Petrichor

Мудак. Каждое последующее утро начиналось с одной и той же мысли, что проникала в сознание ещё до того, как глаза открывались, и осмысленность происходящего давала переключиться на повседневные задачи. Первые два дня чувство собственной ничтожности разъедало изнутри, подобно попавшему в тело яду. Вина была ядом. Феликс тонул в ней, просыпался с ней, проживал день и засыпал с ней, чтобы затем вновь повторить цикл. Затем наступила усталость. Невозможно испытывать столь интенсивные чувства продолжительное время, и вскоре токсичная вина сменилась на гнев. Следующие дни мудаком был не он сам, а Джисон, решивший привезти Минхо в загородный дом и устроить вечер нового опыта и близких знакомств. Именно Джисон сковыривал тупым ножом протухшую консервную банку, пытаясь найти в ней что-то съедобное. Но Джисон тоже не был виноват в том, какой именно выбор сделал Феликс. И чувство вины снова сделало цикл. На пятый день необходимость обвинить кого-либо ещё коснулась Минхо. Ведь именно он оказался тем, перед кем Феликс не смог устоять и привычно сказать «нет». Рисовать мишени на других было легко, даже не пришлось прикладывать лишних усилий. Но каждый раз круг замыкался, и Феликс вновь возвращался к одной и той же мысли — Он поступил как мудак. Об этом говорили те немногие восстановившиеся после сна воспоминания, где Феликс, словно вырвавшееся из клетки дикое животное, рвал зубами чужую плоть. Об этом говорил укоризненный взгляд, сверлящий без устали всё то время, что они находились в одном помещении. Об этом говорили синие укусы, что остались на коже Минхо яркими отпечатками, как и глубокие красные полосы от ногтей на предплечьях Джисона, что держал его крепко, пока Феликс бесновался. Бывают моменты, когда хочется стереть воспоминания себе и всем окружающим. Взмахнуть волшебной палочкой, прошептать тихонько «Обливиэйт» и очнуться в совсем другом мире, где не было сказано ничего. Не было дурацких ситуаций. Не было чувства стыда и вины, довлеющих над всеми чувствами. Но магии в этом мире не было, и оставалось только виновато грызть подушку и корить себя. Феликс не грыз подушки, но вот подгрызать самого себя временами любил. Не от сильного желания навредить, но от нестерпимой, высасывающей душу потребности слить куда-то эмоции. Делая ошибку в третий раз в течение всего лишь одного часа, Феликс убедился, что дальше так продолжаться не может — его мысли в хаосе, а чувства давно вышли из-под контроля. Стажировка в компании изначально не была лёгкой, учитывая, что попал он в неё исключительно по рекомендации друга отца, и то вовсе не за просто так, а в уплату небольшого долга. Приходилось прикладывать усилия не только для того, чтобы остаться в компании, но и для того, чтобы красивые округлые цифры и буквы отправлялись в виде отчёта родителям, с которыми диалог мог вестись только языком цифр. Нужно было доказывать, что ты всего достоин и что ты всегда первый. Испытываемое давление вынуждало делать то, чего не хочешь, а понять, чем в действительности хотелось заниматься в жизни, больше не было сил и желания. Сосредоточиться на задачах выходило не сразу, и единственным решением, пришедшим в голову, было занять себя ещё сильнее. Ведь: «чем меньше времени на размышления, тем больше шансов не проебаться снова». Феликс упорно считал, что лишая себя отдыха, свободного времени и развлечений, которых и так было немного, он сможет вернуть свою жизнь в привычное для него русло. Два дополнительных университетских курса должны были в этом помочь. В тот момент ему казалось это выигрышным вариантом, и Феликс отправил электронную форму на необходимость включения в его расписание новых дисциплин. Он выбрал их только потому, что они начинались уже на этой неделе. Совершенно необязательные, но приносящие много головной боли. Феликс хорошо справлялся с экстренным получением практических и теоретических знаний и чертовски хреново умел справляться с чувствами и своей головой. Но он не признается в этом ни себе, ни кому-либо ещё.

