Сделай мне больно

Просыпался Чонгук с ощущением тупой пульсирующей боли. Она, казалось, набухла и жгла в каждой клеточке, словно его пропустили через кулинарный молоток и сделали из него отменную отбивную. Такую бы бросить на раскаленную сковородку, дать схватиться белку по паре минут с обеих сторон, погрузить в бурлящее месиво овощей и соуса и дать дойти за еще пятнадцать. Чонгук глухо застонал, с трудом разлепляя опухшие веки и совершенно не понимая, почему все болит. Открыть удалось только правый. И циклопом уставившись на спящего Тэхёна, Чонгук вспомнил вчерашнее за секунду и зашелся в ликующей радости. Вышло из ряда вон скверно, но вышло же! Тэ с ним! Спит в его постели, доверчиво раздевшись до трусов, а не оставшись в одежде, чтобы подчеркнуть дружеский маркер. Чонгук, расплывшись в глупой улыбке и едва не застонав, пополз неуклюжим раненым раком к краю постели. Случилась настоящая сказка и ей нужно было соответствовать. Где это видано, чтоб рыцарь еле ковылял и чуть что, стонал от боли? Требовалось принять горячий душ, чтобы согреть травмированные мышцы, принять обезболивающее. И к моменту, когда Тэхён проснется, встретить его во всеоружии расслабленного Джеймса Бонда «Что? Болит? Забудь, пустяки». План пошел к чертям: Чонгук задел ушибленным коленом тумбочку, утробно замычал — колено взорвалось агонией. Он и не помнил, чтоб Намджун в него пинал, вот же собака этот… Тэхён распахнул сонные глаза, окунув в теплое золото. И мысли о долбаном Намджуне разбежались вспугнутыми тараканами. Улыбнулся, глядя пока еще расфокусированно в его напряженное лицо. Тоже охнул, дотронувшись до опухшего рта, и нахмурился: похоже, вспомнил вчерашнее. — Привет, как себя чувствуешь? — хрипло спросил Чонгук, молясь всем богам, чтобы Тэхён не решил вернуться к Намджуну. За вещами, например. Там мало ли что может произойти, Намджун упертый мерзавец, с того станется Тэ запереть в квартире. — Привет, — Тэхён ощупывал губы, оценивая масштаб ущерба. Видимо, счел незначительным, потому что с жалостью потянулся к Чонгуку. — Я-то норм, а вот ты как? Выглядишь плохо, Гуки. Тебя будто сняли с боксерского ринга. — Победителем, — добавил Чонгук и небрежным тоном сообщил. — Все в порядке, скоро пройдет. Только вот как на работу идти в таком виде, не знаю. — Тебе в котором часу? — Тэхён присел, потер лицо ладонями, просыпаясь. — Мне… мне к пяти, — соврал Чонгук, хотя обычно приходил в ресторан в двенадцать, чтобы успеть сделать заготовки к меню. Ничего, отпросится по состоянию здоровья. Шеф-повар войдет в положение. — У нас уйма времени. — Тогда я успею купить косметику и тебя загримировать, — Тэхён подмигнул. — Ну, что, шеф, пойдем готовить завтрак? Тесниться в крохотной кухоньке, сталкиваться плечами, руками, наполняясь от этого горячим воздухом счастья, было волшебно. Не чувствовались боль и дискомфорт, словно Тэхён оздоравливал одним присутствием. На одной тарелке росла горка пышных золотистых блинчиков, на другой благоухала ветчина, обжаренная с кимчи и соевыми ростками. Булькал в кофеварке кофе. Ароматы сливались в единый, в котором лейтмотивом звучал Тэхёновский — сильный, яркий, властный. И голова кружилась, кружилась. Тэхён отламывал кусочки блинчиков, осторожно всовывал в рот, улыбался одними глазами. Чонгук, не чувствуя вкуса, ел, пил и плыл в мареве тихого утреннего счастья, которое еще вчера казалось невозможным. Они были вдвоем в малом пространстве его студии, и весь мир с его противоречиями и преградами отошел на задний план. Хотелось, чтобы так было всегда: чтобы мир никогда не влез между ними. Однако он все же влез: после завтрака и душа Тэхён взял со вздохом телефон. И по его настороженному, помрачневшему лицу Чонгук с тоской понял — сказка поставлена на паузу. — Щибаль, — пробормотал Тэхён, вскидывая брови. — Щибаль, щибаль, щибаль! — Не читай, пожалуйста, что пишет гондон, — попросил Чонгук, ставя свой телефон на зарядку. — Он безмозглый идиот, а на