Под кожей

      Пока Феликс старательно ловил кончиком своей сигареты пламя зажигалки, сидя у распахнутого окна в комнате Тэхёна, Тэхён же с нервным видом ходил из комнаты в комнату в поисках одежды на вечеринку. На часах, что висели над входом в его спальню, было уже четыре часа вечера, снег за окном шёл мелкой крупой, затушёвывая дорогу до белого одноцвета и припорашивая верхнюю одежду и головные уборы спешащих по своим делам в суматохе вечерней субботы людей. Даже по меркам Лондона погода была чудо как хороша, а вот настроение Тэхёна, в отличие от Феликса, пребывало где-то на дне Марианской впадины. Он старался ещё со школьной скамьи избегать подобные мероприятия, как чумы, но не в эту субботу. Тэхён критически осмотрел своё отражение в зеркале, затем перевёл взгляд на друга, что болтал ногами в воздухе. — И давно ты куришь? — Ты уже спрашивал, — выпустив сизую струйку дыма в окно, которую тут же подхватил северный ветер, ответил Феликс. — Не говори только родителям. Узнают — будут нотации читать до второго пришествия.       Феликса, как и Тэхёна, готовили через дрессуру к жизни, в которой они должны исполнять определённые роли, следуя правилам социума, но Фел теперь понимал, что все эти запреты и ограничения есть только в его голове; и эти ограничения напоминали ему клетку, только, в отличие от Тэхёна, он был уже не согласен на жизнь за решёткой. В год поступления Феликс тратил больше времени на сигареты и друзей, чем на подготовку к выпускным экзаменам, а Тэхён работал, как проклятый, не заводя новых знакомств, не уделяя внимания другим хобби, к первому курсу он растерял всякий интерес к посторонним занятиям, а теперь они и вовсе казались ему пустой тратой времени. Он отказался от частных уроков с педагогом по классу фортепиано, от школы искусств, Феликс же отказался от серой жизни, в которой родительской морали было больше, чем свободного времени.       Тысячи часов, проведённые за учебниками в библиотеке, сейчас уже не имели никакого значения: Тэхён проиграл Хёнджину. — Хочешь сигарету? — Не курю. — Не хочешь попробовать? — спросил Феликс. — Не вижу в этом занятии ничего хорошего. И тебе не советую этим заниматься, потому что, если твои родители узнают, тебя из дома прямо под мост выселят. — Ха-ха, это скорее будет праздник для меня, когда я от них свалю, — с грустным осознанием своего положения сказал Феликс, наблюдая, как медленно отваливается пепельный хоботок и падает на подоконник рядом с его ногой. Ему было трудно собраться с мыслями, каждый день он мечтал только о том, что в завтрашнем дне наступят перемены, но пока менялся только за окном городской пейзаж — теперь всё было белым и чистым, как совесть Тэхёна, в отличие от совести Ликса. По этому поводу он не расстраивался, но иногда об этом думал, сублимируя. — Может не пойдём? — Мы проиграли пари, — две струйки сигаретного дыма медленно выплыли из приоткрытого рта Ликса и растаяли в воздухе вместе с его мечтами о будущем. — И что? Что он нам сделает? — В чём проблема сходить и расслабиться? — Я не люблю вечеринки. — Ты на них никогда и не был, — потушив окурок о деревянный ставень чиркающими движениями, произнёс Ликс. — Может стоит попробовать? — Чтобы что?       Феликс улыбнулся, соскакивая с подоконника, но не закрывая окна, чтобы запах сигарет успел выветриться до тех пор, пока они не уйдут с Тэхёном: — Жизнь состоит не только из учёбы, экзаменов и кофе из кафетерия.       Закатив в недовольстве глаза так, что можно было увидеть основание черепа, Тэхён на это ничего не ответил. И так без слов было понятно, что он в корне не согласен с другом. — Ты в этом пойдёшь? — Какая разница, всё равно я не планирую там задерживаться надолго, — ответил Тэхён. — На час максимум. — Шутишь? — Нисколько. Мне там нечего делать, а уговор был на то, что мы придём, но сколько нам там быть решать уже не Хёну. Так что часа хватит с головой. Мне так точно.       Феликс промолчал. У друга хорошо получалось однако озадачивать своими суждениями других, в том числе и его, но в сущности решение, которое принял и озвучил Ким, Фела не интересовал. У него имелись свои планы на этот вечер. Тэхён всё же не был так уж слеп, он всё пытался вызвать Феликса на объяснения, на что друг реагировал с какой-то мнимой беззаботностью и весёлым недоумением. Каждый раз он боялся, что Ким всё поймёт, хотя возможно он уже и так всё понял, но скрывал это, Феликс чувствовал, что так оно и есть.       Подходя к университету в самом весёлом расположении духа, Феликс ничего не заметил, возле входа стояло несколько компаний, куря сигареты и что-то громко обсуждая, а Тэхён заметил, как ужасно стал выглядеть университет, украшенный какими-то новогодними гирляндами и блестящим дождиком. Ни одного слова Тэхён не сказал про Хёнджина до самого зала, в котором уже вовсю гремела клубная музыка. В грохоте дискотеки слова Фела едва долетали до друга, так что разобрать что бы то ни было стало враз сложнее: кто-то заехал локтем Киму в бок, что отозвалось резкой болью, но, развернувшись, Тэхён никого не заметил. Покрутившись на месте, он не мог в какофонии звуков и кругов, что плясали перед глазами всеми цветами радуги, даже различить лиц, всё происходящее вокруг напоминало Дантовое сплетение тел — в ушах стояла оглушающая музыка, звонко ударяя по барабанным перепонкам.       Кто-то неожиданно потянул Тэхёна за рукав, это был Хёнджин: омега заметил блестящий взгляд его чёрных глаз и не смог от них оторваться, идя за парнем следом до той поры, пока они оба не оказались за пределами дискотеки. Они прошли сквозь толпу, выйдя в коридор — в тишине их шаги звучали громче, чем биты музыки в актовом зале, от которого они стремительно удалялись по направлению лестницы, ведущей на второй этаж. В холле на третьем этаже сладковато пахло дымом сигарет, Тэхён видел, как целовались студенты, прячась в закутках университета, и мысленно морщился при виде этих лобызаний. Юрко в голове пронеслась мысль, что выглядят они все, как малолетние наркоманы. — Куда мы идём? — Подожди. Сейчас всё сам увидишь, — ответил Джин, не сбавляя своего шагу.       Звёздная холодная ночь только начиналась. На пороге пятого этажа у Тэхёна перехватило дыхание, и он попросил сбавить скорость, но парень лишь покрепче сжал своей горячей ладонью кисть омеги, кинув небрежно, что им осталось всего пара метров. Хёнджин был слегка пьян, но Тэхён понял это не сразу.       Всё, что омега успевал замечать, было похоже на неудачную фотографию, которая расплывалась перед глазами. Ему не хватало объективности, чтобы взглянуть на то, что сейчас происходит. Тёмные промежутки в коридоре становились больше, все окна остались позади, впереди Тэхён заметил красную дверь, которую альфа толкнул плечом: плохо смазанные петли жалобно скрипнули и подались напору. И вскоре Тэхён увидел ночной Лондон, как на ладони. Головокружительный пейзаж ночного города с высоты крыши медицинского университета, который был стилизован под храм Помпеи, вызвал вместе с восхищением в омеге и холодный, парализующий страх — Тэхён боялся высоты, чего совершенно не знал Хёнджин, потому что нигде об этом в интернете не упоминалось. Всё, что он знал об омеге, строилось на знаниях из социальных сетей и рассказах Феликса. Хлопья снега медленно кружились в воздухе и опускались на ночной город.       Снаружи было прохладно и ветрено, Тэхён ощутил, как мороз когтями начал царапать его нежную кожу, залетев с ветром под ворот его рубашки. Он картинно приподнял воротник, но это не спасало от февральской погоды, которая, как и любая другая королева, призвана править очень недолго. Хёнджин встал у самого края, сунув руки в карманы своих брюк, и посмотрел вниз: толпы студентов шли на сегодняшнюю вечеринку, как ягнята на закланье. Послушные овцы, порождающие хаос, который был отличным атрибутом студенческой жизни. Приятным элементом разнообразия выступал этот момент: Хёнджин обернулся назад, посмотрев через плечо на Тэхёна, и улыбнулся, не скрывая своего голого интереса. Думал об омеге он беспокойно и часто, находя его внешность подходящей для светского человека. Хёнджин был почти уверен, что родители Кима были выходцами из среднего класса. Когда парень оглянулся, он заметил оторопелость, с которой омега смотрел на него. Хёнджин мог сейчас думать только о нём, сам не понимая чему улыбаясь.       