clint eastwood

            Просыпаться в квартире Дайшо Сугуру превращается в приятную традицию.             Только если самое первое пробуждение в логове дьявола-искусителя и просто невыносимого человека, обожающего сфинксов, вызывало не самые приятные чувства, то второе — вынудило Коноху покраснеть и натянуть на голову одеяло. Лучше уж пытаться протрезветь и потом проклинать свою хорошую память, чем мучиться из-за бесконечного смущения.             Дайшо, не изменяя самому себе, беспробудно спит на другой половине кровати в обнимку со своим питомцем, и Коноха почему-то думает, что последний не в восторге от регулярных визитов какого-то костлявого и сутулого переводчика и любителя Человека-Паука по совместительству.             К своему негласному титулу Конохе хочется добавить что-нибудь про «рыжих котов, стабильный недосып вместе с прогрессирующей мигренью и любовь к острой лапше и фастфуду», но вряд ли Мистерио интересуют такие жалкие подробности жизни какого-то кожаного мешка.             Ему и выкидонов хозяина хватает, который приводит домой кого попало.             Коноха осторожно выглядывает из-под одеяла и, наткнувшись на недовольную сморщенную морду, морщится в ответ, полагая, что это может их сблизить: на одно лицо всё же. Но сфинкс лишь медленно прикрывает глаза и сворачивается в клубок рядом с мерно вздымающейся грудью Дайшо.             И Коноха соврёт, если скажет, что не хочет сделать также, но, вспоминая события прошлого вечера, ему и так становится стыдно, поэтому он поднимается с кровати, пытаясь провоцировать минимум шума. Босые ступни встречаются с холодным полом, пальцы на ногах поджимаются, но Коноха стоически выдерживает атаку и осторожно открывает дверь, оказываясь в коридоре.             После того злополучного минета между ними больше ничего не происходит. Ничего — в смысле связанного с членами. Дайшо устраивает Конохе краткий экскурс на тему: «Искусство французского поцелуя» с углублённой практикой, и пока их губы не начинают болеть и саднить, они не отлипают друг от друга почти до пяти часов утра.             Но дальше поцелуев ни Дайшо, ни Коноха не заходят: засыпают по щелчку пальца.             И Коноха не уверен: радоваться ему или плакать, потому что к продолжению шло практически всё. Но, успокаивая себя мыслями о том, что это только начало и что им некуда торопиться, он наливает себе холодную воду из-под крана в прозрачный стакан и думает совершенно о другом: о Паркере Младшем.             Он возвращается в коридор и подтягивает к себе брошенный рюкзак, доставая наружу телефон и проверяя время: почти десять часов утра. От полного заряда остаётся двадцать процентов, и Коноха прикидывает, за какое время он успеет доехать до дома и покормить рыжего засранца до тех пор, пока тот не обидится и не насрёт ему под входной дверью.             А Дайшо всё ещё спит, игнорируя какие-либо посторонние звуки и шорохи, поэтому Коноха принимает решение не будить его, но хотя бы напоследок накормить недовольного Мистерио. Руководствуясь чутьём и обрывками памяти, в которых Дайшо насыпает своему лысому питомцу сухой корм, Коноха без каких-либо проблем проделывает процедуру и слышит характерный «прыг».             Подавив усмешку, Коноха наблюдает за тем, как вредный и гордый Мистерио вышагивает к металлической миске, заполненной кормом, и бросает тяжёлые взгляды на «чужого», но, приступив к трапезе, полностью теряет какой-либо интерес и увлечённо грызёт ароматные подушечки.             Коноха повторно заглядывает в телефон и быстро вводит пин-код, чтобы зайти на Фейсбук и написать Дайшо в личные сообщения следующее:

«Нет, я не бросил тебя» 10:09

«Нет, я не воспользовался тобой» 10:09

«Мне просто нужно покормить кота» 10:09

«Напиши, как проснёшься» 10:09

«И я покормил Мистерио, так что не верь ему» 10:10

            Человеческий долг — зелёная галочка, статус: «Выполнено».             И Коноха Акинори с чистой совестью заказывает себе такси и лишь в самый последний момент вспоминает, когда хочет переодеться в уличную одежду и нехотя расстаться с очередной футболкой Дайшо, что его вещи мирно покоятся в барабане стиральной машины.             Потому что Дайшо стягивает с них почти всю одежду (особенно свои брюки, запачканные семенем, вместе с трусами), но, при этом, Коноха уверенно отстаивает честь своих джинсов и просит на сменную одежду лишь чистое бельё со свежей футболкой.             Когда такси подъезжает к жилому комплексу, он вваливается в салон растрёпанным воробьём, скидывая рюкзак на соседнее сидение, и утыкается с носом в телефон, активно стуча большими пальцами по дисплею.

«И я взял твои шмотки» 10:17

«Снова» 10:17

«Я верну» 10:17

* * *

            Паркер Младший даже не обращает внимание на своего хозяина, лишь на секунду лениво приоткрывая глаза и убеждаясь в том, что горе-квартирант, то есть Коноха Акинори, непутёвый Коноха Акинори, наконец-то возвращается домой.             Так ещё и в других шмотках, с чужим кошачьим запахом.             Какой кошмар.             Впрочем, единственное, что по-настоящему волнует заметно подросшего рыжего засранца — это перспектива наполнить желудок сухим, а может и влажным кормом, а ещё сходить в убранный и засыпанный свежим наполнителем лоток.             Коноха предпринимает попытку извиниться перед питомцем и, сбрасывая вещи на расстеленный футон, протягивает ладонь к Паркеру Младшему. Тот нехотя обнюхивает костлявые руки и тычется носом в выступающие костяшки, после чего несильно прикусывает кончик указательного пальца. Коноха расслабленно выдыхает, негромко извиняется и осторожно поглаживает кота, удивляясь гладкой и блестящей шерсти и наслаждаясь таким же негромким, как и извинения, мурлыканьем.             Ближе к двенадцати, когда Коноха принимает контрастный душ, быстро кончает в ладонь после экспресс-сеттинга прошлого вечера и растерянно подмечает несколько фиолетово-красных засосов на шее, не припоминая, чтобы Дайшо страдал от вампирских замашек и собирался им отужинать, виновник торжества появляется в сети.       «спасибо что покормил» 11:53       «и хватит забирать мои клёвые футболки» 11:53       «как твой блохастый?» 11:54       «не кинул обидку?» 11:54                          Коноха бросает сырое полотенце в корзину с грязным бельём и зачёсывает влажные волосы пальцами назад, усаживаясь за ноутбуком, быстро пробегается взглядом по сообщениям и едва подавляет глупую успешку.             Отставить, Коноха Акинори, тебе всего лишь отсосали в общественном туалете и всю ночь учили, как правильно целоваться, прекращай быть кисейной барышней.

«ну он же не породистая сморщенная морда» 11:56

            

«он покушал и перестал кусаться» 11:56

«кстати, а ты ведь реально на своего сфинкса похож» 11:57

      «типа спасибо?» 11:57       «что ж ты не рыжий? или я чего-то не знаю?» 11:58

      «только не выбрасывай мои вещи, ок?» 11:58

      «блин ладно достану и снова закину в стиральную» 11:59       «а почему ты меня не разбудил?» 11:59       «я бы хоть проводил тебя» 11:59

«а ты бы не стал посылать меня нахер

и просить поспать ещё пару минут?» 11:59

      «когда такое было вообще?» 12:00       «или ты просто смутился?» 12:00       «вспомнил что было пиздато       и решил справиться самостоятельно» 12:00

      «я совру, если скажу, что не подрочил в душе» 12:01

      «мудак» 12:01       «передо мной надо было» 12:01

      «у меня тупое лицо, когда я дрочу» 12:02

      «у большинства людей тупое лицо когда они дрочат       но в порно всё равно же снимаются» 12:02