мнение идиотов проще забить. — Ладно бы, только он писал, — Тэхён растерянно опустился на мятую постель, зажал рот рукой и невнятно зашептал. — Чонгук, мне написала и позвонила куча людей! Папа, Джун, его музыканты, журналисты и… и твои братья. — Что?! — Чонгук нервно нажал на боковую кнопку, торопя телефон включиться. — Что хотят? — Джун — понятно что, — Тэхён убрал руку, залистал ленту сообщений. — Просит прощения, умоляет вернуться, угрожает, что вещи не отдаст. Его ребята бьются в истерике — Лотте сообщило, что может разорвать контракт из-за скандала. Папа недоумевает, что произошло, его тоже с утра пораньше журналюги достали. Журналюги просят интервью, обещают золотые горы. Айщ! — Тэхён вскрикнул. — Наша стычка попала на первые полосы газет! Боже, боже! Твои братья пишут, что если я не испарюсь, они уничтожат твою новую карьеру. — Не читай, не читай, — взмолился Чонгук, наконец включив телефон. Похолодел, увидев многочисленные уведомления о пропущенных звонках. Пальцы предательски задрожали. Если скандал вылетел на первые полосы, его семья незамедлительно ринется в бой. Тяжеловесы против легковесов Чонгука и Тэхёна. И да, ринулись. Папа слезно просил образумиться, вернуться в лоно семьи, пересыпая слова рыдающими смайликами. Чунсок и Хосок пели в унисон, что Чонгук в этот раз окончательно перешел черту. Отец грозно уведомлял, что не позволит загрязнить репутацию фамилии, что сделает все возможное, чтобы причина раздора исчезла. Чонгук перевел испуганный взгляд на «причину». Как же Тэ защитить без денег и связей? Остальные сообщения от неизвестных лиц, непонятно как раздобывших его номер, Чонгук читать не стал. Нет времени на ерунду. — Не переживай, милый, я со всем разберусь, — Чонгук обнял окаменевшие плечи, поцеловал щеку. — Тебя никто не обидит. — Ты не можешь это гарантировать, — Тэхён быстро листал одну статью за другой. — Боже, сколько грязи на меня вылили! Как успели за ночь раздобыть информацию? Вот же проныры! Щибаль, Чонгук! Из-за контракта меня выставляют элитной проституткой, игравшей сразу с двумя отпрысками известных фамилий! Тут написано, что Чон Чонгук из-за меня разрушил блестящую будущность, а Ким Намджун упал на самое дно богемы, — Тэхён всхлипнул, сгорбился, выронив телефон. Чонгук, ненавидя себя всей душой, горячо зашептал: — Пожалуйста, не плачь, Тэхён. Это я во всем виноват, я окрасил твой образ в этот цвет. Мне и смывать. Я поговорю с родными, со СМИ. Я все исправлю. Плачущий Тэхён молча прижался к нему, крепко обнял, ища у него защиты от злобного мира. Чонгук лихорадочно покрывал его лоб, зажмуренные глаза, щеки, губы поцелуями, шептал, что тот самый светлый и чистый, что лучше его никого нет. Что он докажет обществу, что общество ошибается, разобьет все грязные домыслы и слухи, прямо сообщит, что заставил Тэхёна принять контракт и держал против воли в контрактной ловушке. Что Намджун без него обретался на дне, а Тэхён возвысил его до небывалых высот. Когда поцелуи из односторонних перелились во взаимные, полные жара и крови, Чонгук не уловил. Просто втек в них, распадаясь на атомы, принимая естественно. Тэхён срывал с него одежду, царапал кожу, тянул на себя. Наверное, ему очень хотелось забыться, стряхнуть с себя уродство обвинений. Благоговейно качаясь в нем, горячем, тесном, нежном, Чонгук тоже забывался. Растворялся в нем без границ, отдавал себя полностью. Никогда прежде они не сливались настолько самозабвенно, открываясь телами и душами, переплетаясь судьбами. Уже не сквозило желание причинить боль, сместить агрессию. Царили нежность и принятие. Каждый толчок был одой их любви, запрещенной социальными условностями. Каждый поцелуй с металлическим привкусом крови был осанной их любви, осужденной заглазно. Каждый выдох-всхлип был прощением. И, кончая, Чонгук ослеп в яркой вспышке оргазма. Его подбросило до звездных небес, разбросало на мельчайшие клеточки, пульсирующие одним именем — Тэхён. Приходил в себя целую