Северный ветер больших перемен

Броган подошла к ней со спины, пока Гермиона сидела в гостиной общежития с мурлыкающей на коленях Миной и наслаждалась чаем в этот тихий вечер; в углу студенты играли в волшебные шахматы, а болельщики комментировали их ходы, и даже призрак Законника Ронала почтил жителей своим редким присутствием, безмолвно паря в углу около камина, созерцательный и слегка высокомерный, как и всегда. – Эй, – ладонь Броган опустилась ей на плечо, вырывая Грейнджер из сна наяву, полного грез о следующем лете, – как, говоришь, звали того мужика, что оставил тебе шрам в зоне декольте? Что-то такое литературное и русское… – Антонин Долохов, – тут же подобралась Гермиона. От ее покоя не осталось и следа. – К чему вопрос? – А к тому, – Броган плюхнулась рядом, подняв указательный палец вверх, – что я всё разузнала! Имею в виду насчет Карагианиса. Гермиона торопливо наложила Муффлиато. Броган продолжила. – У Антонина Долохова был младший брат, Константин. Ты знала? Грейнджер отрицательно замотала головой. Пока тяжело было понять, к чему ведет подруга. – Так вот, в первый раз карьера этого греческого старикашки пошла ко дну после того, как он запытал Константина Долохова Круцио до смерти. – Что?! – Именно, – Броган кивнула, странно-испытующе глядя на Гермиону в ответ. – Карагианиса многие очень уважают в Греции и вообще на Балканах. Считают тем, кто сумел пресечь там влияние Темного Лорда. А это не легко было сделать, учитывая, как широко в тех краях смотрят на магию, даже на ее весьма серые области. Даже в чем-то пошире, нежели в Ирландии. Гермиона нахмурилась. – Пожиратели смерти были шовинистами, а не каким-то волшебным интеллектуальным авангардом… – Ну, ты ведь сама понимаешь – не все пошли за этим вашим Лордом, потому что так уж ненавидели маглов. Творить магию без ограничений – это сама по себе очень соблазнительная идея, хотя и часто развращающая. Гермиона продолжала хмуриться, поджимая губы, но возражать более не стала. В конце концов, разве мотивация Снейпа не лежала когда-то пусть частично, но именно в этой области? – Ладно, – она тряхнула головой. – Это все очень интересно, но что с Карагианисом? – Итак, да… – Броган почесала кончик носа, посмотрев на камин. – Когда он вышел на след мистера Константина Долохова в Греции, то смог раскрыть со своей оперативной группой заговор против греческого министерства, в результате которого Пожиратели планировали одномоментно убить ряд видных политиков, по сути, устроив переворот. Задача заключалась в том, чтобы максимально быстро получить от Долохова информацию о готовящихся нападениях, в которых тот не участвовал лично, но которыми руководил. Карагианису удалось это сделать. И, возможно, на то, что произошло с Константином Долоховым, все закрыли бы глаза, но вместе с ним Круциатусу была подвергнута некая Марта Спирос, обычная кухарка, пожилая женщина, даже не подозревающая, у кого служит, к тому же маглорожденная. В общем, Карагианис действовал жестко, не считаясь с тем, что пыточное непростительное в Греции не было санкционировано для использования даже аврорами. Пресса развернула против него кампанию, и, хотя его действия спасли тогдашнее греческое министерство от полного краха, его предпочли предать постепенному забвению, сняв со всех видных должностей и задвинув подальше. – М-да. – Что поделать? – Броган лишь пожала плечами. – Психи хороши в момент обострения конфликта, но в мирное время они только пугают. Сравнение с Аластором Муди буквально напрашивалось, но Гермиона не стала развивать эту мысль, помня о том, что любая аналогия суть ложна. Невольно ее пальцы нашли место на груди, где под тонким трикотажем водолазки прятался шрам, оставленный ей на память Антонином Долоховым. Стоило ли то, чтобы десятки или сотни балканских Гермион прожили свою жизнь без подобных воспоминаний из детства, мучений невинной жертвы, Марты Спирос? – Что в итоге стало с той женщиной, Мартой? О’Доннел посмотрела на нее слегка растерянно. – Честно говоря, я не углублялась в своих распросах на эту тему, – она зазвучала слегка виновато, видимо, устыдившись. – К ней применили Круцио около десяти раз… Так что… Гермиона невольно вздрогнула, ощущая, как все ее нутро скрутило так, как она не чувствовала уже очень, очень долго – спасибо зелью Северуса и Болдуин. И то, что боль была скорее фантомной, не делало ее меньше. – Что с тобой? – Броган наклонила к ней голову с видимым беспокойством. – Ты так побледнела! – Нет… Нет, все в порядке. Я, пожалуй, поднимусь наверх. Оказавшись внутри их студенческой комнаты, казавшейся теперь одновременно знакомой и забытой, Гермиона обессилено опустилась на край своей кровати, оглядывая пространство вокруг, которое она все реже отмечала своим присутствием. Однако сейчас находиться здесь казалось благом: почему-то, наверное, впервые с лета, она не была уверена, что профессорский коттедж был тем самым местом, где она могла бы обрести душевное равновесие. Слишком многое в ней всколыхнула полученная информация. Ей нужна была иллюзия автономности, своего закрытого, совершенно безопасного мирка, будто она – простая студентка университета, в прошлом которой – мирная юность, а впереди – такое понятное будущее. Но волна смятения все-таки захлестнула ее. Легко было осудить Карагианиса за то, что он сделал в прошлом. Но разве не было того же самого в ней самой – этой тяги действовать максимально эффективно, когда обстоятельства того требовали? Кому-то всегда нужно было принимать решения. Что было бы с ней, затопчи кентавры Долорес Амбридж до смерти? Сколько раз ей пришлось бы сказать себе, что ее действия спасли Гарри, прежде чем ее совесть окончательно бы успокоилась? Казалось, что за последние годы она пришла к тому, что стоит больше уделять внимания не только тому, зачем она что-то делает, но и тому, что именно. На самом деле, они все были уже разнежены мирным временем, не так ли? Отсюда вся эта рефлексия, на которую в другие, жуткие, годы просто не было времени. Да и тогда? Да, они с ребятами пережили страшное, но так или иначе, их держали, что называется, относительно чистенькими. В то время как, например, Северус Снейп делал грязную работу, как и некоторые другие члены Ордена (особенно в первую войну, в этом Гермиона была уверена). Кто знает, может, Гарри поэтому и не в состоянии успокоиться? Может, подсознательно он чувствует, что “недовоевал”, как бы дико это не звучало? Что невозможно не дойти до самого дна, раз испив из этой чаши? Но, попыталась она себя успокоить, ведь ее ненависть к Карагианису, вспыхнушая по-настоящему, на самом деле, не так давно, несмотря на все, что он сделал ей и как мучил ее, основывается не на этом. Это – лишь усиливает ее. Ведь получается, что этот человек ничего не осознал, не вынес никаких уроков из прошлого. Возможно, напротив, он накопил столько обиды на несправедливость этого мира к нему, что теперь идет вперед, не считаясь больше ни с чем. И было ли это похоже на то, как вел себя после войны Северус? Ей стоило бы понять Картерия получше. Что-то внутри нее шептало, что понимание его мотивации может стать ее оружием. Гермиона села за стол, призвав перо и пергамент. С Виктором Крамом они переписывались все реже с момента войны, но все-таки еще поддерживали связь. Крам был не болтлив и достаточно неглуп (чтобы она в целом доверяла его суждениям), и при этом всегда открыт для нее. *** Когда Гермиона рассказала Северусу о том, что узнала от Броган, тот не был ни удивлен, ни взволнован. – Я уже сам обо всем узнал. – Что? И почему ты не рассказал мне? – Ну, – он тонко улыбнулся, неимоверно беся ее при этом, – всегда полезно сравнить версии. На самом деле, после твоего вопроса я кое-что вспомнил. У Темного Лорда на Балканах было много последователей – тамошние маги в массе своей были противниками Статута, и это быстро привлекло многих из них к Пожирателям смерти. Так, Каркаров рассказывал о том, что у Антонина был младший брат, которого убили авроры… Но в то время, когда все это происходило, сам я еще ходил в магловскую школу, а подробностями той кампании никогда не интересовался – приходилось помнить такое количество информации, подчас мельчайших фактов, что лишнего я старался в голове не держать. Но когда ты спросила… В общем, предположение сформировалось моментально, и оно подтвердилось, когда я навел справки. Гермиона тяжело опустилась на стул, задумавшись, в то время как Снейп прошел вперед к камину и встал перед ним, заведя руки за спину. Всполохи огня создавали странный, почти дьявольский эффект света и тени: казалось, что весь он объят пламенем, тогда как его лицо и фигура оставались в густой, как ночь, тени. – Колдомедики говорят, что лечение Ламбриноса займет около четырех месяцев. И, если и когда он всё вспомнит, я думаю, Картерию Карагианису уже ничего не поможет, с учетом его прошлых “заслуг”, – он растянул тонкие губы в неприятной усмешке. – Как в прямом, так и в переносном значении этого слова. *** Рассчитывал ли Снейп на нечто такое, когда согласился помочь ей вернуть Деметросу Ламбриносу память? Гермиона не верила в подобное, по крайней мере в то, что лишь одно это руководило его решениями. Нет, он делал это ради нее, в первую очередь. Хотя, конечно, доля слизеринских манипуляций тут могла быть: в какой именно момент он вспомнил о событиях в Греции, насколько быстро на самом деле все сопоставил? Существовал целый ряд допущений, в которые она теперь, в отличие от прошлых времен, даже не собиралась вдаваться, поглощенная скорее размышлениями о том, как им обоим выбраться из всех этих передряг. Гоняя эти бесполезные мысли по кругу, Гермиона сонная прошла на кухню, где с благодарностью отметила чары статизиса на кофейнике, полном горячего и, как она знала, крепкого кофе. Жизнь в университете стала чуточку легче теперь, когда летний семестр только начался, а значит, у нее было время, чтобы выпить чашечку кофе в тишине профессорского коттеджа, прежде чем идти на занятия, а не вставать за два часа до их начала, чтобы успеть лишний раз заскочить в библиотеку. Это были если не минуты умиротворения (о котором можно было только мечтать), то хотя бы мгновения внутренней хрупкой тишины. Главным событием марта должен был стать день рождения Броган двадцать девятого числа, хотя до него оставалось еще целых две недели. Это, впрочем, не помешало подруге уже предъявить некоторые требования к своеобразному “подарку” – Броган напомнила Гермионе о ее обещании отправиться на пасхальных каникулах вместе на Кипр, чтобы разобраться с судьбой унаследованной от Берроуза виллы. – Вы решили вопрос с налогами? – решила Гермиона поинтересоваться, просто чтобы оттянуть время для ответа. Если честно, она не помнила, чтобы давала Броган прямо-таки обещания отправиться с ней вместе. Она сказала тогда что-то вроде “что-нибудь придумаем”. Но О’Доннел, казалось, была, что называется, настроена, а подобное в случае с этой девчонкой всегда означало сложности с принятием отказа. Что ж, у каждого были свои недостатки. – Да, папа все выплатил, – Броган закивала. – Ну, Гермиона, почему ты не хочешь? Потому что там этот чокнутый грек? Он ничего нам не сделает! Я могу даже попросить папу пробить нам поездку по какой-нибудь министерской линии, Карагианис не посмеет… Или полетели, как маглы! У тебя же есть паспорт? – Ну, если честно, то я, кажется, впервые в жизни испортила документ. Это была правда: ее магловский паспорт оказался залит зельем от головной боли, чары от непроливания на котором со временем ослабли, пока пузырек покоился на дне ее бисерной сумочки со времен их палаточный эпопеи. Гермиона, конечно, старалась поддерживать это чудовище в порядке, но, на самом деле, признавала, что за все эти годы даже она не могла уже полностью поручиться за содержимое магического артефакта. – Я в любом случае собираюсь его заменить. Но для этого мне, наверное, нужно наведаться в Лондон. Или, может, этот вопрос можно будет решить через консульство в Дублине? Я еще не узнавала. – Давай просто наколдуем тебе