Объясни мне музыку

Прошла уже неделя, а тот вечер с поцелуем не выходил у аль-Хайтама из головы. С того дня… ничего не изменилось. Абсолютно ничего. Они общались так же, как и раньше. Препирались друг с другом из-за очереди мыть посуду так же, как и прежде. Готовили вместе ужин, как всегда. Их обычная совместная жизнь и рутина оставались неизменными. Всё было как прежде. Но периодически между аль-Хайтамом и Кавехом появлялось какое-то напряжение. Оно было похоже на влажность после ливня: его нельзя было увидеть, но можно было почувствовать. Кавех либо делал вид, что не замечал этого, либо действительно не улавливал эту атмосферу. Иногда аль-Хайтаму казалось, будто тот поцелуй с Кавехом был лишь его безумным воображением, потому что Кавех вёл себя так, словно ничего и не произошло. Хайтам сходил с ума от догадок, почему. Кавех ведь поцеловал его. Прильнулся, не оттолкнул. Но с другой стороны, он был не совсем трезв в тот момент, и теперь аль-Хайтама мучило не только замешательство и недоумение, но и чувство вины. Хоть Хайтам и ощущал себя тем, кем воспользовались, всё могло быть с точностью, да наоборот. Из-за того, что Кавех в момент поцелуя был слегка пьян, а после него и вовсе под высоким градусом, могло оказаться, что он просто… забыл о произошедшем. Он мог поцеловаться с ним под влиянием момента и лёгкого алкогольного опьянения, и элементарно не помнить об этом. А аль-Хайтам понятия не имел, что ему с этим делать. Любую другую запутанную ситуацию, вызывавшую у него когнитивный диссонанс, аль-Хайтам бы решил путём прямой конфронтации и разбирательства. Но этот случай… Этот случай включал Кавеха, так что никакое логичное решение здесь не помогло бы. Он не мог просто взять и начать расспрашивать его о той ночи, ведь была вероятность, что Кавех о поцелуе даже не подозревал. И потом аль-Хайтаму пришлось бы придумывать оправдания о том, почему он вообще вдруг взял и поцеловал Кавеха. Аль-Хайтам допустить этого не мог. И не только потому, что встречаться с непринятием его чувств и отказом было бы сокрушительно, невероятно больно и страшно. Дружба с Кавехом была самой ценной вещью в его жизни, и одна лишь мысль о том, что он мог её потерять, пронзала его виски тысячами маленьких иголок. Нет, Кавех не перестал бы с ним «дружить» после любовного признания — слишком уж сострадательным и добрым он был. Но их отношения точно изменились бы. Кавех отдалился бы, и аль-Хайтам стал бы ему таким же «хорошим приятелем», как и все остальные. Кавех держал бы его на расстоянии, надевая маску и держа ухо востро, как с другими. И не было бы больше между ними этой особой связи, этой интимности. Аль-Хайтам больше не получал бы этой исключительной теплоты от Кавеха и не имел бы единоличного права заботиться об этой ходячей беде с красными глазами. Нет, такого аль-Хайтам бы не вынес. Так что единственное, что ему оставалось, это продолжать делать вид, словно ничего не произошло. А то, что само воспоминание о том поцелуе вызывало у него болезненное чувство трепета пополам с неумолимой тоской, было уже его личной проблемой. * Аль-Хайтам, выйдя из ванной после душа и направляясь в комнату, чуть не столкнулся с Кавехом в дверном проёме. Тот удивлённо остановился и вовремя отскочил в сторону, избегая столкновения и пропуская аль-Хайтама в комнату, а затем молча вышел из неё. Что, даже не будет никаких недовольных комментариев о «излишне крупном телосложении» аль-Хайтама? Возможно, их обыденность и житейские мелочи всё-таки начали колебаться… Хайтам упал на свою кровать, уселся поудобнее, взял книгу с прикроватной тумбочки и открыл её, продолжая читать с того места, на котором он закончил. Спустя пару минут вернулся Кавех с чашкой кофе и печеньем в руках, и встал за свой кульман, который занимал добрую четверть комнаты, отведённой для рабочего пространства. Глотнув из кружки и откусив кусочек от печенья, он быстро приступил к своей работе, механически начиная что-то чертить. Вскоре это «механически» превратилось в «лихорадочно и очень увлечённо»: размер и детализация чертежа набирали обороты, а глаза Кавеха наполнялись всё бóльшим энтузиазмом и креативным драйвом. Его серьёзная сосредоточенность на лице смешно контрастировала с печеньем, забытым во