его презрение. Я чувствовал, как эти мысли постепенно съедают меня изнутри. Когда боль внутри становилась невыносимой, мир вокруг меня словно замедлялся. Шум колледжа, звуки за окном, даже мои собственные мысли — всё это начинало глохнуть, оставляя меня наедине с нарастающим чувством пустоты. Это было похоже на бесконечное падение в чёрную пропасть, где я больше не мог ничего контролировать. Я помню тот вечер, когда впервые решил, что мне нужно что-то, чтобы заглушить эту боль, что-то, что смогло бы отвлечь меня от того, что творилось у меня в голове. Комната была погружена в полумрак, свет от настольной лампы тускло освещал стол, отбрасывая длинные тени по стенам. Тишина давила на меня, и казалось, что стены комнаты постепенно сдвигаются, сжимая меня в своих холодных объятиях. Внутри меня разгоралось беспокойство, переходящее в паническое ощущение, что я вот-вот задохнусь. Я сидел на кровати, обхватив голову руками, пытаясь отогнать мысли о Вару, но они, как ядовитые змеи, продолжали извиваться в моём сознании, оставляя за собой следы яда. Я вспоминал его насмешки, его презрительные взгляды. Каждое слово, сказанное им, било по мне, как хлыст, оставляя невидимые, но очень болезненные раны. Я чувствовал, как меня охватывает отчаяние, и это отчаяние становилось всё сильнее, превращаясь в невыносимую агонию. Я попытался успокоить себя, заставить себя думать о чём-то другом, но ничего не помогало. В какой-то момент мне показалось, что я задыхаюсь. Сердце билось так сильно, что я боялся, что оно вырвется из груди. Воздух казался тяжёлым, густым, словно я пытался дышать через плотный туман. Мои руки тряслись, и я не мог их остановить. Я встал, чувствуя, как ноги дрожат от слабости, и пошёл к шкафчику, где хранил старые бритвенные лезвия, давно оставшиеся после замены. Открыв дверцу, я почувствовал, как холодная сталь резонирует с моим внутренним состоянием. В этот момент я уже не думал о последствиях. Я просто хотел остановить боль, хоть на мгновение. Я взял лезвие, и его холодный, гладкий металл отозвался резким мурашками на коже. Сердце бешено колотилось, а в ушах гудело, как будто внутри моего черепа бил колокол. Руки дрожали, когда я поднёс лезвие к запястью. Остановиться? Я не мог. Казалось, что именно это действие — последнее, что ещё оставалось в моей власти. Лезвие слегка скользнуло по коже, и в этот момент всё внутри меня замерло. Боль была резкой, но она мгновенно отрезала все мои мысли, все ощущения, кроме одного — острого, жгучего укола. Тонкая красная линия проявилась на коже, и я чувствовал, как горячая кровь начинает медленно стекать вниз. В этот момент весь мир для меня сжался до этой единственной линии, до капли крови, текущей по моей руке. В какой-то извращённой части сознания я нашёл в этом утешение. Боль была реальной, ощутимой, и она заставляла забыть обо всём остальном. Но вместе с тем, она принесла с собой волны ненависти к себе. Ненависти за слабость, за то, что я позволил себе дойти до этого, за то, что я был настолько ничтожен, что не мог справиться даже с этим. Сначала это казалось облегчением, но затем пришло осознание того, что я сделал. Глубокий страх затопил меня. Я смотрел на кровь, на эту тонкую линию, и внезапно осознал, что это не решение. Это не спасение, это — ещё одна ловушка. В этот момент стены комнаты начали сдвигаться ещё ближе, и я почувствовал, как дыхание снова начинает сбиваться. Паника ударила меня с новой силой. Я бросил лезвие на пол и поспешил в ванную, чувствуя, как мир вокруг начинает кружиться, как будто я вот-вот потеряю сознание. В ванной я открыл кран, наблюдая, как вода смешивается с кровью и исчезает в водовороте. Руки мои всё ещё тряслись, а дыхание было сбивчивым, неравномерным. В зеркале я увидел своё отражение — бледное лицо, расширенные от ужаса глаза. Я смотрел на себя и не мог поверить в то, что только что сделал. Я впервые понял, насколько я потерян, насколько глубоко я погружён в этот кошмар. Когда паническая атака начала отступать, меня накрыла волна стыда и отвращения к себе. Я стоял там, в холодной ванной комнате, с мокрыми руками и пустым взглядом, и чувствовал, как внутри меня что-то окончательно ломается. Я понимал, что больше не контролирую свою жизнь, что теряю себя с каждым днём всё больше. Вернувшись в свою комнату, я сел на кровать, чувствуя, как силы оставляют меня. Я снова обхватил голову руками, и в этот раз слёзы покатились сами собой. Я плакал, не в силах остановиться, и этот плач был моим единственным выходом, единственным способом выпустить хотя бы часть той боли, которая рвала меня изнутри. Эта ночь стала переломной. Я знал, что спустился на самую тёмную ступеньку, и что с каждым днём мне будет всё труднее подниматься обратно. Куромаку ничего не знал, и я хотел, чтобы он никогда не узнал. Но в глубине души я понимал, что долго так продолжаться не может, что скоро я потеряю даже этот последний контроль над собой. После этой ситуации прошло уже достаточно времени. Началась зима, пошёл первый снег. Я сидел