Bestie

два года спустя

Wish You Were Here — Avril Lavinge Утро. За окном весна. Первые солнечные лучи, прорвавшись через бледный слой облаков, окутывают цветущую территорию кампуса дымной пеленой и, путаясь в нежно-зелёных кронах деревьев, затапливают комнату общежития. Те ползут по стенам и, спадая на рельефный торс, сияют на коже золотым свечением. Лёжа на спине, Чонгук с приоткрытым ртом смакует сладость грёз, пока уют утра не разрывает звон бьющегося стекла. Но упрямство Чонгука сильнее всех будильников мира. Вытащив из-под себя подушку, он накидывает её на голову и, не выключив телефон, выдыхает, вновь погружаясь в сон. Раздаётся намеренно громкий топот босых ног, и если бы Чонгук не знал, кому он принадлежит, то точно бы бросил в нарушителя покоя подушку. Звон стекла стихает. Наконец-то… Можно продолжить спать. Тихий шорох. Матрас рядом проминается, и сердце, почувствовав того, к кому всё ещё безустанно тянется, ускоряет темп. Сон снимает как рукой — нежной, тёплой и мягкой рукой, невесомо скользящий вниз по голой груди. Живот напрягается — на него ложится ладонь. — Ты не спишь, — со смешком мурчит знакомый голос — голос, с которого должно начинаться каждое утро Чонгука. Чимин… его нежный, ласковый, самый красивый, самый лучший Чимин. Улыбнувшись, Чонгук продолжает напускать вид глубоко спящего человека, а ладонь продолжает мягко гладить его по животу. Пальцы очерчивают ласковые линии пресса, щекочут ниже пупка — из груди вырывается смешок. — Гука-а-а, ну вставай. У тебя уже есть одно предупреждение за опоздание. — М-м, — отрицательно мычит Чонгук, наслаждаясь лаской. Да и если он скинет подушку, то раскроет себя малиновым цветом лица. Всё затихает. Но лишь на мгновенье. Когда Чимин со вздохом поднимается с кровати, Чонгук уже хочет жалобно заскулить и попросить вернуться обратно. Что может быть лучше омежьей нежности в похмельное утро? Только нежность Чимина. Так полагать — фатальная ошибка. В этом Чонгук убеждается, когда его бедра седлают; когда со скоростью света срывают подушку с лица, лишая укрытия; когда улыбающийся Чимин нависает над ним. Всё тело становится до жути чувствительным. И тогда Чонгук, широко распахнув глаза, понимает, что у него… — О, что это? — с глумливой ухмылкой ёрзает Чимин. — Нет-нет-нет! Слезь, — схватив его за руки, Чонгук пытается спихнуть друга с себя, но тот с заливистым смехом вырывается. — Кому-то снились взрослые сны, да, малыш Ку? — лукаво спрашивает он. И Чонгук соврёт, если скажет, что хотел бы остановить катастрофу. А маленькая рука в шутку прихватывает его эрекцию через плотный слой пухового одеяла, и глаза сами безвольно закатываются от сладостного удовольствия. Рваный вздох, а следом постыдный скулёж слетают с губ прежде, чем Чонгук успевает сообразить. Его бёдра, словно живя отдельной жизнью, непроизвольно подаются вверх, приподнимая вес хрупкого омежьего тела. — Так всё! — Схватив Чимина за руки, он опрокидывает его на себя, рывком меняет их местами, а затем слетает с кровати, и, пока Чимин захлёбывается смехом, уносится в ванную комнату. Отличное начало утра не гарант хорошего продолжения дня. Чонгук в этом убеждается, когда залетает на первую пару с опозданием в двадцать минут. Что может взбодрить лучше крепкого кофе и маленькой ладони лучшего друга на члене? Тест. Тест, к которому Чонгук конечно же не готовился. Они с Чимином учатся на разных направлениях, и потому на помощь, как в школьные времена, можно даже не рассчитывать. И к друзьям сквозь плотно засаженную аудиторию посреди проверочный не добраться, потому Чонгук падает на последний ряд и, достав мобильный, с тяжёлым вздохом заходит в чат. Лучше было на пару вовсе не являться, чем получить неуд.

Вы

большое спасибо, что разбудил

на ебаный тест :)

💕 мими 💕 не за что, куки 😽

Вы

😡

Чимин, конечно же, знает, что Чонгук ни черта не готовился. Знает и потому теперь глумится. 💕 мими 💕 мне ко второй :) сфоткай чё у тебя там

Вы

обойдусь

💕 мими 💕 даваааай чё ты ломаешься? у нас на прошлой неделе по матану был тест вдруг у тебя тот же вариант? Стрельнув в препода взглядом, Чонгук убеждается, что на него никто не смотрит, а затем, затаив дыхание, наводит камеру на тест.

Вы

*фото*

только если тот же вариант

не нужно решать за меня

💕мими💕 конечно конечно сек Пауза. Диалог застывает. 💕мими💕 оооо ща всё будет ♡

Вы

тот же???

