Сделай мне больно

Щедрое жаркое солнце так безжалостно слепило глаза, что казалось, они не в Сеуле, а где-то в рыжих барханах Сахары. Если бы они спрятались в сени раскидистых платанов, то жара бы переносилась легче, чем сейчас, когда они жадно тискали друг друга на самом солнцепеке. Тэхёновы пальцы ловко цапнули за набухший пах, и Чонгук застонал ему в рот. Низ живота онемел от безумного желания, член болезненно пульсировал, еще чуть-чуть и Чонгук по-идиотски сольет в штаны. — Отойдем, Тэ, — Чонгук ухватил его поудобнее, сдвинулся с сопротивляющейся ношей к кустам. — Хочу здесь, — Тэхён вывернулся, дергано стянул через голову футболку: сверкающие глаза томно поплыли, на обычно бледных щеках проступил яркий румянец, зацелованные губы пунцовели. Таким жадным до ласк, сильно возбужденным он нравился Чонгуку еще больше, буквально сводил с ума. — Здесь будет интереснее, Гуки. Нас в любой момент могут застать и вызвать полицию. Пощекочем нервы, мм? — Сумасшедший, — задыхаясь, поспешно расстегивая молнию, прошептал Чонгук. — Ты полный улет, Тэ. — Ты тоже сумасшедший, просто притворяешься чинным и скучным, — с придыханием шепнул Тэхён в ухо. Ожег жарким шепотом, разлил в крови лихорадку. Чонгук опрокинул его на широкую деревянную скамью, остатками здравого смысла молясь, чтобы никто из гуляющих в парке не зашел на эту просторную лужайку. Содрал с него шорты, второпях лишь надорвал трусы, пристроился и резким рывком вошел. Не было нужды в подготовке: они трахнулись полтора часа назад в универе, Тэ был еще мягким и влажным. Тэхён громко вскрикнул, распахнул огромные чудесные глаза, вцепился до боли в его плечи, сжал ногами бедра. Чонгук умирал и возрождался в нем с каждым толчком. В бархатистом горячем и тесном. В единственном и неповторимом. Внутри было сладко, снаружи было солоно от привкуса крови и пота: они вновь искусали друг друга как звери. Быстрее, сильнее, размашистее. Чтоб долететь до небес, чтоб вместе, вместе!.. Чонгук сжал его подтекающий предсеменем член, надавил на головку. Тэхён выгнулся, зажмурился, закричал и… Чонгук проснулся, заполошно подскочив на постели и захлопав руками. Сон был настолько явственным, что отсутствие Тэхёна ударило в солнечное сплетение. Чонгук непонимающе заскулил, взглянул на закрытую дверь ванной, прислушался к тишине и окончательно включился в реальность. Тэхён ушел три месяца назад, перед Рождеством, окунув его в тоскливое болото одиночества. Ни разу не позвонил, не написал сообщение, не дал о себе знать. С радостью вычеркнул надоевшего хозяина из жизни и памяти. Чонгук согнулся, поглаживая ноющую диафрагму. Ощущение было: будто ему врезали с размаху. С тех пор, как Тэ пересек порог этого дома, из Чонгука словно вырвали половину с мясом, с кровоточащими сосудами, настолько Тэ в него врос за время жизни вместе. И эти живые, полные самозабвенных чувств, эмоций, ощущения сны добавляли пустоты. Почему ему снился Тэхён именно в доконтрактный период, Чонгук понять не мог. Какие игры вело с ним подсознание, что хотело сказать, и почему так мучило… Почему ему не снился гневный, тоскующий, раздраженный Тэхён, чтобы легче было с ним проститься и отпустить… Факт оставался фактом: Тэ приходил к нему только из того короткого временного отрезка, когда их отношения не были обусловлены контрактными рамками. Когда им было без условий, без категоризации их жизни хорошо. Вспомнив об условиях, точнее, о последних условиях, Чонгук поморщился и нехотя поднялся. Мысли о тягостном, нудном разговоре с отцом и братьями добавил дискомфорта. Чонгук