Под кожей

      Послышалось гудение мобильного телефона под подушкой. Тэхён очнулся только спустя несколько долгих минут, пока будильник протяжно звенел у него под ухом. В комнате было чисто, светло и пахло лавандой, пылинки вяло кружились, золотясь в косых лучах утреннего солнца. За окном дышал август, так что оно было раскрыто настежь, ветер колыхал тюлевые занавески, тени от которых пританцовывали на полу. Тэхён лениво открыл глаза, начав медленно приподниматься на локте. Светлые волосы играли солнечными бликами, плечи, голубые, чистые, как лазурь, глаза. Карамельная кожа пламенела на фоне белых простыней и пахла теплом после сна. Стянув покрывало, Тэхён первым делом попытался избавиться от одеревенелости после сна, шагнул босыми ногами на мягкий ковёр, в зеркале пронёсся белой дымкой утончённый силуэт — омега прошёл в ванную, включив холодную воду. Провёл пальцами по волосам, заколов их маленькими шпильками — чтобы те не лезли в глаза. Солнечные лучи отражались от зеркальной поверхности, скользя по его лицу, подчёркивали тонкую линию носа и контур розоватых губ, слепя ярким одноцветом глаза.        На кухне уже сидели за столом родители, мать наливала отцу чай: все её движения были чётко выверены, отработаны до идеала, хотя ничего идеального в их семье не было — мистер и мисс Ким давно жили в браке, воспитывая одного сына, и каждый из них души не чаял в общем сыне, но друг друга они не любили. Терпимость была главным качеством, которым они располагали, но назвать их семью неправильной было нельзя. Они были обычными, воспитанными людьми и любящими родителями.        Спустившись на первый этаж, Тэхён заметил в дверном проёме, открывающем вид на кухню, стройный стан матери, обёрнутый в цветочный фартук, а поверх него — белый. Мать никогда себе не изменяла. Отец сидел во главе стола, исполняя свой утренний ритуал — чтение газеты, пока женщина в тишине белого утра, что оксюмороном лёг на кухню и гостиную, готовила завтрак. Мисс Ким была обычной домохозяйкой, которая очень любила свой маленький сад, выращивая кусты пышных роз, цвет которых варьировался от нежно-кремового до тёмно-бордового, как если бы сад собирал эти оттенки со всех рассветов и закатов этого мира. Вдоль забора тянулась живая изгородь из дикой жимолости, её густые лианы переплетались меж собой крепкими узлами. В углу сада стоял старый дубовый стол с трещинами и царапинами, на котором всегда лежала стопка пожелтевших писем, рядом же стояла фарфоровая треснувшая чашка с остатками чая. Под деревом, где густая крона укрывала землю от лондонских дождей, росли примулы и фиалки.  — Доброе утро, солнышко. Чай горячий, аккуратнее, — мисс Ким обладала мягким, незлобивым характером, что передалось и Тэхёну. Никогда в своей жизни омега не слышал, как мать говорит громко или кричит, говорила она всегда тихо и манерно, не возвышая своего тоненького голоска, будто боясь, что её могут услышать посторонние, например, соседи или даже просто прохожие.  — Ты не опоздаешь сегодня на пары? — спросил отец.  — У меня есть пятьдесят шесть минут, успею ещё с кем-то поговорить.        Коридор медицинского университета в час перемены жил своей жизнью — нервной, торопливой, пропитанной запахом кофе и дезинфицирующих средств. Свет от флуоресцентных ламп отражался от глянцевого линолеума, по которому скользили десятки пар обуви студентов, что кучковались у стен, одни с громкими обсуждениями, другие — в молчаливом изучении конспектов. Некоторые сидели прямо на полу, сжавшись в попытке уместить между коленями стаканчик кофе и открытый учебник. В коридоре Тэхён заметил Феликса, что прислонился плечом к стенке.  — Дай мне надежду, что мы сегодня не облажаемся на первой же паре по анатомии.  — И тебе недоброе утро, ночь, так понимаю, прошла над книгами? — громко хлопнув учебником, спросил Фел.  — Над учебниками, конспектами и клавиатурой ноутбука. И впереди шесть лет такой жизни. Или три, — флегматично ответил Тэхён. — Если провалимся на третьем курсе. Или ещё быстрее, на первой сессии.  — Оптимизма тебе не занимать, — смерив друга сочувствующим взглядом, Феликс всё равно думал сейчас о своём: мысли со вчерашнего дня об альфе с их потока, где скользя, где цепляясь за фантазию, расцвеченную слишком ярко и пёстро, отвлекали внимание парня и не давали ему сконцентрироваться на учёбе вчера вечером. Но об этом он решил умолчать.  — Я утрирую, знал же, куда поступал.  — Practice makes perfect.        Тэхён и Феликс направились в аудиторию, но тут же сообразили, что плохо знают здание. Пришлось притормозить и посмотреть, куда идут их одногруппники. Едва заметив кого-то из своих, парни обогнали толпу студентов и зашли в нужную дверь. Все места были почти заняты, однако два подряд возле окна пустовали, Тэхён, не обратив никакого внимания на лицо друга, пошёл протискиваться меж рядами: Фел замер, округлив и без того свои большие от природы глаза, брови медленно поползли вверх.  — Очешуеть.        Хёнджин сидел у окна, склонившись над книгами. Тёмные волосы, слегка всклокоченные, обрамляли лицо с чёткими, почти искусственно вырезанными чертами. Бледная кожа контрастировала с его глазами — глубокими, чёрными. Хёнджин был высоким, угловатым, с отличительной осанкой, как будто он был чужд этому миру, будто он здесь оказался по какой-то ошибке. От него пахло лавандой. На запястье красовалась тонкая серебряная цепочка — не слишком заметная, но Феликс её запомнил сразу. Когда в аудиторию зашёл педагог, Фел ринулся к свободному месту между Тэхёном и этим Хёнджином, как ошпаренный.  — Господи, помоги.  — Согласен, ничего, кажется, не запомнил, — сказал Тэхён, быстро пролистывая свой конспект. Только Феликс имел в виду совсем иное.        Феликс покосился на друга с нечитаемым лицом, краем глаза выцепив в пространстве профиль Хёнджина. «Красивый», — подумал он, но отчего-то ему стало ещё грустнее от этого осознания.        Педагог поговорил о чём-то в начале занятия, насколько позволяло приличие, после чего начал отмечать присутствующих в аудитории. Он говорил тем фамильярным тоном, который молодым студентам был совсем не ясен, а Хёнджин неприкрыто морщился, уже составив суждение о профессоре. Преждевременное, потому что этого мужчину он видел впервые, как и он — Хёнджина. Феликс молча слушал, как отвечают другие студенты, поглядывая на сидящего рядом с ним альфу и в особенности на серебряную нить на его тонком, жилистом запястье, что поглощало всё внимание омеги и не давало другим мыслям войти в его сознание. Хёнджин, заметив это, улыбался, скрывая свою улыбку за пальцами левой руки, локтём которой он вперился в стол. Их разделяло пятнадцать сантиметров, луч света, тоненькой полоской, тоньше линзы, что пролегла строго перпендикулярно между ними, и холодная отчуждённость, которая сквозила в ауре альфы. В профиль он выглядел, как иная форма планеты — Феликсу совсем не верилось, что этот человек настоящий. Он его себе просто выдумал.        Тэхён нервно теребил страницы своего конспекта, пытаясь, что есть сил, сосредоточиться на выученном материале, а когда всё же и до него дошла очередь, ответил всё без запинки — сердце в груди стучало, звуча, как шаги в пустом коридоре — громко, тревожно, отчётливо.        Хёнджин оглянулся на своих соседей по парте, чувствуя напряжённое состояние сидящего рядом с ним омеги. Склонившись к его розовому уху, смог прошептать:  — Отомри, Белоснежка, я — не охотник злой королевы, не убью, — подавив в себе порыв рассмеяться, и отпрянул, придав своему лицу прежнее аскетическое выражение.        Феликс, чуткий и очень чувствительный с самого рождения, не понял всего того безумия, который произошёл на первом занятии, даже когда они вышли с Тэхёном из аудитории, друг говорил без остановки, что не было в его повадках, по крайней мере, Феликс ранее за Тэхёном никогда того не замечал, но даже сейчас не предал этому никакого значения: все его мысли засосало, будто трясиной. Если бы кто-нибудь догадался, о чём думает Фел, сидя в кафе, то кроткий, смирный омега ничего бы не смог ответить, как и не смог он ответить ни на один вопрос профессора по анатомии, за что, разумеется, получил неудовлетворительную оценку. Но, в сущности, Феликс об этом не беспокоился. Он не позволял себе думать об этом и не думал. — Эй, отомри, — эхом, долетевшим из внешнего мира, пронеслись слова Тэхёна, что щёлкнул несколько раз пальцами перед застывшим, будто маска, лицом друга. — Ты вообще что ли ночью не спал?  — Да нет. Спал.  — У тебя что-то случилось? — спросил Тэхён.  — Инфаркт сознания, — ответил он с грустной насмешкой над своим положением.        