Чимин замолкает — Чонгук кусает губы и колупает чёрный лак на ногтях, добрых десять минут, пялясь в точку, пока не приходят первые расписанные аккуратным почерком решения. Не приставая с расспросами к другу, он накрывает телефон тестом, списывает и со звонком сдаётся. — Всё? — выгнув бровь, хрипит профессор. Чонгук с ухмылкой пожимает плечами и, кивнув преподавателю, выходит из аудитории. Чему удивляться? В конце концов, он вполне может быть красивым и умным одновременно. Чимин же может. Со времён школы многое изменилось. Например, Чимин стал выглядеть иначе, но не утратил своих нежных черт. Расцвёл во всей красе и стал ещё более привлекательным, уверенным в себе, пленительным и до умопомрачения сексуальным. Короче говоря, трахнуть теперь его хотелось ещё больше… Его очки сменились контактными линзами. Светлый цвет волос — тёмным. Отсутствие мейкапа — лёгким макияжем глаз, от которого его взгляд временами кажется плотоядным. Кашемировые кардиганы и свитера пастельных тонов сменились кожаными куртками, модными джинсовками, шифоновыми блузками и маленькими кофточками, ненавязчиво открывающими его аппетитные части тела, но всё ещё оставляющими за собой лёгкий шлейф недосказанности. В общем, Чимина хотелось раздеть догола и вылизать или замотать в хиджаб и спрятать от посторонних глаз — Чонгук и сам ещё не определился, к какому варианту склоняется больше. И он не тиран, но жить с предметом обожания без возможности покрыть поцелуями его стройное тело — сводит с ума. Шея, ключицы, плечи, спина, талия и живот — особенно тот участок, часто неприкрытый, над линией джинсов, — всё это хотелось обвести носом, полной грудью втянуть аромат с бархатной кожи, а затем — съесть. Сожрать без остатка. Чимин изменился и в подаче себя. Стал более раскрепощённым и общительным. Он очаровывает всех вокруг, отчего заставил пережить Чонгука ещё один небольшой, но не менее простой кризис. Ревность. С ней Чонгук мирится как с перманентным состоянием вроде пожизненной влюблённости. Когда он видит улыбающегося Чимина в компании новых приятелей, ревность всегда пронзает острой иглой самое сердце. Отвлекают друзья. Их у Чонгука тоже не мало, как было и в школе. В конце концов, для дружбы на данном жизненном этапе достаточно иметь общее дело, такое, например, как чирлидинг, которым Чонгук всё ещё продолжает заниматься. Для разрядки сексуального напряжения и очищения разума от гнусных мыслей, где он Чимина двадцать четыре на семь любит. Because I had you — Shawn Mendes После двух пар наступает обеденный перерыв. Стол болельщиков забит, среди них затесались и альфы — футболисты университетской сборной. Все они — друзья Чонгука, с которыми он вчера веселился до утра. Самый близкий ему по духу — Тэхён. Между ними много общего: любовь к чирлидингу, лёгкое отношение к жизни, уверенность в себе, независимость от чужого мнения, сексуальная тяга к представителям обоих полов и многое другое. Ещё Тэхён безответно влюблён в альфу — Чонгук тоже влюблён, но в омегу. Схожесть в интересах выстроила между ними особую прочную связь, лишённую романтической составляющей. Его выжженные пергидролем волосы растрёпаны и торчат в разные стороны. В ушах, в такт закинутой на ногу ноге, покачиваются серёжки. На носу — солнечные очки. Заметив Чонгука, он расплывается в улыбке, машет и, двинув задницей капитана футбольной команды в сторону, освобождает возле себя его законное место. В этого альфу Тэхён и влюблён. Нэйт самый желанный красавчик универа. Между ними уже что-то завязывается, но пока дальше перепихов они не зашли, в первом из которых Чонгук, кстати, по воле случая принял участие. Ладно. На самом деле, по воле Тэхёна. — Гуки, ну пожалуйста! Он точно на такое согласится! — надломив аккуратно выщипанные брови, жуя жвачку, молил он. — А потом что? Я с вами под венец пойду? — закатив глаза, цокнул Чонгук, но всё равно согласился. Ему не жалко воспользоваться удобным моментом, тем более с Тэхёном они развлекаются ещё с первого курса. На одной из пьяных вечеринок они обсуждали свои сексуальные предпочтения, и выяснилось, что Тэхён так же, как и Чонгук, любит пошалить с омегами под покровом ночи. — А что такого? — заплетающийся язык не помешал Тэхёну задать вопрос с деловитым видом. — Омежий секс совершенно особенный. После него я чувствую себя расслабленным, как после тантрического массажа. Он не такой энергозатратный, не такой дикий, не такой бешеный, как когда альфа вбивает тебя в матрас. — А… — с застывшим пьяным взглядом протянул Чонгук и взял паузу, чтобы сформулировать вопрос, — омега в матрас вбивать не может? — Не так, как альфа, милый, — со знающим видом закивал Тэхён. Он забрал свои слова обратно уже утром, кончив, наверное, в сотый раз от бешеного напора Чонгука. — А ты типа куколка с сюрпризом? — игриво ухмыльнулся он, пряча половину лица в подушке. — Не типа, — затягиваясь сигаретой, пафосно бросил Чонгук и похабно поиграл бровями. Комната наполнилась омежьим смехом, а Тэхён, повалив его на матрас, с готовностью пристроился меж его разведённых ног. Кудрявое каре Чонгука разметалось по мятой влажной простыне, он затянулся и подавился дымом и стоном, когда Тэхён с лукавой ухмылкой сжал его узкую талию и со словами: — А теперь покажу, как я могу, — толкнулся. В общем, Тэхён действительно оказался похож на него и стал верным другом с привилегиями, заменив интрижки Чонгука собой. И того все устраивало, ведь отныне не нужно было искать случайные связи на ночь, а о ненужных влюблённостях не стоило переживать, ведь сердце Тэхёна занято другим человеком так же, как и его сердце Чимином. О последнем факте, кстати, Тэхён узнал совсем недавно. Умываясь слезами, как это часто бывает в сильном алкогольном опьянении, Чонгук так и раскрыл себя, захлёбываясь рыданиями: — Блять, да я люблю Чимина всю жизнь! И выл на плече Тэхёна, пока Чимин тусовался в их родном городе на встрече выпускников. И пусть Чонгук сам не захотел ехать, но он не думал, что останется один. Не стоит упоминать, как сильно ему было неловко на следующий день перед Тэхёном. Хотя стыдно ему было перед всем миром, а ещё до жути мерзко от себя же самого. — Я обычно не такой, — хрипел оправдания он, пока Тэхён варил ему куриную лапшу от похмелья. — Я знаю. — Правда не такой. — Я знаю, забей. — Тэ… — Гу… — жалобным голосом передразнил он и бросил на него хитрый взгляд. — Чего застеснялся? Чимин булочка. И, как по мне, совершенно естественно хотеть его съесть без остатка. — Правда? — отозвался растрёпанный Чонгук и оживился. Он повернулся на живот и, уперев локти в матрас, с интересом посмотрел на друга в ожидании подтверждений — оправданий своему помешательству, которое всю жизнь скрывал от всех, считая его неправильным. Не чувства к омеге, а невозможность от них избавиться за долгие годы дружбы. — Правда. Я бы его проглотил. Но, я думал, что ты всё же больше по альфам, как и… — Тэхён поднёс чашу с бульоном к кровати, — как и я, — с тёплой улыбкой закончил он. Мотнув головой, Чонгук перевернулся на спину и уселся поудобнее, чтобы поесть. — Не… Хер знает, по кому я больше. Могу судить только по нему. — Чонгук подул на суп, отпил и, прикрыв глаза, замычал от удовольствия. — Как вкусно. Сейчас как оживу, — с благодарной улыбкой сказал он. — А что… он? Разве Чимин не гетеро? — спросил Тэхён, установив прямой зрительный контакт. Он всегда так делал, когда собеседник ему был по-настоящему небезразличен. Ещё Тэхён имел дурную привычку перебивать, когда разговор ему был неинтересен. — Гетеро. Ходит иногда на свидания то с тем, то с другим. Мы не поднимаем эту тему… — А вчерашние слёзы? — перебил Тэхён. — Вчера он запостил сторис с альфой, с которым впервые поцеловался, — с готовностью пожаловался Чонгук, и реакция друга не заставила ждать. Широко распахнув глаза и рот, он пронзил Чонгука шокировано-понимающим взглядом и, дождавшись его кивка, выплюнул: — Охренеть. Ну да, я бы тоже расстроился. Думаешь, они всё ещё нравятся друг другу? — Тэхён не был сплетником, но обожал перемывать всем косточки на пару с Чонгуком. Тот пожал плечами и честно сказал: — Не знаю. Это не его дело, и Чонгук соваться в него не собирается. Сев возле Тэхёна, он целуется с ним в щёки, здоровается с друзьями и, опустив на нос солнечные очки, накалывает салат на вилку. За столом вновь поднимается гул — обсуждение предстоящей крупной вечеринки. — Ты на четыре двадцать? — уточняет тихо Тэхён и, дождавшись кивка, улыбается. — И я. — Мой последний приём. — Подцепив куриную грудку, Чонгук с тяжёлым вздохом отправляет её в рот и давится, когда на ухо раздаётся шёпот: — Хм… Кажется, придётся повременить с диетой. Твоя булочка направляется к нашему столику. Сердце больно дрогает в груди и, пропустив удар, заходится неравномерными толчками, когда Чонгук видит его. Странно, он живёт с Чимином, видит его каждый день, а всё никак не может заставить своё глупое сердце