снял футболку, промокшую насквозь из-за сна, сбросил такие же мокрые трусы и уныло поплелся принимать душ. Пора было начинать день, который не обещал принести ничего светлого и теплого. Мысли постоянно возвращались к разговору, восстанавливали в памяти сцену. Отец с братьями расселись вдоль длинного стола — точь-в-точь святая инквизиция, судящая грешника — взирали на него с неодобрением, цедили слова по очереди, строго соблюдая старшинство. Мягкосердечный папа был изгнан из судилища, но, судя по шороху, внимательно подслушивал. … — надо было раньше провести аудит твоих финансов, Чонгук, — отец звучал разочарованно. — Тогда бы мы поймали и остановили странные, не обоснованные разумной логикой операции. Странная атака на Кима Намджуна, младшего сына Ким Имчхона. Не менее странное аннулирование контракта, причем с выплатой немалой суммы. И твои туманные обоснования нисколько не проясняют картину. Чонгук молчал. Он вообще-то никак не объяснил, почему он поступил таким образом. Просто сообщил почти грубое: «Я так решил». Младший не имеет права общаться со старшими в подобном тоне, он обязан рассыпаться в подробных извинениях и объяснениях. Ранее заготовленная чепуха, что семья Ким влезла на их территорию в логистике, не шла на язык. Вообще не хотелось врать, будто единственная ложь, которую он скормил Тэхёну, исчерпала все запасы. — Привлечение детектива и полицейских ресурсов по неясным резонам недопустимо! — Чунсок в возмущении хрустнул шеей: он всегда был пламеннее остальных членов семьи, выразительнее в проявлении эмоций. — О чем ты думал, Чонгук? Чем руководствовался, потратив почти миллиард вон на ерунду? Это практически квартальный доход твоей сети. Чонгук молчал. Какой смысл переливать из пустого в порожнее? Деньги ведь уже потрачены, а родные его никогда не поймут. — Меня смущает неявная подоплека дела, — вкрадчиво сказал Хосок. — Поскольку детектив выложил все детали, то сходится некрасивая мозаика. Чонгук, ты что, влюбился в своего контрактника? Отец поперхнулся словами, Чунсок в изумлении скосился сначала на Хосока, потом уставился на Чонгука. Папа за дверью шумно и тоскливо вздохнул, из-за чего отец заерзал. — Нет, — не медля ответил Чонгук, не сомневаясь в своих словах. Все люди привязываются, когда делят с кем-то постель и кров. Сплетаясь телами, обмениваясь слюной, спермой, смазкой, а порой и кровью. Поддерживая друг друга эмпатией. Узнавая и принимая привычки друг друга. Это закономерный и неизбежный процесс. Но любовь? О нет, она не отметилась в их связи. Он бы понял. — Прошу прощения, что потратил семейный бюджет, но мне спонтанно захотелось. Других, более разумных и логичных причин, не существует. — Всегда знал, что от контрактников одни проблемы, — проворчал отец, поднимаясь со стула. Вслед за ним вежливо встали и старшие братья. Один Чонгук вечность соскребал себя с судного кресла, сил не было, как, впрочем, частенько в последнее время. — Жениться надо пораньше, как женился я на вашем папе, а не играть в глупые связи с людьми не нашего круга. Придумала молодежь пустячные причины поздно входить в брак, а потом страдает и с жиру бесится. Можно сказать, Чонгук легко выпутался из неприятной ситуации. Могли наказать ограничением в тратах, наложить унизительный контроль над операциями, что повлекло бы за собой замедление процессов. Но почему-то эта инквизиторская беседа, обвинения в грехах, врезалась в сознание и грызла, грызла, грызла. Что-то в ней было не так. Но досадно, что догадаться было невозможно. Рефрен прокручивался, как