Искусство обнажения

Я смотрю на мужчину, терпеливо ожидая ответа. Мы по-прежнему держимся за руки, ослабшее давление его пальцев внезапно усиливается опять, однако я не реагирую на дискомфорт — просто сижу не двигаясь и, кажется, от волнения даже забываю моргать. — Ты серьёзно? Или снова провоцируешь, потому что обижена? Пак не верит моим словам. Его губы сложены в тугую линию, на выступающих скулах играют желваки, а взгляд настолько обвиняющий и грозный, словно я врезала ему чем-то тяжёлым по рёбрам, но запретила жаловаться на боль. — Серьёзно. Я ведь не требую, чтобы ради меня ты отказывался от своих планов, и обещать ничего не прошу. Но если ты не планируешь даже попытаться сохранить наши отношения в будущем, то для меня это путь в никуда, Чимин. Он молчит несколько секунд. Потом произносит с интонацией чуть мягче, чем было до: — Я не говорил, что не буду пытаться. — Но ты сказал, что выбор есть всегда, — напоминаю я, грустно улыбнувшись, — то есть согласен отпустить, если я этого захочу, верно? — Не согласен — вынужден. И только в том случае, если ты действительно этого захочешь, а не будешь притворяться, строя из себя всю такую умную-разумную, как делаешь это сейчас, потому что нихера мы тогда не разойдёмся. Я издаю слабый смешок. Не знаю, к счастью или сожалению, но он прав: импульсивные расставания, как правило, временны. Если в сердце уже воткнут крюк, то избавиться от притяжения трудно, а где недостаточно желания — там и результат довольно сомнителен. — Мне расценивать это как «нет»? — Пауза. Чимин закрывает глаза, обречённо вздыхая, а когда открывает, я отчётливо различаю в них следы ожесточённой борьбы с самим собой. — Говори давай, и пойдём скорее домой, пока ливень не начался. Я устала это обсуждать и уже просто хочу услышать ответ. И аккуратно высвобождаю ладони из чужой хватки. Прежде лёгкий и заметный лишь по тёмным кругам на дороге, дождь постепенно усиливается: прохладные капли, прорываясь сквозь кроны деревьев над нашими головами, всё чаще бьют меня по носу и скатываются за шиворот. — Нет. Я не хочу тебя отпускать, Йерим. Коротко, но твёрдо и непреклонно — и сразу чудится, словно волна облегчения омывает меня с головы до ног, точно тёплая вода — в противовес гадкой измороси. Мне требуется пара секунд на осмысление. И ещё несколько, чтобы откинуть последние сомнения и, поднявшись на ноги вслед за ним, вдруг молча протянувшим мне руку, кивнуть. — Хорошо. Не хочешь отпускать — значит, не уйду.

* * *

Приложение, в котором я делаю заметки на планшете, в очередной раз зависает. Я раздражённо вздыхаю и, отбросив стилус, устало массирую виски пальцами. Спину ломит от долгого сидения в одной позе. Я зубрю материал с обеда, а за окном уже смеркается: время близится к восьми вечера. На столе хаотично валяются распечатки, цветные выделители и ручки; здесь же две пустые кружки и бутылочка кофе из супермаркета — тоже приговорённая ещё час назад, чтобы взбодриться и не клевать носом в учебники. На календаре пятница. До экзаменов остаётся всего полторы недели (спасибо Чимину — он талдычит мне об этом чуть ли не каждый день), поэтому я даже временно отказываюсь от подработки, чтобы разгрузить расписание и сосредоточиться исключительно на учёбе. А получается ли, вопрос риторический. Я бы назвала это «с переменным успехом», и винить во всём предлагаю моё глупое сердце. В прошлое воскресенье мы с Чимином промокли под дождём до нитки, но надо отдать ему должное: если он и костерил всё по пути домой, то очень невнятно и себе под нос. Пак выдал мне полотенце, фен и наказал переодеться в его футболку и штаны, которые принёс следом, застав меня расчёсывающей волосы перед зеркалом в одном белье. Мы повесили влажные вещи на сушилку и вдвоём завалились в кровать, сперва залипнув на какие-то видео в его телефоне, а потом притащив из гостиной ноутбук и — на удивление, он сам проявил инициативу — занявшись разбором моей презентации. Я не помню, как голова переместилась с подушки на его плечо. Не помню и то, как очутилась между его бёдер и упёрлась лопатками в обнажённую грудь, тщетно пытаясь сконцентрироваться на слайдах, пока чужие ладони нежно поглаживали мою талию под одеждой. Зато помню, как первая поцеловала, не выдержав щекочущего шею дыхания. Помню, что это было долго — настолько долго, что мы не заметили, как комната наполнилась мягким гранатовым светом, а из-за стенки начали приглушённо доноситься музыка, бряканье посуды и шум громко работающей конфорки. Неторопливо, даже с какой-то ленцой. Мы то прижимались друг к другу ртами, то переговаривались о чём-то отстранённом, и я без колебаний закидывала на Чимина ноги, наваливаясь и вминая его, разомлевшего от долгих ласк, в тёплую постель. Но на секс он согласился не сразу. Пак терпел, позволяя себе разве что тереться об меня пахом, зачем-то перехватывал запястье, не давая пальцам скользнуть под резинку штанов. Он ворчал что-то невразумительное всякий раз, когда я дулась и почти в открытую настаивала на более смелых действиях, но позже всё-таки решил объясниться. Как оказалось, его останавливали мои боли в животе, и