♡

Стремительные шаги эхом отскакивали от пустых коридорных стен Сеульского университета. Несмотря на середину учебного дня, в корпусе экономистов редко можно было встретить бездельничающих студентов, и именно по этой причине тут было лучшее кафе — совершенно безлюдное. Получив приглашение вместе пообедать, Чан легко согласился и, накинув лишь для виду серый пиджак на плечи, отправился на место встречи. Минхо было видно издалека — тот лениво ковырял палочками рис, расставив широко ноги под металлическим столом, и листал большим пальцем ленту в телефоне. Всё было хорошо, за исключением его внешнего вида. — Выглядишь так, словно тебя пожевал и выплюнул обратно дракон, — сказал Чан, оттянув пальцем ворот на водолазке Минхо. Фиолетовый след с жёлтыми вкраплениями переходил даже на челюсть, и скрыть его было бы сложно и с тройным слоем театрального грима. Ножки стула скрипнули, когда Чан уселся рядом. — Вроде того, — лениво ответил Минхо. Пожевал его, конечно, не дракон, но некто столь же дикий. Метафора была удивительно точной, учитывая, что Минхо в буквальном смысле пожевали, а затем выплюнули, как застрявшую в горле рыбную кость. Уголок губы раздражённо дёрнулся. — Что-то серьёзное? — спросил Чан учтиво, с долей дружеской заботы, но всё же не настаивал на ответе. — Просто эпизод. Там даже рассказывать нечего, — отмахнулся зажатыми в руке палочками для еды. Чан бы заявил, что рассказать определённо было что. Внимательный взгляд легко заметил покусанные, местами порванные губы, синюю шею и даже укус на щеке, который не смог спрятать пластырь. Простым «эпизодом» это назвать было сложно при любых вариантах. Минхо выглядел либо как жертва изнасилования, либо как жертва обеда для зомби. Оставалось только выяснить, мутирует ли сам Минхо в зомби или же нет. Чан бы заисследовал чёрную кровь Минхо, но точно не в этой вселенной. — Вернулся к бывшему? — мимоходом вбросил Чан, и не прошло и секунды, как тут же ощутил, что весь накопленный и сдерживаемый яд Минхо нашёл свой выход. Но брать слова назад уже поздно, тонкий яд, приправленный быстрыми расчётами, уже лился из чужих уст. — В этом мире почти четыре миллиарда особей мужского пола, половина из них вполне подходящего возраста. Отметём больных, хромых, калек, это ещё пятая часть, среди них ровно три процента чистых геев, четыре процента бисексуалов и один процент пансексуалов. Таким образом, в сумме у нас восемь процентов возможных партнёров. Это сто двадцать восемь миллионов по миру. И даже если мы возьмём только Корею, то это получается почти восемьсот тысяч человек. Даже если вычеркнуть женатых и безработных и долбоёбов всё равно остаётся больше ста тысяч. Ты правда полагаешь, что у меня настолько нет гордости, чтобы приползать к единственному в мире гандону, Чанни? В его словах не было угрозы, плюющейся злобы. Лишь досадное разочарование чужой глупостью, с которой приходилось сталкиваться который день подряд. Чан поднимает руки ладонями вверх, выражая полное поражение в этом небольшом диалоге. И неловко тянет уголок губы вбок. — Ну… Минхо цокнул языком и закатил глаза. — Тц. Нет, хён. Просто знакомство закончилось не так, как хотелось бы. — Знакомство по избиению? — Всё, отвянь, я не за этим тебя позвал, — начал раздражаться на допрос. Чан мог быть удивительно приставучим, хотя внешне таким не казался. Он излучал ауру расслабленного парня, преподавая с привлекательной улыбкой в университете, при этом имея совершенно противоположную личность за пределами работы. И только жесткий взгляд временами проглядывал, когда у Чана сильно портилось настроение. И при этом ни одна из этих личностей не подходила его должности профессора. — Смотри, если что, ты всегда знаешь, что это всё можно решить, — Чан звучит спокойно, уверенно. Его слова пропитаны воспоминаниями и несколькими шрамами на костяшках, что давно посветлели, но всё ещё были заметны для знающего ока. Минхо не хотел бы к этому возвращаться и вполне мог бы справиться со всем сам, но Чан любит брать на себя больше необходимого.  — Мхгм, — мычит то ли согласно, то ли нет. Не слишком понятно, но Чану и этого достаточно было. Минхо откладывает палочки для еды, отодвигает почти пустую тарелку и сёрбает кофе сквозь трубочку, скользнув по Чану пронзительным взглядом. — В четверг же сбор? Хочу развеяться. Чан поднимает одну бровь в удивлении и чуть склоняет голову заинтересованно. «Хороший парень» быстро исчезает, едва появляется возможность выбраться наружу настоящему, больному на голову, Чану. Минхо его, конечно, таковым не считал, но другие любили приукрасить страсть профессора Бана. — Неа, — мотает головой. — Сегодня. — Что? Почему сегодня? — Минхо тушуется. — Уже два года как перенесли. Каждый третий вторник в Сувоне, каждую первую пятницу в Пусане. Минхо задумчиво смотрит на Чана, покусывая кончик трубочки. Ехать прямо сегодня в Сувон — это прямо после пар. — Поехали, я познакомлю тебя кое с кем, — Чан подаётся вперёд, опершись локтями на стол. — Мхм… — Минхо мычит, всем своим видом выражая сомнения. Предложение Чана звучало как причина для флешбека — всего два дня назад его уже пытались познакомить с кем-то, и знакомство обернулось неожиданными последствиями. — Кто там? — Моя любовь. — Кто? — фыркает Минхо, едва ли не истерически рассмеявшись. — Хаябуса стала человеком, и ты решил взять её в жены? Чан улыбнулся так ярко, что на щеке стала видна ямочка. Та самая ямочка, на которую клюёт половина студенток архитектуры, где Чан преподаёт. — Значит, сегодня? Подкинуть тебя? Минхо мотнул головой, отказываясь от предложения. Ворваться в эту тусовку с разберу уже сегодня не совсем то, чего он хотел. Минхо думается, что воссоединение с прошлым требует некоторой моральной подготовки, и бросаться в этот омут уже сейчас — слишком энергозатратно. В конце концов, он возвращается к этому не ради того, чтобы себя добить, а ради небольшого разгона освежающего адреналина, который он обязательно получит.  — В следующий раз.  — Тегу? — уточняет Чан, ухмыльнувшись. — Тегу, — утвердительно кивает. Чан думает, что это удача. А Минхо уверен, что его возвращение сулит новые синяки и налепленные пластыри.