Тэхён лишь в недоумении, которое он и не попытался даже скрыть, хотя понимал, что его взгляд может показаться ему же самому оскорбительным, посмотрел на Феликса и, не зная, что даже ответить, задумчиво положил себе ещё одну ложечку шоколадного пудинга на язык. Тэхён ещё не знал ничего и даже не пытался вникнуть в обсуждение чужого положения, потому что случись, что Ким всё узнает — прочтя чужие мысли — он бы с лёгкостью своих суждений ответил, что всё это полная дурость. Глупость, глупая трата времени, которая в конечном итоге не приведёт ни к каким стоящим результатам, а всё, что не приносит выдающегося результата, Тэхён считал это пустым. Тэхён был человеком строгих нравов и правил, которые выдумал сам себе, живя строго по плану. Времени попусту он никогда не тратил, зная, сколько у него и какое дело — даже ужин с родителями вечером за одним столом — отнимает времени. Он был перфекционистом до мозга костей, если бы конечно у такого важного органа были кости — и этим очень гордился ещё со школы. Младшую школу он окончил в Южной Корее, после чего его родители приняли решение перебраться в дождливый Альбион. К своим годам омега мог говорить свободно на двух языках и считал корейский своим родным, хотя большая часть его сознательной жизни прошла на английском, в Лондоне, в частной школе. Он живо помнил ещё это заведение, которое прививает и по сей день своим учащимся строгость в суждениях, строгость в выполнении домашних заданий, строгость в этикете и мысль, что хороший тон джентельмена — пунктуальность. Тэхён был твёрдо убеждён, что только дисциплина и тяжёлый труд над собой приведут к стоящим результатам. Бездельников, которых он повстречал на первом курсе медицинского университета, он считал едва ли не отбросами этого общества, за короткий период — от начала семестра и до наступления зимы, когда началась первая сессия — он подружился лишь с тремя студентами, теперь они ходили впятером, вызывая злые улыбки на лице тех, кому они попадались на пути. Феликс получил за весь семестр только одну неудовлетворительную оценку — на самой первой паре по анатомии — и не гордился этим.        Они вошли в столовую студентов, что напоминала больше зал из фильмов про Гарри Поттера, освещённую приглушённым светом и исполненную в тёмных тонах. Хёнджин в чёрном костюме, с телефоном в руке, увидел входивших Тэхёна и Феликса и пошёл за ними. Хёнджин знал, что по правилам приличия нельзя садиться рядом с противоположным полом, только если вы недавние хорошие приятели, говорить с ним, стоя в очереди за чаем. Но с чувством человека, который не обладал никаким приличием, он подошёл к двум омегам, став позади них и засунув руки в карманы своих брюк. Сделав скучающий, незаинтересованный вид, он лишь одним глазом стал наблюдать за ними, зная, что они его заметят — Хёнджин был почти на голову выше всех учащихся на первом курсе, что позволяло ему выделяться на фоне других. Но ещё выделяло альфу его положение — он отвечал всегда так идеально, что у бедного Тэхёна закипали мозги. Ким считал только Хвана своим соперником, альфа знал намного больше, чем он, в том Тэхён не имел никаких сомнений, и это его нервировало.        Тэхён не успел даже закончить свою мысль, когда заметил за своей спиной Хван Хёнджина. «Опять он», — пронеслось юрко в его голове, но хорошие манеры не дали ему озвучить свои мысли, в которых омега тоже стремился соблюдать строгость, но нынче ему давалось это всё сложнее и сложнее. Следом Хёнджина заметил и Феликс, оробев при этом, как маленькое дитя.  — Скукота, я помру от скукоты, — пробормотал про себя альфа. Это слово уже привычно звучало в его голове.        Джин приветливо вскинул глаза, когда оба омеги повернулись к нему: на лице Кима проступало что-то совсем уж неприветливое, отталкивающее, от чего Хван резко поморщился в своих мыслях, зато Феликс смотрел на альфу, что оказался с ним в одном пространстве в недопустимой для его сознания близости, широко раскрытыми глазами, почти не моргая.       Надо знать и понимать, что от иностранцев никто и ничего не требует, кроме своевременной платы за учёбу, но в том, что Хёнджин был иностранцем Ким сомневался, его чистая беглая английская речь звучала, как музыка. Для ушей Феликса. Это и послужило началом интереса Тэхёна к этому человеку, который был похож на него — в этническом понимании. Все они — и Феликс, и Хёнджин, и Тэхён — были уроженцами Южной Кореи, которая сейчас пыталась занять первое место в Восточной цивилизации, но все понимали, что силы Кореи и Китая неравны.  — У меня сложилось впечатление, — начал Тэхён, — что ты родился и вырос здесь. Я ошибаюсь?        