Объясни мне музыку

Аль-Хайтам не ожидал, что ему попадётся такой сосед по сожительству. Он думал, что университетское общежитие предоставит ему маленькую, но хотя бы отдельную комнату, но нет… Ему попался, вероятно, самый назойливый, доставучий, чрезмерно энергичный и эмоциональный сожитель. Казалось бы, нарушение слуха у аль-Хайтама должно было естественным образом ограничить его общение с любым соседом до лишь необходимых для совместного проживания взаимодействий — обусловить расписание уборки на кухне и в туалете, к примеру. Каких-то товарищеских или дружеских отношений с человеком, который был просто произвольно определён в то же место проживания, где и аль-Хайтам, он не искал; давно привык к одиночеству и спокойствию. Да и его инвалидность задаче социализироваться, мягко говоря, не способствовала. Мало кто готов был проходить через все сложности затрудненной коммуникации с ним, а если такие люди и находились, то позже они «не выдерживали его сложный характер и темперамент». Аль-Хайтама подобное нисколько не задевало и не ранило. «Помни, что быть другим — это дар», — говорила ему всегда бабушка. Да и опять же, он был только рад уединению, и одиночество на самом деле перестало угнетать его ещё в детстве, а менять себя и подстраиваться под других он не собирался. Так что он ожидал, что продолжит свою спокойную, размеренную и полуизолированную жизнь с книгами и периодическими вынужденными взаимодействиями с социумом и в студенчестве. Но не тут-то было… Ладно, на самом деле аль-Хайтам ожидал-таки от своего соседа каких-то возможных попыток инициировать общение. Может, даже приглашений вместе куда-то выйти, как это обычно делает большинство людей, стремящихся подружиться. Но чтобы его сосед даже после очень грубого и холодного ответа от аль-Хайтама не бросил попытки наладить с ним общение пусть и не на самых дружеских нотах… Да уж, такому упрямству можно было только позавидовать. Аль-Хайтам очень хорошо умел читать по губам, поэтому особых затруднений в понимании того, что ему говорят обычно не возникало. Проблемы появлялись на стадии ответной части коммуникации, где сказать что-то нужно было ему. А говорить ему удавалось с натяжкой; сурдопедагогика слабо помогала ему в плане воспроизведения устной речи, да и в целом разговаривать вслух ему не нравилось, так как Хайтам находил это странным, ведь сам себя слышать он не мог. Поэтому он использовал телефон и просто вбивал текстом то, что хотел донести до других людей. Или просто навсего избегал общения, ведь это было гораздо легче и менее энергозатратно. Своего соседа он намеренно игнорировал и не читал его губы. Не из-за какой-то неприязни или чего-то подобного, нет. Просто чтобы тот бросил идею о налаживании контакта и наконец отстал от аль-Хайтама. Аль-Хайтам много чего ожидал от своего соседа. А вот тем, чего он совсем не ожидал, оказалось, так это что его сосед выучит целый, мать его, язык жестов лишь для того, чтобы надоедать Хайтаму с жалобами о том, как вся квартира обставлена «совсем не по фэншую», или как мало аль-Хайтам делает по дому, или как он слишком много времени проводит за своими книгами. В общем, аль-Хайтам точно не ожидал, что его сожителем будет такой неординарный и непредсказуемый человек, как Кавех. * Кавех ловко, но аккуратно вырвал из рук аль-Хайтама его книгу и положил её на кофейный столик, падая на диван рядом с ним. На его вопросительное и раздражённое выражение лица Кавех лишь самодовольно ухмыльнулся и гордо протянул какие-то две маленькие бумажки. Бумажки оказались билетами на какое-то музыкально-танцевальное представление. — Что это? — поднял одну бровь Хайтам. Кавех закатил глаза и слегка потряс билетами перед ним: — Билеты. Разве не видно? — Идешь на представление? И кому второй билет? Кавех освободил руки, кладя билеты на тот же столик, что и книгу, и начал жестикулировать: — Тебе, гений. Кому ещё? — Если за все эти годы совместного проживания ты не заметил, то, так уж и быть, проинформирую тебя: я глухой. Так что вынужден отказаться. Спасибо за предусмотрительность. — И что? — Кавех непонимающе уставился на Хайтама, игнорируя его отказ. — Это не значит, что тебе нельзя идти