Искусство обнажения

Я шумно выдыхаю и, в полусне перевернувшись на бок, закидываю ногу на смятое в комок одеяло. В комнате прохладно. Над головой убаюкивающе гудит кондиционер, свет просачивается сквозь тонкую щель между шторами и щекочет теплом мою голую спину, а откуда-то издалека, из-за неплотно закрытого окна, долетает шум оживлённых городских улиц. Разлепить глаза получается не сразу. Я смахиваю лезущие в лицо волосы и зеваю, приложив тыльную сторону ладони ко рту, а потом ресницы вздрагивают, и я промаргиваюсь, упираясь рассеянным взглядом в лампу, стоящую на прикроватной тумбочке. Опрокидываюсь обратно на лопатки. На автомате роняю руку чуть правее от себя и скольжу пальцами по пустующей простыне. «Его нет», — первая мысль, едва я наконец осознаю, в чьей постели проснулась. Нигде нет — в комнате только я да прыгающие солнечные зайчики, но отчего-то это не вызывает у меня огорчения. Наоборот — я улыбаюсь. От ушей до ушей. Как фигова дурочка. И, перекатившись на его сторону кровати, со стоном вжимаюсь носом в чужую взбитую подушку. В памяти, будто разноцветные вспышки, начинают мелькать кадры прошедшего вечера. После того как эффект от оргазма потускнел, а сердце немного успокоилось, мужчина потащил меня в ванную. Я едва ли могла идти ровно, а потому держалась за него, как за спасительный якорь, и послушно встала под душ, когда он впихнул меня в кабинку и повернул смеситель. Всё казалось нереальным. Его прижавшееся ко мне сзади тело, которое я чувствовала каждым сантиметром своего — размякшего, но по-прежнему жутко восприимчивого; пальцы, поглаживающие мою талию, стекающая с его кожи мыльная пена. Мы молчали, но меня не смущали ни тишина, перебиваемая разве что стуком разбивающихся о пол капель, ни его уже какая-то другая, более приземлённая близость. Душок клуба, пот, застывшая на моей шее сперма — всё уходило туда, в сток, но оставались мы, распаренные теперь не от возбуждения, а от горячей воды и клубами вздымающегося к потолку пара. Пак вышел первым, положил для меня чистое полотенце и, пока я смывала размазавшийся макияж и не скупясь расходовала его шампунь, собрал наши разбросанные по коридору вещи. Я помню, как вперилась глазами в своё мутное отражение, проведя ладонью по зеркалу над раковиной; помню, как мужчина вновь очутился на пороге и протянул мне одну из своих больших чёрных футболок. Возможно, были ещё какие-то детали — его-мои короткие реплики, прикосновения, взгляды, — но всё стерлось, как только меня накрыли одеялом и бархатный шёпот, обдав мурашками затылок, приказал засыпать. Я провалилась в темноту мгновенно и вынырнула из неё — благодаря алкогольным излишествам накануне — рано утром. В горле першило от жажды. Я смутно припоминаю, как выкарабкалась из-под чужой тяжёлой руки и приподнялась, спросонья начав ворчать что-то про духоту, но точно знаю: бутылку воды нашла не сама. И тогда же, видимо, меня снова как-то незаметно избавили от одежды. Как встал Чимин, впервые покинув постель раньше меня, я не слышала. Во рту до сих пор горчит от выпитого, а тело кажется ватным и слегка ломит с похмелья, однако я всё равно сажусь и, прикрыв одеялом грудь, медленно тянусь к стоящему на зарядке телефону. Без пяти минут полдень. Для подъёма, конечно, поздновато, но всё равно странно: мужчина не жаворонок от слова «совсем», если исходить из опыта наших совместных ночёвок, так куда его — любителя поваляться до победного — понесло в законный выходной? Отыскав сбитую в ногах футболку, я надеваю её и, выправив волосы из-под ворота, опускаю стопы на прохладный пол. Вчера я так толком и не рассмотрела спальню мужчины. Пак, как и рисовало мне воображение, не склонен захламлять пространство: у него здесь всё опрятно и по своим местам, хоть и — что тоже не вызывает удивления — несколько пусто. Двуспальная кровать, рабочий стол напротив, на котором стопками сложены какие-то документы и ежедневники; встроенный гардероб за перегородкой из тёмного дерева, белые стены, массивный комод с выдвижными ящиками и абсолютно чистой поверхностью сверху. А ещё запах ароматического диффузора: ветивер, жасмин и... что-то похожее на мускатный шалфей. Я вдыхаю поглубже, чтобы задержать вяжущую пряность в лёгких, а потом нехотя соскребаю себя с постели и, потирая заспанные глаза, направляюсь к двери: из соседней комнаты, периодически обрываясь, глухо доносится мужской голос. Но шаг внезапно замедляется, стоит мне попасть в коридор и, сощурившись от яркого света, восстановить в памяти кое-что ещё. Я подслеповато осматриваюсь, замечая свои сумку и сапоги и мысленно прокручивая события, как на ускоренной перемотке: вот мы вваливаемся в дом, целуясь, вот я прикладываюсь хребтом к стене, потом — к обеденному