Bestie

Don’t Speak — Zak Manley Остаток дня Чонгук проводит в постели и в слезах. За окном утро перетекает в день, а день — в вечер. Яркое солнце медленно катится по небосводу, и тень, брошенная меж их кроватями, где еще вчера было свито уютное гнездо, расползается темной кляксой, как пропасть, неумолимо увеличиваясь в размерах с каждым часом, пока Чимин отсутствует. Телефон разрывают звонки и сообщения. Все они от друзей, которых Чонгук не привык называть самыми близкими и лучшими. Ведь у него всегда был Чимин, и на его место никто не мог претендовать. А теперь… Кажется, сегодня Чонгук нужен всему и вся, кроме как тому, кто необходим ему, как воздух. От Хосока с утра висит непрочитанное: хосок дозвонился он гуляет передал, что ты его искал ;) С замотанным полотенцем на голове Чонгук видит его уже поздним вечером после душа и, бросив лаконичное «спасибо», велит себе собраться. Вещи Чимина в комнате, а это значит, что рано или поздно он явится, и от того, как Чонгук будет себя вести, зависят их дальнейшие отношения. Они дружат годы. И какой-то секс — пусть и самый лучший в жизни Чонгука — не поставит крест на их общении. Сглотнув ком обиды, он выпрямляет спину, переодевается в майку цвета фуксия на бретельках и чёрные пижамные штаны. Непривычно, но смущать голыми ногами того, кто, кажется, боится вернуться в комнату, не хочется. Время переваливает за двенадцать, волосы уже сухие. И когда Чонгук перед зеркалом завязывает их в хвост, позади раздаётся скрип, от которого сердце обрывается и летит вниз. Дверь хлопает, и Чонгук отчетливо слышит звон — то самое сердце, упав, разбивается на куски, когда Чимин, не поворачивая к нему головы, не говоря ни слова, разувается, проходит в комнату и снимает черный кардиган. Бросает его на постель и, сев на колени, зачем-то лезет под кровать. Перед глазами вспышкой пролетает вся жизнь, а следом то, как Чимин достает свою дорожную сумку, сбрасывает туда все вещи и, так и не сказав ни слова, уходит. Уже навсегда. Фантазия столь сильно захватывает разум, что Чонгук, перестав держать лицо, опускает руки по швам и врастает в пол. Неужели… это всё? Конец? В глазах и носу снова жжет. Сидящий у кровати Чимин бросает на него случайный взгляд, уводит, а затем резко возвращает. И застывает. Его пухлые губы, которые Чонгук еще вчера целовал, удивленно приоткрываются, а точеные брови ползут вверх. — Гука, ты что, плачешь? — дрожащим голосом нарушает тишину он, поднимаясь с колен, а затем нерешительно подходит ближе и заглядывает в глаза, которые Чонгук опускает в попытке спрятать то, что слишком легко считать сейчас на дне влажных зрачков. Он уязвим. Отчего-то чувствует себя обнаженным перед тем, кого знает с детства. Внимание, как назло, привлекает родинка на хрупкой ключице Чимина, и там — пятно. Забавно. Чонгук так давно мечтал укусить её, но сейчас след от собственных зубов лишь огорчает. Слишком высока цена за исполнение дурацких желаний. Он собирается и, шмыгнув носом, качает головой. Следом небрежно смахивает слезы, устанавливает зрительный контакт и тихо спрашивает: — Ты куда? Happier Than Ever (Edit) — Billie Eilish И удивление на лице Чимина сменяется недоумением. — В смысле куда? Я только пришëл, — говорит так, словно между ними ничего необычного не произошло. Словно не он игнорировал весь день. И Чонгуку, опустившему взгляд, внезапно нечего ответить. Он кивает. — Ладно. Как твой день? — пытается перевести тему он и, снова придав себе беззаботный вид, отворачивается к зеркалу, чтобы поправить челку, пока Чимин с непониманием следит за ним через отражение. — Почему ты плакал? — Я не плакал. — Почему ты плакал, Чонгук? — уже с нажимом спрашивает он и поворачивает за плечо. — Я не плакал! Чё ты докопался? — уже раздраженно отталкивает руку от себя Чонгук и снова отворачивается к зеркалу. Внезапно становится мерзко, обидно и больно. Какого черта Чимин игнорировал его весь день, а сейчас приперся и, будто Чонгук мебель, прошел мимо, даже не сказав ни слова? А он тут стоит трясется, что их дружбе конец. Сам-то Чимин боится так потерять его или…? — Это из-за вчера? — неуверенно раздаëтся его тихий голос позади, и Чонгук кончается. Пожалуй, впервые его самообладание даёт трещину, и наружу вырывается то, что дремало годы: гнев, негодование и обида. Огромная обида, сдавливающая в тиски грудную клетку и виски. — Из-за вчера? — ядовито ухмыляется Чонгук в отражение, а затем поворачивается к поджавшему губы Чимину и, швырнув расческу на кровать, пугает его резким движением. — А что вчера, Мими? — Впервые