Тэхён несколько раз оглянулся назад на дверь. Они молчали, и выражение лица омеги было таким серьёзным, что у Хёнджина невольно промелькнула мысль: «красивый, но холодный». — Может пойдём? — спросил Тэхён, стараясь совладать с дрожью в своём голосе.       Он понравился Хёджину, — это сам омега понял только что, заметив как неприкрыто, но без известной доли нахальства, он любуется им, и не успел Тэхён опомниться, как оказался под чужим влиянием, Хёнджин же, заметив замешательства и проблески истинного понимания омегой его положения и всего происходящего, опять грустно улыбнулся и оттолкнулся ногой от бордюра, подойдя к Тэхёну на расстоянии вытянутой руки. Ветерок заиграл волосами Хвана, длинная чёлка упала на глаза, скрыв их от любопытного взгляда Тэхёна. — Я замёрз.       Хёнджин промолчал. Он не мог найти слов, чтобы начать этот разговор, но он верно чувствовал, что нужно непременно сделать это сегодня: на крыше медицинского университета. От того, что ему нужно опять играть смущение, присущее влюблённым, играть, как мальчишка, Хёнджину делалось то смешно, то дурно. Он почувствовал, как призрак брата возник между ними, но это была всего лишь игра его воображения, которое металось в лихорадочном приступе перед новыми переменами, которые он чувствовал в себе, но ещё не находил сил для того, чтобы осуществить их. Они молчали. Тэхён перестал ощущать холод, который заменился на жар в кончиках пальцев, щёки его горели морозным румянцем. — Я сейчас окончательно превращусь в сосульку, Хван. Скажи, чего ты от меня хочешь, — видя, как альфе сложно высказать то, что он очень хочет сказать, попросил Тэхён. — Давай встречаться, — в ответ — гробовая тишина и свист ветра за спиной, что пронёсся над Лондоном, зачерпнув своей дерзновенной рукой горсть февральского снега. — Что? — спросил Тэхён в пространство.       Слова Хёнджина повергли омегу в страшное смущение и новое положение, к которому он был не готов. Наступил зловещий провал тишины. Хёнджин сверлил омегу взглядом, в котором Тэхён увидел загадку, и от того ему сделалось жутко в одночасье. Его сложный, нервный рассудок внезапно пошатнулся, сдвинулся набекрень, так что он потупил взгляд ясных глаз в пол, выхватив в темноте февральского вечера ботинки альфы.       Тэхёна охватил ужас, и он во многом объяснялся тем, что о Хёнджине хоть он и думал, но никогда не подозревал, что Хёнджин тоже думал о нём, но интерес альфы в отличие от его был другим, имеющим любовный контекст. Тэхён вдруг ощутил, что его загнали в угол. Трепет снега в ночном воздухе заглушал мысли, заменяя шелест этих мыслей в голове собой: Тэхён неуверенно сделал шаг назад, ощутив, как тело, натянутое судорогой, дрогнуло от сильного порыва волнения внутри. — Я не думаю, что… не думаю, что готов, Хван…       Но сказал это омега шёпотом, так, что едва ли можно было это услышать сквозь шум ветра в ушах, и сказал он это, не поднимая взгляда голубых глаз. Он сделался в моменте глухим, как будто все звуки вокруг исчезли и наступила оглушающая тишина, пока с ритмичной монотонностью в груди билось его маленькое сердце. Сам же Хёнджин был до холодного спокоен, он видел, как омега от него убегает, не оглядываясь, видел, как зияет чёрная дыра в коридоре медицинского университета на пятом этаже, видел, как падает белый снег. Но ничего не стал с этим делать.       Ли Феликс не мог напиться в этот вечер, он трезво смотрел на всё происходящее и не знал, что ему делать. Больное сердце стучало по одному альфе, который сейчас признавался в любви другому, его другу. Феликс почувствовал, как недавно съеденный сендвич зашевелился у него в желудке. От вида пунша уже немного воротило, как и от танцующих пар. Пессимизм победил: Феликс вышел из актового зала, найдя в конце коридора окно. Окно. Луна. Тёмная ночь, подёрнутая лёгкими полупрозрачными облаками, что плыли медленно с востока на запад, за которыми то исчезала, то появлялась луна. Феликс сел на подоконник и, похлопав по карманам своих модных джинс, выудил пачку Мальборо с зажигалкой. Красный огонёк, вспыхнувший от зажигалки, напомнил нос оленя в Новогоднюю ночь. Мысли о том, что Феликсу нравится Хёнджин, пугали настолько, что он по временам, когда не был так уж пьян, представлял, как у него за спиной черти стоят и посмеиваются над ним. Кто-то спутал все правила в жизни омеги, в его жизни и жизни его друга. Феликс повернул голову в сторону лестницы, завидев сбегающего по ней Тэхёна. — Где был?       Не ожидав увидеть друга в коридоре, а не на дискотеке, Тэхён отшатнулся, но тут же ему вернулась кристальная ясность, и он остановился в паре шагов от Феликса, пытаясь отдышаться. — С тобой всё хорошо? — Не мороси, Ликси. Дай сигарету лучше, — Ли немало опешил от такого тона и просьб Тэхёна и протянул другу молча свою пачку сигарет, подкурив одну из них с помощью зажигалки. — Ты пьян? — Трезв, как стёкла в анатомке. — А что за фигню ты несёшь тогда? Выглядишь так, как будто убегал от маньяка, — нейтрально произнёс Феликс. — Если не иронизировать, то считай что так и было.       Из молчания, которое паутиной повисло между ними, вернулись мысли о том, что сейчас произошло: Тэхён курил так, будто делал это всегда, что вызвало у Феликса тревожный интерес, он почти поверил в то, что Ким его обманывал: так курить некурящий прежде никогда в своей жизни человек не мог. По старой привычке Феликс не стал заводить разговор первым, потому что изначально чувствовал, что этот разговор сложится неприятным. Но так же он не хотел, чтобы Тэхён понял, что он хочет проникнуть в его тайну, хотя его любопытство было уже в известной степени возбуждено. Тэхён готов был уже всё рассказать, что произвело бы несомненно сильное впечатление на друга, но сегодня омега принял пассивное участие в своих суждениях, он смотрел на друга и курил, а тот — на него, повторяя за ним движения. Довести самому себе, что он покорился своему страху, было сложно. Он обдумывал всё с той ясностью, с которой просыпался каждое утро. Душевное равновесие сейчас держалось на новой привычке — сигаретах. — Так, — запнувшись, — не расскажешь? — спросил Феликс. — Расскажу — не поверишь. — Ну в крёстных фей вряд ли, но вот в маньяка — очень даже.       Разумеется Тэхён не собирался рассказывать всё, как на духу, он боялся, что это испортит его репутацию, не подозревая, что в тени на втором этаже сейчас стоял Хёнджин, караулящий свою добычу на некотором расстоянии.       В коридоре Феликс и Тэхён наткнулись на своего приятеля с потока, которого они вовсе не ожидали сегодня здесь увидеть, как и он их. Но Феликс заметил Гарри ещё раньше. И надо сказать, в отличие от друга, он ему не симпатизировал, холодная отчуждённость при общении с ним ощущалась иголками под кожей. Омеги пожали друг другу руки, и Гарри попросил сигаретку у Фела, даже не обратив внимания на то, что Тэхён курит. Феликс был не в настроении с ним разговаривать, поэтому поддерживал разговор лишь редким киванием головы, которая болела, как от дикого похмелья, хотя в сущности фаза похмелья ещё даже не наступила. Он, сам не зная, почему, рассердился, когда Гарри к ним подошёл и никак не мог наговориться с Тэхёном, но, в конце концов, прогнать Гарри было невозможно — признак дурного тона. Феликс почувствовал, как начали скрестись кошки на душе от этого, он стал раздражён. Когда же Гарри, докурив, ушёл, исчезнув за дверью актового зала, наконец спустился со второго этажа наконец Хёнджин. И опять Тэхён не стал ничего рассказывать о случившемся другу, повернувшись к альфе спиной, а он заговорил уже с Феликсом тем беззаботным тоном, который всегда раздражал Тэхёна, потому что он чувствовал в этой весёлости фальшь. Хотя правила приличия он соблюдал так чисто, что Тэхёну хотелось непременно улучить его в нарушении этих самых приличий, но он не находил в поведении Хёнджина ничего неправильного, и это ещё пуще расстраивало нервы омеги. Ещё Хёнджину было свойственно художественное преувеличение. Заметил Тэхён.       