♡

Сталкиваться с ошибками неприятно. С собственными ошибочными решениями сталкиваться было ещё трагичнее. Особенно, когда твоё решение было попыткой сбежать от вредоносных чувств и мыслей. Чёркая уже третий лист прямоугольными линиями на полях блокнота, Феликс пытался вникнуть в голос, вещающий о микроэкономике и отдельных экономических субъектах, но вместо торговых отношений в его голове возникали совсем другие образы. Со стороны выделение интонацией нескольких слов выглядело совершенно нормально. Но для Феликса это ощущалось равносильно намеренному удару ножом в печень. — Все экономические проблемы возникают, когда мы хотим иметь больше, чем мы можем получить. Невозможность удовлетворить все наши желания объясняется недостаточностью ресурсов. Так как мы сталкиваемся с недостаточностью ресурсов, мы должны делать выбор и принимать решения. Выбор, который мы делаем, зависит от наших намерений, которые мы принимаем. Намерение является вознаграждением за наши действия или же наказанием за наши действия. Наказанием… Губы искривляются, а затем сжимаются в тонкую белую линию. Феликс отрывает взгляд от исчерченного листа и бросает вверх, тут же сталкиваясь с сощуренным и острым. С какой вероятностью подобная ситуация могла произойти? Стоя под дверью кабинета в ожидании первой пары нового курса, на который он записался несколько дней назад, Феликс заранее знал, что ему будет сложно с учётом выбранного майнора. Но это было хорошей возможностью переключиться на что-то более полезное, чем самобичевание. Гомон дожидающихся студентов пробивался даже сквозь шумоподавляющий режим в аирподсах. Привычка носить наушники, при этом даже не слушая ничего, спасала его от ненужной коммуникации и дополнительно давала возможность отстраниться от происходящего вокруг — никаких лишних диалогов, попыток познакомиться, сблизиться, а также необходимости быть обходительным и вежливым со всеми подряд. Внешне Феликс выглядел недружелюбно. Ему и стараться особо не нужно было для этого — незаинтересованный взгляд скользил по незнакомым лицам. В отличие от Феликса, они явно были наполнены одухотворением и взбудоражены, словно знали что-то, что он сам упустил. Волнение ощущалось в девичьих перешёптываниях, в том, как те аккуратно поправляли свои и до того идеально уложенные волосы, подкрашивали пудровой гигиеничкой губы, проверяли осыпанность теней в крохотном карманном зеркальце. Складывалось такое ощущение, что они собрались скорее на свидание, чем на углублённый курс экономики. По правде сказать, Феликсу всё равно не было до них дела. Они увидятся ровно девятнадцать раз, а затем ещё один раз — на финальном экзамене. Феликс будет в первых трёх строчках по баллам, а затем он закроет предмет и забудет о нём. Так было всегда. Так будет и в этот раз. Феликс был уверен, что ничего не изменится. Мир начинает крошиться в тот момент, когда с округлившимися цифрами на часах начинает расходиться по сторонам толпа из студентов, пропуская к кабинету одного единственного человека. То, что это оказывается преподаватель, становится очевидно, когда он, бренча ключами, делает двойной поворот в замке и отступает в сторону, ожидая, когда человеческий поток просочится внутрь лектория. Один за другим фигуры проходят мимо, исчезая в дверном проёме, а в это время Феликс продолжает стоять, просто смотреть. Молча. Нет. Это просто невозможно. Человеческий шум отдаляется, голоса сменяют топот ног и шорох одежды. Кто-то цепляет его плечом, объёмные наушники слетают с головы, болезненно зацепив на ухе сразу все четыре серьги на мочке и двойной незаживший хеликс. Феликс рефлекторно хватает наушники, делает шаг вперёд, следуя инерции толчка, а затем резко тормозит. Нет. Просто нет и всё. Ногу оттаптывает чей-то каблук. Аромат сладких духов забивается в нос, ещё сильнее подстёгивая накатывающую тошноту. Пальцы крепче сжимаются на лямке рюкзака. Феликс откланяется назад, перенося вес на оставшуюся позади ногу. Развернуться и уйти? Последний студент заходит в лекторий, лишая последней преграды между Феликсом и уничижительным взглядом, говорящим одним лишь взмахом ресниц, какое же он «ничтожное говно». Минхо подпирает стену плечом, ждёт, не стесняясь бросать столь прямолинейный взгляд, от которого скрыться было невозможно. Феликс сверлит взглядом