привычно-нежное обращение слетает с его губ хлëсткой пощëчиной. — Думаешь, я расстроился, что ты наконец стал взрослым с моей помощью? — Он наступает, а Чимин, удивлённо распахнув глаза, скрещивает руки на груди и пятится назад. И в этой своей кружевной майке выглядит он так трогательно, что Чонгук готов заорать и рассмеяться как псих, потому что ему хочется её сорвать или, напротив, заставить прикрыться. — Какого хуя ты игнорил меня весь день?! — Открыв рот, Чимин не успевает ответить. — Почему ты соврал, что торчишь на парах?! — Я не соврал… — Я писал Хосоку! — Я знаю! — всплеснув руками, неожиданно взрывается Чимин и, поймав изумлëнный взгляд, гаснет. — Чонгук, мне нужно было побыть одному, понимаешь? — Нельзя было так и сказать?! — Нельзя! — отрезает он и, развернувшись, идëт к кровати. Нахмуренный Чонгук следует за ним. — Почему это нельзя? С каких пор мы врём друг другу?! — Друг другу? — грустно ухмыляется Чимин, усаживаясь на постель. — Да, блять, друг другу! Что случилось, чтобы ты соврал мне? — наседает Чонгук. Нависнув над ним, понурым и отчего-то сейчас таким крохотным, грозной тенью, он впервые давит и требует ответа. В первый раз в жизни позволяет вести себя с Чимином так грубо. И тот, в свою очередь, смотрит на него иначе и отвечает в несвойственной манере. Без «Гука», «милый» и прочей ерунды. В его тяжелом взгляде — сталь, сбивающая с толку, как и вопрос: — А ты мне никогда не врешь? Душа леденеет. Он что-то знает? — О чем ты? — опустив руки, спрашивает Чонгук и боится разорвать зрительный контакт. Чимин прожигает в нем дыру. Сейчас он не похож на того самого нежного ангела Мими, которым Чонгук привык его видеть каждый день. Видимо, и сам Чимин понимает, что пугает своим поведением, потому что в следующее мгновение его черты смягчаются, а взгляд становится открытым и теплым. Он утягивает Чонгука на свою постель, усаживает рядом и, взяв в свои нежные ладони его ледяную руку, вздыхает. — Гука, прости. Я был не прав. Мне следовало написать тебе, но… я… Черт, я знаю, что не имел права вести себя так, но я испугался. Думал, что серьезного разговора не избежать, и оттягивал его, а потом… — И снова его голос ласков и внушает спокойствие. Лишь слегка меняя тональность, Чимин способен вызывать нужную реакцию у людей, но Чонгук впервые увидел его таким, каким описывал его Тэхен: «Мягкий лишь снаружи, а внутри он тот еще бес, поверь мне». Звучало как бред. До сегодня. А Чимин продолжает: — Боже, как же глупо, — вздыхает он, прикрывая глаза ладошкой. — Что глупо? — Я накрутил себя до такой степени за сегодня, что неосознанно начал вести себя отстраненно, чтобы не подать вида… Черт, Гука, прости меня, хорошо? — Он трогательно надламывает брови и смотрит пронзительно золотистыми глазами в самую душу, крепко сжимая ладонь Чонгука в своих руках. А его воздушные розовые губы, крохотный нос, бархатные щеки и шёлковые волосы, спадающие на кукольное лицо тёмными прядями, сбивают с толку. Как и тонкая шея. Наверняка всё такая же горячая и ароматная, как вчера, когда Чонгук зарывался в неё лицом и вдыхал тёплую сладость клубники. Взгляд подёргивается поволокой расслабленности. Чонгук её смаргивает и наконец нарушает молчание: — Ты думал, что я рассержусь на тебя? — Да, — кивает Чимин и, как только Чонгук собирается облегченно выдохнуть, продолжает: — это было ошибкой. Подняв настороженный взгляд, Чонгук неуверенно кивает. Всё так: глупой ошибкой было посчитать, что Чонгук на него разозлится; абсолютно тупой ошибкой было подумать, что он из-за близости решит оборвать их связь. Но ведь Чонгуку до чертиков знакомы эти мысли. Он не только сегодня так считал, а всю жизнь живёт с мыслью: если он попробует сблизиться с Чимином в ином, нежели дружеской, смысле, то всему наступит конец. Из мыслей вырывает вздох. Облегчённый. И Чонгук улыбается в ответ — тоже облегчённо. Как камень с плеч: между ними всё хорошо, и никто никуда уходить не собирается. А Чимин так вовсе тянет в свои самые уютные на свете объятия и шепчет горячо куда-то ароматные после душа волосы Чонгука: — Я так рад, что мы все прояснили. Да, это действительно круто: говорить, а не играть в грёбаную молчанку. Чимин боялся, что Чонгук будет на него сердиться за вчерашнее. Он ошибся. Чонгук не сердится и обнимает ослабшими руками его хрупкие плечи. Льнёт щекой к теплой шее и без смущения вдыхает родной аромат. Но затем… затем, как гром среди ясного неба, звучит ласковый голос Чимина: — Я очень сожалею о том, что произошло вчера. Прости меня, Гука. Ты был прав, нам не стоило