Ещё один день

      Видеть Веритаса, добровольно пьющего алкоголь — истинное искусство, не иначе. Хочется запечатлеть этот момент на камеру телефона, отправить Топаз или даже позвонить по видеозвонку, потому что точно не поверит. Но пустота в чужом взгляде быстро развеивает мимолётное веселье. И почему только Веритас пришёл именно к нему? — Расскажешь, что за повод такой? — Авантюрин присаживается рядом, смотрит на молчаливого Веритаса. Голова слегка побаливает, горечь во рту противна, но алкогольная дымка перед глазами даже радует. Тело ощущается по странному легко и тяжело одновременно. Мысли всё такие же спутанные, зато не мешают — летают вихрем осенних листьев в каком-то танце. Глаза бесцельно исследуют комнату, подмечая особую её пустоту. На полках хаотично расставлены какие-то фигурки, может, остались от прошлых хозяев; около окна стоит одинокий стол, на котором творческий беспорядок не убирался неделю точно; рядом с кроватью комод, скрытый кучей одежды. Это почему-то вызывает лёгкую усмешку, и не понятно, то ли и правда забавно, то ли нервы сдают окончательно. — Тебе он обязательно нужен? — лениво поворачивает голову. — Нет. Говорить не хочется. Алкоголь, который Веритас не пьёт даже по праздникам, не способен растворить этот груз, мешающий сказать лишнее слово. Он это знает и всё равно пьёт, потому что безысходность хватает за горло и душит до потери сознания. Потому что выносить это в одиночку становится невозможно. — Ты поэтому пьёшь? — вдруг говорит Веритас. Он меняет положение, садится почти на самый край кровати и смотрит сквозь небрежно лежащий пакет на полу. — Я имею в виду, — бездумно водит рукой в воздухе, — Ты пьёшь потому, что так проще совладать с мыслями? — Скорее да, — пожимает плечами. Ответа, как такового, нет. Алкоголь никакое не спасение, но убедив себя в этом единожды — остановиться становится трудно. Хотя, Авантюрин не пытался. — И помогает? — зрение расфокусировалось, отлипать от точки на полу не хочется. — Не всегда, — усмехается. — Но если достаточно себя обмануть, то, вполне. Веритас не отвечает, и Авантюрина это тревожит. Не у него он должен о таком спрашивать. Не к нему обращаться за помощью, потому что дать её не получится, как бы ни хотелось. Он умеет только тянуть за собой на самое социальное дно. И, обычно, совесть никак не отзывается на такое. Порой даже казалось, что она вовсе отсутствовала, что, в принципе, и неплохо. Но что-то в нём однозначно ломалось. Кирпич за кирпичиком рушился хлипкий домик.       Капли на дне бутылки медленно перекатываются из стороны в сторону, смотреть на них неинтересно, но ещё хуже смотреть на Веритаса, в полной мере ощущая свою беспомощность. Такое уже было когда-то давно. Такое Авантюрин предпочёл спрятать где-то в недрах памяти и никогда больше не вспоминать. Между ними стена. Толстая и холодная. Стремится ли кто-то разрушить её? Вопрос остаётся без ответа. Пальцы нервно срывают этикетку с бутылки, крошат её остатки куда-то на пол — потом уберёт. — Знаешь, — голос Веритаса звучит непривычно тихо, но в то же время так контрастно на фоне тишины, — Я всегда считал пьющих людей глупцами, и что теперь? — приподнимает бутылку, взбалтывая противную жидкость. — Теперь я ничем не отличаюсь от них. Но вот вопрос: а отличался ли когда-то? Авантюрин закусывает щёку, не знает, что ответить. Вся ситуация кажется абсурдом, параллельной реальностью. — Жуань Мэй до сих пор не нашли, — сухо говорит Веритас, скорее самому себе. — И я даже не знаю, жива ли она, — горько усмехается, делая глоток. Слова встают костью в горле, выворачивают внутренности наизнанку. Голова устало падает на руку, тяжёлый вздох наполняет свинцом комнату. — Отец, на которого я ровнялся всю жизнь, оказывается, берёт взятки. И дал её на моём заседании, от чего все ваши старания абсолютно лишаются смысла. И что я делаю? Авантюрин старается не дышать, будто боится спугнуть. Будто любой шорох — и Веритас взорвётся прямо здесь, оставив за собой отчаяние, что пронизывает всё тело. — Мы что-нибудь придумаем, — аккуратно кладёт руку на плечо Веритаса, — Как и всегда. В это хочется верить. Да только, сколько ещё можно кормить себя слепыми надеждами? Всё идёт, откровенно, по пизде. Авантюрин только и может, что беспомощно крутить бутылку в руках, наблюдая, как Веритас сжирает сам себя прямо на глазах. Он поднимается с кровати, разминает затёкшую шею и поворачивается к Веритасу. — Идём, — кивает в сторону двери, подбирая с пола пакет. Веритас непонимающе смотрит, но вопросов не задаёт.       Они поднимаются на самый верхний этаж — их в кампусе немного, порядка пяти. Авантюрин под внимательный взгляд сзади открывает замок, который, кажется, висел только для красоты. Холодный вечерний ветер пробирается под кофту, цепкими лапками карабкается по позвоночнику, ближе к лопаткам. Сбоку лестница, ржавая, страшно скрипит под ногами, заставляя крепче держаться за перила. Вдали слышится шум дороги, что своеобразной мелодией доносится до ушей. Огоньки в соседних домах напоминают о жизни вне четырёх стен. Оттуда же можно услышать чью-то ругань или громкий заливистый смех. Авантюрин садится на край крыши, свешивает ноги, ладонью приглашая Веритаса сделать то же самое. Он присаживается аккуратно рядом, с опаской поглядывает вниз, где мимо проходят люди. — Знаешь, — вдруг разрушает тяжёлую тишину, — Я тоже старался равняться на одного дорогого мне человека. Она мечтала о справедливом мире, учила меня всякому. Веритас медленно поворачивает голову, задерживая воздух в лёгких. — И я хотел быть похожим на неё. Добрым там, все дела, — усмехается, потому что так глупо и странно произносить это вслух. — Но, к сожалению, я конченный мудак. Ты это и без меня знаешь. Атмосфера размазывает по округе, небрежно пачкая её. Собрать себя воедино тяжело, особенно, когда голова напрочь отказывается работать. Резкое и непривычное откровение, конечно, радует, но ответить на него совершенно нечего. — Где этот человек сейчас? — Мёртв, — пожимает плечами как-то слишком обычно. — Суицид, — предвидя следующий вопрос, отвечает. Лучше бы Веритас прикусил себе язык. — Я это не к тому, что хочу посоревноваться с тобой, у кого жизнь тяжелее, — продолжает Авантюрин. — А к тому, что жизнь — скучное хрючево, которое мы с тобой сейчас пьём. С этим проще смириться, чем прокручивать нож в животе. Не будь, как я, Веритас.       Тишина. Слова окончательно растворились в пространстве, улетая вместе с ветром куда-то восвояси. Авантюрин достаёт немного помятую пачку сигарет, подкуривает, медленно выпуская дым, что приятно оседает в лёгких и оставляет горьковатое послевкусие на языке. Он несколько секунд смотрит на Веритаса, слабо улыбается каким-то своим спутанным мыслям, протягивая ему сигарету. — Я не курю. — И не пьёшь, — хмыкает. Веритас забирает сигарету, долго рассматривает её, крутя меж пальцев. Слабый огонёк греет ладонь, колыхается от сильных порывов ветра, так и норовя погаснуть. Дым обжигает лёгкие, странно смешивается во рту со вкусом алкоголя, но почему-то от него в груди становится легче. — Спасибо, — вдруг говорит Веритас, внимательно следя за взглядом напротив. — Мне жаль, что с тобой такое произошло, — всё, что может сказать, потому что алкоголь заменяет способность мыслить, а язык ощущается тяжёлым камнем, неприятно прилипшим к нёбу. — Не заигрывайся только, — усмехается Авантюрин. — А то, такими темпами, у меня не хватит сигарет на тебя и Топаз.

