clint eastwood

            Знаете, что самое приятное в таких вещах, как «последний сеанс» и «скучная документалка»? Совершенно верно: то, что мы получаем в результате — минимальное количество людей или полное их отсутствие.             И Коноха прекрасно понимает, почему: в кинотеатры приходят за эмоциональным погружением, мягкими и уютными креслами, запахом свежего попкорна и возможностью отключиться от повседневных проблем, переключиться на громкие разговоры не самых воспитанных посетителей и влажные причмокивания от целующихся парочек на последнем ряду.                          А скучная документалка — это про монохром, зернистую плёнку, мерцающие блики, звенящую тишину и постные лица. Будто вся аудитория таких фильмов — это люди, проигравшие в спор, а не ценители чего-то, прости господи, высокого.             Вообще, у Конохи даже есть ассоциация.             Это как прийти на выставку современного искусства, целый час смотреть на стенд с обычной зажигалкой, изучать его со всех ракурсов, устроить полноценную фотосессию на новенький айфон, не забыв понизить экспозицию для полного погружения в эстетику, и тем самым уничтожить всю память на телефоне.             И…             И лишь в самый последний момент осознать, что это никакое не произведение искусства.             Спасибо человеку, который возвращается за забытой зажигалкой, рассыпается в извинениях, хотя ему совершенно не жаль, ему скорее смешно, и он остаётся вежливым и приятным до конца, прежде чем удалиться из душного помещения на улицу, с кайфом затянуться сигаретой, раскусив мятную капсулу, и написать своё важное мнение в твиттере про зажигалку, ставшую популярной всего за пару минут на выставке какого-то дерьма, уложившись в сто сорок символов.             Актёрами такой постановки могли бы стать Коноха и Дайшо.             Коноха думает, что оставить зажигалку на выставке — это настоящее преступление, совершённое против важных персон со смартфонами наготове. «О, какая-то странная херня, наверняка дорого стоит, сфотографирую и выложу в инстаграм, чтобы люди подумали, что я в этом разбираюсь».             Нет, ну вы серьёзно?             (Коноха явно занимается не тем).             Но, честно говоря, это всё глупости, и Коноха просто пытается отвлечься, потому что реальность впечатывает его спиной в дверь, ведущую в мужской туалет, и Коноха проваливается внутрь безвольной куклой, утягивая за собой Дайшо и последнюю надежду успеть на скучную документалку.             Хотя бы на последние пятнадцать минут, за которые, в целом, и так рассказывают весь сюжет.             Ничего не упускаешь, слушаешь краткий пересказ фильма и выходишь из кинозала новым человеком, а потом ещё становишься тем самым невыносимым парнем в компании, которому только дай волю — и он закидает спойлерами всех, не реагируя на просьбы заткнуться и лавируя между угрозами и летящими кулаками.             В какой момент они начинают целоваться, Коноха ещё может вспомнить, но сколько это продолжается и почему они перемещаются в мужской туалет и закрываются в одной из кабинок, ему ответить… сложно. Нет, правда сложно, он ни в коем случае не драматизирует и не прикидывается дурачком.             Просто в какой-то момент, после короткого поцелуя, Дайшо вцепился пальцами в костлявый локоть Конохи и поволок за собой, не оглядываясь, а Коноха шёл следом и чувствовал, как земля под ногами превращается в мягкий пластилин, сохраняя чёткие следы от подошвы.             Будто торговый центр превратился в зыбучие пески, в жаркую пустыню, и они спасались от палящего солнца, древнего проклятия мумии и бриллиантовых скарабеев-людоедов, унося за собой старые артефакты, золотые слитки и опасные секреты.             Коноха едва успевает опустить стульчак вместе с крышкой унитаза, потому что колени трясутся, как у пенсионера после затяжного спринта, и ему хочется принять минимальное горизонтальное положение, но Дайшо не позволяет ему и «вовремя» просовывает между бёдер колено, задевая паховую область, и Коноха отстраняется и выпаливает:             — Подожди.             Дайшо послушно останавливается, не отрывая пристального взгляда от Конохи, в котором, правда, читается неоновыми буквами: «В смысле — подожди?». Тот, в свою очередь, опускает глаза и чувствует внизу живота тугой узел, который медленно развязывается и затапливает всё тело новой волной жара.             Дайшо слегка надавливает коленом, и член в трусах дёргается, ткань неприятно трётся о нежную кожу, и Конохе хочется выть и, желательно, избавиться от одежды и дискомфортных ощущений, прикоснуться к себе и облегчённо выдохнуть.             — Что мы сейчас делаем?             — Смеёшься? — Дайшо склоняет голову к плечу. — А на что похоже? Похоже, не знаю, на шахматы?             — Похоже, как будто мы собираемся заняться сексом в общественном туалете, — выдыхает Коноха, запрокидывая голову назад и стукаясь затылком о стену.             Он очень надеется, что другие кабинки по соседству никем не заняты, и их никто не подслушивает и не записывает провокационные разговорчики на диктофон, чтобы загрузить в сеть и нажиться на чужой неловкости.             Коноха не переживёт.             Или переживёт, но с огромным трудом.             Ну, или если не найдёт себе достойную работу, то подумает над тем, как на таком контенте заработать.             В конце концов, даже люди с красным дипломом и отличными рекомендациями от университета работают бариста или барменами — и ничего, не жалуются, больше шутят.             — О, не волнуйся, твой первый раз случится при свечах, с выключенным светом и на простынях, усыпанных лепестками роз, — закатывает глаза Дайшо, немного отстраняясь, но всё ещё не убирая колено.             Коноха собирается возмутиться, но за дверью раздаются громкие голоса вперемешку со смехом. Хлопают дверцы кабинок, кто-то включает воду.             Дайшо отвлекается лишь на мгновенье, прежде чем снова приблизиться к лицу Конохи и оставить между их носами жалкие сантиметры. Конохе хочется верить, что он вкладывает максимум возмущения в свой взгляд, в свою мимику, он — воплощение знака «стоп», но Дайшо бессовестно нарушает правила и целует его, мазнув горячим дыханием по лицу.             Кровь стучит в висках, сердце бьётся громко и сильно, и если однажды Коноха, проходя плановое обследование в поликлинике, прочитает в заключении об обнаруженных трещинах в рёбрах, то вообще не удивится. Даже вернётся за рентгеном и попросит сделать копию, чтобы прислать Дайшо по почте с корявой запиской: «Это из-за тебя, мудила».             Потому что это нереально — бороться со своим сердцебиением, перерастающим в тахикардию, когда тебя целует Дайшо Сугуру, когда за дверью туалетной кабинки люди разговаривают, споласкивают руки под холодной водой и даже не подозревают о том, что происходит в нескольких шагах за тонкой стенкой.             Не то чтобы Коноха мечтал заняться чем-то интимным в общественном месте. Это даже не входило в бесконечный список дел, которые нужно выполнить до старости, чтобы ни о чём не жалеть и не умирать с мыслями, что жизнь была нереально скучной и что единственное, что по-настоящему может всех развеселить — это роспись на могильной плите или ритуальной вазе для кремации.             А ещё он понимает, насколько теряется на фоне Дайшо, насколько неумело отвечает на поцелуи и не знает, что делать со своими руками (будто это чужие конечности, к которым нет инструкции по применению и за которые Коноха не несёт никакой ответственности), поэтому осторожно обхватывает ладонью чужой затылок, вплетает дрожащие пальцы в отросшие волосы и чуть сжимает их.             Дайшо не в восторге, потому что сразу начинает шипеть ему в губы, но всё же не отстраняется и не награждает уничижительным взглядом, но Коноха чувствует, как тот усиленно думает над тем, как отомстить за такую пакость.             Когда помещение освобождается от всех посторонних звуков, кроме их неровного дыхания, Дайшо приобнимает Коноху за талию обеими ладонями и отстраняется, чтобы уткнуться влажным лбом в изгиб чужой шеи и негромко выругаться под нос.             — Мы не успеем на твою документалку, — зачем-то говорит Коноха, и ему становится смешно.             — Да и хуй с ней, — Дайшо проводит кончиком носа по выступающей ключице, втягивая ноздрями пряный запах чужого тела и немного сходя с ума. — Я хочу тебе отсосать.             Это превращается в сон под высокой температурой, когда любая деталь тебе кажется сюрреалистичной, совершенно абсурдной, но ты не можешь ни на что повлиять, потому что сном руководишь не ты, а твоё больное подсознание. Ты — наблюдатель, невольный зритель, пустое, чёрт возьми, место.             Одна часть Конохи советует покрутить пальцем у виска, притвориться пятидесятилетней монахиней, выдумать грустную, даже жалостливую историю о том, как нелегко быть евнухом, но другая часть снимает с себя любую ответственность вместе с одеждой, кричит, надрывая глотку, от счастья и нетерпения, и Конохе немного за себя стыдно.             Но он не делает ни первого, ни второго. Он несмело кивает, отводя взгляд в сторону, и чувствует, что с минуты на минуту взорвётся.             