едва я услышала об этом — заулыбалась, как последняя идиотка, за что сразу получила сердитый укус прямо под челюстью. А дальше дело было за малым: смешки, лёгкие прикосновения ногтей к животу, ой-я-случайно поцелуйчики в чувствительные места — и он уже вдавил меня в матрас, заломив руки над головой, а выуженная из тумбочки коробка презервативов опустела на один яркий квадратик и, небрежно отлетев в сторону, потерялась где-то на простынях. Я вернулась домой лишь ближе к полуночи: до отвала наевшаяся фастфуда, за которым мы с Чимином внепланово заехали по пути, в чужих шмотках и с жутко покрасневшими губами. Мои волосы были взлохмачены, глаза блестели, как два отполированных алмаза, а кожа бёдер словно бы горела в тех местах, на которые он уверенно покушался во время нашего затянувшегося прощания. Плохо ли мне теперь, когда я прокручиваю тот вечер в памяти? Если не брать во внимание тоску и повышенное либидо, несмотря на неподходящий период цикла, то вполне сносно. Я бы даже сказала: нормально. Иногда гормоны сходят с ума и в критические дни — такое бывает. Случается с некоторыми, вероятно. Или нет? Я жалобно стону и, отбросив от себя бумажки, падаю лицом в сложенные на столе руки. Чимин уехал в среду — не прошло и трёх суток, и я искренне надеялась, что спокойно переживу его мини-командировку, но на деле всё оказалось несколько сложнее. На неделе мы встретились дважды: во вторник — он заявился ко мне фактически посреди ночи, и на следующий день, когда предложил вместе пообедать после пары, а потом сразу же поспешил на вокзал, предварительно сообщив, что уже взял обратный билет на понедельник. Как бы громко интуиция ни шептала, что я не должна терять бдительность и витать в розовых облаках, сердце неотвратимо слепнет, ведь он и правда не ведёт себя так, будто планирует расстаться через месяц. Пак не пропадает с радаров, не игнорирует смс-ки и — что до сих пор отзывается внутри приятной дрожью — довольно часто пишет первым, интересуясь то моими планами, то успехами на многострадальном учебном поприще. Вот, к слову, прямо как сейчас: Чим: Ты с эконометрикой разобралась? Чим: Не ленись давай. Экзамены сдашь, и отдыхай сколько влезет. Красный диплом явно достался ему не по блату. Чимин буквально амбассадор тайм-менеджмента и зверского трудолюбия, а поэтому мою тягу побездельничать не поощряет, но я не жалуюсь: регулярные «пинки» странным образом мотивируют и помогают развивать самодисциплину. Усилием воли я соскребаю себя со стола, разминая затёкшую шею, направляюсь к дивану. Завалившись всем телом на подушки, с улыбкой печатаю ответ: Вы: Я не ленюсь, у меня лечебная пятиминутка. Восстанавливаю психику после векторных авторегрессий. Вы: Ты работу закончил? Чим: Да, на сегодня всё. Мы с парнями едем ужинать, буду в отеле только часам к десяти. В отеле. Для меня уже не новость, что Чимин почему-то живёт в гостинице, а не в родительском доме с отцом. Он не поделился со мной подробностями — просто как-то упомянул, что папе его скоро исполнится семьдесят четыре года — возраст приличный для того, чьему единственному сыну ещё не стукнуло и тридцати, и что у него есть сожительница. Из интересного ещё: «парни» — это какие-то двое его старых знакомых, с которыми он в складчину и открывает бизнес. Они старше Чимина на несколько лет, оба с семьями и успешной карьерой, но в прошлом явно занимались танцами и боевой запал не растеряли, сперва вложившись в стартовый капитал, а после начав принимать активное участие в продвижении дела. Я даже фотки их совместные нашла. Мы с Паком не подписаны друг на друга в соцсетях, но его профиль давно закрепился в истории моего поиска и, к счастью, с недавних пор перестал быть приватным. Он редко что-то публикует: последний пост датирован ноябрём прошлого года. Однако в его «отметках» я обнаружила парочку снимков с друзьями, где они то стильно позируют на фоне известного пусанского яхт-клуба, то весело дурачатся на камеру в тренировочном зале. Чимин дурачится — распаренный, с собранными в хвостик волосами и закинутой на плечо незнакомого парня рукой. Я не выдержала и сохранила этот кадр в фотоплёнку. Пак там очень красивый, видимо, потому что был действительно счастлив в тот момент, и пусть при мне он так широко отродясь не улыбался, залюбоваться им вышло невольно и абсолютно искренне. Я поворачиваюсь на бок и, подтянув голые коленки к груди, принимаюсь вновь стучать пальцами по клавиатуре. Вы: Вернёшься в отель и сразу ляжешь спать? Чим: Не сразу. Чим: А ты что-то хотела? Да, хотела. Услышать тебя. Чёрт. Я морщу нос и, задумчиво поковыряв губу ногтем, быстро удаляю текст, прежде чем набрать новый — менее милый и сладкий: Вы: Не знаю. Просто спросила, чтобы прикинуть, как долго ты ещё будешь в онлайне. Чим: Зависит. И пауза длиной в минуту. Я отвлекаюсь на всплывающие уведомления из чата с одногруппниками, где ребята обсуждают расписание экзаменов, но едва заново открываю переписку с Чимином — она на глазах пополняется «облачком»: Чим: Буду сколько надо. Телефон падает на обивку. Я жмурюсь, зарываясь лицом в подушку, и выжидаю секунд