Bestie

Complicated — Avril Lavigne Кажется, Чонгук и Чимин знакомы друг с другом сто лет. Они, как две абсолютные противоположности, удивительным образом притянулись друг к другу ещё в песочнице детского сада. Как истинный лидер Чонгук находился в центре внимания. У него уже была своя компания друзей-омег, он нравился мальчикам-альфам, которые хвостом за ним увивались, когда в их группу перевели того, из-за которого угловатый нрав Чонгука стесался. Именно тогда его сердце впервые пропустило удар как в сёдзе-манхве и сделало «ту-дум». Одетый в нежно-пудровый свитер, который наползал на его крошечные запястья, и светлые шортики, робкий Чимин потупил взгляд, когда его представляли группе. Уже тогда в расширенных зрачках Чонгука появились сердечки. Такой хрупкий и маленький, ниже их всех, ровесников, — заставил всё в груди странно сжаться до точки, дыхание спереть и подавить смущающий скулёж, который из Чонгука вырвался чуть позже дома. Чимина хотелось забрать себе. Впервые Чонгук не знал, как себя вести, как начать общение, как познакомиться, ведь первые шаги ни в чью сторону он никогда не делал. Окружённый омежьей свитой он не мог подступиться к тихому Чимину ещё месяц. Тот, не обращая внимания на их компанию, делал, как назло, всё обособленно: играл, ел, спал, читал. Чаще всего читал. Когда Чонгук играл со своими в куклы или салочки, ковырялся в песочнице или прятался по кустам, Чимин сидел возле воспитателя за очередной книжкой. Каждый божий день Чонгук не спускал его с прицела, выжидая удобного момента, чтобы заговорить, но всё было тщетно, пока однажды их взгляды не встретились. Тогда сердце Чонгука во второй раз в жизни пропустило удар — Чимин, ощутив на себе пристальное внимание, поднял свои кукольные глаза и смущённо улыбнулся Чонгуку — Чонгуку, который встал как вкопанный и так же, что ему совершенно не свойственно, улыбнулся в ответ. Он не заметил, как ноги сами понесли его к Чимину, не услышал, как его окликали друзья, крича: «ты вода, Чонгук!» — Привет, я Чонгук, — сказал он, протягивая ладонь. И тогда его сердце в третий раз пропустило удар, а после заколотилось как ненормальное, грозясь пробить в груди дыру и вырваться наружу, потому что его руку обхватила горячая маленькая ладошка, а слуха коснулся ласковый, сладкий как мёд тон голоса: — Привет. Я Чимин. После этого Чонгук никогда не отпускал ладонь Чимина. Он утянул его с собой, втесал в сложившуюся компанию, познакомил их родителей, начал ходить к Чимину на ночёвки и звать к себе. Они стали лучшими друзьями — такими разными, но оттого ни капли не далёкими. Чонгук обожал Чимина от и до: его светлые волосы, его нежный ягодный аромат, его тихий голос, его мягкую улыбку на плюшевых губах, его милые кукольные глаза, которые, когда он смеялся, превращались в ласковые полумесяцы. Чимин, в свою очередь, обожал Чонгука ничуть не меньше, пусть поначалу смущался показывать это. Но он никогда не сопротивлялся объятиям, звонким поцелуям в щёки, закинутым на него ногам и рукам во сне. Казалось, что Чонгуку не нужен был весь мир, когда рядом с ним был Чимин — его мягкий и нежный зефир в кашемировых кофточках. Он был олицетворением слова «комфорт». Шли годы. Омеги росли. Росли и чувства Чонгука. Когда им было по двенадцать, он впервые понял, что все его «ту-дум» совершенно не дружеского окраса. Именно тогда у Чимина случился первый поцелуй-клевок с альфой на год старше их. Тогда же впервые их дружба треснула по швам — в голове Чонгука. На деле, скрипя зубами, он выслушивал, как Чимину нравится какой-то чёртов альфа, как он хотел бы с ним погулять и побольше пообщаться. В жилах закипала кровь, когда Чимин предпочитал не его компанию, чтобы вернуться домой. Тогда Чонгук начал меняться. Отдав всего себя спорту, он вскоре стал капитаном группы поддержки средней школы. Намеренно окружал себя людьми, чтобы не чувствовать тупую боль, которая вонзалась ржавыми ножами в район сердца, когда Чимин улыбался не ему, когда гулял не с ним, когда целовался НЕ с ним. На деле Чимин целовался всего пару раз. У него в голове была одна учёба, книжки про первую любовь да комедии нулевых про подростков. Он своё общество никогда никому не навязывал, да и после нескольких поцелуев быстро остывал к альфам. А Чонгук понял, что без Чимина не может, научился усмирять свои