столу; подожжённый огоньками горизонт, диалоги — уже поистёршиеся, всплывающие обрывками фраз; мои губы на его шее, нелепые угрозы, стоны, попытки остановить и... — Я же сказал тебе: давай всё обсудим, когда я приеду. Я не могу решить эту проблему на расстоянии, понимаешь? Я вздрагиваю, моментально приходя в чувство. К скулам приливает румянец, а дыхание невольно учащается, застревая в горле. Что мы вчера... Господи, как меня вообще угораздило не только настоять на минете, но ещё и схлопотать при этом отказ? Он не согласился, аргументировав это моим нетрезвым состоянием, хотя я... хотела?.. По-настоящему желала доставить ему удовольствие, невзирая на плавающий статус наших отношений, и алкоголь лишь придавал мне смелости. Но стыдно. То, к чему по итогу всё привело. Как он нагнул меня, как фактически выебал сзади: властно, темпераментно. Мне ударило в голову, и тело само повиновалось, принимая и грубость, и ласку настолько взрывным коктейлем, что несложно сообразить, почему внизу живота теперь так неудобно тянет. По коже пробегают горячие мурашки. Я сглатываю и, прислонившись влажной ладонью к стене, осторожно показываюсь из-за угла. Чимин стоит боком ко мне, оперевшись на спинку дивана. Из одежды на нём только светло-серые спортивные штаны, из-за чего я сразу обращаю внимание на рельефные линии его мышц: от чуть сгорбленных плеч до поджарой груди и точёных кубиков пресса. Мужчина держит телефон около уха, чуть склонив голову к плечу, и отстранённо вертит в пальцах ручку. «Он работает», — догадываюсь я, замечая блокнот с пометками и открытый ноутбук рядом. И уже было отступаю, не решившись сообщать о своём присутствии и тем самым отвлекать его от дел, как мужчина неожиданно поворачивается и, столкнувшись со мной взглядом, застывает на месте. — В следующий четверг. Я заеду к тебе после встречи с соучредителем, — обращается он к собеседнику, не сводя с меня глаз, а я не нахожу ничего лучше, кроме как нелепо замахать перед собой руками, мол, прости-прости, я уже ухожу. Но ретироваться не успеваю — Пак опять говорит в трубку: — Да, мне это известно... Ага. Слушай, пап, подождёшь секунду, ладно? — и прежде чем до меня с заминкой доходит, кто такой «пап», он уже прижимает телефон к груди и, дёрнув подбородком, спрашивает: — Что такое? Я тебя разбудил? Я мотаю головой, растерянно прикусив губу. — Нет, не разбудил. Я сама проснулась, но... — А чего топчешься там тогда? Не стой в проходе, иди сюда, — и, красноречиво протянув вперёд руку, словно бы обнимает что-то призрачное, без лишних слов возвращает мобильник обратно к уху. Однако я... Я не то чтобы уверена, что правильно расцениваю этот жест. Как минимум, на проводе его отец — часть семьи, и разговор с ним явно должен быть чем-то поистине личным, учитывая характер и моральные установки его сына. Но всё же я подчиняюсь — приближаюсь к мужчине и неуверенно касаюсь его по-прежнему раскрытой ладони, пытаясь не думать о том, что мой голос мог просочиться через динамики и вызвать вопросы. Чимин же, напротив, ни обеспокоенным, ни смущённым не выглядит. Он даже не смотрит на меня, заново сосредоточившись на звонке, но руку перехватывает сразу и, всё так же отстранённо пялясь в невидимую точку над моей макушкой, привлекает к себе вплотную. Дежавю. Я утыкаюсь носом в его ключицу, позволив себе — это происходит невольно, но словно бы естественно — расслабиться и пропитаться запахом его тёплой кожи. Спокойствие, которое я почувствовала вчера, когда мы замерли в объятиях посреди тёмной гостиной, было не сравнимо ни с чем из испытанного с ним раньше. Я полнилась ощущением, будто бесконечно ему важна, будто он отныне и впрямь мой мужчина. Весь: и душой, и телом. Без высокопарных речей и пылких, но совершенно ненужных признаний. Ведь я и так вижу. То, как он изменился за считанные недели; что у него появились причины меняться. И пусть не все воздушные замки, построенные мной, имеют под собой реальную подоплёку, я не хочу спускаться на землю. Просовываю руку ему под локоть, приобняв за талию, сгибаю одну ногу в колене и, дождавшись, пока Чимин попрощается с отцом и завершит вызов, с неловким видом поднимаю на него глаза. — Извини, что помешала. Я не знала, что ты говорил по телефону. Пак как бы невзначай оглаживает ладонью мою поясницу и запихивает телефон в карман штанов. — Ничего, — немного отстранившись, он делает шаг в сторону и, скользнув рукой от спины до бедра, садится обратно за стол. — Ты как, выспалась? Кривить совестью не приходится: несмотря на последствия пьянки, спалось мне и правда отлично. — Да, вполне. — Ясно. А я тут... — Работаешь? — я слегка сжимаю пальцами его плечо и наклоняюсь, мельком заглядывая в экран ноутбука. Какая-то