***

      Стрелка настенных часов отбивает свой ритм прямо в мозг, неприятно и больно. Желудок с трудом переваривает безобидную чашку кофе, без которой функционировать целый день попросту невозможно. Еле слышимая мелодия дождя за окном выступает отличным фоном, отвлекающим от посторонних мыслей. Хотя, на самом деле, их вообще нет — несомненный плюс похмелья. Взгляд невольно следит за танцем капель, что стекают по стеклу куда-то вниз. Хочется быть на их месте — бездумно разбиваться о землю. Кружка в руках давно уже холодная, а кофе остаётся терпкой горечью на кончике языка.       Кабинет, на удивление, пуст. Только гул студентов в коридоре создаёт видимость жизни. Повсюду стоят коробки с документами, где-то хаотично разбросаны листы. Осталось не так много времени, им нужно в кротчайшие сроки передать свои находки профессору Химеко. Это не вызывает былого ужаса; уже безразлично, что подумают люди вокруг — Веритас с ними согласится. Листы приятно шуршат под пальцами. Веритас быстро проходится по страницам, раскладывая их в определённом порядке. Голова работает с перебоями, шестерёнки со скрежетом поворачивают норовящий заклинить механизм. Сонливость аккуратно подходит со спины. Всё же, выпивать посреди недели идея ужасная, но в тот момент Веритас головой предпочёл не думать. — Доброе утро, — звонкий голос заставляет еле заметно вздрогнуть. Профессор Химеко легонько улыбается в знак приветствия. — Как раз хотела с тобой поговорить. Она присаживается рядом, отложив лежащие бумаги в сторону, и аккуратно, будто опасаясь, кладёт руку на плечо. — Я вижу, ты и сам уже понял, о чём я хочу поговорить, — её голос мягкий, с нотками сочувствия. — Извини. Я не сразу заметила, что именно за дело мы выбрали для вас, — профессор несколько минут молчит, подбирает правильные слова, если они вообще есть. — Я понимаю, что работать над тем, что вызывает бурю эмоций — та ещё задача. Если тебе тяжело, то ты вправе отказаться. Отказаться. Звучит заманчиво. Нет, скорее, непостижимо. — Не стоит переживать, — тяжело вздыхает. — Я могу отбросить ненужные эмоции и довести дело до конца. — Ты уверен? — она убирает руку. — В процессе может всплыть множество неприятных вещей. Веритас некоторое время молчит, обдумывает. Пытается. Сжимает руки в замке, хмуря брови. Хочется последовать совету, избавить себя от любого упоминания отца, но что-то внутри настойчиво мешает согласиться. — Уверен, — кивает самому себе. — Хорошо, — профессор грустно улыбается и отходит к своему столу. На самом деле, он совсем не уверен. Возвращаться на круги ада, где день изо дня из него пытаются вытащить несуществующее признание, где тычут пальцем и избегают — всё это вызывает страх. Но есть ли выбор? Если и принимать добровольную смерть, то пусть, хотя бы в своих глазах он не будет жалким трусом. Пусть хоть что-то будет его отличать от отца.