«а у тебя тупое?» 12:02

      «я по-твоему дрочу перед зеркалом или что?» 12:03       «не знаю» 12:03

      «спроси у мистерио» 12:03

      «ты больной нет» 12:04

      «слушай, а хочешь забрать свои шмотки?» 12:04

      «приглашаешь в гости?» 12:04       «акинори если ты хочешь чтобы я подрочил перед тобой       нужно выражаться прямо» 12:04

«просто забери шмотки» 12:05

* * *

            Переступая ту самую грань, когда вы впервые пробуете что-то интимное вместе, но не доводите до конца, словно оставляете на десерт — это самое томящее чувство на свете.             Для Конохи, который частично потерял девственность лишь тогда, когда ему перевалило за двадцать, было невероятно тяжело справляться с пробудившимися гормонами.             Если бы они просто целовались, то, пожалуй, такой конфетно-букетный период затянулся бы ещё на месяц, но стоило случиться тому спонтанному минету в общественном туалете, как у Конохи будто сорвало крышу.             Это как резкое повышение: от джуниора до сеньора за один вечер.             По крайней мере, он ещё никогда не просыпался таким уставшим.             Или просыпался, но не потому что ему всю ночь напролёт снилось, как он занимается сексом с Дайшо Сугуру, пробуя одну позу за другой. Для него, не имевшего никакого опыта в сексе, кроме беспрерывного просмотра порно в познавательных целях, такие сны были полным сюрреализмом.             Потому что в реальной жизни он бы, как минимум, не нагнул Дайшо.             Не с первого раза.             У Конохи не просто богатое воображение: а) больное; б) извращённое; в) жадное. С такими фантазиями очень сложно жить, понимаете? Любая пошлая шутка от Дайшо превращается в отличный повод для мастурбации, и Коноха не хочет утрировать, но, по его скромному мнению, он ещё никогда не дрочил до состояния мозолей на внутренней стороне ладони.             И это тоже не особо нормально.             Словно кто-то открыл Ящик Пандоры (читать «кто-то» как «Дайшо, мать его, Сугуру»).                          Они продолжают видеться друг с другом, чаще устраивают свидания, а Коноха с каждым разом целуется всё лучше и лучше, и Дайшо не перестаёт шутить что-то про «способных учеников» и «прекрасных наставников».             А ещё, прикасаясь друг к другу, они становятся всё смелее и увереннее в своих действиях (идеальное слово — «жадность»), и Коноха отмечает про себя, что дразнить Дайшо — это как отдельный вид искусства.             Отныне дразнить Дайшо — это самое любимое занятие Конохи Акинори.             Потому что Дайшо никогда не показывает, что на него действуют такие уловки: он сразу защищается шутками, нападает первым, применяет своё природное очарование, чтобы смутить Коноху первым, и поначалу тот поддаётся профессионализму Дайшо, но затем вырабатывает иммунитет.             И Дайшо теряется, когда Коноха самолично прикусывает его за ушную раковину; или поглаживает по бедру и несильно сжимает костлявыми пальцами кожу под тканью домашних штанов; или шлёпает его по заднице и улыбается самой игривой улыбкой на свете; или забирается холодными руками под футболку и проводит раскрытыми ладонями по спине, тем самым вызывая волну мурашек; или внаглую раздвигает ноги Дайшо, чтобы улечься между ними и положить подбородок на окаменевшую грудь.             Достаточно прислушаться — и останешься калекой на всю жизнь из-за громкого и быстрого сердцебиения.             И когда самое томящее чувство на свете достигает своего пика, то Коноха Акинори понимает, почему иногда стоит подождать: ни волнения, ни неловкости — только чистое желание.             Просторная кухня, залитая солнечным светом, — это не совсем то, что обещает ему однажды Дайшо: полное уединение со свечами и усыпанными лепестками роз простынями. В какой-то момент они слишком увлекаются поцелуем, и Коноха несдержанно стонет в голос, от чего Дайшо окончательно срывает крышу.             