пить. Больше этого никогда-никогда не повторится, хорошо? Испуг жалит ядом живот. И на голову обрушивается леденящее душу осознание: ошибка — их близость. Их близость, а не всё то, что Чонгук успел себе надумать! Чимин сожалеет не о том, что бегал от него весь день и скрывался! Он не жалеет, что Чонгук весь день нервничал и переживал, пока ждал его, как хатико, в их комнате. Ошибка не игнор! Ошибка, чёрт возьми, что они потрахались! Что член Чимина побывал в заднице Чонгука. Возможно, Чонгук слишком драматизирует, но… Перед глазами бегут звёздочки, и, пока конечности немеют, а меж лопаток облизывает обжигающим холодом, Чонгук не двигается с места. Он даже не вздрагивает, а лишь крепче прижимает разрушителя розовых замков к своей груди, где сердце будто больше и не бьётся. Оно замолчало — наконец заткнулось, потому что разбилось в легко-брошенных словах того, кого всю жизнь любило. Фу. Как же тупо. Чонгук ненавидит все эти грёбаные розовые сопли. Ещё больше он ненавидит себя за то, что испытывает её, как самый клишированный герой-неудачник из второсортных драм. К чёрту. Наконец внутри тихо и пусто. Быть может, теперь всё будет хорошо? Без непрошенных чувств, которые слонялись по пятам за их дружбой долгие годы. Лишние. Они здесь лишние. Чимин и Чонгук друзья. Всегда были ими. Чимин не уйдет. Чимин останется с ним, и всё у них будет, как прежде.       

♡

       Hate you — Jung Kook Всё изменилось. И как прежде никогда у них не будет, потому что член Чимина уже побывал в заднице Чонгука. И дело не в самом сексе. Чонгук, как никто, умеет относиться к нему, как способу снять напряжение, поразвлекаться и хорошо провести время. Просто с Чимином у них случился не секс. По крайней мере для Чонгука. Комната превратилась в морозильную камеру, где напряжение висит меж их кроватями молчаливой тенью. И, кстати, отныне не Чимин зачинщик холодной войны. Её зачинщик — Чонгук. Он и сам знает, что игнором не спасёшь ни одни отношения. Он в курсе, что именно так и рушатся тепло, взаимопонимание, уют и дружба. Да, дружба. Но, быть может, давно пора её разрушить? Уничтожить. Сжечь все мосты. Вырвать с корнем. Втоптать и размазать по земле, как червя. Очевидно, Чонгук с Чимином дружить не умеет. А ещё у Чонгука есть чувства, на которые уже вошло в привычку не обращать внимания. Но произошедшее, пожалуй, окатило, как ледяной водой. Чонгук, ты ошибка. Прими уже это. Вот он и принимает. Да, отчасти Чонгук ощущает себя тем ещё эгоистом. Ведь это он мечтал годами о несбыточном. Это он взращивал призрачные надежды на то, что однажды всё между ним и Чимином изменится, как по взмаху волшебной палочки. Это он влюбился в него, сблизился с ним из-за своих чувств и теперь игнорирует, пока Чимин не понимает, что между ними происходит, и тоскует. Первое время тот пытается поговорить, но натянутая улыбка Чонгука и звонкое: «Между нами все в порядке, Мими. Просто устаю на учебе и тренировках», — заставляют отступить. Отныне они лежат на своих кроватях, повернутые спиной друг к другу, уткнувшись в экраны смартфонов, и упорно игнорируют существование едва живой «дружбы». Точнее того, что от неё осталось. Тем не менее, Чонгука швыряет из стороны в сторону. Он себя винит. Корит. Чувствует, как Чимину хреново от потери их связи, но ничего с собой сделать не может. Не может! Ему осточертело каждый раз пренебрегать своими чувствами и думать только о чувствах Чимина. «Но он о твоих думает… Он пытался поговорить. Хотел понять. Если не начнешь озвучивать мысли вслух, никто не сможет о них узнать», — разъедает червячок сомнения изнутри, но Чонгук теперь червей не кормит ложными надеждами. Он их давит. Теперь его в общаге застать очень сложно. Поймать — практически невозможно. Чонгук неуловим как ниндзя. Приходит поздней ночью и уходит едва солнце успевает пробраться золотистыми лучами в их комнату. Всё становится столь очевидным, что Чонгук уже не парится, что о нём подумает Чимин. А Чимин… он действительно грустит. Теперь они не то, что не друзья. Чонгук делает вид, что Чимина больше не видит и не знает. Он старательно не встречается с ним взглядом. Пытается вырвать с корнем то, что взращивал всю сознательную жизнь: неправильную любовь к лучшему другу. Месяц летит неумолимо и одновременно тянется точно нагретая солнцем жвачка. Но, как это бывает с жвачкой, нить связывающая их, тончает и готовится оборваться. Вот только мерзкий след, который ничем не ототрешь, останется с ними навсегда. С Чонгуком, по крайней мере, точно. Всё же они дружили не пару лет. Чонгук не помнит никого