***

      Количество бумаг будто совсем и не убавляется. Скомпоновать версию легко, а вот найти в бардаке нужные бумажки — уже сложнее. Особенно, когда вместо головы сквозное отверстие. Ханаби, как и всегда, устало вздыхает, хоть и делает меньше всех, потому что постоянно уходит на перекур, кажется, даже побив рекорд Авантюрина. Тот, к слову, сосредоточенно сидит за столом около кофемашины, что работает без перерывов и выходных. Робин частенько подходит к нему, скрашивает тишину своими разговорами. Иногда и вовсе идёт на перекур за компанию с Авантюрином, например, как сейчас, заодно прихватив с собой неусидчивую Ханаби. Сандей на это не реагирует, по крайней мере, так очевидно. Хочется, чтобы он вовсе исчез из кабинета, не раздражал боковое зрение и липкое ощущение пристального взгляда. — Я думал, что ты куда умнее, Веритас, — как только звуки шагов стихают, не поворачиваясь, подаёт голос Сандей. — Очень грустно, что ты не последовал моему совету. — Я не нуждаюсь в советах человека, который боится прямо в лицо неприятелю высказать свои недовольства, — Веритас следует примеру, не отводит взгляд с документов. И снова ведётся. Такие дешёвые приёмы, но игнорировать их почему-то не получается. — И чем, в таком случае, мы отличаемся? — ухмылка ощущается физически. — Такой прямолинейный и принципиальный, но терпишь, что тобой пользуются. Как иронично. Пальцы сильнее сжимают лист. Его шелест глухо отскакивает от стен, тем самым только забавляя. Надоело. Как же надоело. Хочется исчезнуть — незаметно и навсегда. Никогда больше не видеть всех этих лиц, что вызывают рвотные позывы. Не слышать этих голосов, постоянно что-то требующих и ничего не дающих взамен. Надоело быть куклой, за чьи нитки искусно дёргают. Надоело всё от и до. Надоело. Надоело. Надоело. — Что тебе нужно от меня? — акцент на последнем слове. — Я лишь даю тебе возможность прекратить всё это, — пожимает плечами. — Ты и сам понимаешь, что… Веритас сдаётся, не может больше терпеть и запихивать язык себе же в глотку. Он резко подрывается с места, нависает над Сандеем, хватая его за воротник. Рука так и просится разбить чужой нос, окрасив самодовольную ухмылку кровавой кляксой, но ещё какие-то остатки самообладания вовремя останавливают. К сожалению или счастью. Сандей не сопротивляется, только хватается за запястье, держа шаткое равновесие. — Что происходит? — обеспокоенный голос Робин отрезвляет. Веритас небрежно отпускает воротник, отходя обратно к столу. — Всё хорошо, — отмахивается рукой Сандей. — Небольшое недопонимание. Робин недоверчиво смотрит на них, переглядывается с Авантюрином, ища в его эмоциях поддержку. Однако, он и сам удивлён не меньше. Одна только Ханаби сдерживает смешок в кулаке, возвращаясь к своему месту.       Оставшееся время проходит в тишине. Коробок стало в разы меньше, их сложили к стене, чтобы в дальнейшем убрать в архив; бумаги, всё это время небрежно разбросанные на полу, теперь аккуратно лежат в своих папках на полках шкафа; пятна от многочисленных пролитых кружек кофе больше не украшают столы. — Время подытожить вашу работу, — профессор складывает руки в замок перед собой, когда измотанные уборкой студенты присаживаются на места. — В целом, я крайне довольна тем, как хорошо и быстро вы можете находить пути решения в тупиковых ситуациях. Ваша группа достаточно сильная, однако, вам всем не хватает умения работать в команде, — она обвела взглядом присутствующих. — Тем не менее, вы хорошо распределили обязанности каждого, относительно их способностей. И, поскольку вы все показали себя достойно, есть ли желающие выступить с нами в суде? — Я бы хотела попробовать, — поднимает руку Робин. Профессор согласно кивает, записывая себе что-то в блокнот. Но остальные молчат. Ханаби меланхолично рассматривает маникюр, кажется, даже особо не слушает. Сандей, вероятно, хочет позволить сестре выступить самостоятельно. Авантюрин быстрым взглядом пробегается по фигуре Веритаса, задумчиво стоящего у стены. Сомнения чёрной тенью нависают над ним — это ощущается слишком явственно. — Я могу… Не успевает Авантюрин договорить, как его перебивает Веритас, поднимая уверенный взгляд на профессора: — Я выступлю.