паспорт… – Нет. Я никогда не подделываю магловские документы, – если не считать того раза после шестого курса, о котором она теперь старалась не думать. – Каким будет мой следующий шаг? – Гермиона строго нахмурила брови, невольно припоминая Рональда с его водительскими правами. – Применение Конфундуса к пограничнику? – О, боже! – Броган весело фыркнула, закатив глаза. – Ты сейчас как идеальный образец главы отдела магического правопорядка! Я трепещу! Оштрафуйте меня, мадам! Так вопрос между ними остался в подвешенном состоянии. Как минимум, Грейнджер решила посмотреть, каков будет следующий шаг со стороны Кингсли и компании. Кто знает, может, ей и вовсе придется, что называется, залечь на дно на Инишрунде. Броган, конечно, как обычно относилась ко многому слишком легкомысленно. Или это была та излишняя самоуверенность, которая порой появляется у людей ее положения и которую они невольно транслируют на всех вокруг? Северусу она, конечно, пока ничего не сказала. Не стоило мутить воду, если ей самой еще было неясно, как все сложится. Но паспорт лучше было сделать просто на всякий случай – для этого Гермиона даже написала на имя декана Корхонен прошение разрешить отлучиться в Дублин в будний день. Она понимала, что происходящее сейчас – всего лишь передышка, и новый удар вскоре должен быть нанесен. И, увы, она не ошиблась. Их было даже два, этих удара. *** Шестнадцатого марта Визенгамот по итогам закрытого заседания большинством голосов принял решение о продлении надзора над всеми обладателями Темных меток, а также членами их семей. Серая министерская сова принесла эту весть за обедом. Лицо Снейпа, читающего послание, оставалось недвижным, и лишь по тому, как все плотнее сжимался его суровый, строгий рот, Гермиона понимала – ничего хорошего этот казенный пергамент с собой не несет. Да и как будто могло быть иначе! – Что ж, – Снейп невозмутимо продолжил орудовать вилкой, после того как передал письмо Гермионе, – значит, есть смысл поговорить с Марком об этом трюке с получением другого волшебного гражданства. Она наклонила голову ниже, думая, что, как бы он ни бравировал своими возможностями, все это очень сильно влияло на него, подтачивая изнутри, заставляя чувствовать себя загнанным в угол. – Северус, – Гермиона сглотнула – было боязно опять пытаться поднимать этот вопрос, но иначе для нее было невозможно, – но почему Моубрей, а не предложение Вудфолл? Он посмотрел на нее с видом донельзя раздосадованным. Как смотрят на того, у кого не хватает такта не поднимать неудобную тему. Гермиона переборола желание вновь опустить голову пониже. – Никто вроде не предъявлял мне пока никаких обвинений, – сухо заметил он. – А для того, чтобы просто игнорировать Кингсли, имея возможность перемещаться по миру, предложения Марка будет достаточно. – А что будет, если предъявят? Он молчал некоторое время, глядя в окно. Его челюсть окаменела настолько, что напряжение жил на шее стало очевидным, чуть сильнее, нежели обычно, обозначая шрамы от укусов Нагайны там, где их приоткрывал невысокий белый воротничок рубашки. Наконец, Снейп перевел на нее взгляд, напоминающий Гермионе бездонный черный колодец, в бездне которого сумрачно мерцали холодные воды. – Поверь мне, дорогая моя Гермиона, в этой игре между мной и Марком Моубреем победителем не стать, если трусливо сбежать и попытаться сделать вид, будто ничего и не было. Пока мы движемся с ним вместе, и только до тех пор, существует этот наш зыбкий союз, он же пакт о ненападении. Но стоит мне попытаться неосторожно соскочить с крючка, и станут обнародованы такие вещи, после которых вряд ли австралийцы – эти наивные дети, на самом деле очень плохо представляющие нашу маленькую европейскую клоаку – захотят иметь со мной дело. Если мне и бросать Марка, то делать это надо в очень подходящий для этого момент, который, увы, пока не настал. Гермиона сначала даже не заметила, насколько съежилась под этим взглядом, в каком напряжении застыли ее шея и плечи и как крепко обхватила она вилку. Она повела головой, опуская взгляд и стараясь стряхнуть с себя этот почти парализующий эффект его речи, его жестов, его взгляда. – Я тебя спрашиваю не в первый раз, Северус: что ты делал для него? Когда ты так говоришь… Ты имеешь в виду дела давно минувших дней или то, что тебе пришлось совершить, чтобы на этом острове для тебя нашлось место? Наверное, в этот раз что-то в ее голосе достигло своей цели, если не в полной мере, то хотя бы в достаточной, чтобы заставить его неохотно обронить: – И то, и другое. Но о прошлом я не так сильно беспокоюсь. Все-таки дело уже рассмотрено, и я, – он по-издевательски растерянно пожал плечами, хмыкнув, – даже награжден. – Так значит, ты что-то сделал уже после? На этот раз он не удостоил ее ответа, однако зыркнул так, что спрашивать дальше стало действительно боязно. Но Гермиона уже не могла уняться. – Ты… это привело к чьей-то смерти? Ты, – тут она просто-напросто запнулась, чувствуя, как буквально пересохло во рту, и продолжила шепотом, – убил кого-то? Тут Северус начал смеяться. Этот хриплый, неприятный смех вызвал у нее злость. Гермиона ухватилась за край стола, чувствуя себя подозрительно близкой к тому состоянию, в которое когда-то впадала на их занятиях по окклюменции, когда он точно так же начинал глумиться над ней. Ей пришлось вдохнуть и выдохнуть, чтобы напомнить себе, что подобное поведение было его излюбленной защитой там, где Северус чувствовал себя уязвимым. – Ты закончил веселиться? – процедила она, рассматривая его сердито. – Мне просто интересно, дорогая моя Гермиона, если бы я сказал “да”, какими были бы твои действия? Она потерла глаза, делая вид, что они просто устали от слишком яркого для зимы света, пробивающегося сквозь не плотно зашторенные окна, хотя, на самом деле, чувствовала это гребаное предательское жжение, предвещающее слезы. – Что ты хочешь услышать? – огрызнулась Гермиона, когда вновь взглянула на него. – Еще одно подтверждение моей собачьей преданности? Она встала из-за стола, намереваясь покинуть этого невыносимого мерзавца. С нее было достаточно, по крайней мере, на сегодня. И она бы сделала это незамедлительно, однако Снейп цепко схватил ее за запястье, удерживая на месте. Выражение его лица было болезненной смесью вины, страха и гнева. – А что хочешь услышать ты, когда задаешь мне такие вопросы? – Правду? – она пожала плечами. – Она нужна тебе? От этой правды тебе не будет прока, Гермиона, поверь мне, один лишь вред. Но раз уж в твоей голове зарождаются самые дикие предположения, то – нет, для Марка я не убивал. Так случилось, что последние двадцать лет своей жизни я убивал только для одного человека, для Альбуса Дамблдора. Горечь его слов заставила дыхание Гермионы сорваться, потому что в горле у нее образовался ком. Да, конечно, она в очередной раз раскурочила его самые страшные раны. Судорожно вздохнув, Гермиона обратила внимание, что их руки так и остались переплетены – его большая ладонь поверх ее кисти, плотно прижатой к столу. Снейп проследил ее взгляд, тоже посмотрев вниз. Теперь он выглядел абсолютно опустошенным, даже больным. Наклонившись, Гермиона поцеловала черную макушку, чувствуя, как вторая рука мужчины осторожно легла ей на талию. Несмотря ни на что, его ответ послужил её хотя бы относительному спокойствию. Раз уж дело было не в чем-то столь же непоправимом, как лишение кого-то жизни, то со всем остальным вполне можно было работать. *** Второй новостью, не так сильно выбивающей из колеи, но все же ощутимо неприятной, стало другое письмо, на сей раз из Конфедерации. Разнообразия ради, касалось оно не Снейпа, и даже не их обоих, а лишь самой Гермионы. Она как раз отдыхала перед камином, когда в ее голову пришла мысль о том, что слишком давно она не видела собственный патронус. Учитывая все произошедшее… Могла ли она до сих пор вызвать телесную форму? Вся та грязь, которой она была свидетельницей, а иногда, что греха таить, и участницей… Гермиона взмахнула палочкой, в то время как перед мысленным взором возник образ того, как Северус выбирается из проклятого колодца в ту страшную ночь на Имболк. Что ж, никогда еще ее выдра не была такой ослепительно яркой и плотной, тут же затанцевав вокруг нее, резвясь в воздухе, подплывая то ближе, то дальше. Гермиона невольно заулыбалась, кусая губы, протягивая к ней руку. Именно в этот момент Северус вернулся и, войдя в комнату, тут же оценил происходящее. Однако от комментариев воздержался, лишь слегка приподняв левую бровь. Почему-то стало и грустно, и неудобно. Патронус постепенно начал таять, пока вовсе не исчез. – Тебе письмо, – только и сказал её любовник, протягивая конверт. Да уж, было бы удивительным делом, если бы новая информация, которую Карагианис смог раздобыть, выпотрошив мозг Деметроса Ламбриноса, не была бы им никак использована. Возможно даже, он и не надеялся всерьез раскопать что-нибудь новое конкретно в этой истории. Нет, просто лишний повод вытащить ее из университета, заставить сидеть напротив себя на неудобном стуле, выжидая, когда же что-то в ней даст осечку. На этот раз следователи даже проявили чудеса лояльности, назначив “встречу” в субботу. – А что, так было можно? – скривилась Гермиона, читая строки в очередной раз. – Они начали переживать о моих академических успехах? Снейп флегматично пожал плечами. В последнее время, после их недавнего тяжелого разговора, он словно погрузился в себя, пребывая в состоянии мрачной отрешенности от всего вокруг. Конечно, Гермиона хотела бы разобраться в причинах такого настроения получше, но этот человек, когда хотел, умел держать на расстоянии всех, даже ее. С удушающей тревогой она пыталась уловить звоночки того, что Северус охладел к ней или серьезно обижен на нее, но это, как будто, было не так. Он все так же был нежен с ней в своей удивительной манере, но при этом часто находился где-то очень далеко, за завесой собственных темных мыслей, угрюмый и немногословный, и просто отмалчивался на все ее даже самые осторожные вопросы. Она старалась держаться с ним очень благоразумно, понимая, что нет отношений, для которых пошло бы на пользу то огромное напряжение, в котором они постоянно пребывали, и ей не стоит драматизировать. Но до конца справиться с собственными реакциями было едва ли возможно. Северус сжал переносицу. – Я пойду с тобой. – Что? – Гермиона обернулась, удивленная. – Зачем? – Почему нет? Тем более, меня давно ждут в тамошнем отделе образования, нужно согласовать некоторые бумаги университета. Действительно, почему нет? Тем более едва ли оставался какой-то смысл ей беспокоиться о собственной репутации, а значит, если это не волновало его, то ее и подавно. Гермиона обхватила себя руками, начав мерить шагами гостиную коттеджа. – Слышно ли что-нибудь о состоянии Ламбриноса? – конечно, она беспокоилась о греческом гербологе, но сейчас, после полученного извещения, желание поквитаться с Карагианисом внезапно охватило ее с новой страшной силой. Наверное, для Снейпа ее мысли были в этот момент кристально ясны: по его губам скользнула понимающая усмешка, которую он без всякого успеха попытался стереть, проведя пальцами по рту. И все-таки было отрадно, когда люди не осуждали тебя за то, кем ты являлась, а относились лояльно. – Из Афин передали, что пока улучшений нет, хотя произошла некоторая стабилизация: периоды потери ориентации в пространстве теперь можно спрогнозировать с точностью до восьми из десяти. – Да… Не слабо вы его приложили, конечно, – Гермиона грустно усмехнулась. Вспомнилась бедняжка Берта Джоркинс. Из того, что Гермиона узнала благодаря кампании Кингсли по развенчанию прежних авторитетов, в рамках которой еще в первые годы в Великобритании прошло несколько громких процессов, ухудшение умственных способностей этой и так далеко не самой блестящей в этом плане женщины произошло вследствие удручающе грубого заклинания памяти Барти Крауча. Хотя, если судить непредвзято, Снейп действовал куда более тонко, нежели тогдашний глава отдела магического правопорядка – после