Тэхёну внезапно надоел шум студенческой вечеринки, и он стал обдумывать, как сказать разговаривающим друг с другом без остановки Феликсу и Хёнджину, что он хочет уйти прямо сейчас.       Искушение Хёнджина, пронзившее его при виде Феликса, сменилось на интерес к его особе, при этом он делал безучастный вид, не обращая никакого внимания на стоящего рядом с ними Тэхёна. Он говорил с Фелом, не смотря при этом на другого омегу и не меняя своего положения: оперевшись плечом о стенку рядом с сидящем возле окна на подоконнике Ликсом, Хёнджин слушал его с той неторопливостью, которая всегда и всем очень нравилась в поведении альфы. Он был хорошим слушателем, и это не могло не нравиться охочим до сплетен и интриг омег. Чисто механически глаза Джина отметили появление тумана за окном, столь густого, что даже зажжённых всего часом ранее фонарей уже было не видать.       Лондон погрузился в туман — густой, почти осязаемый. Улицы, обычно полные суеты, выглядели теперь безжизненными. В тишине можно было различить лишь эхо шагов, утопающих в вязком молчании. Туман стелился по земле рваными клубнями по дощатой дороге, тротуарам и мостовым, обнимая фонари, маленькие закоулки и немногочисленных прохожих. Свет газовых фонарей пробивался сквозь эту пелену, теряясь в её серых тонах, помогая прохожим не столкнуться друг с другом или с железной урной на своём пути. Хёнджин выжидал.       Тэхён поймал себя на том, что это всё ему только приснилось. Новая мысль пропахала очень некстати уставший мозг: «Что делать с этим признанием?». Тэхён разрывался на части, думая об этом, стоя рядом с Хёнджином, и только Феликс ни о чём не догадывался. — Я думаю, мне пора, — выждав паузу между другом и парнем, сказал Тэхён, ощутив взгляд Хёнджина на себе, прожигающий насквозь его голову, будто где-то на затылке у него была метка. — Да ладно тебе, ещё даже десяти нет. Да и завтра выходной. — Я устал. — Сам дойдёшь? — спросил Феликс. — Да, доброй ночи. Как приду, напишу или позвоню. — Мы тебя проводим, — соскакивая с подоконника и избавляясь от сигареты, сказал Феликс.       Осталось потерпеть всего ничего, впрочем это не было верным утверждением, потому что коридор, по которому они шли втроём в священной для Тэхёна тишине, внезапно показался Киму длиннее, чем был на самом деле. Они прошли мимо актового зала, откуда доносились крики и вопли пьяного веселья вперемешку с музыкой, и Тэхён вновь картинно поморщился, поняв, что такие вечеринки он в горбу видал, как и пари Хёнджина. От усталости Тэхён спотыкался каждые пару метров, перед глазами поплыли круги, а снаружи — густой, плотной стеной туман. Выйдя из университета, Тэхён, Феликс и Хёнджин резко остановились на пороге. Тэхён в изумлении от увиденного замер, озираясь по сторонам, как потерявшийся в толпе ребёнок, не веря своим собственным глазам. Даже кустов, что росли живой изгородью совсем неподалёку от университета, в таком тумане было не видать. Феликс пьяно присвистнул: — Ну и погодка. Дрянь просто. — Я вызову такси, — набрав три цифры и позвонив в знакомую компанию, которой часто пользовалась его мать, Тэхён с твёрдой решимостью решил, что он уйдёт прямо сейчас отсюда за любые деньги.       Когда диспетчер сказала, что все водители заняты, Тэхён закрыл лицо руками и едва ли не разрыдался. Интернет тоже плохо ловил, но омега был не уверен вовсе в том, что вся проблема крылась в плохих погодных условиях. Ещё час он убил, как и несколько сотен нервных клеток, на то, чтобы найти другую службу такси, родители тоже не отвечали, а сигареты у Феликса закончились ещё раньше, чем терпение Тэхёна, который последнюю сигарету не выкурил, а сжевал. — Чёрт, ну и что делать? — Пойти пешком по домам, — предложил Феликс, сёрбая принесённый Хёнджином кофе. — В таком тумане я даже на соседнюю улицу не перейду. А до дома идти минут сорок. — И что предлагаешь? Остаться ночевать здесь?       Тэхён осмотрелся по сторонам, находя толпы пьяных вусмерть студентов, и отмёл эту мысль сразу. — Тогда можете остаться у меня на ночёвку, — предложил Хёнджин. Брови Тэхёна от услышанного синхронно поползли вверх. — Я тут живу неподалёку. На Йорк-роуд. — Исключено, — оборвал альфу Тэхён. На этом этапе он не готов к таким шагам, учитывая, что всё то, что произошло между ним и Хёнджином на крыше, не было воспалённой фантазией его мозга. — Я не буду к вам приставать, — оскалившись, произнёс альфа с натянутыми нотками весёлости, но Тэхён расслышал в низком хрипловатом от сигарет голосе издёвку. — Обещаю, а утром, если всё наладится, то вызову вам такси. — А сейчас нельзя? — с напряжением в голосе спросил Тэхён, всё ещё не принимая предложение Хёнджина, сидящего по правую сторону от него. — Ты уже час пытаешься, и каковы результаты? — Хён прав, — вклинился в разговор Феликс, он знал и без ответа заранее, что друг вряд ли согласится, но за неимением другой альтернативы всё же пошёл на поводу доводов и предложения Хёнджина.       Вышли они, когда на часах было почти двенадцать ночи, мороз сковал тело Тэхёна так сильно, что он даже не обратил внимание на то, что они прошли несколько кварталов, ему не пришла мысль, что они провели в пути примерно столько же, сколько бы Тэхён мог потратить на дорогу до своего дома. Квартира Хёнджина, притаившаяся на верхнем этаже угрюмого викторианского дома, напоминала о том, что Лондон уже многие века не стремился к современной архитектуре, отдавая дань своему прошлому. Окна, потускневшие от лондонского дождя, смотрели на ныне опустевшую улицу, что тонула в густом тумане, где обычно жизнь кипела с рассвета до заката. На подоконнике в одном из окон Тэхён заметил разбросанные книги — от романов с потёртой обложкой до современных сборников стихов — их страницы слегка пожелтели от недостатка солнца, словно напитались характерной сыростью города, и Тэхён всё это успел рассмотреть, пока Феликс и Хёнджин курили на улице, стоя в ореоле света уличного фонаря. Потом они зашли. Посреди гостиной стоял чёрный кожаный диван, который уже видел свои лучшие дни в прошлом. На нём лежал плед грубой вязки и были рассыпаны хаотично музыкальные пластинки. Кухня, примыкающая к гостиной, представляла собой очаровательный беспорядок: на столе стояли недопитая чашка чая и небольшой букет сухих цветов. На стене висела картина, исполненная в приглушённых тонах и заключённая в старую резную рамку глубокого коричневого цвета. Аромат улицы — смесь дождя, табака и запаха жареных зёрен кофе — проникал сюда, смешиваясь с нотами древесного мыла и мужских духов. Всё вместе это напоминало гравюру. Они расположились в гостиной, Хёнджин заварил три кружки рубленного китайского чая, который очень любил Чонгук и который совсем не переносила матушка. К слову, матушка их не переносила ровно две вещи в своей жизни: чай в Англии и саму Англию. Если первая проблема решалась с помощью кофе, то вторая не решалась от слова совсем. Женщина быстро обрела здесь новые знакомства, но назвать Лондон своим домом не могла.       Феликс украдкой, как маленький ребёнок, который неумело прятал своё любопытство, смотрел на Хёнджина. Смотря на спокойное лицо альфы, он ни о чём конкретном не думал, только Тэхёну назойливые мысли не давали покоя. Послав с десяток сообщений родителям, он так и не понял, почему ни одно из них не дошло до адресата. — Что за чертовщина? У вас тоже связь не ловит? — Может что-то случилось с… с… со связью? — Ты гений, Фел, — Хёнджин заметил напряжение между омегами ещё в университете, но не предал этому никакого значения. В сухом остатке это не его проблемы, да и встревать в разборки между двумя друзьями детства, он знал, что затея гиблая, как и попытки Тэхёна дозвониться до своих родителей. Они же, должно быть, волнуются. — Не злись, мы всё равно ничего не можем сделать. — Я уже сто один раз пожалел, что согласился пойти на эту вечеринку, — закрыв лицо горячими ладонями, пробурчал Тэхён. Настроение омеги сильно испортилось, впрочем, как и погода за окном, хотя в новостях ничего об этом не говорили. — Мы пошли, потому что проиграли. — И долго ты мне ещё будешь это припоминать? — нервно усмехнувшись, спросил Тэхён и встал со своего места. — Я просто хотел расслабиться. Вместе с тобой. — И посмотри, чем это обернулось, — Тэхён внезапно прикусил кончик своего языка, когда до него долетела мысль, что они сейчас не одни, а причина его дурного тона и настроения находится всего в паре метров. В одной с ними комнате. В квартире, ключи от которой у Хёнджина. Тэхён с ужасом только сейчас понял всю тяжесть их положения, которое напоминало тюремную камеру, решётку. Он и Феликс, который сейчас был похож на желейного монстра зелёного цвета из мультика про Скуби-Ду, в чужой квартире на Йорк-роуд. Номер дома они не знали. Который сейчас час — тоже. «Твою мать», — ясно пронеслось в голове Тэхёна.       