***

      У Веритаса есть дурная привычка — незаметно пропадать с поля зрения, когда он так нужен. А ещё добровольно подставляться под удары. В этом они даже схожи.       Авантюрин выглядывает знакомую макушку среди толпы студентов, спешащей поскорее домой. Найти-то её не трудно, но вот догнать — другой вопрос. Толкаясь скорее к выходу, Авантюрин почти что выбегает из здания. Уйти Веритас далеко не мог, да и некуда. Он добегает до кампуса, останавливается у подъезда, упираясь руками в колени. Лёгкие побаливают, дыхание совсем не хочет восстанавливаться. Озираясь по сторонам, Авантюрин хмурит брови. Неужели другим путём пошёл? Или он вовсе пропустил его, пока бежал? Не важно. В любом случае, Веритас придёт сюда — попасть домой как-то же нужно. Острое желание прикурить Авантюрин старается игнорировать. Лёгкие, и так, работают сверхурочно, добивать их сигаретой идея не лучшая. Он стоит около промокшей от мороси скамьи, высматривая знакомый силуэт. И Веритас действительно идёт ему навстречу, правда, смотрит под ноги, совсем не замечая. — Зачем ты вызвался? — встаёт перед ним. Веритас поднимает голову, несколько растерянно и удивлённо осматривая промокшего. — Почему не должен? — привычно изгибает бровь. Хочется стукнуть по этой умной голове чем-то тяжёленьким. Авантюрин шумно вздыхает, прикрывая глаза. — Ответь, — складывает руки на груди. — Я мог выступить за тебя. — Зачем? — Мне правда нужно объяснять? — Я справлюсь самостоятельно, — Веритас отводит хмурый взгляд, ведёт неопределённо плечом. Авантюрин только недоумевающе сводит брови, хочет сказать что-то, но не находит попросту слов. — Ты бы в зеркало хоть глянул. На тебя без слёз не взглянешь. И ты с таким состоянием собираешься выступать, говоря всему миру, что твой отец взяточник? — разводит руки в стороны. — Я не знаю, что там тебе сказал Сандей, но он просто конченный манипулятор. Кому и что ты доказать пытаешься? — Я это делаю не из-за Сандея, — возвращает взгляд на Авантюрина. — Ты мне помог тогда, и я благодарен. Но я должен это решить сам. — В тот раз ты говорил примерно так же, — хмыкает. — Авантюрин, — сильнее хмурит брови, — Это моя проблема. Не твоя. Веритас не дожидается ответа. Просто проходит мимо. Авантюрин хмуро провожает взглядом, сжимает кулаки до побелевших костяшек, пряча их в карманы куртки.

***

      Голова походит больше на дырявый сыр, судя по тому, как быстро из неё уходит информация. Гелевая ручка оставляет неряшливые кляксы на полях листов, потому что пальцы невольно разжимаются, когда очередной раз картинка мылится перед глазами. Сколько вообще они сидят здесь? По ощущениям не менее нескольких суток, но на деле около трёх часов. Профессор Химеко вызвала Веритаса и Робин к себе в кабинет, чтобы уже там усердно работать втроём над составлением плана защиты. Первое слушание, на котором они должны будут доказать важность вновь поднять это дело, пройдёт уже на этой неделе.       Щека медленно соскальзывает с ладони, едва ли Веритас успевает опомниться. Веки ощущаются слишком тяжёлыми, будто к ним привязаны грузики. Стоило бы отдохнуть, потому что пространство сужается в одну маленькую точку перед глазами. Но такую роскошь позволить себе сейчас нельзя. Радует, что, хотя бы, Робин выглядит бодрой, правда, непривычно хмурой. С момента, как они переступили порог, тишину разрушала лишь профессор. Даже с такой дикой усталостью не понять причину — значит быть полным идиотом. Хотя, Веритас вполне подходит под это определение. Не удивительно, что ей тяжело разговаривать с тем, кто позволил эмоциям взять вверх. Стоит, по-хорошему, извиниться. Каким бы неприятным человеком Сандей ни был — вот так срываться на него при всех действительно безрассудно. Особенно, когда общественное мнение не идёт в его пользу. Веритас ставит кружки с кофе на стол, одну из них пододвигая ближе к Робин. Та смотрит с лёгким недоверием, но отказываться не спешит. Очевидно, что это просто предлог для разговора. — Хочу попросить прощения за тот случай, — голос звучит уставшим, наверное, даже не совсем искренним. — Я не должен был давать волю эмоциям. Робин устало вздыхает, берёт в руки кружку, рассматривая отражение потолочной лампы в ней. — Не извиняйся, — поджимает губы. — Я понимаю. Веритас легонько кивает в ответ. Легче от этого, правда, не становится. — Что он тебе тогда сказал? — Робин поднимает внимательный взгляд. Сказать правду? Нет. Она должна услышать всё это от самого Сандея, но никак не от третьего лица. Как бы Веритас не желал быть честным — он ведь не знает причин. — Ничего такого, — неопределённо ведёт плечом. Робин замечает этот странный жест, но ничего не говорит. И сама понимает, что никто ей ничего не расскажет. На это можно закрыть глаза, откинуть сомнения и продолжать работу, но недосказанность ощущается слишком явственно. Робин хмыкает себе под нос, стучит ногтями по фарфору. И внутри всё стягивается в тугой узел. Уж лучше она будет винить во всех бедах Веритаса — ему всё равно не привыкать, — чем он ненароком разрушит хрупкое доверие. Даже если очень жалеет, что не врезал тогда Сандею. Их тяжёлое молчание разрушила вошедшая в кабинет Химеко. Профессор складывает несколько цветных папок себе на стол, поднимая голову на студентов. — Думаю, пора обсудить нашу линию защиты.