рту, которое в один момент просто упало, успев размякнуть за всё это время. И того, какое после этого очаровательно-забавное удивлённое выражение лица сделал Кавех, было достаточно, чтобы из груди аль-Хайтама вырвался смешок. Кавех резко обернулся на него. — Смеёшься надо мной? — он устремил свой угрожающий взгляд на Хайтама. — Чего это ты вообще глазеешь на меня, вместо того, чтобы читать свою книженцию? — вопросительно вскинул бровь он. — Я просто уже закончил её, — захлопнув книгу, соврал аль-Хайтам. Ну, сколько он в итоге сумел прочесть? Пару страниц? Абзацев? Вполне неплохо, учитывая какой отвлекающий фактор находился прямо перед ним. — Ну так возьми новую. Или иди поотжимайся и поспи, или что ты там обычно делаешь в своё свободное время… — Новые книги мне ещё не пришли, а чрезмерная физическая активность и переизбыток сна могут негативно повлиять на организм. Так что благодарю тебя за рекомендации, но нет. Всего должно быть в меру. Кавех закатил глаза в манере, которая подразумевала: «С каким же занудой я живу под одной крышей…» — Вот только это не означает, что я согласен быть твоим живым ситкомом, когда тебе скучно, — негодовал Кавех. — Ты, кстати, завтра свободен? — перевёл тему аль-Хайтам. — С утра есть одно дело, но в целом — да, свободен… А что? — недоумённо спросил он. — Да так… Просто было интересно узнать, не планировал ли ты в очередной раз вытащить меня куда-то, прикрываясь своим музыкальным экскурсом, — пожал плечами Хайтам. Удивлённо моргнув, Кавех неожиданно ехидно улыбнулся. — Ой, то есть кому-то надоело сидеть в четырёх стенах? Что, стало скучно? Или искусство всё-таки проникло в твоё маленькое механическое и железное сердце? Аль-Хайтам демонстративно вздохнул и холодно ответил: — Ничего подобного. Просто знать о таких вещах заранее лучше, чем ждать, пока ты свалишься на меня со всем этим, как снег на голову. Кавех прелестно рассмеялся. — Не волнуйся, у меня есть ещё одна идея с музыкой, — с солнечной улыбкой заверил Кавех. — Ну, тогда и решено! — ультимативно заявил он и уверенно положил руки на бёдра. — Завтра именно это и делаем. * «Завтра» наступило, и место, в которое Кавех привёл его, оказалось музеем искусства и архитектуры. Музей выглядел как сказочный дворец, перенесённый из другой эпохи; величественный и внушительный. Его фасад украшали изящные арки и сложные узоры, вырезанные прямо в камне. Стены были облицованы изразцами, расписанные тонкими и когда-то наверняка яркими, но ныне выцветшими орнаментами. Жутких столпотворений не было, но и сказать, что людей было мало, тоже нельзя. Проще говоря — терпимо. Входя в просторный атриум, где полы были выложены мозаикой, а потолки — росписью с цветочными узорами и геометрическими фигурами, Кавех без передышки горячо рассказывал о той или иной части здания, что попадалась им на глаза. У него даже жесты выходили сверх меры энергичными и экспрессивными, что привлекало только больше внимания со стороны посторонних людей. Но в этот момент Кавех вряд-ли замечал что-либо, что не являлось монолитными архитравами или ордерным карнизом, а аль-Хайтаму было всё равно, покуда его красные и радостные глаза завороженно бегали по всем поверхностям. — Я так понимаю, мы пришли сюда потому, что у тебя одно из заданий было посетить это место? — скорее констатировал, чем спросил аль-Хайтам. — Ну… — замялся тот. — Только отчасти. Ещё я всё-таки планировал показать тебе классическую музыку, которая, к слову, является моим любимым жанром. А классическую музыку я ассоциирую со всем вот этим, — он указал руками на всё окружение и обвёл его глазами. — Потому что, знаешь? — продолжил Кавех. — Классическая музыка, искусство и архитектура всегда развивались параллельно и создавали… некую культурную атмосферу, которая отражала дух той или иной эпохи. Так что, как мне кажется, увидев это здание, картины и статуи, можно примерно понять и музыку, ведь их взаимосвязь основана на схожих эстетических и философских идеалах. Ну скажи мне, разве это не восхитительно? — с глазами, мечущими искорки, воодушевлённо спросил Кавех. И лишь Архонты могли знать, как сильно Хайтаму пришлось напрячься, чтобы не расплыться в умилении перед таким Кавехом прямо здесь и сейчас. — Хм, пожалуй, я всё же правда мог