В сухом остатке: ключи от незнакомой Тэхёну квартиры у Хёнджина, на улице стоял стеной молочно-сизый туман, а его лучший друг пускал слюнями пузыри. Хёнджин пересёк гостиную, оставив двух омег одних, и вернулся уже со старым радиоприёмником, который поставил на подоконник. Тэхён видел такую диковинную вещь впервые в своей жизни, не считая сервиза матери. Какая-то часть Тэхёна замерла в бессознательном состоянии, смотря на отлаженные движения Джина, который, к удивлению омеги, поймал какую-то радиоволну, что хрипела с натугой, как пациент с открытым пневматороксом — протяжно и со свистом. — Ликси, дай сигарету, — тихо произнёс Тэхён, не сводя глаз со спины Хёнджина, обтянутую чёрной рубашкой в клеточку. Феликс лениво протянул почти полупустую пачку Мальборо, которую дал им альфа, другу, и они оба вышли на маленький балкончик, с которого открывался вид на ночной туманный Альбион. Туманы здесь стояли постоянно, их можно было увидеть в любую пору года.       Тэхён склонил голову так низко, что на затылке явственно выступил седьмой шейный позвонок, и начал пытаться хоть что-нибудь найти в море тумана. Феликс стоял рядом, не беспокоясь более о чём-то в своей жизни, даже о том, что завтра будут говорить родители, когда он вернётся домой. Тэхён докурил свою сигарету первым, потому что курить он не умел, просто сжигал сигарету, и посмотрел на бледного, как лик луны, что висел высоко в небе, приютившись сбоку от башни Биг-Бена, Феликса. Суета в незнакомой квартире, которую порождал Хёнджин, успокаивала. В отличие от Феликса, у которого было слишком бледное лицо, озабоченный чем-то взгляд, у Джина ни одна его чёрточка не выдавала его мыслей, Тэхёну внезапно стало интересно, о чём он думает. Когда они, докурив, зашли обратно, то раздался звонок входной двери, трелью пронёсшимся по квартире и раздробив собой монолит тишины. Радио заглохло ещё раньше.       Хёнджин, ничего не объясняя, пошёл открывать. На пороге стоял уставший до самых костей Чонгук в своём излюбленном кашемировом пальто, в очках, запотевших из-за резкого перепада температуры. Под глазами у него были круги, а на щеках — двухдневная щетина. — Как смена? — спросил Хёнджин, в ответ Чон уставился на него пустым взглядом, в котором можно было заметить лёгкую раздражимость. — Как всегда. Всё отлично. — У нас гости. — Гости? — сделав ударение на последнюю букву, спросил Чонгук. — Сколько? — Тэхён и Феликс. — А, — коротко протянул мужчина, снимая со своей ноги вторую туфлю, затем шарф и пальто, пряча уличную одежду в свой личный шкаф. Даже дома мужчина предпочитал иметь исключительно личные вещи, мебель, чашку, ложку, тарелку, шкаф в коридоре, зонтик, и не любил, когда к его вещам даже просто притрагивался кто-то другой.       Манера Чона игнорировать тех, кто ему неинтересен, незнаком или совсем непонятен, часто составляло мнение у людей о нём, как о человеке, не знающем правил этикета, которым жил старый Лондон. Чонгук вошёл в гостиную с присущей ему уверенностью и посмотрел на двух стоящих возле подоконника с радио омег. Было совершенно очевидно, что он не знал об их присутствии, и эта была первая мысль Тэхёна. Закатав по локоть рукава своей белой рубашки, Чонгук первым сделал шаг к знакомству. Отужинали они под тихие разговоры братьев о медицине. Чонгук перед ужином переоделся в другие одежды — но всё равно на фоне студентов он выглядел так, будто сошёл со страниц книг Оскара Уайльда. При каждом взгляде мужчины на Тэхёна, лицо омеги покрывала лёгкая краска смущения. Неудивительно, что Хёнджину понравился именно он, тонко очерченные губы, голубые, как утро в весеннюю пору году, глаза, мягкие черты лица и тихий, спокойный голос, хорошие манеры, юная грация, которая присуща многим молодым людям в их жизни, но лишь до определённой поры. Всего этого в Тэхёне было вдосталь. Но Тэхён вовсе не подозревал о том, какие мысли сейчас ходят про извилинам доктора Чона. Затем Чонгук перенёс своё внимание на Феликса: в нём не было ничего от элегантности старого Лондона, и Чонгук подумал, что этот омега переехал в столицу Британии совсем недавно. В том он не ошибся. — Да, за три года перед поступлением. Но наши семьи дружат уже очень много лет. — А ты, Тэхён? — Как закончил младшую школу в Корее, родители переехали сюда, — произнёс он, сильно бледнея.       И почувствовал себя странно-взволнованным и, не желая, чтобы это было заметно, скрыл часть своего лица — тонкие красивые губы, как у Мона Лизы, с которой имел дерзновенность сравнить Чонгук — за чашечкой чая. — Кем хотите стать в будущем? — Ещё рано, мне кажется, об этом думать, — ответил Тэхён. — Почему же? — Мы ничего совершенно не знаем о дисциплинах на старших курсах, только анатомию начали изучать, — такой ответ очень понравился Чонгуку. — Смотри, Хёнджин, эти омеги умнее тебя, — проговорил Чонгук и улыбнулся. — Я всегда буду для тебя маленьким глупым братцем. — Я этого не говорил. — А я умею читать чужие мысли, не знал что ли? — на что Чонгук нервно усмехнулся. — Только тебе это не помогает в жизни, судя по всему, — отложив в сторону столовые приборы, сказал мужчина и лениво рассмеялся.       Ему очень пришёлся по вкусу «пир духа», о котором он немного подумал ещё после ужина. Но, в сущности, вызвал интерес у него только Тэхён. Слишком красив для этого мира. — Да, кстати, — сказал Чонгук, стоя уже в дверях гостиной, — не шумите, пожалуйста, я хочу отдохнуть, — и ушёл.       В тишине гостиной было слышно, как завывает лютым волком февральский ветер за окном. Хёнджин проводил спину брата тяжёлым взглядом, пока Чон не исчез, растворившись в темноте. Лёгкое чувство неловкости возникло между омегами и Джином, который заметил, что что-то его брата сегодня вывело из его привычного хладнокровного состояния. Феликс и Тэхён не в меньшей степени были поражены внезапным визитом старшего брата Джина, и Тэхён ещё примерно с сотню раз пожалел о том, что согласился пойти к незнакомому человеку домой. На ночёвку. Милость Чона отчасти можно было объяснить тем, что Хёнджин не впервой приводит кого-то домой, но сейчас Чонгук был озадачен лишь тем, что их двое. Что бы сказала матушка, увидь она лишних людей в их доме? Потрещав пальцами, Чонгук сел за письменный стол, достав из верхнего ящика несколько писем, написанных для него вручную, и черепаховый ножичек, которым он вскрыл одно письмо за другим. Буквы, которые так старательно выводила дама из общества, в котором крутилась мать, прыгали перед глазами и рассыпались, будто песок. Отложив письмо в сторону, мужчина закрыл глаза и надавил кончиками пальцев на нижние веки, так что от боли посыпались искры. Ясный ум перед сном сегодня был затуманен, словно болота, чем-то посторонним. Чонгук встал со своего кресла и отошёл к окну, закурив папиросу. Он опустил голову, разглядывая узорчатый туман, что плыл по дороге, будто река, вышедшая за свои берега. Голоса омег и Хёнджина упали почти до шёпота, хотя до чуткого слуха Чонгука ещё некоторое время доносились обрывки их фраз. Он слышал, как Феликсу сложно говорить на английском и что он нередко прибегает к корейскому языку. Тэхён же по большей части молчал — и за столом, и даже сейчас. — То есть, есть что-то, чего я не знаю? — спросил Феликс у друга. — У каждого из нас есть свои секреты. — Я хочу знать твои. — Много хочешь, Ли, — Тэхён не имел привычки называть его по фамилии, лишь только в тех случаях, когда он его раздражал.       