его ментального вмешательства с Ламбриносом все было относительно в порядке, тогда как Берта сразу поехала крышей, еще до того как восстановлением ее воспоминаний занялся сам Волдеморт лично. От невольных параллелей Гермионе стало совсем уж не по себе. Понимала ли Джоркинс в последние минуты своей жизни, что вообще происходит, где она и кто это рядом с ней? Повезло ли Ламбриносу, у которого Карагианис так же вырвал стертые воспоминания, еще меньше? Гермиона с грустью вспомнила прекрасные волшебные сады на Крите, настоящее чудо природы, магии и таланта. Собственные сравнения греческого аврора с Темным Лордом показались Гермионе и нелепыми, и жуткими одновременно, совсем не добавляя ей желания явиться в Конфедерацию. Как там говорилось? "Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем, и если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя"? Так или иначе, Северус отправлялся с ней, и это порадовало Гермиону, особенно учитывая его настроение в последние дни. Разве такие вещи, такая поддержка, не были самым главным, что может один человек предложить другому? К ее удивлению, в Конфедерации их встретил только Гарри. Ни Картерия, ни, тем более, Кингсли не было видно поблизости. Поттер сидел в кабинете, который выделили для их комиссии, и в его распоряжении находился какой-то совсем молоденький стажер, который и проводил Гермиону к нему. Северус остался сидеть в приемной, пришедший слишком рано для своих дел, всячески игнорируя непонятные взгляды мистера Поттера, которые тот бросал на его фигуру в углу. – Он пришел с тобой? – сразу обратился Гарри к ней, как только они остались вдвоем. В небольшой комнате, служившей кабинетом, вдоль стен был установлен ряд зачарованных шкафов, делающих помещение еще теснее, а оставшееся пространство занимал широкий деревянный стол. Гермиона уже бывала здесь, когда приходила к Карагианису, но теперь поняла, что в те моменты толком ничего не запомнила из обстановки, должно быть из-за стресса. Впрочем, не то что бы здесь было, что запоминать. – Он здесь по делам Арана. – Не знал, что вас из вашего заведения не отпускают без присмотра. Гермиона без приглашения уселась на стул, никак не комментируя последнее заявление. Сложив руки на груди, она повернула к Поттеру голову, оставляя корпус неподвижным, копируя манеру Северуса делать так, чтобы выказать собеседнику свое надменное неудовольствие. – Ну? Гарри, все так же продолжавший стоять у двери, помрачнел. Коротко хмыкнув, он дернул плечами и наконец сам прошел к столу, усаживаясь в кресло. – Итак, по нашим данным, в отношении Деметроса Ламбриноса было совершено несанкционированное вмешательство в разум. – А какое отношение к этому имеет ваша комиссия? – Если ты намекаешь на то, что делом о покушении на Марка Моубрея занимается Ирландия, как и делом о смерти Кириана Моубрея… – Да-да, – буквально пропела Гермиона, – а делом о смерти профессора Берроуза следователь Фредерик Вергара. У Гарри заходили желваки. Да уж, специально созданная комиссия пока проигрывала по всем фронтам, не сумев заполучить ни одного производства. Но, конечно, вряд ли стоило их провоцировать, особенно учитывая, что Гермиона примерно предполагала, о чем Гарри может сказать дальше. – Да, – он кивнул, блеснув очками. – Ты права. Но вот делом Ламбриноса занимается лично Картерий Карагианис. И он разрешил в рамках этого дела производить действия по поиску информации для нашей комиссии. То, что этот ублюдок решился завести по факту причинения вреда здоровью Ламбриноса дело, буквально встряхнуло Гермиону, заставляя закипать от негодования. Он, видимо, собирался спихнуть всю вину за состояние ученого-герболога на того, кто лишил его воспоминаний о том дне. Или все-таки это было блефом, и после того, как они потаскают всех, кого хотели, на разговоры, дело просто закроют? В конце концов, у них осталось не так много поводов, чтобы попытаться что-то узнать: операция в Египте потерпела неудачу, а до Моубрея было не добраться. Теперь им, должно быть, по-всякому приходилось импровизировать. – И что, какие у вас подозреваемые? – Пока никаких. Известно лишь, что были стерты воспоминания о том, как ты приходила к Деметросу Ламбриносу. – Ага, а еще, как к нему приходил Невилл и Кириан. – У Кириана это воспоминание тоже было стерто. Мы успели сопоставить факты при его жизни. Ах, значит все-таки… Понимал ли Гарри, что подобные действия разрушили разум Кириана окончательно? А если понимал, то как же мог даже не предполагать правду о состоянии Ламбриноса? Знал ли он об этом его состоянии? Или, возможно, он и вовсе считал, что Кириан всегда был таким буйно помешанным? Он ведь, по сути, не сталкивался с ним в его нормальном состоянии… И не имел возможности сравнить последствия. – Карагианис сам восстановил память Кириана Моубрея? Гарри Поттер нахмурился еще сильнее, став по-настоящему суровым, даже неприступным. – И почему я должен отвечать на вопросы человека, который ни разу не был со мной по-настоящему откровенен? – произнес он неприятным, каким-то скрипучим голосом. – Это вполне может подходить под определение тайны следствия, знаешь ли. – Гарри, ответь. Он сам это с ним сделал? Ты видел, как это происходит? Тревога, которая сквозила в этих ее вопросах, видимо, передалась и Поттеру. Он как будто почувствовал некое невысказанное предположение, граничащее с обвинением в свой адрес. Так спрашивают, когда боятся, что человек по незнанию совершил нечто непоправимое. – Нет, – Гарри резко мотнул головой. – Не сам. Это сделали приглашенные ирландцами эксперты. В нашем присутствии. Это, – на миг он с силой сжал зубы, – едва ли не единственный вопрос, по которому эти ублюдки согласились сотрудничать, поскольку было и так ясно, что воспоминание у племянника Моубрея тоже стерто – Ламбринос уже дал свои показания, и мы приперли их к стенке. Воцарилось молчание. Так значит, Карагианис не был виноват в состоянии Кириана? Выходило, что вне зависимости от того, кто и как снимал блоки с памяти, наложенные Северусом, эти двое были обречены повредиться рассудком… Говорило ли это в пользу невиновности Картерия? Гермиона не знала; это были вопросы из разряда тех, на которые с трудом бы ответила даже надлежащая экспертиза. Или ирландцы действовали точно так же небрежно, как и греческий аврор? Или Кириан и без того был сумасшедшим, а заключение и, по всей видимости, жестокое обращение сыграли свою решающую роль? Это всё были вопросы без ответов. – Так и что ты теперь молчишь? Как я и сказал, Кириан и сам ничего не помнил о том дне. Или теперь начнешь намекать на Невилла? – Гарри сухо рассмеялся, однако на его лице как будто не было подлинного осуждения. Ни осуждения, ни возмущения, только усталость. – Почему здесь сегодня ты, а не Карагианис? Гарри повел плечами, в очередной раз сведя брови вместе и сцепив руки с зажатой в пальцах волшебной палочкой перед собой. – Он сказал, что мне самому стоит поговорить с тобой. Сказал, что ваши с ним возможности для взаимопонимания исчерпаны. – Я думала, что взаимопонимание – это последнее, к чему мы с ним стремимся. – Он не плохой человек, Гермиона, – с новой горячностью тут же возразил Гарри. – И не желает тебе зла. Никто здесь его тебе не желает. Гермиона хмыкнула, задумываясь о том, как отреагировал бы Гарри, озвучь она ему свои мысли насчет того, что сделал Карагианис с Деметросом Ламбриносом. Но теперь раскрытие этой информации казалось даже более опрометчивым, нежели раньше, учитывая, как запуталась во всем она сама. Гарри точно найдет, как вывернуть все эти сомнения в пользу своего старшего коллеги. Пусть лучше это остается чем-то вроде туза в рукаве, особенно, если Ламбринос все вспомнит и решит заявить на Картерия, как ей того и хотелось бы в любом случае. Или главным виновным был Северус? Он грубо вмешался в память этих двух, а Карагианис или ирландцы просто усугубили состояние, работая ради правды. Где причина, а где следствие? Во рту пересохло, голова закружилась, а в желудке ощущалась пустота. Ведь если уж говорить прямо – главной причиной была она сама, Гермиона Грейнджер, человек, ради которого Северус пошел на это. Она прикрыла глаза на мгновение, осторожно потянув воздух через нос, силясь справиться со своей небольшой панической атакой. Мертвый Кириан, повредившийся рассудком Ламбринос… И везде была немалая доля ее, Гермионы Грейнджер, вины. В любом случае было ясно, что никакими из этих соображений она не станет делиться со Снейпом. Не хватало еще навешивать на него новые грехи – подобное его и взбесит (и во многом он будет очень даже прав), и сделает несчастным (как бы то ни было, он слишком сильно был подвержен мукам совести, которую упорно отрицал в себе, и – главное – предполагаемому осуждению с ее стороны; последнее чувствовалось хотя бы по тому, как яростно он отреагировал на ее недавний вопрос о возможных убийствах). Поттер все это время внимательно наблюдал за ней, слегка склонив голову набок. – Воды? – спросил он даже как-то участливо, призывая графин и два стакана, и коротко улыбнулся, произнеся: – Можем чего и покрепче… Ситуация в любом случае неприятная для тебя, Гермиона. Получается, кто-то очень хотел стереть и Кириану, и Ламбриносу воспоминания о твоем посещении оранжерей в тот день. Ламбринос, кстати, сказал, что ты приобрела у него непенф. Я узнал, что это. Все было настолько плохо? Гермиона поднесла стакан к губам, но в последний момент не стала пить, лишь коснувшись прохладной жидкости кожей и посмотрев на Гарри с секундным замешательством, прежде чем изобразить водянистую улыбку. – Да, не очень-то весело было. Гарри, если и заметил заминку, то виду не подал. – Ты говорила, что проходила в своем университете какое-то лечение… Это в его рамках тебе понадобилась эта трава? – Да, Снейп варил для меня зелья, – решилась она на полуправду, – вместе с еще одной ученой дамой из университета. – Так ты с ним и сблизилась? После его помощи тебе? О, если бы он знал всю их историю… Гермиона посмотрела на Гарри долгим взглядом, пытаясь понять, к чему тот клонит и зачем спрашивает все эти вещи. Казалось, в нем не было враждебности или какого-то явного недоверия, только пытливость. – Можно и так сказать. – И вы… вместе? – Это то, о чем теперь спрашивают в беседах со следователем? Наверное, этот ответ в форме встречного вопроса задел его. Возможно, он думал, что им все же удается оставить некий элемент дружеского общения в этой ситуации. – Можешь не отвечать, и так все понятно, я думаю. Признаться, это шокирует. В смысле, ты и Снейп… – Поттер приподнял руки вверх, видя, как вытянулось ее лицо. – Без обид, я не имею в виду ничего оскорбительного. Но сама понимаешь, мало кто мог бы себе такое представить. Гермиона продолжила молчать, буравя старого товарища упрямым взглядом. К чему он вел? Стоило ожидать, конечно, что своим довольно демонстративным поведением на допросе Кириана они спровоцируют весь этот излишний интерес. За все приходилось платить. – Конечно, теперь многое обретает новый смысл. Я понимаю, почему ты его защищаешь. – Он не нуждается в моей защите. Все это – лишь твои домыслы. – Меня скорее настораживает другое. Неужели он сам не понимает, куда тебя втянул? Ему… Знаешь, Гермиона, – Гарри вдруг заговорил очень быстро и странно: его тон стал жестким и сочувствующим одновременно, – когда я думаю о Снейпе, у меня словно все двоится в голове – с одной стороны, это тот самый человек, который рыдал над колдографией моей матери в доме на Гриммо, оставил себе клочок бумаги, где было написано: “с любовью, Лили”... Такая чувствительность, даже сентиментальность, правда? Для человека вроде него. Она не ответила. Колдография, клочок бумаги? Да, Северус сам вспоминал о чем-то подобном, тогда, в их дублинской квартире… Ей бы не мешало крепче уяснить себе контекст, держать в голове, что он рассказывал об этом, как о примере того, что готов был цепляться даже не за воспоминания, а за тень воспоминаний. Просто потому, что ничем иным не обладал в этой жизни. И если честно, то чем были его отношения