***

      Стрелка настенных часов медленно и неохотно двигается вперёд. Смотреть на неё каждые пять минут — идея не лучшая, потому что нервы от этого только сильнее натягиваются. Робин и Веритас сидят у стены, ближе к огромным дверям, ведущим в один из залов заседаний. Повода для волнений, на самом деле, крайне мало — всё-таки, доказательства у них неоспоримые. Но, учитывая обороты происходящего, уверенность стремительно исчезает. Робин тоже волнуется. То ли нервозность Веритаса такая заразительная, то ли и правда их план крайне самоотверженный. Она нервно грызёт заусенцы, постукивает каблучком о кафель. Веритас же ковыряет пуговицу на пиджаке, не сводя глаз с часов. С минуты на минуту должна вернуться Химеко.       Двери открываются. Студенты синхронно подскакивают со своих мест. Профессор с лёгкой улыбкой машет им. Узел внутри на секунду развязывается, позволяет вдохнуть полной грудью. — Первое заседание пройдёт через пару дней, — сообщает Химеко, как только подходит. — Подробный план защиты обсудим уже у меня в кабинете. — А что на счёт…? — Робин не договаривает, потому что и так понятно, о чём речь. Химеко довольно хмыкает, кивая.

***

— Могу сказать вам сразу: доказать, что все улики подстроены, не тяжело. На это и был расчёт, когда мы его выбирали. Но, — Химеко опирается бедром о край своего стола, — То, во что это дело может перерасти — уже за гранью моего контроля, — она серьёзно смотрит на студентов. — И что, в таком случае, нам делать? — Робин прикладывает палец к губам. Химеко тяжело вздыхает, складывая руки на уровне груди. — Практические дела редко обретают такие серьёзные последствия, но случаев достаточно. Преподавательским составом мы уже обсудили дальнейшие действия, потому сильно переживать поводов нет. Первая часть заседания, где будете выступать вы, так и остаётся неизменной, а вот остальные последствия мы с профессором Вельтом берём на себя. — Но разве так можно? — хмурит брови Веритас. Химеко согласно кивает. — Перед тем, как дать студентам задания, мы отправляем запрос в суд. А уже там, нам передают перечень дел. Вся ответственность лежит на нас. Если смотреть на наше дело, то оно лёгкое и сложное одновременно, — Химеко отталкивается от стола, подбирая с него папки. — Лёгкость, как я уже сказала, в том, что оно очевидное. Провалить его почти что невозможно. А вот сложность, — она кладёт документы перед студентами, — Как раз-таки в том, что из этого дела вытекает следующее, куда более крупное. И, вполне возможно, нам же и нужно будет его вести. Сонливость резко улетучивается. Веритас берёт в руки папку, вчитываясь в её содержимое. — Веритас, — Химеко подходит ближе и кладёт руку на плечо. — Мне жаль, что снова приходится тебя беспокоить. Он задерживает дыхание, прекрасно понимая, к чему всё идёт. — У тебя есть право отказаться, — она присаживается на корточки около. — Но я бы хотела, чтобы ты помог нам. У него в руках — досье собственного отца. Веритас некоторое время молчит, будто не до конца осознавая весь масштаб.

