Искусство обнажения

— Вот скажи мне, зачем ты вообще в это впутываешься? Хочешь, чтобы из тебя потом сделали крайнюю? Я протыкаю трубочкой пластиковую крышку стаканчика и, размешав внутри лёд, с наслаждением отпиваю кофе. Настроение — приторная горечь. Кокосовое молоко вкупе с душистой крепостью кофейных зёрен — нет, ну что всё-таки за волшебное сочетание! — Не приукрашивай, — скептично посмотрев на идущего рядом со мной мужчину, говорю я и облизываюсь, смакуя во рту ароматное послевкусие. — Юри не обвинит меня в том, о чём сама попросила. — Всё равно не понимаю. Тебе же хуже будет, если через пару дней они помирятся. — Да почему? — упрямлюсь я, не разделяя ни его опасений, ни железной — и бульдозером, видать, не сдвинешь — позиции. — Просто не говори Чонгуку, что встретился с ней утром. Пусть думает, что ему приснилось, м? — А варианта не втягивать меня в ваши бабские махинации точно нет? Я тяжело вздыхаю, закатывая глаза к небу. И на что я только надеялась, когда озвучивала ему просьбу подруги? Мы стояли в кофейне, уже оплатив заказ и ожидая, пока бариста приготовит наши напитки. Пак заметно напрягся и сник ещё в тот момент, когда я буквально выбила из него чёртово «да» в ответ на предложение поговорить, и поплёлся за мной с таким укоризненным видом, как будто я его не доверительно поболтать попросила, а на ближайшем фонарном столбе повеситься. Но улыбаться меньше это меня не заставило. Я, довольная до абсолютного безобразия, порхала вокруг него, изо всех сил пытаясь стереть гримасу безысходности с чужого лица, но вскоре выдохлась и, немного пораскинув мозгами, решила отвлечь его чуть иначе. Чимин даже выслушал — спокойно, не выражая ни осуждения, ни заинтересованности. И я уж было подумала, что всё, дело в шляпе — отписываемся Юри и радостно сообщаем, что мужская солидарность не прошла испытание девичьим обаянием. А потом, блин, как понеслась... — М-да, каши с тобой не сваришь, конечно, — остановившись перед пешеходным переходом, расстроенно качаю головой я и бросаю на него прищуренный взгляд, в котором без труда читается лёгкая обида. Пак, оторвавшись от стаканчика со своим латте, лишь громко и выразительно фыркает. — Ты просишь меня ему соврать. — Я прошу не соврать, а умолчать о некоторых подробностях. Юри будет неприятно, если Чонгук узнает о её состоянии. — У вас, женщин, это какая-то заводская установка, что ли? — буркает он и кладёт ладонь мне на поясницу, аккуратно подталкивая вперёд: светофор зажигается зелёным. — То мы хреновые, потому что не догадываемся, как вам плохо, то, наоборот, вы не хотите, чтобы мы знали. Сами-то можете определиться, что вам надо? — А это не очевидно? — следя за тем, чтобы не отдавить кому-нибудь из пешеходов ноги, уже на ходу отзываюсь я. — Лишь чтобы вы не косячили и уважительно к нам относились. — Где он к ней неуважительно отнёсся? — Я не знаю. Юри мне в деталях ситуацию не описывала. — Так если не знаешь, — ступает он вслед за мной на бордюр и, притормозив за плечо, заставляет сравнять с ним шаг, — то почему уверена, что он реально виноват? Я морщу нос, всем своим видом показывая, как воспринимаю его попытки оправдать друга. Мотивы мужчины мне ясны, и я не стану спорить: отчасти он прав — всё не так однозначно, как кажется на первый взгляд, но разве это противоречит моей просьбе? Чонгук довёл мою подругу до слёз, и её боль — это не догадка, а неопровержимый факт. Так какие ещё аргументы ему нужны? — Я ни в чём не уверена, потому что у них не отношения, а дебри какие-то непролазные, — честно высказываю свои мысли я, когда мы минуем главные ворота парка и, завидев вдалеке очертания озера, не сговариваясь направляемся прямо к нему. — Тем не менее меня волнует состояние Юри. Ты ведь дружишь с Чонгуком и тоже дорожишь им, должен меня понять. — Я понимаю, но вмешиваться в чужую личную жизнь — это фиговая идея, Йерим, — ворчит Чимин, пиная носком кроссовка мелкий камушек, попавшийся ему на пути. — Если Гук спросит, столкнулся ли я с ней с утра, что предлагаешь ответить? Солгать? — Да почему солгать-то сразу? — и собираюсь было всплеснуть руками, но осекаюсь: крафтовый пакетик из пекарни, в котором лежат булочки, не проблема — его я не уроню, а вот кофе проливать совсем не хочется. — Нет! Пак с опаской смотрит на мой стаканчик, а потом поднимает глаза к лицу. — Как тогда? — Просто не говори, что она была расстроена. — Я бы и не заметил, если бы ты не сказала. — Ну вот тем более, — со вздохом произношу я и отворачиваюсь, тут же щурясь от порывов встречного ветра. Мы почти дошли до аллеи, змеёй извивающейся вдоль поросшего травой берега. — Я согласна, что сама сглупила, ляпнув тебе лишнее. Давай представим, что этого не было, а? Пожалуйста. Мой голос звучит умоляюще, а переносицу рассекает тонкая морщинка. Я изгибаю брови и по-детски выпячиваю губы, будто клянчу у мужчины конфету, которую он намеренно припрятал где-то за пазухой. Чимин на мой спектакль реагирует сухим смешком, глушит свои истинные мысли в глотке латте, а затем качает головой и, выждав несколько долгих секунд, устало припечатывает: — Я подумаю. Уголки рта растягиваются в широкой улыбке. — Ты в курсе, какой ты добрый, хороший и... — Не переигрывай, сейчас сахар на зубах заскрипит. — ...и немного грубиян, но ладно, я как-нибудь с этим справлюсь, — невозмутимо отмахиваюсь я и, замедлив шаг, вдруг с энтузиазмом восклицаю, показывая на пустующую скамейку неподалёку: — О, смотри-ка, как там тихо и красивенько! Остановимся? — Ага, отлично. В фильмах ужасов как раз с тихих мест всё и начинается... ...