с матерью Гарри по сравнению с тем, что было у них сейчас? Так, лишь неверный свет свечи в сравнении с пламенем камина. Юношеское общение в сравнении с истинной глубиной знаний друг о друге. Но, казалось, именно первое определило Снейпа, как человека, определило всю его судьбу, то, кем он стал. Тогда как отношения с ней… Поменяли ли они его хоть в чем-то? Дали ли какой-то новый смысл? – С другой, – продолжал меж тем Гарри, и каждое его слово напоминало ей удар молотком по шляпке гвоздя, – этот человек, кажется, даже не осознает, как его действия сказываются на тех, кто привязан к нему в настоящем. – О чем ты? – наконец, разомкнула она губы. – Если бы он действительно заботился о тебе, Гермиона, так, как ты того заслуживаешь, он бы согласился на сотрудничество с нами – сам убрался бы из того гадюшника, который вы зовете университетом, и тебя бы с собой забрал. Гермиона криво улыбнулась. Знал бы Гарри, что это фактически она удерживала Северуса от этого шага. Или думала, что удерживала? Он ведь спросил у нее, чего она хочет… Но неужели он действительно считал, что она посмеет, сможет, захочет потребовать от него чего-то подобного? Ведь она бы никогда не стала этого делать, это было ясно, как день. – Я знаю, ты скажешь, что он сделал для тебя многие вещи. Например, стал поручителем твоих родителей. Но я до сих пор считаю, что ты поступила опрометчиво, согласившись на его участие. Дело даже не в чистоте намерений, а в том, что его кандидатуру могут обнулить… – Так, все, ладно, – Гермиона резко встала. – Официальная часть закончена, раз ты принялся обсуждать мои личные дела? Гарри тут же замер, а потом снял очки, потерев глаза кулаками, каким-то до ужаса подростковым жестом. Он словно как-то сдулся, обессиленно махнув ей рукой. – Давай, беги, как обычно делаешь это каждый раз, когда я хочу тебя понять. И, кстати, пришел ответ на твою жалобу на Картерия. Если не хочешь ждать почту, можешь зайти в секретариат и получить ее там напрямую. Гермиона отрывисто кивнула и, взглянув на Гарри напоследок, вышла в коридор, где ее все так же ждал Северус, сидевший в угрюмой и закрытой позе: скрестив руки на груди, он глядел исподлобья, низко склонив подбородок. Стажер маячил где-то в отдалении, видимо, не решаясь стоять слишком близко к этому грозному мужчине со зловещим выражением лица. При виде нее Снейп тут же поднялся на ноги. – Как прошло? Гермиона покачала головой, чувствуя себя опустошенной. – Все одновременно и ожидаемо, и как-то странно. Потом расскажу. Его взгляд настороженно скользнул по ней, однако он, видимо отказался от идеи развивать тему, что было понятно, учитывая, где они находились. Гермиона вздохнула, потупившись; на душе стало совсем уж муторно после произошедшего разговора, и почему-то ей было тяжело сейчас смотреть на Северуса прямо. – Мне надо забрать ответ на мою жалобу, – сказала она, испытывая облегчение от того, что им было чем заняться прямо сейчас. – Давай тогда встретимся рядом с архивом, чтобы не идти обратно через главный холл? Минут через тридцать я освобожусь. – Договорились. Они разошлись, каждый по собственным делам. Гермиона чувствовала, как, пока она сама спускается вниз, стоя на ступеньке крутой винтовой лестницы, подвластной волшебству, в ее голове беспрестанно кружатся мысли, вторя этому спиральному движению. *** Когда она наконец освободилась из секретариата, держа в руках бумагу с довольно пустыми и общими фразами, а также заверениями провести надлежащую проверку в отношении Картерия Карагианиса, прошло минут пятьдесят, не меньше. Грейнджер спешила обратно по длинному темному коридору, в другом конце которого находились помещения архива. Была суббота, день для многих нерабочий, поэтому людей было совсем мало, особенно учитывая послеобеденное время. Стоило поторопиться, Северус наверняка уже заждался ее. Проходя мимо поворота в какой-то примыкающий к основному коридору отсек, она заметила, что из-под тяжелой двери кабинета, находящегося там, пробивается свет. В этом не было ничего, что стоило бы внимания, но голос, прозвучавший на пределе слышимости в тот момент, когда она уже было стремительно прошла дальше, все-таки заставил Грейнджер притормозить, слишком сильно напоминая голос Гарри. Чувствуя себя плохо, Гермиона все же наложила на себя чары прозрачности, чуть переместившись в сторону, так, что стал доступен крошечный кусочек обзора, впрочем достаточный для того, чтобы стал виден резкий бледный профиль Северуса, а после применила чары усиления звука, поднеся кончик волшебной палочки к уху, чтобы слушать с помощью такого волшебного “динамика”. Этому хитрому заклинанию, по иронии судьбы, научил ее Гарри, когда-то с удовольствием делившийся с ней всем, о чем узнавал на аврорских курсах. – Я говорю вам это не как Дамблдор, – Гарри она не видела, только слышала, прижавшись спиной к холодной стене и затаив дыхание, – в этакой, если хотите, тщетной попытке манипуляции. Я говорю только то, во что верю сам. И верю, что это меня искупает, пусть и частично. Если она вам дорога хотя бы в сравнительно той же мере, что и моя мать… Гермиона закрыла лицо руками. С каким-то диким, новым для себя отчаянием она вдруг захотела, чтобы Снейп сейчас нашел в себе достаточно ярости сказать Гарри о том, что ее благо является для него наивысшей ценностью, что он сам не нуждается в напоминании об этом со стороны другого человека; чтобы он швырнул в лицо ее другу слова о том, что она, Гермиона, дорога ему так, как никто и никогда не был! Однако Снейп молчал, и впервые уже за долгое время Гермионе показалось, что она увидела на его лице что-то, напоминающее несчастное, почти страдальческое выражение, выражение сожаления. Впрочем, какой бы ни была эта его эмоция, она промелькнула и исчезла так же быстро, как рябь на темной воде холодного озера. – Подумайте, сэр, вы стали другим человеком ради неё, – продолжал Гарри, и голос его почти сорвался: стало сразу понятно, что под “ней” он теперь имеет в виду не Гермиону, а свою маму. – Ради той, кого любили. Той, для которой было это ваше “всегда”. А теперь – что же? Где вы теперь, кто вы теперь? Ей хотелось крикнуть, что теперь он с ней и этого достаточно! А ради той, другой, больше никогда и ничего делать не нужно. Но Снейп все так же молчал, как будто слова Гарри наконец-то обращались к чему-то по-прежнему слишком болезненному внутри него. В отличие от всех тех разов, когда воззвать к тому, что правильно, пыталась она. Она, которой ни разу не удалось достучаться до него, она, которой все ее собственные попытки в итоге стали казаться просто наивными и глупыми, а зачастую и просто вредными. И когда Северус, наконец, заговорил, то, вместо того чтобы вторить всем этим жалким внутренним желаниям Гермионы, он произнес: – Не смейте использовать память о ней против меня. Было ясно, что именно тема матери Гарри все еще являлась для него настоящим триггером: низкий, почти рычащий голос буквально сочился предупреждением об опасности и холодной ненавистью. Гермиона могла только поражаться, как у Гарри хватает смелости или дури продолжать. – Я никогда не позволял себе упоминать свою маму после того, как вы в нашу первую встречу после войны высказались на этот счет, – Гарри возразил с какой-то горькой обидой. – Я уважал такое ваше желание тогда. Может, теперь вам кажется иначе, но я никогда не забуду того, что вы сделали, и того, чем я обязан вам… – Вы ничем мне не обязаны, Поттер, уймитесь, – голос Северуса звучал тихо, злобно и презрительно. – Я ничего не делал для вас, – резко бросил он. – А для неё, – тут его баритон сразу же смягчился, стал еще ниже и как-то даже торжественнее, – я тоже ничего не сделал, хотя и желал этого всем сердцем. Ведь я не спас вас, её сына, а отправил на смерть. Перед ней я все так же виновен и вечно буду. Даже её память я предал… Всегда! – он презрительно усмехнулся, качая головой, будто в ответ на какие-то свои собственные мысли. – Моим словам нет веры, Поттер, помните об этом. Разве вы не видите этого теперь? Гермиона замерла, чувствуя тошноту и головокружение, а также непреодолимое желание буквально наотмашь ударить Северуса за его несправедливость, жестокость к самому себе. Нет веры словам? Имел ли он в виду, что происходящее между ним и ею было предательством по отношению к памяти Лили, или говорил лишь о том, что отступился от своего намерения защищать жизнь Гарри? Мучило ли все это его настолько сильно до сих пор? Тот период в Коукворте… Тогда она невольно восприняла все происходящее, как некое прощание с прошлым с его стороны. Могло ли быть так, что она просто поверила в то, во что хотела, в то, во что он позволил ей верить? И где, в конце концов, теперь его так пестуемое в отношениях со всеми, с ней, Гермионой Грейнджер, самоуважение? Куда-то делось, когда речь зашла о Лили! Да, её образ мог со временем потерять свою яркость, Снейп даже мог признаться, что толком её не знает, но выходило, что каким-то образом даже тень памяти о жене Джеймса Поттера все так же имела над ним невероятную власть. Как он там говорил? Не обязательно знать и даже помнить, чтобы испытывать сильные чувства? Достаточно сильные, чтобы это могло вызвать патронус, знак того, что не все в тебе еще умерло? Патронус… Все страхи Гермионы в один момент будто обрушились на неё. Грудь сдавило. К ней пришло ощущение, словно на рану, которая никогда не затягивалась до конца, плеснули чистым спиртом. Чувства были внезапными, но очень сильными. Её будто прошибло током. – Вы должны думать о Гермионе, сэр, – а вот голос Гарри неожиданно стал строг, даже суров. – Я делал все, чтобы никто не узнал, что вы с ней связаны, учитывая, чем это может быть чревато для нее, хотя сам уже давно подозревал. Но теперь вы как будто не печетесь даже об этом. Но… Если она просто подвернулась вам под руку, просто та, кого вы походя используете во всех этих играх или держите подле себя из удобства… – Не лезьте в это, Поттер, – лишь отмахнулся Снейп. – Кажется, я уже говорил вам: вы были столь никудышным другом для мисс Грейнджер раньше, что теперь не стоит и начинать. Она и сама не понимала до конца, почему все услышанное так сильно повлияло на нее, воспринималось чем-то настолько сокрушительным. Осознание того, что Северус до сих пор так глубоко переживает травмы собственного прошлого… Ну, он был не тем человеком, кто легко прощает себя и отпускает былое, ведь так? Ничего в этом не было удивительного, правда? Хотя и о себе она могла сказать то же самое, однако его преданность и участие, казалось, очень сильно облегчили её боль. Все, что терзало ее: вина, отчаяние, страхи – как будто потеряло свою силу, а все новые и острые переживания были связаны теперь, так или иначе, только с этим мужчиной. Можно было сказать, что их прошлое несоизмеримо по травматичности. Но даже то, что произошло с ней в Аране, все страшное и мерзкое, не могло оставить душу Гермионы без источника силы и радости – ее выдра ясно подтвердила это недавно, сияя куда ярче, чем сияла после победы над Волдемортом. Тогда Гермиона была полна скорби, а теперь… Конечно, теперь она была полна своим чувством к этому мужчине. А у Северуса патронус так и не появился. Как ни крути, а в волшебном мире это о многом говорило. Поэтому зачем удивляться теперь его состоянию? Она была глупой, самонадеянной и слепой, не замечая того, что он все так же сильно погружен в переживания о прошлом, как и раньше, что это все так же сильно влияет на него. Это, а не Авада Кедавра было причиной всему. Её, Гермионы, было просто недостаточно. Не осознавая до конца своих действий, она несколько раз глухо ударилась затылком о каменную кладку. Разговор тут же затих. Снейп стремительно двинулся к двери. А Гермиона ринулась прямо по коридору, так и не снимая дезилюминационных чар, как и всегда просто превосходных у нее. Она услышала, как дверь открылась за ее спиной, а голос Гарри произнес: “Гермиона?”, но не стала оборачиваться. *** Его взгляд, выражение его лица, его тон. Все это проросло в ней, словно сорняк. Но она