пять, прежде чем утихомирить гулко забившееся в груди сердце и, перекатившись на спину, опять схватить мобильник. Вот зачем он делает это со мной? Его флирт нестандартен: ни тебе водопада комплиментов, ни игривых намёков. Пак лаконичен, его фразы рублёные и сухие, но вместе с тем в них сквозит твёрдая непоколебимость. Нужен — значит, буду. Не исчезну, не отрублюсь «случайно», потому что вымотался. И я почему-то безоговорочно верю, что если он пообещал — он выполнит. Без отмазок и внезапных обстоятельств, озвученных пост-фактум, как любят поступать те, кто с самого начала ни интереса, ни энтузиазма твоего не поддерживал. А потому отбрасываю сомнения прочь и предлагаю уже прямо: Вы: Давай созвонимся и поболтаем о чём-нибудь перед сном? Чим: Давай. Подъём тепла в груди. Я широко улыбаюсь, но скинуть в ответ смайлик не успеваю — лёгкая вибрация снова расходится по пальцам. Чим: Ты поела? А вот и второй самый часто задаваемый вопрос. Пак настолько усиленно меня кормит, что иногда кажется: лопну не то от милоты, не то от сытости. Я и сама как-то попробовала впихнуть булочку из тростникового сахара ему в дорогу, однако мужчина заупрямился, и в результате маленькой борьбы мне вообще пришлось съесть две: и свою, и его. Вы: Не, ещё не успела. Я на диете, в рационе только логарифмы и слёзы. Чим: И как, вкусно? Ага, конечно. Настолько вкусно, что скоро осунусь на стрессе и напишу собственный гайд по похудению. Вы: Если честно, не очень. Пересолено как-то. Вы: В общем, не рекомендую. Чим: Ок, всё ясно. Закажу тебе доставку нормальной еды. Чим: Возвращайся к подготовке, мученица. Я фыркаю от смеха и прикладываю ладошку к горящей щеке. Как там говорят? Путь к сердцу мужчины лежит через желудок? Прекрасно, тогда я — мужчина. Потому что со мной этот метод тоже работает безотказно. Вы: Будет исполнено, капитан. Вы: Спасибо! Чим: Не за что. Наберу, как освобожусь. Стикер человечка с красными сердечками вместо глаз. Не знаю, с чего я так неожиданно расхрабрилась: наверное, привычка сыпать симпатичными картинками в любых непонятных ситуациях взяла верх. Я очухиваюсь спустя пару секунд, но сообщение уже светится прочитанным, и я отчего-то твёрдо уверена, что Пак Чимин скорее нюдсы мне свои скинет, чем воспользуется таким же стикерпаком. Следующие полчаса, как и было велено, я усердно штудирую учебники и исписываю листы тетрадки, пока не начинает отваливаться кисть. Сбросив мне список блюд на выбор и получив скрины с выделенными названиями, он делает заказ и сразу смывается, зато на связь внезапно выходит подруга. Юри пишет мне впервые за три дня, ничего особенного — просто присылает новость с какого-то форума, но я только поджимаю губы и, выгоняя из памяти отрывки нашего последнего разговора, закапываюсь обратно в свои бумажки. Мы ни в коем случае не поссорились — скорее, немножко не сошлись во мнениях, когда я рассказала ей про запланированный отъезд Чимина. Я не рассчитывала на одобрение, но ждала хотя бы понимания: в конце концов, я не просила совета и всего лишь поделилась своими чувствами, однако вместо поддержки неожиданно столкнулась с критикой и плохо замаскированным осуждением. Юри срубила с плеча: — Чимин тебе прозрачно намекнул, что как бы ты ни изощрялась — он не изменит своих планов. Если это так, то для него переезд и бизнес важнее отношений, ты же это осознаёшь? Юри добавила, презрительно хмыкнув: — Естественно, ему было выгодно об этом молчать. Пак тебя на крючок подцепил и держит, чтобы не соскочила раньше времени. Ну и на кой тогда специально доводить это всё до серьёзной влюблённости? Кому в итоге больнее-то будет, как думаешь, тебе или ему? И ни один из контраргументов не убедил её в обратном. Я попыталась отстоять свою точку зрения, но подруга была несгибаема: раз всё трудно и нестабильно, то к чёрту его. Найдётся кто-то получше, попроще. Получу диплом, устроюсь на работу, сменю окружение — и вуаля. Свято место пусто не бывает, а мне ведь всего двадцать четыре — зачем намеренно усложнять себе жизнь? «По той же самой причине, по которой ты до сих пор водишься с Чонгуком», — чуть сгоряча не брякнула я, однако вовремя осеклась и прикусила язык. Юри была на взводе ещё с того злополучного воскресения, когда она позволила себе расплакаться из-за парня, и где-то глубоко внутри я знала, что злилась подруга совсем не из-за меня. И поэтому отступила. Не стала больше оправдываться. Мы разошлись на нейтральной ноте, по привычке обнявшись на прощание и пожелав друг другу хорошего дня, но гадкий осадочек всё же остался. Меня задела её категоричность, и дело отнюдь не в том, что я считаю позицию девушки неразумной или стопроцентно ошибочной. Сталкиваясь с реальностью, я также сталкиваюсь и с собственным несовершенством. Мне стыдно, что я не способна взять себя в руки и побороть чувства; стыдно, что пускаю всё на самотёк и намеренно абстрагируюсь от правды, не давая ей разбить все свои смыслы и ценности. Чем старше и опытнее человек, тем труднее ему влюбляться без памяти, потому что зрелая любовь осмотрительна. Люди стремятся не просто любить, но и сохранять при этом трезвый