вечность, оглаживая нежную кожу, дыша их перетекшим один в другой запахом. И думал, что абсолютно неважно, что считает общество. Они победят общество, потому что едины. Протянул руку к тумбочке, выудил оттуда горсть конфет Копико. Положил одну на грудь молчавшего Тэхёна, покатал ее вокруг острого розового соска. Тэхён приоткрыл глаз, хмыкнул. — Ты всегда любил после секса съесть конфетку, — Чонгук выложил остальные на его грудь в форме сердца. — Я их держал в надежде, что ты ко мне вернешься. Я безмерно люблю тебя, Тэхён, и сделаю все, чтобы мы были счастливы вместе. Доверься мне. — Я… я пока не могу ответить тем же, — длинные ресницы подрагивали, тонкие пальцы обвели контур конфетного сердца. — но когда буду готов, то обязательно скажу, Гуки. Спасибо за поддержку. Защити меня, пожалуйста, не дай миру сделать мне больно. У меня нет на защиту сил. — Обязательно, — пообещал Чонгук, чувствуя, что у него сил хватит на обоих. — Давай договоримся о плане действий. Ты остаешься в моей квартире, никуда не ходишь, ни с кем не общаешься, не читаешь мерзких сплетен в статьях. А я начинаю расчищать все это дерьмо. — Твоя семья расчистит, только так, что нам не понравится. Для начала уберет меня и лишит тебя работы, — горестно ответил Тэхён, смахнув конфетки с груди и поднимаясь. Потрясающих красоты и лепки спина тоскливо сгорбилась, гордая шея согнулась. Чонгук протянул к спине руку, чтобы утешить, но Тэхён рывком встал. — Я подумаю и решу, как быть, Гуки. Тебе сейчас нужны будут деньги, чтобы обрести почву под ногами. А где их взять? «У меня есть только день», — подумал отрешенно Чонгук, вставая за ним. «День на победу над всеми. Мало, критично мало, но выбора нет». Было ясно как день, что пришло в голову Тэхёну: прибегнуть к запасному варианту, бросить надоевшую жизнь в Сеуле и умчаться в другую страну. На миг промелькнула спасительная мысль, что у Тэхёна нет на то денег, но тут же погасла под давлением совести. — Ты говорил, что не трогал вещи в камере хранения, — нарушил тяжелое молчание в душе Чонгук, намыливая плечи Тэхёну. — Там лежат дорогие украшения и часы, если их продать, вырученного хватит на безбедную жизнь в любом месте. Но прошу тебя, не торопись принимать решение, Тэ. Позволь мне справиться с проблемами. — Не тебя выставляют у позорного столба, — тихо проронил Тэхён. — Боже, за что? Что я такого людям сделал? Они, не зная меня и подоплеки, с радостным ажиотажем написали море гадостей! — Я осушу это море, — ответил Чонгук, искренне надеясь, что сможет. Надо будет — душу дьяволу заложит, но сможет. — Никто не заикнется плохо о тебе сказать, Тэ. Было страшно оставлять его одного вариться в котле сомнений, но деваться было некуда. Угрозы от родных капали, терпение отца кончалось. Необходимо было заключить перемирие с родными или же… нанести серьезный удар, выставив себя у позорного столба. Как быть и что делать? Эти вопросы крутились рефреном, пока Чонгук стремительно одевался, ловил такси и ехал на встречу с братьями. Безопаснее было поговорить с ними, до общения с отцом — в них было больше мягкости. Чунсок при виде него гневно фыркнул, Хосок хитрым лисом прищурился и начал спокойно. — Привет, Чонгук. Рад, что ты внял доводам здравого смысла и пошел на переговоры. Прежде чем ты начнешь выставлять условия, а я вижу по твоей упрямой челюсти, что ты пришел именно с ними, дай мне высказаться. Понимаешь ли ты, почему тебя зовут Чонгук? — Здравствуйте, Чунсок-хен, Хосок-хен, — хмуро бросил Чонгук, присаживаясь в кресло напротив них. И от последнего вопроса Хосока недоуменно нахмурился. — Причем тут мое имя? — Скажу только раз, но запомни навсегда. Это то, что мне рассказал дедушка. Нашего отца зовут Чонсо, папу — Мингук, — невозмутимо продолжил Хосок. — У них был договорной брак, до свадьбы они встретились лишь единожды. Отец не был папе верен, откровенно им пренебрегал. Папа оскорблялся, страдал. Чунсок родился в период сильнейшего раздора. Окрепнув