бы назвать это в некоторой степени… интересным социально-культурным явлением, — как можно более ровнее и холоднее ответил аль-Хайтам. Кавех этот ровный тон не оценил. — Ну, я и не ожидал от тебя разборчивости в таких аспектах, как искусство. Ты вряд-ли даже слабо понимаешь масштаб такого культурного влияния, — пафосно и надменно заявил он. Аль-Хайтам хмыкнул. — Какого низкого ты обо мне мнения, старший Кавех… Уверен, ты лишь недооцениваешь свою наставническую работу, ведь это ты заручился исправить мой вкус и ценительские способности, — отметил он с ухмылкой. Кавеха эта попытка перекладывания вины на него явно позабавила, и он по-доброму рассмеялся. — Ну, тоже верно. Но ты должен понимать, что ты необычайно особый и тяжёлый случай, — с тёплым взглядом парировал Кавех. — Художественный вкус можно совершенствовать, но эта работа требует времени и усилий, так что не прохлаждайся, а смотри по сторонам и впитывай, — высокопарно посоветовал он аль-Хайтаму и, не оглядываясь, пошёл дальше. Даже по обыкновению не взял аль-Хайтама под руку... И это было ещё одно странное незначительное изменение, которое почти разбивало Хайтама в щепки. По залам простирались резные деревянные колонны, украшенные растительными мотивами, вдоль стен — сложные панели с тонкой резьбой и каллиграфическими надписями, которые аль-Хайтам даже узнавал, ведь древние языки были его профилем в лингвистике. Окна были декорированы витражами с интересными изображениями и геометрией, значение которых Кавех досконально и ясно пояснял, подчёркивая важность каждой малейшей детали. Время от времени Кавех доставал свой блокнот и делал себе какие-то заметки о той или иной части здания или конструкции, а иногда и вовсе схематически зарисовывал набросок какой-нибудь килевидной арки или рельефных балясин, приписывая рядом: «взять на заметку для проекта номер шесть». — Разве в современных зданиях всё ещё используют такое большое количество декоративных элементов и нагромождённую отделку? Я думал, сейчас упор идёт на практичность домов. Зачем тебе добавлять всё это в свои проектирования? — поинтересовался аль-Хайтам, когда они уже шли домой с непривычно большой друг от друга дистанцией. — Ну, во-первых, то, что некоторые элементы архитектуры устарели или больше не используются, не значит, что их не нужно изучить, — немного нахмурился Кавех, вероятно, воспринимая этот вопрос как что-то подвергающее сомнению его профессионализм. — Ведь их изучение может помочь избежать конструктивных ошибок и узнать о техниках, которые сохраняли здания в хорошем состоянии столетиями. — продолжил он. — Во-вторых, эстетика в архитектуре — это не просто украшение, а важный элемент, влияющий на восприятие пространства и городскую среду. Так что пренебрегать ею не стоит, — проницательно объяснил Кавех. — И вообще, вот сейчас придём домой, я покажу тебе свой проект, и тогда ты сам всё увидишь и поймёшь, — уверенно заявил он. Вот точно ведь воспринял этот вопрос на свой счёт… подумал аль-Хайтам. Но если так он выйграет себе побольше времени с Кавехом, то так тому и быть. * — Вот! Это те самые чертежи, над которыми я работал последние пару месяцев, — гордо представил Кавех свой проект, присев на рабочее кресло с колёсиками и разложив все бумаги на столе. То, что было изображено на чертежах, выглядело довольно масштабно. Какое-то старомодное общественное здание с замысловатым фасадом. — Могу ли я поинтересоваться, чем именно это является? — задал вопрос аль-Хайтам, стоявший перед столом и Кавехом. — Конечно! Это небольшой старый театр. Представляешь, мне поручили работу над его реновацией! — взволнованно и восторженно поделился с ним Кавех. Сказав это и выпустив из себя торжественно-возбуждённую волну радости, он выдохнул и слегка угомонил свой пыл. — Фух, наконец я кому-то рассказал об этом. Держать эту новость при себе было почти физически болезненно, — аль-Хайтам мог себе это представить. Кавех всё же был из тех людей, которые просто были не способны держать секреты в тайне и не могли не делиться абсолютно всем самым радостным, что происходило в их жизни — таким уж простым и искренним он был человеком. — Почему же ты молчал об этом? — вскинул бровь аль-Хайтам. — Чтобы ты и не похвастался о чём-то