Феликс же запрокинул назад голову, даже в приглушённой темноте можно было заметить вспыхнувшее от радости лицо. Но тут горделивость его дала трещину, он немного оскорбился таким тоном, с которым к нему обратился Тэхён. Тэхён закрылся «на ключ», спрятавшись в своих мыслях и сдержанности. — Может на следующих выходных сходим все вместе в бар? — предложил Хёнджин, отчего Тэхён моментально поёжился, по спине сквозняком прошли мурашки. — Исключено. Я не пью, — тихо произнёс Ким. — Я пойду, — согласился Феликс. — Необязательно в баре пить, можно и кофе с тортиком заказать, — выпустив сизую струйку дыма сквозь ноздри, сказал Хёнджин, посмотрев на Тэхёна. — И буду сидеть, как дурак. К тому же там поди ещё и херова туча пьяных и озабоченных мужиков будет.       Феликс присвистнул, но, поняв, что это вышло неожиданно громко, прикрыл рот свободной рукой. Хёнджин на это весело улыбнулся, но ничего не сказал. — И этот человек говорит, что он никогда не матерится, — заметил Фел. — Ой, отвали, — отмахнулся Тэхён, — и без тебя голова болит, будто я весь вечер пил вместе с тобой. — Ты много выкурил. У тебя кислородное голодание мозга, — проведя языком по сухой нижней губе, сказал Ли. — В университете будешь умничать. — Дать таблетку обезболивающего? — предложил Хёнджин. — Буду очень благодарен.       Альфа, не докурив сигарету, выкинул ту через окно и, сунув руки в задние карманы своих джинс, ушёл в другую комнату. Домашняя аптечка заметно исхудала, но парень быстро отыскал нужные таблетки. Дверь в комнату брата была открыта, в проёме Хёнджин увидел, что Чонгук стоит у окна и курит одной рукой, вторую держа в жилетном кармане. Он всё ещё не переоделся после ужина, что было на него не похоже. Но ещё больше Джину было интересно, почему Чонгук сегодня не остался на ночное дежурство. Тут внезапно послышался треск, идущий из гостиной, радио ожило и можно было услышать диктора, который пересказывал новости за день. На часах была почти полночь. Феликс и Тэхён переглянулись, Тэхён тут же достал свой мобильный. Все сообщения, которые горели красным, внезапно дошли до своих адресатов. Но омега знал, что в такой час его родители уже должны спать. Затем на дисплее сверху дождиком посыпались пропущенные звонки и непрочитанные смс от матери, от отца, от тётушки Ким. Телефон Феликса молчал. — Не хотите принять душ? — предложил Хёнджин. — Чистые полотенца под раковиной. Одежду я принесу сейчас. — Я пойду первым, — сказал Тэхён и пошёл следом за альфой.       В конце коридора была дверь, за ней белая, как больничная палата, комната. Воздух стоял в маленьком помещении холодный и ощущался как тысячи маленьких невидимых иголок, что впились в кожу. Тэхён быстро стянул через голову рубашку, положив ту на стиральную машинку, и подошёл к зеркалу, что висело над раковиной. Секунду-другую он молча смотрела на своё отражение. Из всех шлюзов сознания хлынуло, что это всё нереально: Тэхёна несколько раз закрывал и открывал глаза, надеясь, что этот дурной сон прекратится, но ничего, ничего не менялось, и омега снял штаны вместе с нижнем бельём. Проверив закрыл ли он дверь в ванную, Тэхён почувствовал себя злодеем, хотя доводы разума говорили, что роль плохого парня в их компании уже занята. Все злодеи были гениями, или по крайней мере были умны настолько, чтобы придумать и привести в действие свой план. Тэхён где-то на периферии своего подсознания был уверен, что в каждом человеке, независимо от пола, нации, взглядов и даже веры есть злое начало. Должно быть. Святыми рождаются только младенцы, а затем их превращают в себе подобных другие люди: учителя, семья, сверстники.       Наверное Тэхёну стоило получше задуматься во что он ввязывается. Он даже не понял, насколько быстро всё произошло, пронеслось в пёстрой, пьяной, многоцветной дымке и теперь от вечеринки, пари и признания Хёнджина остались лишь воспоминания, горько-сладкие, как леденцы с солью. Тэхён, стоя под горячими струями воды, — клубни пара лизали холодную плитку, которой было неприятно касаться — прокручивал в своей голове этот фильм в замедленном режиме, но что-то от него ускользало. Впрочем, он догадывался, что именно и почему. Челюсти лязгнули, как капкан, когда внезапно с душа начала литься холодная вода. Тэхён отпрянул от душевой кабинки и, едва не подскользнувшись на мокрой плитке, с глупым выражением лица замер, смотря на струи воды. Капли беззвучно падали с волос, разбиваясь о белую плитку у ног. Тэхён ущипнул себя за локоть и поднёс руку к воде: горячая, какой и была.       За окном пошёл вновь едва различимый на фоне ночного неба снежок.       Тэхён поймал себя на мысли, что ему нравится быть одному, в четырёх стенах, когда никто его не видит и не слышит. Но нужно было возвращаться. Непонятная ситуация со связью медленно исчезала, как и туман на улице. Родители Тэхёна, узнав, что с их сыном всё хорошо, больше не беспокоили омегу своими сообщения, звонила один раз мать. За стенкой Тэхён услышал негромкую речь Феликса и Хёнджина, которые просидели так до самого утра. Наступила пауза в виде завтрака с незнакомыми людьми за одним столом: у Тэхёна болел желудок от судороги, что сводила его стенки вместе с остатками вчерашнего выпитого алкоголя. Апатия хрустела на зубах вместе с беконом и яичницей, к которым Тэхён, осаждаемый жуткими мыслями, почти не притронулся. — Надо поесть, — прозвучало в тишине гостиной, Тэхён посмотрел на Чонгука с удивлением, неприкрытым смущением. — Завтрак — важная часть каждого дня. Ешь, — добавил он. — Из моего дома никто голодным не уходит.       Тэхён стушевался и опустил взгляд на желток яичницы, лопнув тот своей вилкой. На губах Хёнджина темнели следы чая, Феликс флегматично же смотрел на свои руки, в неясной тревоге думая о возвращении домой. Мысли об этом всегда приносили Феликсу ощущение угрозы. Чонгук наблюдал за всем спокойно, без жалости и с любопытством. Радио на подоконнике поймало праздничную волну, на которой крутили рождественские песни, отчего на лице мистера Чона появилась улыбка: он любил старый дух Рождества, а ещё уют и тёплые вещи. И письма. Чонгук писал старым знакомым письма и получал их с большим удовольствием. Он избегал, насколько было возможно, почту онлайн, очень редко пользуясь той, и то в исключительных случаях.       Северный ветер обещал ухудшение погоды к вечеру, но Тэхён вернулся домой, когда по традиции отец только приступал к приёму своего ленча. Омега не мог избавиться от ощущения вины, которая влачилась за ним следом. Солнечный свет зарябил на кухонном столе, укрытом скатертью. Тэхён, зайдя домой, громко крикнул: — Я дома, — и, сняв с себя зимние ботинки, зашёл на кухню. — Как всё прошло? Мальчики не приставали? — спросил отец. — Па, какие мальчики, — хлопнув дверцей холодильника, откуда достал жестяную синюю, каким ещё этим утром было лицо Феликса, банку пепси, с возмущённым возгласом выдал себя Тэхён, отчего отец мягко улыбнулся. — Я в твои годы ни одной юбки не мог пропусть, а ты у меня мальчик красивый, — прикурив, захлопнул зажигалку отец. — Сынмин, не кури на кухне. Я всё вижу, — донёсся голос матери из зимнего сада. — У твоей матери были самые красивые глаза, — давясь, прошептал мужчина. — Глазастая, — ещё тише, — дорогая, сын вернулся. — Не переводи тему, — на кухню зашла мать, обтирая руки белой тряпкой. — Милый, как всё прошло? Мы с отцом волновались. — Знаю… простите. Связь была ужасная. — Старые маразматики никак не могут починить проводку в Лондоне. — Сынмин, — шикнув на мужа, мисс Ким пошла ставить чайник на плиту. — Тебе как обычно, солнышко? — Пожалуй да. — Ну рассказывай, с кем познакомился? — Ну ма, — закатив к потолку глаза, простонал Тэхён. — Ни с кем. Отвратительное место. Не пойду больше.       