но на его сварливый бубнёж я, естественно, внимания уже не обращаю. В парке людно, пусть зашедшее за облака солнце и гонит посетителей в шею: неровен час — разразится гроза. Нам повезло набрести на узкую насыпную дорожку, ограждённую деревянным парапетом со стороны озера и раскидистыми деревьями — напротив, куда прак­тически не долетает ни шум машин, ни гомон с более оживлённых прогулочных тропинок. В нос ударяет аромат нагретой листвы, ила и цветущей воды. Я опускаюсь на скамейку, предварительно стряхнув с неё пыль, кладу сумку и пакет около бедра и, расправив юбку, смеряю мужчину нетерпеливым взглядом. Боже мой, чего он там топчется? — Ты как на каторгу, честное слово, — смеюсь я, пытаясь разрядить внезапно сгустившееся напряжение, но тщетно: это производит ровно противоположный эффект. Чимин плюхается рядом со мной и, поставив локти на ко­лени, принимается молча ковырять ногтем крышку от своего стаканчика. Помнит, ради чего я его сюда притащила. Ему мозги не запудришь — на лбу написано, что вот-вот снова спря­чется в свою скорлупу, готовый защищаться и пугливо шипеть на каждый мой неудобный вопрос. Его плечи сгорб­лены, а тени заостряют профиль, обтачивая линию скул и придавая мимике строгий вид. Но не бежит. Чимин пообещал, дал мне слово — и он сдержит его. Я знаю, чувствую, что момент пришёл, и тяжёлый вздох, которым мужчина распарывает тишине брюхо, только укрепляет мою уверенность. — Да расслабься ты, — не прекращая улыбаться, уже спокойнее продолжаю я и подсаживаюсь ближе, уложив ладонь ему на лопатки. Пак, ощутив прикосновение, лишь искоса стреляет в меня глазами. — Я серьёзно. Поверь, у меня нет намерений ссориться. Что бы ты мне ни рассказал, я не собираюсь тебя осуждать. — Ты реально думаешь, что боязнь осуждения — единственная причина, по которой я держу тебя от некоторых вещей подальше? — криво усмехается он и возвращает взгляд к своим пальцам, наконец оставляя бедную пластмассу в покое. Моя рука соскальзывает с крепкой спины. Чимин выпрямляется и, сунув руку в карман джинсов, вытаскивает оттуда пачку сигарет. — Если причина не в этом, тогда за что ты беспокоишься? — Я просто хочу, чтобы ты сохранила свою жизнь такой, какая она есть сейчас. Без мозгоебли в виде чужих проблем и конфликтов, потому что, во-первых, ввязываться в это себе дороже, а во-вторых — я действительно сомне­ваюсь в том, что ты поймёшь. Зазубренное колёсико высекает искру. Я отстранённо наблюдаю за тем, как мужчина закрывает ладонью зажи­галку, прикуривает, а затем выпускает облако дыма в воздух — оно мгновенно тает, взлетая и улетучиваясь сизым вихрем куда-то в небо. Выходит, дело отнюдь не в том, что он мне не доверяет? Я привыкла оправдывать его закрытость особенностями характера, страхом уязвимости и — как первооснова — болезненным опытом в прошлом. Но о чём он говорит теперь? В смысле «сохранять свою жизнь такой, какая она есть сейчас»? — Ты считаешь меня маленькой, — фыркаю я и огорчённо прикусы­ваю губу, вдруг сложив в голове недостающие детали пазла. — И поэтому... Я не знаю, бережёшь типа? Как ребёнка, что ли, у которого ещё психика для взрослых разговоров не окрепла? — Не утрируй. Когда я называю тебя маленькой, я не преследую цели оскорбить. — Но и воспринимать меня наравне с собой не спешишь, раз под стеклянным колпаком держишь, да? Желваки на его скулах, вздувшись, туго перекатываются под кожей. Ему нечем крыть — я попала в самую цель. Мои интонации, как и было обещано, не сочатся укором, но в тоне отчётливо прослеживается холодок. Ещё бы. С чем-то подобным я уже встречалась, и закончилось это плохо. Пак вряд ли догадывается, что ковыряет мои триггеры, тем самым вынуждая откатиться назад — в промозглый апрель, где я похоронила сгнивший кусок своего сердца, но кому от этого легче? Я не выстраиваю привязанности на обмане и сладком неведении. Если мужчина не уступит, рано или поздно мои чувства задохнутся в герметичной коробке его принципов, и ни о какой близости — ни физической, ни душевной — больше не сможет идти и речи. — Тебе вряд ли понравится аналогия, но позволь прояснить кое-что, — подхватив лежащий сбоку пакет с вы­печкой, я ставлю его на колени и принимаюсь шуршать упаковкой, доставая наружу булочку с красной фасолью. — Мы с Тэхёном расстались не только из-за того, что я ему изменила. Он придерживался той же позиции, что и ты, когда скрывал от меня подробности своей новой жизни, и это привело к тому, что я тоже начала отдаляться. Свы­каться с мыслью, что я одна. Поначалу было трудно и очень неприятно, я злилась и искала причины в себе, пока вдруг не осознала, что если дверь перед тобой закрыли специально, то и стучаться в неё бесполезно. Пауза. Взгляд — пристальный, буравящий — на щеке. Сигарета в чужих неподвижных пальцах медленно тлеет, сгибаясь, чернея по краю, но Чимин не стряхивает пепел на землю. Ничего не делает — просто ждёт, застыв в одном положении, и не роняет ни слова. Секунда, две. А потом наши глаза встречаются, и слабая улыбка сама собой появляется на моих губах. — Неважно, сколько мне лет и обладаю ли я достаточным опытом, чтобы понять тебя. Я хочу понимать — вот что главное, Чим. Не убивай во мне это желание, пожалуйста. Если убьёшь, боюсь, вслед исчезнет и всё остальное. Его словно по рёбрам ударяют: грудь сотрясается, а изо рта вылетает то ли смешок, то ли хмыканье. Пак обрывает зрительный контакт и запускает ладонь в волосы, небрежным жестом взлохмачивая пряди. Кажется, мои откровения загоняют мужчину в тупик. Если бы я очутилась сейчас внутри его головы — уверена, меня бы перемололо разогнавшимися шестерёнками в фарш. Чимин глубоко затягивается, щурясь от разъедающего глаза дыма, после чего резко бросает сигарету под ноги и притаптывает окурок ботинком, что-то неразборчиво заши­пев себе под нос. Воспевает мой талант к предъявлению ультиматумов, вероятно. Препарирует каждое смелое признание в мыслях и, очевидно, никак не хочет мириться с услышанным. Но вслух ограничивается скрипучим: — Выбор без выбора. Охуенно. Спасибо за честность, я в восторге. — Не ворчи. На, скушай лучше булочку. Желательно только