***

      Топаз должна скоро приехать. Авантюрин с красивым розовым пакетом, на котором изображены милые свинки, стоит у подъезда в ожидании. Это должен быть маленький сюрприз. Они не виделись около месяца. И за этот месяц Авантюрин почти не писал первым. Внутри лёгкая тревога разгоняет кровь по венам.       Машина с жёлтыми номерами медленно подъезжает. Авантюрин поднимает пакет в ногах, поправляет взъерошенные от ветра волосы и смотрит с искрами в глазах. Из двери выходит Топаз, совсем ничего не подозревает, потому что смотрит на Счетовода в переноске. Она забирает свой багаж, прощается с водителем и, повернувшись, удивлённо глядит на улыбающегося во все тридцать два друга. Авантюрин разводит руки для объятий и сжимает до писка, когда та подбегает к нему. — А что это тут у нас? — довольно покачивает головой, заглядывая в подарочный пакет. — Дома посмотришь, — улыбается, выбрасывая бычок в урну. — Так уж и быть, сохраню интригу, — хмыкает. — Правда, как понимаешь, отпраздновать даже нечем. Авантюрин показательно трясёт рюкзаком, в котором со звоном бьются друг о друга бутылки. — А ты предусмотрительный, — хихикает.       Топаз выпускает похрюкивающего Счетовода, что первым делом обнюхивает Авантюрина, а потом суёт любопытный пятачок в пакет, и садится на кровать. Авантюрин приземляется рядом, с баночкой в руках. Такую же берёт и Топаз, с характерным звуком открывая её. — Знал бы ты, как я соскучилась по этому божественному напитку, — принюхивается. — Ну, а теперь, рассказывай, что я успела пропустить? Авантюрин ведёт плечом, отводя взгляд в сторону. Он знал, что Топаз первым делом спросит именно об этом. Понимал, что та захочет узнать, почему её игнорировали. Но связать всё произошедшее в единый рассказ — задачка та ещё. Он бы с удовольствием послушал про тёплый городок, где нет всей этой суеты; про Счетовода, который, Авантюрин уверен, гонялся за насекомыми и пугался другой живности. Разговор, определённо, будет очень долгим. — Пиздец, — протягивает Топаз после сумбурного рассказа, прикрывая рот рукой. Авантюрин тихо усмехается. Она всегда реагирует одинаково, и есть в этом что-то такое… родное? Топаз прикладывает палец к губам, задумчиво хмурит брови, постукивая ноготком о банку. — А с чего ты взял, что, сблизившись с Робин, у тебя получится припугнуть его? — выгибает бровь, поднимая глаза. — Мне кажется, Веритас сказал вполне разумную вещь. — Уж не думал, что ты будешь на его стороне, — театрально вздыхает. Однако, Топаз смотрит на него слишком серьёзно. — А что я должен был делать? — разводит руки в стороны. — Ничего? — Топаз поджимает ноги ближе к груди. — Или ты до сих пор думаешь, что слова Ханаби не нужно делить на шестнадцать? Авантюрин поджимает губы, отводя взгляд в сторону. — Слушай, каким бы Сандей ни был влиятельным и всё такое, это не значит, что он может копать под кого-то. Его максимум — напомнить о слухах. Да, даже если у него и есть такая возможность, почему он тогда не воспользовался случаем? Возможно, Топаз права. Возможно, слушать этот надоедливый, не затыкающийся голос — ошибка. Возможно, его больное сознание просто всё выдумало. Возможно. — Эй, а ну не раскисать! — легонько трясёт за предплечье. — Просто отступи. Он сразу же отстанет от Веритаса, и всё будет, как прежде, — слабо улыбается. Авантюрин смотрит сквозь банку в руках. Как прежде? — Так и поступлю, — приподнимает уголки губ. Ложь.

***

      Желание прострелить себе голову возрастает в геометрической прогрессии с каждым новым днём. Буквы на листах смешиваются в одно большое нечто, пока мозг постепенно отмирает клеточка за клеточкой. Приходя домой поздней ночью, единственное, на что хватает Веритаса — упасть мешком на кровать в одежде. Сознание отключается моментально, как только голова касается подушки.       Душ обжигает кожу. Капли неприятно стекают по лопаткам, оставляют за собой красный след, но рука не поднимается повернуть кран. Может, свариться здесь и не такая уж плохая идея. Черепная коробка ощущается расколотой на множество осколков вазой — попытки собрать тщетны, но Веритас пытается. Лёгкие обжигает пар, и, пока воздух совсем не покидает ванную, выходить оттуда он не собирается.       Вся еда пресная, не имеющая никакого вкуса, только вызывающая тошноту. Но не есть совсем чревато полному отказу организма функционировать. Робин отдувается за них двоих. Она частенько позволяет ему просто застыть на месте, не отвлекает, порой даже настойчиво просит прекратить вообще какую-либо деятельность. И он бы с радостью, но огромная ответственность, повисшая на плечах, физически не позволяет отвлечься хоть на секунду. — Веритас, — профессор Химеко кладёт руку на плечо, когда тот собирается уходить. — Отдохни. Если ты будешь изводить себя — лучше никому не сделаешь. Он заторможенно кивает. Прекрасно и сам понимает, да толку с этого понимания, если продолжает утыкаться в документы даже дома. Подобно ритуалу, перед сном обязательно пробежится глазами по тексту, сделает пару пометок, которые утром обязательно зачеркнёт.       Уже завтра пройдёт заседание. И, вроде бы, ничего сверхъестественного — их с Робин задача лишь опросить вызванных свидетелей. Но тревога в груди не отступает даже с успокоительными. Ощущение неизвестного, того, что вне зоны его контроля, выедает нервные клетки без остатка. Остаётся только сидеть на кухне, вслушиваясь в редкие разговоры мимо проходящих под окнами. Слова профессора Химеко едкой химией въедаются под кожу. Ответ он так и не озвучил. Сам не знает почему. Очевидно, что эта тема поднялась бы рано или поздно. Потому что истина всегда всплывает поверх моря лжи. И он может помочь, хотя бы частично отчистить собственную совесть, гниющую где-то там, глубоко в груди, но боится. Не последствий, совсем не их. Собственноручно стирать последнее, что осталось от семьи, всё-таки, несколько странно. На телефон приходит уведомление. Очередное сообщение от отца, которое мимолётно отправляется в корзину.