пластырь на щеке и уходящий под ворот желтеющий след. Не было сомнений, чьих рук (а, вернее, зубов) это дело. Феликс встречается с ним взглядом и понимает, что мяться в дверях будет опаснее, чем войти внутрь. Насмешка читалась не только в приподнятом уголке губы, слегка наклонённой голове, но и во всей позе. Минхо провоцировал и вместе с тем выжидал. В голове не было никаких мыслей, расчётов, попыток переосмыслить свою жизнь или хотя бы собственное поведение. Вместо этого был выученный паттерн поведения — делай, что должен, несмотря на давление, и подавляй собственные чувства. Он записался на этот курс сам. Пришёл сюда тоже сам. Всё, что ему оставалось, — это сделать шаг вперёд, пройти мимо гремучей змеи и понадеяться, что она тебя не сожрёт в своём гнезде. — Не ошибся? — подаёт голос Минхо, когда Феликс берёт себя в руки, поправляет рюкзак на плече и делает шаг вперёд, направляясь в кабинет. — Нет, мне сюда, — с безразличной наглостью заявляет Феликс, стаскивая на шею наушники. — Сюда, значит, — ухмылка на лице Минхо расползается так ярко, что пластырь на щеке отклеивается с одной стороны, и тому приходится прилепить его обратно. Феликс ступает на эшафот смело; поднимается на ступеньках почти до самого верха и усаживается на скрипящее сидение. В голове вакуум. Пустота. Монахи бы похвалили его за столь великолепное освобождение головы от любых разумных мыслей. Феликс вытаскивает блокнот на автопилоте, выводит неаккуратным почерком дату, а затем бездумно начинает зарисовывать одну клеточку за другой. — Меня зовут Ли Минхо, и я буду вашим преподавателем на этом курсе, — спокойный и уверенный голос разносится по небольшому лекторию, отбивается эхом и проникает сразу в сознание. Он делает паузу, а затем добивает: — Экзамен сдавать вы тоже будете мне. Ручка замирает на середине линии, оставляет некрасивую кляксу на белой бумаге. Феликс медленно вздыхает. Это конец. Ему конец. Он не сдаст.

♡

Джисон проснулся от мерзкого запаха гари, что воздействовал на рецепторы даже сквозь сон. «Горим?» — была первая возникшая в голове мысль. Поддавшись первой панической ноте, он мгновенно подорвался с кровати, чудом умудрившись не запутаться ни в одеяле, ни в брошенных на пол шмотках. Он рефлекторно схватил лежавшие на прикроватной тумбе шорты и с ними вылетел из комнаты. Удушливый дым драл горло, и Джисон, прикрыв шортами лицо, пытался не делать глубоких вдохов. Слезящиеся после сна глаза щурились, пока Джисон пытался понять, откуда идёт дым. Серый туман стелился под потолком прямо из кухни. Джисон зашёл за угол, ещё не зная, что там увидит, но надеясь, что хотя бы всё не так катастрофично и не придётся вызывать пожарных. Катастрофа оказалась совсем другого масштаба. Джисон с вытянувшимся в охуевании лицом замер в проёме, наблюдая за тем, как из тостера плотным потоком выходит дым. При этом сидящий за кухонным столом Феликс словно бы этого не замечал, продолжая выводить что-то в тетради, держа в руках смазанный джемом тост. — Ты, ебать, ебанулся? — рявкнул сквозь свои же прижатые к лицу шорты Джисон. Но сидящий в наушниках Феликс вообще не обратил на него внимания. Джисон подскочил в два шага к тостеру, пытаясь лучше понять, что происходит. Беглый взгляд дал понять, что вилка уже вытащена из розетки, а дымится именно застрявший и сгоревший в тостере хлеб. Джисон схватил разогретый тостер, поднёс его к окну, но заставленный десятком книг подоконник отрицал любую возможность быстро открыть его. Он со стуком поставил тостер прямо перед Феликсом, привлекая его внимание таким образом. Флегматично расслабленное лицо скривилось, и только тогда Феликс обратил внимание на Джисона. Он поднял вопросительно брови и указал ручкой на книгу, говоря таким образом, мол, «я занят, съеби». Джисон насильно сдёрнул объёмные наушники с головы парня, возвращая того в реальный мир. — Тостер, сука, сгорел! — чеканя слова, рявкнул Джисон. — А выглядит так, словно это была твоя задница, а не тостер, — хмыкнул Феликс и бросил на тарелку недоеденный тост. — Ну, сгорел и сгорел, теперь уже что? — А окно, блять, ты мог бы хотя бы открыть? — рукой указывает в сторону. — Тут же всё в дыму. Феликс цокает языком и, недовольно скривившись, поднимается из-за стола. Книги одна за другой начинают перекладываться с подоконника на стол и частично