булочку. Без закуски в виде моих пальцев, языка или ещё каких обнаглевших частей тела. А ему совершенно точно не терпится мне что-нибудь оттяпать. Пак похож на кота, которого причесали против шерсти и безжалостно потаскали за хвост, а затем — как будто это спасёт положение — насильно запихнули в пасть лакомство. «Выбор без выбора», — для нас обоих не секрет, какой подтекст он вкладывает в свою фразу. Не отсутствие выбора как такового — свобода мужчины непреложна, и никто не вправе её ущемлять, — а его осознанное нежелание выбирать вариант, при котором наши пути расходятся, что и сводит количество доступных сценариев к одному. Чимин поднимает белый флаг. Я хлопаю ресницами, сначала не поверив: его голос слишком тих, из-за чего звук моментально тает в порыве налетевшего ветра, но когда вся подбираюсь и переспрашиваю, ответ приходит уже чёт­кий: — Твоя взяла, говорю. Твори бардак, Йерим. Я задолбался с тобой бодаться. — Правда? Ура! — мой радостный возглас заставляет его поморщиться и медленно втянуть носом воздух, как бы силясь успокоиться. К счастью, я хотя бы останавливаю себя от объятий: согласись он обхватить меня руками в ответ, скорее всего, нечаянно переломал бы рёбра. — А насколько сильный бардак можно натворить? Какое-то стоп-слово будет? — Ну, ты совсем уж не распаляйся, — отрезвляет меня Пак, сужая глаза. — Я расскажу только о том, что связано с тобой напрямую. Я пожимаю плечами, не прекращая улыбаться — теперь уже с безобидной, но плохо прикрытой хитрецой во взгляде. — Ладно. Посмотрим. — Посмотрим? — тут же напрягается он, волком следя за тем, как я перекидываю ногу на ногу и облокачиваюсь на спинку скамейки, манерно откинув чёлку со лба. — Какой-то дерьмовый анонс, Йерим. Я ведь тебе уже сказал, что... — Да хорошо-хорошо. Я про Чон Хосока уточнить хотела. — Что именно? — У меня из головы не выходит тот факт, что кто-то может продавать информацию обо мне. Ты вообще давно с ним знаком? Глубокий вздох. Чимин отпивает свой подтаявший кофе и, поставив стакан между раздвинутыми бёдрами, тоже откидывается назад. — Давно, но я предпочитаю не пересекаться с ним вне работы. Мы никогда не были друзьями. — Думаешь, он всё-таки заложит нас? — Я не знаю. Зависит от того, как много выводов он сделал. — Кстати об этом, — вспомнив о вчерашнем коротком диалоге, неуютно поёживаюсь я. — Ты был прав. Хосок задавал мне вопросы. Пак переводит на меня глаза, мрачно проводя языком по верхней десне. — Какие ещё вопросы? — Он прямо спросил, встречаюсь ли я с Сухёном. Объяснил тем, что раз мы тусим вместе, то подобные вещи надо уточнять заранее. — И что ты ответила? — Ничего. Точнее, что мы с Сухёном только друзья, — быстро исправляюсь я, заметив блеснувший в чужих глазах огонёк. — Но я так понимаю, это был просто предлог? — Ну да, — небрежно фыркает мужчина и, вновь сосредоточив внимание на своём стакане, пару раз тыкает в лёд трубочкой. — Или же элементарное наблюдение. — Ой, — скривившись, — не начинай, а. — И не пытался даже. Я к тому, что ему всё равно, чьим именем Ким Тэхёна на крючок ловить — главное, чтобы фигурировало твоё. — А вот с этого места поподробнее, пожалуйста. Как понять «ловить на крючок»? Мы что, в каком-то фильме про шпионов? Я не могу себя во всём этом представить, звучит как... полный бред. — Полагаешь, я этот бред сам выдумал? — Нет, но... — я запинаюсь, не найдясь с достойным аргументом. — Окей, допустим. Но откуда ты об этом знаешь? — Ким время от времени бухает со своими продажными друзьями, а я — так уж вышло — потом вынужден работать со вторыми, — с брезгливой усмешкой произносит Чимин, покручивая кольцо на своём пальце. — Все в курсе, что ты изменила ему со мной, и люди этим пользуются. Первой развела его та рыжая девчонка, с которой ты по дурости набухалась тогда в клубе, а её примеру последовали и все остальные, начав регулярно капать мне на нервы и предлагать вместе вытащить из этого идиота бабки. Мне ли, блять, не знать. — Но ты же... не сделал этого? — огорошенно шепчу я, ощутив мерзко лизнувший затылок холодок: возникает чувство, словно меня в чём-то испачкали изнутри. — Не... принял их предложение? — Ты издеваешься? — А что? — А что? — раскалывает Чимин мою нелепую реплику зубами, как орех, и взгляд его молниеносно темнеет. — Сливать ему какие-то факты о нас за деньги? Ты считаешь, я совсем конченый? Дыхание перехватывает. О чёрт. — Нет! Исключено. Что за глупость я сморозила? Как у меня вообще язык провернулся? Пак не поступил бы так со мной. Да что там я — в первую очередь, он бы не поступил так с собой. — Нет, Чимин, — повторяю я твёрже, в защитном жесте выставив перед собой руки. — Всё, прости, я просто растерялась. В уме не укладывается, почему он... — Почему твой бывший до сих пор сторожит тебя, как цепная собака? Я бы тебя просветил, но, увы, бумаги с его диагнозом при себе не ношу — помню только, что там было что-то про бешенство. Господи, если бы словами можно было резать — его сарказм продавали бы вместо ножей. Чимин язвит, выдав­ливая из себя ехидную улыбочку и не скупясь на оскорбления, однако меня не цепляют ни его ядовитый тон, ни выпущенная в фантомный силуэт шпилька. Наоборот, я окончательно убеждаюсь в том, что рою в правильном направлении. Тэхён, несмотря на эпизодиче­ские приливы апатии и тревожности, всегда был излишне самоуверен. Он никогда не проверял мой телефон на нали­чие переписок с другими парнями, не сравнивал себя с кем-то более успешным и состоятельным и не возмущался, когда я надевала короткие юбки и сексуальные платья. В его системе координат не существовало понятия «измена»; не существовало и всяких злодеев, способных сбить с праведного пути его девушку и предать отношения, которые он мысленно величал нерушимыми. Но я предала. Полила бензином его гордость и сожгла её дотла, под шум прибоя отдавшись тому, кого