***

      Облако сигаретного дыма быстро растворяется вместе с ветром. Авантюрин стоит у входа в судебное здание чуть поодаль, смотрит на таких же студентов, стараясь не поддаваться общей атмосфере тревожности. Да и переживать, по сути, не о чем. Веритас и Робин способные ученики, к тому же, под руководством профессора Химеко. Однако, смотря на них, мимолётное беспокойство всё же проскальзывает. Робин, удивительно, стоит не рядом с Сандеем, — того вообще нет. Она беспокойно теребит пуговицы на пальто, покусывает обветренные губы, мысленно отсчитывая секунды до заседания. — Переживаешь? — Авантюрин тушит окурок о стенку урны. — Немного, — криво улыбается, опуская бегающий взгляд. — Я ещё ни разу не выступала в суде… Не знаю, что ожидать. Авантюрин еле заметно хмыкает, засовывая руки в карманы бомбера. — Уверен, у тебя всё получится. Профессор не даст вас в обиду, — дежурная улыбка даже успокаивает. Робин кивает, сцепляет пальцы рук в замок и шумно вздыхает. — Как ты обычно справляешься с тревогой? — неожиданно спрашивает, смотрит так по-детски любопытно. Справляется? Да никак. Но говорить об этом будет неправильно. Авантюрин задумчиво супится. — Обычно, я задерживаю на некоторое время воздух в лёгких и считаю до десяти. Помогает выровнять пульс и привести себя в порядок, — так делала сестра. Робин легонечко улыбается, хочет что-то ответить, но профессор созывает студентов. Авантюрин кивает, тем самым выражая немую поддержку.

***

      Зал суда выглядит даже слишком знакомо. Ощущение, будто они вернулись во времени — Веритас сидит рядом с адвокатом, пока остальные наблюдают сзади. Не самые приятные воспоминания. Он оглядывает находящихся, поправляя галстук на шее, который ещё давно стал ассоциироваться с удавкой. И лучше бы она плотно сомкнулась на шее, перекрывая дыхательные пути. Веритас встречается взглядом с Авантюрином, задерживает его на пару секунд — эдакий разговор.       Судейский молоток возносится и резко стучит пару раз. В зале сразу же наступает тишина, разрушаемая только голосом судьи. Он проговаривает привычные всем фразы, напоминает суть заседания, предоставляя право высказаться сначала стороне защиты. Химеко встаёт с места, поправляет рукава рубашки и выходит на шаг вперед из-за стола. В отличие от профессора Вельта, она произносит слова резче, сразу подходит к сути дела, от чего создаётся ощущение, будто сторона защиты — прокуроры. Каждая фраза уже давно выучена — слишком много раз приходилось повторять одно и то же. И, с одной стороны, это должно добавлять уверенности, с другой — тревога подступает комом к горлу.       Судья внимательно слушает выступление; хмурится, когда на экранчике Химеко показывает запись с камер видеонаблюдения. Казалось бы, вот оно — неопровержимое доказательство. Но прокуратура не отступает, указывает на анализы крови, где и капли алкоголя нет, или пытается перенести вину на производителя автомобиля. И тут уже в бой вступают Веритас и Робин. В качестве свидетеля приглашается один из представителей автосервиса — спасибо Авантюрину. Мужчина средних лет садится около судьи, произносит клятву, выжидающе смотря в сторону адвокатов. Веритас поправляет пиджак, становится ровно и уверенно. Даже такой его прошлый негативный опыт, играет сейчас на руку. Хоть и несколько странно ощущать себя в качестве адвоката. — Можете ли Вы продублировать информацию, касаемо подушки безопасности в автомобиле, — Веритас медленно ходит из стороны в сторону, заведя руки за спину. Свидетель спокойным и ровным тоном отвечает, демонстрирует сказанное на экранчике, что был любезно пододвинут ближе. Прокуратура пару раз пытается перебить, но Веритас быстро пресекает их попытки. — Спасибо за подробное объяснение, — кивком благодарит. — Может ли подушка безопасности, по какой-то причине, дать сбой? — Никак нет, — свидетель хмурится. — Перед тем, как автомобиль выставляется на продажу, мы тщательно тестируем его во избежание подобных ситуаций. Как я уже говорил, в разных частях автомобиля расположены датчики, которые реагируют только на резкие удары или начало деформации кузова. — Вопросов больше нет. Авантюрин незаметно показывает большой палец вверх, когда Веритас идёт к своему месту.