на своём месте в аудитории, спрятав руки под столом, как будто пытаясь скрыть нечто ужасное, что я уже не мог контролировать. Раны на запястьях под одеждой ныли, напоминая о себе с каждым движением, но я пытался не обращать на это внимания, стараясь сосредоточиться на лекции. Но мысли постоянно возвращались к тому, что я делал с собой. Я знал, что это неправильно, знал, что ненавижу себя за это, но ничто больше не приносило хотя бы такого мимолётного облегчения. Когда кто-то из компании Вару проходил мимо, он внезапно остановился рядом со мной. Его глаза задержались на моих руках, и я заметил, как его взгляд остекленел, а потом на его лице появилось мерзкое, торжествующее выражение. Сердце забилось быстрее, и меня пронзил ужас. — Эй, народ! — неожиданно громко начал он, привлекая внимание всей аудитории. — Смотрите-ка, наш "любимчик" тут себе ручки режет! Я почувствовал, как кровь застыла в жилах. Вся группа разом повернулась ко мне, глаза всех этих людей вонзались в меня, словно ножи. Взгляд однокурсника был полон злорадства, и в его голосе не было ни капли сострадания. Напротив, он наслаждался своим "открытием", раскрыв это как какой-то постыдный секрет. — Ооо, так ты у нас суицидник? — с ещё большим энтузиазмом продолжил он, и его слова прозвучали как молнии в тихом зале. — Слушай, если тебе так плохо, чего бы тебе не пойти и не сдохнуть уже? Хватит тут ныть и мешать нам своим присутствием. Может, если бы ты исчез, все бы вздохнули с облегчением! Смех раздался по всей аудитории, и каждый его звук болью отдавался в моих ушах. Я ощущал, как лицо начинает гореть от стыда, как к горлу подкатывает ком, мешающий дышать. Эти слова, сказанные так легко и пренебрежительно, резали глубже, чем любое лезвие, что я когда-либо держал в руках. Вокруг меня смеялись, и этот смех эхом отдавался в голове, сжимая меня в своей ловушке. Я мог только молча сидеть, ощущая, как мир вокруг меня рушится. Внутри всё сжималось, ломалось. Каждое слово, каждое насмешливое замечание проникало прямо в сердце, оставляя за собой опустошение. Я не мог понять, как люди могут быть настолько жестокими, и почему именно я оказался на прицеле их ненависти. Я чувствовал, как реальность становится туманной, как всё вокруг начинает расплываться. Глаза защипало, но я сдерживал слёзы, понимая, что если позволю себе заплакать сейчас, это станет для них только новым поводом для насмешек. В этот момент в аудиторию зашёл Вару. Он, как обычно, опоздал, и его появление отвлекло всех, хотя бы на мгновение. Я почувствовал облегчение, но оно тут же сменилось новым всплеском тревоги. Его друг, который только что поливал меня грязью, с ухмылкой повернулся к нему: — Эй, Вару, представляешь, этот идиот режет себе руки. Он же ненормальный! Что думаешь, может, ему стоит наконец-то... Но Вару не дал ему закончить. Вару резко остановился и посмотрел на своего приятеля с выражением, которое я не ожидал увидеть. — Ты идиот? — его голос был тихим, но в нём слышалось что-то ледяное, что сразу заставило всех замолчать. — Закрой свой рот и не позорься. Я не успел понять, что происходит, как мои ноги сами понесли меня прочь. Я сорвался с места и выбежал из аудитории, не слыша, что Вару сказал дальше. Воздух снаружи был холодным и резким, но он не приносил облегчения. Я бежал, не разбирая дороги, пытаясь убежать от всего, что только что произошло, но внутри всё кипело. Эти слова, эти взгляды... Я знал, что теперь вся группа, а может, и весь колледж, знает мой позор. Меня будет преследовать их смех, их презрение. Я бежал, пытаясь убежать от себя самого, но понимал, что это невозможно. С каждой секундой я чувствовал, как мир вокруг становится всё более враждебным, как стены колледжа превращаются в тюремные, холодные, безжалостные. Я оказался в ловушке, из которой, казалось, нет выхода. И самое страшное, что теперь даже Вару, который был для меня воплощением опасности, не представлялся таким ужасным, как все остальные. Но понимание этого только добавляло мне боли и страха. После того как я выбежал из кабинета, у меня не было сил продолжать оставаться в этом месте. Я стремглав побежал из колледжа, не дождавшись конца урока, и двигался в сторону дома. Мои шаги были быстрыми и неуверенными, как будто я пытался убежать не только от физических расстояний, но и от внутреннего хаоса. Холодный ветер теребил мою куртку, проникая под неё и вызывая дрожь. Я не обращал внимания на окружающий мир, не замечая, как тени и здания мимо проносятся. Только один мыслительный процесс заполнял моё сознание: страх и стыд. Когда я, наконец, добрался до дома, я был на грани истерики. Дверь казалась таким безопасным укрытием, что я едва мог дождаться, пока войду. Я запер её на ключ и оперелся на неё, чувствуя, как давление в груди нарастает. Моё дыхание было прерывистым, а мысли переплетались в хаотичный клубок, смешивая страх, стыд и ненависть к себе. Я пробежал в свою комнату и рухнул на кровать, не обращая внимания на то, что там уже было несколько вещей, разбросанных в