таблица в экселе со сводкой расчёта и отдельно выведенное окно браузера. Вывод напрашивается сам: — А, да, работаешь. И давно? — Часов с десяти, — вздыхает он и задумчиво толкается языком в щёку, откинувшись на спинку стула. — Я не планировал этим заниматься прямо с утра, но выбора не было: мне позвонили с просьбой уладить кое-какие проблемы. — Уладил? — Практически. — Окей, — улавливаю я намёк и, отняв руку от мужского плеча, отвечаю на его взгляд слабой, но подбадривающей улыбкой. — Досадно, что тебя припахали в выходной, но что поделаешь... Работай себе тогда спокойно, я не буду тебя беспокоить. — Я недолго. — Не спеши, я схожу умоюсь пока, — и, заручившись его согласным кивком, уже на пути в коридор уточняю: — А всё моё, что я оставила вчера в ванной?.. — Понятия не имею. Там же, наверное, где и было. Я не трогал твои вещи. Мои вещи: расчёска, всякие мелочи типа заколок и резинки для волос, а ещё — ха-ха, розовая — зубная щётка, которую Чимин выдал мне накануне. Закрывшись в ванной комнате, я трачу порядка десяти минут, чтобы привести себя в более-менее пристойный вид. Пак не смеялся над моими жутко отёкшими веками и птичьим гнездом на голове, однако, встретившись со своим отражением, я тут же пожалела о том, что вышла к мужчине, не удосужившись сначала посмотреть в зеркало. Зато возвращаюсь в гостиную я уже изрядно посвежевшей. Я завязала волосы в высокий хвост, еле-еле поборов бесчисленные колтуны, и долго плескала в лицо ледяной водой, избавляясь от нездорового цвета кожи. К моему облегчению, грудь и шея на этот раз пострадали не критично: ярких засосов я не нашла, а следы от укусов на ключице хоть и немного ноют, но невооружённым глазом совсем не заметны. Кроме бёдер, на которых обнаружилась парочка здоровенных и побаливающих синяков, всё остальное оказалось более-менее целым. Я оказалась целой, ага. Вот только о Чимине — да простит он меня! — сказать того же явно нельзя. — Ого... — подкравшись к мужчине, я становлюсь прямо за ним и, смущённо поджав губы, дотрагиваюсь до обнажённого излома лопаток. — Ничего себе. Это кто тебя так? Пак, судя по всему, мои шаги заслышал ещё издалека, а поэтому даже не вздрагивает — с тихой усмешкой захлопывает дверцу, так ничего и не взяв с полки, и окидывает меня прищуренным взглядом. — Кошка одна. Я ей приятно, а она вон — всего исцарапала. Я смещаю ракурс внимания на его загорелые предплечья. Что ж, кое-где покрасневшая спина — это ещё полбеды, а вот то, как я надругалась над чужими руками... — Кошка учтёт ваши пожелания и попытается быть осторожнее в будущем. Ну, — и сглатываю, заметив, как его глаза начинают блуждать по моему телу, словно бы футболка резко стала прозрачной, — или нужно вообще отказаться от травмоопасных занятий. — Не понял. А я что, жаловался? — фыркает мужчина и, вернув зрительный контакт, с интересом наклоняет голову набок. — Ты мне лучше скажи: мы завтракать чем будем, кошка? Я глупо моргаю, на мгновение опешив. И пофиг на это саркастичное «кошка»: юморок у него хоть и сомнительный, но в ступор уже давно не вводит. Мне интересно другое: он что, даже не подушнит? — Завтракать... — приложив палец к подбородку, задумываюсь я. — Да, Йерим. — А я не знаю... — Всё ты знаешь. Это такой процесс, когда люди по утрам... Нет, беру свои слова назад. Окна всё-таки следовало бы открыть. — Прекрати издеваться. — Ладно. Короче, как оказалось, кофе дома закончился, — сдавшись, как ни в чём не бывало произносит Чимин и обходит меня, двинувшись обратно к столу. Я, как по указке, следую за ним. — Да и еды, в общем-то, тоже никакой нет. Ты что покушать хочешь? — А с работой ты уже закончил? Пак опускает крышку ноутбука и, плюхнувшись на стул, разминает ладонью шею. — Закончил. Нахер её сегодня, отрублю телефон, если мне ещё хоть раз позвонят, — говорит он устало, а потом вдруг, потянув меня к себе за подол футболки, шире расставляет ноги, чтобы я опустилась к нему на колени. По-свойски, но без очевидного давления; словно бы проделывал это уже раз сто и сделает ещё больше. И, наверное, именно поэтому я поддаюсь без единой непрошеной мысли. Его невозмутимость подкупает, внушает мне, что с ним можно и по-обычному, по-простому: усесться боком, скрепив руки в замок на его плече, засмотреться на крохотную родинку над бровью, невольно улыбнуться уголком рта. Чимин пахнет сигаретами, шампунем и полуденным солнцем. Мы глядим друг на друга пару долгих секунд, а затем он смахивает прядь волос со своего лба и, уронив ладонь на моё бедро, напоминает: — Ну, так чего? — Онигири с тунцом. — И всё? — Кимчичиге?.. — почему-то с вопросительной интонацией произношу я, как будто ища его одобрения. — У меня, конечно, не прям сильное похмелье, но от остренького я