негативные чувства, но впредь старался не привязываться и не строить призрачных надежд на его счёт. Чимин был абсолютным гетеро, мечтающим встретить однажды своего истинного и ускакать с ним на единороге в радужные дали, где что ни дом — то воздушный замок. К пятнадцати Чонгук начал тоже встречаться с альфами. В конце концов, он был самым популярным омегой в школе, за которым увивалась целая толпа воздыхателей. В то же время он понял, что с альфами не только целоваться приятно: всё остальное — тоже. Чувства к Чимину воспринимались уже как нечто обыденное и нормальное. Они, как фон, шли в ногу со взрослеющим Чонгуком — Чонгуком, который полюбил вечеринки, который всё больше времени проводил со своими супер-крутыми друзьями, который в шестнадцать отдал свою девственность, не моргнув и глазом. Всё равно тому, кому хотелось её подарить, она не нужна была. Тем не менее, Чимин оставался всё тем же, но уже не таким мечтательным. Ему было не до альф — он с головой уходил в учёбу, которая для него, как для первой зубрилки в школе, стала до безумия увлекательна. А Чонгук, научившийся смирению, снова к нему прикипел. Он не мешал свою компанию и Чимина — тому они и не были интересны. Казалось, что он смотрит на всех них, за исключением Чонгука, свысока. Закатывая глаза, выслушивал очередную смешную-тупую историю о вечеринке, о неудачном сексе или, напротив, удачном. Чонгук любил смотреть на Чимина, ведая о подробностях своей интимной жизни. Вглядывался в эмоции на его лице, вслушивался в тон его голоса, когда он давал советы по поводу «обязательного предохранения». — А ещё лучше, завязывай. Однажды ты встретишь достойного альфу. И тебе не нужны будут эти тупые придурки, — с мягкой улыбкой говорил он после рассказанной Чонгуком истории об очередном неудачнике. Глупый Чимин. Не знал, что Чонгуку тупые придурки и так никогда нужны не были. — Хорошо, — с влюблённой ухмылкой отвечал он и уже на следующую ночь раздвигал ноги перед очередным неудачником. Давал любить себя, целовать и представлял, что всё это происходит с лучшим другом, который слишком гетеро, чтобы понять душевные муки Чонгука. На всё про всё, касаемо сердечных вопросов, у Чимина был заготован ответ: «однажды ты встретишь достойного альфу, и всё будет хорошо». А Чонгук мечтал, чтобы его слова стали наконец истиной. Ему не нравились другие омеги, как Чимин. Ему никто как Чимин не нравился, но под конец старшей школы у него случился настоящий секс с омегой. Один из членов школьной футбольной сборной уломал их с другом на тройничок. Тройничок удался, а когда альфа выдохся, Чонгуку довелось урвать своё. Стоит ли упоминать, кого он представлял под собой, втрахивая в матрас омежье тело? После поползли слухи. Не слухи — бравая слава: Чонгук не только под кем-то хорош, он трахает получше некоторых альф. Так, на пьяных вечеринках к нему лезли целоваться все кому не лень: омеги, конечно же. Во-первых, омежьи поцелуи заводили альф. Во-вторых, омежий секс заводил альф. В-третьих, Чонгук, умело пользуясь двумя первыми фактами, заводил их всех сам, доводил до постели и не отпускал, представляя под собой звонко стонущего Чимина. На деле ему было без разницы: снизу, сверху, омега, альфа — кто угодно со смазливым лицом подходил. А Чимин… Чимина он обнимал ночами, неизменно оставаясь на ночёвках в будничные дни, слушал его мягкий грудной голос, вдыхал едва уловимый сладковатый аромат, тонул в его пуховом одеяле, закидывал на него ноги и мечтал, что в одной из вселенных Чимин отвечает ему взаимностью. Тот и правда его любил. И если поначалу Чонгука посещали мысли изрыгнуть на него всю правду, вырвать с корнем из сердца и перестать дружить, то теперь он не мог себе представить подобного исхода даже в самом страшном сне, где маленькие, аккуратные пальцы Чимина не перебирают его вьющиеся волосы, стриженные в каре; где он с осуждением не качает головой на очередной вызывающий наряд Чонгука в виде чёрного кроп-топа и джинсов-труб с низкой посадкой; где он не отговаривает делать пирсинг и татуировки; где он не прижимает к себе, когда Чонгук намеренно впадает в драму из-за очередного тупого узла, на который ему на самом деле всё равно. Однажды они напились. Чимину, как такому же выпускнику, как они все, было не отвертеться от выпускного бала и вечеринки, которую их и параллельный