вполне могла все это выдержать, если закричит достаточно громко, не так ли? Она была сумасшедшей, ревнующей к мертвой? Чувство, сродни гниению изнутри, которое погубит её. Или яростный огонь, который сожжет все дотла. Все эти вещи, что он говорил… Произнесенные им издевательски и презрительно, являлись самоуничижительными по своей сути... Все это, она знала, было направлено им на самого себя. Её гнев на него только усилился, когда она подумала о том, как мало он до сих пор себя ценит в сравнении со святой Лили Эванс. Это было чувство настолько сложное, что кружилась голова – так сильно обижаться за него и на него одновременно. Что руководило им? Все то же ложное чувство чести, заставившее шагнуть в Визжащую хижину без всякого запасного плана для себя? А как же она, Гермиона? После всего, что она для него сделала? – Довольно, – прошептала она, обращаясь к самой себе и сворачиваясь клубочком на диване. Она должна изжить в себе это. Конечно же, конечно, все дело было в том, что услышанное упало на слишком благодатную почву всех ее страхов и переживаний. Без сомнений, именно в этом. И один раз она уже вставала на путь саморазрушения, подогреваемая уязвленным самолюбием… Урок пора было выучить. Всё это было лишь бесполезными словами. Ей хотелось разодрать собственную грудную клетку, чтобы выпустить все эти чувства наружу. Ей казалось, что сейчас она способна на самую темную, разрушительную магию. Она встала, не в силах находиться в покое, волшебная палочка тут же оказалась в руках, и ваза на каминной полке лопнула, разлетевшись осколками. Она вновь взмахнула древком, убирая беспорядок в тщетных попытках успокоиться. Почему сегодня он толком ничего не сказал о ней? Всё только о той, другой, о матери Гарри. Как будто она, Гермиона, не могла сравниться с важностью того груза вины, который до сих пор, судя по всему, довлел над ним. Но ей ведь казалось, что он смог шагнуть вперед, что их чувство вывело его к тому, что можно назвать светом и принятием… Видимо, нет. Она ошиблась. Но ведь он сам говорил ей об этом, не так ли? Или… что он говорил ей в конечном итоге? Что-то ясное, определенное? Или нет? Говорил ли, что любит? Конечно же, нет. Ничего конкретного о своих чувствах к ней он так и не сказал. Вот почему патронуса до сих пор не было. Мысли Гермионы ходили по кругу… Если раньше эта магия брала у него свое начало из сильного, пусть и болезненного чувства к погибшей подруге детства, слепого обожания, почти обожествления, то теперь не осталось ничего, кроме неизбывной вины, которую он, черт возьми, видимо, считал, что так и не смог искупить! Все поцелуи, все поступки Гермионы были бессильны там, где в свое время было достаточно только обрывочных воспоминаний о том, как Лили Эванс смеется, раскачиваясь на качелях, а ее огненно-рыжие волосы треплет волшебный ветер. А ведь он был способен к патронусу даже тогда, когда Дамблдор подтолкнул его к самому краю в жестокой схватке за возможность победить. Северус сам ей когда-то признался, что основная грязь, в которой ему пришлось участвовать, пришлась именно на второе пришествие его темного хозяина. Грейнджер печально рассмеялась, когда вспомнила мысли Северуса о том, что когда-нибудь каждое его слово, каждый его поступок будет внимательно изучен ею перед тем, как вынести ему вердикт. Предполагал ли он, о каких именно словах говорит? Только какой смысл во всех этих ее вердиктах? Она не бросит его, даже если то, что он испытывает к ней, Гермионе… никогда не будет достаточным. Она понимала, что успокаивать себя тем, что любовь бывает разной, можно вечно, но ей не нужно было тихое, ласковое, безопасное чувство, приносящее некоторое утешение. Скорее нежная привязанность, нежели любовь. Взаимная забота и ласка. Готовность всегда быть рядом. Как блеклое небо осенним вечером. Ничего общего с тем исступленным преклонением, которое он когда-то, уж если и не сейчас, испытывал к Лили Эванс. Мысль о том, что подобное отношение к себе Лили получила только погибнув, в то время как при своей жизни, хоть и стояла для Снейпа на пьедестале как некий идеал, но вовсе не являлась центром вселенной, вспыхнула, но была отброшена. Какая разница, когда и почему этой всенародной героине удалось заменить собой всё остальное? Стать, буквально, чужим патронусом? Нет, ей, Гермионе, не нужно было некое подобие, этакий слепок. Ей нужен был подлинник – чистая, истинная страсть, которую испытывала она сама. Обнуляющая всё, что было до. Её захлестнуло именно это – желание самой иметь всё, буквально всё, ибо сама она это “всё” давно уже отдала: свои принципы, свою честь, возможно, даже свое будущее… Как же иначе, учитывая, что она в свое время обещала старухе всё, что угодно? Вообще всё, что угодно. Она знала, что это желание погребет их под руинами. Дверь в прихожей резко отворилась. Грейнджер криво усмехнулась. А ведь Северус совсем не спешил сюда. Она вновь села, как раз тогда, когда Снейп вошел в гостиную, мрачный и опасный. Несмотря ни на что, Гермиона испытала обычное для себя возбуждение, – как пузырьки в шампанском щекочут небо, – от этой его зловещей манеры двигаться. Она была безнадежна. – Ну? Говори, к чему были эти игры в шпионов, – холодно обронил он. Гермиона тихо засмеялась, закусив губу и глядя на него снизу вверх. – Почему ты вел себя как человек, не заслуживающий уважения? – с языка сорвался главный вопрос, подспудно изводящий ее. – О! – она прижала пальцы к губам. – Я, кажется, понимаю. Больная мозоль. Цинизм цинизмом, гордость гордостью, но нечто святое есть у каждого. – Гермиона… Но сейчас она не желала слушать, сразу взвившись и сверкая глазами. – Понимаешь ли ты, что это рабство, Северус? Рабство, которое, я надеялась, ты уже изжил в себе до конца. Которое ты обязан изжить… – Обязан? – он издевательски рассмеялся. Конечно, слово “обязан” должно было взбесить его, и это было настоящим парадоксом для нее сейчас. – Кому? – Мне, черт бы тебя побрал! – она нервным жестом пригладила с лица назад свои уже торчащие в разные стороны волосы, начав беспокойно шагать из угла в угол. – Если она дорога вам хотя бы в сравнительно той же мере… – передразнила Гермиона, останавливаясь и глядя на него в упор. – Ну же, и в какой мере я тебе дорога? В сравнительно той же? – Ты как всегда не понимаешь, о чем говоришь, когда дело касается меня! – огрызнулся он, переходя в глухую оборону. – Ты разве забыла, что я сделал? Забыла, каков я? Забыла, с каким человеком связалась? Она понимала, что своим поведением сейчас ничего от него не добьется, заставляя лишь закрыться в ответ, и это в лучшем случае. Но, кажется, ее самообладание было на исходе – окончательно истощенное всем тем, что ей довелось пережить за последнее время, с чем пришлось мириться. – С каким? – она усмехнулась. – С таким, который не способен к патронусу? – к ее некоторому удивлению, он промолчал, как будто она попала в цель, хотя на самом деле скорее ткнула наугад. – Так мне не нужна самка выдры, Северус! Боже упаси! – Гермиона надтреснуто рассмеялась. – Пусть бы он просто у тебя появился... Неужели происходящего между нами недостаточно? – Я уже объяснял тебе, – раздраженно и снисходительно заметил он, будто говорил с неразумным ребенком, – и не раз, как действует Авада Кедавра. – Чушь! – выкрикнула Гермиона. – Ты убивал и раньше! С Авадой или без! Ты даже видел, как Чарити Бербидж сожрала эта ебаная змея, пока она умоляла тебя о спасении! После этих слов он побледнел настолько, что стал походить на призрака в этой плохо освещенной сейчас комнате, почти сливаясь с серыми тенями, притаившимися в углах. Гермиона покачала головой, чувствуя, как ненависть к самой себе и разочарование в нем образовали внутри нее какое-то дикое месиво. – Прости меня, Северус, – она задрожала, обхватывая себя руками и опуская взгляд, но после вновь посмотрев на него. – Но не заговаривай, пожалуйста, мне зубы. Потому что я совсем, совсем о другом. Знаешь, одно дело подозревать, что ты не любишь меня так, как когда-то любил её… Думать, что ты просто больше не способен к той же силе чувств, что и раньше… Отлюбил свое, так сказать, – она сглотнула, криво улыбнувшись и теперь совершенно ясно понимая, что на самом деле и к тому, о чем сейчас говорила, никогда не была готова по-настоящему. – Но видеть, как ты до сих пор пасуешь перед всем, что с ней связано… Почему ты стоял и слушал? Был все-таки задет его слезливыми речами? Стало совестно перед памятью прежней любви? В очередной раз вспомнил, что недостаточно расстарался перед той, которой до тебя и дела не было? Да, это не то же самое, когда о добре и зле рассуждаю я, в своей поверхностной и ханжеской, как много раз ты мне пенял, манере. Судя по тому, как опасно билась жилка на его виске, Снейп окончательно пришел в ярость. Казалось, сейчас он действительно был вне себя. Черные глаза напоминали провалы в бездну. – Чего ты хочешь? – в бешенстве процедил Северус сквозь стиснутые зубы. – Я даю тебе всё, что могу. На большее я уже не способен. Я и так согласен на все… На все! – он провел по лицу рукой. – Чего ты еще хочешь? – А мне не нужны твои жертвы, Северус! – слова были вызовом, хотя что-то внутри нее словно бы ожило от этого его “на всё”. Захотелось уцепиться за эту фразу, как за соломинку. Захотелось зарыдать, а после броситься ему на шею, ругая и целуя одновременно. И то, что она говорила, конечно, было ужасным лицемерием. На самом деле она хотела его всего, полностью, без остатка. Хотела, чтобы он рухнул перед ней, как языческий идол, который она, кажется, сама для себя сотворила. Каким была для него когда-то эта мертвая женщина. Чтобы любая нить, связывающая его с Лили Поттер, оборвалась. Потому что это она, Гермиона, это она… а не другая… Другая ничего для него не сделала. Снейп сам шагнул ей на встречу. – Гермиона… – Заткнись. Она подскочила к нему в два шага, хватая за сюртук и дергая вниз, на себя. Поцелуй больше походил на борьбу: ничего общего с теми неторопливыми ласками, которые они предпочитали в последнее время. Все, что она могла вспомнить об этой близости между ними потом – это ощущение собственного естества, словно раскаленного добела желанием, настойчивость мужского тела, биение пульса его плоти на мягкости ее языка и то, как окаменели мышцы его живота, когда он врезался в нее, распластанную на ковре. – Мне не нужны остатки после Лили Поттер, Северус, – прошептала она, дергая его за прядь черных волос. Движения его бедер стали резче после этих слов, и ее глаза закатились от удовольствия. – И мне надоело… отсутствие ответного признания. Он лишь недобро ухмыльнулся, окончательно навалившись сверху и входя в нее еще глубже, так, что стало почти больно и вместе с тем до одури хорошо. – А еще меня разозлило… – она задыхалась, продолжая крепко сжимать его волосы так, чтобы его голова оставалась чуть запрокинута, – что ты оказывается… до сих пор считаешь себя самым виноватым… во всем этом дерьме столетней давности. Значило ли это, что если бы завтра случилось нечто страшное, что потребовало бы от него и дальше быть паладином этой своей Святой Розы, то он оставил бы ее, Гермиону, и отправился творить собственную месть, искупать вечную вину дальше? Это казалось бредом, всего лишь ее темным страхом, не имеющим ничего общего с тем, что ей удалось понять об этом человеке с момента их первой встречи на этом острове. Она была уверена, что он, по крайней мере, частично освободился от прошлого, считая себя вправе идти дальше. С другой стороны… Разве не он думал о себе, как о недостойном ничего хорошего? Человеке, у которого вместо души – осколки? Ведь в волшебном мире именно это и значило – быть неспособным к любви. Как же тогда называлось то, что происходило между ними? Она так устала, ей было необходимо это слово. Услышанный разговор словно подтолкнул ее к краю той бездны, в которую она так долго страшилась заглянуть. Гермиона сильнее сжала его член внутри себя, не в силах сейчас иным способом выразить собственные чувства и разжимая кулак, потому что горячая волна болезненного