Фанат Моцарта

      - Шастун? - над головой раздаётся чей-то обеспокоенный голос, но Антон не может даже глаз раскрыть, чтобы разобрать, кто перед ним стоит, поэтому только рвано выдыхает, стараясь успокоиться, и тут же об этом жалеет. Живот прорезает яркой вспышкой боли, и мальчишка впервые себя не сдерживает, ударяясь лбом о коленки и выпуская измученный стон с распахнутых искусанный губ. И чужие руки тут же оказываются на напряжённых плечах. - Блять, Антон... Ты меня слышишь? - мальчишка скулит в ответ на взволнованный, потерянный голос. - Сможешь встать? Так, нет, стой... Точнее сиди, я сейчас... Блять, просто подожди меня здесь, я сейчас. Только не отключайся, потерпи ещё немного, - и горячие руки с плеч пропадают, уходят вслед за громким топотом ног, которые, кажется, срываются на бег через несколько широких шагов, что-то кому-то крича на ходу.       Антон не разбирает, сжимает в мокрых пальцах смятую им же ткань рубашки и старается, правда старается глубже дышать, чтобы успокоить не только плывущий перед глазми мир, но и разогнавшуюся машину внутри, стук колёс которой отбивается в ушах, заставляя загнанно, испуганно гнать мысли о том, что вот сейчас всё. Конец. Бесповоротный, глупый. Беспомощный.       Но стук подошвы ботинок об асфальт возвращается в сознание. По ощущениям - через несколько часов, но на деле всего спустя пару минут. Чужие руки вновь обхватывают его трясущиеся плечи, нежно, мягко, но крепко, чтобы если что удержать, не дать завалиться, и голос слабым шумом врывается в помутневший разум:       - Антон... Контакт? Слышишь меня? - слабый всхлип, несдержанный за губами, и мужчина принимает его за ответ. - Хорошо... Хорошо, да, давай тогда... Давай тогда тебя поднимем, да? Давай, потихоньку... - сильные, большие руки не меняют его положения, подхватывает прямо так, под коленками и за плечи, отрывая от холодного асфальта, но не подкидывают, чтобы удобнее ухватить, - осторожно подтягивают выше и сжимают в крепкой хватке. - Нормально? Не больно? Бля, прости, не подумал. Жень, хватай вещи, неси в мой кабинете и там и оставайся, я те звякну, если что, - и руки сжимаются сильнее, пока ноги начинают мужчину нести быстрее. Антон на руках всхлипывает, слепо тычась в плечо носом, и Паша кидает на него обеспокоенные взгляды, пока расталкивает кучки любопытных студентов и просачивается к кабинету уже предупреждённой медсестры.       Она встречает у двери, быстро указывает на кушетку и, как только сжавшееся тело мальчишки оказывается на ней, осматривает его, задаёт краткие вопросы, хмурится обеспокоенно и выгоняет альфу за дверь, говоря, что дальше ему присутствовать в кабинете нельзя. Паша меряет шагами коридор, не в силах усадить себя на лавочку и успокоиться, пока с мальчишкой за дверьми творят не понятно, что, и буквально кусает локти, пока медсестра, девушка тридцати лет, не выглядывает из кабинета, подзывая к себе.       - Всё хорошо, Павел Алексеевич, это... Просто течка. Нет-нет, это, конечно, не норма, но Антон заверил меня, что такое у него впервые, поэтому... - она тараторит, опережая вопрос преподавателя, но затыкает себя на середине, понимая, что дальше - врачебная тайна, и мотает головой, хмурясь. - Я вколола ему обезболивающее, так что сейчас ему должно полегчать, но... Я всё равно настоятельно рекомендую дать ему отгул. Хотя бы на сегодняшний день. - Павел кивает часто-часто, серьёзно хмуря брови, и чувствует, как отпускает, когда выдыхает. Антон в относительном, но порядке, который и рядом не стоял, когда он нашёл свернувшегося в комочек мальчишку у побитой стенки.       - Разумеется, это даже не обсуждается, - отвечает он на строгий взгляд девушки и аккуратно её огибает, проходя внутрь кабинета.       Антон сидит на кушетке, забравшись на неё с ногами и откинув макушку назад, соприкасаясь затылком со стеной. Он всё ещё бледный, измученный, Паша видит это по его лицу, но, когда глаза открывает и натыкается ими на взволнованные карие преподавателя, выжимает из себя улыбку, стараясь успокоить, убедить, что всё хорошо. Павел мотает головой, строго цокая, мол, кому ты брешишь, мальчик, и подходит ближе, засовывая руки в карманы таких же строгих брюк. На лице мальчишки всё ещё мокрые дорожки от слёз, но весь его вид кричит о том, что всё, отпустило, больше не скручивает. Антон улыбается шире, слабо болтая коленками из стороны в сторону, и тянет ладошку для приветствия, чтобы привычно отбить «Пятюню».       Паша закусывает губу, сдерживая умиленную улыбку, и хватает того за подставленную ладошку, неожиданно переплетая пальцы и утягивая в объятия, поднимая того своими руками, обхватившими поперёк талии, с мягкой сидушки. Антон удивлённо смеётся, не ожидая такого поворота событий, но руками в ответ цепляется за плечи, чувствуя, как крепко чужие прижимают к себе, словно боясь, что сейчас отпустят, и тот свалится.       - Ты не представляешь, как сильно меня напугал, - выдыхает мужчина ему в макушку, успокаивающе скользя ладонями по лопаткам. - Больше никогда так не делай, ладно? - Антон часто-часто кивает. - И вообще, какого чёрта ты забыл сегодня в универе?       - Учиться пришёл, Павел Алексеевич, - хихикая, бормочет в ответ Антон, не понимая претензий альфы, но Паша щипает за бок, намекая не паясничать, и мальчишка, ойкая, отскакивает подальше, вырываясь из ослабшей хватки.       - Учиться будешь, когда в себя придёшь. И не надо мне говорить о том, что с тобой уже всё хорошо, - захлопывая открывшийся в протесте рот омеги, строго предупреждает Павел, складывая руки на груди. - Ты выглядишь хуже той стенки, у которой в обморок валиться собирался, поэтому собирай свои манатки и вали домой, пока я не передумал и не дал тебе отгул до конца недели.       - А как же...       - Домой, Антон.       - Но я...       - Домой, я сказал.       - Я больше не приду к Вам чай пить... - хмурясь, обиженно бормочет мальчишка, но всё-таки оглядывается по сторонам в поисках своего рюкзака, ясно понимая, что Паша прав, как никогда. Ещё один такой приступ он не выдержит.       - Ещё как придёшь, - самодовольно ухмыляется преподаватель, наблюдая за метаниями насупленного мальчишки, что иронично вскидывает брови на его уверенность. - Твои вещи у меня в кабинете, - поясняет он, и Антон поджимает губы, видимо, задумываясь о том, что бы такого съязвить в ответ, но так ничего и не говорит, обиженно замолкнув. - И молочная шоколадка с карамелью и орехами тоже у меня в кабинете... - студент вскидывает взгляд загоревшихся зелёных, скользит им по лицу преподавателя, стараясь найти хоть одну причину, по которой может не согласиться на ультиматум альфы, но находит лишь обеспокоенно-строгий взгляд Паши и сдаётся, опуская насупленные плечи.       - Что ж Вы сразу не сказали!

***

      - То-о-ох, тебя уже можно поздравлять? - перемешивая чайной ложечкой сахар в чае, спрашивает Павел, мимолётом бросая на Антона взгляд. Мальчишка хмурится, отрывая губы от горячей кружки.       - В смысле? - не понимает он, переспрашивая. - С чем поздравлять? - Паша поднимает взгляд, уставляясь на студента так, словно услышал сейчас самую настоящую чушь из его уст, и, озадаченно приподняв бровь, отвечает:       - Ну, ты же, вроде как, альфой обзавёлся... - Антон давится горячим чаем, обжигая нежный кончик языка, и шипит, отставляя кружку и начиная обмахивать язык ладонями.       - С чего... С чего такие выводы? - шепелявит растерянно мальчишка. Альфа, кажется, теряется лишь сильнее, отодвигая белую, именную кружку, подаренную студентами, от себя и упирая локти в парту.       - Так весь университет только и говорит о том, как тебя альфа от отчисления спас, как твою девственно чистую честь от грязи отмыл, как...       - Так, всё! Я понял, понял... - активно машет Антон ладонями, прося преподавателя заткнуться как можно скорее, ведь румянец уже предательски ползёт по щекам, только подтверждая слова мужчины. - Подожди, - резко зависает, перевария услышанные слова, и в неверии вскидывает голову на озадаченного поведением студента Павла. - В смысле меня спас?.. От отчисления?! - до него доходит, медленно, но доходит, и, пока он не понимает, что должен сейчас делать, Павел Алексеевич тянется к мобильнику, не сводя настороженных глаз с зависшего мальчишки. Что-то вводит на экране, тапает пару раз и поворачивает картинкой к студенту, запуская видео.       - Вот это исходная фотография Антона Шастуна, - фотограф, тот самый Граф, появляется на экране и держит у своего лица экран включенного телефона, на котором тут же приблежает картинку. Его фотографию. Настоящую. - Реальная фотография. Я приношу свои извинения Антону Шастуну за незаконное использование и редактирование его фотографии, - он отводит глаза от камеры, но тут же возвращает на место, нервно усмехаясь: - Это была неудачная шутка! - и запись прерывается.       Антон бездумно хлопает ресницами, распахивая и смыкая пересохшие губы, и потерянным взглядом смотрит на Пашу. Тот усмехается, удостоверяясь, что мальчишка и правда ничего не знал, и говорит то, что считает нужным сказать прямо сейчас:       - Поговаривают, что за всем этим разоблачением стоит тот самый Валера...       - Моцарт?! - вскрикивает, не сдерживая удивления, но тут же закрывает рот ладошками, распахнутыми глазками бегая по весёлому лицу преподавателя, что кивает, потом ещё раз кивает и смеётся, наблюдая за быстро меняющимся лицом омеги. Кажется, мальчишка к такому не был готов.