Он на секунду отстраняется от Конохи, разрывая поцелуй, и подхватывает его под бёдра, чтобы в следующее мгновение усадить задницей на столешницу и подтянуть к себе, позволяя скрестить ноги за своей спиной.             Не раздумывая ни секунды и не стесняясь запутаться в горловине футболки, Коноха снимает с себя ненужную ткань через голову и отбрасывает подальше, после чего начинает избавляться от бесполезной одежды Дайшо. Ладони непроизвольно тянутся к оголённому торсу и оглаживают плечи и грудь, а указательный палец очерчивает линию между рёбер до самого пупка, и Дайшо рвано выдыхает от осторожных, но уверенных прикосновений и снова вовлекает Коноху в поцелуй.             Губы немеют, а шея немного затекает из-за не самого удобного положения, но ни Коноха, ни Дайшо не отвлекаются на такие мелочи и поддаются страсти только сильнее.             От влажных, искусанных губ тяжело отрываться, но желание впитать в себя больше громких, несдержанных стонов и судорожных выдохов убеждает Дайшо переместиться на шею и ключицы, обнять Коноху ладонями за талию и вырисовывать замысловатые узоры пальцами на разгорячённой, взмокшей коже.             Коноха откидывает голову назад, открывая полный доступ к шее и груди, и упирается раскрытыми ладонями в деревянную поверхность стола, следя за ловким языком Дайшо из-под полуприкрытых век.             Несмотря на то, что они не ставили табу на том, чтобы ласкать друг друга, и что это не казалось чем-то новым или чем-то «впервые», Конохе одинаково приятно, до безобразного хорошо, и с каждым разом удовольствие лишь увеличивается за счёт гаммы чувств и ощущений.             Осторожное прикосновение обветренных губ к солёной коже; влажный язык, очерчивающий выступающий кадык, впадины между ключицами и чувствительные соски, оставляющий после себя мокрые дорожки, которые мгновенно остывают и вызывают мурашки; проступающие свежие засосы и следы от укусов.             Дайшо, наблюдая за тем, как меняются эмоции на чужом лице, расплывается в немного безумной улыбке, потому что ему, чёрт возьми, нравится, что из-за каких-то минимальных действий Коноха плавится, почти хнычет и откровенно сходит с ума, требуя больше, сильнее, откровеннее.             Требуя повысить ставки.             — Ого, так мы переходим на новый этап отношений? — с нервной усмешкой интересуется Дайшо, потому что Коноха, превозмогая себя, отталкивает его, чтобы податься вперёд и оттянуть указательным пальцем резинку домашних штанов Дайшо. — Знаю, я обещал тебе показать…             — Сугуру, — спокойно просит Коноха, — заткнись, пожалуйста, хорошо?             — Ох, блять, — Дайшо немного отодвигается назад и сталкивается с внимательным взглядом Конохи. На секунду он чувствует себя странно: словно дикое животное, по глупости попавшееся в ловушку палачей-охотников, рыщущих среди лесных полян с ружьями наперевес. — Мне принести презервативы?             — Ты потом себя не принесёшь, — хмыкает Коноха и стягивает с задницы Дайшо штаны вместе с боксерами, не отводя взгляда от достоинства дьявола-искусителя и решая для себя, что, не подготовившись, после такого ему придётся лежать пластом несколько суток подряд и восстанавливаться. — А я потом себя вряд ли куда-то принесу.             Заключительный вердикт вызывает у Дайшо усмешку, но менее нервную и более весёлую.             — Я всё же принесу презервативы вместе со смазкой.             — Я растягивал себя, — признаётся Коноха, но всё же кивает: — Но да, я не уверен, что приму с первого раза.             — Ты что делал? — с лёгким удивлением спрашивает Дайшо, останавливаясь и едва дыша: — Растягивал себя?             — Ну да, — он, не совсем понимания такую реакцию, повторно кивает: — А что?             Дайшо молча отстраняется, прикусывая щёку с внутренней стороны до крови, и удаляется за презервативами и смазкой в комнату, предусмотрительно рявкая на Мистерио, который засыпает на кровати и просыпается из-за внезапного нашествия хозяина. Дверь в комнату, в конце концов, приходится закрыть, чтобы не опозориться и не стать объектом осуждения и так недовольного жизнью и генетикой сфинкса.             Коноха чувствует, как ритм сердца ускорятся, а колени начинают подрагивать из-за лёгкого волнения, когда Дайшо возвращается обратно на кухню с лубрикантом и запечатанной упаковкой презервативов в руках.             — Честно слово, ты умеешь удивлять, — наконец-то выдыхает Дайшо, прерывая образовавшуюся тишину, и возвращает себе непринуждённый, немного развязный настрой. — В таком случае, я проверю, как ты справился.             И Коноху снова подхватывают за бёдра, стаскивая со стола. Он негромко ругается под нос из-за резких движений, но успокаивается почти сразу, помогая снять с себя оставшуюся одежду и позволяя развернуть себя спиной к Дайшо.             — Слушай, такими темпами и я поплыву и позволю себя выебать, — откровенничает дьявол-искуситель, прижимаясь торсом к обнажённой спине и оглаживая ладонями подрагивающее тело, и Коноха закусывает губу, чувствуя, как краснеют не только щёки, но ещё и кончики ушей.             Они буквально горят, и от этого немного неприятно: хочется опустить голову в ледяную воду, остудиться, привести лихорадочный поток мыслей в порядок.             Когда ладонь касается вставшего члена, сочащегося смазкой, Коноха не справляется со своим телом и откидывает голову назад, на плечо Дайшо, процеживая воздух через стиснутые зубы.             — Ещё раз так сделаешь — и я свяжу тебя чем-нибудь, — обещает Дайшо, прикасаясь пальцами к чужой шее и несильно сжимая ладонь вокруг горла, слегка перекрывая кислород и чувствуя, как выступающий кадык дёргается из-за слюны.             В конце концов, Коноху сгибает пополам, и он прислоняется щекой к деревянной поверхности стола, и на контрасте горящего от смущения и провокационной, откровенной позы лица, дерево ощущается отрезвляюще ледяным.             Он прислушивается: Дайшо делает глубокие вдохи и выдохи, концентрируясь; треск защитной плёнки — достаёт презерватив, вскрывает защитную упаковку и раскатывает по эрегированному члену. Затем — между ягодицами Конохи растекается что-то влажное и холодное, и он закусывает губу, когда средний и безымянный пальцы собирают смазку и осторожно прикасаются к сжатому колечку мышц.             На секунду Коноха ощущается страх за свою задницу (и, если честно, за свою жизнь).             Одно дело, когда ты растягиваешь себя самостоятельно, потому что сразу понимаешь, от чего тебе может быть неприятно, а от чего тебя пробьёт волной удовольствия и наслаждения. Другое же дело — когда в твою задницу суёт пальцы кто-то другой, даже будучи твоим партнёром.             И Коноха знает, что по-хорошему стоит расслабиться и предоставить всё Дайшо, но своему телу ты не прикажешь: он напрягается, будто перед ударом, и Дайшо останавливается в ту же секунду. К страху за задницу и жизнь добавляется тревожность, что тот передумает и посоветует заняться сексом тогда, когда Коноха будет готов, но Дайшо лишь наклоняется к нему и шёпотом произносит:             — Так напрягаться будешь, когда я предложу тебе что-нибудь в уретру засунуть.             — Ты, блять, не помогаешь расслабиться, — злится Коноха, утыкаясь лбом в столешницу и несильно ударяясь о неё. — Это ещё хуже.             — Не узнаешь, пока не попробуешь, — хмыкает Дайшо и прикасается губами к торчащим лопаткам, поочерёдно осыпая их влажными, успокаивающими поцелуями.             