и крутились сны. Просто надо было пережить тяжелый период. Это нормально, когда человек сложно переживает расставание с другим, идеально ему подходящим. Надо больше налегать на спорт, встречаться с друзьями, заполнять атмосферу положительными впечатлениями. И еще через пару-тройку месяцев жизнь войдет в новое свежее русло, в котором не останется печалей и непонятных, угнетающих воспоминаний. Даже хорошо, что Тэхён отказался с ним встречаться и поддерживать связь. Проще будет забыть и выветрить его из системы. А если бы встречались, Чонгук бы бессильно облизывал глазами его красивое лицо, к которому больше не имел права прикасаться, слушал бы его низкий хрипловатый голос, изнемогал бы от желания, то никогда бы не сдвинулся с мертвой точки. Подумав об этом, Чонгук невесело рассмеялся. Вытер волосы полотенцем и в досаде бросил полотенце в корзину. Словно сейчас его жизнь не стояла на мертвой точке! Хватит себя уговаривать и убеждать, что все в порядке. Ни черта не в порядке, щибаль! Тэхён там, в Хондэ, радуется жизни и проклятому харизматичному Намджуну, наслаждается неограниченной свободой, пока он, Чонгук, каждый день подыхает от тоски по нему. Захлестнула бешеная ярость. Чонгук влетел обратно в спальню рычащим зверем, набросился на ни в чем неповинную постель. Разбросал подушки, располосовал прочное шелковое белье — все равно никогда терпеть не мог противную скользкость, это Тэ обожал нежиться на ней. Остервенело заколотил упругий матрас, как грушу, зубами раздербанил оставшуюся подушку: пушинки желтоватым снегом взмыли в воздух, тревожно закружились. Прочная дубовая кровать поддалась его резким рывкам, с протяжным стоном-скрипом проехалась по полу. Чонгук устало рухнул на разоренное ложе, мрачно уставился на потолок, на опадающие пушинки. Брезгливо провел ладонью по вспотевшей коже: щибаль, опять мыться! Спрыгнул на пол — в теле еще бушевала деструктивная энергия. Шагнул вперед и замер: боковое зрение зацепилось за что-то маленькое и беленькое, неучтенное безукоризненной минималистичностью его пространства. Автоматически нагнулся за неучтенностью, за выбивающимся из общего структурного ряда явлением. Сердце забилось, грозя вырваться из грудной клетки. И еще не дотронувшись до комочка, Чонгук понял — это последнее, что осталось от Тэхёна. Его обожаемые белые следочки-носочки. Видимо, в очередной раз порывисто раздеваясь, закинул на постель, а комочек, следуя необъяснимому закону исчезновения вещей, втиснулся в узкую щель между изголовьем и стеной и опустился. До поры, до времен, до дня, когда Чонгук окончательно взбесится от тоски. Чонгук прижал запылившийся комочек к носу. Тот, к огромному разочарованию, не пах сладкой булочкой Тэхёном, отдавал мертвым запахом миндального крема, которым Тэ мазал кожу. Постоял немного, стараясь разобрать крохи исчезнувшего аромата, и отбросил в сторону. Не стоит себя изводить, лучше забыть. Не зря же он скрупулезно избавился ото всех вещей Тэ, чтобы не кололи глаз. К мазохистам себя Чонгук не относил. Оделся, выслал домработнику сообщение, чтоб тот пришел с подмогой, и поехал в офис. Работа не ждала, чтоб ее. За долгий полный хлопот и сложных задач день Чонгук ни о чем непозволительном больше не думал, отчего было весьма и весьма хорошо. Зато, сев в машину, снова стух при мысли, что предстоит ехать в отдающую одиночеством и отчаянием квартиру. Конечно, были и альтернативы: выпить пива с друзьями, например, пойти в кино. Но с друзьями за два года Чонгук редко встречался, да и не хотелось никого видеть, честно