беспорядке. Всё вокруг казалось серым и туманным. Думать о том, что произошло, было невозможно. Я просто лежал, зарывшись лицом в подушку, и пытался утихомирить бурю в голове. Когда я услышал, как кто-то постучал в дверь, я замер. В душе была волнение от мысли, что кто-то мог бы войти. Это был один из тех моментов, когда мне нужно было одиночество, но мне казалось, что от этого одиночества не будет никакого спасения. — Зонтик? — послышался голос Куромаку, — Ты дома? Его голос был знакомым и успокаивающим, но в тот момент он только усугубил моё состояние. Я не знал, как отвечать, как скрыть свою боль, и самое главное — как объяснить ему, что я пережил. Я оставался неподвижным, надеясь, что он уйдёт, но, к сожалению, этого не произошло. Дверь тихо скрипнула, и Куромаку вошёл в комнату, его выражение лица менялось от тревоги к настороженности, когда он увидел моё состояние. — Что случилось? — спросил он, подходя ближе. Его голос был полон беспокойства. — Почему ты так выглядишь? Ты же был в колледже, что произошло? Я не знал, что ответить. Мои слова застряли в горле, и вместо этого я просто продолжал лежать, молчаливо плача в подушку. Каждый звук и движение становились раздражающими и болезненными, когда я пытался скрыть свою внутреннюю борьбу. Куромаку сел рядом и нежно положил руку мне на спину. Его прикосновение было теплым и успокаивающим, но я всё равно чувствовал себя подавленным. — Ты можешь мне всё рассказать, — сказал он мягко. — Я здесь, чтобы помочь. Тебе не нужно проходить через это одному. Только его слова дали мне немного облегчения, но боль и страх всё ещё подавляли меня. Я не знал, как справиться с тем, что произошло, и как объяснить это самому себе, не говоря уже о том, чтобы рассказать кому-то другому. Куромаку оставался рядом, и его присутствие, несмотря на мою изоляцию, было важным напоминанием о том, что я не один. Когда Куромаку с беспокойством сидел рядом, я понимал, что он хочет помочь, но не знал, как объяснить ему, что на самом деле происходит. Мои слова заплетались в комки, и я всё ещё ощущал комок в горле, который не позволял мне выразить то, что на самом деле мучило меня. — Я… я не могу рассказать, — сказал я, всхлипывая. — Мне сложно объяснить. Просто… буллинг от однокурсников стал намного хуже. Куромаку только глубже нахмурился, чувствуя, как моё состояние ухудшается. Он обнял меня, чтобы успокоить, и спросил: — Что именно они делают? Как это стало хуже? Я вздохнул, стараясь собраться с мыслями, но продолжал молчать, борясь с волнением и страхом. Всё, что я мог сказать, было: — Они желали мне смерти сегодня, они вечно насмехаются, и… и это стало невыносимо. Я не могу больше справляться с этим. Я хотел бы… я хотел бы провести оставшееся время семестра на домашнем обучении. Куромаку внимательно выслушал мои слова и кивнул. Его лицо выражало глубокую тревогу, и он постарался предложить поддержку: — Понимаю. Я постараюсь помочь тебе с этим. Я поговорю с твоими преподавателями и организую домашнее обучение, чтобы тебе было легче. Не нужно чувствовать себя виноватым за то, что происходит. Ты должен заботиться о своём здоровье. Я кивнул, чувствуя немного облегчение от того, что не пришлось углубляться в детали. Тепло и поддержка Куромаку, его готовность помочь были мне необходимы. Несмотря на то, что я не мог открыто выразить, что именно случилось, я знал, что он рядом, и это давало мне некоторое чувство безопасности. Дни после этого стали наполнены тишиной и изоляцией. Я не выходил из дома и избегал общения, сосредоточив все силы на учебе и попытках справиться с внутренним беспокойством. Куромаку был моей опорой, и его поддержка позволяла мне чувствовать себя хоть немного стабильнее, несмотря на постоянное давление и страх, которые не покидали меня. Каждый день казался одинаковым: серый и мрачный, с постоянным чувством тревоги, которое никогда полностью не отпускало. Я продолжал борьбу внутри себя, пытаясь найти способ справиться с ситуацией, не впадая в отчаяние, и надеялся, что со временем смогу восстановиться. В один из холодных декабрьских дней, когда небеса за окном были затянуты тучами и ветер пронизывал до костей, в дверь послышался настойчивый стук. Куромаку ушёл на работу всего час назад, и я подумал, что он, возможно, забыл что-то дома. Когда я открыл дверь, то увидел перед собой неожиданное зрелище. Феликс, мой друг, стоял на пороге, весь запыхавшийся и мокрый. Капли воды стекают с его одежды, а по нему можна было понять, что к моему дому он не шёл, а бежал. В руках у него были два пакета из магазина. Он выглядел обеспокоенным, но с решимостью, как будто что-то серьёзное привело его сюда. — Зонтик! — воскликнул Феликс, немного отдышавшись. — Я… я решил навестить тебя. Куромаку сказал мне, что ты не в лучшем состоянии, и я пришёл, чтобы помочь. Я был ошарашен. Мы не виделись некоторое время, и хотя я был рад видеть его, меня охватило чувство стеснения. Феликс заметил это и, сразу оценив моё состояние, добавил: — Мне не сказали всех деталей, но я видел, что