бы не отказалась. Или отказалась... — я устремляю взгляд в потолок, нахмуриваясь. — Блин, не понимаю, голодная я или нет... А ты доставку заказывать собираешься? — и вновь смотрю на него. Пак медленно смыкает веки, а затем так же медленно размыкает. По глазам читаю: прогрузился он только на последний вопрос. — Как вариант. Но можем и на улицу выйти, если ты вдруг хочешь прогуляться. Я улыбаюсь и, поправив его вновь спавшую на лицо чёлку, с нескрываемым довольством протягиваю: — Ты так мило себя ведёшь... Эта опция будет доступна и дальше, или ты только на сегодня её разблокировал? — Очень смешно, Йерим, — кисло морщится он, явно не оценив шутки. Его рука, прежде ненавязчиво поглаживающая мою ногу, ныряет под ткань футболки и, пройдясь щекоткой по обнажённому животу, смыкается на талии. — Вообще-то, ты этой опцией давно уже пользуешься. — Раньше мне казалось, что в этом какой-то подвох. — В этом нет подвоха. Если бы мне было надо, я бы ещё ночью попросил тебя уйти. Но ты здесь, — и цепляет быстрым взглядом мои губы, отчего сердце пропускает гулкий удар, — значит, я так решил. Выкинь уже всё остальное из головы. Что в итоге с улицей? ...но я, как и он минутой назад, слышу лишь две трети из произнесённого. Он так решил. Конечно, я понимаю это. Я давно приняла и смирилась: как бы его потом ни хаяли за бестактность, если мужчина чего-то не хочет — он чисто из принципа не будет это скрывать. Но признаться в обратном честно и прямо? Не маскируя искренность, не раздражаясь из-за того, что подбиваю его на обсуждения спорные и волнующие? Его глаза на свету приобретают тёплый карамельный оттенок. Я и не замечаю, как приближаюсь, разглядывая искорки солнца в обычно тёмных и непроницаемых, но отчётливо ощущаю, как чужие пальцы перебирают рёбра, медленно поднимаясь выше к груди. И, мягко коснувшись губами его щеки, полушёпотом говорю: — Ладно, — и отстраняюсь, наблюдая за тем, как мужчина сильнее запрокидывает голову, пристально разглядывая меня сквозь прикрытые ресницы. — На улицу хочу. И кушать тоже буду — в этом плане что угодно сойдёт, так что выйдем, посмотрим... — Надеюсь, ты осознаёшь, что в этом я тебя из квартиры не выпущу? Я вздрагиваю и задерживаю в лёгких воздух: его рука накрывает торчащий сосок, напористо сжимая полушарие и пуская вдоль позвоночника мурашки. Футболка давно задралась, обнажив кожу вплоть до пупка, а из-под ткани показались шёлковые трусики — те, что он накануне в прихожей содрал с меня чуть ли не зубами. Шею опаляет неровный выдох. Я сглатываю и, сомкнув веки, погружаю пальцы в его густые волосы, инстинктивно подставляясь под трепетный поцелуй за ухом. — Потому что она твоя? — Нет, можешь носить. Но либо ты надеваешь лифчик, либо... — ...либо ты прекращаешь делать то, что делаешь, и проблема исчезает сама собой? Пак язвительно фыркает, и дрожь снова идёт по телу: его рука продолжает мять мою грудь, а рот — искать невидимые точки на коже, от прикосновения к которым желудок скручивает изнутри, будто мокрую тряпку. — Не нравится, когда трогаю? Я закусываю губу. Он потешается надо мной, напрашиваясь как минимум на капризный шлепок по плечу. — Была бы рада соврать, — наигранно ворчу я ему в висок, — но если скажу «нет», ты мне всё равно не поверишь. — Не поверю, — опустившись губами к моим ключицам, подтверждает мужчина, а потом просовывает ладонь глубже и, зацепив ворот с внутренней стороны, оттягивает шов вниз. — Ты лгать не умеешь. — А ты умеешь. И очень хорошо. — Это к чему сейчас? Чимин целует выпирающую косточку, одновременно с тем поглаживая меня по бедру. В его объятиях душно и тесно, но сбежать из них нереально: всё слишком интригующе, слишком приятно и насыщенно-сладко. Он будто показывает мне, что отныне способен касаться как хочет и где хочет, а я барахтаюсь в эмоциях, как рыба в бездонной кастрюле, но почему-то мысленно умоляю его выкрутить огонь на максимум. И буквально хриплю, когда он зарывается носом в мою футболку, чтобы добраться до ноющих сосков: — Ни к чему. Просто говорю, что лучше бы ты всегда был со мной искренним. — Тогда искренне прошу тебя чуть-чуть... сместиться, — и внезапно подталкивает меня в бок, заставляя растерянно приподнять брови и, сбившись с толку, с неохотой повиноваться его сильным рукам. Встать на свои нетвёрдые, набитые ватой ноги, продолжая держаться за чужое плечо. И расстроиться, наверное. На одну крохотную секунду пропустить через себя это гложущее, отрезвляющее чувство нежеланной свободы, прежде чем мужчина широко расставляет колени и, поймав меня за запястье, рывком привлекает обратно к себе. Я седлаю его, едва успевая свалиться сверху так, чтобы не покачнуться вместе со стулом. Пак окольцовывает руками талию, тут же заново