на пол. — Что с тобой вообще происходит? — бросив шорты на одну из книг, Джисон быстро начинает помогать, чтобы поскорее пустить свежий воздух. Чудо вообще, что не сработала пожарная сигнализация и никто пока ещё не позвонил в службы. Хотя может уже позвонили, и тогда придётся платить за ложный вызов. Пиздец. — Ничего, — сухо, безразлично. Феликс поворачивает ручку на окне, и та со скрипом, словно её не открывали вообще со стройки, открывается. Приходится приложить дополнительные усилия, чтобы отодвинуть вбок окно. Едва кожи касается первый порыв ветра, Джисон тут же высовывается в окно сразу на половину туловища и делает глубокий вдох. — Чуть не спалил нас. Пиздец, — теперь уже возмущенно бурчит Джисон. Холодный порыв лижет лицо, неся облегчающую свежесть после горелого запаха. Бурые тучи закрывали солнце, от чего было неясно, который вообще час. Людей на улице тоже не было. Но, по крайней мере, рассвет уже был. Позади слышится чирк зажигалки и на периферии появляется кончик сигареты. Джисон поворачивается резко. Не думая ни секунды сверх, он выхватывает едва зажжённую сигарету и не даёт ей и шанса — сразу же тушит о металлический водоотлив. Пламя мгновенно гаснет, оставляя за собой лишь тонкую струйку дыма. Джисон упирается сверлящим взглядом в чужую мину. У него так много было слов, чтобы сказать, но при этом озвучить было нечего. Джисон подсовывает окурок прямо Феликсу под нос, со всевозможной молчаливой агрессивностью пытаясь передать, какой же его друг мудила. Вонь от сгоревшего хлеба ещё даже не успела выветриться, тостер по-прежнему дымился, а этот безразличный кретин с каменным ебальцем решил ещё и добавить своими сигаретами. Феликс приподнимает брови, выжидая ещё чего-то, кроме молчаливого осуждения, а затем цокает языком. — Окей, — закатывает глаза и, развернувшись, садится обратно. Наваленные кое-как книги расталкиваются по краям стола, освобождая свой блокнот. Джисон продолжает смотреть, выпучив от возмущения глаза. — Окей? И это всё? — Джисон заталкивает окурок обратно в пачку, умудрившись одновременно и согнуть, и раскрошить его. — Блять, чел, слушай, ты, конечно, всегда был себе на уме, но сейчас ты из отстранённого друга вообще превратился в призрака оперы. Где в виде оперного певца оказываюсь, просыпаясь утром в ахуе от того, что мы горим, а призрака — ты, поскольку я вообще перестал тебя видеть дома. Феликс откинулся назад, закинул руку на спинку и поставил ногу на соседний стул. Палец вновь тыкает в клавиатуру, пробуждая новенький, но уже покоцанный ноут. — Что ты от меня хочешь? Конкретней, — откусывая оставленный ранее тост, спрашивает Феликс, не отрывая взгляда от экрана. Он выглядел так, словно его вообще не волновало происходящее вокруг: ни дым, ни наваленные книги, из-за которых толком и места не оставалось на столе, ни местами подгоревший тост, размокший при этом от толстого слоя клубничного джема, ни Джисон, стоящий над головой со своими допросами. — Чем ты занят последнее время? Куда исчез? Я за две недели видел тебя дома раза три. У меня тоже период так себе сложился, но ты, конечно, и вовсе испарился с поля зрения, Джисон садится рядом на стул, сдвинув ногу Феликса дальше. Тот не обращает внимания на это, продолжая выводить на бумаге округлые цифры и что-то подсчитывать. — Стажировка и дополнительные курсы взял в универе, — хрустит тостом Феликс. — Ещё что? Джисон хмурится, надавливает на экран и закрывает его перед Феликсом. — Может, настало время поговорить? Феликс поднимает взгляд, чуть приподнимает верхнюю губу, немного оскалившись, при этом со всей очевидностью начав защищаться. — Позвони Хёнджину, он любезно с тобой пообщается. Хотя подожди… Он, кажется, заблокировал тебя? Какая жалость, не выйдет, да? Ну ничего, ты всегда можешь поговорить с его автоответчиком, там-то тебе ответят. Джисон замер каменным истуканом, приоткрыв рот. А затем медленно, со всем возможным разочарованием произнёс: — Ебать, ты сука. В сердце воткнулось сразу несколько ледяных игл. Дело было не в словах, а в том, каким взглядом он на него посмотрел. Джисон отстраняется и молча включает чайник. Феликс смотрит на него, чувствуя, как тело наливается свинцом, а сердце разгоняет кровь так быстро, что она готова будет вот-вот вылиться из него наружу, разорвав по пути несколько