***

      Паша отпускает его из своего кабинета только к концу первой пары, окончательно убедившись, что Антон не врёт насчёт своего состояния и может сам спокойно дойти до дома, не свалившись в ближайшем переулке так же, как перед началом пар. Отдаёт обещанную шоколадку в руки, строго наставляет зайти в аптеку за выписанными медсестрой таблетками и ещё строже просит отваляться дома, чтобы подобного не повторилось. Антон кивает, говоря, что подумает об этом, скрывается за дверьми кабинета после повторных объятий, и наконец вдыхает полной грудью свежий воздух, стоя на крыльце университета.       Низ живота всё ещё спазмирует слабой, еле слышной в теле болью, но так, как у той злосчастной стенки, - больше нет, поэтому мальчишка по-настоящему расслабляется, скользя взглядом по верхушкам золотых деревьев. Студенческий дворик пока пустой, почти безлюдный, как и ступеньки, ведь спасительного для студентов звонка с пары ещё не было, из-за чего, когда позади мальчишки появляется высокая тушка, Антон испуганно вздрагивает, резко поворачиваясь и чуть не зелепляя не менее удивлённому парню по лицу. Моцарт хлопает глазами, осторожно перехватывая тонкое запястье, и отводит то в сторону, вниз, несмело расплываясь в приветственной улыбке.       - Я успел где-то провиниться? - больше шутливо, чем серьёзно, спрашивает он, опуская глаза на уже расжатые пальчики омеги, намекая на почти прилетевшую пощёчину по лицу. Антон смотрит туда же, заторможенно осознавая, что альфа всё ещё держит его обнажённое запястье в своих пальцах, и покрывается смущённым румянцем, так и не вырывая руки из чужих приятных касаний.       - Нет-нет... - усиленно мотает головой мальчишка, вскидывая глаза к лицу парня. - Конечно нет! Скорее наоборот... Ты же, ну... Спасибо тебе, что решил всё с фотографом, - наконец, собравшись с мыслями, облегчённо выдыхает, даря альфе благодарную улыбку. - И что проблема решена и меня не отчислят, - Валера улыбается в ответ, скользя подушечками пальцами по запястью, которое ему позволяют держать в своих руках, и Антон роняет рваный выдох от таких манипуляций. Нравится.       - Рад, что смог помочь, - шепчет Валера. - Не думал, что в нашем университете так быстро распространяются новости, - всё же слегка удивлённо делится своими мыслями, приподнимая густые брови и намекая на шебутливость девчонок, следящих за соцсетями главного ловеса университета. Антон смеётся смущённо, представляя Пашу в роли той самой девчонки, что донесла до него последние новости универа, и вновь, в который раз, благодарно улыбается.       - Да, ты прям мой герой... - Моцарт ухмыляется гордо, выпрямляясь в спине, показывая всю свою мощность, но сыпется, превращаясь в привычную булочку с корицей, как только омега мотает головой, смущённо поджимая губы в улыбке. Какой же он... Красивый до безобразия.       - На звонки не учили отвечать? - грубо, без приветствия спрашивает, даже скорее наезжает Арсений, буквально из ниоткуда появляясь рядом со студентами и руша всякий намёк на прежнее смущение от легких, ласковых манипуляций альфы. Антон поджимает губы, отводя глаза от растерянного лица Валеры к Попову. Тот стоит на пару ступенек ниже, чем Антон, позволяя смотреть на себя сверху вниз, но не разрешая перенять и капли той власти, которую имеет над омегой, сложив руки в карманы брюк и зло сомкнув челюсти. Антон, устало хмуря светлые бровки, наконец подаёт голос:       - На этот раз тебе что от меня на...       - У тебя бабушка в больнице с инсультом, - грубо перебивает Арсений, не сводя ледяных глаз с лица мальчишки, что мгновенно замирает, словно одно его движение - и тело омеги будет валяться у их ног.       - Что? - еле слышно переспрашивает он. Глаза на мгновение сверкают от попавших солнечных лучей, отражаясь как о стекло, и Антон быстро-быстро моргает, стараясь спрятать, залить непрошенную влагу обратно, в слизистую глаз. - К-как?..       - Вот так, - сжав челюсти, отпустив желваки в свободное плавание под скулами, язвит Попов. - Тётя Лена попросила тебя подвезти. Едешь или как? - нетерпеливо подгоняет, сжимая пальцы в кулаки, и мальчишка загнанно кивает, потом ещё раз, третий и как будто оклемается от шока, устремляя на альфу впервые за несколько минут осознанный взгляд. Распахивает губы, хватая воздух, и тараторит, вскрикивая на замершего в ожидании Арсения:       - Конечно, поехали быстрее! - и грубо, как хотелось то сделать Попову все эти гребённые пару минут, вырывает запястье из пальцев Моцарта и срывается с места, так ничего тому, растерянно застывшему, и не объяснив. Перепрыгивает сразу через две ступеньки, не боясь запнуться, и даже не оглядывается на Арсения, точно зная, что быстрый бег позади него - его.       Двери машины оказываются не заблокированными, и Антон запрыгивает на переднее сиденье автомобиля, громко хлопая дверцей, но даже того не замечая за белым шумом в черепушке. Арсений приземляется рядом, заводит мотор и резко выруливает со студенческого дворика, грубо расталкивая столпившихся студентов клоксоном.       Альфа гонит, зажимая педаль газа, сжимает с такой силой руки на руле, что костяшки белеют, и вены змеями выпирают из-под бледной кожи, и мальчишка запоздало пристёгивает ремень безопасности, минутой ранее чуть не улетая в лобовое стекло на крутом повороте. Закусывает губу на красноречивый взгляд водителя и старается не вслушиваться в стук собственного сердца. Ведь если попробует отсчитать ритм биения молотков о грудную клетку - успокоить себя больше не сможет. Дрожащими пальцами вынимает телефон из кармана рюкзака, находит три заветных пропущенных от «Тирана» и совсем невесело усмехается - знал бы, что всё так будет, ни за что бы из дома не высунулся. Набирает знакомый, как пять пальцев (не то, что Попов), номер, прислоняет к уху, нетерпеливо тарабаня пальцами о коленку, но слышит в ответ лишь отдающийся в ушах стук качающего с бешеной скоростью сердца.       - Почему мама не отвечает? - взволнованно спрашивает Антон, обращаясь к альфе, но головы не поворачивая, пока быстро клацает по кнопкам клавиатуры, набирая смску, которая, он надеется, получит свой ответ раньше, чем подошва кроссовка на пятке сотрётся.       Мам, прошу, перезвони мне, я сейчас с ума сойду. 10:03.       - А это у вас семейное, - грубо, отрезвляюще язвит Арсений, и Антон измученно закатывает глаза. Слушать нападки Попова надоело, остервенело настолько, что мальчишка даже не пытается самостоятельно разобраться в гремучей смеси, плавающей под крышечкой кипятильника, а задаёт вопрос напрямую:       - Я не понимаю, почему ты злишься? - и переводит непонимающий взгляд на сосредоточенный профиль водителя, что наигранно-удивленно ахает, не отводя глаз от дороги:       - А у меня для этого нет повода, да? - с претензией спрашивает выплёвает он, повышая голос до рычащих, по-настоящему зловещих ноток, и Антон рассеяно хлопает глазами.       Повода? А он ему разве нужен?..       - Повода?.. - повторяет, переспрашивая, за Поповым он, греша на собственный слух, но Арсений сжимает челюсти, играя желваками на лице, показывая, насколько сильно глупые вопросы задаёт мальчишка, и Антон медленно затыкается. Косит глаза на парня, удивлённо перебирая в голове события сегодняшнего дня, но всё стопорится на лежащей в больнице бабушке, и он сдаётся. В голове пусто.       Он не для того, чтобы гадать, на что обиделся самовлюблённый эгоист, сегодня просыпался.       - Хорошо, - повторно, вслух признает своё «поражение» Антон. - Что я в этот раз сделал не так? - устало, но с маленькой, совсем крошечной долей интереса в голосе спрашивает он, тая, но сразу же топя надежду услышать вменяемый ответ, ведь Арсений взрывается, руша всякие маски брони на своём лице:       - Да всё не так! - повышая голос, вскрикивает он, но не пискляво, как то делает мальчишка, а рычаще, так, что Антон шарахается от него в сторону, к двери, боязливо складывая руки на груди, дабы укрыться, спрятаться, защититься от такого Попова, и лупит во все глаза, словно опасаясь, что тот сейчас с цепи, как пёс, сорвётся и накинется, растерзав на мелкие ошмётки.       - Ты точно больной, - нервно усмехается Антон, остервенело качая головой на поставленный диагноз, и тут же отхватывает резкий, горящий взгляд синих глаз, говорящих, если не заткнуться, то точно бежать и сразу нахуй. Такой, чтобы не сняли никогда.       - Зато ты у нас здоровый такой, - не остается в долгу Арсений, грубо возращая с небес - хуя - на Землю, и отводит ледяной взгляд на дорогу. - Только дальше собственного носа ничего не видишь, - не нежничая, огорошивает его ответным «диагнозом», наличие которого Антон скоро начнёт воспринимать как прямой намёк записаться к окулисту, ведь в последнее время он слышит его так часто (и не только от Попова, но и от Позова), что это начинает откровенно подбешивать, приводя каждый раз только к одному нервному вопросу «Что, блять, не так?», на который ответа, как не удивительно, никто, н-и-к-т-о, не даёт, таинственно замолкая и... - Всё внимание на Моцарте сфокусировал и всё! - и Антон резко возвращает взгляд на парня. Арсений, красный от возмущения, тяжело дышит, сжимая пальцами напряжённых рук злосчастный руль, от которого скоро ничего не останется, если он продолжит терзать его с такой силой, причины которой мальчишка не понимает, сколько бы не пялился на руки с взбухшими венами, и нервно откидывает челку назад одним быстрым движением руки. - Косоглазие скоро будет... - тише, гораздо тише добавляет он, успокаивая сбитое дыхание. Антон с сомнением наблюдает за его резким вектором смены эмоций, в непонимании сложив бровки домиком. Может, биполярка?..       - А ты знал, что ты очень странный? - спрашивает как бы между прочим, заерзав в кресле и усевшись по-удобнее, плечиком к спинке сиденья, и скрещивает руки на груди. Тепло. Попов вопроса не оценивает и лишь хмурым взглядом смеряет, добивая коронным огрызанием:       - На себя посмотри, - Антон слабо усмехается. Не удивлён.       - Хорошо... - спокойно отзывается он и отводит глаза, утыкаясь задумчивым взглядом в закрытый бардачок.       Арсений такой... Странный. Непостоянный. Загадочный. Нечитаемый. Закрытый. Понять его действия, его слова - кажется заданием со звёздочкой среди номеров «Закатить глаза» и «Напомнить, что он тиран». Буквально десяток часов назад он вжимал его этими же руками, впившимися в кожу руля, в свою грудь, без лишних слов омеги угадывая с первого раза, что талия - одна из точек «икс», вгрызался в его губы, терзал их и прямо хрипел о том, что желает ещё, больше, дольше. А сейчас, выруливая машину на повороте, злится в себя, желваками на лице играет, показывая насколько себя сдерживает, чтобы не рыкнуть на и так дергающегося на месте омегу, и ни капли на себя того, вчерашнего, не похож. Словно подменили. И Антон не может сказать точно, какой из Арсениев настоящий, - вчерашний или сегодняшний. Не может сказать, какой всегда был с ним.

***

      До районной больницы доезжают быстро, добираясь благодаря, если не божьей помощи, то дающему в газ Арсению, всего за десяток минут, и Антон тут же хлопает дверью машины, убегая в белое здание, что пропитывает насквозь одежду стиральным запахом хлорки и медикаментов. Мама сразу ловит, встречает на входе, успокаивая, что «Всё хорошо, всё обошлось», и нервно, находясь где-то не здесь, проводит по волосам мальчишки, утихомиривая стук юношеского сердца. Тётя Даша крутится рядом, у рядов железных кресел ожидания, недовольно сетуя на всё происходящее, что не входило в её планы, и буркает зло на проходящих медсестёр, предлагающих помощь родственникам больной. Антон молчит, прикусывает со всей силы губу и молчит, лишь бы не накалять, не ухудшать итак неприятную атмосферу, и подставляется под поглаживая нежных рук по лопаткам и макушке.       Арсений обещает подождать снаружи, в машине, и Антон согласно кивает, признавая, что от личного водителя он не откажется не только потому, что рядом мама, но и потому, что не выдержит, не дойдёт, не доберётся сам. В палату интенсивной терапии мама с ним не заходит, успокаивая, что уже успела проведать старушку и ничем хорошим, кроме повышенного давления, это не закончила.       - Всё будет хорошо, - шепчет она на ухо, отпуская мокрые ладошки, и мальчишка бестолково кивает, не разбирая звука едва шевелящихся губ. Не будет. Стучит костяшками по белой, отвратительно белой двери палаты и, не услышав за стуком ничего, несмело отваряет. Заглядывает сначала лишь одной макушкой, но, убедившись, что Зинаида Петровна и прадва здесь, на койке у окна, заходит полностью.       - Привет, - здоровается неуверенно, совсем не смело, хоть и вкладывает в голос как можно больше радости, доброты, растягивая губы в улыбке, но Зинаида Петровна отворачивает голову в противоположную сторону, игнорируя, уставляясь безразличным взглядом в зашторенное окно, и Антон поджимает губы. Не простила. Не поверила. Белые стены сдавливают тисками обиды, но мальчишка шагает вперёд, упрямо выдвигает стул, тихо опуская рюкзак на тумбочку, и присаживается, неловко сводя обнажённые коленки вместе.       - Бабушка... - тихо, с надеждой зовёт он, протягивая руки к морщинистой исхудавшей руке, лежащей поверх одеяла. - Ты как? - и накрывает её, такую холодную, своими тёплыми ладошками, нежно поглаживая её большими пальцами, лишь бы согреть, передать своё тепло. Но женщина руку вырывает из мягкой хватки, не давая к себе прикасаться, и глаз не поднимает, так ни разу и не посмотрев на внука. Антон свои руки прячет тут же, уводя, скрывая, и глазами быстро-быстро хлопает, смаргивая, отгоняя прочь выступившие слёзы жгучей обиды. Ни к чему. Не сейчас. Не перед ней. - Бабушка, за что ты так со мной? - едва слышным шёпотом спрашивает, глазами слезящимися в ее холодные, безразличные заглядывая. - Я же ничего плохого не сделал...       - Ты опозорил семью, - выплёвывает Зинаида, избавляясь от этих слов, как от последнего мусора, но голоса не повышая, и поднимает строгий, разочарованный взгляд серых глаз на жалостливое лицо внука. - Имя деда академика. Ещё смеешь сюда приходить? - хрипло, ровно спрашивает она, но ответа не ждёт, глаза отводит и губы сухие поджимает, словно сдерживает себя, останавливает, не решаясь сказать, произнести, оттолкнуть ещё дальше. - Это вы меня с матерью довели, - ненавистливо хрипит, веки жмурит, словно резко почувствовав прилив усталости, и на мальчишку потерянного не смотрит, пуская слова на самотёк, на Антона, что замирает на месте, переставая ёрзать, застывая каменным излиянием. Ресницами мокрыми хлопает, не давая тем слипнутся, и неверяще, словно надеясь на то, что послышалось, показалось, смотрит смотрит смотрит, но ответа не видит, не находит. Его нет. Опровержения нет. Он вскакивает, хватая тяжёлый рюкзак, и смахивает предательские солёные дорожки с горящих щёк, оборачиваясь в последний раз.       Сюда не хочется возвращаться. Совсем. Никогда. Но Антон знает, что всё равно вернётся. Как бы обидно от её слов не было, как бы больно нож в руках женщины не проезжался по его сердцу, он вернётся. Позабудет, викинет из головы эти слова, закроет их прежними, счастливыми воспоминаниями, и вернётся. Потому что любит.       Дверь тихо захлопывается, и Антон тонет в объятиях мамы.

***

      Антон неуверенно мнётся у межкомнатной двери из тёмного дерева, золотая ручка поблёскивает от попадающего на неё с лестницы света, призывно зазывая нажать на неё, опустить и войти в комнату, но мальчишка лишь грузно вздыхает, мечась взглядом по стенам и натягивает длинные рукава белой зипки на ладошки. Переживает. Теплая ткань согревает ледяные пальцы, окутывая флисом, и мурашки скрываются под рукавами, перебегая на открытую шею. Антон неприятно ёжится, жмурясь от неприятных ощущений. За дверью раздается тихий шорох, словно чьи-то тихие, лёгкие шаги, и мальчишка испуганно распахивает глаза. Стоп-стоп-стоп, он ещё не готов! Взгляд короткими мазками мечется по матовому стеклу двери, через которое ничего, кроме приглушенного света в помещение, не видно, и нервно тормозит в центре, не замечая мельтешений за его пределами. Не выходит, - облегчённо выдыхает омега, отводя взгляд.       Оглядывается воровато, словно намеревается проникнуть в самое дальнее, охраняемое помещение банка, но никого не замечает и слабо, боясь отвлечь и помешать передумать в эту же секунду об этой идиотской, отвратительной идеи, опускает костяшки о дерево, оглушая себя раздавшимся эхом. Как же глупо.       Глупо - стоять под его дверью и смущаться своих же благородных, взрослых мыслей.       - Это я, Антон, - нарушает он тишину коридора, несмело подавая голос, чьему приходится придать силы, чтобы не звучать так робко, так несмело. - Можно зайду? - но в ответ вновь тишина. - Я захожу... - предупреждает он, считывая молчание за знак согласия, и быстро, не давая и секунды на подумать, жмёт на ручку, открывая дверь и на цыпочках проскальзывая в образовавшуюся щёлочку целиком, чтобы, подняв глаза с пола, испуганно опустить те обратно, узнав раз и навсегда, с какой минимальной скоростью запасы красноты в организме могут прилить к его холодным щекам. Арсений, голый по пояс - от шеи по самую блядскую бляшку кожаного ремня - стоит у изголовья кровати, повернувшись боком к гостю, открыв взгляд на упругий торс, и смеряет мальчишку нечитаемым взглядом, задерживаясь на шее.       - Чего тебе? - незаинтересованно, словно к нему каждый день в спальню вторгаются омеги, кидает он и возвращается к застёгиванию часов на левом запястье. Антон смыкает веки, скрещивая руки за спиной, и задерживает дыхание, стараясь собраться с мыслями, что резко разбегаются в разные стороны, оставляя после себя лишь терпкий шлейф феромонов альфы, что вот сейчас, в день, когда хочется потонуть в знакомых сильных руках, стоит в нескольких метрах, но ничего, совсем ничего, не делает для того, чтобы успокоить потерянного омегу, и, так и не выдохнув, делает пару быстрых, беспорядочных шагов вперёд. Не думает, что делает, не размышляет и не продумывает, просто встаёт в метре от альфы и выпускает весь воздух из груди, чтобы сделать новый, насыщенный горечью шоколада вдох и успокоить беснующееся внутри животное, просящееся туда, на сильные ручки с тёплыми коленочками, которые...       - Я хотел тебе сказать, - перебивая, заглушая внутренний, противоречущий его здравому рассудку голос, начинает Антон и поднимает глаза, желая поймать зрительный контакт. И тут же об этом жалеет, запинаясь на полуслове и теряя собственную маску непробиваемости. Потому что контакт ловит с поджарыми кубиками пресса и накаченными, крепкими мышцами груди, что разворачиваются вместе с хозяином, позволяя рассмотреть себя с лучшего ракурса, от которого любопытные зелёные глаза прилипают, намертво приклеиваются к красивому телу. - Спасибо за сегодня... - сипло, не отрывая глаз, как под гипнозом продолжает начатую фразу мальчишка, едва различимо шевеля резко ставшими сухими губами.       Пиздец. В горле пересыхает.       Но он растягивает покусанные губы в самой милой улыбке, которую только может из себя выдавить, пока усиленно смотрит чётко в глаза Попова, а не ниже, и склоняет голову к плечику, делая из себя саму невинность.       Господи Боже, он выдавит себе глаза, чтобы забыть, вытравить из головы нахер его крепкое, подтянутое тело.       - Сказал, можешь идти, - недружелюбно грубит в ответ Арсений, копашась с тканью чёрной футболки в руках, итак, кажется, и не замечая долгой заминки со стороны мальчишки. Антон заторможенно хлопает ресницами, осознавая, что только что ответил парень, но не стыкует его реакцию с той, что рассчитывал получить в обмен на свою благодарность, и неосознанно хмурится, пока слегка обидчиво произносит:       - Я как бы сейчас пытался наладить наши отношения, но ты, чурбан неотёсанный, этого даже не заметил, - складывает он руки на груди. Арсений хмурится на его слова, словно перекручивая в голове на повторе, и смеряет долгим холоднокровным взглядом голубых глаз.       - С чего это вдруг? - спрашивает он через какое-то время, так и не находя ответов на свои вопросы в лице мальчишки, и нервно проводит ладонью по волосам, прочесывая пальцами, как расчёской, спутавшиеся пряди. - Я ж тебе не нравлюсь. В твоём вкусе Валера, не я, - больше утвердительно, чем вопросительно, отрезает, напоминая, что Антону нравится Валера. Моцарт.       А Антон моргает своими яркими зелёными, потерянно губы поджимая, и переминается с ноги на ногу, не понимая, что отвечать. Как защищаться. Как отрицать. Если всё существо, сидящее внутри, тянется к нему, а не к желанному-любимому-красивому-обаятельному-элегантному-додумайте-сами-какому Валере.       - Да, не нравишься... - тихо, на выдохе произносит омега, начиная сжимать-разжимать подрагивающие от Арсенияхолода пальцы, что обхватывают ткань домашней кофты, пока язык заплетается, не получая команды от мозга, что говорить дальше. Арсений вопросительно выгибает бровь, ожидая продолжения, и Антон выкрикивает первое, что приходит в мыльную голову: - Я это ради мамы! - неуверенно задирает уголки губ, чтобы показать, как он уверен в своём ответе, но выходит только подобие широкой улыбки, и Арсений недоверчиво смыкает губы, словно не веря в его слова. Смотрит долго и нечитаемо, а потом неожиданно, откидывая футболку в сторону, начинает медленно приближаться, не сводя тяжёлого взгляда с испуганного лица мальчишки. Антон по инерции делает маленький шажок назад, выставляя руки вперёд, ладошками к Попову.       - Эй, эй, ты чего?.. - жалобно, испуганно шепчет он, задирая голову выше, к каменному лицу альфы. Арсений вглядывается в его глаза внимательно, серьёзно, и Антон ругает себя за мысль, что в них мелькает едва заметная надежда. Не может быть такого в глазах Попова.       - Я тебе настолько неприятен? - в ответ хрипло спрашивает Попов, игнорируя вопрос, но мальчишка не разбирает слов за стуком собственного влюблённогоиспуганного сердца в ушах, и молчит, глупо хлопая глазами в шевелящиеся тонкие губы. И Альфа принимает его ответ - молчание - по своему, грубо отрезая: - Не парься, не надо меня ради мамы терпеть.       - И не буду, - тут же легко парирует Антон, не задумываясь, лишь бы уколоть побольнее, лишь бы задеть в ответ, но Арсений только усмехается бесшумно и отходит, быстро отступает от застывшей тушки студента, за мгновение оказываясь у подножия кровати и поднимая брошенную на неё чёрную ткань, и только тогда мальчишка понимает, что сморозил.       Идиот. Какой же идиот! Хочется заскулить беспомощно и перебить холод лица альфы бессвязным лепетом: «Нет, Арсений, ты красавчик! В смысле, ну, нет, в смысле да, но... Ты мне не неприятен! Просто ты меня пугаешь, я не знаю, что ещё ты мне можешь сделать после того, что устроил в лагере, но я хочу... Попробовать снова?..» и покончить раз и навсегда с ненавистливо сжатыми желваками Попова в его, Антоновом, присутствии. Ведь для чего этот топор войны, если они скоро станут... Родственниками? Семьёй, черт возьми!       Но заместо правильных, нужных слов Антон говорит совсем другое. Такое, которое его совсем не касается ни при каких сложившихся обстоятельствах:       - А куда это ты собираешься? - невзначай, как бы между прочим и скрывая бьющий под кожей интерес. А вдруг я тоже хочу? - с возмущением проносится в голове и тут же скрывается за пучинами других мыслей, потому что никуда омега из этой комнаты уходить не хочет, пока хрупкое тело окутывает сильный запах Альфы.       - А я перед тобой отчитываться должен? - холодно отвечает Арсений, не обращая и короткого взгляда в его сторону, и Антон закусывает ноготь большого пальца, затыкая открывшийся в растерянности рот. Не должен.       - Нет-нет, - машет вслух головой из стороны в сторону мальчишка, начиная в оправдание своему любопытству тараторить: - Просто любопытство, просто спросил. Спросить уже нельзя? - наигранно возмущённо, и Арсений насмешливо приподнимает брови, легко отвечая:       - Можно, - он накидывает на плечи снятую с вешалки кожанку, расправляет появившиеся складки и, перестав делать вид увлечённого рассматриваем итак знакомой чёрной кожи, ухмыляется, прищурив глаза, уже на поставленный вопрос: - В клуб. Хочу оторваться, как следует, девчонок подцепить. Ещё вопросы?       Какого хуя от тебя так хорошо пахнет? Какого хуя мне твой запах помогает не чувствовать той дикой боли в животе? Какого хуя я стою здесь, рядом с тобой, и не хочу уходить, пока стараюсь уловить каждый лишний кусочек воздуха, пропитанного тобой?       - Нет, - но Антон отрицательно мотает головой, понимая, что вопрос был издёвкой, и не более. - Вопросов больше нет, иди. Шляйся, где хочешь, с кем хочешь, мне всё равно! - нервно усмехается, взмахивая рукой и указывая Попову на выход из его же комнаты, пока старается приложить все усилия, чтобы сохранить прежнее спокойство на лице, показать, как ему все равно, как наплевать, что он куда-то там собрался, что он к кому-то там собрался на ночь глядя. Но голос все равно выдаёт с потрохами, и Попов, смерив его настороженным взглядом, выходит из комнаты, напоследок прикрыв дверь, а Антон кривится, как от зубной боли, сжимая ладошки в кулачки.       - Дурак, дурак!.. Что на меня нашло? - он не замечает, как начинает говорить вслух, но губы уже шевелятся, выплёскивая всё недоумение мальчишки, и голова падает на руки тяжёлым грузом. За дверью тишина, шаги стихают, но запах не выветривается, жгучая вены злость не покидает, пропадая так же незаметно, как и появилась, а разрастается, бежит под кожей, пуская сотни неприятных мурашек, от ощущения которых Антону хочется избавиться, отмыться, отряхнуться. - Девчонок подцепить, - передразнивает он, кривясь, на манер Поповского голоса, и зло хлопает дверью комнаты, в которой ему делать без её обладатеся, на удивление, нечего.