***

— Вы не думали, что камеры могли просто дать сбой? Отчего и появляется ощущение, будто фрагменты склеены, — прокурор никак не унимается. Такова её работа — стоять до конца, даже если, и так, всё совершенно очевидно. Однако, такое дело в принципе брать заведомо нет смысла. А значит, эта девушка не представляет опасности. И, в таком случае, можно выдохнуть? — Я ожидала, что прокуратура скажет что-то подобное, — Химеко складывает руки на груди, снисходительно улыбаясь. — Прошу пригласить ещё одного свидетеля. Робин заметно напрягается, сжимает ткань строгой юбки в ладонях, опуская хмурый взгляд вниз. Она задерживает дыхание, отсчитывает числа в голове, после чего медленно выдыхает через нос. Химеко одобрительно кивает. — Скажите, Вы помните этого человека? — Робин поворачивает экранчик так, чтобы свидетель мог увидеть изображение на нём. — Честно говоря, не очень, — тянет тот, почёсывая затылок. — Давно это было. — Уверенны? — Да. Робин кладёт лист перед свидетелем, нажимает на кнопку пульта, перелистывая изображение. — Но это ведь Ваш постоянный клиент. Мужчина шумно сглатывает, пробегаясь глазами по документу. — С момента происшествия он заглядывает в заведение, где Вы работаете, каждые два дня, — поясняет Робин. — Судя по транзакциям, что предоставлены в документе, он заходил днём ранее. Ещё и оставил неплохие чаевые на Ваш счёт. — Протестую! Давление на свидетеля. Робин оборачивается на прокурора, смотрит так серьёзно и грозно. Авантюрин усмехается с задних рядов, заметно расслабившись. Судья отклоняет протест. Свидетель бегает глазами по документу, беспокойно потирает подбородок. Боится. Но чего? Не он же виновник аварии. — Кажется, теперь припоминаю, — дрожь в голосе несильная, но отчётливо заметная. — Знаете, я столько клиентов в день обслуживаю, что память подводит, — старается улыбнуться. — Значит, Вы можете подтвердить, что человек на этом видео — тот самый клиент? — Робин включает фрагмент с камер наблюдения. — За два часа до аварии он приходил в заведение. В тот день была Ваша смена, если верить транзакциям. И спустя час ушёл. Так же, на видео видно, что обвиняемый шёл, пошатываясь, что подтверждает его нетрезвость. Свидетель молчит. Прокурор тоже не решается ничего сказать. Скорее, попросту нечего. Робин выжидающе смотрит, выглядит удивительно строго и спокойно, будто и не волновалась перед выступлением. И она-то не создана для адвокатуры? — Вам есть что сказать? — судья обращается к свидетелю. Тот мотает головой.

***

      Судья объявляет перерыв до вынесения вердикта. Студенты выходят в коридор: кто-то сразу бежит курить, кто-то остаётся в стенах здания. Веритаса не видно. У него всегда получается быть незаметным. Хотя, вряд ли бы Авантюрин смог подобрать правильные слова поддержки.       Курить хочется ужасно. Он глазами находит Робин, что сидит в самом углу, рассматривая собственные руки. Слова Топаз надоедливо жужжат над ухом, напоминают собственное обещание. И становится тошно с самого себя — знал же, что обманет, так зачем соглашался? Ответ найти возможности нет, да и уверенности в его подлинности тоже. Привыкая ко лжи, сам, по неволе, начинаешь в неё верить. — Ты отлично справилась! — широко улыбается, подходя ближе. — Никогда ранее не видел тебя такой серьёзной. Даже стало страшно, — посмеивается, но быстро меняется в лице, не наблюдая никакой реакции. Робин будто не видит его перед собой — уставилась в одну точку, сдирая засохшие заусенцы на пальцах. Авантюрин присаживается рядом, чуть наклоняется, чтобы разглядеть лицо. — Всё в порядке? — спрашивает аккуратно и тихо, будто боится спугнуть. — Да… Да, — протягивает уж слишком неубедительно. — Просто переволновалась. Очевидно, что врёт. Но для чего? Поводов Авантюрин совершенно не видит. Он облокачивается о спинку сиденья. — Тот мужчина боялся, — говорит одними губами. — Будто его запугали. Что если… по моей вине с ним что-то произойдёт? — Например? — непонимающе свёл брови к переносице. — Он всего лишь обычный официант. Его вины в произошедшем ведь нет. — Но это была моя идея, пригласить свидетелем именно его, — Робин повторяет за Авантюрином, откидываясь на спинку. — Скорее всего, ему было сказано не говорить о произошедшем. Но и проигнорировать повестку суда нельзя. — Твоей вины нет, — Авантюрин кладёт свою ладонь поверх чужой. — Ты просто выполняешь свою работу. Она поджимает губы в подобие улыбки, отворачивая голову в сторону.       Перерыв заканчивается, все вновь собираются у дверей зала в немом ожидании. На этот раз атмосфера менее напряжённая, даже Ханаби позволяет себе говорить громче — это радует. Робин и Веритас что-то обсуждают с профессором, Авантюрин их разговора не слышит, но уверен — ничего такого. По крайней мере, по их лицам не пробегают страшные тени.       Всё, как и ожидалось. Прокуратуре нечего противопоставить, доказательства слишком весомые; судья выносит вердикт, признавая водителя виновным. Теперь можно со спокойной душой вернуться домой. Может, перед этим заглянуть к Топаз, что уже, наверное, вернулась с пар, и поговорить ни о чём и обо всём сразу. Авантюрин потягивается на месте, расплывается неуклюже на стуле в сладком предвкушении. — Тишина, — голос судьи обращает на себя внимание. Говор стихает. Авантюрин выгибает бровь, не до конца понимая. Что происходит? — Спасибо, — Химеко кивает, поднимаясь с места. — Это дело отлично продемонстрировало проблему коррупции, — её голос громкий и чёткий, заставляющий внимательно слушать каждое слово. — Экспертизу и судей подкупают, виновные остаются на свободе. А потому, я хочу потребовать возбудить дело против Эрнеста Рацио — верховного судьи. Авантюрин давится воздухом, смотрит удивлённо в сторону Веритаса, что с опущенной головой глядит куда-то перед собой. Какого чёрта?