настолько значимом и впечатляющем? — он приподнял уголок своего рта. — Как-то это не в твоём духе, Кавех. Кавех немного стушевался. — Ну, вообще… — он отвёл взгляд и изящно заправил прядь волос за своё ухо — как же аль-Хайтам обожал, когда тот так делал, — подобные достаточно важные и крупные проекты обычно не доверяют стажёрам, но они сказали что-то там про «исключение», мой «талант» и прочее, — отмахнулся и как-то неловко пролепетал он, что Хайтам еле смог понять его. Будто Кавеху не хотелось акцентировать внимание на своих успехах и признании. Ну, в целом, всё как обычно, — и допустили меня к работе над театром. Не без наблюдения и курирования, конечно же. В начале я не говорил об этом, потому что это было ещё неточно. Не хотелось потом расстраиваться и оказаться в неловкой ситуации перед другими, если бы в итоге мне не дали эту работу, — скованно пояснил Кавех. Он иногда слишком трепетно относился ко всему и ко всем, вечно волнуясь и суетясь по пустякам, так что подобное поведение Кавеха не было Хайтаму в новинку. Тем не менее, оно его тревожило. — И какие из своих сегодняшних зарисовок ты планируешь использовать здесь? Кавех был рад смене темы и ответил уже чуть живее, доставая свой блокнот: — Сейчас! Он открыл нужные страницы и начал показывать. — Видишь эти молдинги? Примерно такие я и хочу использовать, чтобы потом скрыть кабель-каналы на их обратной стороне и таким образом замаскировать коммуникации. А вот эти окна нужно обновить и… Кавех продолжил рассказывать о своих идеях и планах на это здание, чуть-ли не доводя себя до состояния экзальтации, но через час-полтора в один момент успокоился и суматошно заговорил: — Как-то я затянул разговор, да? В общем, посмотрим что мне скажут на следующей проверке, — он пожал плечами. — А так, на этом всё. И, казалось бы, всё было в порядке; Кавех заработал себе отличный проект, который утолит его трудоголизм и поможет исполнить несметное число его замысловатых творческих идей. Но что-то всё же представилось аль-Хайтаму странным. Кавех как-то весьма внезапно поменялся в настроении и слишком быстро свернул разговор. В обычное время он мог часами говорить об архитектуре и не замечать этого, а тут он вдруг начал беспокоиться о времени? Неправдоподобно. Ладно бы только это, но ведь было же что-то ещё. Аль-Хайтам не мог толком уложить свои мысли и чётко проанализировать это, но он это чувствовал. То, какие вороватые взгляды Кавех иногда кидал на свой чертёж и фотографию самого здания; его периодическая суетливость, будто что-то беспокоило Кавеха; его периодическая напряжённость и скованность… Всё это было едва заметно, но аль-Хайтам улавливал эти странные знаки. От Кавеха будто исходили какие-то маленькие тревожные сигналы и нервные волны, беспокоящие невидимые сенсорные датчики Хайтама. Осталось понять, что именно было не так. — Это точно «всё»? — уточнил аль-Хайтам. — Да, конечно, — повёл плечом Кавех. — Что ещё тут может быть? — он нервно посмеялся, вновь кидая непонятный взгляд на изображение театра. Аль-Хайтам устало вздохнул. На такую фальшь он не купился бы. Кто-то другой — может быть, но не Хайтам. — Лгун из тебя так себе, Кавех. Да и скрывать что-то от меня — откровенно глупо. Так что просто расскажи в чём дело, — возможно вышло чуть грубее, чем он планировал. Деликатность никогда не была одной из его сильных сторон или примечательной чертой в его характеристике, в конце концов… Кавех немного отвернулся и слегка сжался в кресло, теребя одной рукой кромку своей блузки. Так, а этого аль-Хайтам не хотел. Он ни в коем случае не желал загонять Кавеха в угол — слишком хорошо знал, какие последствия у такого действия могут быть… На одной лишь защитной агрессии, ссоре и паре дней обиды дело не закончится. Аль-Хайтам потёр переносицу: — Погоди, нет… Не так, извини, — он покачал головой. — Я просто хочу знать, что тебя беспокоит. Что-то ведь не так, верно? На слове «извини» Кавех несколько удивился и заметно расслабился — всё-таки извинялся аль-Хайтам редко, так что оно было и понятно. — Я… Да. Кое-что беспокоит меня. Так очевидно, да? — грустно улыбнулся Кавех. Только для меня, мысленно ответил аль-Хайтам. — В общем… Над этим самым театром когда-то работала… моя мама, — прерывисто признался