из детского сада. Не назовёт ни одного имени одноклассника из младшей и средней школы — всё кажется размытым фоном, как в фильмах. И в воспоминаниях везде один центровой герой — Чимин. Чонгук плохо помнит даже себя, а вот какой был Чимин маленьким — очень хорошо. И пусть их взгляды больше не сталкиваются в коридорах, Чонгук всё равно видит и подмечает всё. Например, как Чимин исхудал и побледнел. Или то, что он совсем больше не улыбается. Ещё не так давно он ходил в столовую за компанию с Юнги и Хосоком и просто ковырялся в еде. Но, когда Чонгук начинает пропадать все дни и ночи у Тэхёна, Чимин перестаёт даже имитировать обеденные приемы пищи. Так было всегда: ему кусок в горло не лез, когда он переживал из-за экзаменов; когда поступал в университет; когда сдавал сессии… Чимин не посещает столовую пару-тройку дней — Чонгук крутит в голове лишь один вопрос: Что он ест? When You’re Gone — Avril Lavinge Это и служит причиной, по которой Чонгук заявляется в их комнату на обеденном перерыве, когда место возле Юнги и Хосока вновь оказывается пустым. Бесит. Конечно, держаться особняком классно, но, не понаслышке зная, чем чреват отказ от еды, Чонгук сдаётся. Берёт белый флаг в зубы и, скрепя ими от бури эмоций, открывает дверь ослабшей рукой и с грохочущим сердцем входит в обитель тоски — в комнату, стены которой всё ещё хранят трепетные воспоминания: их смех, незначительные перепалки, уютные вечера, совместные просмотры фильмов, объятия, поцелуи и… И Чимин ожидаемо на месте. Из приоткрытого окна веет теплом, солнце роняет персиковые лучи на светлый ковёр и их кровати. Полупрозрачный тюль покачивает ласковый поток ветра, а в зелёных кронах дуба щебечут птицы. Конец апреля. Казалось бы, всё как прежде, но впервые за месяц их взгляды наконец встречаются. И вот опять: по венам проносится ощутимый разряд, а по коже растекаются мурашки. Ладони мокнут в считанные секунды. И Чонгук, не разрывая зрительного контакта, проходит вглубь комнаты. Дверь захлопывается. Молочный тюль надувается, как парус, и медленно опускается вниз. Грохот оглушает. Но больше грохота оглушает осознание, насколько за этот месяц Чимин исхудал. Сидя на светлой, всё так же аккуратно заправленной кровати, подогнув ноги под себя, он кажется совсем крохотным, особенно в огромной чёрной футболке с зелёной надписью Pink Floyd, принадлежащей Чонгуку. Тот в ней спал, когда ночевал здесь, а Чимин… Чимину она безумно идёт. Чонгук готов ему отдать хоть весь гардероб — не жалко, потому что в его одежде Чимин выглядит до безобразия трогательно. Об этом он думает, когда пялится на темно-зеленый принт, стоя посреди комнаты. И Чимин, заметив его взгляд, опускает глаза, а затем, спохватившись, вскидывает голову и выпаливает: — Эм. Я… извини, нужно было спросить, прежде, чем брать… Его чёрные волосы растрёпаны. А кожа, сияющая в золотом солнечном свете, кажется нежной и гладкой, словно шёлк. Он встаёт с кровати и, будто не понимая, что сделать: снять футболку или оставить так, — снова поднимает растерянный взгляд на Чонгука, будто немо прося подсказки, и берётся за подол. На нём шорты. Те самые. С той ночи. В паху, как назло, мгновенно сладко стягивает. Что за нахрен? Чонгуку хочется задать этот вопрос и себе, и Чимину. Но вместо этого он отводит взгляд, снимает резинку с волос, которой был перетянут неаккуратный хвост, сбрасывает джинсовку на стул, разувается и открывает шкаф. Нужно переодеться. Но перед взором всё смазывается и рябит в крапинку — происки давления. Сердце — предатель всё ещё судорожно стучит в горле. Чонгук гулко сглатывает. И вроде немного затихает, пока он стягивает с себя джинсы с майкой и надевает абсолютно свежую футболку Kiss. Да, он любитель мерча, и что? А Чимин, судя по шороху позади, отходит к столу и начинает там копошиться. Наверное, чтобы тоже чем-то занять неловкую тишину. Чонгук придурок. Чимин скучает, вот и ходит в футболке, которая наверняка все ещё хранит природный аромат когда-то самого близкого и самого лучшего. Друга. Друга, который теперь думает только о своих чувствах. Плюёт на чужие переживания и на то, что Чимин скоро станет совсем прозрачным от отсутствия еды. — Почему не ешь? — внезапно даже для самого себя спрашивает Чонгук. И голос его в глухой тишине звучит настолько громко, что кажется, будто отлетает дребезжащим эхом от стен. Чимин вздрагивает. Затем оглядывается и, поймав укор в хмурых глазах Чонгука, заминается. — Ем, — тихо произносит он. — Почему врёшь? Чимин хмурится, словно не понимая посыла. Чонгуку же на него плевать. Так