нормально функционировать при их встрече. Возможно, всему виной не совсем привычная обстановка — они обычно не пересекаются и не разговаривают в учебное время. Ещё виной всему может быть мягкий образ Чимина: светлый с цветными разводами свитер, ласково спадающий с хрупкого плеча; молочные брюки и кремовые ботинки на толстой подошве. Хотя, наверняка, дело всё в его отросших волосах, оттеняющих светлую кожу. Или в его простых колечках в ушах. Чимин выглядит, как ангел, упавший с небес в их бренный мир. Хотя, в чём Чонгук уверен точно, мир встаёт на паузу не из-за одежды и волос, а из-за мягкой улыбки и взгляда, обращённого к нему — Чонгуку, словно никого более Чимин за его столом и не видит, когда подходит; когда останавливается близко-близко; когда ни с кем не здоровается, кроме него, мурча тихое: — Привет, — и заправляет выбившуюся прядь за ухо. А затем, бросив взгляд за своё плечо, возвращает внимание застывшему каменным изваянием Чонгуку. — Привет? — не то спрашивает, не то отвечает он. Чонгук хорошо знает омег. Отлично знаком с их флиртом, и мозг перемыкает, пресекая все попытки проанализировать происходящее, ведь робко улыбающийся, поправляющий то и дело свои волосы Чимин не может флиртовать с ним. Возможно, Чимину кто-то приглянулся из альф за столом? Сморгнув ступор, Чонгук снимает солнечные очки и обводит подозрительным взглядом таких же застывших перед его красотой футболистов. — Гук-а, — просит о внимании Чимин, — я тут подумал, — их взгляды встречаются. И даже Тэхён, подперев щеку, любуется Чимином с трепетным благоговением. — Да? — приподняв брови, выдыхает Чонгук, пытаясь не спалить себя откровенно написанным на лице восхищением. — У нас давно не было киномарафонов… — Не было, — кивает Чонгук. Над их столом, кажется, застывает даже воздух. Ни звука. — Так вот я тут подумал. Как насчёт нетфликса сегодня? — не разрывая зрительного контакта, спрашивает Чимин и, вновь заправив выбившуюся прядь за ухо, кутает пальцы в рукавах свитера. — Да, конечно, — как можно легче бросает Чонгук и кивает, — давай. — Отлично. Тогда после пар, да? — уже смелее улыбается Чимин. — Да. — После тренировки, — шёпотом подсказывает Тэхён. Испуганно оглянувшись, вырванный из забвения Чонгук теряется и смотрит на друга щенячьим взглядом, безмолвно прося напомнить, о чем речь, и тот приходит на помощь: — Она в три. Так что, наверное, где-то в пять? Переодеться, душ там… И, — он смотрит на изменившегося в лице Чимина и дружелюбно ему улыбается, — хочешь, можешь вообще подождать его на стадионе? Заодно посмотришь, как Гуки хорош в своём деле. — Что?! — выпаливает Чонгук и пихает Тэхёна под столом. А затем затихает, когда Чимин начинает говорить, и его обычно нежный голос пропитан пренебрежением, а во взгляде — сталь. — Ммм, спасибо… эм? — Тэхён, — со снисходительной ухмылкой подсказывает Тэхён. Они видятся регулярно на протяжении двух лет, но Чимин всё ещё забывает его имя. Хотя, есть подозрения, что эта маковая булочка всё прекрасно помнит, просто начинка из чилийского перца, существование которой Чонгук упорно отрицает, а Чимин старательно скрывает, порой прорывается наружу. — Даа, точно! Тэхён, — нараспев тянет он и его имя, и свою приторную улыбку. — Благодарю за услужливость, но, уверен, мы в состоянии сами разобраться. Если мой лучший друг захочет пригласить меня на тренировку, он сделает это сам. Не ставь, пожалуйста, Чонгука в неловкое положение. У него есть собственное мнение, разум и язык, которыми он прекрасно умеет пользоваться, — сладким голосом чеканит он, смотря Тэхёну прямо в глаза. Недалеко от стола ютятся друзья Чимина, явно дожидаясь его возвращения. Хлопая накрашенными ресницами, Чонгук пытается сообразить, что происходит, пока Тэхён не вонзает нож в спину совершенно неожиданно: — О, конечно, Мини. Ты прав, язык у него есть, и он прекрасно им умеет пользоваться, — отвечает он с улыбкой, похожей на оскал хитрого лиса, поймавшего наконец вертливую зайку за хвост. Он смотрит прямо, не моргает, стирая напускное дружелюбие с лица Чимина, и продолжает: — Прости. Твой лучший друг Чонгук только твой и никто на него не претендует, — а затем намеренно берет паузу и тише добавляет: – по крайней мере пока. — Что прости? — сведя брови у переносицы, переспрашивает Чимин, будто не понял намёка. И между ними могла бы начаться перепалка, но Чонгук, хлопнув по столу, пресекает её на корню: — Так всё! В пять, Мими. Пицца и фильмы? — он натянуто улыбается потухшему Чимину, и тот, молча кивнув, разворачивается на пятках и, одарив напоследок Тэхёна надменным взглядом, уходит прочь, даже не попрощавшись. Над столом повисает гробовое молчание. Ребята возвращаются к еде, и через пару минут тишину нарушает Нэйт: — Ты с ним тоже трахаешься, что ли? И все взрываются гоготом, а Тэхён, уронив голову на плечо Чонгука, принимается лупить его по бедру, задыхаясь от смеха. — Завались, — с напускным безразличием бросает тот, накалывая на вилку салат. Четыре двадцать пошло ко дну. Тренировка проходит как во сне. Чонгук, всячески стараясь прогнать мысли о предстоящем вечере, витает в облаках, выполняя комбинации. В раздевалке его возвращают на землю вопросом в лоб: — Тебе не кажется, что твой Мими пригласил тебя на свидание? — стягивая фиолетовые шорты, подаёт голос Тэхён и играет бровями. — Нетфликс… Ну понимаешь, о чём я. — Не неси хуйни, — огрызается он. — Мне тоже так показалось, — вклинивается один из омег команды. — Тебя не спрашивали, — в привычной беззлобно-высокомерной манере устало бросает Чонгук, даже не удостаивая подлизу вниманием. — Прости, не хотел влезать. Закатив глаза, Чонгук стягивает влажную майку и, сбросив шорты, уходит в душ. За ним с довольной ухмылкой, покачивая голыми бёдрами, следует Тэхён. Уже под душем он продолжает мысль: — Серьёзно, а с чего ты вообще взял, что Чимин гетеро? — С того, что он влюблялся только в альф, — с закрытыми глазами чеканит заготовленный безапелляционный ответ Чонгук, вспенивая шампунь на волосах. — Ну и что? А ты всего раз влюблялся в омегу. Но ты обожаешь трахаться и с альфами. Вот кто ты, скажи? — Би, наверное. — Может, он тоже би? Агрессивно натирая себя мочалкой, Чонгук с каменным лицом ничего не отвечает. Тэхён не понимает, чем чревато питать розовые мечты, а вот Чонгуку это хорошо известно. Меньше всего хотелось бы в очередной раз обжечься. Смыв пену, он выключает кран, безучастно смотрит на утекающую воду в сток и вздыхает. А перед глазами утренний Чимин с адресованной ему одному улыбкой — его светлый образ и трогательная манера прятать пальцы в рукавах; его мягкий голос с привычным «Гук-а» и ласковый взгляд. Промокая полотенцем кудри, Чонгук старательно гонит нарастающее в груди волнение. Затем, не обращая внимания на гул голосов и смеха, натягивает чёрные кружевные трусы, джинсы, кроп-топ и джинсовку. Кинув сменную одежду в сумку, машет сокомандникам и спешит в комнату, где его наверняка заждался Чимин с заготовленными на ночь подростковыми мелодрамами про любовь до гроба. Недосушенные кудри пружинят при каждом твёрдом шаге. А сердце радостно трепещет в предвкушении уютного вечера в компании возлюбленного. Пусть Чимину неизвестны его чувства, и, возможно, он до конца жизни о них не узнает, но Чонгуку хорошо с ним смотреть, не то, что скучные фильмы, а просто в стену. Главное — рядом. Ещё он может схитрить и склонить расположиться на кровати Чимина, а затем намеренно уснуть. Обычно это срабатывает. Друг никогда не гонит его, сонного, к себе. Так что, преисполненный надеждой Чонгук почти порхает над землёй, когда летит в общагу. У комнаты игнорирует слабость в пальцах, толкает дверь, бросает сумку на пол и, скинув джинсовку с плеч, замирает, так до конца её и не сняв. So high — Doja Cat Под ногами ползёт полоска света и, когда позади раздаётся хлопок, исчезает, оставляя Чонгук в пурпурной темноте комнаты. А посреди неё, на полу, меж двух кроватей, лежит ворох из их одеял и подушек — гнездо. По его краям горят гирлянды. Собственно, только они и неоновые лампы на стенах и освещают небольшое пространство. И Чимин находится сразу: сидя в центре гнезда, он поднимает взгляд на оцепеневшего Чонгука и расплывается в улыбке. — О! Наконец-то. Пиццу уже привезли, — он встаёт, и Чонгук, ощутив слабость в коленях, стойко удерживает равновесие, стараясь не смотреть ниже глаз Чимина. Потому что там… там почти ничего: только пудровые шорты и белый кружевной топ. Пижама, нежно обнимая его хрупкий стан, не скрывает ни черта от жадного взгляда: ни стройных плеч, ни точёного росчерка ключиц, ни узкой талии, ни впалого живота с серёжкой пирсинга в пупке, ни аппетитных бёдер. И Чонгук может поклясться, что совершенно точно видит аккуратные горошины сосков, когда Чимин останавливается напротив и с ухмылкой цокает. — Ну чего ты встал, как вкопанный? Давай раздевайся. Я жутко голодный, еле дождался тебя, — причитает он, помогая