Хёнджин промолчал, став перебирать те истории, которые у него заранее были заготовлены.  — Меня никто не спрашивал, хочу ли я жить в Англии, так что я оказался здесь не по своей воли. Матушка и старший брат решили, что Лондон — хорошее место для того, чтобы начать новую жизнь.  — В какой школе ты учился? — Тэхён не унимался, Феликс же слушал молча с неподдельным интересом, а Хёнджин стал уверен, что интерес Кима к нему вызван его глубокой симпатией, которую он, как порядочный омега, скрывал, но мотивы Кима состояли в другом, он видел в Хване своего соперника, потому и стремился узнать о нём как можно больше. Не из любопытства. Лишь голый интерес к сильному.        Через семь минут, которые Тэхён отмерил себе на ленч с кофем, он спешно поднялся со своего места и, выказав своё уважение альфе и другу, поспешил ретироваться в библиотеку на четыре часа, чтобы к восьми тридцати вечера успеть на ужин с родителями. Хёнджин вопросительно посмотрел на удаляющуюся фигуру исподлобья, и Феликс внезапно ощутил себя голым и  неспособным продолжить разговор, ведь, пока Ким задавал вопрос за вопросом, он молчал.  — Такой деловой, — сказал Хёнджин и, замолчав, услышал лишь короткое рядом с собой: — Разумеется.  — Он всегда такой? — обратился уже напрямую Джин к сидящему напротив него Феликсу.  — Очень ценит своё время, знания и семью.  — А ты?  — Я? — Феликс колебался. — Наверное всё то же самое, что и Тэхён. В этом мы похожи.  — Красивый, — сказал Хёнджин.        Поставив на стол свой стаканчик кофе, альфа уставился на омегу пронзительным взглядом чёрных глаз. Феликс ощутил в мгновение ока, что сейчас лишится своих чувств, чего он решительно не желал — румянец разлился на его скулах, доходя до кончиков волос. Такая реакция Хёнджина очень позабавила. Оставшись один на один с другим омегой — не целью своего поиска — альфа заметил теперь уже явственнее, чем прежде, как красив другой человек перед ним: длинные волосы, отливающие белым золотом и ниспадающие мягкими волнами на плечи, высокие скулы, слегка вздёрнутый нос — идеальный контраст юной хрупкости и тяжёлого взгляда в карих глазах. Феликс сидел, будто зачарованный, и даже не заметил того, как Джин оказался позади него. Склонившись в половину своего роста, опять произнёс: — Отомри, Белоснежка, я — не охотник злой королевы, — те же самые слова, которые Феликс запомнил с их второй в жизни встречи.       Сквозняком по коже прошли мурашки, а Хёнджина после этого и след простыл. Следующие несколько дней они совсем не пересекались, Тэхён этого вовсе не заметил, а Феликс заметил лишь то, что он перестал реагировать на окружающих: весь его мир стал каким-то сублимированным, он потерялся. 

• • •

      За окном где-то в отдалении завыла сирена. Чонгук же и бровью не повёл, продолжив заполнять историю болезни своего нового пациента, хотя в том не было для доктора необходимости, потому что этим должны заниматься помощники врача. Стыда Чон не испытывал, давно уже утратил он это чувство даже в моменты лицезрения наготы человеческого духа, любви — тоже, как и жалости и любой другой человеческой добродетели. Оставалось в сухом расчёте только играть, как клоун на арене цирка: цирк — больница, он — шпрехшталмейстер. Роль клоуна у Хёнджина.        Три трупа за прошлые сутки, Чонгук поднял бумаги на уровень глаз, внимательно вчитываясь в заключение патологоанатома. Один из трупов был его бывшей пациенткой, на момент смерти миссис Уолкер было семьдесят два года. В больнице Святого Томаса она провела почти три месяца, за этот период женщина перенесла одну операцию, но заключение смерти на сегодняшнее утро гласило следующее: злокачественная опухоль печени с множественными метастазами в лёгкие и головной мозг. Прямой причиной смерти является полиорганная недостаточность, развившаяся на фоне терминальной стадии онкологического заболевания. Постучав концом ручки по краю стола, Чонгук с его пренебрежением к истокам морали и всяким предрассудкам принял ту мысль, что так бывает, люди умирают, колесо Сансары работает, хотят ли того люди или нет. Папка с выпиской из морга его пациентки упала на дно последнего ящика в столе, и Чонгук вернулся к своим другим пациентам, обязательствам, не разменивая попросту своё время, попивая кофе с одной ложкой сахара, в перерывах греша сигаретами — на улице жаркие краски августа давно сменил серый сентябрь. Чонгук с запозданием осознал, что опять не