тебе трудно. Принёс кое-что, чтобы тебе было легче. Он поставил пакеты на пол и начал вынимать из них содержимое: тёплый плед, несколько книг, пачки с чаем и сладости. Это всё выглядело так, будто он постарался собрать всё необходимое, чтобы создать уют и облегчение. — Давай, заходи, — предложил я, отступая в сторону, чтобы дать ему пройти. — Спасибо, что пришёл. Я не ожидал… Феликс вошёл в дом, огляделся, заметив, что обстановка здесь стала ещё более мрачной, чем он ожидал. Он скользнул взглядом по моему лицу, заметил усталость и тревогу, и, кажется, понял, что его помощь действительно актуальна. — Давай, сядем и поговорим, — предложил он, осторожно укладывая плед на стул. — Я привёз кое-что вкусное, чтобы ты мог немного расслабиться. Мы сели за стол, и я почувствовал, как постепенно возвращается хоть небольшое чувство нормальности. Феликс налил чай и начал расспрашивать о том, как я себя чувствую, стараясь не навязываться, но и не оставлять темы без внимания. — Ты можешь рассказать, что случилось, если захочешь, — сказал он мягко. — Но, если не хочешь, то всё в порядке! Я просто хочу, чтобы тебе было легче. Я почувствовал, как внутри меня начинает пробиваться теплая волна благодарности. Видеть старого друга и его искреннюю заботу было очень важно. Мы провели некоторое время, общаясь и попивая чай, и я наконец смог почувствовать, что всё не так уж и плохо, что есть люди, которые готовы поддержать, несмотря на все сложности. Феликс, своим присутствием и добротой, напоминал мне о том, что не всё потеряно, что даже в самые мрачные времена есть надежда и поддержка. И хотя проблемы ещё оставались, я начал видеть маленький свет в конце тоннеля. После того как Феликс ушёл домой, я снова оказался один в своей комнате. Я лежал в постели, укрытый тёплым пледом, и холодный воздух снаружи казался ещё более невыносимым. Мои мысли снова вернулись к тому злополучному дню в аудитории. Я пытался разобраться, что произошло, и почему Вару не присоединился к насмешкам. После того, как я пришёл домой и закрыл дверь, мои мысли вновь вернулись к тому дню, когда Вару прервал насмешки своего друга. Я лежал в постели, всматриваясь в потолок и вспоминая каждую деталь того события. Я продолжал думать: Почему Вару так отреагировал? Почему он остановил насмешки, которые его другу казались юморительными? Я не мог отделаться от чувства, что что-то было не так. Это было так неожиданно и странно, что я не знал, как это интерпретировать. Мои мысли скользнули к другим моментам — к тому, как Вару иногда выглядел нерешительным, когда речь шла о его дружеской компании. Или может быть, его реакция была просто попыткой прикрыть собственные эмоции, которые я не мог понять? Я усердно размышлял над тем, что именно означает его вмешательство. Возможно, он действительно не хотел, чтобы всё выглядело так ужасно, или же это была просто случайность, из-за которой он испугался, что его собственная репутация пострадает. А может, и то, и другое. Вот уже семестр подходил к концу. В тот холодный день, когда я вышел в город за новыми книгами, я решил пройти через парк, чтобы немного развеяться. В воздухе чувствовался мороз, и деревья стояли обнажёнными, словно замерев в ожидании снега. Когда я дошёл до замёрзшего озера, что-то привлекло моё внимание. На льду был силуэт, кажущийся мне странно знакомым. Этот кто-то медленно шагал по ледяной поверхности, как будто проверяя её на прочность. Я прищурился, пытаясь рассмотреть фигуру вдалеке, и вдруг понял — это был Вару. Моё сердце замерло на мгновение. Что он тут делает, и почему один? Этот вопрос застрял в моей голове, но ответа на него я не находил. Я не знал, почему, но мои ноги сами понесли меня к ближайшей лавочке, откуда я мог наблюдать за ним. Я присел, стараясь не привлекать к себе внимания, и продолжил смотреть, как он осторожно двигается по льду. Беспокойство закралось в мои мысли: Что, если лёд провалится? Несмотря на то, кем он был и что делал, я не мог желать ему такой участи. От меня не укрылось, как его небрежные зелёные кудряшки развевались на ветру, создавая причудливый контраст с холодным, зимним пейзажем. Вару был в своей привычной чёрной куртке, застёгнутой только наполовину, будто даже мороз не был ему помехой. Его зелёные очки, которые он носил постоянно, придавали его образу ту самую дерзость, с которой я его всегда ассоциировал. Но сегодня в его позе и движениях было что-то другое, что-то неуловимое. Я заметил, что он будто погружён в свои мысли, его взгляд рассеянно скользил по поверхности замёрзшего озера, как если бы он искал что-то там, на другой стороне, или, может быть, внутри себя. Это было странное зрелище: Вару, обычно такой уверенный и резкий, вдруг оказался таким задумчивым и тихим. Я продолжал наблюдать за ним, чувствуя, как в груди поднимается волна эмоций, которые я не мог игнорировать. Его образ вдруг стал для меня чем-то большим, чем просто видимая оболочка. Зеленоволосый, всегда вызывающий, сейчас он казался мне до странности уязвимым, как если