рассудок, ориентируясь на спокойствие и надежность, но что делаю я? Один-ноль в пользу сердца. Бестолково, опрометчиво — да, не спорю. И с вероятностью пятьдесят на пятьдесят я поплачусь за это. Но если бы все наши поступки внезапно наполнились здравым смыслом, разве мы бы продолжили действительно жить? Я захлопываю учебник и блокирую планшет. В квартире царит полумрак, разве что свет от настольной лампы и — более желтоватый — торшера разбавляет темноту круглыми пятнами. С учёбой на сегодня покончено. Я встаю и, прибравшись на столе, отношу вещи в спальню, чтобы освободить пространство под ужин; ставлю на кухне чайник, достаю из шкафчика банку с растворимым какао. Как вдруг раздаётся стук в дверь. Я не успеваю насыпать порошок в кружку — так и застываю с держащей ложку рукой, на автомате повернув голову на источник звука и озадаченно вскинув брови. Я не жду гостей, а доставщик должен подъехать только минут через десять, не меньше. Настолько быстро курьер бы через полгорода не примчался, тогда кто здесь? Быть может, ошиблись квартирой? Вода вскипает, струйка горячего пара взвивается к потолку — слышится щелчок. Я резко отмираю и тороплюсь в прихожую, но стук вдруг повторяется — на этот раз более настойчивый и громкий, и я останавливаюсь, так и не коснувшись дверной ручки. В животе мгновенно тяжелеет: я ещё не открыла, но уже догадываюсь, кто стоит на пороге. Я физически ощущаю его, упрямо не двигающегося с места даже в угнетающей тишине, и знаю — он тоже меня чувствует, потому что снова бьёт костяшками по двери. Дрожащий, тоскливый вздох. Я устало прикрываю веки, считая в уме до трёх, а затем прохладный металл всё-таки обжигает ладонь. Как же хорошо, что Чимин сейчас не дома. И в то же время — как же плохо, что его нет.

* * *

Чимин останавливается посреди пустынной улочки и, спрятав огонёк зажигалки под ладонью, неторопливо прикуривает. Знакомые места. Даже слишком — когда-то он пообещал себе не заезжать в этот квартал, по крайней мере, добровольно. Невысокие здания по-прежнему рядами вкопаны в землю, небо разлиновано толстыми нитями проводов, а душок канализации, словно бы потяжелев из-за влажности, накатами ударяет в нос чем-то едким и густым. На пару метров. А затем снова: свежесть, цветение, запах мокрого камня. Ничего не поменялось. Как во временную петлю попасть, выворачивая память наизнанку и реставрируя треснувшие куски прошлого. С отвращением, едва не надламывая горький фильтр зубами. Если её целью было подпортить ему настроение, то пусть радуется: получилось. Пак с удовольствием оказался бы сейчас в отеле на хрустящих белых простынях, а не бродил тут под тусклыми фонарями, направляясь в одну из точек известного минимаркета, потому что — странный выбор — встречу она назначила именно там. Из хороших новостей: когда он написал Йерим о том, что немного задержится, девушка отреагировала с пониманием и не мучила его расспросами «как», «зачем» и «почему», а просто согласилась подождать сколько требуется. Из плохих: хоть и не всякое молчание — ложь, у мужчины всё равно возникает ощущение, словно он делает что-то в корне неверное и, как только правда всплывёт на поверхность, будет за это справедливо наказан. Окурок летит под ноги и, рассыпав искры по чугунной решётке, проваливается в водоотвод. Двери в магазин плавно разъезжаются в стороны. Чимин заходит внутрь и, кивнув кассиру в ответ на дежурное приветствие, сразу сворачивает к длинному столику напротив окна. За ним сидит лишь один-единственный посетитель, скучающе ковыряясь палочками в контейнере с рамёном. Пак узнал её мгновенно — ещё с улицы, но до последнего сомневался в том, что зрение его не обманывает, потому что... — Тебя что, ограбили? — хмыкает он и, плюхнувшись на стул по соседству, поправляет нагрудную кожаную сумку. — Ты скажи, если деньги нужны. Так уж и быть, займу тысяч двести¹, чтобы на обратный билет до Сеула хватило. Сонми окидывает его нечитаемым взглядом из-под козырька чёрной кепки, а потом тихо фыркает и, наклонившись, отправляет в рот очередную порцию дымящейся лапши. Её распущенные волосы струятся по спине густыми тёмными волнами, серая футболка велика на несколько размеров, и поэтому висит на худощавой женской фигуре мешком, а на ногах — самые обычные спортивные кроссовки. Когда он видел её такой в последний раз? Около года назад? И ещё бы дольше не видел. Сон выглядит слишком мило и невинно для той, кто своим каблуком способен продырявить чужое сердце и безразлично выбросить его в мусорный бак. Простая и приземлённая — он упивался этим образом раньше, открыто ненавидя все её строгие костюмы и вычурные манеры, но теперь старые трюки воспринимаются как угроза. — Как-то долго ты ехал, я поужинать успела, — констатирует Сонми, изящно промокнув губы салфеткой. — Не удивлён, что я здесь? — Буду удивлён, если ты пересекла всю страну, только чтобы передать мне пару бумажек. Курьерскую службу придумали как раз для того, чтобы упрощать людям жизнь, если ты вдруг не в курсе. — Как обычно, язвишь, — со смешком отзывается она, тянется к своему рюкзаку и, вынув тонкую прозрачную папку, раскрывает