наслаждения сделала ее слишком слабой для агрессии. – Знаешь, о чем думаю я, Северус, когда вызываю патронус? – прошептала она, находя его губы и целуя, и одновременно с этим всхлипывая, когда мужские бедра прижались к ней особенно крепко. – Я вспоминаю тебя, спасшегося от ку-ши… Думаю о тебе. Ты как "Превосходно" по всем предметам, как первое получившееся заклинание, как тот момент, когда Гарри оказался жив во второй раз после смертельного проклятия… Ты как все это – только лучше… Она сегодня была удивительно разговорчива. Но ей так хотелось, чтобы он – понял. Хотелось объяснить, чтобы он смог испытать ту же силу и полноту чувства, что и она, чтобы открылся этому. Это было ужасно глупо, она знала. – Да, Гермиона… Да, да… – лицо Северуса прижалось к изгибу ее шеи, и звуки, которые он начал издавать, выходили протяжными и глухими. Сильные пальцы впились в ее бедра так, что сомнений в будущих синяках не оставалось. Его зубы скользнули по нежной коже ее шеи, наверняка оставляя следы и там. Гермионе было абсолютно все равно. Толчки мужчины стали бесконтрольными, и, просунув руку между ними, туда, где жар их тел был нестерпим, он за несколько секунд довел ее до края, почти сразу последовав за ней, не в силах выдержать того, как все внутри нее сокращалось. *** С одной стороны, наконец-то она поняла, осознала, почему у него не выходит патронус. Если подумать, Гермиона никогда раньше не могла до конца уяснить, что же это такое – эта его внутренняя пустота, о которой он говорил ей неоднократно; неспособность теперь к самой светлой магии. Фактически, это было следствием глубинного чувства собственной неполноценности. Почти как у Джорджа Уизли, который не мог больше сотворить свою сороку, потому что потерял лучшую часть себя, выражающуюся в другом человеке. И в случае с Северусом Снейпом, не отсюда ли были корни его полной уверенности в том, что все хорошее – не для него, что сам он – ущербный человек? Но с другой стороны, теперь Гермионе начинало казаться, что все произошедшее сейчас – чрезмерная реакция ее расшатанных нервов. Могли ли ей померещиться все те вещи, которые так сильно ее расстроили, довели до края? Все эти отравившие ее своим мгновенно действующим ядом моменты – то, сколько горечи было в его тоне, сколько обреченности во взгляде, уязвимости в выражении лица. Всё, чего Гарри наверняка даже не заметил, ослепленный своими предубеждениями насчёт него. Всё, что для Гермионы было совершенно понятным. Невольно закрадывалась догадка, что мироздание играет с ее разумом, которому она уже не в состоянии полностью доверять, хотя ее, в отличие от Ламбриноса, не лишали воспоминаний. Это ли не было проклятием, о котором говорила Белая леди? Вся эта ситуация, весь этот дух безумия и жажды обретения недоступного, витавший рядом с каждым из них. Гермиона зажмурилась, пытаясь прогнать образ Северуса Снейпа, который пусть и на краткий миг, но выглядел человеком, загнанным в угол, и перевернулась с живота на спину, говоря спасибо достаточно толстому ковру перед камином, смягчающему ощущения твердого пола. Реальный Северус сейчас смотрел на нее, приподнявшись на локте, и матовый блеск его черных глаз казался Гермионе относительно спокойным, даже задумчивым. Мужчина потянулся к ней, оставляя невесомые, словно успокаивающие, поцелуи на шее и груди. Несмотря на эти интимные жесты, между ними царило молчание, которое никто пока не решался нарушить, хотя необходимость слов буквально сгущалась в воздухе, подобно предгрозовым облакам, не пугающим, а скорее предвещающим ливень, как очищающее природу благо. Она должна была понимать, что горе всегда оставляет шрамы. Она должна была быть лояльнее, терпимее, добрее. В конце концов, она почти не сомневалась в том, что в своей манере он действительно её любит. Дополняла ли в его амортенции удушливая сладость лилий сдержанную элегантность ее собственных прохладных и слегка терпких нот, накрывая их, словно тонкой вуалью? Если подумать, то все эти белые цветы неплохо сочетались между собой. Губы ее любовника нежно скользили по ее коже, а Гермионой в то же время завладело какое-то внезапное онемение. Мысли замедлились, теперь принимая какой-то совсем причудливый оборот. Наверняка все это можно было списать на последствия нервного потрясения. Северус же напротив, ощутимо напрягся, будто готовясь к чему-то. Он слегка приподнялся, чтобы посмотреть на нее, и, судя по его взгляду, едва ли не более уязвимому и молящему, чем тот, что она заметила у него в Конфедерации, это было сродни шагу в бездну для него. – Гермиона, я… Начав говорить, он наклонил лицо, и его голос вновь завибрировал где-то рядом с ее сердцем. Гермионе показалось, что сейчас будет произнесено нечто важное, весомое, даже окончательное. Захотелось сесть прямо, чтобы ничего не упустить. От ее оцепенения не осталось и следа. Конечно, именно этот момент выбрала чья-то сова, чтобы начать отчаянно биться в окно гостиной. Северус дернулся, повернув голову и взмахом руки отворяя раму, позволяя птице влететь внутрь. Та тут же начала наворачивать круги в помещении, хотя выглядела изрядно потрепанной. Гермиона приподнялась, притягивая к себе платье, а Снейп поднялся на ноги, на ходу надевая брюки. Пернатая хищница села на край чайного столика и, после того как Северус протянул ей крекер, позволила отвязать письмо от лапки. – Это тебе, – заявил он, изучив конверт. И добавил таким ехидным и вкрадчивым тоном, что не оставалось никаких сомнений, как происходящее воспринимается им: – От Виктора Крама. Гермиона бросила на него быстрый хмурый взгляд, раздражаясь от такой мужской реакции. И это он ее вновь ревнует? После всего, что случилось сегодня? Невероятно, мать вашу! Он что, ничего не слышал или не воспринимал её слова всерьез? – Спасибо, – ответная улыбка вышла не менее ядовитой. Снейп больше никак не комментировал ситуацию, предпочтя усесться на диван и буравить ее взглядом из слегка рассеянного огнем камина вечернего сумрака. Подумав, Гермиона все-таки села рядом и, вздохнув, надорвала плотную бежевую бумагу. – И давно вы переписываетесь? – все-таки уронил он совершенно светским скучающим тоном и лениво откинулся назад, демонстрируя теперь картинную расслабленность. – Давненько, – огрызнулась она, напротив, немного заведенная. – Еще со школы, знаешь ли. Ой, Северус! – когда в ответ на ее заявление он только неопределенно хмыкнул, Грейнджер не выдержала и, придвинувшись ближе, со злостью сунула пергамент ему под нос. – Давай прочтем вместе, и ты сам поймешь, насколько нелеп. Виктор выражал сдержанную радость по поводу ее письма, вполне в рамках приличий, и рассказывал пусть кратко, но ёмко о том, как обстоят его дела (скорее всего, следующий спортивный сезон будет для него последним), а после переходил к главному вопросу Гермионы. В принципе она почти не удивилась, когда он повторил многое из того, что ей уже рассказала Броган. Читать восторженные слова о Карагианисе, конечно, было не очень-то приятно. Крам буквально пел ему оду. Кто бы мог подумать, что этот прокуренный вредный старикан – что-то вроде национального героя, пусть и порядком позабытого и спорного, но все еще пользующегося популярностью в определенных кругах. По словам Виктора, Картерий даже знал лично Аластора Муди, с которым был дружен. Бог ты мой, как тесен мир! Гермиона желчно улыбнулась. Однако следующие строчки заставили ее порядком напрячься, хотя как раз-таки не несли в себе никакой информации по делу. Гермиона внутренне чертыхнулась, но было уже поздно. Смотреть на Снейпа было не то чтобы боязно, но как-то тревожно. А Виктор писал: “Учитывая, что ты собираешься в Дублин на следующей неделе, я бы хотел предложить встретиться, поскольку сам собираюсь в Лондон по делам. Раздобыть портал в Ирландию для меня не будет проблемой”. Зачем она вообще сообщила ему о своих планах насчет Дублина? Ну, конечно, у нее была причина: Виктор как-то рассказывал ей в своих давних письмах, что дублинский квиддичный клуб арендовал его на сезон, и это, если честно, было единственным, что она смогла вспомнить о личных делах приятеля. Сразу начинать переписку со странных вопросов не хотелось, и ей показалось удачной идеей просто походя упомянуть о том, что она скоро будет в этом городе, чтобы сделать магловские документы. Кто знал, что Крам зацепится за это, да еще и предложит встречу? – Не знал, что ты планируешь быть в Дублине на следующей неделе. Всё, конечно, могло считаться полной глупостью. Всё, кроме того, что теперь ей следовало сказать о цели своей намечающейся отлучки. Выдумывать какую-нибудь чушь было бы решительно неправильно, но и начинать сейчас разговор о том, что она озаботилась магловским паспортом после того, как Броган позвала ее в Грецию… Было очевидным, что он не поймет. – Мне нужно в наше магловское консульство, ты же знаешь, что произошло с моими документами… Она повернула к нему голову. Снейп мрачно и испытующе смотрел прямо на нее, слегка отклонившись назад. Выражение его лица могло пробирать до костей. Всё еще даже без рубашки, он мог бы выглядеть более доступным, менее пугающим, но странным образом такой его вид только прибавлял ему некой опасности, со всеми этими шрамами на бледной коже. Черные пряди волос, сейчас вновь чуть отросшие, уныло свисали вдоль узкого лица и теперь вновь слегка касались худых, хотя и достаточно широких плеч. – К чему такая спешка? Наверняка его порядком напрягала вся эта непонятная ситуация. Ее умалчивание, в первую очередь. Как бы он к ней не относился, его контролирующая натура ненавидела узнавать о чем-то подобном случайно, из, Мерлин помилуй, какой-то переписки с другими мужчинами. О чем бы он не хотел сказать ей не так давно, пока они нагие лежали на полу перед камином, теперь это должно было подождать. Гермиона взяла Северуса за руку, радуясь, что он, по крайней мере, позволяет ей этот жест, и даже пусть слабо, но отвечает на ее деликатное пожатие. – Броган хочет, чтобы я отправилась с ней на Крит… Рука тут же была вырвана. Снейп посмотрел на нее со злостью. – Гермиона, ты сдурела? Этот день заставляет меня сомневаться в твоих когнитивных способностях, моя дорогая! Тебе самой случаем никто не стирал память? Гермиона потерла виски пальцами. Как хорошо, что сварливый характер Северуса Снейпа удерживал её рассудок над линией горизонта, ему решительно не о чем было волноваться! Конечно, понятно, что такая его чрезмерно резкая реакция – результат того, как криво у нее в итоге вышло сообщить ему о своих планах, но ей было не легче. – Я ничего пока не обещала, просто хочу сделать документы. – Не смей даже думать об этом, – он сдвинул брови, ужасно грозный. – Не знаю, что я сделаю, если узнаю… – Ну, хорошо, что ты ничего не можешь мне сделать, – раздраженно скривилась она, не выдержав прессинга, чувствуя теперь дурную потребность противоречить Снейпу просто из принципа. Он встал, нависнув над ней в своей излюбленной подавляющей манере. – Послушай меня, Гермиона. Выкинь из головы всю ту дурь, которую ты демонстрируешь мне сегодня с обеда. Мы не в том положении сейчас, у нас нет времени… Она тоже встала, в тщетной попытке уравнять их физическое несоответствие. – Нет, это ты послушай, Северус… – Я больше не желаю слушать… – Ну, замолчать ты меня не заставишь! – она нахально улыбнулась. – Мы не в Хогвартсе, к вашему сожалению, профессор Снейп. Он посмотрел на нее с откровенным холодным превосходством. – Мне потребуется меньше двух секунд, дорогая моя Гермиона, чтобы заставить тебя замолчать. Гермиона дернулась. В глазах в очередной раз за сегодняшний день защипало. Да, заткнуть ее действительно не было для него проблемой. Только почему бы не сделать этого с Гарри сегодня с той же эффективностью? Она подхватила с пола свое нижнее белье и отвернулась. Следовало нормально одеться, в одном только платье на голое тело становилось зябко. – Извини. Его ладонь легла ей на плечо, а после скользнула к талии. Северус прижал Гермиону к себе спиной, и девушка вздохнула, разворачиваясь и попадая в мужские