на это представление. Во-первых, оно, к твоему сведению, ещё и танцевальное, и твоя глухота созерцанию композиции движений тел не мешает. Во-вторых, это выступление Нилу; мы должны ее поддержать. И в-третьих, таким образом ты сможешь хотя бы как-то познакомиться с искусством. Видят Архонты, может, к тебе придет озарение и ты наконец позволишь мне выкинуть этот чертов светильник, — он коротко бросил взгляд, полный жалости и отвращения, на неприглядную напольную лампу, стоящую рядом с диваном. — И вообще, ты ведь просто, как всегда, ищешь отмазки и уважительную причину, чтобы не идти. И ему правда уж очень не хотелось в очередной раз идти куда-то, куда тащит его Кавех, так что аль-Хайтам решил зацепиться за самый неустойчивый аргумент, игнорируя остальные. — «Познакомиться с искусством»? Я? С искусством музыки? Не находишь ли ты свое заявление довольно бестактным и жестоким, учитывая мою инвалидность, Кавех? — аль-Хайтам ухмыльнулся, наблюдая за запоздалой реакцией растерянности Кавеха, открывшего рот и явно не знающего что на это ответить. — Т-ты… Вот ты всегда так! Намеренно не так истолковываешь мои слова и крутишь ими, как тебе вздумается, — он нахмурился, а в его радужках красным огнём искрило раздражение и лёгкая обида. — Знаешь же, я не имел в виду ничего такого, — аль-Хайтам знал. Поэтому-то и мог спокойно поддевать его. Кавех скрестил руки и слегка отвернулся, слишком уж по-детски дуясь на Хайтама. Вот за то, чтобы видеть и смаковать подобные реакции, аль-Хайтам и выводил Кавеха из себя и играл на его нервах. За эти реакции и выражения лица он и держал этот уродливый светильник в их гостиной. Убедившись что аль-Хайтам смотрит на его лицо и может его читать, Кавех продолжил: — К тому же, да. Ты можешь попробовать познакомиться с музыкой. Попытаться. Как сможешь. Аль-Хайтам первый раз за несколько лет не был уверен в том, что правильно прочитал то, что говорил Кавех. (Кавех всегда говорил чётко, внятно и ясно, так что понимать его всегда давалось Хайтаму без особых усилий и довольно просто. Ну, не считая тех раз, когда Кавех был пьян и мог лишь неразборчиво бормотать что-то себе под нос). — «Познакомиться»? — неуверенно переспросил он. — Верно. Познакомиться, — Кавех повторил, на этот раз на языке жестов, поняв что Хайтам не совсем улавливал то, что он говорил, — Разве тебе не интересно? — он наклонил голову, задавая этот вопрос. Пара золотистых прядей, выбившихся из его пучка, упали на его аккуратное лицо, выражающее любопытство и толику сомнений о вероятном пересечении личных границ. Но Кавех был самым близким ему человеком, так что о каких личных границах могла идти речь? — Интересно, — аль-Хайтам кивнул. Хотя пик этого интереса пришелся на его детство, когда юношеское любопытство цвело как крокусы весной и пока ещё были те, у кого можно было спросить. — Когда-то я просил других объяснить мне разные жанры музыки, — честно признался он. Результаты того опроса оставляли желать лучшего. Ничего конкретного или интересного, кроме как «ну, поп-музыка — классная» и «классика — очень красивая» он не узнал. На это признание Кавех отреагировал смешком и знающей улыбкой. — Это так похоже на тебя. «Объяснить». Будто ты хочешь какими-то образом логически понять музыку, — теперь Кавех мягко ухмылялся, а Хайтам не мог понять, как он не заметил, когда именно его красный огонь раздражения в глазах сменился искорками… озорства? — Но ведь это правда: я хочу понять музыку. Что ещё я могу с ней сделать? — парировал аль-Хайтам, прежде чем подумал дважды о том, что собирался выдать. Он ведь буквально подтвердил, что ему интересно искусство, хотя сам убеждал Кавеха в его нецелесообразности и малой практичности на протяжении уже нескольких лет. (И не то, чтобы он правда всегда так считал. Некоторые высказывания Кавеха в итоге изменили его мнение, но об этом аль-Хайтам ему не скажет). Чёрт. Он попался в его ловушку. Кавех победно просиял от радости и гордости и, возможно, уже был готов к я-же-тебе-говорил-речи, но вдруг замер, явно по-новому прокручивая в голове ответ аль-Хайтама. — Правда хочешь понять? — спросил он, не до конца уверенный в серьёзности Хайтама. Идти на