Он целует каждую родинку, не пропускает даже следы от подростковых прыщей, и Коноха переключается на такие простые, минимальные ласки, не замечая, что Дайшо, получив нужный эффект, медленно просовывает внутрь средний палец, вымазанный в смазке, и начинает им двигать.             Сначала не совсем приятно, скорее странно и немного унизительно. В основном, из-за позы, в которой Коноха ничего не может видеть (честно говоря, это к лучшему), зато — слышать предостаточно: и влажное хлюпанье, и сосредоточенное дыхание Дайшо. Он предпринимает попытку привстать, выставляя перед собой руки, согнутые в локтях, и оборачивается через плечо, встречаясь с тяжёлым взглядом Дайшо.             — Что ты возишься, как пьяный — с ключами от двери?             От того, каким хмурым становится лицо Дайшо, даже немного весело. Коноха чуть выгибается в пояснице, подставляя задницу, и снова поворачивается к скучному дереву, негромко прося:             — Я максимально постараюсь расслабиться, но не будь со мной слишком осторожным. Ты можешь ускориться.             — И кому из нас ещё нужно заткнуться? — риторический вопрос.             Но Дайшо выполняет просьбу Конохи и действительно становится более напористым: подключает к среднему пальцу безымянный, и, несмотря на значительный дискомфорт, из-за чувства наполненности тело охватывает волной жара. Всё ещё странно, но что-то внутри переворачивается, и Коноха подаётся бёдрами назад, насаживаясь на пальцы и стараясь не зацикливаться на саднящих ощущениях.             Теоретическо-моральная подготовка Конохи к половому акту на высоте: даже если вы увидите кровь — это совершенно нормально, особенно для первого раза. Так что он прекрасно осознаёт риски и просто хочет поскорее получить удовольствие.             Дайшо, судорожно вздохнув, подтягивает чужие бёдра ближе к себе и вводит пальцы до самого основания, ощупывая тонкие стенки и осторожно, но уверенно двигаясь внутри.             И Коноха, утыкаясь лбом в столешницу, закрывает глаза локтями и прерывисто дышит, изредка подаваясь бёдрами вперёд и с каждым разом ощущая, как движения становятся более складными, плавными и не такими тугими.             Если бы он ни разу себя не растягивал, балуясь с острыми ощущениями при мастурбации в душе, то вряд ли бы относился к происходящему таким образом: спокойно, даже слегка оптимистично, тем самым нервируя Дайшо пуще прежнего, которому хотелось избежать плохих последствий и слишком резкой боли.             И ему это действительно удаётся: в тот момент, когда пальцы нащупывают заветную простату и надавливают на неё, вырывая из груди Конохи громкий, неосторожный стон.             — Победа, — насмешливо шепчет Дайшо, повторяя снова и снова, пока Коноха не вскидывает голову назад и не хнычет из-за пробившего тело насквозь наслаждения.             Согнутые руки дрожат, и стоять в такой позе всё ещё ужасно неудобно, поэтому он выпрямляется в спине, несмотря на острые ощущения внутри, и просит Дайшо развернуть его.             Оказавшись лицом к лицу, Коноха понимает, что Дайшо, исключая напускное самодовольство и веселье, всё ещё выглядит напряжённым, но далеко не из-за последствий и возможных рисков, а из-за собственного возбуждения.             Дайшо высовывает пальцы наружу с максимально пошлым, хлюпающим звуком, от которого неловко не только Конохе, но и чёртовому дьяволу-искусителю. Тот, в свою очередь, снова перемещает задницу Конохи на столешницу и слегка разводит ноги в стороны, чтобы встать между бёдрами и потереться головкой члена о промежность.             — Очаровательно, не правда ли? — пробует пошутить Дайшо, и Коноха закрывает красное лицо ладонями, откидываясь на столешницу спиной и впитывая в себя всю прохладу. — Ты лучше смотри и запоминай. Я попрошу потом того же.             — Я тебе язык вырву, — гундосо произносит Коноха, оставляя между пальцами небольшую щель и посылая Дайшо уничижительный взгляд: — Грёбаный, блять, извращенец.             — Не больше, чем ты, — пожимает плечами Дайшо и кладёт руки на подрагивающие бёдра Конохи, внимательно следя за тем, как головка медленно проникает внутрь. — И да, я не буду против, если ты будешь меня проклинать. Это, знаешь, очень интимный момент…             — Пошёл бы ты на…             И Дайшо, больше не говоря ни слова, проникает в Коноху, заполняя его до самого основания и сразу проезжаясь головкой по простате, из-за чего ощущения смешиваются между собой в адский коктейль острой боли, сбившегося дыхания, застрявшего в глотке полустона-полукрика и обжигающего удовольствия.             Дайшо не сразу двигается — позволяет Конохе привыкнуть к ощущениям, восстановить дыхание и сморгнуть слёзы, одновременно успокаивая и себя, и свою возбуждённую плоть, не привыкшую к таким экстремальным испытаниям.             Например, к сокращающимся от боли мышцам.             Если он останется без члена, то хотя бы на всю жизнь запомнит и напишет поучительную лекцию для новоиспечённых геев и бисексуалов, которые хотят попробовать всё и сразу, наплевав на должную подготовку.             «И вы лишите человека достоинства, и сами останетесь с его же достоинством в заднице, усекли?».             Но когда Коноха привыкает к ощущениям, то слабо кивает, приподнимаясь на локтях и скрещивая ноги за спиной у Дайшо, притягивая его ближе к себе и усиливая проникновение. Тот, в свою очередь, негромко стонет в голос и крепко сжимает пальцами чужие бёдра, начиная неспеша двигаться, стараясь раз за разом попадать по простате.             И Коноха пропадает окончательно и бесповоротно: ему просто невероятно хорошо, до невозможного хорошо. Он не игнорирует боль, не игнорирует саднящее чувство внутри, но наслаждение пересиливает любые неприятные ощущения и позволяет окунуться в процесс с головой.             И стоит Дайшо прощупать почву и понять, что удовольствия гораздо больше, чем дискомфорта, то постепенно увеличивает темп, ускоряясь и иногда сбиваясь с ритма, потому что мозги отключаются, как по щелчку. Перед глазами всё плывёт от возбуждения, горячее дыхание вырывается изо рта и иссушивает кожу губ, вынуждая постоянно облизываться.             В какой-то момент они находят устраивающий друг друга ритм, и Коноха тоже начинает двигаться, подаваться бёдрами вперёд, насаживаясь на эрегированный орган, заставляя Дайшо переместить руки с бёдер на столешницу для опоры, так как от наслаждения силы значительно подводят, уступая место приятной неге и слабости в конечностях.             Движения становятся более резкими и рваными, а изнутри вырываются даже не стоны — а хриплое дыхание вместе с редкими ругательствами и глубокими вздохами, и всё, о чём может думать Коноха, — это о своих ощущениях и о том, как же сильно он, чёрт возьми, хочет Дайшо.             Волна исступления накрывает незаметно, и даже какое-то время после оргазма они всё ещё продолжают двигаться: Коноха, прилагая максимум усилий, принимает сидячее положение, насаживаясь на член до самого основания, и крепко обнимает Дайшо, вовлекая в короткий, но ощутимо долгий поцелуй.             Они целуются лениво, используя только губы, потому что даже двигать языком получается с трудом, и, в конце концов, останавливаются, прижимаясь друг к другу и восстанавливая дыхание.             Дайшо непривычно отмалчивается, возможно собирается с мыслями и вспоминает самые подходящие саркастичные фразы, чтобы разрядить обстановку и прогнать волну смущения, а Коноха и не против: он просто наслаждается повисшей в воздухе тишиной и наконец-то может себя поздравить.