объятия. – И ты извини. Я должна была нормально всё объяснить еще какое-то время назад. Я не утверждаю, что обязательно поеду с ней, – даже на эти слова он почти зарычал, и Гермиона поспешно добавила: – Я просто хочу держать свои документы в порядке. На всякий случай. Вообще Броган сказала, что сможет устроить нам какую-то министерскую поездку, может, что-то типа официального визита. Наверное, такое будет более менее или безопасно? Ну что Карагианис мне сделает? Он упрямо выпятил челюсть. – Это дурь, идти тебе в тот дом. Пусть мисс О’Доннел разбирается со всем сама в этот раз или со своим молодым человеком. Гермиона тяжело вздохнула. Вообще-то, она и сама склонялась к такому варианту. – Да, скорее всего, ты прав. В любом случае, мы ссоримся сейчас из-за того, что еще даже не произошло и вряд ли произойдет. Но, несмотря на сказанное, она почему-то не чувствовала ни спокойствия, ни удовлетворения. Как будто что-то внутри нее требовало поступить по-своему, проявить строптивость. Это было по-настоящему неумно, но, наверное, ей просто всё надоело. Честное слово, лучше бы Северус сказал то, что собирался сказать, пока эта чертова сова всё не испортила. Кто знает, может быть, тогда она была бы в сто крат сговорчивей. *** За день до перемещения Гермионы в Дублин напряжение между ними все-таки вернулось к довольно ощутимому уровню, хотя она и объяснила Снейпу раз сто, что делает это просто так, для себя, лишь на всякий случай. Возможно, он воображал себе, что ко всему прочему она собиралась встречаться в столице с Виктором Крамом? Ну, это было и вовсе оскорбительно, учитывая, что она не собиралась делать ничего подобного, тактично обойдя этот вопрос стороной в своем ответном благодарственном письме болгарину, и, конечно, сказала Северусу об этом. И если он просто так вредничал, это было ужасно мелочно с его стороны. Но ведь он никогда и не делал вид, что лишен этого прискорбного качества, верно? Просто рядом с ней он как будто начал проявлять более широкую сторону своей натуры, которая у него так же бесспорно присутствовала, и Гермиона стала слишком к этому привыкать… Но у него оставалась и другая сторона – жёсткая, нетерпимая, полная горечи и яда, а также теней прошлого и сожалений о былом. Она тяжело вздохнула, обводя взглядом узкий и вытянутый зал паба на главной площади Инишрунды, сейчас пустоватый. Тот самый, где они с Нормой когда-то попрощались перед окончанием прошлого учебного года. Когда Лайонелл приоткрыла Гермионе завесу своих планов и дала один из адресов в Эдинбурге. Перед ней стоял уже наполовину пустой стакан со стаутом. Гермиона подперла голову рукой, невольно лениво размышляя, что сказала бы Лайонелл, будь сейчас здесь. В каком-то смысле с ней было бы проще, чем с Броган, поделиться всем. Рассказывать Броган о Снейпе в плане произошедшего казалось немыслимым. Гермионе не сомневалась, что какие бы положительные чувства Северус не начал вызывать у О’Доннел, они бы мгновенно обнулились. Вспомнился подслушанный разговор соседок по Хогвартсу в начале шестого курса. Девчонки, вернувшись после летних каникул умудренные житейским опытом, рассуждали, что жаловаться на своего мужчину собственной матери – большая ошибка. Дескать, вы с ним помиритесь, а материнское сердце будет ранено за свою дочь навеки. Гермиона была уверена, что к Броган было применимо нечто подобное. Другое дело Норма. Та наверняка могла бы что-нибудь да подсказать, умудряясь оставаться при этом участливой и отстраненной одновременно. Хотя… Гермиона не была уверена, что ее саму бы хватило в данный момент на весь этот цинизм – разговоры про этапы дрессировки и про то, как кем-то вертеть. Гермиона совсем не хотела никем, что называется, вертеть. А им тем более. Она сделала глоток густого горько-сливочного напитка, уныло, но как-то смиренно размышляя о том, какой же это в сущности позор – сидеть вот так в одиночестве в пабе в семь вечера в среду. Гермиона опустила голову ниже, все более расстроенная. Нет, она не хотела им вертеть. Все, чего она хотела, – это стать для него тем источником счастья и силы, который примиряет со всем, что было раньше, оправдывает в итоге любые потери, помогает вызвать истинного патронуса – квинтэссенцию собственной сущности, а не отражение чужой, той, у которой совсем иная пара – великолепный благородный олень. Гермиона фыркнула, насмехаясь над собой. Да, это все, чего она хотела. Всего лишь! Совсем немного, правда ведь, Грейнджер? Никаких других ожиданий, никакой необходимости, принуждения. На фоне того, что он, как выразился сам, согласен на всё, это в любом случае могло показаться жадностью с ее стороны. Но ей не нужны были эти бесконечные жертвы, к которым он так привык! Хотя, конечно, смело было бы утверждать, что ее сердце не останется разбитым, не случись у них обычной семьи, детей, общих добрых друзей – всех этих элементов самого простого человеческого счастья, о котором раньше, в слепом и высокомерном юношестве, она так любила рассуждать слегка снисходительно. И он ведь предлагал ей родить ребёнка когда-нибудь… Тогда это показалось ей, несмотря на резкую подачу, добрым знаком, в первую очередь, знаком того, что будущее с ней для него важнее прошлого. Важнее… Наверное, так оно и было, как для здорового человека вопрос собственной выживаемости важнее памятных вещей, если они становятся грузом, который стоит выбросить за борт, чтобы прохудившаяся лодка добралась до берега. Однако позволит ли тоска об утраченном и сожаления о былом насладиться вновь обретенным шансом в полной мере? Мысли Северуса о том, что он – пуст, жалок… Наконец она поняла их, эти его сожаления о своей душе. Все эти его воспоминания, которыми он делился в Австралии, их разговоры на дублинской кухне… Удивительно даже, как долго у нее не получалось ухватить суть, хотя где-то рядом она всегда бродила. Авада Кедавра, по его мнению, повредила его душу и, нарушив ее целостность, сделала неспособным испытывать любовь, боль, вину – словом, то, что он пронес через всю жизнь, то, что определяло его и делало, по его мнению, все-таки достойным человеком, – и, тем самым, лишила патронуса. Он был с ней абсолютно честен, прямо говоря, что теперь даже не уверен, что предпочел бы вернуть груз всех этих чувств обратно; готов вновь заплатить такую высокую цену за то, чтобы собрать свою душу воедино. Она тогда трактовала это как свободу от былого, не вдумываясь до конца, что именно подобное значит. Было ли это своеобразным признанием для нее? Без сомнения. Но чего в этом было больше? Страха любить вновь, открыться ей полностью? Открыться самой жизни и судьбе? А может, самообмана? И так ли важна ей самой была эта его нравственная, психологическая, эмоциональная (можно было назвать тут любое слово, и любое было бы недостаточным, чтобы дать определение такому понятию, как “целостность души”) полноценность? Возможно, ей следовало смириться с тем, что Снейп, доставшийся ей, утратил нечто в себе безвозвратно, утратил способность к самому высокому из чувств. Не являлось ли преступным такое ее смирение, в первую очередь, из-за него самого? Ценил бы он ее борьбу? Размышления зашли в тупик. Пожалуй, ей действительно стоит сделать этот гребаный паспорт и дело с концом. В конце концов, на Броган уж точно никакая мертвая рыжая женщина не имела влияния большего, нежели Гермиона. Она была в этом уверена, она видела ее мать – Эмер МакГиннесс была обладательницей светло-русых кос, а медные локоны достались Броган от отца. Мужчина за стойкой, с суровым рыбацким лицом, поймал ее взгляд, вопросительно выгнув кустистую бровь. Гермиона покачала головой, решив, что с нее хватит и пора рассчитаться. Когда она вышла на улицу, злой ветер взметал снежную пыль, искрящуюся в воздухе, закручивая ее в спирали, а после швыряя в лицо. *** Был четверг, и Северус отправился на занятия очень рано. Поэтому Гермиона, хотя ночевала у него, не успела увидеть Снейпа с утра, не в силах разлепить глаз, пока он занимался своей одеждой в полутемной спальне, освещенной лишь тускло горящей свечой, парящей в воздухе. Но она и сама поднялась немногим позже – было только начало восьмого, когда Гермиона уже заканчивала со всеми приготовлениями, собираясь выйти на улицу, чтобы дойти до Зала перемещений. Мантия, призванная с гардеробной вешалки, уже скользнула ей в руки, когда длиннохвостая неясыть постучала в окно. Гермиона чертыхнулась, но впустила посланницу. Письмо оказалось адресовано ей, и, увидя от кого оно, Грейнджер все же решила пробежаться по строкам, прежде чем покинуть дом. Прочитанное заставило ее чертыхнуться вновь. Отправителем была Агнесса Эберштайн, просившая срочно явиться в четвертый корпус факультета колдомедицины, где, как она писала, располагалась штаб-квартира студенческого общества “Перо и ключ”. Как просветила ее Броган, на четвертом курсе каждый приличный студент Арана должен был быть принят в одно из существующих в университете объединений. И, поскольку сестринство “Кельтских сестер” (тут Броган начинала смеяться над тавтологией) ее категорически не устраивало по той причине, что Кендра являлась там генеральным секретарем, самым естественным вариантом оставалось “Перо и ключ”, где самым удачным образом председательствовала Агнесса, и не было ограничений по полу. Заявку следовало подавать заранее, еще в конце третьего курса, ведь отбор везде был очень строгим, а “Перо и ключ” было обществом совершенно элитарным и принимало в год не более двух новых членов (недаром одним из его покровителей в свое время был не кто иной, как старина Максимиллиан Берроуз, ныне почивший). И вот теперь Агнесса писала, что списки на вступление должны быть закрыты не позднее, чем сегодня, а в документах не хватало какой-то Гермиониной подписи. Делать было нечего: оставалось бежать стремглав туда, где ее ждала Эберштайн, чтобы перед отбытием успеть утрясти всю эту бумажную волокиту. Шанс попасть в “Перо и ключ” выпадал далеко не каждому, Гермиона прекрасно об этом знала. На улице было мерзко, февраль окончательно сковал окружающий мир льдом, а ветер с моря был таким промозглым, какого Гермиона еще не знала на этом омываемым со всех сторон сизыми волнами Атлантики острове. Она спешила, спешила со всех ног! Времени было мало, приемные часы в консульстве были очень недолгими. Ну, как же так, все одно к одному… Четвертый корпус стоял в отдалении от остальных, очень старое здание из грубого камня в два с половиной этажа высотой, сереющее на фоне темной стены елей, с крышей, частично поросшей мхом. Перед ним росли японские рододендроны, чьи коралловые цветы резко выделялись среди общей мрачноватой цветовой гаммы, смотрясь несколько чужеродно. Место казалось странно глухим, как будто находясь на самом отшибе, хотя до основных зданий факультета колдомедицины было не так уж далеко, учитывая небольшие размеры Инишрунды в принципе. Калитка скрипнула под ее рукой, и Гермиона прошла вперед по усыпанной гравием дорожке. Какое-то неприятное чувство кольнуло ее под сердцем, но она все равно поспешила внутрь – на улице было слишком неприятно, да и времени раздумывать не было. Дверь поддалась без усилий, но в небольшом холле Гермиону приветствовала лишь тишина. Пахло странно – свежей олифой, а тут и там лежали доски. Грейнджер нахмурилась, прежде чем вопросительно крикнуть: – Агнесса? Ей никто не ответил, но наверху, казалось, послышались чьи-то шаги. Гермиона поспешила туда, решив, что Эберштайн ее просто не расслышала. На краю сознания крутилась некая мысль, которую невозможно было ухватить. Что-то про запланированный после Рождества ремонт… Оказавшись наверху лестницы, Гермиона шагнула по направлению к короткому коридору, но остановилась. Что-то совершенно точно было не так. Ее рука сама потянулась к палочке. – Агнесса? Ты здесь? Удар заклинания обухом пришелся по затылку, послужив ей ответом и заставив пролететь вперед, обдирая ладони о старенький паркет. – Этой Агнессы здесь нет, ты, английская сука. Гермиона мигом перекатилась на спину, вновь опуская руку туда, где к поясу под