сосудов в мозгу. Спина Джисона выглядела напряжённой, голова чуть склонённой вперёд, а рука, дрогнув, рассыпала мимо кружки растворимый кофе на стол. Феликс снова погружается в бездонную пропасть из чувства вины. Ему требуется почти целая минута, чтобы колючий тёмный экран перед глазами рассосался, а язык зашевелился. — Постой, Ханни… Джисон уже собирался уйти, но всё-таки остановился. Хотя мог бы этого и не делать. — Прости, я… — Уёбок. Да, я в курсе, — поднимает брови Джисон, на что Феликс дёргает щекой и закусывает губу. Джисон ждёт и уже в который раз даёт шанс. — Да, извини. Сорвался. Я устал. Не спал два дня, и ещё на выходных ужин с родителями. Ты знаешь, меня высасывает это всё. Джисон поджимает уголок губы. И без комментария Феликса было понятно, что тот находился на последней стадии убиения себя. Глаза передавали до удивления мрачную тоску. Морщинки в уголках и между бровей выдавали вечную хмурость, заломы возле крыльев носа прибавили несколько лет, а тонкая кожа под глазами светилась синевой. — Начни уже что-то делать с этим, или ты останешься один. И даже я, твой терпеливый пока-ещё-друг, пошлю тебя очень далеко. — Я… — тихо, не очень уверенно. — Нет. На сегодня с меня хватит потрясений из-за тебя. Разбирайся. Чао. Феликс сжимает кулаки, опускает голову вниз и мысленно забивает ещё один гвоздь в воображаемый гроб. Это оказалось достаточно медитативным занятием — стук молотка, гвозди, что плавно входят в торец. Осталось понять, это был его собственный гроб, в котором он вскоре окажется, или же это гроб, в котором он находится сейчас. Думать не хотелось.

♡

Дни летели слишком быстро. Феликс перепрыгивал их с разбегу, не успев даже осознать, какое сегодня число. В сутках не хватало ни часов, ни собственных сил, а стрелка наматывала круги и останавливаться не собиралась. Это спасало. Какое-то время. Но вместе с быстрым темпом жизни постепенно накапливались дела, которые он не успевал выполнять, даже лишая себя необходимых часов сна. Как сказал на днях Джисон, Феликс перестал бывать дома, тратя всё возможное время либо на стажировку в компании, пытаясь поднять результаты, что падали, несмотря на вложенные усилия, либо на проклятую учёбу, что тоже ощущалась якорем тянущем глубже на дно. В голове был взбаламученный ил. Обрывки мыслей ощущались как грязный мутный песок, бесцельно плавающий в толще воды и мешающий смотреть вдаль. Сосредоточиться на каком-то одном деле тоже выходило с трудом. Феликс понимал, что он крупно проебался, но повернуть время вспять — лишь безнадёжная мечта, а соскочить с этих рельсов — невозможно, ведь поезд уже нёсся вперед. Вместе с ним летел и Феликс. Торопливо шагал по дороге, мысленно покрывая себя третьими словесными оборотами за то, что зонтик он всё-таки не взял, решив, что у него всё равно есть машина, а между парковкой и корпусом всего пару минут быстрым шагом. Увы, все парковочные места сегодня были заняты, и единственное доступное оказалось в конце квартала. Дождь постепенно становился сильнее, и Феликс надеялся, что он успеет добраться к учебному корпусу до того, как моросящие капли превратятся в сплошной водопад, от которого тканевый капюшон худи уже не поможет. Чёрные шапки зонтов скрывали лица прохожих, а угрюмые тучи подгоняли остальных перейти на бег и скорее оказаться под навесом. У самого Феликса бежать не было ни сил, ни желания. Точно так же, как и не было желания отвечать на звонок, что уже повторялся третий раз за последние пять минут. Смартфон жёг руку, но какое-то время удавалось делать вид, что его не существовало. Ненавидимый ужин был два дня назад, а отходить от него предстояло ещё три недели. Костюм отца блестел выглаженным снобизмом, наделенный строгостью власти и подчеркнутым консерватизмом. За весь вечер он на него посмотрел всего два раза: когда спросил, почему возложенные на Феликса обязанности не исполняются, и когда сообщил дату его перевода. Три месяца. К этому времени он должен удвоить показатели или же… что будет в случае «или» отец напрямую не говорил, но это всегда читалось между строк, и наученный с детства Феликс привык понимать последствия. Через три месяца он поедет в Китай и станет тенью отца на время поездки. Будет слушать каждое его слово и молчаливо кивать. Через год он окончит университет, и единственное, что