чего лезет с расспросами? — Как насчет пиццы? — тихо уточняет Чонгук, идя к своей кровати. На ней наверняка уже слой пыли от длительного отсутствия. Ладно, Чонгук утрирует. Но он, как бы, всё ещё королева драмы. — Так что? — упав на постель, как ни в чём не бывало спрашивает он и отодвигается к стене, чтобы облокотиться о неё спиной. — Пицца? — удивлённо переспрашивает Чимин, пока Чонгук уже ищет их любимую в приложении телефона. На самом деле ответ и не требуется. Он намерен запихнуть в Чимина хоть что-то, чего бы ему это не стоило. Хоть что-то: кроме своего члена, конечно же. Более подобных экспериментов, пожалуй, повторять не стоит. — Ага. Роллы будешь? Я голоден как волк. Ещё картошку закажу. — Я не хочу. — Ничё страшного. Захочешь сразу, как начнёшь. — Чонгук… — укоризненно. — Аппетит просыпается во время еды, — не слушает тот, уже оплачивая заказ. И Чимин, услышав характерное «дзынь» от интернет-банка, с тяжелым вздохом сдаëтся, присаживаясь на свою кровать. Прислонившись к стене, он занимает ту же позу что и Чонгук и поднимает на него вороватый взгляд, будто если тот заметит, что на него пялятся, тут же перегрызёт глотку. Ожидаемо взгляды встречаются. Чимин тупит свой. И внутри становится до одури тошно: от себя, от ситуации, от происходящего. Чонгук примитивный, низменный, а ещё оскорбленный до такой степени, что не может не просто совладать со своими чувствами, а хотя бы честно, чёрт возьми, сказать о них вслух! Какая нахер разница, если они уже не друзья? Если Чонгук уже решил сжечь все мосты, может пора выложить карты на стол и попытать удачу?! — Как дела? — слышит он свой отрешённый голос как со стороны. И их взгляды снова встречаются. Взгляды встречаются. Как жаль, что не они сами. У Чимина вид перепуганного оленёнка, выбежавшего на шоссе и попавшего в ослепительный свет фар. Он смотрит на Чонгука, будто пытаясь понять, не произошла ли у него слуховая галлюцинация, и не моргает. — Нормально.? — не то спрашивает, не то отвечает Чимин. И Чонгук понимающе кивает. Нормально — ещё одна ложь в их уже переполненную копилку «псевдо-дружбы». Из размышлений вырывает тихий мягкий голос: — Только скучаю по тебе… очень… Они смотрят друг на друга всего несколько секунд, а кажется, что вечность. И на губах Чимина расцветает та самая улыбка, от которой у Чонгука в груди всю жизнь распускаются цветы: нежная, ласковая, та, что предназначалась всегда лишь ему одному. Но сейчас она вонзается острым ножом в дрогнувшее сердце. Когда-то розовые, нежные и мягкие, как лепестки розы, губы Чимина побледнели, потрескались и иссохли, будто он часами их кусал. Действительно, как лепестки, которые увяли, потому что их долго… И Чонгук не понимает, как слетает с кровати. Не понимает, как забирается к Чимину; как сгребает его в охапку; как прижимает к себе; как зарывается лицом в его горячую шею и вдыхает родной ягодный аромат с такой силы, что обжигает лёгкие. Руки дрожат. Дрожит и сам Чонгук, пока его крепко обнимают в ответ и обнюхивают. — Мими, прости… прости меня, пожалуйста… — вырывается с дрожью. Вот и всё, Чонгук. Отныне ты тряпка, не знающая гордости и не имеющая внутреннего стержня. Впрочем, всё это и не важно, потому что в родных руках Чимина так хорошо, что Чонгук готов быть кем-угодно. Тем более: «быть для кого»? Ему же всегда было плевать на тупиц, которые привыкли вешать ярлыки и осуждать других за то, что сами себе позволить не смеют. О его душевных муках знает лишь Тэхён, и он, как настоящий друг, погладил бы сейчас его по голове со словами: «Аминь, брат. Наконец-то ты сдвинулся с мёртвой точки». Всё это время он не унимался уговаривать Чонгука примириться с тем, кого тот любит. Да и, положа руку на сердце, Чонгук никогда не приносил себя в жертву. Это ведь всегда был его личный выбор — дружить с Чимином. И сейчас в тёплых объятиях и сладковатом аромате клубники ему хорошо настолько, что опять мир превращается в мыльный фон, но теперь герой в кадре не один Чимин. Их двое. И они, не успев толком ничего сказать, как слепые котята, тычутся в шеи и волосы друг друга и обмениваются ароматами, чтобы наконец успокоиться. Тревога отступает. За окном нарастает шипящий перелив листвы, и в комнату врывается аромат надвигающегося лета. Горячие ладошки гладят Чонгука по спине, и цветы распускаются не в груди — распускается весь он сам, пока Чимин, утопая в его аромате, тоже начинает ярче благоухать. — За что ты извиняешься? — спрашивает Чимин. В тоне его голоса слышна паника и… слёзы? Чонгук отстраняется, а Чимин сразу опускает голову. За