мантией крепилась волшебная палочка. Но, видимо, сотрясение мозга было слишком сильным, потому что всем ее движениям будто не хватало скорости и координации. А вот Кендре О’Доннел и того, и другого хватало сполна. Палочка Гермионы со свистом вылетела из крепления, оказавшись в руках старшей дочери Домналла. *** Сестра Броган издевательски усмехнулась, кривя алый рот. Во всем ее облике чувствовалась сила – темная, удушливая волна магии, с кисловатым запахом безумия. Черные как вороново крыло волосы ниспадали по плечам и спине блестящим водопадом, а в янтарных раскосых глазах горел хищный огонь. Она медленно приближалась, не переставая улыбаться. – Я же говорила тебе, – шаг вперед, и Гермиона напряглась, продолжая полусидеть, все сильнее чувствуя головокружение, – что ты, – еще шаг, и Гермиона все-таки попыталась отползти назад, – плохо закончишь. – Кендра… – Молчать! Этот крик, больше походивший на истошный визг, был настолько неожиданным, что заставил Грейнджер подпрыгнуть на месте, ударив по ушным перепонкам. Он слишком сильно выбивался из этой опасно-грациозной манеры поведения. – Заткнись! Кендра внезапно подскочила к ней вплотную и, не дав Гермиона опомниться, со всех сил ударила по лицу острым, отделанным металлом, носком своего сапожка. Оставалось только охнуть от внезапной, резкой боли. Все горело огнем. Поднеся ладонь к лицу, Гермиона поняла, что оно залито кровью. Стало понятно, что разговора не будет, максимум – полубезумные монологи. – Ты думала, что я не узнаю, кто виноват в том, что произошло? То, как с какой силой она ухватила ее за волосы, приподняв и встряхнув, заставило Гермиону одновременно окончательно испугаться и прийти в себя. – Я не понимаю, о чем ты! – взвизгнула она, поднимая руки, чтобы впиться ногтями в чужую плоть, пытаясь заставить Кендру расцепить пальцы. – Ты, чокнутая тварь… – Понимаешь, – прошипела О’Доннел, впрочем, на секунду отступая. Гермиона тут же вскочила на ноги, глядя на нее с яростью и негодованием. Та продолжила: – Ты все понимаешь, мразь! Это ты и та шлюха во всем виноваты! Вы убили его! Убили! Тут она натурально завыла. Гермиона настороженно следила за палочкой, зажатой в ее бледных пальцах. Ее собственная валялась на полу, откатившись почти к краю лестницы. Вот если бы получилось сосредоточиться, чтобы призвать ее… – Кириан изменял тебе, Кендра, – печально, со всем спокойствием, на какое была способна, заметила она. – Манипулировал, чтобы устранить твоими руками других наследников твоего отца. – Он говорил мне, предупреждал, что ты будешь его порочить, – ненависть буквально заставила выступить пену на этих прекрасных губах. – Я была у него в Таре. Он сказал мне. Он все мне сказал. Он признался. Признался мне. Он сказал, что ты зачем-то стерла ему воспоминания о себе в Греции. Хотя он и раньше тебя подозревал. В сговоре с этой шлюхой его дяди. И ты… Ты все время крутилась подле нашей семьи… Ты… – Если он во всем тебе признался, как ты можешь его защищать? Получилось, пожалуй, слишком скептически, но в затылке ломило, а ей была нужна буквально секунда-другая. Палочка уже чуть оторвалась от пола, и лишь мгновение отделяло артефакт от того, чтобы прыгнуть обратно в руки Гермионы. Мгновение, которого у нее, конечно, не было. – Круцио! Боль, которую она никогда не смогла бы забыть до конца. Заставляющая все ее нервные окончания кричать в агонии. Выворачивающая кости, натягивающая жилы до предела. Доводящая до полуживотного состояния любого. Гермиона могла бы сказать, что Кендре О’Доннел далеко до Беллатрикс Лестрейндж, но Круцио оставалось Круцио, и поэтому все, что оставалось ей – это кричать. Кричать. Кричать. Кричать. – Ты со своим мерзким Снейпом думала, что хитрее всех? Втерлась в доверие моей дуре-сестре и будешь рушить чужие жизни? Ты, грязное ничтожество, ты никто, никто… Здесь ты никто! Она прекратила ее пытать и теперь подошла ближе, глядя сверху вниз. Но мучительная боль не отступала, по крайней мере, ее эхо, достаточно ужасное, чтобы заставить Гермиону трястись, продолжало метаться во всем ее теле, поселившись, казалось, в каждой его клетке. – Знаешь, что я с тобой сделаю? – Кендра присела перед ней на корточки. – Я отрежу тебе пальцы, а потом язык, а потом вырву глаза… Никто тебя не услышит здесь. Ты же отправилась в Дублин, да? Искать никто не будет до вечера. А на доме чары. Ее пальцы, с нанизанными на них перстнями, проскользили по лицу Гермионы, сжав ее щеки, а после отвесив звонкую оплеуху, царапая кожу острыми ногтями. – Смотри на меня! Никто не давал тебе разрешения отдыхать! Это правда был конец? Такой бесславный и позорный. От безысходности замутило еще сильнее. С неимоверным напряжением воли Гермиона посмотрела на Кендру. – Ты больна, ты ведь понимаешь? Кендра усмехнулась, и это была на редкость осознанная и безрадостная усмешка. – Да, мне говорили. Мой отец, который никогда не мог удержать свой член в штанах, очень переживал за меня. Так переживал, что решил запереть в Килкенни. Но я, может, и безумна, но ума у меня достаточно, чтобы освободиться от ненужной мне опеки. Мой дорогой Кириан всегда говорил… – тут она осеклась, и лицо ее сделалось невыразимо печально. Она поджала губы, опустив взгляд. – Я буду мучить тебя, Грейнджер, – сказала Кендра, словно решила ей, наконец, в этом признаться. – Мучить, пока мне не удастся почувствовать себя хотя бы немного лучше. А потом ты умрешь. – Круцио! *** Сознание возвращалось к ней волнами. Судя по свету, падающему на паркет из узкого, но высокого окна в конце коридора, день близился к обеду. Конечно, Кендра была права, ее никто не ждал раньше вечера. Ее мучительницы не было видно, но сзади слышались беспокойные шаги. Гермиона не решалась повернуть голову, боясь привлечь к себе внимание. Затылок пульсировал болью, во рту ощущался привкус крови. Гермиона провела языком по шестому верхнему зубу, отмечая, как тот шатается. Мама была бы в ужасе. Пальцы, язык, глаза… Пока был только Круциатус, слава Мерлину. Возможно, сучка бравировала, на самом деле слишком брезгливая для этого? Это был человек, раскопавший могилу Маэлы, забравший из рук мертвеца шкатулку, вступивший в сделку с хтонической сущностью. О чем было говорить? Гермиона вздрогнула. – О, ты пришла в себя! – восторженно пропела Кендра, приближаясь. – Хорошо отдохнула? Она наступила на пальцы Гермионы, казалось, наслаждаясь хрустом и криком боли. – Я знаю, что ты сделала, – выдавила Грейнджер, решив идти ва-банк. – Белая леди тебе не помогла, но теперь ты все равно ее должница. И она взыщет плату. – Что ты сказала? – в глазах Кендры впервые за все время мелькнул страх. – Не трепи своим английским языком… Она попыталась схватить Гермиону за шею, но та сумела увернуться, хотя боль от этих движений заставила мир померкнуть на секунду. Она, блядь, должна была бороться за свою жизнь, она не собиралась умирать. Все происходило в считанные секунды. Сама ее кровь будто пела ей – борись, борись, борись… Гермиона вскочила на ноги, пошатываясь, сама почти безумная, дико озираясь по сторонам. Кендра уже взмахнула палочкой, чтобы набросить на нее магические путы, но на этот раз Гермиона оказалась чуть быстрее, бросившись вперед и сбив свою мучительницу с ног. Завязалась самая настоящая борьба. Отец когда-то говорил ей, что сумасшедшие могут быть на редкость сильны физически. Это было правдой. Кендра дралась, как мужчина. Как бы не пыталась Гермиона, у нее не получалось вырвать из ее цепкой хватки волшебное древко. – Тварь! – сестра Броган повалила Гермиону на спину, придавив собственным весом, на удивление не таким уж маленьким, как можно было бы судить по ее худощавому телосложению. Кончик волшебной палочки уперся Гермионе под подбородок. – Инкарцеро. Волшебные веревки оплели ее тело. – Мне надоела твоя болтовня и твои крики. Силенцио! Вместе с лишением возможности говорить Гермиону, казалось, покинула всякая надежда. В какой-то момент даже решительность в том, чтобы сохранить рассудок, отступила. Может быть, когда все закончится, проще было бы ничего не соображать? Боже, если она умрет, узнает ли Северус, что с ней случилось? А если она просто пропадет без вести? Все это разобьет ему сердце, чтобы он там себе не придумывал. Это разрушит его. Это станет для него концом. Лучше бы он действительно ничего к ней не чувствовал. А еще он наверняка будет винить во всем себя. С его-то умением брать всю ответственность. Слеза скатилась по щеке, капая на пол. Разве так должна была закончиться их история? Ей так многое хотелось ему сказать… Она хотела любить его, несмотря ни на что, поддерживать во всем, ругать, защищать, хотела создать с ним семью… Хотела, чтобы их чувство вновь соединило его, излечило его. Несмотря на всю свою недавнюю злость, досаду и даже отчаяние, в глубине души она все-таки верила, что у нее получится. Что все будет хорошо. Но теперь… Кендра почему-то не спешила пытать ее вновь. Вместо этого она отступила в сторону, встав спиной к окну, так, что ее лицо осталось в тени. Гермионе казалось, что она шепчет что-то, какие-то неразборчивые, отчаянные слова, то ли молитву, то ли стихи. Кендра была абсолютно сумасшедшей. Она была сумасшедшей, бедной, злой девочкой. Которую не любил и даже не уважал тот, кому она отдала свое сердце. Гермиона была во много, во много раз сильнее нее. Ее сила духа и разума не была под вопросом, это были вещи доказанные. Ей стоило просто прибегнуть к ним за помощью. Она должны была это и себе, и ему. Она не хотела становиться еще одной Лили Эванс в его жизни. От Лили ему хотя бы остался патронус, а что останется от нее, Гермионы? Она закрыла глаза, чувствуя, как вместе с пульсирующей все больше и больше головной болью ослабевают волшебные веревки. Ей казалось, что ее черепушка треснет, а мозги окажутся размазаны по стенам. Ей было нужно еще немного времени. Кендра, казалось, пока не замечала ее. Гермиона пошевелила пальцами, надеясь, что ее бедная волшебная палочка, орешник и волос единорога, откликнется на зов владелицы. Самая верная палочка, так ей говорили? Палочка, “умирающая” со своим хозяином. Она старалась нащупать ее, позвать. Магия этого древка всегда казалась ей слегка прохладной, спокойной и тихой. Мало общего с темпераментной и пластичной виноградной лозой и жилой дракона когда-то. Иногда она даже считала, что они не слишком подходят друг другу, но, возможно, магия как всегда знала лучше. Воздух рассек свист. Гермиона, даже не вставая, послала в направлении Кендры оглушающее. Впрочем, она не прицеливалась, бросая проклятие почти наугад. Времени не было, надо было пользоваться крошечным шансом. Она рванула к лестнице, спотыкаясь и на бегу оборачиваясь, чтобы отразить вспышку красного шара. На стене появились подпалины, запахло дымом. – Авада Кедавра! Пришлось отскочить в сторону, чтобы зеленый луч пролетел в миллиметре от ее лица. Но теперь они были равны с О’Доннел: у обеих были палочки; одна была запытана и ранена, другая безумна. – Авада Кедавра! Гермиона все же бросилась в сторону лестницы. Кендра рванула за ней. – Вспыхни! О, это было чем-то новеньким! Гермиона развернулась, очерчивая дугу. Жемчужно-матовая поверхность ее щита, поспешного, но на редкость плотного, упруго прогнулась под силой чужой разрушительной магии. Взрывающее проклятие отскочило, чтобы отрекошетить в сотворившую его волшебницу. Кендра О’Доннел попыталась увернуться, однако сила собственной магии все же слегка задела ее, заставив оступиться. Как в замедленной съемке Гермиона наблюдала за тем, как это высокое стройное тело опрокидывается, взмахнув черными волосами, навзничь и летит вниз, перебирая позвонками каждую ступеньку. На самом деле, все произошло настолько быстро, что ей самой оставалось только отпрянуть в сторону, хватаясь за перила, чтобы Кендра в своем падении не сбила с ног и ее. Когда Гермиона кинулась следом, на ходу колдуя Арресто моментум, было уже поздно. Там, у самого подножия крутой лестницы, лежала Кендра О’Доннел с шеей, изогнутой под углом, вызывающим тошноту. Конец пятой части