заметил смены сезонов: в природе, которая росла в центре больницы — маленький сад, окружённый стеклянными стенами, — он находил покой, держась стороной коллег и пациентов. Впереди ещё была куча нудной и долгой работы. Ощущение «чуда» у него отсутствовало с самого рождения, а может и ещё раньше. Потянулись странные часы: Чонгук выпил много кофе и почти не притронулся к пачке сигарет до конца рабочего дня. Хёнджин не писал со вчерашнего обеда. Чонгук точно знал и понимал, что происходит с братом: его злило промедление, долгие поиски и возможные неудачи, а если всё же эти неудачи случались, Хёнджин превращался в невыносимого маленького капризного ребёнка. Здесь, в Лондоне, эти качества в нём обострились, тараканы, обитающие в его черепной коробке, вымахали до огромных размеров, и Чонгук не знал, что ему с этим делать. Братья всегда гнались за результатом, в этом они были похожи, но только в этом: что касалось методов их работы, здесь каждый выбирал тот вариант, который ему был близок. Чонгук выбрал скучную и монотонную работу, скрываясь под маской белой благодетели, Хёнджин — вечеринки, студенческую жизнь и омег.        Последним делом на сегодня для доктора Чона был обход трёх пациентов, которые лежали в отделении интенсивной терапии. Заправив выбившуюся прядь волос за ухо, Чонгук ещё раз со скепсисом окинул себя в отражении зеркала, что висело в его кабинете, и надел очки с чёрной строгой оправой. Пациенты были все как на подбор, типично доживали свой век в больнице в окружении медицинского персонала, никто и не питал надежд на то, что эти люди когда-нибудь смогут оправиться, даже их родные и близкие. И это понимали, кажется, все, кроме самих пациентов, но кто точно знал, что эти трое никогда не покинут стены больницы Святого Томаса, так это доктор Чон. С мраморной холодностью, которая выступила на жилистых кистях рук и на предплечье, Чонгук коснулся тёплых, почти горячих ладоней пожилой мисс Элвис.  — Вам нужно больше кушать углеводов, мисс Элвис, или нам придётся подключить Вас к параэнтеральному питанию, — укоризненно заметил доктор Чон.  — Я и так ем немало.  — Результаты анализов говорят о другом немного.        Следующим пациентом, к которому зашёл доктор Чон, был мужчина тридцати восьми лет, диагноз звучал как рак прямой кишки.  — Тридцать восемь… — заметил Чон, прежде, чем войти в палату, — молодой.        Бледный свет ночника, мерцающий в углу на прикроватной тумбочке, отбрасывал тусклые тени на стены, покрытые холодной, стерильной белизной. Небольшая потрёпанная книга, открытая пачка печенья и стакан воды умостились рядом с этим ночником. Тишину нарушали лишь редкие звуки: шорох листьев за окном, глухой стук медицинской тележки в коридоре да прерывистое дыхание самого больного. Его лицо, иссушенное долгими месяцами боли, едва можно было различить в этом полумраке, но пациент ещё не спал, сидя с книгой в маленьких очках, что мерцали в тусклом свете ночника. Подойдя к пациенту, доктор Чон протянул ему свою руку для рукопожатия и, коснувшись его влажной ладони, дежурно улыбнулся. Затем, найдя стул, сел возле мужчины, начав задавать интересующие его вопросы. — Добрый вечер. Как Вы себя чувствуете сегодня? — Добрый… Да как обычно. Усталость, тяжесть… и мысли… они, знаете, самые тяжёлые, — поймав игру света и тени на стене позади доктора, ответил мужчина и отложил в сторону свою книжку. — Понимаю. Мы стараемся облегчить ваше состояние, но я вижу, что беспокойство не отпускает. Что тревожит больше всего? — Что будет дальше? — почесав свою местами поседевшую бороду, признался мужчина. — Иногда кажется, что я просто… мешаю. Всем. Родным, Вам, доктор Чон, даже себе самому. — Вы никому не мешаете. Поверьте, ваша жизнь важна, — с этими словами Чонгук потянулся своей рукой к ладони пациента, положив свою поверх его, ощутив, как сильно кипит жизнь в этом человеке, её мощь, её источник, — и мы боремся за каждый ваш день, — добавил он. — Ваши близкие хотят быть рядом. И вы имеете полное право чувствовать слабость, злость, страх. Это нормально. — А есть ли смысл? Когда всё идёт к одному и тому же концу… — Смысл есть всегда. Встречи с близкими, разговоры, воспоминания. Это те моменты, которые делают дни значимыми. Мы не можем остановить время, но можем наполнить его чем-то светлым. — Но ведь иногда просто… сил нет. Даже улыбнуться. — Тогда не нужно себя заставлять, — найдя точку пульсации лучевой артерии, сказал доктор Чон, начав замерять пульс в монотонной тишине. — Просто будьте. Дышите. Разрешите себе быть настоящим. Мы здесь, чтобы помочь вам пройти этот путь — насколько это возможно, легко и без боли.       