он. — Я ведь рассказывал тебе о ней? — Кавех поднял голову на аль-Хайтама. Хайтам коротко кивнул. Та ещё была женщина… Но тот факт, что Кавех собирался работать над зданием, над которым однажды работала его мать, уже объяснял многое. — Это и была первоначальная причина, по которой я никому ничего не рассказал. Если честно, я вообще не был уверен, стоит ли мне браться за этот проект… Но упускать такой шанс показалось мне всё же неразумнее. Аль-Хайтам ещё раз утвердительно и понимающе кивнул, что, по-видимому, вселило в Кавеха чуть больше уверенности, так как тот продолжил: — Ну и я решил, что это всё-таки не должно меня останавливать. И… на этом всё? — спустя пару секунд Кавех раздосадовано буркнул что-то неразборчивое себе под нос и вздохнул. — Глупо наверное переживать о чём-то таком?.. Ну и что, что она приложила руку к этому зданию? Она сейчас вообще в другой стране — ей всё равно… Кавех подобрал ноги, согнул их и обнял свои колени. Его лицо приобрело болезненный вид, и Кавех смотрел уже куда-то в сторону, а не на аль-Хайтама. — Хотя, — его губы искривились в корявой и невесёлой улыбке, — может, увидев что я занимался её проектом, она даже вспомнит поздравить меня с днём рождения в этом году… Кто знает? — едко и горько усмехнулся Кавех. Его рот вновь искривился, но уже не в улыбке, а в боли и удручённости. Карминовые глаза заблестели от влаги, а кончик носа покраснел. И что-то внутри аль-Хайтама забило тревогу и одновременно снаружи будто ударило его под дых. — Просто почему она… — начал было Кавех, но вдруг отрицательно потряс головой. — Нет, я просто не понимаю что со мной не так… Точнее, я хочу понять, что со мной не так и почему я настолько… невыносимый? Неужели я до такой степени разочаровывающий, противный и сложный, что людям так сложно меня… «Любить»? Кавех не успел закончить предложение и по его лицу потекли слёзы. Он поспешно начал вытирать их обеими руками, но они всё текли и текли. — Чёрт, — нервно хохотнул Кавех. — Я не планировал плакать перед тобой ещё и в трезвом состоянии… — сказал он с кривой улыбкой, но она тут же разошлась, и его выражение лица вернулось к сырой разбитости. Аль-Хайтаму было практически физически больно видеть его таким и осознавать, как Кавех сам о себе думает. Казалось, несмотря на фасад из гордости и дерзости, внутри Кавеха скрывалось бесчисленное множество неуверенностей и закомплексованностей, за которые он сам себя, наверняка, ещё и презирал. «Невыносимый»? «Разочаровывающий, противный и сложный»? Насколько глубоко Кавех мог погрязнуть в своих заблуждениях? Он ведь, даже не стараясь, был самым ярким, притягательным и желанным человеком. И всё, что ему нужно было для этого делать — просто существовать и быть собой. Не нужны были никакие маски, привлекательные образы, имидж, невероятные достижения и успехи, притворства или запирание всех своих слабостей на железный замок. Кавех мог, как всегда, по-лисьи улыбнуться аль-Хайтаму, затевая какую-то шалость, или ударить его локтём под рёбра за очередной саркастический комментарий, или расплакаться ему в плечо и замарать Хайтаму белую футболку своей потёкшей тушью. И аль-Хайтам всё равно бы считал его идеальным и безгранично сильно его любил. И Кавех заслуживал знать, что он вовсе не был нелюбимым или каким-то отталкивающим. Что кто-то им ужасно дорожил и восхищался. Что кто-то его любил. Что этот «кто-то» был аль-Хайтам. Кавех правда заслуживал знать это, а на безутешные и прискорбные для аль-Хайтама последствия — плевать. Ибо Хайтам мог позволить себе быть жертвенным и не эгоистичным лишь касаемо одной вещи в этом мире, и этой самой вещью был Кавех. Кавех смотрел расплывчатым и полным влаги взглядом куда-то в сторону, прикусив нижнюю дрожащую губу, сдерживая рыдания. Аль-Хайтам вытянул левую руку и аккуратно приложил её к лицу Кавеха, большим пальцем трепетно вытирая слёзы с его нижнего века и щеки. Кавех чуть запрокинул голову назад, чтобы посмотреть на Хайтама, и слегка растерянно взглянул на него. Его размокшие ресницы подрагивали, а влажные щёки совсем раскраснелись. Он выглядел восхитительно не вопреки всему этому, а скорее даже благодаря. Красивее он был разве что только когда злился. Кавех смотрел на него снизу вверх и всё ещё