бы этот лёд под ним был не просто физической поверхностью, но чем-то более глубоким, неустойчивым, как и его внутренний мир. Я не мог отвести взгляд, чувствуя, как что-то тянет меня к нему, как магнетическое поле, против которого я был бессилен. Каждая черта его лица, каждое движение руки, казалось, приобретали для меня новое значение. Откуда во мне эти чувства? Я пытался их понять, но ответы ускользали от меня, оставляя лишь ощущение какой-то неизбежности. Через какое-то время наблюдения, я встал со скамейки и уже собирался уходить, как тут, я услышал крик, громкий и резкий, как удар. Мгновенная паника охватила меня, и я резко обернулся на звук. Вару исчез, и только небольшая полынья на замёрзшем озере говорила о том, что случилось. Он провалился под лёд. В груди холодной волной разлился ужас. Первым моим порывом было позвать на помощь, но, оглянувшись вокруг, я понял, что парк пуст. Никого не было поблизости, ни единой души. Оставалось лишь одно: самому попытаться спасти его. Внутри меня словно взорвалась смесь адреналина и страха, который обычно парализовал меня. Но не в этот раз. В тот момент я не думал, я просто побежал к озеру, как будто всё моё существо вело меня туда. Я стремительно приблизился к месту, где Вару ушёл под воду, стараясь двигаться как можно быстрее, но осторожно. Если я тоже провалюсь, нас обоих некому будет спасти. Мои шаги были быстрыми, но контролируемыми — так я распределял вес, чтобы лёд не треснул подо мной. Подойдя к краю полыньи, я увидел Вару, пытающегося выбраться. Он цеплялся за край льда, но руки соскальзывали, а вода затягивала его всё глубже. Лёд вокруг него был обломан и выглядел хрупким, каждый миг мог оказаться для него последним. — Держись! — выкрикнул я, опускаясь на колени и ползком продвигаясь ближе. Важно было не стоять на ногах, чтобы не проломить лёд. Я медленно подполз к краю и протянул руку Вару. — Хватайся за мою руку! — крикнул я, пытаясь удерживать спокойствие в голосе. Он потянулся ко мне, и наши руки встретились. Его пальцы были ледяными, и я почувствовал, как его сила угасает. Лёд вокруг нас угрожающе трещал, но я сосредоточился только на том, чтобы вытянуть его. — Тянись! — крикнул я, вцепившись в его руку с отчаянной силой. Я упёрся ногами в лёд, стараясь создать устойчивую опору. Вару изо всех сил пытался помочь, используя последние остатки сил, чтобы подтянуть себя к краю. Я откинулся назад, используя весь свой вес, чтобы вытянуть его. Сначала его плечи, затем грудь показались над водой, и с последним усилием я вытянул его на лёд. Но это был только первый шаг. Теперь нужно было как можно быстрее уйти с тонкого льда, чтобы избежать новой беды. Я медленно, всё ещё ползком, начал отступать назад, увлекая за собой Вару. Он был в состоянии шока, его дыхание было прерывистым, а губы посинели, но он всё ещё держался, цепляясь за меня. Когда мы добрались до более безопасного участка, я осторожно помог ему встать, придерживая его за плечи. — Ты в порядке? — спросил я, глядя ему в глаза, которые были полны страха и изнеможения. Он ничего не ответил, лишь кивнул, тяжело дыша. В этот момент я понял, что сделал, и внезапно весь мой страх, адреналин и беспокойство обрушились на меня одновременно. Моё сердце колотилось, дыхание было прерывистым, но внутри меня разлилось странное чувство облегчения. Я только что спас его жизнь. Вару ещё не успел толком прийти в себя, как я внезапно выкрикнул, не удержавшись: — О чём ты думал, когда шёл туда?! — мой голос прозвучал громче, чем я планировал, пропитанный смесью страха и ярости. Это был первый раз, когда я позволил себе так сорваться. Но тут же, как только слова слетели с губ, я почувствовал острое чувство вины. Вару лишь поднял на меня глаза, всё ещё тяжело дыша. Его лицо было бледным, а губы дрожали. Казалось, он всё ещё переваривал то, что произошло, и мои слова будто только усугубили его состояние. — Прости... — пробормотал я, опуская взгляд. — Прости, я не хотел... Тишина между нами стала давящей. Я стоял перед ним, растерянный, чувствуя, как адреналин понемногу отступает, оставляя за собой лишь пустоту и усталость. Вару, всё ещё тяжело дыша, посмотрел на меня долгим взглядом, будто пытаясь разобраться в том, что произошло, в моих словах и во всей этой ситуации. — Просто… ты мог… — начал я снова, но слова застряли в горле. Я не знал, что сказать. Мой страх за него, эта внезапная вспышка эмоций, смешались с чувством вины за то, что я накричал на него, и за то, что этот человек, которого я привык считать врагом, вдруг оказался уязвимым, и я не смог удержаться, чтобы не заботиться о нём. Вару неожиданно усмехнулся, хотя в этой усмешке не было ничего от его обычного сарказма. — Я... не знаю, — выдохнул он, наконец. — Просто... дерьмовый день, наверное. Я был ошеломлён его ответом. Вару, который всегда выглядел таким уверенным и самодовольным, сейчас стоял передо мной весь промокший, дрожащий, и вдруг казался таким... обычным, таким же уязвимым, как и любой другой. — Ты в порядке? — спросил