Этот день запомнился Тэхёну каким-то приглушённо выцветшим — смыв его остатки в душе, омега оставил мысли об этом на дне ванны. Когда позвонил Феликс, вечер уже заканчивался новой ночью. — Жив? — Как слышишь, но знаешь, такое ощущение, будто меня катком переехали. Что мы делали-то? — тут Тэхён понял, что сидит на сквозняке, и пошёл закрывать окно, зажав между плечом и ухом свой мобильный. Феликс что-то громко жевал, чавкая, и Тэхён готов был поспорить, что думал он сейчас о вчерашнем вечере, пережёвывая его последствия. — Просто сходили повеселиться. Тебе не понравилось? — Это было не веселье, а обычная пьяная вечеринка студентов. — Пьяная вечеринка — это когда сначала ты ищешь приключения, а потом свою обувь, телефон и достойное оправдание утреннему похмелью для родителей, — пояснил Феликс. — В сущности, всё так и было. — Не утрируй, Тэ-Тэ. Просто что-то немного пошло не по плану. Не смертельно. — Что-то немного пошло не по плану? Просто? — Тэхён угрюмо упёрся локтями в свои колени, повторяя: — Просто пошло не по плану? Просто? Мы просто ночевали у какого-то одногруппника, просто ты вчера напился и нас просто за завтраком едва не расчленили в той же квартире. А так да, всё просто, ты прав, — с напускной иронией продекламировал Тэхён. — Я не знал, что у Джина есть брат. — Который нас с тобой не очень-то и рад был видеть! Ты можешь себе представить, что он о нас вообще подумал? — падая на большую подушку позади себя, простонал Тэхён. — С чего ты вообще это взял? — На его лице всё было написано.       Впрочем, головной болью проблемы не ограничивались: у Тэхёна зудело под кожей, что он должен как-то объясниться — смыть с себя позор, которым сам же себя клеймил. В конце концов, когда они договорили по телефону, Тэхён с трагическим видом написал — позвонить он бы не осмелился — Хёнджину, который и не подозревал о том, что что-то может быть не так. Зажмурившись и приложив два пальца к переносице, Тэхён отбросил телефон в сторону. Но тут же услышал, как тот вновь шевельнулся, издав писклявый звук о приходе сообщения. Здесь без вариантов. У Хёнджина была привычка: перед тем, как позвонить, он сначала пишет об этом, но естественно Тэхён об этом не знал. — Алло? — у тишины на другом конце провода был глубокий вздох и тихие ноты раздумья: Хёнджин ничего не говорил, вслушиваясь в голос Тэхёна. Он позволил помолчать себе ещё секунду, а потом сказал: — Не могу представить, как сейчас ты выглядишь. — Что? — Мне интересно, где ты. — Дома. — Тэхён, — Хёнджин ожидал, что омега сейчас бросит трубку, разозлится или просто будет упрямо молчать. Альфа точно знал, что упрямства ему не занимать. — Знаешь, почему я тогда всё то сказал тебе на крыше? — Очевидно же… очевидно… — Ты мне нравишься, — у Тэхёна от его слов заколотилось сердце. — Но знаешь, это неважно. Если тебе этого не хочется, то в моём проявлении симпатии нет никакого смысла, — циничная прямота всегда убивала в жертвах Хёнджина волю к сопротивлению. — И что? Я вообще не за тем звоню. — Ну? — Твой брат… он сильно злился потом на то, что произошло? — А что произошло? — спросил Хёнджин. — Ну… чужие люди в квартире. Немного пьяные. — Он привык, — ровно ответил парень таким же беспечным тоном, с каким он имел привычку говорить с окружающими. Но на Тэхёна ответ произвёл неоднозначное впечатление: и сколько их было до них с Феликсом в той квартире? Тэхён задумался, желая понять значение услышанного и, очевидно, что он понял их так, как ожидал того Хёнджин. Из-за чего омега сократил свою мысль: — Тогда ладно. Не буду мешать. Хорошего вечера. Ночи.

•••

      Стаканчик с кофе был очень горячим, но, дуя себе на пальцы, Тэхён всё же не выдержал — поставил его на скамейку рядом. Туман висел низко, обвивая собой старинное здание медицинского университета и узкие дорожки кампуса. Промозглый ветер цеплялся за мокрые от дождя деревья, сбивая с них дождевые капли воды, залетал под шарф Тэхёна, повязанный хлипким узлом на шее. Феликс показался в конце улочки, плывя пятнами в отражении мокрой дорожки, за чем стал наблюдать Тэхён — чтобы не встречаться взглядами с другом. Весеннее утро дышало в затылок. Феликс не выспался. Всё, что он видел, подходя к университету, производило на него впечатление унылой гротескности, которая должна была остаться в прошлом веке: студенты на фоне каменного здания выглядели моднее — в своих свитшотах, джинсах — почти никто не стремился соблюдать моду, навеянную историей университета. Феликс воровато обернулся назад. Его хорошему настроению грозило захиреть от одного только взгляда Тэхёна, но избегать друг друга они не могли в университете. За исключением той одной встречи на ужине у семейства Ким, они за зимние каникулы больше не пересекались. Феликс даже отклонил предложение Тэхёна сходить на ледовое шоу.       Феликс суетливым жестом поправил свою шапку и сразу протянул руку другу, пожав горячую ладонь Кима. И, хоть Тэхён не часто думал о других, сейчас он отметил, что Феликс очень похож на свою мать. По Феликсу никак нельзя было понять, что у него что-то случилось (хотя случилось), но Тэхён каким-то чутьём учуял беду: — Что произошло? Родители?       Феликс, растеряв бдительность в присутствии других людей, замер, уставившись на друга своими большими грустными глазами — и тогда Тэхён с ясным осознанием понял, что да, случилось. Он предложил пойти в кафе, чтобы отогреть руки и замёрзшие носы. Отчего-то по дороге в тёплое место Тэхёну пришла в голову мысль, что… может, стоит рассказать всё о Хёнджине. О крыше. От таких двойственных новостей, вернее впечатлений, воспоминаний Тэхён одурел: думал он об этом против своей воли, — и где-то в глубине души омега горько, но ясно осознавал, что он хочет этим с кем-то поделиться, потому что мысли с того вечера, где цепляясь, где трогая его за живое, не утихали. — Что папа? Сильно кричал? — Нет, они даже ничего не сказали. Только спросили, всё ли у меня хорошо. Видел бы ты моё лицо тогда, я подумал, что родителей подменили, — Феликс провёл кончиком указательного пальца по окружности своего стаканчика и отставил его в сторону, — но это не то, что меня волнует. Ну, — закатив глаза, продолжил он, — влюбился. — В кого? — Угадай, — широко улыбнулся Феликс и Тэхён знал, что друг всегда за своей большой улыбкой скрывал неудобную правду. — Феликс! Я похож на экстрасенса блин?! — Только обещай, что никому не расскажешь! — под эхо громко бьющегося в своей груди сердца, воскликнул Фел. — Короче, в Хёнджина, — и опустил глаза, скрыв их под чёлкой. — Ужас, — только и вырвалось у Тэхёна после недолгого ошеломлённого молчания. — Думаешь? — робко поинтересовался Феликс. — Так и знал. — Почему он? — А почему нет? Он красивый. Умный. Он мне нравится.       «А ему нравлюсь я», — осталось неозвученным на кончике языка Тэхёна. Ему было до стыдного глядеть на своего друга, но голод до подробностей заставил омегу переспросить, убедиться в том, что он услышал, убедить Феликса в том, что из-за этого не стоит никак переживать. Но смотрел при этом Тэхён на своего друга так бесстрастно, как только мог, разумеется, чтобы не выдать самого себя, однако, когда всё же Феликс замолчал, Тэхён стушевался. От его беззаботно-мечтательной улыбки Тэхёну стало не по себе: он не имеет права разрушать эту хрустальную иллюзию признанием Хёнджина на крыше в день вечеринки. — А что ты хотел рассказать? — спросил Феликс и допил остатки своего кофе. — А, да так, родители, — неуверенно произнёс Тэхён. — Ну сам понимаешь. — Сильно ругали? — Впервые такое видел. — Сочувствую.       Пары в этот день закончились очень поздно, когда на улицах уже начали зажигаться огни. Тишина ночного Лондона обманчива: размеренный гул транспорта мерно полнил собой этот город и днём, и ночью. Выйдя из университета Тэхён и Феликс пошли разными дорогами, каждый думал по пути домой о своём. Тэхён брёл по улице, не спеша, с головой погружённый в однообразие собственных мыслей. Лужи отражали тусклый свет уличных фонарей, сырость липла к коже. Нога вдруг соскользнула с бордюра, — одно мгновение, когда реальность неожиданно проявила себя: хруст эхом отозвался внутри. Тэхён приземлился на мокрый асфальт, мгновенно охваченный холодом страха. Выражение его лица, пусть и не изменившееся кардинально, вдруг стало несколько сложным. Он попробовал подняться, но боль в ноге прошла насквозь — вдоль сагиттальной оси его тела — и с губ сорвалось немое: — Блять.       