её перед мужчиной. — Держи. Внимательно ознакомься с протоколом о выводе тебя из состава учредителей и соглашением о неразглашении. Мне нужны твои подписи и отпечатки пальцев. Не тратит время на пустую болтовню, но оно и к лучшему — он не планирует задерживаться. Ровно как и уточнять, по какой причине Сон на самом деле покинула столицу и оказалась на противоположном конце страны, оставив своего непутёвого сына без присмотра. Она вносит ясность сама, тем самым разбивая его надежды на тишину: — Я приехала в сопровождении жениха. У нас была встреча с инвесторами. — Вот как, — без интереса; одновременно шелестя страницами и стараясь вникнуть в текст договора. — Ну и где же он, твой жених? — В отеле. Отдыхает после тяжёлого дня. Пак отвлекается, переставая скользить глазами по строчкам. Поворачивает голову и царапает её профиль настороженным взглядом. — Ты осторожнее, а то разозлится ещё, что из супружеской постели сбежала. Мне не нужны проблемы с гонконгской мафией. — Тебе не о чём беспокоиться. Он знает, что у меня есть любовники. — Женщина берёт маленькое карманное зеркальце и, открутив колпачок тюбика с блеском, принимается малевать кисточкой по губам. — Выгодный брак — это не про верность, Чимин. — Отлично. Только я не твой любовник. Как отрубил. Дрогнувшим голосом — невольно, но интонация выбрана правильно. Надменный, отрезвляющий холодом тон. Сонми захлопывает крышку зеркала. Не смотрит на него, но улыбка режет уголки её рта, растекаясь уродливой кривой в отражении панорамных стёкол. И — совершенно бесстрастно, оттягивая ворот футболки, из-за чего мраморное плечо слегка оголяется, говорит: — Как скажешь. Пак отворачивается. Продолжать этот дерьмовый диалог смысла нет: он уже не тот подросток, который рьяно, в полубреду спорил и, захлёбываясь от собственного бессилия, пытался привить ей уважение к чужим чувствам. Сон никогда не воспринимала его взрослым, психологически зрелым человеком, и спустя годы отношение не изменилось: в её глазах он по-прежнему не более чем пищащий над ухом комар, которому до неё — истинного кровососа — предстоит ещё долго и глобально эволюционировать. Но пусть. Чимин давно бросил попытки доказывать ей, что вырос. Документ в руках. Вот что действительно заслуживает внимания — десятки пунктов и подпунктов, туманные формулировки, примечания в скобках. Ему, определённо, чудовищно не повезло в этот раз, ведь если бы повезло, то по загривку так противно, как сейчас, мурашки бы не бегали. — Уголовная ответственность? — дёрнув бровью, читает вслух он. — Я не специалист, конечно, но за разглашение коммерческой информации мне, вроде как, должны грозить штраф и возмещение убытков, а не тюрьма. Вы при составлении этого бреда к законам вообще обращались, или как? — Все пункты были согласованы и одобрены юристами, так что договор полностью легален, — невозмутимо отвечает Сонми и пожимает плечами, встретившись с его недоверчивым взглядом. — Один из клиентов имеет тесные связи с представителями Национальной судебной администрации². Ты проиграешь в суде, даже если наймёшь самого лучшего в стране адвоката. — Какой смысл шантажировать меня уголовкой, если при изучении дела высок риск выйти и на других контрагентов? Я-то точно не выиграю, но как только информация попадёт в СМИ, общественность разорвёт твоих коррупционеров быстрее, чем я надену робу³. — Не стоит думать об этом наперёд. Мы все избежим нежелательных последствий. Тебе нужно лишь принять правильное решение. — Нет, Сонми. Их условия — это перебор. Я не подпишу, отправь им обратно на пересмотр, — и звучно роняет стопку бумаг на стол. Отодвигается, шаркнув ножками стула по плитке; складывает руки на груди. Но эффекта это не производит. Сон опять залезает в свой рюкзак и, будто не услышала его, достаёт оттуда штемпельную «подушку» для отпечатков и ручку. — Я советую тебе не упрямиться. Ты не в том положении, чтобы торговаться, знаешь ли. И кладёт квадратную коробочку на папку. — Ты сама это читала? — скрипнув зубами, противится Чимин. — Я ведь не государственную тайну храню, чтобы меня так душили. Они прямым текстом пишут, что в случае утечки пострадаю не только я, но и моя семья. И ты предлагаешь согласиться? — К твоему сведению, добиться от них даже этих условий было трудно. Когда замешаны должностные лица, никто не будет нянчиться с такими подставными исполнителями, как ты. Я получила гарантию безопасности твоей жизни, поблагодари хотя бы за это. — Я ввязался, потому что ты попросила о помощи, — говорит Пак, невольно понизив голос. — Может, это тебе надо благодарить? Не каждый день встречаешь безмозглых идиотов, которые в свои двадцать пять готовы пойти под статью ради женщины. — За решёткой всяко лучше, чем в колумбарии, Чимин. — Безусловно. Сделаю вид, что ты никогда не пыталась отправить меня и туда тоже. И буквально выдирает ручку из тонких пальцев. Краем глаза замечая — на мутной периферии, — как мелко вздрагивает её верхняя губа, а ладони непроизвольно смыкаются в кулаки. — Прекрати. Пак криво усмехается. Вырвалось по привычке — только и всего. Им действительно нечего обсуждать: всё