после родов, папа едва не сломал брак — до того плохо ему было. Хотел развестись, несмотря на возмущение родни. Родня вмешалась, надавила на отца, заставила его обращаться с мужем получше. Я родился, когда между ними царило прохладное перемирие. Папа перестал бунтовать, но и не ждал от отца чего-то хорошего. И в тот период обратил свой взор на другого. До измены не дошло, там жила чистейшей воды платоника. Однако этой платоники хватило, чтобы отец посмотрел через призму другого альфы на мужа и увидел все его достоинства. — Давай перейдем к делу, — раздраженно предложил Чонгук, уже догадываясь, к чему клонит Хосок. — Не перебивай старших! — цыкнул Чунсок. — Так вот ты, Гуки, родился в благословенный период зарождения их любви, ставшей прочным фундаментом процветания. Даже имя тебе сложили из слогов своих имен. Отец подарил первый слог, папа — второй. Ты — их любимое чадо, ты — живое напоминание о том, что у них получилось создать крепкий семейный очаг. От тебя ждут больше, тебя ценят больше. Тебя баловали, пестовали, предоставляли лучшие, чем нам с Чунсоком условия, а чем отблагодарил ты? — Хосок сверкнул бритвенной щелочкой глаз. — А теперь выскажусь я. Только раз, но вы запомните навсегда. Жить родительскими ожиданиями я не намерен, — Чонгук подался вперед, грозно оскалившись. — Их чувства, их мечты не имеют с моими ничего общего. Я был послушным сыном, я делал все, что от меня ожидалось. Но в угоду им уничтожать собственное счастье я не буду! Тэхён — мое все, без него я не живу, а подыхаю. Отступитесь, родные, забудьте, что я существую. Дайте нам жить! — Дурак, — процедил Чунсок сквозь зубы. Хосок расстроенно кивнул, подтверждая слова старшего брата. — Как посмотреть, — Чонгук ухмыльнулся, раскидываясь в кресле повальяжнее. — Чтобы доказать серьезность своих намерений, продолжу, пожалуй. Когда меня погрузили в наш бизнес, многие махинации стали видны… Чунсок с Хосоком настороженно переглянулись, одинаковыми движениями нервно поправили галстучные узлы. — Какой крупный бизнес оперирует без откатов, без подмазывания государственных чиновников, без задавливания мелких конкурентов? — Чонгук развел разбитые губы в зловещей улыбке, слизнул выступившую кровь. — Бизнесы, правда, клянутся, что белые и чистые, что никаких серых схем не используют, но мы же с вами знаем подноготную. Так вот я сохранил большинство доказательств в облаке. В тот период — из практических соображений, мне хотелось научиться подобным техникам, быть готовым на случай необходимости. А теперь необходимость вылезла вперед в другой форме, — Чонгук медленно встал, возвышаясь над сидящими, потрясенно онемевшими братьями. — И я воспользуюсь этими доказательствами, чтобы защитить свою любовь. Никто, включая отца, не смеет угрожать Киму Тэхёну, ясно? Оба промолчали, снова переглянулись, но побежденно. Было очевидно, что Чонгук не блефует, что пойдет ва-банк, если заставят. — Передайте отцу и папе, что я готов с ними периодически встречаться, при условии, что они примут моего бойфренда, а вскоре и мужа. Кима Тэхёна. Я закончил. До свидания, хены, — Чонгук театрально поклонился, издеваясь над институтом поклонения старшинству, развернулся и огромными шагами пошел вон из офиса. Ему предстояло сделать еще многое. Обсудить дальнейшую работу со встревоженным владельцем ресторана, не знавшего, что нанял отпрыска семьи Чон. Выступить с опровержением уродливых домыслов в, как минимум, двух-трех основных СМИ, мелкие уж разнесут по инерции. Припугнуть Намджуна гипотетикой обращения в полицию — звездам не прощают насилие над омегами. Успокоить Тэ. И к ночи, если повезет, открыть все-таки чистый лист бумаги, вписать первые строки их счастья. Начавшийся с томного, тягучего счастья день понесся сумасшедшей белкой в колесе. Чонгук отвечал на звонки, объяснял, уговаривал, рычал. Подставлял лицо гримеру в спешной подготовке к интервью. Проникновенно смотрел в камеру, говоря чистую правду: что