я снова, уже более спокойно, пытаясь скрыть остатки тревоги. Он кивнул, но его кивок был каким-то слабым, словно ему самому было трудно поверить в это. — Надо... тебе согреться, — проговорил я, хотя и понимал, что звучит это неловко. — Здесь рядом есть кафе, я помогу тебе туда дойти. Вару на секунду задумался, но затем, к моему удивлению, согласился. Мы медленно направились в сторону кафе, я поддерживал его за плечо, чувствуя, как он дрожит от холода. Внутри меня всё ещё бушевал ураган эмоций, но одно было ясно: этот человек, которого я так долго боялся и ненавидел, сейчас зависел от меня. И этот факт не давал мне покоя. Мы вошли в тёплое, уютное кафе, где воздух был напоен запахом свежего кофе и выпечки. Я быстро заказал горячий чай и попросил одеяло, которое нам любезно предоставили. Вару сел за столик, и я помог укутать его в одеяло, чтобы он мог хоть немного согреться. Его взгляд был усталым, но в нём уже не было прежней холодности. Когда принесли чай, я поставил чашку перед ним и сел напротив. Внутри всё ещё осталась лёгкая дрожь от недавнего происшествия, но я чувствовал, что что-то изменилось между нами. Я не знал, что будет дальше, но это мгновение, этот странный момент заботы о человеке, которого я всегда считал врагом, останется со мной надолго. Вару сидел напротив меня, обхватив кружку с горячим чаем дрожащими руками. Я наблюдал за тем, как он медленно отпивает маленькими глотками, и с каждой секундой ощущал, как между нами нависает какое-то странное напряжение. Он выглядел настолько чужим в этом уютном кафе — промокший, уставший, явно потрясённый тем, что только что произошло. Я не знал, что сказать, не знал, как справиться с этой новой реальностью, где Вару был уязвим, а я был тем, кто помог ему выбраться из беды. Тишина, казалось, затягивалась, становясь всё более неловкой. Мне хотелось сказать что-то, чтобы разрядить обстановку, но слова застряли в горле. Казалось, что любой разговор сейчас будет лишним, но молчание всё равно давило на меня, как огромный груз. Наконец, Вару прервал это молчание: — Спасибо, — его голос был хриплым и тихим, как будто он сам удивлялся, что произнёс эти слова. Я посмотрел на него, не совсем понимая, что именно он хочет сказать. Это "спасибо" звучало как нечто большее, чем простая благодарность за спасение. В нём был скрыт целый мир эмоций, которые я не мог расшифровать. — Ты не должен был... — начал я, но Вару перебил меня, покачав головой. — Я знаю, что не должен был. Но... спасибо всё равно, — он откинулся на спинку стула, словно вдруг ощутил, как усталость наваливается на него с новой силой. — Я даже не знаю, что на меня нашло. Я смотрел на него и вдруг ощутил странное чувство сочувствия. Казалось, что за всей этой внешней бравадой и холодностью скрывается кто-то, кто тоже может испытывать боль и страх, кто тоже может ошибаться. Но вместе с этим ощущением пришла и растерянность: как я должен теперь относиться к этому человеку? Могу ли я продолжать видеть в нём врага? — Всё нормально, — наконец ответил я, хотя и понимал, что это совсем не так. — Просто в следующий раз подумай дважды, прежде чем лезть на тонкий лёд. Вару усмехнулся, но его усмешка была какой-то усталой, словно он больше не мог поддерживать привычный образ. — Обещаю, — сказал он тихо. — Больше никаких таких выходок. После этих слов мы снова погрузились в молчание. Но на этот раз оно уже не казалось таким тяжёлым. Мы просто сидели в тёплом кафе, каждый погружённый в свои мысли. Возможно, я был слишком наивен, но мне хотелось верить, что в этот момент между нами возникло какое-то понимание, что, может быть, всё это не было случайностью. Когда Вару допил свой чай, он поднялся, и я понял, что пора уходить. Мы вышли из кафе, и холодный воздух ударил нам в лица, напоминая о недавнем происшествии. Вару посмотрел на меня, как будто хотел что-то сказать, но вместо этого просто кивнул и развернулся, направляясь к выходу из парка. Я проводил его взглядом, чувствуя странную смесь облегчения и тревоги. Мы не договорились встретиться снова, не обменялись никакими обещаниями, но я знал, что этот день изменил что-то в наших отношениях. И это изменение пугало меня больше, чем что-либо другое. В тот день я даже забыл, что изначально шёл за новыми книгами, и просто в недоумении пошёл домой. В голове крутилось столько вопросов: почему я помог Вару, зачем он вообще вышел на тот лёд, что он там искал? Но больше всего меня мучил один вопрос — что теперь будет дальше? Я пытался найти ответы, но всё это казалось какой-то загадкой без разгадки. Дома я решил, что лучше всего попытаться отвлечься, хотя бы ненадолго забыть о том, что произошло. В последнее время всё, казалось, становилось немного лучше. Меня проведывал Феликс, и обо мне заботился Куромаку. Их присутствие помогало мне чувствовать себя в безопасности, словно они были единственными нитями, которые связывали меня с реальностью, не давая окончательно погрузиться в темноту собственных мыслей. Середина декабря, зима в полном разгаре. Снег мягко ложится на землю, укрывая город белым одеялом. На улицах витают лёгкие морозные вихри, что заставляет каждую снежинку сверкать и танцевать в воздухе. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь облака, отбрасывают длинные тени и придают всему окружающему тёплый, золотистый оттенок. В воздухе ощущается лёгкий аромат хвои и свежести, смешанный с лёгким запахом выпечки из ближайших кафешек. Я шёл по тротуару, наслаждаясь атмосферой зимнего города и собираясь зайти в книжный, чтобы пополнить свою коллекцию, так как в прошлый раз мои планы слегка изменились. Хруст снега под ногами был умиротворяющим, а красота окружающего мира помогала мне немного отвлечься от постоянного внутреннего давления. Но внезапно моё спокойствие нарушила знакомая фигура. Я заметил своего однокурсника, того самого, кто начал насмехаться надо мной и растрепал информацию о моих самоповреждениях по всему колледжу. Его лицо не выражало ничего, кроме насмешки и пренебрежения. Он подошёл ко мне с намерением, которое я без труда распознал. — О, посмотри, кто тут у нас, — сказал он с ледяной ухмылкой. — Наша маленькая драма снова решила прогуляться по морозу. Как ты, Закиян? Не хочешь ли ты ещё что-то себе отрезать, чтобы ещё больше нас порадовать? Я попытался игнорировать его, ускоряя шаг. Но он не оставил меня в покое. — Знаешь, — продолжил он, — я всё больше убеждаюсь, что ты просто жалкий. Ты не можешь справиться с простыми проблемами и вот, что ты делаешь? Сбегаешь от них, как трус. Подумай только, что за позор. Ты действительно заслуживаешь всего этого. Его слова были как холодные стрелы, направленные прямо в моё сердце. Каждый упрёк, каждая насмешка, вонзалась в меня, как ледяные ножи. Я чувствовал, как кровь приливает к лицу, как горло сжимается от напряжения. Его голос был полон презрения, и его слова раскрашивали мой внутренний мир тёмными оттенками ненависти. — Ты, наверное, и вправду думаешь, что заслуживаешь лучшего, — продолжал он. — На самом деле, это ты сам виноват. Кто вообще хочет общаться с таким человеком, как ты? Тебе лучше было бы уйти и не мешать другим. Может, тогда бы тебе полегчало. Или вообще сдохни, будет только лучше для всех. Я замер на месте, чувствуя, как мир вокруг меня начинает разрушаться. Эти слова обрушились на меня с такой силой, что я не мог сразу двигаться. Внутри меня всё бурлило, и страх, и гнев, и саморазрушение. Собрав все силы, я решил от него уйти, но он снова запер меня взглядом. — Ты не заслуживаешь счастья, Закиян, — прошептал он, как будто это было самое очевидное и неоспоримое утверждение. — Ты только мешаешь. Ты недостоин ничего хорошего. Лучше бы ты просто подох уже. С этими словами он развернулся и ушёл, оставив меня в одиночестве посреди зимнего парка. Я стоял там, окружённый снегом, и каждое его слово разрывалось в моей голове. Моё сердце колотилось от боли и стыда, а мысли о собственной ненужности и непривлекательности заполнили разум. Зимний день, который начинался как такой же обыденный и спокойный, теперь стал для меня кошмаром. Снег и холод вокруг уже не казались такими красивыми. Всё это только усиливало моё чувство отверженности и беспомощности. Я почувствовал, как меня охватывает полный упадок, и мне нужно было как-то справиться с этим внутренним хаосом, но единственным выходом казалось погружение в собственные мрачные мысли. После того случая, однажды утром я проснулся в пустой квартире. Куромаку ушёл на работу, как обычно, но почему-то это осознание ударило по мне сильнее, чем когда-либо. Обычная тишина в доме, которая обычно дарила покой, в этот раз ощущалась гнетущей. Казалось, стены с каждой минутой всё ближе сдвигались, давили на меня, сжимали в своих тисках. Эта пустота вокруг казалась невыносимой, словно я остался один на один со всеми своими страхами и тревогами. Я пытался заняться чем-то, чтобы отвлечься, но каждая попытка лишь подливала масла в огонь. Мысли возвращались к произошедшему в прошлом. Казалось, эти эпизоды застряли у меня в голове, как заноза, которую невозможно вытащить. Мельчайшие детали снова и снова прокручивались в сознании, вызывая непонятное раздражение. Но чем больше я погружался в свои мысли, тем сильнее нарастало чувство беспомощности. Меня начала охватывать тревога, которая нарастала с каждой минутой. В какой-то момент я понял, что не могу больше оставаться в этих четырёх стенах. Они словно сжали меня в своих ледяных объятиях, лишая возможности дышать. Я начал беспорядочно ходить по квартире, чувствуя, как внутри всё сжимается от напряжения. Эти мысли, как я ни старался, не отпускали меня. Внутри поднималась волна гнева, которая сначала была тихой и едва заметной, но постепенно становилась всё сильнее, превращаясь в бурю. Гнев на себя, на свою слабость, на то, что я снова и снова оказываюсь в этом положении, будто в ловушке. Я знал, что не должен думать об этом, что это разрушает меня изнутри, но не мог остановиться. Я пытался отвлечься — включил музыку, начал читать книгу, но ни одно из этих занятий не