находился в этой закрытой позе с коленями, прижатыми к груди. Но так не пойдёт, подумал аль-Хайтам. Он убрал руку и деликатно взял Кавеха за колени, спуская его ноги с сидения на пол, и сел перед ним на корточки. Кавех не сопротивлялся, лишь покорно и удивлённо наблюдал за его действиями. Теперь аль-Хайтам смотрел на него снизу вверх. Уже лучше. — Кавех, — начал Хайтам, врезаясь своим внимательным, чётким, но нежным взглядом в его заплаканные рубиновые глаза. Тот вопросительно и ожидающе смотрел на него в ответ. Аль-Хайтам на пару секунд сжал глаза, нахмурился и следом выдохнул, собираясь. Он одной своей рукой нашёл запястье Кавеха и начал водить по нему невесомые узоры, успокаивая то ли Кавеха, то ли самого себя. С проницательным и серьёзным выражением лица другой своей рукой он чётко прожестикулировал: — Я люблю тебя. Аль-Хайтам со всем возможным вниманием следил за реакцией Кавеха, чтобы понять, когда ему стоит начать свою длинную красноречивую исповедь и любовное признание, объясняющие абсолютно всё. Кавех ошеломлённо моргнул, и одна одинокая слеза скатилась по его правой щеке. — Что т-ты?.. — он открыл и тут же порывисто закрыл свой рот, нахмурился и отрицательно покачал головой. — Нет, прости, кажется, я неправильно понял этот жест. Что ты имел ввиду? Я не понимаю. Даже так? Аль-Хайтаму хотелось рассмеяться. Ну да, естественно. Кавех знал, как на языке жестов будут такие слова, как «монументализм» и «градостроительное зонирование», но с выражением «люблю тебя» он знаком не был. А как же. И аль-Хайтам весело, но не без горечи, усмехнулся и неверяще помотал головой. Если Кавех не мог понять его так, то… хорошо. У него были и другие способы. В конце концов, всегда, когда Кавеху в голову нужно было вбить понимание чего-то, Хайтам мог справиться с этой задачей лучше всех. Он посмотрел на всё ещё пребывающего в недоумении Кавеха, на его мило покрасневшие уши и щёки, на редкие, красивые веснушки, которые он обычно прятал под слоем косметики, и на сомкнутые, аккуратные губы… В памяти всплыл их прошлый исступлённый поцелуй и то, как аль-Хайтам в тот момент находил себя чуть-ли не в поднебесной. Из головы сразу же вылетели все сомнения на счёт того, что он собирался сделать. Аль-Хайтам потянулся к лицу Кавеха и прильнул к его тёплым губам — может, это вышло даже слишком отчаянно... Он был готов к резкому и отрезвляющему отпору или к мягкому и деликатному отталкиванию. Более того, он ожидал этого. Ожидал какую-нибудь пощёчину по лицу; тактичное «Извини… У меня нет к тебе таких чувств»; неловкий уклон от его лица и зажмуренные от неожиданности глаза; горький вкус разочарования на языке. В общем-то, как и всегда, он много чего ожидал от Кавеха. Но вот тем, чего он совсем не ожидал, оказалось то, как Кавех ответил на его поцелуй и жадно впился в его губы. И вот, врата в поднебесную вновь распахнулись перед аль-Хайтамом, и он, долго не раздумывая, вихрем ворвался в них. Только теперь он не планировал так скоро останавливаться. Пока голова аль-Хайтама от приятной лёгкости превращалась в вату, одна из его рук скользнула по бедру Кавеха, а другая к его талии. Кавех слабо разомкнул губы, и Хайтам — наверное, слишком бесцеремонно? — углубил их поцелуй. Их зубы неловко стукнулись, но никого это не смутило. Поднимаясь, Хайтам потянул Кавеха за собой, заставляя того подняться с кресла, которое вскоре укатилось куда-то в другой конец комнаты. Кавех обвил своими горячими руками его шею и запустил свои пальцы в его загривок, когда губы аль-Хайтама сместились и начали покрывать трепетными поцелуями линию подбородка Кавеха, бережно собирая с его мягкой кожи оставшуюся от слёз солёную влагу. Если прошлый их поцелуй был похож на прекрасный, но фантомный и будто бы воображаемый сон, то этот был чем-то другим. Тогда, в клубе, он был эфемерным, текучим, зыбким и кратковременным. Этот же поцелуй был долгим и казался аль-Хайтаму чем-то вроде высвобождения своих скопившихся за долгое время самых глубоких нежных чувств. Он пустил свою ладонь под ткань блузки Кавеха — гулять по его позвоночнику и оставлять пальцами щекотные следы на его коже. С каждым новым поцелуем медовый запах жасмина ударял аль-Хайтаму в голову с новой силой, а в глазах будто заволакивало