давно прозрачно, и он не собирается настаивать на запоздалом раскаянии. Вообще, честно говоря, ничего не собирается. Ему это больше не нужно. Сонми прогнила изнутри, как съеденное червём яблоко; он — сглупил и теперь вынужден зашивать себе рот сроком на двадцать лет, потому что не хочет сдохнуть в чьём-нибудь вонючем багажнике. Слепая, нездоровая любовь. Он не знал, что бывает другая. Как итог — небрежный почерк на листах и кусающее затылок сожаление. Все те, о ком мужчина заботится и кем дорожит; та, с кем он однажды поклянётся быть рядом до последнего вздоха и создаст семью. Чимин никогда не признается им, что имел дело с обналом, подделкой документов и дачей ложных показаний. Он до сих пор помнит тот вязкий страх, который испытывал в детстве из-за карточных долгов отца, возвращаясь домой по вечерам и шарахаясь от каждой подвижной тени; до сих пор помнит, как бабушка рыдала о матери и слёзно молила его вырасти достойным, порядочным человеком. Бабушка скончалась до того, как его телом и сердцем овладела женщина, с которой порядочно можно было только играть в деловые отношения на публике. Ему некого было спросить, как правильно; когда люди пользуются, а когда по-настоящему ценят и берегут. Он, покрываясь синяками и ссадинами, учился выживать в мире взрослых сам. Расчётливые, циничные, прячущие человечность за семью печатями, словно что-то мерзкое и непотребное, — его тошнило от них, а впоследствии начало тошнить и от неё, добровольно отрезающую от себя куски на радость прожорливым ртам. Пак просил эмоции и заботу, но получал разбитые в приступе истерики зеркала, кровь на костяшках и пролитые даже не из-за него слёзы; он психовал и вызывал ревность, но добивался лишь жаркого секса в качестве примирения и пары недель обманчивого спокойствия. Чимин расплачивается сейчас за то, что не нашёл в себе силы уйти; что растоптал тогда все яркие и тёплые огоньки, которые время от времени вспыхивали на его пути и были готовы принимать без взаимности. Он ставит последний отпечаток, машинально потирает испачканный в краске палец о ладонь и уже порывается встать, чтобы отыскать на стеллажах пачку спиртовых салфеток, как вдруг: — Я надеюсь, Со Йерим не располагает какими-либо подробностями, связанными с нашей работой? Тот самый огонёк. После трёх лет ледяного вакуума в грудине — новый, вмиг призрачно лизнувший рёбра изнутри. Пак тут же забывает, что хотел сделать. От скверного предчувствия мышцы напрягаются. Почему она спрашивает? — Нет, — ровно. Без осечек. Но цепкий взгляд женщины всё равно просвечивает его, как рентген. — Хорошо, — протягивает с наигранным дружелюбием она. — Мне ведь не стоит объяснять, что вас обоих ждёт, если ты проболтаешься? — Ты бы лучше за языком своего сына следила, а не за моим, — наблюдая за тем, как Сонми запихивает документы обратно в папку, с прищуром отвечает он. — Я ничего не расскажу из того, что может ей навредить, но если случайно проговорится Ким, Йерим за его тупость нести ответственность не должна. — К сожалению, бизнес работает немного иначе, и ты сам это знаешь, — произносит Сон, маскируя за усталым вздохом смешок. — Я не трону девочку, пока она не создаст проблемы, и без разницы, кто из вас ей в этом поможет — ты или он. Вы оба разочаровываете меня, но если глупость Тэхёна ещё хоть чем-то оправдана, то твоя мне и правда в новинку, Чимин. И протягивает мужчине его экземпляр договора. Как ни чём не бывало вытаскивает из кармана свой мобильник. Пак недобро сужает глаза. Выхватив из её рук бумажки, он роняет их на стол и грубо отрезает: — Я не считаю нужным обсуждать с тобой свои отношения, Сонми. — А у вас разве отношения? — скептично выгибает бровь она и, поднеся телефон к лицу, разблокировывает экран. — С каких пор ты называешь секс отношениями? — А с чего ты взяла, что между нами только секс? — С того, что я в курсе о твоих планах и целях. Если ты не растерял остатки здравомыслия, это будет только сексом, а если всё-таки растерял — включай голову и не позволяй себя дурачить, Минни. Не разочаровывай меня ещё больше. — Спасибо, — огрызается мужчина и резко поднимается с места, — но обойдусь как-нибудь без твоих советов. Разговор окончен. Ему не интересно её мнение: он приехал не для того, чтобы изливать душу. Сон ошибается, если полагает, что он витает в облаках и не осознаёт самых элементарных вещей, но даже если бы заблуждался — она не вправе лезть ему в сердце, пока он сам об этом не попросил. Никто не вправе, а она уж подавно. — Стой. Прикосновение к предплечью — властное, нежелательное. И прежде чем Пак, внутренне содрогнувшись от неприязни, сбрасывает с себя её жёсткие пальцы, женщина пихает ему под нос телефон. — Раз ты всё контролируешь, тогда расскажи-ка мне, чем мой сын занимался сегодня с твоей девушкой? Чимин застывает и, растерянно моргнув, опускает глаза на экран. Cмс-уведомления с краткой информацией: время, местоположение и ссылка на электронную карту с более точными данными. Былое раздражение улетучивается, сменившись удивлением, но только на мгновение, а потом снова накат — намного мощнее и острее. Руки вдруг сами