С минуту Тэхён смотрел на мокрый асфальт, пока в глазах не начало рябить от бликов — видел Бог, омега начал проклинать его в тот момент не просто так. Оглянувшись, он не нашёл никого: Лондон был пуст. Одинок. И бесконечно строг. Слёзы не принесли облегчения. — Боже, дай сил и терпения, — вздохнул Тэхён.       Ни одна из попыток подняться с сырой земли не увенчалась успехом, и он позвонил родителям. Взволнованная мать не находила себе покоя даже в больнице, куда скорая помощь привезла её сына: в коридоре пахло медикаментами и злостью. Ненавистью. У человеческих эмоций был свой особенный запах. Доктор Чон этого знал, но сегодня его не было на работе. И обо всём он узнает непременно, но позже.       Чонгук стоял перед зеркалом в своей комнате, в последний раз проверяя каждую деталь, скользя холодным взглядом по своему отражению. Чёрные лакированные туфли, в тон рубашка и штаны. Лёгкими движениями мужчина расстегнул несколько пуговиц и приподнял картинно чуть повыше воротник, что создало ощущение строгой, почти недосягаемой элегантности. Затем накинул на плечи пиджак, с едва заметным рисунком, который раскрывался только вблизи. Руки на мгновение замерли, когда он поднёс к шее галстук. Он выбирал его так же, как выбирают оружие — с холодной уверенностью, зная, что каждый его выбор имеет значение. Галстук он избрал в конечном итоге тёмный, накинув тот небрежно поверх пиджака, не стал завязывать. Подойдя к столу, взял кожаные перчатки, скользнув пальцами в них. Натуральная кожа приятно холодила кончики пальцев.       Развернувшись, он вновь зацепился за свой силуэт в зеркале: Чонгук знал, что эти вещи были просто одеждой, но так же они были и частью его другой жизни, частью игры. Чёрная рубашка, крепко обтягивающая фигуру, несколько расстёгнутых пуговиц, что открывали линию ключиц и рельеф грудных мышц, оставляя ровно столько пространства для воображения, сколько нужно, чтобы привлечь чужие взгляды. Пиджак, небрежно накинутый на широкие плечи. И в довершении — серебряная цепочка на шее, тонкий браслет на жилистом запястье.       В лице промелькнула тень тонкой, едва заметной иронии. Он улыбнулся. И вышел из комнаты.       Под домом уже ждал чёрный тонированный мерседес представительского класса. Игорный дом в Лондоне, куда направлялся сегодня ночью Чонгук, открывался лишь несколько раз в месяц. Запах сигаретного дыма, смешивающегося с ароматом дорогих напитков, воссоздавали видимость того, что этот мир был сокрыт от посторонних, но Чонгук знал, что это было не совсем так. Мир, где время текло по своим законам. Внутри стоял полумрак, благодаря которому глаза сразу привыкают к тусклому освещению. Три большие люстры, словно хрустальные пауки, свисали с потолка в центре, свет от которых отражался в стеклянных поверхностях столов, пола, подносов официантов. Гости были сосредоточены на своих ставках. Всё здесь — от пола до потолка — было пронизано тяжёлой роскошью, напряжением. Воздух был пропитан ожиданием чьего-то удачного или неудачного решения.       Столы для игр были аккуратно расставлены по залу, вокруг них — скопление фигур, почти нечитаемых в своём спокойствии. Мужчины с сигарами и женщины в вечерних платьях с жемчугами на голых плечах. Чонгук при входе осмотрел каждый доступный его взору угол: никого из знакомых он сегодня в доме не наблюдал. Подойдя к одному из столиков, он остановился среди прочих: по картам у сидящего ближе к нему игроку, он сделал вывод, что тот проиграл. И не ошибся. Толпа тихо ликовала — это было заметно по их глазам.       Взять под контроль сегодняшний вечер Чон не стремился. Напротив, он хотел расслабиться. Как обычный человек, которыми были полны эти залы. Затея эта была столь же проста в исполнении, как и имела свои сложности. Чонгук называл всякие сложности нюансами.       Вскоре и Чонгук выбрал свободный стол. Оппонента он видел своего впервые. Однако: — Не думал, что увижу тебя здесь, Чон. Ты всегда был против таких мест. — Иногда нам кажется, что мы знаем о других людях всё, — сделав паузу, Чонгук взглянул на свои карты и с тенью от улыбки продолжил: — Но это не так. — Ты всегда говорил, что это аморально. Особенно игры по чужим правилам, — опустив свои карты на стол перед собой, продолжил нанизывать свои фразы мужчина, ощущая, как внутри него начинает расти беспокойство. — Игры… — взяв одну из фишек, Чон подкинул её вверх, поймав отблеск света, что привлекло внимание его ривала. — В играх важно не то, как ты играешь, а то, что каждый игрок оставляет после себя. Ты, например, свою уверенность. — Ты так говоришь, как будто мы не в карты играем. Чего ждёшь? Победы? — с чрезвычайной стремительностью, едва не заорав, спросил мужчина напротив. — Победа — это вопрос, скорее, обстоятельств. Мне куда интереснее, что ты будешь делать, когда поймёшь, что не можешь отыграться, — ответил мистер Чон, посмотрев при этом куда-то сквозь своего оппонента. На других. — Ты ведь не привык терять? — Я редко теряю. И вообще я предпочитаю, чтобы всё было по-честному. — Честность — просто удобная форма лжи, — склонив голову набок, с прищуром проговорил Чонгук, не сводя взгляда с силуэта позади сидящего за одним с ним столом мужчины. — Но не спеши с выводами. — Всё равно не понимаю, что ты здесь забыл, — с подчёркнутой злостью в голосе сказал мужчина напротив. — Тогда смотри внимательнее. Потому что сейчас ты занят своим страхом. Он управляет тобой, — нисходя на шёпот, сказал Чонгук, подняв свои карты: четыре девятки. — Смотри внимательно, и, может быть, ты поймёшь, как легко потерять всё, даже не осознавая этого. — Ты блефуешь. — Это и есть игра.       Чонгук медленно поднял свои карты над поверхностью стола и взглянул на тех, кто стоял напротив. Лёгким жестом он выбросил одну карту, затем другую. Карты скользнули по поверхности и раскрылись, одна за другой, медленно, веером на зелёном сукне. Оппонент посмотрел на карты мистера Чона, затем на самого Чонгука, было что-то в его взгляде и движениях издевательское — не столько в самой игре, сколько в том, как он играл. Четыре девятки лежали рубашками вниз, бликуя в свете люстр на зелёном столе.       Тишина затянулась, и уголки губ Чона слегка растянулись в сдержанной улыбке. Никаких лишних движений, никаких слов — только картинка: четыре девятки на столе и глаза, в которых горела победа. Всё остальное не имело значения. Ничего вне игры не имело для Чона никакого значения. — Спасибо за игру. Ещё увидимся.       Оставив своего ривала в растерянных чувствах, Чонгук вышел из-за стола. К тому, чтобы выиграть ещё несколько раз, он не стремился. Он оставался пассивным зрителем, курсируя от стола к столу и иногда выходя на балкон покурить и поговорить с кем-то о чужой жизни. Не о своей. В сущности, Чонгук ничего о своей жизни и не знал.       Одним глотком Чон опорожнил половину стакана виски со льдом и бросился в кресло с непринуждённостью. Дамы, исчерпав свой запас тихих любезностей, наконец замолчали. В том Чонгук находил особое довольство: когда женщина молчит, её хочется слушать ещё больше, как она дышит, как она двигается, как смотрит на тебя или специально отводит свой смущённый взгляд. — Вы никогда не жили в Италии? — спросил случайный гость. — Может быть. Всё может быть. — У Вас акцент. — Вы заметили? — полюбопытствовал мистер Чон, став полон напряжённого внимания. — Вы там несомненно бывали. — Что ещё слышите? Видите? — Уверенность. Холод. Что-то, что выводит из равновесия других. Но Вы — не бизнесмен, — сказал незнакомец. — Возможно даже никогда и не работали в своей жизни. Наследство? — Уверенность, говорите, — покачивая бокал с чистым виски и с ледяным взглядом смотря на собеседника, повторил Чонгук, и вновь: — уверенность. Сейчас я уверен лишь в том, что тебе здесь не место. Потому что человек, который не может определить род деятельности своего оппонента, не выиграет. — Ваше имя? — Никаких имён, — Чонгук посмотрел на собеседника долгим взглядом, и затем добавил: — Мне ваше ни к чему, а обо мне Вы ещё непременно услышите. Хорошей ночи.       Чонгук не стал больше задерживаться в доме, допив остаток виски. И перед тем, как покинуть зал, ещё раз осмотрелся. Улыбка сменилась тотчас прежним суровым выражением, выражавшим его одну простую мысль: «Поразительное недоразумение». Вернулся Чонгук, когда стрелки часов перешагнули за полночь. Старый Лондон. Тишина. Туман, сгущающийся вокруг остроконечной башни Биг-Бена. Восхитительно.       