молочным туманом. Когда аль-Хайтам своими томными поцелуями уже спускался по шее Кавеха к его тонким ключицам, он почувствовал, как Кавех аккуратно одёргивает его, поднимая за подбородок. Аль-Хайтам выпрямился, но не отпустил его из своей хватки. Лицо Кавеха, казалось, ещё сильнее побагровело, а взгляд стал более расплывчатым и ярким, чем до этого. Вина в том, что дыхание Кавеха сбилось, а губы приобрели розовый оттенок и припухли, целиком и полностью лежала на аль-Хайтаме, и он впервые в жизни был рад в чём-то… провиниться. Руки Кавеха легли на плечи Хайтама, перед тем как он с опоздавшим осознанием спросил: — Ты… Правда? Кавех будто наконец понял и осознал, но ему всё ещё было трудно поверить в это. Какая-то толика неуверенности и сомнений скрывалась в изгибе его бровей и в красной радужке его глаз. Меньше всего аль-Хайтаму сейчас хотелось отпускать Кавеха, да ещё и лишь для того, чтобы ответить на такой глупый и нелепый вопрос с вполне очевидным ответом. Поэтому, за неимением других опций, он выпалил вслух: — Да. Люблю. Может, на Кавеха волшебным образом подействовал голос аль-Хайтама. Может, это было из-за того, как Хайтам в этот момент сжал его талию. Может, дело было в том, с какой привязанностью он смотрел на Кавеха или с какой нежностью его целовал. Но Кавех, судя по всему, поверил. — Н-но… Я же вывожу тебя из себя? Или нет. Аль-Хайтам то ли устало вздохнул, то ли усмехнулся, и с неохотой отпустил талию Кавеха, освобождая свои руки. — А я провоцирую тебя на это, ведь мне это нравится. Кавех был заметно обескуражен таким ответом, но всё же не растерялся и продолжил: — Я очень конфликтный и склонен к вечным спорам… — Надо же, прямо как и я. — Я сложный, и у меня тяжёлый характер. — упрямо и уже даже с какой-то детской, агрессивной строптивостью продолжал он. — Я ценю твою нестандартность, умение справляться с трудностями и приверженность своих идеалов. Эти качества было бы просто невозможно приобрести без — как ты выразился? — «тяжёлого» характера. — У меня куча проблем! — Кавех всегда переходил на такие сверхактивные и бурные жесты во время их ссор, когда был взвинчен до предела и уже не мог просто спокойно говорить. Наверное, в какой-то степени это было альтернативой повышения голоса на аль-Хайтама. Надо же, Кавех даже чёртово любовное признание умудрился превратить в спор. Впрочем, что тут удивительного? — И я бы с радостью помог тебе решать их, если бы ты только позволил, — невозмутимо парировал Хайтам, встречая пламенную темпераментность красных глаз своей спокойной непоколебимостью. — Но… я же чрезмерно эмоциональный и чувствительный, — тут же теряя весь свой боевой запал, Кавех потерянно посмотрел на него. — И это всё делает тебя крайне эмпатичным, понимающим и замечательным другом, а также искренним и хорошим человеком, — откровенно признался аль-Хайтам. — Даже не смей думать иначе. Какие бы ты глупости себе не навыдумывал, я всё равно люблю тебя, Кавех. Кавех метнул свой взгляд с его лица куда-то вниз, будто испугался той искренности, которая отражалась в глазах аль-Хайтама. — Но… Но ведь… — попытался дрожащими руками ещё раз возразить Кавех, но не смог, и по давно уже высохшей щеке вновь скатилась слеза. Аль-Хайтам не представлял какие мысли трезвонили у Кавеха в голове и какого рода сбивающие с толку эмоции и чувства он ощущал внутри себя, но ему было важно их понять. Ему было важно узнать ответ на один мучивший его вопрос. Возвращая свою руку на его лицо и смахивая очередную слезу, он вернул взгляд Кавеха на себя и с болью спросил: — А ты?.. Кавех по-новому взглянул на аль-Хайтама, удивлённо взметнул брови вверх и тут же почему-то возмущённо нахмурился. — Естественно я люблю тебя, кретин! Ты вообще хоть знаешь как я… Тот явно хотел продолжить раздражённо ворчать на него, но аль-Хайтам уже услышал то, что ему было нужно, и, как и всегда об этом мечтал, заткнул Кавеха поцелуем. Но Кавех не стал злиться на него за это, и только увлечённо подался навстречу, руками цепляясь за воротник футболки аль-Хайтама. Правда, Кавех в отместку и до приятной боли всё-таки укусил его нижнюю губу. Может, он всё же злился… Но это уже было неважно. — Чёрт… — с одышкой сказал Кавех, когда они наконец отстранились друг от друга. — И