он ис­кренне презирает. Но в этом и кроется настоящая причина его зацикленности, да? Корень болезни, отправная точка. Тот самый триггер, всё никак не дающий ему соскочить с крючка и отпустить меня на все грёбаные четыре стороны. — Из-за тебя, — я резко поворачиваюсь к мужчине и, на автомате подавшись вперёд, въедаюсь в его лицо испы­тующим взглядом. — Проблема в том, что я предпочла ему не кого-то, а именно тебя. Тэхён поэтому так извращается и, несмотря на обиду, хочет сойтись со мной обратно. Дело не в любви ко мне — он таким образом воюет с тобой, верно? Пак открывает было рот, однако — не проходит и секунды — резко захлопывает его, сжимая губы в тонкую полосу. Кадык неровно дёргается. Вот. Вот оно — грязное, уродливое; сперва и не разглядишь за пёстрой мишурой. Похоже, я права. Ким борется не за меня, а — чёрт бы побрал эти их бесконечные игры! — с помощью меня. — Что между вами случилось? — расценив его молчание как положительный ответ, с замиранием сердца спра­шиваю я. — Только не говори, что это меня не касается. Ещё как касается — ты ведь тоже не из благих побуждений со мной общаться начал. Все твои манипуляции, угрозы, попытки рассорить меня с Тэхёном и... блин, да даже то, как ты меня первый раз поцеловал!.. — У меня были свои мотивы, но конкретно тебе я ничего плохого не желал, — понижая голос, словно моя пря­молинейность задевает его за живое, чётко и с расстановкой произносит Пак. — И поцеловал я тебя, потому что был пьян. Ты сама меня спровоцировала. — Спорно. — Ага, конечно, — осклабившись. — Тебе напомнить, чья идея была посмотреть, как я танцую? — Хорошо, отмена. Речь сейчас не об этом, — мигом стушевавшись, бормочу я. — Ваша извечная грызня с Тэхёном — вот что меня заботит. Вы все шесть лет, что знакомы, в таких хреновых отношениях находитесь? — Да я по пальцам могу пересчитать, сколько раз мы виделись, пока он зимой в клуб не припёрся, — фыркает мужчина, наклоняясь в сторону и выкидывая уже пустой стаканчик из-под кофе в мусорку; потирает влажные ладони, поворачивается всем телом ко мне. Я достаю из пакета маленькую квадратную салфетку. — Держи, — и, получив благодарный кивок, отзеркаливаю его позу, чуть подогнув ногу под себя. — Ну, припёрся он, и чего? Вы работу не поделили, что ли? — Лично я ничего с этим придурком не делил, сдался он мне, — ворчит Пак, с невозмутимым видом укладывая руку на спинку скамейки за мной. — Ким полез ко мне первым, а я просто не остался в долгу, когда он перешёл все границы разумного. — Зачем ему к тебе лезть, если вам нечего делить? — Потому что он мелкий глупый пацан с раздутым эго и кучей комплексов? — Возможно, но этого мало, — Боже, и с каких пор я начала содействовать ему в унижениях? — Ты что-то темнишь. Я догадываюсь, что он может ревновать свою мать и поэтому так сильно тебя ненавидеть, но они, вроде, не особо-то и близки... Были. Я видела в его соцсетях: мой бывший часто постит фотки из дорогих ресторанов, с поля какого-то элитного гольф-клуба, куда годовой абонемент стоит больше, чем месячный доход моей семьи; из роскошного салона авто и фитнес-зала при именитом отеле. Я не спешу вешать на него ярлыки, жить в достатке — не преступление, но если бы он не был послушным сыном, мог бы рассчитывать на подобное? Если бы не проводил с ней время ежедневно, едва ли появляясь на учёбе; если бы по-прежнему был ей чужим совсем? — Йерим, что ты поняла в тот день, когда я привел тебя в клуб? Я промаргиваюсь, выныривая из своих мыслей. Пак смотрит на меня в упор, и от странной эмоции в его глазах — смеси напряжения и зыбкой, слабо горящей надежды — в животе что-то скользко шевелится. — Что меня обманул парень? — Мимо. Я пробую улыбнуться. — Что ты действительно хорошо танцуешь? — Спасибо, но нет. Бля, вот я так и думал... — Да чего?.. — Да ничего. Включи соображалку, Йерим, — укоризненно цокнув языком, он поднимает руку и стучит пальцем по моей макушке — я тут же дёргаюсь, протестующе замычав. — Я показал тебе клуб изнутри. Что особенного ты подметила? — А что я могла подметить? Стрип как стрип: шоу, полуголые мужики, выпивка... — И всё? — Всё. А, нет — ещё начальница у вас интересная. Она, должно быть, много вкалывала, чтобы такой красивый кабинет себе отба... — Секс-индустрия, Йери. Стриптиз — часть огромной секс-индустрии, и практически все, кого ты там встретила, плотно занимаются элитной проституцией, в организации которой теперь замешан и твой Ким. Так, — и наклоняется ближе, переходя на вкрадчивый — грохочущий — шёпот, — надеюсь, понятнее? Или тебе в красках расписать, что такое бордели и чем грозит связь с миллиардерами? Я не замечаю, как задерживаю дыхание, проваливаясь в воронки чужих зрачков; не замечаю и того, как вцепля­юсь ногтями в юбку, стискивая джинсовую ткань в ладонях. Надо ли устраивать мне ликбез по основам оказания сексуальных услуг? На самом деле, обойдусь: я не в бункере и не слепа, чтобы отрицать существование нелегального бизнеса, где тело — это товар, или его широкое распростра­нение в кругах социальной элиты. Но Тэхён?.. Тот, кто — если меня не подводит память — в своё «белое пальто» разве что кожей не врос, открыто плюясь на девушек лёгкого поведения и зарекаясь с ними даже рядом стоять? Он теперь не только крутится среди них, но и всеми силами повышает рентабельность? — Спасибо, не нужно, — роняю я хриплое и прочищаю горло, прежде чем припечатать: — И он не мой Ким. В нос ударяется тихий смешок. — Я очень рад, но лучше бы у тебя мозги включились до того, как ты послала меня нахер и зачем-то поехала с ним в Порён. — Я тебя не посы... Стоп, ну и что? Я бы всё равно узнала, чем он занимается — если не в тот день, так чуть позже. Или ты злился из-за Сонми? Боялся, что мы с ней споёмся и это ещё больше усложнит тебе жизнь? — Вы бы не спелись. Ты ошибаешься, если думаешь, что тебя