стянуть джинсовку. Его шея в опасной близости, и не сказать, что Чонгуку прежде не приходилось находиться с ним в столь близком контакте, но обычно Чимин был иначе одет. Точнее, он не был столь раздет. Голова кругом от тепла его тела, от едва уловимой сладости феромонов, от того, как горячая грудь прижимается к нему, когда Чимин стягивает с его плеч джинсовку и, отступив, вешает её в шкаф. — А что… происходит? — найдя наконец в себе силы, спрашивает Чонгук проходя вглубь комнаты. — Это что, гнездо? — Ну да, — как ни в чём не бывало жмёт плечами Чимин, а затем указывает на коробку пиццы: — а это пицца, Гука. А вот это, — его пальчик указывает на ноутбук, — ноут… — Очень смешно, — закатывает глаза Чонгук и подходит к шкафу, чтобы переодеться. — Надеюсь, что такое фильмы, тебе не нужно объяснять, — беззлобно бросает Чимин: и слова, и взгляд из-за плеча, когда Чонгук стягивает топ. — Ну-ка, просвети, — тот с ухмылкой оборачивается и подавляет тупой порыв прикрыться, потому что перед ним будто не Чимин, которого он знает с пелёнок, а незнакомец с пожирающим хищным взглядом. Хотя, вряд ли незнакомец смог бы смутить его так, как объект воздыхания, заставляющий его жалкое сердце биться чаще. — Тебе не нравится? — тихо спрашивает Чимин, опуская глаза на гнездо. — В смысле? Очень нравится. Просто это неожиданно. — Чонгук замирает перед выбором: ему тоже нужно надеть что-то романтично-откровенное? Обычно он спит в трусах, а по комнате ходит в чёрном кроп-топе и пижамных штанах. Заметив его ступор, Чимин спешит на помощь, хватая картонный пакет со стола. — Ой, забыл. Я ведь тебе тоже купил… вот. — Он всучает в руки пакет и улыбается. — Уже постирал… со своей. Мне показалось, нам… очень пойдёт? — Его голос сквозит смущением и надеждой, что подарок Чонгуку придётся по вкусу. А тот, нервно заправив кудрявую прядь за ухо, ослабшими пальцами достаёт комплект и, стрельнув глазами в неловко застывшего друга, спрашивает: — Они что, парные? — Ага, типа для друзей. Нравится? Сморгнув ступор, Чонгук решает быть не столь очевидным, и потому с невозмутимым видом кивает, разворачивая чёрный кружевной топ. А шорты одинаковые — нежно-розовый шёлк. Разница лишь в верхе. — Белое и чёрное, — задумчиво тянет он, прикладывая к груди кружево, и смотрит на топ Чимина. С языка так и норовит соскользнуть: «как у парочек», — но Чонгук давит порыв, отвечая: — Очень нравится. Спасибо, Мими, — и вполне естественно улыбается. А Чимин загорается как лампочка и говорит: — И это не всё! — Упорхнув к кровати, он садится на колени и принимается что-то под ней искать, пока Чонгук пытается вспомнить хотя бы одну дату, по случаю которой они могли бы обменяться подарками. Но даже дни рождения уже давно позади, потому он быстро сдаётся и натягивает комплект. А Чимин шикает: — Закрой дверь на замок, — и достаёт то, от чего челюсть Чонгука падает на пол. — Это что?! — выпаливает шёпотом он, защёлкивая замок, затем подходит к гнезду и в неверии оглядывает шесть бутылок алкоголя. — Это сидр, — ухмыляется Чимин. — Ты против? Чонгук, вовремя остановив себя от «но ты пил в последний раз на выпускной!», выдыхает: — Нет, но… Что за праздник, я не понимаю? — и разводит руки в стороны в ожидании объяснений. Нежная улыбка на лице Чимина угасает. — А что, тебе нужен особый повод, чтобы выпить со мной? С друзьями ты почти каждую ночь бухаешь! — выплёвывает он и, поджав губы, опускает взгляд на ноутбук. Сердится. Стыдно. Чонгуку не нужны поводы, чтобы пить и смотреть с ним фильмы, чтобы вдвоём ленно валяться в гнезде, заботливо сооружённом его нежными руками. Ему вообще никакие поводы не нужны, чтобы делать что-либо с Чимином. Если бы он предложил ночью в дождь пойти копать червей для рыбалки, Чонгук бы без вопросов согласился. Хотя он никогда не был на рыбалке и не горит желанием на ней побывать. И сейчас Чонгук мнётся у гнезда, не зная, нужно ли, как в течку, спросить разрешения войти, но Чимин, заметив его метания, бурчит: — Входи. Переступив подушки, он забирается к нему и, сев рядом, обнимает за хрупкие плечи. Зарывается лицом в его тёплую шею, пытается незаметно втянуть носом сладость родного аромата и затихает, даже не замечая, как его, разомлевшего, обнимают в ответ. Наклонив голову, Чимин с мягкой улыбкой даёт собой надышаться и, запустив пальцы в смоляные кудри Чонгука, прижимает его голову к себе. Боже… Если рай существует, то скрыт он в сладком запахе Чимина. И как бы Чонгук не вдыхал, не втирался лицом в его шею, где концентрат феромона ощущается ярче всего, ему не надышаться — факт, требующий смирения. Внезапно на плечи опускается усталость прошедшего дня: скучные занятия, выматывающая тренировка, путанные мысли и неизвестность. А в руках Чимина так хорошо и спокойно, как дома. Окончательно размякнув, Чонгук заваливает их на бок и, борясь с накатившей дрёмой, хрипло делится откровением: — Мими, мне безумно нравится. Честно. Я бы до конца жизни остался с тобой в этом гнезде. — Верю, — хмыкает Чимин и, заправив выбившуюся прядь ему за ухо, гладит по щеке. — Лишь бы не учиться, да? — Чонгук с глупой улыбкой охотно кивает. Ведь ему бы ничего не делать, лишь бы лежать в его объятиях. А друг, перебирая его кудри, продолжает: — На самом деле в последнее время я многое читал о гнёздах. Они положительно сказываются на ментальном состоянии омег не только в течку, а ещё в периоды стресса и усталости. Они помогают восполнить жизненные запасы сил. — И совершенно влюблённый Чонгук смотрит на него, слегка скосив влажные глаза, и внемлет. Голос Чимина похож на мёд: грудной, тягучий, сладкий и мягкий, словно тёплое облако, окутывающее сознание лёгким дурманом. Проникая бархатом в уши, он оседает под кожей и толкает в сон. Заметив, что Чонгук теряет связь с реальностью, Чимин с улыбкой тормошит его за плечо: — Эй. А как же нетфликс? Вот и всё. Хорошего понемногу. — Да-да, — открывает глаза Чонгук и резко, чтобы взбодриться, принимает сидячие положение. — Врубай и давай свой сидр. В общем, они пьют клубничный сидр и смотрят, на удивление, не драму, не комедию и даже не мелодраму, а какой-то горячий фильм с бесконечной чередой постельных сцен. Лёжа в гнезде, соприкасаясь плечами, Чонгук не на шутку заводится, особенно когда Чимин, попивая третью бутылку сидра, закидывает на него ногу. Стройную, гладкую, с очаровательной босой ступней, которую так и хочется сжать в своих ладонях. Кожа бедра выглядит как шёлк и, сияя в тусклом свете гирлянд, манит прикоснуться к себе. Чёрт. Спокойно. Вдох-выдох. Если бы не ритмичные шлепки и стоны, то сконцентрироваться было бы легче. Перед застеленным пьяной истомой взором не рисовались бы картинки того, как Чимин хнычет, раздвигая свои аппетитные ноги шире, подставляя хрупкие плечи и ароматную шею поцелуям, растекаясь в руках Чонгука лужей, принимая в себя толчок за толчком. Класс. Ещё немного, и Чонгук потечёт. Концентрат феромона изменится, станет насыщенным и ярким, и тогда от вопросов ему не отвертеться. Хотя, возбуждение во время просмотра софткора — иначе назвать этот фильм нельзя — совершенно нормально, особенно в столь интимной атмосфере. Но Чонгук предпринимает попытку, переключая внимание на нежную красоту своего лучшего друга. Незаметно разглядывает и поздно понимает, что просчитался. Губы Чимина — пунцовые и пышные, без морщинок, упругие и наверняка безумно мягкие, заставляют сердце трепетать… И не нужно гадать о степени их мягкости, ведь Чонгук помнит всё: и структуру, и вкус, и жар, от них исходящий. Они ласково обнимают горлышко бутылки — и больное сознание подбрасывает дров в уже пылающий костёр: как бы эти пышные губы нежно обхватывали упругую головку члена, как бы скользили по длине, доводя до предела? Ох, нет. Чимин же никогда не видел эрекцию воочию. Неопытный он мог бы спросить: — Гука, я всё верно делаю? — и посмотреть снизу-вверх своим невинным взглядом из-под пушистых кисточек ресниц. Отпив из бутылки, Чимин облизывает губы, собирая капли сладкого сидра. Чонгук не смотрит на него, пялится в экран, но боковым зрением жадно глотает каждое движение, даже не обращая внимания на сюжет лёгкого порно. И зря. Ведь именно из-за сцены в ней Чимин неожиданно розовеет и начинает покусывать губы. Напрягается всем телом, когда череда стонов, предвещающая скорый оргазм актёра, набирает обороты. Чимин всеми силами старается не выдать себя, но природу не обманешь, а особенно Чонгука, который, как охотничий пёс, учуявший добычу, идёт в наступление: — Мими, ты течёшь? — с лукавой ухмылкой хрипит он внезапно севшим от возбуждения голосом, а Чимин, дёрнув ногой, словно в порыве скинуть её с Чонгука и свести бёдра вместе, чтобы не быть таким очевидным, в моменте передумывает и оставляет её на месте. Он затихает и, незаметно скользнув гладкой голенью по ноге Чонгука выше, поджигает его, как спичку одним чирком, кротко кивая — да. Течёт. Внутренний голос орёт: «О