этот месяц он успел расклеяться, так что сырость для него стала в порядке вещей, но вот показывать её посторон… — Мими? Чонгук не посторонний. Подняв лицо, Чимин поджимает дрожащие губы и, не в силах противостоять порыву, хватается за руки Чонгука, будто тот опять может сбежать от него в любую секунду. По его румяным щекам катятся слёзы, кончик носа розовеет, а во влажном золотисто-карем взгляде переливаются солнечные лучи, протянутые сквозь покачивающийся тюль на окне. Чонгук переплетает их пальцы, проглатывает язык и, не моргая, смотрит на плачущего Чимина. Даже так: разрумяненный, растрёпанный и заплаканный — выглядит как ангел. Горло сдавливает ком. А слёзы всё катятся и катятся и, полосуя бархат кукольного лица, срываются с подбородка прозрачными каплями, как мерцающие кристаллики. Весь мир застывает. Чонгук ощущает себя чудовищем. — Пожалуйста, не плачь, — с дрожью в голосе просит он и нерешительно прикладывает ладонь к щеке Чимина. Тот к ней ластится, как котёнок, облизывает мокрые губы и прикрывает глаза. — Сейчас прекращу. Погоди, — судорожно выдыхает, пытаясь остановиться. И, судя по всему, то, как Чонгук мягко водит большим пальцем по его скуле, заставляет Чимина расплакаться сильнее. Лицо кривится постепенно и становится похожим на смятый лист бумаги. — Мими, иди ко мне, — сипит Чонгук, притягивая его к себе. Даёт спрятаться в стыке шеи и плеча и успокоиться, пока у самого ком слёз, застрявший в горле, не даёт продохнуть. All out of fight — P! nk За окном плывёт день. Плывут и облака, бесформенными кляксами теней растекаясь меж их кроватями. Кровать Чонгука всё ещё пустует, а на кровати Чимина лежат они, сплетённые объятиями. Чонгук не спит, перебирая шелковистые чёрные волосы уснувшего в коконе его рук Чимина. Тот наконец успокоился. Дышит горячо в его грудь, где в томительно сладких ударах содрогается сердце. Сердце и всё естество Чонгука — от их близости. От сладости феромонов. От бархата молочной кожи, хрупких плечей, худой спины и тёплого шелеста дыхания. Какой же Чонгук дурак, раз подумал, что сможет от всего этого оказаться. Он не приносил себя в жертву ни дня, находясь рядом с Чимином. Он провёл с ним всю жизнь не ради него, а ради того, кем чувствует себя рядом с ним. Кем чувствует и сейчас. Сейчас солнце, переливаясь в покачивающемся тюле позади спины, косыми лучами протягивается через плечо Чонгука и ложится на чёрные волосы Чимина, отчего кажется будто в них запутались крошки золотых звёзд. И дыхание застывает. А если чуть отодвинуться и взглянуть на его расслабленное лицо: на его милые точёные брови, на его ресницы, тень от которых рисует на щеках крохотные стрелы; на его щёки, нежно-розовые, как кончик носа, из-за едва успевших обсохнуть слёз; и алые губы, припухшие и слегка, будто даже призывно распахнутые, — то можно ощутить, как пульс снова начинает отбивать где-то в горле. Словно сердце, карабкаясь вверх по трахее, пытается вырваться на свободу, чтобы кинуться без преград к Чимину. Чонгук глупый человек. Он самая большая преграда себе же самому. Он не умеет говорить, и язык ему дан явно не для того, чтобы излагать собственные мысли и чувства вслух. Чимин такой красивый. Такой маленький, хрупкий и нежный, но в то же время в нём кроется сила. Сила, с которой он вознёс Чонгука на небеса в ту ночь. Не столь важно, что после Чонгук, как и полагается, упал с этих небес и разбился. Вполне ожидаемо. Но оно того стоило. О чём, чёрт возьми, он жалел? Сейчас, лежа нос к носу, Чонгук не может вспомнить ни одной причины, почему решил от Чимина отдалиться. Ему посчастливилось ощутить всё то, о чём он грезил годы. То, что ему снилось. То, о чём он всегда мечтал. Даже если Чимин считает их связь ошибкой, то Чонгук же может не зависеть от его мнения и считать иначе? Почему его это вообще обидело? Чонгук и так всегда знал, что Чимин его любит не так, как он его. В тот вечер Америку ему никто не открыл. Тёплое дыхание ласково оседает на коже. Глаза ленно смыкаются. В спину припекает солнце, и Чонгук подстраивается под ритм. Когда Чимин выдыхает, он медленно вдыхает. И наоборот. Вдох-выдох. Выдох-вдох. Он вор. Он представляет, как дыхание Чимина оседает в его лёгких. Наполняется им. А ведь только что оно было в нём самом. Такое же тёплое и нежное. Чем это отличается от секса? Такое же интимное. Так же проникает внутрь. Приятно. Тепло. Хорошо. У Чонгука богатая фантазия. Всё же опыт за плечами огромный. На протяжении жизни перед сном он любил представлять, как засыпает в одной постели с Чимином не в качестве друга, а — возлюбленного. У них давным давно позади этапы неловкости, первых ссор и недопониманий. Ещё у них давно позади этап неистовой страсти, когда по-началу хочется трахаться, как кролики, всегда и всюду. И вот… Они пара. Каждую ночь ложатся вместе в постель. Никакой неловкости. Руки сплетены меж собой, ноги закинуты друг на друга, а горячее дыхание, так же, как сейчас обжигает кожу. И всё. Ничего особенного. Конечно, у Чонгука фантазии были намного интереснее и пикантнее, но… главное не высокорейтинговая составляющая. Главное, что он верил в своё PG-13 настолько, что, даже когда один засыпал в своей кровати, то ощущал и слышал шелест тёплого дыхания Чимина. Чувствовал и нежность его рук, и жар, исходящий от его тела, и лёгкое касание его крохотной ступни под одеялом. Этого достаточно, чтобы ощутить себя счастливым и быстро заснуть. Как сейчас. Чонгук спит, всё ещё лёжа нос к носу с Чимином, пока тот, не отодвигаясь, его внимательно разглядывает. Брови сосредоточенно нахмурены, а пухлые губы поджаты, будто в уме он решает тяжёлую математическую задачу. Его рука тихо приподнимается, и следом пальцы мягко отодвигают волнистый локон с щеки спящего Чонгука. У того рот, как всегда, слегка приоткрыт, а пушистые кисточки ресниц дрожат. Такой безобидный, нежный и трогательный, пока спит. Точно зайка. И ни черта не поймешь, что же на самом деле кроется в его кудрявой голове. Есть некие тревожные подозрения, и их следует развеять. Чимин ненавидит недомолвки. Когда приезжает доставка, он ловко обрубает все попытки разбудить Чонгука вибрацией, перехватив лежащий между ними телефон. Экран светится. На нём, кстати, до сих пор их общая фотка и всё тот же пароль. Как мило. Здесь Чимин ещё со светлыми волосами, в очках и пудровом кашемировом свитере, а Чонгук в своей школьной ярко-розовой чирлидерской форме. Щека к щеке и губы уточкой — классика. С ухмылкой Чимин блокирует телефон и ещё какое-то время смотрит в стену позади спящего Чонгука. Как же многое их связывает. И как хрупки остаются их отношения. Всего один неверный шаг, и они оказались отброшены друг от друга настолько, что между — мигом выросла пропасть длиной в месяц. А что если бы им не приходилось делить комнату? Всё закончилось бы вот так: молчаливое избегание и обоюдное притворство, что они друг друга не знают? Порой не сохранение чувства собственного достоинства влечет за собой разрыв связи, а гордыня. «С чего мне делать первый шаг и пытаться понять? Здесь же именно меня не ценят и не любят», — так думает каждая сторона в ссоре: и та, и другая. Но и за этим может крыться и иное чувство: неуверенность. Что, если я пойду навстречу, а меня отвергнут? Чимин всё это время, весь месяц ощущал себя именно так: отвергнутым, — несмотря на то, что всё же пытался поговорить. И хоть Чонгук вернулся с объяснениями, и в груди сжимается только от одной мысли, что предстоящий разговор по душам определит их будущее, Чимин всё равно настроен решительно. Разговору быть. Сон у Чонгука крепок, как и всегда. Так что не составляет труда аккуратно выпутаться из жарких объятий, перелезть через его спящую фигуру и бесшумно покинуть комнату, накинув его размашистую джинсовку, чтобы прикрыть… его же домашнюю футболку. Чимин оправдывает тоску тем, что в просторных вещах Чонгука быстрее и удобнее закутаться. Оверсайз футболка так вообще доходит до середины бедра, отчего кажется, что Чимин идёт вообще без штанов. Шорт не видно. Но вряд ли в общаге, предназначенной исключительно для омег, можно привлечь чьё-то внимание стройными голыми ножками. Несмотря на облегчение, что Чонгук наконец дома, на Чимине лица нет. Идя по светлому коридору, он смотрит в пол, скрестив руки на груди и принюхиваясь к цветочному аромату, которое незримым облаком окутывает его фигуру. Чимин не замечает соседей и не видит задумчиво следующего за ним по лестнице Тэхёна. С едва уловимой ухмылкой тот разглядывает знакомую джинсовку на напряжённых плечах и, вытащив из своего кармана телефон, притормаживает, давая Чимину уйти вперёд. Innocence — Avril Lavinge Чонгук просыпается от двух долгих вибраций. Нехотя приоткрыв глаза, он не сразу понимает, где находится. Но вокруг витает аромат дома, и руки неосознанно тянут мягкую подушку к лицу. Вкусно. Сладко. Горячо. Пахнет Чимином. В голове вспыхивают образы, и Чонгук вспоминает всё. И ссору, и месячное молчание, и слёзы Чимина. Чимин… глаза распахиваются. И в носу, как назло, начинает жечь. Зачем было доводить до такого? На экране смартфона высвечивается сообщение от Тэхёна: тэ-тэ *фото* кажется