воспринимали всерьёз. Я не пытаюсь сейчас обидеть — просто факт, и на твоём месте я бы ему порадовался. — Как хорошо ты осведомлён, посмотрите-ка, — не удержавшись, елейным голосом подмечаю я и складываю руки на груди, склонив голову набок. — Обсуждал меня с ней? Но — кто бы сомневался! — Пак увиливает от прямого ответа. — Не нужно быть гением, чтобы понимать это, — он отводит взгляд и устремляет тот на зарябившую гладь озера: облака над нами сгущаются и становятся тяжелее, а поднявшийся ветер с шумом кружит по земле листья. — Ким описывал ваши отношения как серьёзные, и неизвестно, что бы случилось, вцепись ты в него и откажись расставаться. — Намекаешь на то, что я ему не подхожу, потому что мы из разных социальных слоёв? — Не намекаю, а говорю прямо. Сонми знала, что произошло между нами в клубе. Когда ты поехала с ним в Порён и притворялась влюблённой, ты зарывала сама себя. Меркантильные соображения приемлемы лишь тогда, когда выгода обоюдна, но от тебя пользы не было. Кроме того, он ведь мог по глупости тебе что-нибудь разболтать... — А при чём здесь меркантильность? — оскорбляюсь я, нахмурившись: я никогда не встречалась с парнями ради денег, а потому слышать обратное мне жуть как противно. — Я разве сидела у него на шее, чтобы она так пере­живала? Выпрашивала подарки? Да я даже чек в ресторанах с ним почти всегда пополам делила, ни воны лишней не содрала! — Сочувствую. — Чимин. — Что? — насмешливо дёргает уголком рта Пак. Бьюсь об заклад, его греет мысль, что рядом с Тэхёном я не ощущала той приятной пассивности, к которой уже начинаю привыкать с ним. — Передо мной-то ты что оправдыва­ешься? Я твою порядочность под сомнение и не ставил, но у Сонми на этот счёт другое мнение. — Пф, сдалось мне её мнение... На его лицо вдруг ложится незримая тень. — Всё равно будь осторожнее, — он кладёт ладонь мне на плечо, сосредоточив моё внимание на своих чёрных зрачках. — Я не просто так тебе рассказал, в чём эти двое на самом деле замешаны. Ты спросила, почему Ким меня ненавидит, я поясняю: он боится, что не оправдает ожиданий, и его дела делегируют мне. Ему не о чем беспокоиться: я никогда на это не соглашусь, но у страха глаза велики — он делал всё возможное, чтобы выпереть меня из клуба. Я не мог раньше времени потерять работу, так что решил привлечь тебя, о чём сейчас очень сильно жалею. Чимин ненадолго смолкает. Его пальцы гладят мою кожу сквозь футболку — ненавязчиво, легко. В противовес той давящей тяжести, коей полнится каждое его слово, каждый взмах ресниц и вымученное движение губ. Я даю ему продолжить. Вопросы зреют и множатся, копошась внутри моей головы, словно муравьи, но я не хочу спугнуть и отвадить от себя искренность. Тишина, нарушаемая звуками готовящейся к дождю природы, запекается на нас твёрдой коркой, но трескается и отпадает, стоит мужчине шумно выдохнуть через нос и вновь заговорить: — Я прошу тебя, сократи общение с Кимом до минимума. Если он ляпнет тебе что-то связанное с нюансами его работы или ещё хуже — назовёт имена, это повлечёт за собой плохие последствия. Я не удивлюсь, если в его машине стоит прослушка. Ты можешь мне не верить, можешь злиться и обижаться, но когда-то я действительно был в близких отношениях с Сонми и прекрасно знаком с тем, как она способна поступать с людьми, которые ей мешают. Я не хочу, чтобы тебя это коснулось, Йерим. Ты не боишься лишь потому, что не знаешь, какие деньги крутятся в этой сфере и что происходит на закрытых мероприятиях. Мой тебе совет: держись от всего этого дерьма подальше и много не болтай. Если сделаешь наоборот — я заебусь вытаскивать тебя из проблем, понимаешь меня? — на грани слуха. Его последняя фраза — он как будто не просто спрашивает, понимаю ли я его, а искренне просит меня понять. И обещает защитить. Я слабо себе представляю, какого рода проблемы на меня свалятся, если посмею ослу­шаться, но почему-то верю ему: его чувствам, его тревогам, как не верила, кажется, ещё никому. Пропускаю момент, когда мужчина дотрагивается до моего запястья. Он терпеливо ждёт, пока я обмозгую ситу­ацию и отделю зёрна от плевел, заталкивая неуместные комментарии по поводу его отношений с бывшей куда по­дальше. Главное, что они были вместе «когда-то». Мы все ошибаемся хоть раз, влюбляясь в тех, кто нам не подходит. Чимин описывает эту женщину как человека жестокого и опасного, а значит, вряд ли поощряет её деятельность, однако кое-что я всё-таки решаюсь уточнить: — А ты ввязан? Принимаешь участие во всех этих подпольных сделках? Пак поджимает губы, отрицательно качнув головой. — Больше нет. — Но участвовал, — напряжённая пауза. Он кивает. — Как такой же организатор или?.. Или. Я не отваживаюсь озвучить, но он понимает — без слов понимает, в каком глубоком болоте я тону, выпуская свои страхи наружу. Уродливые картинки: мятые простыни, пачки купюр; его безвольно распятое под кем-то тело. И вдруг сильнее вдавливает пальцы в мою кожу. Меня вмиг отрезвляет — я поднимаю на него испуганные глаза. — Успокойся, Йерим, — твёрдо встречая мой мечущийся взгляд. — Я не продавал себя. И не продам, как бы Ким ни настаивал на обратном. — В плане? Я моргаю. Грудь отпускает, но лишь на пару секунд, а потом — вспышка. И ещё одна, и ещё. Тэхён, извините, что? — Погоди-ка. Он хотел, чтобы ты?.. — Да. И поэтому мне пришлось задействовать тебя, — непроизвольно сомкнув челюсти, признаётся мужчина. — Я не стриптизёр и не шлюха, но моя зарплата выше, чем у хореографа: меня оформили на другую должность по договорённости. Ким был недоволен, когда узнал, и сразу начал требовать, чтобы я выезжал на адреса и отрабатывал свои деньги как полагается. Я должен был его присмирить, иначе он бы добился моего увольнения. — Но если ты уже договорился, — откровенно шокированная услышанным, я пере­хватываю его руку и ободряюще сжимаю её в своей, — то