нет! Нет! Нет! Подумай о чём-то мерзком, страшном, отвратительном, пугающем, но не смей представлять то, как увлажняется между ног Чимина; как пульсирует его узкий проход, выделяя природную смазку; как напрягается его аккуратный член; как мерцает на розовой головке выступившая капля предэякулята! Не смей!» Поздно. Всё это Чонгук видит как наяву и, пылая щеками, быстро выдаёт себя. На плюшевых губах Чимина рисуется усмешка. Он томно спрашивает: — Тоже? И Чонгук может поклясться, что физически чувствует, как его кости сводит судорогой, как напрягаются мышцы, как голову прошивает вспышкой, а в груди растекается вязкая скверна. И он с напускным спокойствием бросает: — Ага, — и отпивает из бутылки. В голове — пустота, её кружит алкоголем, а на экране ноутбука пара актёров отдают себя неистовой страсти. Их тёмный, сплетённый воедино силуэт будоражит воображение, как и тяжёлые вздохи, и ритмичные шлепки, и скрипучие стоны. Чонгук чувствует, что кончается. Готов подскочить и заорать на Чимина, чтобы тот немедленно остановил пытку! Но вместо этого поддаётся своей слабости, опуская ладонь на его обнажённое бедро, и тихо спрашивает: — Почему ты выбрал именно этот фильм? — А что, мне одному смотреть? Он новый. Все друзья уже посмотрели и достали трепаться о нём, — недовольно отвечает Чимин, приняв оборонительную позицию, но, когда большой палец Чонгука нежно поглаживает его ногу, успокаивается и уже тише добавляет: — А ещё раз я этим не занимаюсь, то можно хотя бы посмотреть… Кажется, Чимина огорчает полное отсутствие сексуального опыта, и Чонгуку хочется схватить его за шею, прижать к полу, впиться в его губы и, сдвинув тонкую ткань шорт, оттрахать пальцами. Он мгновенно теряет интерес к происходящему на экране. Теряет интерес и к надёжной стратегии, проверенной годами их крепкой дружбы. Чонгук теряет интерес к грёбанному миру, ведь мозг перемыкает настолько, что всё задвигается на задний план, а на переднем — возможность воплотить свои больные фантазии в жизнь. Он одаривает Чимина хитрым взглядом, поворачивается к нему лицом и, подперев ладонью щёку, уверенно поправляет на себе его ногу. — А почему ты не потрахаешься с кем-нибудь? — мурчит он и гладит острую коленку. А Чимин надменно, словно вопрос задевает его до глубины души, смотрит на Чонгука как на идиота, фыркает и снова присасывается к бутылке. — Что? — сияет тот и ведёт кончиками пальцев вверх по бедру. Боже… Оно и впрямь шёлковое. Чонгук не удерживается и прихватывает его мягкость, а Чимин на удивление никак не реагирует, но благоухает всё так же умопомрачительно сладостным возбуждением. — Неужели тебе не интересно попробовать? — Интересно, но только потому, что все вокруг об этом пиз… — хмуро осекается он и поправляет себя: — болтают. — Так попробуй? И Чимин смягчается. Всем: чертами лица, телом, голосом и взглядом, которым он одаривает глупого Чонгука. — Говоришь об этом, как о покупке шоколадного батончика в автомате. — С твоей внешностью найти потрясающего любовника было бы ещё проще, чем покупка батончика, — шепчет Чонгук. И внезапно Чимин садится, а ему только и приходится последовать за ним. — Слушай, о каком сексе ты говоришь? Я целовался-то всего раза три от силы, — взмахнув ладонью, объясняет он и, заметив непонимание в глазах Чонгука, указывает на себя, а затем на него. — И один из тех разов был с тобой. — Ты классно целуешься, — с беззаботной улыбкой жмёт плечами Чонгук и только тогда понимает, насколько пьян. Он мажет влажным от алкоголя взглядом по румяному лицу Чимина и, когда тот с ноткой скепсиса надламывает брови, позволяет себе чуть больше, чем обычно. — Что? Я серьёзно. Поверь, мне есть, с чем сравнить, и ты… — прищурив глаз, Чонгук указывает на него, а затем поднимает палец вверх и, понизив тон голоса, заключает: — потрясно целуешься. Многие омеги целуются по пьяни. Этот факт даёт возможность Чонгуку пустить пыль в глаза. Говорить с беззаботным видом, будто поцелуи между друзьями — обыденность. На деле, для Чонгука это и есть обыденность. Он же не раз практиковал подобное. А Чимин, подтянув колени к груди, смотрит без отрыва и, потеребив серебряный кулон, спрашивает: — Правда? В его голосе неприкрытая надежда и лёгкое смущение. Возможно, комплекс отличника накладывается и на интимные составляющие его жизни. Возможно, Чимин боится шагнуть на новый уровень и оступиться? Тогда, как лучший друг, Чонгук обязан ему помочь. С широкой улыбкой он придвигается ближе. Накрывает его ладони и, заглянув в глаза, глупо переспрашивает: — Правда? Клянусь, Мими. В моей жизни не было поцелуя вкуснее, чем с тобой. А Чимин снова смотрит на него без доверия и со вздохом закатывает глазки. Чонгук чертовски влюблён в каждую его привычку, манеру, черту, даже вредную. Чимин само очарование. В приглушённом неоново-розовом свете выглядит как неземное создание, пахнет так же, звучит так же, даже когда капризно тянет: — Гука-а-а, ну не льсти мне. Ты пытаешься пробудить во мне уверенность, но делаешь всё наоборот. Я же вижу, что ты меня просто успокаиваешь, — он пытается убрать ладони с колен, но Чонгук, надавив на них, не даёт. — Как ты смеешь? Я никогда не вру тебе. — Прям уж никогда? — снова закатывает глаза Чимин. От него всё ещё сладко пахнет клубникой, а Чонгук расцветает, точно нежный бутон розы, не давая выбраться из захвата своих рук. — Никогда. Чувства не в счёт. Тем более, что Чонгук не врёт — он попросту не раскрывает глубину их значения. С хрупкого плеча спадает лямка, и взгляд Чонгука соскальзывает на неё, а затем — на ключицу и застывает на родинке. Чимин облизывает пухлые губы и сдаётся, перестав вырываться. — Ладно. Возможно, ты правда так считаешь. Но — я нет, — заключает он и, прижав хрупкое плечо, потирается о него щекой. На глаза спадают тёмные пряди волос, на кончике носа и нежных щеках проступает румянец, и его сладкий аромат усиливается, опьяняя беззащитного перед его очарованием Чонгука. — Брось, — севшим голосом выдыхает тот. — Не верь себе. — Не могу. От уверенности зависит девяносто процентов успеха, — деловито заключает Чимин и сдувает с лица пряди. — Так выходит, тебе нужно набраться уверенности, м? — Чонгука несёт. Он об этом пожалеет на утро… или нет? В глазах Чимина внезапно вспыхивает интерес. Он ловит взгляд Чонгука и опускает свой, смущённо, видимо, уже поняв, к чему его склоняют. — Хочешь? Love me wrong NGC — Tanerelle От своих же слов низ живота сладко стягивает, и если бы не храбрость алкоголя в крови; не гнездо, пропитанное их ароматом; то душа давно бы покинула тело. А так сердце всего навсего со всей дури впечатывается в рёбра и начинает гулкими ударами сотрясать грудь, когда Чимин, стрельнув взглядом из-под ресниц, начинает мяться как невинная невеста. — Не знаю… Думаешь, это нормально? — шелестит он. — Что именно? — Ну нам… — указывает на свои губы — свои невозможно пышные, точно две розовые подушечки зефира губы. — Поцеловаться? — уточняет Чонгук, а сам уже заворожённо тянет Чимина к себе. Тот не сопротивляется, но глаз не поднимает. — Ну д-да… тебя не смущает… ммм такое? — Мими, ты мой лучший друг, моя душа, — нашёптывает Чонгук, придвигая его к себе. — Как меня может смущать возможность помочь тебе переступить через внутренний барьер, м? Если нужно, потренируйся на мне как следует. Чонгук не ведает, что творит. Трезвый он уже давно бы влепил себе пощёчину. Сознание, махнув на прощание, отчаливает в далёкие дали, а Чимин неуверенно расслабляет ноги и не сопротивляется, когда Чонгук закидывает их себе на бёдра. — Я полный ноль в этом, — уже совсем натурально заливается краской он и смущённо потупляет взор. — Ты волнуешься? — с усмешкой спрашивает Чонгук и, подцепив пальцами подбородок, заставляет посмотреть на себя. — Волнуешься целоваться со мной? Да-а-а, представляю, как тебя трясти будет от настоящего поцелуя. — А этот игрушечный, что ли? — хмурит брови он. — Репетиционный. Чимин смотрит прямо. Глаза в глаза. Внезапно на его лице — непоколебимая решимость без тени сомнения, как перед важным тестом, который он обязан сдать с отличием. А у Чонгука мир трещит по швам. Одна его часть жалобно скулит, что целоваться по пьяни с безответной любовью — дурная затея. А другая, которая состоит в большей мере из всего Чонгука, кричит: «Не дурная! Такой шанс — один на миллион! Хватай, что дают, и беги!». Чимин нервно облизывает губы, а затем, осоловело хлопнув ресницами, поднимает руку, чтобы вытереть слюну, но Чонгук перехватывает её и подаётся вперёд. Сердце, зайдясь в лихорадке, принимается скакать по грудной клетке. Щёки вспыхивают — Чимин так непривычно близко, что всем телом ощущается исходящий от него жар. Почти нос к носу. Его губы дрожат, а глаза, будто усыпанные блёстками, переливаются и мерцают набежавшей влагой. Когда он сглатывает, Чонгук опаляет дыханием и без того его румяное лицо: — Мими, не волнуйся. Это же всего лишь я. — Т-ты будто