класс решили закончить на пляже возле океанского залива. Ему было не отвертеться и от алкоголя, и от веселья, и от пьяного вусмерть Чонгука, который, по старинке нацеловавшись со всеми своими членами группы поддержки, полночи целовал Чимина. А Чимин, в свою очередь, отвечал ничуть не менее пылко. Казалось, их феромонами провонял бы весь пляж, если бы не свежий ночной бриз; если бы они не пошли купаться; если бы они не продолжили вылизывать рты друг друга в воде до первых персиковых лучей рассвета. Чонгук ощущал себя самым счастливым омегой на земле: впервые ему не нужно было представлять Чимина, ведь тот был в его руках, мягкие плюшевые губы — на его губах. И пусть всего была одна ночь, а вокруг удивлённые возгласы по типу «О, Чонгук! Как же твои руки до лучшего друга не дошли. Мы думали, вы на каждой своей супер-важной ночёвке только этим и занимаетесь». Чимин смеялся. Чонгук смущался. Он никогда не рассказывал Чимину о своих гомосексуальных похождениях, но, так как слава Чонгука шла впереди него, он и без него всё знал. — Заткнитесь, мой Чимини слишком чистый и правильный, — заплетающимся языком отмахивался от друзей Чонгук. — А мы грязные что ли? — выгнув бровь с похабной улыбкой, спросил тот самый первый его омега. Он не успел ответить. Обнимая мокрого после заплыва Чимина, он жался к его хрупкому телу, гладил живот и, силясь держать глаза открытыми, пытался подобрать слова. Тот обернулся, почти столкнулся носом с Чонгуком и, заглянув в его глаза, прошептал: — Хочу домой. Я замёрз. Он был абсолютно точно горячим. Но Чонгук пошёл. — Разве нужно быть грязным, чтобы целоваться с кем-то? — по пути спросил Чимин. — Сам ответь на свой вопрос, — с ухмылкой ответил Чонгук. — Думаю, если чувства есть, то это не может быть грязным, — в своей манере изрек он. На сиренево-голубом небосводе парили чайки, в воздухе поднималась июньская жара. Золотые лучи, прорываясь сквозь забор многоэтажных домов, топили улицу в тёплом свете. — Ну вот. А все, кого я там… Короче, всё, что было с ними, абсолютно точно можно назвать грязным, — всё ещё пьяный Чонгук пошло ухмыльнулся и, поймав напускной брезгливый взгляд Чимина, поиграл бровями. Тот рассмеялся. Они разошлись по домам. Перед этим помялись некоторое время на развилке и, преодолев смущение, Чонгук снова его поцеловал, а Чимин, будто ждавший только этого, снова покладисто ответил. Он был такой маленький в руках Чонгука. И от него умопомрачительно пахло. Уткнувшись носом в его запаховую железу, Чонгук жадно вдыхал его аромат, боясь, что, проснувшись, Чимин не захочет его больше видеть. Его пальцы перебирали влажное каре Чонгука, тело била мелкая дрожь — несмотря на тепло, ему было зябко после воды. — До завтра, ягодка? — собрав волю в кулак, Чонгук отлип от него и заглянул в глаза. Те снова превратились в очаровательные полумесяцы. — До завтра, цветочек. Они разошлись. И завтра наступило быстрее, чем Чонгук предполагал. Впервые напившегося Чимина мучило несварение трое суток, а Чонгук уже вечером того же дня держал его волосы, когда его желудок отказывался усваивать пищу, изрыгая её обратно. Они сделали вид, что между ними ничего странного не было. — Клянусь, я никогда в жизни больше не буду пить, — хныкал Чимин, укутанный Чонгуком в одеяло. — Да-да… Эта песня стара как мир, — отвечал он, — я сварил рис. Это должно усвоиться. — Он не солёный? — Нет. — И не сладкий? — Нет. — Тогда не буду. Чимин впервые вёл себя как капризный ребёнок, а Чонгук — как старший. Ему понравилось ухаживать за ним: кутать в одеяло, спать рядом, делать вид, что ничего не произошло, поддаваться на: — Ляг со мной под одеяло. — Жарко же, — сонно отвечал Чонгук, но, услышав капризный скулёж, повиновался: — всё-всё. Боже, клянусь, ты никогда больше не будешь пить. Мокрые и липкие объятия никогда в жизни не доставляли столько удовольствия Чонгуку. Было нечем дышать, стояла жара и даже свежий ветер, прорывающийся через ночной стрекот цикад, из распахнутого окна не спасал. Всё между ними осталось как прежде. Они поступили в один университет. Начали делить одну комнату на двоих. Проводили будни, как и в школе: Чонгук — за тусовками, Чимин — за учебниками. Спали в разных кроватях, и больше «никогда не пьющий» Чимин не целовал Чонгука. А Чонгук даже пьяный не осмеливался на поползновения в его сторону.