почему боялся, что всё равно уволят? Не Тэхён ведь тебе право на привилегии дал — не ему его и оспаривать. — Ким грозился выдвинуть своей матери условие: либо работает он, либо я. Догадываешься, что я был не в выигрышном положении? — А его капризы что, повод нарушать договорённости? — Сон возлагает на сына большие надежды. О чём бы мы ни условились, меняются обстоятельства — меняются и решения. — И ты оставался, — облизнув пересохшие губы, говорю я. — Как бы тебя ни старались убрать, ты всё равно держался за своё место. Зачем? — Я ведь уже сказал, что не мог уйти. — Почему? — искренне недоумеваю я. — В Сеуле же много клубов. Какая тебе разница, в каком работать? — Да не отпустил бы меня никто к конкурентам, Йери, — сердито цыкает он и уставляется на наши переплетённые руки, очевидно, стараясь подобрать слова. — Я слишком много знаю, эта долбанная шайка сверху мне сразу закрутит гайки. — Как так, если они сами тебя прогоняют? — А вот так. Плевать всем, представь себе. Я либо ухожу в никуда и лишаюсь финансов, либо должен заниматься тем, что им не интересно. Первый вариант мне не подходит, потому что на моём попечении находится отец; я выбрал второй и открыл бизнес, но в него тоже надо вкладываться. Ну, и что я, по-твоему, должен был делать? Не держаться — пусть нахуй выпрут, раз мелкому захотелось, а дальше будь что будет? Я сглатываю горький комок. Цепная реакция. Тэхён загнал его в угол — он загнал в угол меня. Я корила мужчину за эгоизм и надменность, а он просто отстаивал границы; я плакала и кричала, что он не достоин искренних чувств, а он просто ревностно защищал свои. И скрывал. Всю ненависть, всю грязь и злобную клевету — глотал, покуда хватало равнодушия, и лишь изредка напоминал о том, что тоже человек. — Почему ты не рассказал мне обо всём раньше? Я не боюсь его обнять. Пак вывернулся шипами наружу, но донёс до меня элементарную истину: какой бы жестокой ни была правда — он ждёт поддержки. Напрягается едва осязаемо, когда я скольжу ладонями по его бокам, подсаживаясь вплотную; когда хватаюсь за рубашку чуть ниже лопаток и доверчиво прижимаюсь щекой к груди, ощущая, как бьётся чужое сердце. И произносит, со вздохом подняв руку и зарывшись пальцами в волосы на моей макушке: — А зачем? Если бы я рассказал в самом начале, ты бы мне не поверила; если позже — подумала бы, что оправдываюсь. — Боже, чушь какая, — фыркаю я, легонько потеревшись носом о ткань. — Ты сам себе эту глупость внушил, Чимин. Я, наоборот, всегда пыталась идти тебе навстречу. — Да неужели? А твой враждебный настрой мне, наверное, померещился? — Не было такого! — и пробую вскинуть голову, но давление на затылке резко усиливается — мужчина и шелохнуться мне не даёт, мгновенно уткнув обратно в себя. — Было, — отрезает. — Ты слепо слушалась своего Кима и презирала меня без причины. — Ты ударил его, ну, в тот день в классе… — Он сам нарвался, оскорбив меня. — Ты рисковал… — Да пофиг мне вообще, он получил то, что заслуживал, а тебе, — и вдруг наклоняется, обдав тёплым дыханием висок, — следовало меньше любопытствовать. Ты ведь дверью могла себе и нос нечаянно прищемить. — Если бы я не была такой любопытной, мы бы сейчас и вместе тоже не были, ты, блин, дурак… Его грудная клетка мелко вибрирует. Чимин смеётся — я понимаю это, хотя из него и не вылетает ни звука, и уже было съёживаюсь, прописав себе мысленный подзатыльник, как он ловко ловит пальцами мой подбородок. Движение вверх. Мой рот приоткрывается, а скулы обдаёт жгучим румянцем, потому что: — Когда ты уже прямо начнёшь говорить, что хочешь целоваться? В лоб, без намёка на неловкость. И опять этот липкий, внимательный взгляд. Как в силки. Его глаза глубокие, но они — не холодный океан, а гейзер, на поверхности которого булькает что-то нежное и пылкое, наливающее радужки цветом плавленой карамели. — Я не хочу, — сконфуженно прикусив губу. Пак замечает этот жест — уголок его рта дрогнет в полуулыбке. — Да? А чего тогда обзываешься? — лукаво усмехается и, огладив большим пальцем кожу, перемещает руку на мою шею. Я соврала. Мне нравится чувствовать его губы на своих; нравится, когда язык проникает в рот — провода в мозгах будто бы коротит; нравится, когда притягивает и прячет меня в своих тесных объятиях, отгораживая нас от всего остального мира, словно его и вовсе не существует. Бессмертная формула. Даже заткнуться не грех — от его близости в моей черепушке пусто, как в бочке. Только вот мужчина не целует. От него привычно пахнет сигаретами, а одежда — видимо, душился, когда надевал в прошлый раз, — до сих пор таит в себе пряный оттенок корицы и мускатного ореха. Чимин хрипловато выдыхает, а затем неожиданно убирает ладонь — шею сразу же облизывает холодок, и спрашивает: — У меня к тебе вопрос, можно? Я озадаченно вскидываю брови. Его голос странно надломлен, и внезапная перемена заставляет напрячься от дурного предчувствия. Почему он так резко стал серьёзным? — Можно, — и неуверенно киваю, пересекаясь с ним глазами. — Какой? — Ты помнишь о том, что я уезжаю? По кончику носа вдруг ударяет капелька дождя. Мокро, холодно. Или мне это чудится?.. Я вскидываю голову к затянутому тучами небу. Почернело не на шутку. Как жаль, что никто из нас не додумался взять с собой зонт. — В Пусан? — уперевшись руками в его грудь, заново прикипаю я взглядом к мужчине и немного отстраняюсь. — Помню, ты сегодня утром с отцом по телефону разговаривал. Я слышала, что собираешься куда-то уехать, но… — Нет, Йерим. Я не об этом. И накрывает мои пальцы своими. Как бы протестует: нет, ты не отодвинешься. Не выскользнешь, не посмеешь забрать у меня тепло. Я вновь прикусываю губу. Теперь из-за беспокойства, а не смущения. — А о чём? — О том, что я сказал тебе месяц назад, когда подвозил до дома на мотоцикле. Мы остановились на набережной, и ты спросила меня про цели