специально тянешь… — Ну хорошо, — улыбается он и притягивает за шею. Мир застывает, как и все жизненные процессы организма. В голове, груди и животе взрываются звёзды — мириады звёзд, которые лопаются и на обратной стороне век, когда Чонгук на мгновение теряет чувствительность рта. Затем сердце, отмерев, пропускает удар и, словно пытаясь избежать вспыхнувшего огня, подлетает по трахее к горлу. И онемение отходит — тает, как лёд, и испаряется, уступая место настоящим ощущениям. Чонгук чувствует — чувствует тепло, сладость и мягкость нежных губ и рассыпается на осколки, делая первое уверенное движение. После — ещё и ещё, притягивая Чимина за шею к себе, и, наклонив голову, наконец углубляет поцелуй, напористо врываясь в жар его рта. А тот трогательно цепляется за его запястья и через мгновенье с шумным вздохом подаётся вперёд, сжигая в лёгких Чонгука ничтожный остаток кислорода. Живот облизывает огнём, а в паху сладко сворачивается яд и жалит в эпицентр удовольствия, заставляя течь. Сначала Чонгук мажет по нёбу и встречает гладкий язык — язык Чимина. Можно называть Чонгука извращенцем, но после этого касания, он понимает, что пересёк черту — прошёл точку невозврата. Дрожь скручивает кости, и по бокам, бёдрам, плечам и шее растекаются мурашки. А Чонгук вспыхивает и умирает, когда Чимин поднимается на колени, прижимается всем телом к нему и, запустив пальцы в его кудри, отвечает неожиданно пылко. Хлёстким разрядом прожигает грудную клетку, спину, голову. Мозг перемыкает и отключается, а Чимин нависает над ним и, взяв за челюсть, рушит напором, скользя глубоко в безвольно распахнутый рот своим невозможно длинным языком. И если всё, что происходило «до», едва ли было подвластно контролю, то теперь нет. Закатив глаза, Чонгук не удерживается и захлёбывается стоном, впиваясь пальцами в упругие стройные бёдра, а Чимин с ухмылкой опускает ладони ниже и, схватив за шею, открывает рот шире и… Господь, если ты существуешь, спаси душу Чонгука от праведного огня, потому что отныне, зная, как Чимин может трахать языком, он больше не человек. Облизывает, скользит по нему губами и всхлипывает, когда Чимин раздаётся стоном. Скрипучий, надломлено низкий он исходит из самой груди и вибрацией проносится по влажной коже. Чонгуку жарко, Чонгуку плохо, Чонгуку сложно — сложно удержать последние крупицы здравого рассудка. Ощутив густой ягодный аромат, он ведёт руки выше и выше, а затем, скользнув под шорты сминает пышные ягодицы. Осознание содеянного обжигает холодом меж лопаток и голову, но вот, Чимин дрожит и оседает — оседает на его колени и, обняв за голову, прижимает к себе. Ёрзает целенаправленно и, виляя бёдрами, натягивает Чонгука как струну — заставляет крепнуть, пьянеть, растворяться в сладостном аромате желания. Едва ли хватит слов, чтобы описать то, что происходит внутри Чонгука. Эмоции берут вверх, и он чувствует, как глаза мокнут от пламенного возбуждения, а затем проливаются слезами. Открыв их, Чонгук пытается собрать себя по частям, но увидев подрагивающие кисточки ресниц и надломленные в удовольствии брови Чимина, он растекается лужей и сдаётся в плен, падая на спину. А Чимин вместе с ним — не отрывается от его рта ни на секунду, то зарывается в волосы, то сжимает плечи и шею, то гладит высоко вздымающуюся грудь. И Чонгук скулит, ощутив на своём бедре не свою влагу. Чимин… — Чимин, — шепчет он, а тот целует щёки, скулы, часто дышит и не может насытиться, как изголодавшийся зверь. — Ч-чимин… — пробует ещё раз, а сам гладит поясницу и ведёт ладонью ниже. — Что? — задушено выдыхает тот между поцелуями. — Ты течёшь… — ртом Чонгук может и пытается остановить происходящий хаос, но вот его пальцы, скользящие под кромку шёлковых шорт, действуют в обратную. — Ммм… Ты тоже. Иди сюда. И его «иди сюда» звучит как «заткнись уже», и Чонгук затыкается, упоённо сдаваясь в плен губам лучшего друга. Ну и пошло всё к чёрту. С ними уже бывало подобное, ведь так? И они дальше дружили, как ни в чем не бывало. Возможно, от подобных заносов их спасло присутствие одноклассников, а ещё — общественное место. Сейчас Чимину всё равно — Чонгук его ни к чему не склонял, кроме как к тренировке. Чисто по-дружески пытался помочь. Так что… Разорвав поцелуй, Чонгук отталкивает его, разомлевшего, разгорячённого, румяного, с опухшими красными губами и растрёпанными чёрными волосами. Смотрит в глаза, а те, как и у него, застелены пеленой возбуждения. Грудная клетка, заточённая в белое кружево, высоко вздымается от сбитого дыхания. Пальцы, которые всё ещё лежат на напряжённой шее, дрожат. И Чонгук, может поклясться, что думают они об одном и том же, ведь в следующий миг, Чимин слетает с него и хватается за резинку шорт, как и сам Чонгук. Они сдирают их трясущимися руками со скорости света, а Чимин ещё бросает тяжёлое: — Топ тоже! Топ… Samsara — sim, zaia, tanerelle И Чонгук срывает и топ, и промокшее насквозь бельё. Не успевает даже посмотреть на то сокровенное, что мечтал увидеть годы, ведь огненное тело Чимина врезается в него и они снова валятся на подушки. Нет, Чонгук ни за что не будет бесчестно забирать первый раз лучшего друга, но есть масса способов доставить ему удовольствие. Сбитое дыхание, мокрый поцелуй, тихое постанывание оседает в тишине тёмной комнаты, где они уже два года на двоих делят жизнь. Глухо шуршит лишь не выключенный ноут, на котором бегут титры в не менее томной музыке. Лёжа на спине, Чонгук не понимает, что происходит, подставляя своё совершенно нагое тело горячим губам человека, в которого он тайно влюблён, кажется, уже тысячу лет. А Чимин целует — осыпает влажными поцелуями его грудь, ключицы, шею. Зарывается лицом в плечо, где Чонгуком пахнет особенно сильно, и глубоко вдыхает его цветочный аромат, крепко прижимая к себе, пока сам Чонгук, не менее одурманенный сладостью феромонов, теряет связь с реальностью. Впервые он ощущает Чимина столь ярко. Возможно, тому в голову ударил алкоголь, который он не привык пить; возможно, он наконец дорвался до «взрослых» игр; возможно, он тоже мало что соображает, а завтра предпочтёт, как и в прошлый раз, не вспоминать о происходящем — Чонгуку плевать, ведь его проколотый сосок вбирают в рот, дразнят языком, кусают и оттягивают. — Ммм… Ч-чимин… — стонет Чонгук и, запустив в рассыпчатые волосы пальцы, сжимает их в жалкой попытке ухватиться за реальность, но Чимин не позволяет, толкая в бездну: — Прости. Больно? Гука, ты такой сладкий. Так вкусно пахнешь, — и двигается. Потирается крепким возбуждением о каменную плоть Чонгука, вырывая новую череду всхлипов и стонов. Чимин их сцеловывает с распахнутых губ и, вновь скользнув языком в глубь рта, ведёт ладонями от груди к талии и ниже-ниже, сжимая обнажённую кожу, словно не в силах насытиться происходящим. Будто, чтобы убедиться в том, что Чонгук настоящий, ему нужно ухватиться за его упругие бедра покрепче и сжать в своих крохотных пальцах. Он раздвигает ноги Чонгука и мнёт их, ни на миг не прерывая поцелуй, ни на миг не выпуская из своих жарких объятий. Втирается в эрекцию и тяжело дышит, а Чонгука пробирает осознание: член Чимина крепкий, горячий, далеко не маленький по омежьим меркам, трётся о его и пачкает в предэякуляте. Этой мысли достаточно, чтобы живот вспыхнул новой волной желания; чтобы, распахнув глаза, открыть шею, для поцелуев и тоже начать трогать, мять, гладить, сжимать настоящего Чимина, который, как и он, состоит из плоти и крови. Как во сне он видит сквозь приглушённую темноту свои руки, ладони и пальцы, скользящие по стройной спине вдоль позвоночной впадины, на которой не так давно Чимин набил фазы лун. Сердце заходится как ненормальное, разгоняет жидкий огонь по венам, и тот, прилив к голове, сжигает дотла, когда Чонгук опускается ниже — на поясницу — и обводит кончиками пальцев трогательные ямочки. А Чимин нерасторопно двигается, втираясь своей эрекцией в его член. Пламя почти болезненно охватывает промежность. Пышные ягодицы напрягаются при каждом твёрдом толчке, сияют в тусклом свете гирлянд, и Чонгук, закусив губу, задерживает дыхание, опуская ладонь ниже. И сминает. Оттягивает в сторону и давится стоном, когда Чимин жёстко вжимается, со всей силы вдавливая каменную плоть в его. Он поднимает абсолютно пожирающий взгляд на Чонгука и шепчет: — Введи. С безвольно распахнутого рта Чонгука слетает судорожный вздох, и он, не разрывая зрительного контакта, скользит по влажной расселине; достигнув нежного прохода, размазывает омежий сок и, затаив дыхание, надавливает, погружая фалангу в узкий жар. Черт-черт-черт. Чимин тесный, мокрый и огненный, как печка. А ещё стон, которым он разрезает тишину, взрывает и разрывает Чонгука изнутри, когда он толкается глубже. Опустив голову, Чимин снова начинает двигаться, потираясь о него возбуждённой плотью, а затем, когда палец по костяшку оказывается в нем, он подаётся слишком сильно назад в погоне за наслаждением, а