он будет в этой жизни видеть — холодный взгляд чёрных глаз, белую бумагу на столе и безжизненные стены отцовского офиса. И так будет всегда. Широкий шаг становится мельче. Феликс замедляется; затем и вовсе останавливается. Вызов вновь повторяется. Проходящий мимо прохожий бросает пакет в мусорный контейнер, и остановишься рядом с ним Феликс думает, что может сделать тоже самое. Просто выбросить мусор. Рука с зажатым телефоном поднимается. Феликс приподнимает крышку контейнера, заносит телефон внутрь… но пальцы лишь сжимаются крепче, вместо того, чтобы разжать и отпустить. Мелодия вызова отскакивает от пластиковой крышки, усиливаясь сильнее. А дальше что? Ну, выбросит. И что? — Ну что, бросаешь? — неожиданно раздаётся голос позади. Феликс резко оборачивается и натыкается взглядом на стоящего Минхо. Тот смотрел на него с каким-то любопытным ожиданием, всего в полушаге, накрывая их обоих своим зонтом. А Феликс даже и не заметил, как тот подошёл. — Нет? От чего-то сбежать ты всё-таки не можешь? — ухмыляется Минхо. Он удивительно точно стреляет словами, умудрившись достаточно быстро сложить пазлы из увиденной картины. Растерянность во взгляде Феликса сменяется колючестью. Он хмурит брови и прячет руки в карманы, пока рассматривает Минхо. Пластырь на щеке тот уже не носит, но след на шее по прежнему виден, хоть и практически исчез. Но Феликс знал, куда надо смотреть. Он каждый раз натыкался на него взглядом, когда приходил на пару и пересекался с Минхо. — Что тебе нужно? — грубо. — Да ничего. Можешь продолжать, — пожимает плечами Минхо. — Но если опоздаешь на тест, я сниму баллы. Феликс дёргает губой, но ничего не озвучивает. Минхо делает пол шага вперёд, от чего деревянная ручка зонта упирается Феликсу в руку. Его глаза тёмные, сияющие хитростью, от чего Феликс чувствует, что он где-то обманулся. — На звонок ответишь? Или всё таки выбросишь? — гаденько сказал, ухмыляясь. Феликс кривит губы, собираясь ответить, что это не его дело, но Минхо словно бы заранее знает, что Феликс намерен озвучить. — Конечно, ты не сделаешь ни того, ни другого. Ведь драматически страдать куда интересней. Верно, Ли Феликс? — у Минхо теперь были списки, как у преподавателя, и конечно же он знает полное его имя. — Да что ты знаешь? — понижает голос Феликс. — Ровно то, что увидел своими глазами и ощутил на себе, — вновь хмыкает Минхо. — Ты, слабак, запертый в клетке. Скажешь, нет? Даже поговорить с… — Минхо отодвигает голову, вновь заглядывает в чужой дисплей, зажатый в руке. Убедившись, что имя всё то же продолжает, — мамой не можешь. Мутный взгляд меняется, подсвечивается изнутри блеском зарождающегося гнева. Феликс хватает Минхо за руку и сжимает на ней пальцы. — Что? Да ты ох- — Говорю неприятную правду. — Ты ничего не знаешь! — Феликс переходит на шипение. — А мне и не надо. Ты всё ещё не сказал мне банальное «прости», — вскидывает бровь Минхо. — Это ведь оказалось так сложно, да? Смотреть побитым щенком куда проще, чем воспользоваться ртом. Думаешь, я не вижу? Зубы сжимаются так крепко, что эмаль готова была вот-вот превратиться в порошок. На челюсти заиграли желваки, выделяя и без того острые углы Феликса. Он злился, но не мог ничего сказать — Минхо был его преподавателем, а ему всё ещё нужны эти блядские баллы. То, что озвучивал Минхо, было до болезненности правдиво, но Феликс не признается в этом ни себе, ни другому. Блядские баллы. Сука. Баллы. Глубокое дыхание напитывает кровь кислородом. Феликс сужает глаза и отвечает на провокацию другим образом. Палец сливает зеленый кружок на экране и, поднеся к уху телефон, отвечает на звонок. — Да, мама, — голос звучит практически спокойно. Минхо действительно удивляется такому поступку. Он ожидал, что из всех вариантов Феликс выберет прямой побег. В крайнем случае, может быть, банально откроет рот и скажет «прости» (хотя это звучало сомнительно). Но пойти что-то доказывать? Из трубки вместо женского голоса раздаётся мужской. Стоя так близко, Минхо даже может расслышать слова. «В следующий раз трубку бери сразу же. Окончательное решение о переводе утверждено. Список документов, что тебе необходимо изучить и подписать, забери сегодня до вечера. А… Да… И приведи себя в презентабельный вид: покрась волосы в нормальный цвет, сними свои побрякушки и подстригись. Хватит