Потому что не хочет останавливаться, не хочет, чтобы Дайшо почувствовал неловкость от своего предложения, встретившись со смущением и тишиной в ответ, не хочет, в конце концов, страдать из-за возбуждения и ныть, потому что ткань с каждым разом становится более жёсткой и неприятной.                    Дайшо опускает ладони на задницу Конохи, несильно сжимая.             — А что… мне нужно сделать?             Коноха слегка подаётся вперёд, и Дайшо даже опускает колено, из-за чего их возбуждённая плоть трётся друг о друга сквозь грубую ткань, и оба сдерживают невольный стон, закусывая губу и прикусывая внутреннюю сторону щёки.             — Ты издеваешься, блять? — Дайшо перемещает одну ладонь к ремню Конохи и на мгновенье замирает. — Просто получай удовольствие.             — Я…             И вы можете сколько угодно придумывать рифмы к несчастному местоимению, потому что Конохе Акинори плевать с высокой колокольни, потому что, чёрт возьми, чужие пальцы ловко справляются с пряжкой ремня и расстёгивают застёжку на джинсах.             И, скорее всего, не будь Коноха смущён, растерян и возбуждён, он бы спросил у Дайшо, откуда такой профессионализм — одной рукой снять ремень, потому что некоторые, даже используя две руки, тратят на грёбаный ремень половину жизни, но у них не открытая конференция, и до вопросов дело не доходит.             Дело доходит до того, что Дайшо медленно опускается перед Конохой на колени, плавно проводя раскрытыми ладонями по бёдрам и оглаживая их, и тот смотрит на него непривычно сверху вниз, ловя себя на мысли, что ему нравится такое положение. Потому что Дайшо чертовски привлекателен и соблазнителен, когда бросает на Коноху тяжёлые взгляды исподлобья, от которых сердце стучит где-то в горле.             Коноха нисколько не жалеет о своей девственности, потому что потерять её с настоящим дьяволом-искусителем — отличный старт в омут разврата и «взрослой жизни». Даже абонемент покупать не нужно, даже на пробное занятие — сразу полный доступ к увлекательному и очень познавательному курсу.             И да, Дайшо не обязательно знать, что Коноха считает его дьяволом-искусителем, но вряд ли тот станет спорить, даже если узнает: он буквально собирается ему отсосать в общественном туалете.             Ткань шуршит, когда Дайшо разом стягивает с Конохи джинсы вместе с трусами, оставляя их на уровне дрожащих коленей, и присвистывает:             — А неплохой размер, слушай.             — А ты можешь не комментировать всё, что видишь, как грёбаный репортёр на месте преступления? — огрызается Коноха, поднимая глаза к потолку, чтобы ничего не видеть и, желательно, не слышать, но, к сожалению, чтобы выполнить последний пункт, нужно заткнуть рот Дайшо.                    Уголки губ приподнимаются в улыбке.             Ну, слушайте, а желанию-то суждено сбыться.             — Не могу не комментировать, — Дайшо хмыкает. — На мой член тоже потом посмотришь.             — Заткнись, пожалуйста, — просит Коноха, всё ещё смотря вверх. — Нет, правда, заткнись, иначе я без штанов отсюда уйду.                          — Да кто тебя в таком состоянии отпустит, — смеётся Дайшо. — Хорошо, я выполню твою желание.             — Ты, блять, «Алладина» пересмо…             И дыхание останавливается, когда Дайшо осторожно прикасается к горячей плоти прохладными пальцами, несильно сжимая и поглаживая большим пальцем головку. Коноха так и зависает с приоткрытым ртом, откидывая голову назад и встречаясь затылком со стеной. Перед глазами на мгновенье появляются тёмные пятна, но Коноха моргает быстро-быстро, прогоняет секундную слабость, закусывая губу, и всё же решается посмотреть на Дайшо.             Это становится ошибкой.             Потому что Дайшо, не отводя пристального и внимательного взгляда от лица Конохи, начинает медленно двигать ладонью по вставшему члену.             — Слушай, если бы однажды мне сказали, что я буду тебе дрочить в туалете…             Честное слово, у Дайшо язык без костей.             Ему ничего не стоит говорить всякие нелепые, пошлые и откровенные вещи, одновременно лаская Коноху, который с минуты на минуту сойдёт с ума и навсегда останется местным городским сумасшедшим. На таких ещё пальцами школьники показывают, знаете?             Но что действительно важно: что, если снова кто-то появится и услышит самозабвенную болтовню Дайшо? А глубокое, неровное, хриплое дыхание Конохи, который старается, как может, чтобы не стонать в голос и не ругаться?                    В какой-то момент ладонь увеличивает темп, движения становятся быстрыми и резкими, а выступающая смазка на головке капает на брюки Дайшо, но тот не обращает внимание, не замедляется, не кривит губы от отвращения, а лишь криво улыбается. Потому что ему плевать на брюки, но не плевать на реакцию Конохи. Не плевать и на то, как тот не может найти себе места, не знает, что делать с руками, потому что прошлая попытка взять за волосы провоцирует лишь недовольное шипение.             