на жизнь, помнишь такое? — Первая — танцевальная студия, вторая — что-то из разряда «личного», — без труда воскрешая в памяти его слова. — И? Чимин, я правда не очень... — Значит, не помнишь, — заключает Пак, к моему удивлению, сипловато рассмеявшись. — Ну конечно. В целом, это было ожидаемо. Сарказм? Он реально сначала сажает меня на иголки, а потом ехидничает? Я царапаю ноготками его запястье и нечаянно задеваю браслет — мелкие чёрные камушки на нём, столкнувшись, тихонько бряцают. — Я всё помню, — буркаю обиженно. — Не понимаю только, про что ты конкретно? — Помнила бы — понимала. Я ведь специально тебя заранее в известность поставил, а ты... — Да о чём речь-то? Про студию я помню, про твои интимные секретики — тоже. Ещё про стриптиз, что ты давно уже не танцуешь, а меня обманул, чтобы... как там было, проучить? Вот, точно. А ещё... — А ещё я говорил, что планирую не просто время от времени уезжать в Пусан, а переезжать туда. Но ты, видимо, действительно об этом забыла, — и, напоследок угрюмо пошевелив челюстью, отворачивает голову в сторону. Разум проясняется как по щелчку. А. Так вот, в чём дело — его окончательный отъезд. Не в командировку. Не на недельку-другую, чтобы навестить семью или друзей. Чимин хочет вернуться домой насовсем. Совпадение ли, что вчера он сказал, мол, скучает по морю? И что день и ночь работает, как будто дедлайны у него не горят, а уже рассыпаются пеплом? Спорить бесполезно: он и правда поделился со мной планами в тот вечер. Я даже припоминаю, как от этого резко кольнуло под дых. Но не зацикливалась. Пак огорошил меня новостью о том, что соврал про обязанность выполнять заказы на приват, и я моментально переключилась на его маленькую — глобальную, чёрт возьми! — шалость. А потом мы обнаружили пьяного вдрызг Тэхёна. И дальше — зубоскальство, помощь, объятия; дрожь по всему телу, когда он припечатал меня к двери и, с отчаянием выругавшись, поцеловал. Забыла ли я? Отнюдь. Проблема — и моя главная ошибка — здесь, пожалуй, в другом. Я не забыла — я просто не хотела помнить. — Ты специально поставил меня в известность заранее? — мой голос глухой и тягучий. Но спокойный. Ровный, насколько это только возможно. Как будто... ничего такого. Совсем. И интуиция не шепчет что-то крайне несуразное на ухо. Чимин медленно переводит на меня глаза. Его кадык подскакивает, натянув изнутри кожу. — Логично ведь, что да. Ты должна была знать, прежде чем... — Прежде чем ты бы снова пришёл, чтобы провести со мной ночь? Его рука словно бы становится тяжелее. Пак чуть сдавливает мою ладонь и сухо отзывается: — Не так было, Йерим. — Не суть. Ты понял, что я имею в виду. Поставил в известность, чтобы я десять раз подумала, нужно ли нам с тобой общаться, так? Не «общаться», поправляю я себя мысленно, а делать всё то, что мы делаем сейчас: сближаться, узнавать друг друга. Мять по ночам простыни. Проверять на устойчивость столы. Он пытался избежать этого, верно? Его что-то смущало, и он давал по тормозам. Сперва. Пока было ещё чем тормозить, конечно же. — Да. В области сердца неприятно пощипывает. — И ты часто намеренно вёл себя со мной хуже, чем на самом деле хотел? — Опять допрос? — хмыкает Пак. Я молчу — из его лёгких вырывается шумный выдох. — Я не буду отвечать. Какая нахрен разница? — Есть разница, Чим. Если для тебя расстояние, которое можно преодолеть за три часа, это повод отталкивать человека, то боюсь, в будущем у нас возникнут проблемы. И ни с Тэхёном, ни с его матерью они вообще никак не связаны. Красноречивая пауза. Я не критикую и не упрекаю — всего лишь констатирую факт, но глаза мужчины всё равно заметно мрачнеют. Ему это было известно. Противопоставить нечего — он и не пытается. Проблемы действительно возникнут. Они уже, а вместе с ними и отвратительное ощущение бессилия. Как если бы ты неделями корпел над возведением песочного замка, когда по телевизору вдруг объявили, что ожидается шторм. — Ты не уверен был или не уверен до сих пор? Скажи, раз сам эту тему поднял, — собрав остатки воли в кулак, бесцветно говорю я. И, кажется, улавливаю тихий скрежет его зубов. — Не уверен в чём? — с таким же напускным спокойствием. Фальшиво. — Тебе недостаточно того, что ты и так видишь перед собой? — Достаточно, но ты колеблешься — меня это беспокоит. — Я уже сделал выбор, и он был в пользу тебя. Что ты ещё хочешь от меня услышать? — Я хочу услышать, ограничен ли твой выбор временными рамками. Потому что если да, то я бы предпочла узнать об этом сейчас, а не в день твоего отъезда, Чимин. Ребром. Я не продержалась долго: слова бились в гортани, перекрывая дыхание, и я наконец вырвала их из себя, почти выплюнула. Но тут же осеклась, до боли прикусив язык. Если начну обвинять его за былые ошибки, то рискую сама подорвать бочку, на которой сижу. Мы уже не те, кем были зимой, когда только познакомились; не те безразличные и заносчивые чужаки, что вечно тестировали друг друга на прочность, а затем — куда менее охотно, в общем-то — разгребали последствия своих глупых выходок. Мы больше не равнодушны, мы вместе, и лично меня не пугает перспектива колесить через всю страну, чтобы банально встретиться. Пугает реакция. Смятение, которым от него буквально разит. И — на контрасте — едва не до скрипа стиснувшие мои пальцы ладони. — Я не знаю. Спину окатывает озноб. Я растерянно моргаю — внезапно становится слишком тихо. Слишком. В мыслях, в венах. Будто бы застыло. Чимин, ты... — Что? — Что слышала. Сказал: не знаю, — он скалится, но в тоне чётко прослеживается тревога. Безоружен и потому не находит ничего лучше, кроме как огрызнуться. Вспылить. Защититься. И тут же судорожно выдохнуть, встряхнув волосами. Его голос был громким — даже порыв ветра не перебил. Но меня не пошатнуло. Я обещала, что не допущу ругани. Обещала же, чёрт возьми. — Как ты можешь не знать? — Легко. Я