комкая на мне одежду и оголяя выпяченную задницу, и все глупые мысли мгновенно разбегаются по своим тёмным углам. Я вдавливаюсь в мужчину грудью, налегая на него всем весом. Слюна застревает в сухом горле — на этот раз он не мелочится и сразу же пробирается пальцами под ткань трусиков, сжимая в ладонях ягодицы. Лучи света преломляются, собирая случайные тени под завитками его ресниц, и я уставляюсь на Пака, хитро улыбнувшегося, как мышь на опасного, но самого красивого в мире удава. — Мы разве дома одни? — лепечу я, когда Чимин наклоняется и мокро целует меня в губы. Я не видела в прихожей ни ботинок, ни других предметов, которые бы указывали на присутствие в квартире Чонгука. Но это не означает, что его здесь нет. — А если не одни, ты мне откажешь? — Мы так однажды точно кому-нибудь спалимся, — уже представляя выражения лица соседа, нечаянно заставшего нас в самый пикантный момент, бессильно хнычу я. Одно дело ластиться к нему, тихо-мирно мостясь на коленочках, и абсолютно другое — ёрзать на красноречиво затвердевшем в штанах стояке, вопреки проснувшейся боли воображая, как мужчина отодвигает бельё и входит в меня до основания. Надо ли сказать ему о том, что ночью мы немного перестарались? Или этот дискомфорт... вообще, он довольно терпим и больше ощущается как тяжесть, поэтому если мы будем действовать аккуратно, то... — Чонгук сто процентов бухой. Я слышал, как он возвращался под утро, врезаясь в стены на каждом повороте. Он не проснётся до вечера — это я тебе гарантирую, — не прекращая касаться меня везде, где только достаёт, хрипло шепчет Чимин. И звучит вполне убедительно, особенно учитывая то, что хочу я его примерно так же, как он — меня. И плевать, что это будет уже в третий раз за последние двенадцать часов. Я уверена, что мы не легли бы вчера спать, если бы не усталость после трудового дня, помноженная на ударную дозу алкоголя в моей крови. Но я всё равно сомневаюсь. С какого бы ужасного похмелья ни был друг, случайно попасться ему на занятии сексом — ситуация не столько смущающая, сколько показывающее дикое неуважение к постороннему — хоть и способному понять наш порыв — человеку. — Может, лучше пойдём в спальню? — не бросаю я попыток вразумить мужчину, после того как принимаю новый поцелуй, куда глубже и дольше предыдущего. — Не будь такой трусихой, Йери, — мягко, но с очевидным нетерпением произносит он мне в ухо и прикусывает мочку, впрочем, тотчас её отпуская — я слишком жалобно айкаю. — В универе не спалились и сейчас не спалимся. Расслабься, — и, словно бы мало ему моего разогнавшегося до искр сердца, припадает ртом к пульсу, выводя на нём удушливую петлю языком. Я сдаюсь даже быстрее, чем он снова захватывает мои губы своими, а промежность начинает гореть от безостановочного трения о ширинку. Калейдоскоп из радужных стёкол вновь закручивается, вспыхивая краской под веками, и всё тело пронизывает горячим покалыванием: его ладони, крепкие и немного липкие от жары, гладят и мнут меня, как кусок плавленого пластилина. Стул жалобно поскрипывает, шаркнув ножками по полу. Я осязаю кончиками пальцев, как бугрятся мышцы его спины, стоит мне отбросить опасения и податься вперёд, обеими руками обвивая мужчину за шею. Пак распаляется быстро, дышит шумно и старается приспустить штаны так, чтобы я даже не успела сообразить — лишь вздрогнула и выдохнула с тихим стоном, когда высвобожденный из боксеров член уже вдавился в мой живот. Без лишних церемоний и долгих прелюдий, и я тоже не собираюсь ждать: на это ни силы воли, ни — чёрт, да мы с ума сошли! — времени. Чимин пропихивает между нами ладонь, на что я тотчас отрываюсь от его губ и привстаю, позволяя отлепить уже насквозь мокрое бельё от кожи и отвести ткань в сторону. А потом он вскидывает руку, видимо, намереваясь вернуть её мне под лопатки, но загребает воздух в жесте слишком широком и энергичном. Я замираю от глухого треска: мужчина по неосторожности сворачивает что-то со стола. — Это... — моментально отвлёкшись, ищу я взглядом уроненный предмет, судя по звуку — не просто упавший, а разлетевшийся на мелкие кусочки, но Пак резко хватает меня пальцами за подбородок и поворачивает обратно к себе. — Пульт от кондея. Забей. — Но... — Йерим, я сказал: забей, — повторяет он с нажимом, дотрагиваясь губами до моих, и я глотаю этот властный приказ, как сухое горло глотает пресную воду — жадно, с удовольствием. Он безумно сексуален, когда настаивает. Когда смотрит с огнём сбежавших из пустоты глаз, теперь насыщенных, живых и ярких — и солнце здесь ни при чём. Подталкивает меня, заставляя проехаться до всей длине напряжённого члена, и на протяжном выдохе зарывается носом в шею: я сама обхватываю и направляю его внутрь, насаживаясь