говоря. Натянуто улыбаться, кивать скабрезным шуткам о вырвавшемся на свободу жеребце, о нетоптанных курочках, о великом разнообразии. Какое, к чертям, разнообразие, если хочется конкретного человека? В сердцах Чонгук побил руль, накинулся на пассажирское сиденье, виноватое в том, что на нем Тэхёна больше не было, подергал за рычаг, отодвигая его назад, чтоб не мозолило глаза. И застыл: прошлое опять вернулось и вредно хихикнуло. Из-под пассажирского сиденья выпорхнула коричневая обертка любимых Тэхёном Копико. Чонгук поймал ее на лету, прижал к носу, жмурясь от боли. Обертка предсказуемо пахла кофейной конфеткой, а не Тэ. Желание вдохнуть аромат Тэ стало настолько необоримым и невыносимым, что Чонгук, заведя мотор, вбил в навигатор адрес Намджуна. Маячил риск наткнуться на хозяина убогой лачуги, но не страшил. Может быть, если побьет эту наглую крашеную морду, станет и легче. Все можно принять за шанс увидеть и услышать Тэ. Пока мчался по вечернему Сеулу, чувствовал себя ожившим. Было очень хорошо на душе. В предвкушении она пела и плясала. Если повезет и поймает Тэхёна одного, то уговорит выйти на порцию кальгуксу. Поболтают о том, о сем, помолчат над тем, что неприятно обсуждать. И, может быть, сегодня Тэ не будет его изводить во снах. До Хондэ добрался быстро, собрав пару штрафов. Шало улыбаясь, припарковался, взглянул на светящиеся окна высоченного муравейника. Там, на пятнадцатом этаже, жила его человеческая таблетка от страданий. Занося руку над устаревшим кнопочным табло домофона, Чонгук удивленно уставился на конфетную обертку, которую все еще держал зачем-то. Огляделся по сторонам, ища урну, чтобы выбросить. И вдруг содрогнулся, согнувшись пополам. Резануло остро и чудовищно болезненно, как будто его полоснули бритвенной остроты клинком, выпустили наружу всю спрятанную начинку, кишки, сердце, душу… Вот почему разговор с родными дербанил сознание, вот почему носочек и обертка так потянули. Только сейчас Чонгук понял, что все это время, все это глупо потраченное время, он любил Тэхёна. Сильно, властно и незряче, потому что категорически отрицал чувства. Продышавшись, Чонгук привалился к перилам и заскулил. Зачем понимание пришло поздно? Лучше бы было без него. Как теперь посмотреть Тэхёну в лицо, как встретить его раздраженный взгляд, без слов говорящий: «На хрена приперся, мудак?»… Чонгук вяло шагнул вбок, еще и еще, и вздрогнул, когда дверь хлопнула, а к нему обратились: — Вам плохо? Обратился очень, очень, очень знакомый голос, от которого вскипели раненые чувства и слезы. Чонгук украдкой вытер мокрые веки, прокашлялся, с достоинством выпрямился и медленно развернулся. — Ты?! — В серых сумерках Тэхён смотрелся бледным и похудевшим. Жалость сдавила горло, замкнула рванувшиеся вопросы: «А тебе не плохо? Тебе не нужны деньги? Может, хочешь сбежать от Намджуна? Помочь?». Тэхён хлопнул себя по бедрам и раскатисто расхохотался. — Не верится! Ты пришел в гости, что ли? Повезло, что Джуна нет, он бы тебя по всем лестницам катил до подъезда. Как всегда без приветствия. Зато добродушно и без укора, что Чонгук приперся незванным гостем, зная адрес, которого ему не давали. Тэхён отсмеялся, знакомым до сладкой щекотки в паху потер нос и миролюбиво предложил: — Ну, раз пришел, то пойдем пожрем, что ли. Голоден как волк. — Да, пожалуйста, — благодарный за отсутствие упреков и выполнение его заветного желания Чонгук привычным движением подставил локоть и нервно отстранился. Не те времена, не те условия. Дурак. Тэхён сделал вид, что не заметил дерганого