не пророк и будущее не вижу. — Но всё равно вернулся ко мне, чтобы начать всё заново. Какой смысл? Если ни в чём не уверен, зачем тогда... — А ты? Всегда поступаешь только так, как тебе велит голова, да? — обрывает меня он и неожиданно вскидывается — я на автомате подаюсь назад, чтобы не столкнуться с мужчиной носами. — Если так упрямо ищешь смысл, обратись лучше к себе за этим вопросом. Я ведь не единственный, кто начал всё заново. — Да. Но единственный, кто знал нюансы и целенаправленно о них умалчивал. — Не предъявляй мне. Я предупредил — ты проигнорировала. Я виноват? — Я ничего тебе не предъявляю, прекрати воспринимать всё в штыки, — наморщив лоб, подавленно хнычу я. Пак прищуривается. — Я просто делюсь своими мыслями и... некоторыми опасениями по поводу тебя. — Например? — Например, ради чего всё это? Ты хочешь скрасить со мной время до отъезда? — Что за бред? Где я такое сказал? — Не говорил, но утверждаешь, мол, предупреждал и всё такое... Боже, Чимин, — и на выдохе прикрываю веки, усилием расслабляя тугие узлы в животе, — давай будем честными. Ты упомянул Пусан всего один раз. Не надо теперь доказывать мне, будто сделал всё от себя зависящее, чтобы донести это до меня. Ты не останавливал — ты, наоборот, рассчитывал на то, что я забуду. Я права? ...и не то чтобы сама верю в то, что горожу. Всё чудится каким-то сюрреалистичным, нелепым. И жутко хочется, чтобы Пак опроверг. Но вдруг: — Окей. Мне извиниться за это? Бам. Я замираю и удивлённо приоткрываю рот. Озноб сменяется на жар — удушливый, стекающий капельками пота к пояснице. Не отрицает? Он правда надеялся на то, что не запомню? Несколько секунд тишины. Но ему и не требуется мой ответ — тот читается во взгляде раньше, чем я успеваю отлепить язык от нёба. — Хорошо. Прости, блять, пожалуйста. Я настолько не хотел всё портить, что решил смолчать, но я не скрашиваю своё ебучее время с тобой, ясно? — горячей вибрацией по губам; ресницы вздрагивают — он приблизился к лицу слишком резко. — Так уж получилось, что люди не всегда думают умом, прежде чем что-то сделать, и я не хреново исключение, Йерим, не идеализируй меня. Ты спросила, что будет потом, я тебе прямо ответил, что не знаю, но переезжаю я точно, и конкретно этот вопрос обсуждению не подлежит. Извини. И даже после того, как он отстраняется; после того, как рвано выдыхает, отводя взгляд и заново ударяясь позвоночником о скамейку. Я по-прежнему ощущаю это. Лёд под вуалью тепла. Мягкость, в которую зарываешься пальцами, но вдруг случайно режешься о нож. Чимин доверяет мне. Пак искренен, когда целует в порыве страсти, когда злится на моё детское поведение и ревнует. Когда обещает вытащить из-под пуль, если опять сунусь не в свою войну, и когда наконец обнажает не только своё тело, но и — как может — душу. Но при этом в открытую признаётся: я не знаю. Как называемся «мы» — не знаю. Как долго «мы» просуществуем — не знаю. Знаю лишь то, что хочу просыпаться с тобой. Вместе завтракать по утрам, обнимать и трахать, пока купленный в одну сторону билет не перечеркнёт все слова, в экстазе нашёптанные тебе на ухо. Стоит ли оно того? Разбитое сердце — в отместку за любовь, которой ещё даже не случилось? Что только растёт, пухнет и распирает меня пробирающимися вглубь корнями; и что распотрошит, вывернув костями наружу, если в итоге он решит забрать её, слившуюся со мной воедино, с собой. Пятьдесят на пятьдесят. Как монетку подбросить, встав на табуретку под висельницей. И тут же, в противовес. Радужная плёнка — раскрученная, бьющая яркими бликами по сетчатке. Его губы на моих ключицах, мягкий рассвет, фрукты, оставленные на столе; парфюм с алкогольной пряностью, падающая на пол одежда, нежно-серебристый свет луны. «Маленькая, красивая. Давай — ещё, ещё. Моя девочка». Твою мать. Твою, ну-почему-всё-так, мать. — Когда ты планируешь уехать? — В августе. Где-то... через полтора месяца. Или два — как сложится. То есть в конце лета. Моя учебная практика будет длиться примерно четыре недели, с июля по середину августа. Я буду занята, а он скорее всего и вовсе в регулярных отъездах. Наши расписания вряд ли состыкуются идеально, но если мы зададимся целью, то у нас получится выкраивать часы друг на друга. Ночи. Видимо, чаще всего это будут ночи. И всё же... — У меня выбор есть? — Выбор? — Да. Ты свой сделал — я поняла. Вопрос: а у меня он есть? Я... могу выбрать не тебя? Хватка на моих руках слабеет. Не до конца, но я чувствую, как кровь вновь приливает к подушечкам пальцев жгучим покалыванием. Пак смотрит так, словно его облили ледяной водой. Или словно через глаза можно проникнуть в черепную коробку, покопаться там и выкрикнуть триумфальное «блефуешь!», потому что я — по его мнению, вероятно — абсолютно точно вру. Но всё, на что его хватает, это: — Выбор есть всегда. Избитая, клишированная фраза. И таким выцветшим голосом, что создаётся ощущение, будто кто-то чиркнул ножницами по связкам. Я опускаю голову, устремляя взгляд на наши ладони. Моя покрылась прохладным потом, его — привычно тёплая и сухая. И никто из нас не разрывает контакт первым. Бёдра, колени. Как два вязаных человечка, пришитых друг к другу нитками. Вердикт, Чимин. Нам необходимо принять какое-то решение, и не только мне — тебе тоже. Мы должны сделать это оба, Пак. Вдвоём. И поэтому: — Отлично. Тогда я обещаю тебе, что буду избегать Тэхёна и никому не расскажу о том, что происходит в клубе. Я позабочусь о том, чтобы свести наши с ним контакты к нулю. Сонми не достанет меня — я не дам ей поводов, ты можешь больше не переживать за это. — Йерим... — Я прошу тебя ответить только на один вопрос. Если я выберу не продолжать и разойтись сразу, ты согласишься меня отпустить? И прежде чем в вышине опять бы что-то пронзительно грохнуло, разрубая мою надежду пополам, с замиранием сердца добавляю: — Да или нет?