медленно и аккуратно, но до конца. И это... ох, твою мать. Вся тяжесть и боль, сковывающие низ моего живота, сперва вспыхивают пуще прежнего, а затем начинают постепенно меркнуть и растворяться, словно их и вовсе не было. В глотке вибрирует стон — контролировать чувства, когда он во мне, жутко трудно, но я вовремя осекаюсь и стискиваю зубы, запрещая себе шуметь. — А защиты у тебя... — Нет, — опять находя ладонью мою грудь под футболкой, утробно мычит в висок мужчина. — В моей комнате, но... — Далеко? — Далеко. Ну и чёрт с ней тогда. Быть может, я включу мозги чуть позже. Вспомню, что наведалась к врачу после расставания с Тэхёном и заявила, что противозачаточные мне больше ни к чему; что закончила «цикл», и риски повышаются с каждым днём. Что нужно набраться храбрости и поговорить об этом. Когда в отношениях всё только начинается, всегда немного неловко, но... — Не бойся, ничего не произойдёт. Я не буду... внутрь, — одними губами произносит Чимин, внезапно отклонившись, и я тут же ловлю его лицо руками, не прерывая движений вверх-вниз — ритмичных, постепенно набирающих темп. — Я хочу, чтобы... в меня, но просто... с презервативом, — скользнув ртом по солоноватой коже его щеки, признаюсь смущённо и зажмуриваюсь: паузы выдают меня с потрохами. Толчок. Пальцы, пощипывающие сосок. Взопревшая спина, звук пошло хлюпающей смазки. Круговое движение тазом. Толчок. — Договорились, маленькая, — шепчет он, прислонившись лбом к моему и, едва я разлепляю веки, прикрывает свои. Толчок. — Я услышал. В следующий раз кончу в тебя. Откровенничая — и, блин, обещая — голосом настолько низким и вкрадчивым, что... Господи, это невозможно описать словами. К вискам липнут волосы, а сознание мутнеет от недостатка кислорода: мужчина не даёт мне продохнуть, целуя глубоко, долго и буквально затыкая языком все надрывные всхлипы. Под нами опасно шатается стул, но мы не останавливаемся. Чимин помогает мне раскачиваться, и я подстраиваюсь под действия его рук, игнорируя стук мебели о паркет и неприличные шорохи, которые вполне могли бы просочиться за стены — туда, в соседнее помещение. Мы оба игнорируем, эндорфин затуманивает сознание, и всё, чего хочется, — это кидаться под волны растущей истомы, пока лёгкие не откажут, а ноги не сведёт от ощущения возвышенного, необъятного... ...а потом в коридоре вдруг что-то падает. Как сквозь тонну пузырей в ушах — громкий, отчётливо разнёсшийся по квартире звук. Пак застывает синхронно со мной. Наши замутнённые взгляды сталкиваются, но в его глазах я не нахожу ни грамма понимания. Какого хре... Показалось? Боже, пожалуйста, пусть мне померещится. Чимин же сказал, что его сосед напился и мирно продрыхнет до ужина, но тогда почему я слышу эти шоркающие шаги и неразборчивую брань, доносящуюся откуда-то издалека?.. И — как вишенка на торте: — Бля, — от замершего подо мной мужчины. Не показалось. На меня будто ковш ледяной воды выливают, и я соскакиваю с чужих колен, в панике спотыкаясь и врезаясь бедром в стоящий позади стол. Сердце колотится как умалишённое, скулы горят ярче мака, и даже судорожное: — Да осторожнее ты!.. — Чимина, тогда же на автомате поймавшего меня за запястье, минует дымящуюся голову без остановок. Что он там говорил? Не быть трусихой? Ну вот и осмелела, как бы заживо от стыда теперь не сгореть! — Ребята?.. — прилетает неуверенное мне в затылок как раз тогда, когда я расправляю на себе футболку, еле успевая спрятать всё непотребство под тканью, и резво разворачиваюсь на носках. Чтобы уронить челюсть повторно. Не знаю, чья рухнула первая — моя или Пака, — но в одном я уверена точно: он со своим голым торсом тоже нехило так прифигел, когда вместо друга увидел... — Юри? Собственной персоной. Растрёпанная не лучше нас, заспанная, с размазавшимся мэйкапом, но по-прежнему одетая в блестящее, как диско-шар, вечернее платье. Ким переступает с ноги на ногу, держа в руке свои туфли, и окидывает меня осоловелым взглядом. Перебрасывает тот на Чимина, благо, уже оперативно подтянувшего к этому моменту штаны. И снова на меня. — Помешала? — Н-нет, — переборов замешательство, спохватываюсь я и отхожу от мужчины подальше. Ну, как подальше — шажок в сторону, чтобы не топтаться между его раздвинутыми ногами, словно в западне. И добавляю, прежде чем молчание стало бы неловким: — Мы... просто болтали здесь, вот завтракать собирались... — А, ясно. Тогда приятного аппетита. Я киваю. Бьющая в виски кровь потихоньку успокаивается: это всё-таки Юри. Она нас застукала, не Чонгук — человек мне хоть и искренне импонирующий, но не близкий, да и к тому же — противоположного пола. Ким не осудит нас за подобные шалости. Бьюсь об заклад, она уже вовсю воображает, как будет подшучивать надо мной потом! — А ты... не поехала вчера домой? Я думала... — Как раз сейчас и отчаливаю. Простите, если прервала, — слабо улыбнувшись, произносит девушка и — я отчётливо различаю, как поникают её плечи, стоит ей вновь мельком пересечься взглядами с Паком — поспешно отступает вглубь коридора. — Йерим, я оставила твою кожанку в комнате Гука. Не забудь забрать, окей? — Окей, но... — Ну всё тогда, пока-пока! — перебивает она, вяло махнув рукой. — Нет, подожди... ...