затем резко толкается. Его член соскальзывает и проезжается по промежности, и Чонгук, сжав челюсть, давит под нужным углом, раздвигая свои ноги шире. Теряется в истоме. Утягивая за собой и Чимина. Совесть подаёт голос: «ты обещал, что не заберёшь его первый раз». А похоть отвечает: «если я буду снизу, то это не будет считаться полноценным разом». Обняв Чимина свободно рукой, Чонгук сжимает его шею и, выскользнув из тесного жара, толкается двумя уже целенаправленно. Вводит и выводит, пока Чимин самозабвенно трётся меж его ног членом. Скользит влажной головкой меж ягодиц, по пульсирующему проходу и раздаётся стонами, безмолвно прося о большем. — Мими, тебе хорошо? — шепчет Чонгук, ритмично вбивая фаланги в пульсирующую узость, чавкая обилием смазки, сжимая его тонкую шею. — Ммм… Да-да, очень, — скулит Чимин, а Чонгук, согнув ноги в коленях, упирается стопами в одеяло, приподнимая себя, и толкается навстречу. Внизу все болезненно пульсирует и сжимается, прося разрядки. Он давит по нужной точке, выбивая из лёгких Чимина весь воздух. — Хочешь, чтобы было ещё лучше? — с лукавой ухмылкой томно выдыхает Чонгук, сгибая пальцы в тесном проходе. Чимин поднимает алое лицо, серьёзно смотрит и понимает намёк. На миг в его зрачках проясняется осознанность, а затем Чонгук в них ничего не видит, ведь Чимин закрывает глаза. Впивается в его губы, опускает руку и направляет себя туда, куда его пригласили. С широко распахнутыми глазами Чонгук давится стоном, когда в него проникает член — член Чимина. Они трахаются. И это абсолютно точно его первый раз. Неважно сверху или снизу, но Чимин именно сейчас впервые занимается сексом и лишает себя невинности, напористо погружая длину в жар его тела. — Блять… Ты… — не то восторженно, не то испуганно выпаливает Чонгук, разорвав поцелуй. А Чимин, несмотря на это, продолжает медленно входить и, силясь держать глаза открытыми, с пьяной ухмылкой шепчет: — Ммм… Такой тугой. Прости, нужно было немного растянуть тебя перед этим, да? — и замирает глубоко внутри, вжимаясь пахом в упругие ягодицы Чонгука. И тот смотрит на него и не может поверить в происходящее. Сжимается, обнимая эластичными стенками крепкую плоть, и та напрягается в ответ. И взгляд Чимина наливается чем-то невиданным ранее. Он, не дожидаясь ответа, внезапно отталкивает руку Чонгука. Пальцы покидают его проход. — Гуки, не больно? — И тот, не моргая, качает головой. На губах Чимина рисуется абсолютно хищная ухмылка, он говорит: — Отлично. И, схватив его за шею, жадно впивается в рот, а затем резко толкается, пуская волну тока по венам. Застонав, Чонгук зажмуривает глаза. А перед ними взрываются искры. Надломив брови, он обнимает Чимина, принимая в себя новый толчок. И тот движется, возможно, на инстинктах; возможно, он пересмотрел порнухи; возможно, Чонгук совершенно не знаком с его тёмной стороной, но трахает он не менее великолепно, чем целует. Врывается в него опять и опять, звонко шлёпаясь о голую кожу бёдрами, чавкая обилием смазки. — Чёрт, Мими, так хорошо, — как в бреду выдыхает он, зарываясь пальцами в волосы Чимина. А тот, нависнув над ним тёмной тенью, смотрит пристально, пронзая насквозь своим кипучим взглядом, словно пытаясь насытиться разбитым образом Чонгука. Будто ему доставляет невообразимое удовольствие осознание, что надломленные брови, румяные щеки, растрёпанные волосы, безвольно распахнутые губы, с которых не перестаёт слетать тяжёлое дыхание, его личная заслуга. А Чонгуку сносит голову, её кружит и кружит, и мир перед глазами кренится в сторону и плывёт. В ушах долбит пульс суматошно бьющегося сердца. Кажется, что феромоны Чимина проникают через поры прямо под кожу до самых костей и заставляют гореть — запекаться заживо. Эмоции бьют раскатом каждую нервную клетку, и не сказать, что Чимин делает что-то особенное. Но впервые Чонгук чувствует себя во время секса настолько особенно. В паху сворачивается желание, скручивая тугими узлами. Он не понимает, как становится совсем громким. Не может даже раскрыть глаз, чтобы впитать в себя образ трахающего его Чимина — его безответной любви — его лучшего друга с самого детства. Чонгук только слышит обжигающий шёпот на ухо: — Тщ-щ-щ, Гуки. Тихо-тихо, нас услышат, — он говорит мягко вразрез тягуче-чувственным и восхитительно глубоким, твёрдым толчкам. Подкручивая бёдра, Чимин пронзает своей плотью насквозь так умело, что у Чонгука не остаётся сомнений: и здесь его зубрилка досконально всё изучила. В этом весь Чимин — ко всему хочет быть готовым. Не удивительно, ведь именно он и проводил когда-то Чонгуку лекцию по половому воспитанию — Чонгуку, который разлепив тяжёлые веки, поднимает на него влажный взгляд и задыхается. Буквально. Воздух, застряв где-то в сдавленных лёгких, не может вылететь из зажатого спазмом горла. Он только и может что, распахнув губы, лежать и тупыми, полными обожания глазами смотреть на Чимина. А тот выглядит совершенно серьёзным и сосредоточенным даже с едва заметной ухмылкой. — Поцелуй… — судорожно выдыхает Чонгук и не успевает окончить предложение, как губы — жаркие и невозможно мягкие губы Чимина утягивают в новое безумие. Он, обессиленный перед напором, закатывает в удовольствии глаза и только и может позволять вести, тягуче медленно и особенно глубоко врываться в него: и членом, и упругим языком. Эластичные края прохода каждый раз тесно сжимаются, когда Чимин подаётся назад, и покорно раскрываются, принимая в себя всю длину каменной плоти. Упругая головка каждый раз, проезжаясь по простате, заставляет распадаться на куски, трястись от желания и стонать — горячо стонать в рот Чимина. Обычно в сексе Чонгук совсем не такой: не такой разбитый, не такой податливый, не такой мягкий и кроткий. Как правило, он и не жадный до чужих ласк, привыкший вести, а не быть ведомым; брать, а не получать, но Чимин во всём его исключение. Он атакует укусами шею, лижет покрытую испариной кожу и, сбившись с темпа, уже жадно и рвано гонится за наслажденьем, но даже тогда Чонгуку невыносимо хорошо, особенно, когда сладкие, словно мёд, тягучие стоны Чимина обрушиваются на голову чем-то вязким, густым и тяжёлым. — Давай, Мими, можешь кончить в меня, — обняв его за затылок, шепчет Чонгук и слышит насмешливое: — Нет-нет. Сначала кончает тот, кто снизу, Гука. И снова Чимин нависает над ним на прямых руках и наращивает темп, гулко шлёпаясь о голую кожу бёдер, чавкая обилием смазки в разработанном под него проходе, подбрасывая на месте распалённое удовольствием тело Чонгука. И тот давится стонами, когда Чимин смотрит на него влажными, пропитанными пьяной истомой глазами. В голову острой стрелой вонзается утренняя фраза Нэйта: «Ты с ним тоже трахаешься, что ли?», — и глупый Чонгук только сейчас в полной мере осознает, что да, трахается. Чимин вбивается в его горячую глубину, кусает опухшие от их поцелуев губы и смотрит на него, на Чонгука: на напряжённую шею, на острые, но невозможно хрупкие ключицы, на крепкую грудь с проколотыми горошинами сосков, — и не удерживается. Склонив голову, облизывает ареолу и нежным укусом оттягивает штангу пирсинга. Сердце, заметавшись по грудной клетке, впечатывается в ребра. Лёгкие сжигает огнём. И Чонгука сносит. Совершенно внезапно и неожиданно, без лишних прелюдий. Он раскрывает рот и, содрогнувшись всем телом, взрывается ярким, пронзительно чистым оргазмом. Уши закладывает, полотно реальности исходит рябью и меркнет. Последнее, что чувствует Чонгук перед тем, как провалиться в темноту, как его обнимают крепко, почти до хруста костей, целуют больно, прикусывая распахнутые губы, пока внутри разливается горячее и вязкое семя — семя его лучшего друга. А затем всё гаснет. Засыпает Чонгук, нежно окутанный любимым с детства ароматом сладких ягод. making the bed — Olivia Rodrigo Когда он просыпается, в комнате уже светло и чисто. На аккуратно заправленной кровати Чимина Чимина нет, как нет и улик вчерашней ночи. По-началу всё кажется сном, и весенняя прохлада, задуваемая в приоткрытое окно, охватывает лёгкие. Вместе с ними и дрогнувшее сердце. Оторвав голову от подушки, Чонгук запускает пальцы в растрёпанные кудри и садится. Хмурит брови. Который час? День? Год? Почему он один? Почему Чимин не разбудил, как обычно? Пугающая догадка скребётся в груди, но Чонгук, закусив губу, выдыхает и гонит её прочь. Не стоит поддаваться панике — паника, которая не спрашивает и незваным гостем напористо врывается в живот, склеивая мерзким волнением внутренности. Судя по убраному беспорядку и тому, что Чонгук проснулся не на полу, а в постели, всё может быть не столь пугающим. Чимин вытер его, одел в трусы и просторную домашнюю футболку, в которой Чонгук обычно спит, уложил в кровать и, возможно, решил дать отдохнуть. Чтобы развеять сомнения, он тянется к прикроватной тумбе за телефоном и, не найдя среди кучи уведомлений сообщения от Чимина, пишет ослабшими пальцами ему сам:

Вы

мими?

И смотрит на застывший диалог. Обычно Чимин отвечает сиюминутно. Тогда он решает дописать:

Вы

ты где?

Грузные удары сердца, сотрясая грудь, поднимаются по трахее к горлу и охватывают горячую голову. На щеках расцветают пунцовые пятна. Живот болезненно сводит спазм, и Чонгук, кусающий губы, не может не поддаваться эмоциям. Не могло же ему всё присниться? Он подрывается, летит к напольному зеркалу и срывает футболку — отметины, потемневшие на высоко вздымающейся груди, ключицах и шее, не дают усомниться в произошедшем. И тогда Чонгук звонит Чимину. Беспокойно расхаживая по комнатке, отрывает сухую кожицу с губ и, прижав телефон к уху, слушает продолжительные гудки. Сердце трепыхается в груди пойманной дикой птицей, пока голову затапливает колючий холод. Тело бьёт озноб, и Чонгук, злой и раздражённый, захлопывает окно. — Сука! Чимин не отвечает ни на первый, ни на второй, ни десятый звонок. Отбросив телефон на кровать, Чонгук садится на неё и, уперев локти в колени, зарывается пальцами в волосы. Он всё испортил. Всё испортил своей грёбанной ненасытной задницей! Буквально лишил лучшего друга девственности! Стоп. Умыв пылающее лицо ладонями, Чонгук выдыхает и приказывает себе не поддаваться панике. Возможно, прямо сейчас у Чимина проходит важный тест или… он отвечает на семинаре преподавателю? Да-да. Скорее всего так и есть. Чимин любит его и из-за перепиха не стал бы рвать с ним отношения. В глубине души Чонгук убеждён, что стал бы. Иначе он давным-давно попытал бы удачу и раскрыл свой самый большой секрет своему самому лучшему другу — другу, который, трахнув его, не удосужился хотя бы отправить сообщение, что ушёл на занятия и беспокоиться не о чем. Глаза жжёт. Горло сдавливает ком. Чонгук снова пишет ему:

Вы

пожалуйста, мими, ответь: с

И через десять минут тишины осеняет: знать, где Чимин, могут его друзья-одногруппники. Забравшись на кровать, Чонгук садится к стене и, подтянув ледяные ступни, укладывает на колени подбородок. И принимается искать в километровой переписке с Чимином пересланные от Хосока или Юнги сообщения с мемами, видео или шутками. Хоть одно. В покрасневших глазах собирается влага — смазывает взор. Сморгнув её, Чонгук шмыгает носом и как заведённый листает, но перед глазами летит не переписка, а вся их жизнь: с момента, как он впервые увидел Мими в детском саду. Их первый прямой зрительный контакт, первая улыбка, первое касание — неловкое рукопожатие, — первая ночёвка, первое объятие, первый поцелуй. Чимин сам целовал его. Чимин сам вчера трахнул его! Он не мог сбежать вот так — без объяснений! Не мог! Чимин любит его больше всех на свете, и пусть не так, как Чонгук, всё равно их связь будет покрепче всякой любовной. Лёгкие сжимает в стальные тиски, как и горло. Не продохнуть. Найдя контакт Хосока, он, занервничав пуще прежнего, без промедления пишет ему. Ослабшие пальцы не слушаются и дрожат, промазывают по буквам, но Чонгук стоически стирает ошибки и печатает текст:

Вы

хосок, привет :)

это чон чонгук

я потерял чимина

случайно не знаешь где он?

Хосок о чонгука привет привет) неа, мини прогуливает сегодня думаю, он остался в общаге спит может? Сердце пропускает удар, а грудь разрывают непрошенные слезы. Обычно Чимин не прогуливает…

Вы

его тут нет

Хосок хм… тогда странно хочешь я наберу его? И, как только Чонгук собирается ответить согласием, поверх чата всплывает оповещение, от которого сердце проваливается куда-то вниз, а все лицо немеет.

💕мими💕

я на парах

      

Мокрый взгляд застывает. Застывают и мыслительные процессы. С подрагивающих ресниц срываются слезы, полосуют горячей влагой пунцовые щеки. Пустой желудок мерзко стягивает, и хочется блевануть. Позабыв о чате с Хосоком, Чонгук отправляет Чимину короткое:

Вы

ок

И всё.