жеста. В нем вообще много было великодушия, отрицаемого Чонгуком прежде и признанного сейчас, запоздало и бесполезно. Легко сбежал по ступенькам вниз, окатив волной свежеиспеченной булочки, упруго пошел вперед, не дожидаясь спутника. Знал, что догонят, что впихнут свое общество. Королевская уверенность в себе, истончившаяся за два года и вновь воспрявшая. Шли молча. Тэхён сворачивал в переулки, выводил на ярко освещенные улицы, снова нырял в темные подворотни и наконец вывел к маленькой забегаловке, от которой фонило пряными ароматами. Чонгук сглотнул слюну, неотрывно на него глядя, жадно запоминая все детали. Не почудилось, что похудел. Действительно, Тэхён сбросил как минимум три-пять кило, хотя и не был полным. Впадинки под высокими скулами стали выразительнее, большие глаза казались больше на узком лице. Волосы Тэ опять начал красить в медовый цвет, что ему несказанно шло. И в целом, несмотря на худобу, выглядел прежним собой: живым, невообразимо цепляющим, привлекающим. Прохожие поневоле на него пялились, оглядывались. И Чонгуку хотелось закрыть его ото всех собой, оставить его только для себя. Видимо, сегодняшний день припас ему множество прозрений, потому что, переживая сильную жажду его прикрыть, он осознал, что впихнул Тэ контракт, чтобы тот был только его. Чтобы было много, много барьеров к свободе, чтобы тот привык, вросся в него, не мыслил жизни без него. Золотая клетка — аллегория бескрайней ревности. Бескрайняя ревность — оборотная сторона сильной, но не уверенной во взаимности любви. Каким же слепым он был… — Что? — Тэхён взметнул волосами, резко к нему повернувшись. — Почему слепым? — Неважно, — Чонгук прикусил губу. Надо же было проговориться вслух! — По кальгуксу? — Не, я теперь тащусь от рамена с маринованными устрицами. Здесь подают лучший рамен с устрицами во всей Корее! — Тэхён нажал на кнопку вызова, и к ним подскочил официант в замызганном переднике. — Пянсе, рамен с устрицами, ячменный чай, а моему спутнику… — вскинул бровь, и тормозивший Чонгук моментально откликнулся. — То же самое. — Мм, — Тэхён усмехнулся. — Ты во второй год сожительства в пику мне брал что-нибудь другое. Только кальгуксу было исключением. — Неправда. А кальгуксу, если что, ел только за компанию с тобой, — огорченно буркнул Чонгук, говоря чистую правду. — Терпеть его не могу. Предпочитаю рамен. — Значит, совпали, — мирно ответил Тэхён. — Ну, как живешь, рассказывай. — Все как обычно, ничего нового. Офис, дом, — Чонгук рассматривал его, вдыхал его аромат. — Как ты? — О, у меня все новое. И вечно меняется, — Тэхён почесал лоб, выбирая, с чего начать. Подхватил палочки из коробочки, как только на стол выставили закуски банчан. Набил рот и невнятно заговорил. — Во-первых, продал агентство. Беру прямые заказы у сетевиков. Надоело возиться с персоналом. И проще, знаешь ли, а то приходится часто сбивать график, у меня его точнее вообще нет. Во-вторых, наконец-то помирился с папой, он ко мне дважды приезжал, я к нему однажды… — Ты же сирота. — Чонгук от неожиданности подавился ростками сои. — Вовсе нет, — Тэхён оживленно потер руки, когда перед ними поставили дымящиеся паром большие чаши с раменом. Утопил островок водорослей, перемешал и с хлюпаньем всунул в рот первую порцию. Чонгук принялся за свою лапшу, сильно встревожившись. Смущало, что Тэ продал агентство. Намджун сосет из него деньги? Сбившийся график тоже напрягал. Намджун, понятно, может встать с постели хоть в два дня, проиграв до ночи в клубе, но он что, Тэ не дает работать? И факт восставшего из