ты прятал от меня это милое выражение лица за своей дурацкой каменной физиономией? — ударил в плечо аль-Хайтама он. Вот, видимо, и пробился на лицо аль-Хайтама тот самый взгляд влюблённого идиота, который он так боялся случайно ему показать. — Грёбаный циничный стоик… — не самое худшее из того, как Кавех его порой называл. — Я же… Конечно я тебя люблю, идиот. Я думал это было очевидно, и ты просто… А ты, оказывается… — уже неразборчиво и прерывисто начал лепетать он, иногда хаотично переключаясь на язык жестов. — Кавех, ты меня прекрасно знаешь, так скажи мне, стал бы я танцевать с каким-то человеком в клубе, да ещё и прилюдно целовать его? — устало спросил его Хайтам. — Я точно знаю, что ты помнишь это. Можешь не делать вид, будто бы этого не было, — тут же добавил он. Кавех виновато отвёл свой взгляд и прикусил губу, будто нашкодивший ребёнок, которого родители поймали на лжи о том, что вазу разбила собака, а не он. — Я просто… испугался, — начал оправдываться он. — Я думал, что тебе в целом всё равно на такое, и ты, как обычно, просто следовал моим капризам и шёл у меня на поводу?.. Аль-Хайтам вздохнул. — А о том, почему я постоянно «обычно следую твоим капризам и иду у тебя на поводу», ты не подумал? — он наводил Кавеха, как ребёнка, на очевидные мысли и простую логическую цепочку. — Да потому что ты добрый, вот и всё. Ну и из жалости ко мне… «Добрый»? Да уж. Вот этот эпитет по отношению к аль-Хайтаму был нововведением. По мнению Кавеха, он был «добрый»? Это Хайтам-то добрый? И ещё — «из жалости»? Вот это было уже полнейшим бредом и абсурдом. — Кавех… — аль-Хайтам покачал головой. Не успел Хайтам начать упрекать Кавеха в накручивании и излишней тревожности, как тот его прервал: — Да знаю я, знаю! «Навыдумывал» себе всё это. Знаю… — обиженно и почти со злостью бросил он. — Извини… — уже мягче добавил Кавех и раскаянно посмотрел на аль-Хайтама. — Я по-другому не умею. — Знаю. Он коротко поцеловал Кавеха в уголок рта и заправил его золотистую прядь непослушных волос за ухо. — Я знаю. Просто… Мне было больно, Кавех, — честно ответил Хайтам. А он бы в жизни не признался в том, что кто-то или что-то его ранило. Чувство гордости аль-Хайтама могло составить очень хорошую конкуренцию чувству гордости Кавеха, что время от времени и служило основной составляющей их конфликтов. Что ж, они нашли друг друга, не так ли? Кавех поджал губы и с горьким видом взглянул Хайтаму в глаза, беря его лицо в обе свои руки. — Прости, Хайи… — сказал он. — Прости-прости-прости, — и обнял его. Надо же, даже в удачный день аль-Хайтам не всегда мог добиться от Кавеха одного извинения, а за сегодня ему перепало целых пять. Прогресс. — Всё в порядке, — хмыкнул и спокойно уверил его Хайтам, когда тот разомкнул свои объятия. — Просто постарайся не накручивать себя по поводу и без. Либо говори обо всех своих переживаниях мне, и мы вместе постараемся это решить. Если тебя, конечно, всё ещё не бесит мои «нездоровый, чрезмерный прагматизм» и «ограниченная и мёртвая рациональность», — усмехнулся он, вспоминая все претензии и замечания в его сторону. Но, кажется, аль-Хайтам, сам того не заметив, наконец затронул абстрактное «мы» и неоднозначную природу их отношений. Кавех с тенью сомнений, будто не доверял своим глазам или своему знанию жестового языка, нервно спросил: — «Мы»? — Да. «Мы», Кавех. Вместе, — преспокойно ответил Хайтам. Но его губы дрогнули в дерзкой ухмылке, когда он заметил, как уши и щёки Кавеха зарделись. Обычное дело, но зато на этот раз его румянец вызвала явно не злость. От Кавеха эта самодовольная улыбка не ускользнула, и он с пламенным раздражением на лице фыркнул и скрестил руки на груди, заливаясь краской ещё сильнее. — У тебя ещё хватает наглости издеваться надо мной… Просто невероятно… Напомнить, кто десять минут назад бесстыдно чуть-ли не запихивал свой язык мне в глотку? — Я никак не «издевался» над тобой, ведь на это нет никаких вербальных признаков — я просто навсего молчал. И, к твоему сведению, подобное в поцелуе анатомически невозможно, так как… Кажется, мечта Хайтама иметь возможность «заткнуть поцелуем», была не только его мечтой, так как Кавех закатил глаза и бесцеремонно притянул его за уже помятый им воротник для поцелуя.