выглядеть как подросток» Феликс слушает это сквозь размытую пелену. Часть из слов он привычно пропускает мимо ушей. На другую часть он просто угукает. — Я не смогу приехать сегодня. У меня экзамен, — сообщает холодно. «Меня это не волнует. Ты должен уметь разбираться с этими проблемами сам.» Феликс сбрасывает вызов и безжизненным пустым взглядом смотрит вперёд сквозь фигуру, стоящую перед ним. Для Минхо этот диалог не был чем-то удивительным и просто подтвердил некоторые догадки. Вопрос был в том, что Феликс будет делать дальше. Феликс выбирает уход в себя. Это сразу стало понятно, когда искрящий взгляд вновь стал мутным, безжизненным. Словно бензиновая плёнка растеклась по поверхности воды, перерывая весь кислород для живности в море. Феликс отпускает Минхо, засовывает руки в карман и пытается молча уйти. Минхо тормозит его, схватив за локоть, не давая выбраться. — И всё? — скептический взгляд окидывает фигуру. — Доказал, что и правда безвольный слабак. Вот молодец, — презрение в голосе становится ярче, а затем Минхо добивает. — Какая послушная домашняя овечка! Сначала в загон, затем на скотобойню. Феликс вспыхивает, словно спичка. Бензиновая плёнка загорается легко, стоило лишь поднести искру к ней, и даже усиливающий дождь не помешал разгореться огню. Феликс толкает свободной рукой в грудь Минхо, вынуждая того отступить на шаг. Волна эмоций пробегает по лицу, смывая весь мутный песок, оголяя чистые эмоции. Минхо выпускает ручку зонта, и тот улетает на землю. Феликс напирает, ещё не понимая, что хочет сделать (Ударить? Загрызть? Сильнее встряхнуть?), но продолжает бездумно толкать, вынуждая ступать по лужам. Минхо разводит уголки губ шире, смеется, пока ступает по грязной земле. Нога проезжается по грязной размокшей земле, от чего тот едва не теряет опору и скользит. Феликс не понимает. Он ни черта не понимает. Ни почему это делает, ни почему Минхо смеется, ни почему тот просто отступает и ничего больше не делает. Это злит. Феликс рычит, сжимает раскрытую ладонь в кулак и замахивается, намереваясь превратить это всё в реальную драку. Но едва Феликс делает это, Минхо замечает, ухмыляясь. А затем Феликс чувствует, как что-то меняется. Минхо хватает одну руку Феликса, выворачивает её в кисти, проворачивает того вокруг себя и вдавливает грудью в мусорный контейнер, заламывая локоть за спину. Вонь от грязного пластика врывается в нос, вынуждая сморщиться. Феликс дёргается, пытаясь вырваться, но ему не позволяют, только крепче сжимая. — Тихо-тихо, — голос Минхо звучал спокойно, почти не насмешливо. — Мне не нужны новые синяки, те ещё не зажили. Так что спрячь свои коготки, котик. — Чего? Отъебись, Минхо! — Зачем? Было же так весело. — Ты ебнутый? — Немного, но всё ещё в пределах нормы, — смеется на ухо. А Феликс чувствует, как тело пробивает адреналиновая дрожь. — Блять, — вновь дёргается. Минхо выворачивает руку сильней, от чего Феликс шипит от боли. Минхо думает, что им повезло, что они оказались в одном из проулков и всё ещё не на территории университета, иначе исход был бы совершенно другой. Феликс же думает, что Минхо странный. — Воняет, отпусти, — отворачивает голову Феликс. — А что, уже успокоился? — хмыкает Минхо. — Да. — Славно. Феликс чувствует, что его отпускают, и он снова имеет возможность двигаться. Он разворачивается, смотрит на Минхо напряженно. В голове шум из миллиона вопросов. Минхо же отвечает расслабленным, спокойным взглядом. Белая рубашка начинает промокать от дождя. На волосах постепенно образовываются крупные капли. Минхо вытирает стекающую по лбу каплю, а сделав шаг вбок — подбирает зонт. — Напоминаю что сейчас пара, и ты, конечно, можешь забить и прогулять, но я всё ещё преподаватель, — Минхо спокойно осматривает свою одежду и кривится, видя капли грязи на штанах. Феликс хмурится. — Я не собираюсь. — Тогда пора с этим заканчивать. Хотелось бросить раздраженно, что не он это начал, и вообще «какого хуя?!». Но Феликс чертыхнулся выразительно и, накинув на голову спавший капюшон, быстро зашагал вперёд, сбегая с проулка. В этом всём не было смысла. Для Феликса всё произошедшее было похоже на бессмысленную драму. Куча потраченных эмоций, вспыхнувшего раздражения и причин для будущих насмешек. Блядский Минхо. Какого хрена?! Для Минхо же это было начало веселья.