В коридоре не было ни души, тени от деревьев мягко покачивались на полу, который был слабо освещён лампами — время визитов пациентов иссякло, как и рабочий день Чонгука. Повернув защёлку двери, после чего послышался характерный звук, мужчина подошёл к своему столу, обогну тот по правому флангу. Сначала он спрятал все истории болезни в ящик стола, снял стетоскоп, шершавой ладонью проведя по шее сзади, следом же и халат, повесив тот — идеально выглаженный, как вся его жизнь — в шкаф. В раковине скопилась вода, Чонгук прочистил слив вантузом, не придав в моменте тому никакого значения: вымыл руки с мылом, обсушив те полотенцем, и отошёл к зеркалу. Отражение мягко просвечивалось косыми лучами вышедшей из-за худых облаков луны, что серебрилась высоко в небе, подглядывая за людьми, мягко скользя по тёмному склону небес. За людьми и за Чоном: отражение слепо смотрело на мужчину, иногда оно искажалось от гримасы боли, что судорогой проступала на лице альфы.        Спокойствие больницы Святого Томаса пронзила сирена скорой помощи.        Чонгук повернул голову в сторону, заметив, как замерцали на короткое мгновение в темноте осеннего вечера красно-синие огни машины скорой. Затем повисла тишина, вязкой субстанцией просочившись в кабинет вновь. Чонгук вернул взгляд своему отражению: идеальные черты лица так раздражали. Чонгук не любил своё отражение. Пристально всматриваясь в самого себя, ему казалось, что он насквозь видит всё и понимает всё то нехорошее, что в нём делается, живёт под кожей, на дне глаз. Время остановилось, застыв крупицами зыблимой реальности на ресницах, что дрогнули и опустились, скрыв чёрные глаза под тонкой кожей верхних век. За дверью послышались шаги, и Чонгук, зная, что это кто-то из персонала, взглянул из-под опущенных ресниц осоловело на ручку двери, но ничего, шаги исчезли, растворились в тишине.        Чонгук стоял неподвижно, опустив голову, помотав ею из стороны в сторону. Влажный треск в воспоминаниях пронёсся с отчётливой ясностью, будто свет луны проник в сознание — мужчина резко распахнул глаза. Отражение в зеркале уже не совпадало с тем прошлым: глаза лихорадочно блестели в сумраке вечера, что тяжёлым оксюмороном опустился на больницу Святого Томаса, едва заметные искорки бледно-сиреневого цвета запульсировали на дне чёрных зрачков, расползаясь по краю радужки, затапливая её всё сильнее своим едким одноцветом — принимая яркий сиреневый цвет. Улыбка Чонгука исчезла, вскоре сменившись оскалом, напоминая теперь не человека, безумца в последней стадии своего безрассудства. 

• • • 

      Решимость Феликса опять сменилась страхом, когда он увидел в толпе студентов высокую фигуру в коричневой кожаной куртке и с рюкзаком, накинутым на плечо: Хёнджин смотрел строго перед собой, пробираясь сквозь толпу, которая волнами расходилась в стороны, будто вода при виде Моисея. Если Хёнджин кого-то и выбирал, то уже нельзя было от него избавиться, неважно, нравится ли он сам тому омеге или нет, но уловив значительные взгляды со стороны Феликса в свою сторону, он решил, что, возможно, ему стоит изменить свою стратегию. Свой выбор.        Тэхён бегал пустым взглядом после бессонной ночи по строчкам в книге, что расплывались всё сильнее, вместе с тем всё сильнее становилась и его головная боль. Он слегка постукивал пальцами по обложке учебника в такт своим мыслям, которые беспокойный ум гонял по кругу, как кровь по замкнутому Вилизиевому кругу в основании головного мозга. — Йоу, — Хёнджин, подойдя к двум омегам, опять поздоровался первым, выдавив слабую улыбку. — Чем занимаетесь?  — Пытаемся не завалить экзамены, — ответил Тэхён, даже не взглянув на парня.  — Пустая затея, — сказал Джин. — Остался всего час, так что нет смысла сейчас насиловать свой мозг.  — Не согласен, — возразил Тэхён. — Нужно пройти ещё раз сложные темы.  — Предлагаю пари: если я сдаю лучше, чем каждый из вас, то вы идёте на вечеринку, — предложил альфа.  — Какую вечеринку? — теперь уже вопрос задал Феликс.  — В конце февраля будет. Вы что, не в курсе? Дальше учебников вообще носы высовываете? В общем, обычная студенческая вечеринка в зале на первом этаже.  — Идёт, — хлопнув книгой сильнее, чем он сам того ожидал, Тэхён принял условия пари, но лишь потому, что хотел обойти в рейтинге одного Хван Хёнджина.        В огромной аудитории, освещённой холодным светом ламп, стояла напряжённая тишина. За преподавательским столом сидел профессор — пожилой мужчина с острыми чертами лица и нависшими на поблеклые глаза складками кожи с верхних век. Его рука методично заполняла список фамилий, отмечая тех, кто уже прошёл через решающий момент. Следующим отвечать должен был уже Тэхён, когда же Феликс и Хёнджин уже стояли за дверью со счастливыми улыбками облегчения. Профессор, не поднимая головы, протянул заветный билет: химическая реакция с алкинами. — Начинайте, — тихо произнёс профессор, откинувшись в кресле, которое протяжно и жалобно скрипнуло под его весом.       Вопросы сыпались один за одним. Первый — стандартный, из учебника, но третий… третий вопрос был из тех, что проверяли не просто знания, а глубину понимания. Тэхён замолчал, пытаясь хоть что-нибудь вспомнить об этом из темы про триглицериды. В этот момент где-то в углу аудитории едва слышно зашелестели листы бумаги — это один из ожидающих своей очереди пытался подсмотреть нужную формулу. Но профессор его услышал так же ясно, как и звук скрежетания старой лампы над входом в аудиторию. — Уберите. Или вам нужно повторить органику на следующий год? — сказал он, не возвышая своего голоса, и от его слов тишина стала ещё гуще.        Этой маленькой заминки хватило Тэхёну для того, чтобы с ясностью вспомнить эту тему. Голос дрожал, но он уверенно начал объяснять механизм реакции. Профессор внимательно слушал, иногда кивая, иногда поднимая брови, всматриваясь в Тэхёна и крутя в своих руках ручку монблан. Когда последний ответ был дан, повисла долгая пауза. — Неплохо, — наконец произнёс профессор, делая в своём списке отметку. — Семьдесят пять баллов. Следующий!       Семьдесят пять из ста возможных.        Встречали в коридоре Тэхёна Феликс и Хёнджин, друг протянул Киму стаканчик с кофе, задав очевидный вопрос: — Ну как?  — Семьдесят пять, — поникшим голосом ответил Тэхён. — У тебя?  — Восемьдесят восемь, — раскачиваясь на носках, будто пятилетнее дитя, ответил Фел, — а у Хёнджина девяносто семь, — указательным пальцем показал на альфу, стоящего позади него, заметив, как от неожиданности поползли вверх брови Тэхёна, исчезнув под чёлкой.  — С-сколько?  — Ровно столько, чтобы объявить мою безоговорочную победу и пригласить вас обоих на вечеринку.  — Как ты это сделал? — с крайним недоумением спросил Тэхён, а Хёнджин в ответ лишь рассмеялся, заметив удивление на лице омеги.  — Просто хорошо подготовился, — пожав плечами, ответил беззаботно альфа, язвительно улыбнувшись и обнажив ровный ряд белых зубов, которые Тэхён запомнил, как наяву: они ему приходили после в кошмарах.        В наступившей тишине Феликс оторопело смотрел на Тэхёна, Тэхён — на Хёнджина, Хёнджин — на Тэхёна. Путь от университета до дома занял как и всегда сорок минут, которые прошли у друзей в довольно напряжённом молчании. Остаток дня для Тэхёна прошёл как во сне: разговоры родителей, тугой гул с улицы, вечерние новости и монотонное закипание чайника на плите. Сизый туман опустился на Лондон, силуэты людей плавали в нём, словно призраки, на которых смотрел с высоты второго этажа домика Тэхён, затем зажглись фонари вдоль улицы, напоминая маленькие звёзды, что упали с неба на землю. «Сволочная погодка», — подумал Тэхён и слез с подоконника, найдя в шкафу плед. Завернувшись в него, омега лёг на кровать, перебирая воспоминания сегодняшнего дня — все они были малоприятны, плохи, омега с усилием воли пытался анализировать все свои ответы, но сдался и заснул.       Хёнджин возвращался домой путаным кружным путём, как и Чонгук, растворившись в тумане. Захватив в кафетерии с собой большой латте, пошёл в парк. Туманно, ветрено, на Лондон вуалью спускалась ночь чёрная, как и желания Хёнджина, которыми он ни с кем не мог поделиться, хотя Чонгук о них догадывался, но в душу младшего брата не лез. За прошедший день Земля ещё не успела сойти со своей орбиты, а вот мысли альфы слетели с неё: он вбил в поиске несколько слов, белый экран заполнил ряд статей. Ткнув пальцем на первую ссылку, выждал, закусив нижнюю губу. Стаканчик с кофе он поставил рядом на скамейку, приняв сгорбленную позу — уткнувшись острыми локтями в колени — и сначала даже не понял, испугался, но потом ему пришла новая мысль: «это ж не я». В статье шла речь о смерти заправщика из Вонджу. Хёнджин прикусил до белой боли свой ноготь на большом пальце, вчитываясь в строки, которые мерцали у него и прыгали, как мушки, перед глазами. На единственном фото, которое вставили в статью, стоял юноша, улыбаясь, — Хёнджин смотрел на самого себя, но, в сущности, это был не он вовсе.        