приносило облегчения. Всё казалось бессмысленным. В какой-то момент я почувствовал, как слёзы начинают собираться в глазах. Это был не просто плач, это была волна отчаяния, которая затопила меня. Но вместе со слезами поднимался и гнев. Гнев на самого себя за то, что я слаб, за то, что не могу справиться с этим состоянием, за то, что продолжаю падать в эту бездну. Эмоции захлестнули меня, словно цунами. Я почувствовал, как что-то внутри меня надломилось. Руки дрожали, мысли путались, сердце колотилось так, будто вот-вот вырвется из груди. В этом состоянии всё вокруг потеряло смысл, кроме одной мысли — найти выход из этой боли. Я направился в ванную, чувствуя, как меня тянет туда неведомая сила. Это было как автоматическое действие, словно я не контролировал свои движения. Достал лезвие. Внутри всё кипело, бушевало, и я не мог остановиться. Это было как наваждение, как зависимость, от которой невозможно избавиться. Я знал, что это неправильно, но в тот момент всё внутри меня кричало, что это единственный способ остановить боль. Лезвие холодно блеснуло в свете лампы, и я сделал первый порез. Боль была острая, резкая, но вместе с ней пришло и мимолётное облегчение. На секунду всё внутри затихло, но тут же снова вспыхнуло. Я делал ещё и ещё, не в силах остановиться. С каждым порезом гнев и ненависть к самому себе только усиливались, разрывая меня на части. Я ненавидел себя за это, ненавидел за то, что слаб, за то, что не могу справиться с собой. Когда я, наконец, остановился, то почувствовал, как накатывает волна ужаса. Кровь капала на пол, и я с ужасом смотрел на свои руки, осознавая, что только что сделал. Паника охватила меня, и я почувствовал, как стены ванной начинают сужаться вокруг меня. В голове стояла пустота, но в то же время внутри всё кричало от боли и страха. Я оперелся об раковину, чувствуя, как паническая атака сжимает моё тело. Дышать стало трудно, сердце колотилось в груди, как сумасшедшее, а слёзы текли по щекам. Я пытался сделать хоть что-то, чтобы успокоиться, но всё было тщетно. Меня захлестнула паника, а внутри всё тряслось от ужаса и бессилия. Ненависть к себе теперь была такой сильной, что я чувствовал, как она буквально пожирает меня изнутри. Я хотел остановиться, хотел перестать ненавидеть себя, но не мог. Это чувство было как чёрная дыра, которая втягивала меня в себя, не оставляя шанса на спасение. Я остался стоять, оперевшись на раковину и обхватив голову руками, чувствуя, как мир вокруг рушится. Внутри меня была только боль и тьма, и я не знал, как выбраться из этого кошмара. Когда я наконец остановился, мои руки дрожали, и на мгновение всё вокруг затихло. Но это было обманчивое затишье перед бурей. Я смотрел на свои порезы, на кровь, капающую на пол, и осознавал, что только что сделал. В голове начало расти невыносимое напряжение, словно плотина, которая вот-вот прорвётся. Вместо облегчения пришли тяжёлые, гнетущие мысли. Я снова и снова прокручивал их в голове, как заезженную пластинку, и каждый новый виток только усугублял ситуацию. Словно кто-то специально подкидывал новые причины для самобичевания, и я не мог остановить этот поток. Я подумал о том, насколько ничтожным и ненужным себя чувствую. О том, что несмотря на все старания, всё, что я делаю — это только причиняю боль себе и тем немногим людям, которые обо мне заботятся. Мне казалось, что я недостоин ни дружбы Феликса, ни заботы Куромаку. Внутренний голос снова и снова повторял, что всё, что меня окружает, — это только иллюзия, и как бы я ни старался, ничего хорошего в моей жизни быть не может. Эти мысли становились всё более настойчивыми. Мне казалось, что я захлебываюсь в собственном отчаянии, словно попал в ловушку, из которой нет выхода. Казалось, что весь мир сужается, давит на меня со всех сторон, лишая возможности дышать. Всё вокруг теряло цвет и форму, превращаясь в серое, бесполезное пятно. Дыхание стало сбивчивым, сердце бешено колотилось в груди, и я начал паниковать. Но это была не паника из-за чего-то конкретного, это была паника, исходящая изнутри. Из-за этих мыслей, которые, как вирус, расползались по моему сознанию, парализуя всякую волю к борьбе. Я чувствовал, как в груди нарастает боль, как с каждой секундой становится всё труднее справляться с этим состоянием. Я повторял про себя, что недостоин ничего хорошего, что всё, что происходит — это моя вина. Я ненавидел себя за слабость, за то, что не могу остановить эту боль, за то, что снова вернулся к самоповреждению. Голова начала кружиться, и я почувствовал, как ноги подкашиваются. Тело становилось тяжёлым, а сознание — мутным, словно я был на грани обморока. Мир вокруг начал расплываться, превращаясь в туманное пятно, и я уже не мог сосредоточиться ни на чём, кроме этой невыносимой боли внутри. С каждой секундой реальность становилась всё более далёкой, словно я погружался в какой-то мрак. Всё внезапно затихло. Последнее, что я почувствовал — это как мои колени ударяются о холодный кафельный пол, и мир окончательно погрузился во тьму.