кто-то скучает по тебе? ;) И на фото — Чимин, утопающий в его огромной джинсовке. Ступени, светлые стены, широкое окно на лестничном пролёте, понурые плечи, опущенная голова, солнечный свет, обнимающий его тоскливую фигуру. Чёрт. Как же хочется его обнять… Заблокированный телефон летит в сторону. Шмыгнув носом, Чонгук с тяжёлым вздохом усаживается на кровати и обводит комнату влажным взглядом. В ней всё, казалось бы, на своих местах. Родное, но в то же время жутко далёкое. Дышащее воспоминаниями и безжизненное, словно Чонгук отсутствовал здесь годы, а не какие-то жалкие несколько дней. Ноутбук, на котором они вместе смотрели в последний раз фильм, стоит распахнутый на столе Чимина. Он видел и слышал всё той ночью: объятия, разговоры, ухмылки, поцелуи и секс. Не секс. Для Чонгука это слово не в силах описать то духовное единение, которое он ощутил с Чимином тогда. Горло сдавливает ком, а сердце сжимается. Расчёска, которую Чонгук на следующий день в порыве чувств швырнул на кровать, напугав Чимина, непривычно аккуратно лежит на тумбочке. Будто кто-то её туда положил: кто-то, кто не Чонгук. Перед взором, как наяву, вспыхивает картинка: заплаканный Чимин сидит на кровати и крутит эту чёртову расчёску в руках, гадая, что же случилось между ними. Возможно, всё вовсе было не так. Но Чонгуку эта мысль — как лезвием меж рёбер. Осенённый он подрывается с места. Слетает с постели, пересекает комнату грузными шагами и распахивает дверцы шкафа так, что от напора раздаётся грозный хруст. И на полках всё тоже не так, будто кто-то перебирал его вещи и складывал аккуратными стопками. Какого…? Чонгук даже не заметил, когда переодевался часом ранее. Порядок — не его конёк. И догадка, чьих же это рук дело, осыпается горячими иглами на голову. Следом перед глазами расплывается, и щёки незаметно обжигает сырость. Господи, как же достало распускать сопли! Как достало мучить и себя, и Чимина трусостью. Чонгук отвратительный друг. Нужно всё прекратить. Сдвинуться: либо пойти вперёд, либо погасить зыбкие надежды и отступить назад. Следует открыться Чимину. Рассказать всё! Абсолютно всё. Потому что невозможно жить вот так: мечтать, гадать и ждать. И хоть Чонгук усиленно гонит от себя мысли, что с Чимином однажды у них может что-то получиться, подсознательно в нём теплится надежда. Надежда на лучший исход. Её быть не должно. Но ведь, если рассказать правду, то между ними ничего не останется… противоречия разрывают изнутри. Но притворяться больше нет сил. Как и без Чимина сил быть больше нет. Видеть, как он весь такой мягкий, крохотный и милый порхает перед носом в этих чёртовых нежно-розовых шортиках и маечках. Улыбается своей самой красивой на свете улыбкой. Смотрит с нежностью и ласково тянет «Гу-у-ука». В животе печёт. В груди бушует пламя. Чимина хочется сгрести в объятия, уткнуться носом в тонкую шею и шумно, без тени стеснения, вдохнуть полной грудью его аромат. Снять его маечки, шортики и прочие тряпки. Огладить его сочные бёдра, смять пышную попу и запятнать молочную кожу алыми следами. Острое желание оседает тяжестью в паху. Нахрен всё. Чонгук не мямля. Чонгук просто идиот. Чимин буквально сам накинулся на него. Чимин повалил его. Чимин вошёл в него без предупреждения и довёл до исступления, втрахивая в ворох их одеял и подушек. Его глаза горели, когда с распахнутых губ Чонгука слетали звонкие стоны. Господи. Да не такой уж ангел этот Пак Чимин! И возможно Тэхён был прав, когда говорил, что Чимин может находиться на стадии поиска или даже принятия своей симпатии? Чонгук же давно всё осознал, но их скорость в этом вопросе вполне может разниться. На губах расцветает улыбка. Ладони стирают сырость с щёк, и грудь начинает распирать решимостью. Чонгук ни хрена не будет рассказывать. Чонгук будет действовать! Он захлопывает шкаф. Следом в то же мгновение распахивается входная дверь, и в комнату входит Чимин, принося за собой сочный аромат пиццы и горячих роллов. И как только их взгляды сталкиваются, всю смелость сдувает как ветром. Чимин с нечитаемым выражением лица подходит к своему письменном столу у подножия кровати. Ставит на него коробки с едой, затем со вздохом прячет ладони в карманы огромной джинсовки и поворачивается к Чонгуку со словами: — Поговорим? Сейчас. И Чонгук чувствует, как внутри, где-то в районе солнечно сплетения, обжигает холодом, и сердце заходится, точно ненормальное, отчего тело кидает в холодный пот. В глазах Чимина та сама решимость, что была при Чонгуке минутой ранее. Вот только на его лице ни тени мягкости, ни улыбки.