Перед самым пробуждением Тэхёну приснился кошмар. Пытаясь совладать с той тяжестью, что скопилась после долгого сна, омега задел рукой книгу, что лежала на прикроватной тумбочке, и та со звонким грохотом упала на пол. Выдержать собственную тишину было сложнее, чем ту, что царила в окружающем мире, гармонично сливающуюся с мыслями в голове: Тэхён умылся холодной водой, смыв тени кошмарных сновидений со своего лица.        Вечером заглянул в гости Феликс, оставшись по приглашению родителей Кима на ужин. Отужинали они в весёлой, беззаботной обстановке под милый грудной голос мисс Ким, который был её главной женской особенностью, и рассказы отца Тэхёна. Они вспомнили прошлое и то, как в школе одноклассники называли Феликса — «Марш Меллоу», потому что у него был очень мягкий, как зефир, характер, с того времени, знаете, немногое переменилось. Тэхён начал клевать носом в суп, поэтому мистер и мисс Ким решили, что ужин подошёл к концу, они предложили Феликсу остаться у них на ночёвку, естественно, предупредив об этом по телефону его родителей. В спальне Тэхёна пахло морозной лавандой, тени от деревьев скрюченными пальцами стучали в окна второго этажа, когда неистовый порыв ветра завывал волком на улице, но туман никуда не спешил, медленно курсируя меж зажжёнными фонарями, что напоминали скелетов с горящими черепами.  — Вечеринка, — вслух подумал Феликс, — ты же пойдёшь?  — У меня к тебе тот же вопрос, — Тэхён принёс из комнаты для гостей пижаму другу, свои личные вещи Ким не любил давать даже на время, — с другой стороны, нам тоже нужно расслабиться. В конце концов мы сдали все экзамены.  — Сильно расстроился?  — Да как сказать, — начал Тэхён, но всё же признался без тени эмоций, что результаты его расстроили, а проигрыш просто добил.  — Да, этот Хёнджин очень хорош, — от упоминании этого имени Феликсом Тэхён весь вздрогнул, поймав взглядом ткань реальности, из которой он периодически выпадал, не отдавая при том себе в том отчёта: мозг был переполнен разной тяжёлой для хранения информацией, а Хёнджин служил пусковым крючком для запуска механизма ненависти к самому себе: у Тэхёна появилось ещё больше причин себя ненавидеть, в школе он был одним из лучших учеников, а сейчас его так легко обошли и Феликс, и Хван Хёнджин. Это нехило ударило по его самолюбию, уложив гордость за самого себя на лопатки.  — Не понимаю, откуда он вообще взялся, ведёт себя, как напыщенный индюк.  — Он просто знает… всё? Я тебя понимаю, — сказал Феликс.  — Как можно знать всё? Он что, спит с учебниками в обнимку?  — С ними, явно, спишь ты, — произнёс он с нотой учтивости и лёгкой издёвки.  — И что? — фыркнул Тэхён.  — А то, что мы в любом случае идём на вечеринку студентов.  — Как мы вообще на это согласились? Я был явно не в себе, — соединив пальцы в крепкий замок, Тэхён потрещал несколько раз характерно суставами — эта дурная привычка всегда его успокаивала. — Я не хочу никуда идти.  — Но мы проиграли в честном пари.  — Честность ещё нужно доказать.        Тэхён привык быть всегда и во всём первым, не пытаясь хоть как-то усмирить свой строптивый характер, а теперешнее положение дел, что установилось в конце января, доедало и так скудные остатки его терпения. Из них двоих более эмоциональным был всё же Тэхён, особенно в те моменты, когда что-то у него не получалось, он становился немало раздражён, даже не пытаясь подавлять бурлящую, словно магма, агрессию в своих венах. Тут, глядя в окно и сидя на своей кровати, мысли вдруг изменились: Тэхён вспомнил, как Джин и Фел отвечали каждый раз на занятиях, он считал их на голову лучше себя, но никогда в том другу, тем более альфе, он не признавался. Даже самому себе в том было страшно сознаваться, неудобная правда всегда была горше, чем ложка поваренной соли.        По звуку в соседней комнате, отведённой для гостей, Тэхён верно понял, что друг ещё не лёг спать, и, хотя он точно не знал причины его бессонницы, которую они делили сейчас одну на двоих, причина, по которой не спал и Феликс, и Тэхён носила одно и тоже имя — Хван Хёнджин.