вырывают из чужих мобильник. Пара несложных манипуляций под давлением взгляда сбоку — и мужчина въедается глазами в жирную точку геолокации, узнавая всё: ломаные линии дорог, углы, перекрёстки, громоздкие блоки жилых зданий вокруг. Её адрес. И система слежения, установленная в его машине. Пак стискивает зубы. Ревность даёт под дых — ему приходится приложить усилия, чтобы не обматерить маленького выродка вслух. — Как часто эта херня считывает его передвижения? — Ты не ответил на мой вопрос, Чимин. — Ответь сначала на мой, — выплёвывает он сухо и, вернувшись к сообщениям, прокручивает одностороннюю переписку вверх, сам толком не понимая, что именно пытается там найти. Подробно изложенные причины столь позднего визита к бывшей? Видео, фото двух вплотную стоящих друг к другу силуэтов у окна? — Каждые тридцать минут. — Одно и то же смс пришло дважды. Он был у неё в районе часа? — Как я понимаю, в известность тебя не поставили? Что ж, я так и думала. Вы, мальчики, бываете просто до очаровательного слепы и наивны, когда дело касается симпатий, — с иронией отзывается Сон и, манерно перекинув ногу на ногу, подпирает щёку кулаком. Чимин на автомате сжимает свои. Её гнилая улыбочка — одна из тех самых провокаций, что всегда выводили его из равновесия, как бы он ни пытался бороться с рефлексами. Внутренне. Снаружи же он — как скульптура, вытесанная из камня. Йерим — мужчина почему-то убеждён в этом железно — не стала бы рушить их хрупкую связь ради коротких свиданий с Кимом. Она ничего ему не сказала, из-за чего на душе немного противно, однако чем настойчивее чужие попытки доказать её вину, тем сильнее он ощущает уверенность в обратном. Размазывает языком горечь по десне, делает к Сон шаг, ловя странную эмоцию в сосредоточенных — вопреки псевдо расслабленной позе — глазах. И, картинно толкнув телефон, который проскользил по поверхности стола и ударился аккурат в ребро её ладони, слегка нагибается к женщине, прежде чем вкрадчиво и с расстановкой произнести: — Отвечаю на твой предыдущий вопрос, Сонми. Если инициатор встречи — твой сын, тогда у него и поинтересуйся, зачем он опять к ней попёрся. Не вина Йерим, что Кима в детстве никто не научил понимать слово «нет». Или ждёшь, пока меня это всё окончательно доконает, и я сам займусь его воспитанием? Сон глухо посмеивается и тоже понижает голос до свистящего, почти угрожающего шёпота: — Не будь идиотом, Чимин. Ни одна зависимость не живёт без подпитки. Если бы Со Йерим действительно захотела, поверь мне, его бы уже давно рядом не было. — Да ладно? Это так ты оправдываешь свою неспособность повлиять на сына? — А ты сам-то веришь в то, что девочка его отпустила? Или внушил себе, что особенный и изменить тебе, как ему, она не способна? — Не переживай, тебя в этом плане она всё равно не переплюнет, — выдавливает он оскал и не без удовольствия отмечает, как маска высокомерия на её лице даёт трещину. — Ты постоянно судишь людей по себе, Сонми, и в этом твоя главная ошибка. Если ты без зазрения совести тащила грязь в нашу постель, это не означает, что все остальные тоже относят блядство к разряду нормы. — Я наглядно тебе показала, — чеканит Сон, стукнув ногтем по экрану телефона, и он видит вспыхнувший в её глазах огонёк, — что Со Йерим не такая милая и невинная, как вы с моим сыном нафантазировали. Ты думаешь, я эти данные сфабриковала, что ли? — Нет. Я просто не нахожу ни единой причины, по которой ты опять суёшься в мою жизнь, как будто я тебе в ней рад, и ещё имеешь наглость что-то там требовать. — Я не требую, а лишь предупреждаю, чтобы ты не позволял этой маленькой паршивке задурить себе голову. — Ещё одно неосторожное слово в её адрес — и я прямо озвучу, куда тебе следует пойти со своей непрошеной заботой, Сонми. Не слова — комки желчи. Пак даже не улавливает, как повышает голос, заставляя женщину сжать губы и едва заметно подобраться. И отшатывается, рвано выдохнув. В висках ноет из-за её терпкого парфюма — хоть лёгкие навылет простреливай, чтобы не дышать. Предупреждает? Маленькая паршивка? Очнись, сука. Я любил тебя грёбаные десять лет, и ты упивалась властью так же жадно, как впоследствии пустота упивалась мной. Я шёл наперекор своим принципам, чтобы ты была мною довольна; я продал тело сальным глазам твоих клиентов, чтобы ты заслужила их одобрение, и взял на себя львиную часть долгов, когда ты впервые из алчности прогорела. Ты прикрылась мной, когда Ким Тэхён отыскал тебя и излился гневом брошенного ребёнка, — я прикрыл. Ты солгала и убила нашего собственного, когда ещё могла выносить его в чреве, — я почувствовал такой холод, будто умер в тот день вместе с ним, но простил. И ты ещё пытаешься доказать мне, что она — зло? Та, что приняла меня, хотя я этого не заслужил, и подарила ощущение нужности в тот момент, когда я уже практически опустил руки и заклеймил себя дефектным? Серьёзно, блять? — Я остановилась в нашей квартире, — тихо, словно бы не с расстояния в метр, а откуда-то издалека — слабым колебанием воздуха. В мозгах что-то пронзительно щёлкает. Чимин хмурится и, вновь пристально осмотрев женщину, наконец складывает