Но, чёрт возьми, Коноха не может стоять столбом, не может бесконечно цепляться влажными ладонями за стену, как за единственную опору.             Дайшо выдыхает, замечая чужую неловкость:             — После того, что я сейчас сделаю, можешь спокойно брать меня за волосы. Потом поймёшь, зачем.             И обхватывает тонкими губами головку дёрнувшегося члена.                          Коноха закусывает нижнюю губу до металлического привкуса на языке и, получив разрешение без причинения вреда физическому и ментальному здоровью, запускает ладонь в волосы Дайшо и осторожно сжимает их между пальцами. Колени подрагивают, а бёдра непроизвольно подаются вперёд, вынуждая Дайшо заглотнуть член почти до самого основания и шумно втянуть воздух ноздрями, втягивая щёки.             Зрелище не для слабонервных. Уж точно не для Конохи Акинори.             Дайшо на ощупь кладёт ладони на чужие бёдра и тем самым пытается контролировать хаотичные движения, делая их более ритмичными, приятными и выжимая максимум удовольствия. Коноха задыхается: теснота туалетной кабинки, лишняя одежда, пропитавшаяся потом, горячий влажный воздух — всё вокруг перекрывает желаемый кислород.             Ещё и Дайшо не может успокоиться, окончательно втягиваясь в процесс: член достаёт до самого горла, а язык придаёт движениям дразнящую нежность, и Коноха чувствует себя и очень странно, и возбуждённо, и на грани нервного срыва, потому что ему до страшного приятно и хорошо.             Дайшо, несмотря на выступившие в уголках глаз слёзы, наслаждается чужими реакциями, неловкими, сбивчивыми движениями, непроизнесёнными ругательствами и подавленными стонами. Коноха, растеряв какую-либо гордость и уверенность, чувствует себя уязвимым, и даже факт того, что отсасывают ему, не даёт никакого мнимого контроля.             Потому что дьявол-искуситель полностью контролирует ситуацию.             Бёдра подаются вперёд всё сильнее, дыхание становится почти диким, а хаотичные движения рук превращают идеальную укладку Дайшо в полный беспорядок. Тот намеренно ускоряется, доводя до предела, пока ощущение жара и нарастающего давления не перерастает во что-то невыносимое. Коноха, сдерживаясь, издаёт полустон-полувсхлип.             Он чуть подаётся вперёд и на ощупь кладёт ладони на плечи Дайшо, сжимая их до побелевших костяшек и кончая. После долгожданного исступления всё вокруг погружается в отрезвляющую тишину, которую нарушает только громкое дыхание вымотанного Конохи и вытирающего тыльной стороной ладони влажные губы Дайшо.             Последний медленно поднимается на ноги, чувствуя лёгкую боль в затёкших коленях из-за провокационного положения, и придерживает Коноху за талию, позволяя обнять себя и уткнуться взмокшим лбом в шею.             — Слушай…             — Нет, — хрипло отвечает Коноха, предпринимая попытку отстраниться, и бросает на Дайшо ленивый взгляд из-под полуопущенных век, вмиг ставших очень тяжёлыми. — Я твои «слушай», знаешь, где видел?             — Знаю, — с усмешкой произносит Дайшо, вынуждая Коноху подавиться воздухом. — Но мы проебали фильм, так что предлагаю просто свалить ко мне домой.             — При свечах хочешь продолжить? — осторожно интересуется Коноха, замечая нездоровый блеск в чужих глазах. — Я не думаю, что…             — А я думал, что тебе понравилось, — Дайшо хмыкает и прищуривается. — Ты так обильно кончил, что я чуть не захлебнулся.             — Блять, заткнись, — Коноха всё же отстраняется от него и наклоняется, чтобы подтянуть к своим бёдрам джинсы с трусами и прикрыть обмякшую плоть от внимательного взгляда чокнутого дьявола-искусителя. — И ты… Ты что, тоже кончил? Просто от того, что отсасывал мне?             Дайшо прослеживает взгляд, направленный на свою ширинку, и отмечает мокрое пятно, но тёмная ткань позволяет скрыть небольшое преступление.             Если не присматриваться, то ничего и нет, верно? Может, он просто чашку на себя опрокинул с горячим кофе, а вы о всяких непристойностях думаете? Лучше спросите, всё ли в порядке, и предложите альтернативу: сменные брюки и чистые трусы.             — Ну, ты бы себя видел… — мечтательно закатывает глаза Дайшо, вызывая очередную волну смущения. — От такого сложно не кончить.             Конохи Акинори официально заявляет, что больше никогда в жизни не станет соглашаться на подобного рода авантюры. Даже если Дайшо будет его умолять. Даже если перед ним на коленях. Даже если с его членом во рту.             Больше никогда в жизни.