мертвых папы обидел. Тэхён, очевидно, совершенно ему не доверял, скормив официальную версию, что родители были в разводе, его воспитывал папа, а потом скоропалительно скончался от сердечного приступа. От острого горячего рамена пробил пот. Чонгук сбросил теплый кардиган, стянул с шеи кашемировый шарф. Тэхён, несмотря на плотную водолазку и двуслойную толстовку, не раздевался, хотя тоже вспотел и несколько раз вытер салфеткой взмокшее лицо. — У тебя на лбу вопросы написаны, — Тэхён хлебнул чай, откинулся на спинку стула. — Стреляй, Чонгук, не то тебя порвет на части. — Почему ты не сказал мне о папе? — начал с наиболее важного Чонгук. — Почему сбился график и продал агентство? Твой… бойфренд требует денег? — Как всегда зачастил, — Тэхён потянулся, расстегнув толстовку. — Что ж… О папе я думать не хотел, не то что говорить. Мне с ним пришлось несладко, очень даже. Видишь ли, мой отец был альфонсом, женился на нем по расчету. А как только вытряс деньги, то развелся и бросил. Я пошел в отца внешностью, и папа… на мне срывался. Мне ничего не надо было делать, чтобы его разозлить, достаточно было существовать. Он меня порой бил смертным боем, а потом, раскаиваясь, плакал и обнимал. Из-за него у меня завихрения в башке, — Тэхён покрутил над теменем пальцем и улыбнулся. Чонгук почувствовал, что сейчас сблевнет. Содержимое желудка поползло наверх. Беззащитного маленького Тэ били просто так, за здорово живешь. — Да, из-за него у меня привязанность тесно сплетается с болью, — задумчиво проронил Тэхён. — Не отодрать. Наверное, стоило бы воспользоваться услугами психотерапевта, когда ты предлагал. Но тогда я был такой хрупкий, что понимал: не вывезу. Чуть копнут, заставят посмотреть в зеркало, и я сломаюсь. И я без того себя поедом ел, вечно пялился в кривое зеркало. — Прости меня, — искренне выдохнул Чонгук. — Что уж сейчас, — Тэхён взмахнул рукой. — Сейчас тебя еще порадую. Мой отец тоже жив и здоров. Остепенился, почтенный, солидный член общества, ничего что третий брак за плечами и тоже на богатом. Это он после окончания школы забрал меня в Сеул и оплатил два первых курса. Чонгук подавился в этот раз чаем. Ведь он и все остальные думали, что Тэхён — sugar baby! — Знаю, о чем ты сейчас думаешь. Но как-то плевать. Да, я понимал, что порчу себе репутацию, но остановиться не мог. Хотелось эпатировать, начхать на всех. Видишь ли, отец у меня еще тот засранец. Вкладывался в меня, окружил отцовской любовью, которой я с шести лет не видел, чтобы продать задорого. — Тэхён зловеще оскалился. — Хотел впихнуть меня в договорной брак с одним толстосумом лет под сраку. Я встал на дыбы, лишился пособия, только вот деньги из универа забрать не позволил. Пригрозил, что всем расскажу про его былое альфонство, надо будет — в СМИ накатаю телегу. Отста-а-ал, — Тэхён довольно кивнул. — Не смотри на меня с таким ужасом. Я вовсе не жертва. Деньги в универе заколачивал на вебкаме, — Тэхён помолчал, дожидаясь реакции, и сделал характерный жест кулаком, будто дрочил. — Лицо спрятано, тело показано. Что, брезгуешь, Гуки? — Господи, нет, — Чонгук покачал головой. Он никогда уже не смог бы им побрезговать. — Поразительно. Это бы принятие да пару лет назад, — Тэхён улыбнулся. По-доброму, по-дружески. — В общем, папу я простил, да и он изменился. Отца прощать не собираюсь, не за что. Во мне сейчас столько все перестроилось, я совсем другой нынче. Живой, — Тэхён взял ворох салфеток, вытер пот со лба, провел по щеке и оттянул ворот черной водолазки, чтобы вытереть и шею. Чонгук подался вперед, едва