но даже слов подходящих не успеваю подобрать. Юри исчезает за поворотом, моментально выскользнув из моего поля зрения. Сбегает, как будто мы её вилами отсюда погнали. Серым призраком, какой-то смертельно уставшей тенью; до меня лишь теперь доходит, что круги под её глазами — это не поплывшая косметика, а недосып вперемешку с разбитостью. И ещё эти глупые блёстки на фоне неестественно бледной кожи... Что случилось вчера после того, как мы уехали? Юри не планировала возобновлять интимную связь с Чоном — по крайней мере, так говорила она сама. И что по итогу? Провела с ним ночь, а теперь удирает вся помятая и расстроенная? Совесть неприятно грызёт меня под рёбрами. Я резко поворачиваю голову, находя мужчину преспокойненько собирающим части пультика с пола, подпрыгиваю к нему и кладу ладонь на плечо, обеспокоенно зашептав: — Ты как-то не так на неё посмотрел? Чимин выпрямляется и, непонимающе хлопнув ресницами, нахмуривается. — Я? — Ты. — В смысле не так посмотрел? Я ничего не делал. — Блин, она сама не своя, ты заметил? — не скрывая тревоги в голосе, оглядываюсь на пустующий проход я. — Я пойду спрошу у неё, что произошло. Думаю, у них с Чонгуком опять проблемы. — Стой, — тут же ловит он меня за руку, стремясь притормозить, но получает лишь недовольное пыхтение и «да пусти, это всего на пять минут!» в ответ, после чего я выворачиваюсь из его хватки. — Йерим, нас их отношения не... — Да-да, знаю, дай мне секундочку! Я сейчас вернусь. Не касаются, он хотел сказать? Естественно, они взрослые люди и способны сами решить свои трудности, но отменяет ли это тот факт, что мой близкий человек находится в плохом состоянии и, возможно, нуждается в поддержке? За спрос денег не берут — я не расклеюсь, если просто поинтересуюсь у неё, всё ли в порядке. Ким становится скрытной, когда озабочена чем-то, однако её, как и многих из нас, задевает чужое равнодушие. К счастью, Юри долго возится с застёжками на туфлях, а поэтому задерживается в прихожей. Но стоит подруге обнаружить меня рядом, как она хватается за дверную ручку и, поджав бесцветные губы, уточняет: — Ты чего вышла? Не парься, тут автоматический замок — за мной можно не закрывать. — Эй, — пропустив вопрос мимо ушей, вплотную приближаюсь я к девушке и наклоняюсь, дотронувшись до её локтя. — Не хочу лезть не в своё дело, но... Как ты себя чувствуешь? С тобой всё нормально? Ким нервно вздыхает, а затем заглядывает мне за спину и, убедившись, что нас никто не подслушивает, с досадой протягивает: — По мне настолько видно, что ситуация дерьмо? — Мне — да, видно. Ты даже с похмелья такой убитой не бываешь. — Попроси Чимина молчать об этом, умоляю тебя, — ругнувшись, берёт она мои ладони в свои, прохладные и немного влажные. Я приоткрываю рот от удивления. — Чон нафантазирует себе всякую чушь, если узнает. В гробу я видала перед ним оправдываться! — А разве его не смутит, что ты ушла? Вы вчера что, совсем поссорились? — Поссорились, помирились, перепихнулись, а потом снова... Ой, короче, всё на «п» — от «пиздец», судя по всему, — морщится девушка, привалившись спиной к двери, и взлохмачивает и без того спутанные волосы. — Чонгук вряд ли вообще вспомнит, что это я его домой на себе приволокла. Мне главное, чтобы Чимин много не болтал. Я качаю головой, утешающе погладив её по предплечью. — Насчёт этого не волнуйся. Он не из болтливых, да и смысл ему о тебе сплетничать? — Потому что они друзья? — Ну и? Вот кто-кто, а он-то точно тебя обсуждать не станет. Юри фыркает, скривившись. Мне кажется, что я ступаю по минному полю: один неверный шаг — и подруга разойдётся по швам, взорвавшись то ли смехом, то ли слезами. — Ты мужиков не знаешь, что ли? Они трепло похлеще нашего. Чимин, конечно, в этом плане отлично шифруется, но я уверена: надо будет — Чонгук ему язык быстренько развяжет. — Всё-всё, солнце, не паникуй. Я подниму с ним эту тему чуть попозже, — притянув её, вконец обессилевшую, к себе, тихо обещаю я уже в лохматую макушку. Юри крепко обнимает меня в тот же миг, и я ощущаю, как болезненно ноет сердце. Не этого я желала, когда подруга сообщила, что решила замутить с «новым крутым парнем». Совершенно, чёрт возьми, не этого. — Тебя, может, проводить до такси? — Да спасибо, не нужно, — бормочет