попятную было в любом случае уже поздно, так что он лишь утвердительно кивнул в ответ. — Хорошо, — сказал Кавех, кивая скорее самому себе. — Тогда, знаешь что? — Хайтам вопросительно посмотрел на него, намекая, чтобы тот продолжал. — Тогда я объясню тебе музыку! Уверен, те люди из прошлого не знали о чём говорят, так что я смогу донести её до тебя гораздо лучше. Без возражений! — отмахнулся он. — О, и это не обсуждается; мы идём на выступление Нилу, а заодно и начнём твое просветление искусствам там же. Не волнуйся, твой старший позаботится о тебе, — Кавех с неподдельным энтузиазмом потер ладони, точно продавец, вот-вот заключивший выгодную сделку, и посмотрел на Хайтама, ожидая его реакции. Аль-Хайтам безразлично пожал плечами, что служило своего рода согласием на эту авантюру, мол «делай, что хочешь», и взял книгу со стола обратно себе в руки. Ему не только не удалось избежать этого публичного мероприятия, так он ещё и подписал себя на часы монолога Кавеха об искусстве. Замечательно. * Аль-Хайтам был… заинтригован. Кавех в последнее время кружил по комнатам, погружённый в свои мысли, но было ясно, как день, что он был заряжен своей идеей показать Хайтаму то, что он называл «искусством». Он порхал над кухонным гарнитуром, как бабочка. Ходил по квартире со своей тряпкой из микрофибры, сияя ярче самого солнца, и даже перестал ворчать во время уборки, что аль-Хайтам без конца оставлял свои книги где попало. И когда настал день представления, Кавех хаотично перебирал весь гардероб аль-Хайтама чтобы найти ему что-то, в чём не было бы «стыдно выйти в свет» и что подходило бы под образ, который Кавех выбрал сам для себя. Аль-Хайтаму начинало казаться, что если что-то в жизни Кавеха не сочеталось и не гармонировало, оно смело отправлялось в мусорку. Подобные внимание к мельчайшим деталям и перфекционизм Кавеха казались аль-Хайтаму излишеством, но он лишь молча — а как ещё? Он ведь практически немой — надел то, что ему дали. Лишь натянув на себя тёмно-зелёную рубашку и черные брюки, и посмотрев на себя в зеркало, до него дошло, что мероприятие, скорее всего, подразумевало семи-формальный дресс-код. Кавех, одетый в белую блузку и, как он сам подчеркнул, «малахитовый, а не зелёный» брючный комбинезон, критично осмотрел свою работу над образом аль-Хайтама и, наконец, бросил небрежное: — Сойдёт. По крайней мере, не твои вечные обтягивающие футболки и мешковатые спортивные штаны, — на это аль-Хайтам закатил глаза. Их дискуссии о важности моды, которая, по мнению Хайтама, была лишь социальным конструктом, а не «способом выражения идентичности», против важности удобства и практичности в одежде могли продолжаться очень и очень долго. Когда аль-Хайтам и Кавех вышли из дома, они зашли в цветочный магазин, купив букет для «нашей звёздочки Нилу», и направились в центр, где на городской площади уже какое-то время был размещён временный амфитеатр. Как только они начали к нему приближаться, Кавех неожиданно для аль-Хайтама взял его под руку и со снисходительным выражением лица начал говорить: — Итак, мой дорогой и юный аль-Хайтам! Сегодня я, твой старший гуру творчества и чувств, буду проводить тебя в мир искусства. Прежде всего,… — аль-Хайтам, видимо, ненароком то ли усмехнулся, то ли издал ещё какой-то звук, вроде вздоха или цоканья языка, потому что Кавех внезапно остановился и насупился. — Так, эй. Ты что, не воспринимаешь меня всерьёз? Кавех отпустил бицепс аль-Хайтама и немного отступил, чтобы тот мог его лучше видеть. — Сосредоточься, — сказал он и сунул Хайтаму в руки букет лилий, таким образом освобождая свою руку для того, чтобы продолжить тираду об искусстве уже на языке жестов и одновременно не оставляя аль-Хайтаму шанса выразить свои мысли о том, что он говорит. — Так… Где я остановился? Да, точно. Прежде всего, небольшое вступление: тут будут играть народную танцевальную музыку и фолк. Ты должен знать, что такого рода музыка отражает культуру, традиции и обычаи народа. Поэтому постарайся сфокусироваться на истории, которая скрывается за движениями танцоров. Не пытайся всё это анализировать и тем более оценивать, как ты постоянно это делаешь. Не старайся «понять». Просто… смотри, наслаждайся и чувствуй. Договорились? — спросил он с надеждой и мягкостью в глазах. Подарив Кавеху скептичный взгляд и получив напористый взгляд, ярко кричащий: «просто сделай, как я говорю», в ответ, аль-Хайтам вздохнул и коротко кивнул. Так уж и быть, он доверится Кавеху и в этом, несмотря на то что находит всё это бессмысленным и слегка нелепым. Сам ведь виноват, что согласился на эту затею. За то короткое время, что они провели в очереди на вход в амфитеатр, к Кавеху целых шесть раз подходили поздороваться. Это было не удивительно; Кавех ведь тот ещё экстраверт и угодник людей. Именно он регулярно вытаскивал аль-Хайтама куда-то и заставлял социализироваться, вот прям как сейчас. Почти со всеми людьми, которых он знает, Хайтам познакомился через Кавеха. Так что винить в том, что каждый вечер его пятницы был теперь занят посиделками за карточной игрой и вином с Сайно и Тигнари, можно было тоже Кавеха. Хотя… не то чтобы он находил это всё чем-то настолько уж ужасным. Иногда времяпровождение с другими людьми оказывалось даже… занимательным. Наконец, спустя время, они всё-таки попали в амфитеатр. Яркий красно-синий градиент на небе сменился вечерними сумерками, и все присутствующие сели на свои места, когда зажглись софиты на сцене, ознаменовав начало представления. На сцену вышла Нилу, а за ней было видно, как музыканты, стоящие на фоне, взялись за свои инструменты. Она встала в центр сцены, и лучи софитов играли на её шелковом платье, придавая ему холодный оттенок. Её глаза были полуприкрыты. Нилу подняла руки, и её тонкие запястья начали играть мелодию в воздухе. Пальцы изгибались, то замирая в полёте, то устремляясь с неожиданной быстротой. Её тело двигалось плавно, каждый изгиб был обдуман, но в то же время казался случайным, словно порыв ветра. И хоть её движения не всегда были идеально выверенными, Хайтам понимал, нет, чувствовал, какой смысл они несут. Нилу кружилась, и её платье развевалось, обнимая пространство. В каждом повороте было чувство освобождения, в каждом наклоне — уверенность. Аль-Хайтам чуть повернулся налево и бросил взгляд на Кавеха. Тот с изумлением на лице и с приоткрытым от восторга ртом пожирал сцену глазами, полными какого-то понимания или прозрения, будто суть и значение танца Нилу были ему близки. Хайтам внезапно отметил про себя: это выражение лица стоило десятка тех, которые аль-Хайтам вытягивал из Кавеха сам, но только с помощью споров, раздражения и ярости. Тем временем танец становился всё стремительнее. Пальцы, сверкающие, как звезды, рисовали в воздухе узоры. Она бросала голову назад, её рыжие волосы распадались каскадом. Её движения рассказывали о любви и разлуке, о встречах под луной и шепоте в саду. Нилу танцевала так, словно хотела вплести все эти истории в каждый вдох и выдох. Было ли это тем, что Кавех имел в виду под «историей, которая скрывается за движениями»? Аль-Хайтаму казалось, что да. Музыканты замерли, и она остановилась, застыв в последней позе — её руки раскинуты, словно крылья птицы, готовой взлететь. Зрители вокруг, включая Кавеха, начали аплодировать, пока аль-Хайтам пребывал в неком изумлении и ступоре. Мысли не формировались, а вязли липкой жвачкой к его нервам и не давали эмоциям и чувствам собраться во что-то связное, а он — на минуточку — считал себя крайне когерентным человеком. Выступление Нилу было поистине эмоциональным. Аль-Хайтам даже видел, как кто-то заплакал, аплодируя. Но это было лишь началом. Хайтам чувствовал, нет, знал наверняка, что что-то в его эмоциях было странным и неопределённым. Перед глазами всё ещё стояло восхищенное лицо Кавеха, которое он почему-то нашёл более занимательным, чем то, что происходило на сцене. Отбрасывая это вязкое ощущение странности, аль-Хайтам мог признать себе, что нашёл представление интересным и даже захватывающим. В какой-то момент он, как наставлял его Кавех, действительно чувствовал, а не понимал. Хотя Кавеху в этом Хайтам, естественно, признаваться не собирался. На его вопрос: «Ну как?» аль-Хайтам безучастно ответил: «Вполне сносно», за что получил локтём под ребро и не совсем внятные ворчания о его «низком эмоциональном интеллекте».