не сдвинув шаткий столик. На стройной шее Тэ были заметны отцветающие синяки. — Он тебя бьет?! — собственный голос послышался хриплым и чужим. — Убью сволочь! Сейчас же! — Эй, успокойся, — Тэхён воровато огляделся, подумал, бросил на стол деньги и встал. — Посидим-ка лучше снаружи, ты ж до сих пор, поди, куришь. И раз пошли сложные разговоры, то выпьем пивка. Холодное пиво чуть остудило клокочущую ярость. Чонгук скрипел зубами, ожидая пояснений и составляя план устранения Намджуна. В этот раз надежный и навсегда. — Не бузи, ладно? — предупредил Тэхён. — Между нами нет ничего, чего я бы не хотел. Мне нравится жесткость, ты же помнишь. Ты хватался за руки, Джун — за горло. Вот и вся разница. И поверь мне, Чонгук, мне хорошо как никогда. Я принял внутренних демонов, сроднился с ними, помирился с прошлым. — Так любишь его? — процедил с мукой Чонгук, смотря на запотевшее от холода стекло. Смахнул крошечные капельки воды, едва дыша в ожидании ответа. — Джуна я? — Тэхён засмеялся. — О нет, не люблю. Мне он очень, очень нравится, но не люблю. О, Чонгук, я сейчас по-настоящему свободен, ни к кому ничем не привязан. Мне больше никто не сможет сделать больно. Могу в любой момент улететь, — Тэхён раскинул руки, запрокинул лицо, глядя на мглистое, затянутое облаками небо. — Вот буквально распущу невидимые крылья и взлечу. — Я вообще ничего не понимаю, — Чонгук выронил бутылку, та разбилась вдребезги о тротуар. — Ты же, когда он… когда его посадили, едва не рехнулся. Ты обманываешь меня, что ли? — Чонгук, всегда поражался одному: как ты умудряешься при своем уме быть таким тупым? — Тэхён постучал пальцем по лбу. — Я был очень слабым тогда, цеплялся за него как за ниточку, ведущую в свободную жизнь. Он для меня был символом мира без границ, понимаешь? Я не чувствовал в себе сил выйти в этот мир без него. Научился у тебя здоровому эгоизму, надо признать. И когда его посадили, я подумал, что ниточка оборвалась, а мне тотальный конец. — Значит, ты его не любишь, — пространные рассуждения Чонгука не задели. Они были мало понятны. А вот это заявление было очень отрадным и греющим душу. — А вообще кого-то любил раньше? Тэхён смотрел на него странно, с обидным скептицизмом взрослого, смотрящего на глупого ребенка. Хмыкнул и с чудовищной, убивающей равнодушием искренностью ответил: — Я влюблялся. Поверхностно и коротко. Эти влюбленности, на мой взгляд, были потребностью в ком-то. От одиночества тянуло на чужие феромоны или широкие плечи. А любил лишь однажды. Безудержно сильно, сумасшедше глубоко, разрушающе безоглядно, — улыбнулся, глядя на медленно прозревающего Чонгука, и добавил уже ясное: — Я очень, очень сильно тебя любил, Чонгук. Так сильно, что был согласен и на контракт, лишь бы быть с тобой. Чонгук падал и падал в бездонную пропасть, сидя на неудобном жестком стуле и не двигаясь. Продолжал лететь вниз, истошно крича в душе, но внешне храня молчание. Тэхён его любил. Ключевое тут — в прошедшем времени. Любил настолько сильно, что пошел на унижение, попрал свою гордость. И разлюбил настолько окончательно, что почти сломался в уничтожающих его отношениях. Это было очевидно. Эта правда сквозила в спокойных, понимающих, что с ним творится, светлых глазах. Этот факт отпечатался на изогнувшихся в доброй улыбке губах. Его не хотели обидеть, до него донесли очевидность, которую раньше скрывали, как самое святое. И поделились сейчас, потому что к нему уже ничего, ничегошеньки не чувствовали, не обнажались душой. Прошлое можно легко обсуждать, потому что оно мертво.