Мысли его растекались по двум линиям: о брате и об омеге. О Хёнджине он думал всегда, пытаясь угадать его следующий шаг, угадать его мотивы, сидя в своём кабинете за дубовым столом. Как сейчас. Грубоватые шуточки, голая ирония и открытый флирт, уверенность в себе, его сознание своей силы, своего положения в Чоне возбуждали лишь интерес. В Хёнджине созревало какое-то решение, которое он ясно не мог осознать, но Чонгук уже всё знал за него. И ждал. Об омеге мысли неотступно надвигались всё ближе, но его бороздили сомнения, а всякие сомнения — отрава. Чонгук это знал. Он прежде не мог допустить и мысли, что настанет такая кутерьма из-за чего-то незначительного — из-за омеги. Всё спуталось в его голове.       Иногда Чонгук молча останавливался возле двери, ведущей в спальню брата. В тайниках души что-то шевелилось, щекоча нервы. Он чувствовал, что голова у него тихо кружится, но он наивно полагал, что это от того, что он не спал почти сутки и от алкоголя выпитого в игорном доме. Постучав, Чонгук вошёл, обнаружив, что брата нет. Его не было ни в своей комнате, ни в гостиной, нигде. Чонгук чувствовал, как его сердце, капля по капле, наполняется тяжестью, тягостными предчувствиями. Прошла ночь. На горизонте забрезжали огни нового дня. Но какие бы страсти не томили мысль, это всё рассеялось, как утренний иней на солнце, когда вернулся Хёнджин. — Где был? — У тебя на работе, — резкие слова заставили Чонгука обернуться на вошедшего в его кабинет брата, оторвав взгляд чёрных глаз от линии горизонта, из-за которого уже вздымалось ввысь по холодному склону небес весеннее солнце.       Хёнджин посмотрел на него уставшими глазами и улыбнулся. — Тэхён в травмпункте. — Что случилось? — Поскользнулся. Упал. Очнулся. Гипс. — Сотрясение? Ушибы? — с тревогой и беспокойством, боязнью спросил Чонгук. — Трещина в малоберцовой кости. — Номер палаты? — Седьмая. Почти в самом конце отделения.       Хёнджин пристально на него посмотрел, и что-то — тревога, быстрота вопросов, блестящий взгляд — его удивило. Хотя он знал, что у всякого беспокойства брата была иная природа, — страх. Но сколько бы ни было велико беспокойство и суетность мыслей Чонгука, любопытство Хёнджина было куда больше. Он посмотрел в глаза старшего брата и с горечью понял, что он не ошибся: — Что случилось? Что-то с матушкой? — Отнюдь нет. С чего такие выводы? — Ты сам не свой, — невозмутимо озвучил свою первую мысль Хёнджин. — Что с тобой?       «Неужели так заметно», — подумал про себя Чонгук. — Я не спал всю ночь. — Раньше это так не отражалось на тебе, — заметил Джин. — У тебя что-то произошло. Это видно. Суета выдаёт.       Ветра лёгкий шёпот зазвенел за окном. Чонгук не знал, что он хочет сказать. Потому что его суждения ещё не до конца обрели изящную форму. Он попытался расспросить о случившемся уже детальнее за завтраком. — Убеди меня в том, что это не твоих рук дело.       Хёнджин оторвал взгляд от своей чашки и посмотрел на брата. — Я бы не стал в такой способ стараться завоевать сердце омеги. Это пошло. — Он просто шёл, поскользнулся и упал? — прямо спросил Чонгук. — Меня не было рядом. Я задержался на кафедре. Позвонил Феликс и сообщил, что Тэхён в больнице. Там уже и узнал обо всём. — Большая трещина? — Через две недели обещали выписать. А там посмотрим. У него, кстати, очень милые родители.       Чонгук посмотрел на брата удивлёнными глазами, но затем подумал, что это весьма логично, и опустил свой взгляд. Взгляд этот был один из тех, который Хёнджину не доводилось видеть слишком часто. Но он не выдал своего интереса ни одним словом или вопросом, предложив вечером пойти в ресторан. Вышли они на ужин ближе к шести часам вечера, Чонгук в своих размышлениях, Хёнджин — в кожаной куртке и рваных джинсах. У Джина было своё видение на положение тех дел, что сейчас были установлены в Лондоне, и он мог спокойно приходить в такие заведения в неподходящей, по мнению массы, одежде. Их усадили за столик на втором этаже. Хёнджин всё говорил, как же англичане глупы и что им нужно больше свободы, и как они некстати любезны. Выпив по рюмке водки, братья вышли на улицу покурить. Чонгук любил чистые сигареты, чтобы табак не ощущался на языке, как помесь из разнообразных вкусов, в отличие от Хёнджина, что отдавал предпочтение электронным сигаретам. Вернувшись в ресторан и сев за свой столик, Чон начал наблюдать за людьми. Чонгук чувствовал, что неприлично смотреть на других людей слишком долго, и потому считал про себя до десяти. Потом менял траекторию своего взгляда. В толпе замелькала белая мушка, Чонгук остановился на ней, фокусируясь. Глаза у него были тёмные, лихорадочные, потому что он заметил взгляд мистера Чона на себе — Феликс сидел через несколько столиков вместе с родителями. К этому удовольствию — наблюдать за омегой брата — примешивалась ещё мысль, что Феликс был не менее привлекателен, чем Тэхён. Мимолётно вспомнив о нём, Чонгук замер, взгляд расплылся. Воспоминание о случившемся было не совсем приятным. Но он знал, что в отделении травматологии есть хорошие врачи, которые умели лечить. — Не оборачивайся только. За пятым столиком сидит Феликс. — Что он делает здесь? — Ужин с родителями, — ответил Чонгук. — С ними я ещё не успел познакомиться, — пока о них Хёнджин ничего не знал. Они были без всякого описания.       Народ уже начал сходиться на поздний ужин. У всех одинаково были расставлены дни.       Сквозь мерный шум толпы, напоминающей пчелиный улей, вдруг порезался крик — такой дерзкий, холодный, не желающий ничего соображать. Хёнджин и бровью не повёл, даже собственная тень его не дрогнула в огнях вечернего Лондона. — Врач есть в зале? — Тебя вызывают, — обратился Джин к своему брату, продолжая намазывать на плохо поджаренный тост сливочное масло. — Я сегодня не работаю. — Там человек, кажется, умирает.       Чонгук говорил всегда, что для каждой работы есть своё время. И у каждого должно быть своё дело. А работа Чонгука никогда не была его естественной потребностью, она была просто его строгой необходимостью, потому что имела подходящие для него правила игры. Но он никогда не позволял себе игнорировать потребности медицины, за исключением таких вечеров — когда он знал наверняка, что медицина в редких случаях бывает бессильна. И даже вредна. Чонгук ценил свободу и право независимости. И он был утешен сейчас этой мыслью — человеку в зале не нужна была помощь, покой. В его седые годы он уже ни на что не способен. Чонгук мазнул взглядом по старческому выражению умирающего посреди огромной залы и засмотрелся. Что-то спокойное и тихое было в его взгляде — детская молитва. — Все врачи такие циники? Или только ты у нас? — спросил Хёнджин. — Я не люблю говорить о работе за ужином. Ты же знаешь. Не выношу ещё и в свободные часы о ней думать. Меня достаточно для неё и в стенах Святого Томаса. — А как же клятва? — Пустое насаждение ответственности врачам перед людьми. Просто людям проще винить в своих болезнях врачей, Бога, но не самих себя. Им никто и ничего не должен. И как правило, они просят о помощи слишком поздно. — Ну знаешь, — отложив в сторону вилку для разделывания рыбы, начал Хёнджин, — страховая медицина — отнюдь не дешёвое удовольствие. Кто её вообще себе может здесь позволить? Богачи и политики? А что делать бедным? — С чего тебя вдруг начали волновать судьбы людей? Во все времена были бедные и богатые. Это баланс. — Никакого баланса в мире нет. Не рассказывай.       Феликс смотрел на братьев Чон пристально, почти не дыша, не понимая, почему Чонгук не пошёл помогать человеку. Старик умер, так и не допив свой последний бокал сухого белого. Его увезли в сопровождении уполномоченного медицинского работника. А другие гости так и остались сидеть на своих местах, уже не думая о произошедшем.       Чонгук всколыхнул небрежно свой хрупкий венецианский бокал и несколько неуклюжим движением допил вино. — Люди каждый день умирают. Это не повод портить ужин.