в уме недостающие детали пазла. — И? Поэтому вызвала меня именно сюда? Думала, что если окажусь здесь, соглашусь трахнуть тебя перед тем, как ты ляжешь под очередного старого извращенца, поклявшись ему в вечной любви у алтаря? Снова? — Мы договаривались... — Мы договаривались, когда я был один, — напоминает он язвительно. От абсурдности ситуации хочется то ли сорваться на крик, то ли спрятать лицо в ладонях и рассмеяться. — В каком месте я сейчас один? — Чисто технически — во всех. Или ты видишь здесь ещё кого-то, кроме нас двоих? — То есть, если партнёр находится вне поля зрения, это равнозначно тому, что его вовсе нет? — Твоя партнёрша спокойно развлекается с моим сыном, пока ты не в городе. Извини, но в твоих обстоятельствах это действительно равнозначные понятия. — Да мне плевать, можешь хоть из кожи вон лезть — не сработает. Я уже говорил тебе: наша взаимопомощь исчерпала себя, так что отвали от меня и найди кого-нибудь другого на роль спасателя, Сонми. Я в этом цирке больше не участвую. И, не медля ни секунды, сгребает бумаги со стола. Пихает их под мышку, молча разворачивается к дверям. Кровь продолжает кипеть, требуя поскорее убраться; взгляд в спину — как вонзённая в позвоночник игла. — Моё дело предложить, Чимин, — с напускным безразличием в голосе. А под тонной лицемерия — черти. Коварные, обозлённые. Но даже их немой рёв не останавливает мужчину от: — А моё — отказаться. Забудь об этом. Я никогда тебе не изменял, но и с тобой не собираюсь, ясно? Не вопросительный знак — точка, которую Пак ставит коротким, но выразительным взглядом через плечо, прежде чем направиться к выходу. Её мимика отпечатывается на сетчатке глаз дымным следом: сведённые к переносице брови, некрасиво взбухшая на лбу венка и истончившаяся линия рта. Сонми молчит, потому что гордость никогда не позволила бы ей унижаться, настаивая, а он и не хочет слушать: знает и без того, что представляет из себя её жизнь без прикрас и иллюзий. В закрытом мире элиты — маленькой пирамиде из людей, которым не писаны ни мораль, ни законы — она всего лишь чья-то подстилка, которую мужчины в любой момент могут сожрать живьём и не подавиться. Чимин жалел её раньше — до того, как она сама выбрала променять его любовь на золотую клетку с хищниками внутри. Он обнимал, целовал шрамы и зализывал раны, как самая преданная на свете псина, но теперь единственное, о чём говорит напоследок, это: — По поводу Кима. Будь уверена, я с удовольствием вправлю ему мозги, если ты дашь добро и пообещаешь не вмешиваться, но пока хотелки сына стоят у тебя в приоритете, обсуждать нам нечего. Передумаешь — сообщи. На этом всё. Хорошего вечера, Сонми. И уходит. Шагая грузно и быстро, вышвыривает тело на улицу, где всё тот же тёплый ветер с берега, гуляющий по холмам, жёлтые фонари и тускло светящиеся в вышине звёзды. Вдалеке пыхтят машины, дорога, ещё влажная после дождя, извивается вниз — легко поскользнуться, но мужчина глядит прямо перед собой и упрямо не сбавляет ход. Пятьдесят метров. Сто. Поворот, гудок пролетающего мимо мопеда. Двести. Когда-то давно он наткнулся на статью, в которой говорилось, что истинная ненависть — это любовь, вывернутая наизнанку. Одна и та же монета с неразрывной связью между чёрным и белым: там, где есть любовь, всегда рядом бродит ненависть. Противоположность любви как источника жизни — только смерть; ненависть же — это любовь, которую отравили. Но как тогда определяется измена? Если любовь и ненависть — это две части единого целого, выходит, испытывать к кому-то даже отравленные чувства значит всё равно предавать? Кроссовок нечаянно попадает в лужу, поднимая облако брызг, и Пак будто резко врезается в эфемерную преграду, тут же неуклюже покачнувшись. Опускает голову, с раздражением зажмурившись. Втягивает носом воздух. Мгновение. А потом всё же распрямляет плечи и медленно открывает глаза. Невысокое здание, знакомое до каждого камня. Балконы, пыльные блоки кондиционеров, вывешенные на бельевую верёвку вещи — на втором этаже до сих пор живёт пожилая семейная пара, и, судя по детской одежде, у них уже появились внуки. Куски штукатурки на облезающих стенах, россыпь ярко горящих в темноте окон. Бесчисленные дни, проведённые наедине. В жару, в холод; сбегая от суеты, насмешек и лживой нравственности. Общество бичевало его и в голос твердило: это противоестественно. Психолог осторожно прибавлял: вероятно, в детстве тебе не хватало родной матери. А он кивал — кивал серьёзно, понимающе, а потом брал билеты на поезд и, с улыбкой перескакивая ставший родным порог, наконец забывался в объятиях той, кого ненавидеть на деле оказалось столь же болезненно, как и любить. Иллюзия счастья, что существовала только в пределах запертой изнутри коробки, — она в ней и осталась. Она въелась в стены. Она сдохла там и — Пак клянётся себе, рывком отворачиваясь и сжимая вибрирующий в руке телефон, — никогда больше не воскреснет. Без прощания, не оглядываясь. Он уходит, растворяясь в бархатной полутьме улиц, и эхо его твёрдых шагов становится ей реквием. Для того, чтобы наступило будущее, прошлое обязано умереть.