любит Кима Тэхёна, самого светлого, доброго, прекрасного омегу в мире. Что когда-то растоптал его любовь, уговорив принять контракт. Что предпринял все усилия, чтобы вернуть его любовь. Что ему несказанно повезло встретить Тэхёна, который помог переосмыслить ценности, пойти за своей мечтой. Со СМИ было проще простого. Те с восторгом ухватились за золотую жилу — историю принца и Золушки. С Намджуном, предсказуемо, не заладилось. Тот проорал в динамик, что он в запале случайно ударил Тэ, что раньше не бил, и что армия юристов Лотте его отобьет. С владельцем ресторана вышло еще хуже. Тот блеял и мычал, истерически подвизгивая, укорял, что Чонгук не признался, кем является. И под конец беседы жестко подытожил, что предпочитает его уволить. Против Чонов он не пойдет, не самоубийца. Что ж, в сухом остатке было отсутствие работы, маячивший судебный иск от Лотте за нападение на Кима Намджуна, неясность со стороны семьи — уймутся или продолжат бой, и еще неизвестный эффект публикаций в СМИ. Те должны были грянуть громом в ночных выпусках. Основное он сделал, а поскольку спешить на работу уже не требовалось, приступил к последнему необходимому пункту: поговорить с Тэ. Приехав домой, напрягся. Квартира встретила его звенящей тишиной. Прислушался в отчаянной надежде, но из ванной не раздалось и звука. Застонал, оббежав взглядом крохотное пространство студии и уткнувшись в ярко красный пакет на столе, омертвело двинулся к нему. На пакете лежала пришпиленная зубочисткой записка. Чонгук сморгнул, фокусируя размывающееся от слез зрение, вгляделся в кривые строчки. Те заговорили хриплым бархатистым голосом Тэ. «Милый, тебе не надо драться за меня со всем светом. Проще будет, если я исчезну. Со мной одни проблемы, от меня идет плохая энергия. Я рушу жизни и уничтожаю людей, Гуки. Прости, что ухожу без прощания. Не держи на меня зла. Воспользуйся деньгами, чтобы начать жизнь во Франции, где никто не будет тебе угрожать из-за влияния семьи. Le Cordon Bleu ждет тебя, будущая звезда гастрономии. Целую, Тэ». Чонгук трясущимися руками развернул пакет, прикусил кулак, чтобы не закричать. Тэхён тоже успел многое за эти часы: наведался в камеру хранения, забрал ценные вещи и объездил наверняка несколько ювелиров и ломбардов, чтобы заполучить как можно больше денег. Их точно хватило бы на поступление в Le Cordon Bleu, Тэхён все правильно рассчитал. И этот бескорыстный, щедрый поступок доказал безумно болезненное: Тэхён любит его, но быть с ним отказывается. Сколько он так просидел, рыдая в кипу денег, Чонгук не помнил. Было настолько плохо, что он мог лишь судорожно рыдать. Рыцарь зря размахивал копьем, принцесса победила дракона самостоятельно. Зазвонил телефон. Чонгук остервенело ударил им о стол раз, другой, третий. Тот продолжал звенеть. Чонгук перевернул к себе треснувшим экраном, метнулся к раковине, чтобы утопить в воде, и застыл. Звонил Тэхён. — Тэ, — выдохнул Чонгук, спешно вытирая рукавом слезы. — Пожалуйста… — Я вот подумал, — тоже голосом, полных слез, прогнусавил Тэхён. — что не могу уехать без своих вещей, а они остались у тебя. — Что осталось? — не понял Чонгук, озираясь. Пусть хоть что-нибудь будет, пусть! Причина для возвращения, для уговоров. И чуть не взвыл — не было ничего, Тэ ошибся. — Мои конфеты Копико, — всхлипнул Тэхён. — Ты же знаешь, Гуки, что я не могу без них жить. И… без тебя. В аэропорт приехали глубокой ночью. Оба усталые, еле стоящие на ногах, заплаканные. Пограничник долго сверял паспортное фото с отекшим, набрякшим от побоев лицом Чонгука, хмуро кивнул, пропуская. И Чонгук с облегчением выдохнул, потопав к ждущему Тэхёну. Тот слабо улыбался, теребил тесемку толстовки, перекатывал во рту кофейную конфетку. Чонгук обнял его, вдохнул аромат свежей сдобы, смешанной с кофейным амбре, задохнулся от счастья. Тэхён шепнул в ухо: — Я так счастлив, Гуки. Сделай мне сладко-хорошо, сможешь? — Смогу, Тэ, — твердо пообещал Чонгук, веря, что сможет.