она мне в шею и, шмыгнув носом, отстраняется. — Не беспокойся за меня, иди к Чимину. И простите ещё раз, что помешала. Я слышала, что вы там... эм, немного заняты были, но время поджимало — у меня выбора не было. К скулам приливает румянец, и тяжесть в животе, как по щелчку пальцев, снова даёт о себе знать. — Брось, — я пробую улыбнуться, но уголок рта непроизвольно дрогнет, разоблачая мои истинные эмоции. — Мы ничем таким... — Это ты брось, в курсе я, какие вы с ним невинные, — отмахивается Ким, наконец-то сипло, но искренне рассмеявшись. — Я за вас очень рада, честно. Возвращайся к нему скорее, а я поехала домой, — и раскрывает входную дверь, напоследок нежно потрепав меня по щеке. — Давай, хорошего вам дня. Люблю тебя, зайчик. — Ага. И я тебя. Цокот каблуков по плитке, хлопок — электронный замок блокируется. Я прозвучала грустно и скупо, но Юри лишь тепло улыбнулась, прежде чем переступить порог. И, наверное, она больше никогда сюда не придёт. Мне почудилось: трещины в её глазах стали шире. Проглотили и огонь, и блеск, свойственные её светлой, несмотря на весь пережитый опыт с мужчинами, натуре. И нет, я не собираюсь провоцировать ещё одну перепалку. Как бы мне ни хотелось защитить честь и чувства подруги, я не имею права бросаться на Чонгука с обвинениями. Ким бы это не одобрила; Чимин — скорее всего и вовсе бы в открытую отругал, наказав не соваться своим длинным носом в чужие конфликты, пока не оттяпали. Но сделала ли я выводы? О да — пожалуй, сполна. Я не знаю причины ссоры, и мне не требуется искать виноватых. Юри плачет из-за него — разве этого недостаточно? Разве настолько трудно, блин, просто не причинять боль другим людям? — Ты чего тут стоишь? — выводит меня из транса голос Чимина, внезапно раздавшийся позади. Я встряхиваюсь и, обернувшись, устремляю на него взгляд. Пак прячет обе ладони в карманах штанов, прислонившись плечом к стене и манерно скрестив ноги в лодыжках. Его грудь, которая по обыкновению покрылась розовыми пятнами, когда мы занимались сексом, теперь приобрела здоровый медовый цвет, но волосы по-прежнему взъерошены, хоть он и заправил парочку прядей за уши. Красивый — аж в глотке пересыхает. Интересно, Ким тоже видела Чонгука таким? Всякий раз, когда они оставались наедине. Ей ведь именно поэтому сейчас так паршиво? Когда начинаешь дышать кем-то и понимаешь, что насытиться невозможно; когда льнёшь и целуешь до стёртых в кровь губ, а цветы под кожей всё цветут и цветут — ни единого свободного места на теле. Влюбилась — вот как это называется. Пропала, утонула. Но если подруга ещё не оставила попыток хоть как-то бороться, то я... — Почему за живот держишься? ...бесшумно подхожу и обнимаю его, ловко пропихнув руки мужчине под локти. Чимин покачивается, явно не ожидая подобного жеста, но обхватывает меня за талию без лишних вопросов — их, проигнорированных, и без того накопилось уже два. И смиренно замолкает, пока я сама не произношу, защекотав горячим дыханием его шею: — Я держусь не за живот, а за тебя. Пак недоверчиво хмыкает и слегка отодвигается, чтобы заглянуть мне в лицо. — Молодец, флирт засчитан, но я серьёзно. Не в первый раз это делаешь. — Что именно? — Не коси под дурочку, Йерим. У тебя что-то болит? Ну, кто бы сомневался, что он раскусит меня? Я почему-то постоянно забываю, что мужчина всегда был внимателен к мелочам и помнил даже о том, что — как мне тогда казалось — было ему абсолютно ни к чему. Должно быть, я дотрагивалась до живота рефлекторно, и поэтому сама за собой этого не заметила. — Не болит, а... тянет чуть-чуть, но ничего страшного — такое бывает. Скоро пройдёт, — улыбнувшись, заверяю его я, не желая вдаваться в подробности и развивать столь деликатную тему. Но увы. Я прямо-таки вижу, как в его глазах один за другим рождаются вопросы, и растерянно вздёргиваю брови, когда слышу: — Не понял, что значит «бывает»? Из-за чего? Класс. То есть как по невербальным признакам сообразить, что я испытываю дискомфорт, так здесь он пожалуйста, а как до причинно-следственных дошло — всё, сломался? — Из-за того самого, Чим. С девочками подобное иногда случается, когда их... когда они чересчур активно проводят время. Вот. Теперь понятнее? На его лбу появляется морщинка. Тон моего голоса нежен и снисходителен; я как будто ребёнку объясняю арифметику, но он — этот взрослый ребёнок — отчего-то всё равно тужится так, словно перед ним не циферки в столбик, а формулы тройных интегралов. — Понятнее. Иными словами — из-за меня. — Чего? — удивлённо заморгав. — Нет. Я не так сказала. — Ага, ты вообще ничего не сказала, — возмущается он, отодвинув меня за плечи ещё дальше и комично сморщив при этом нос, будто бы я в чём-то его обвинила. — И как давно это началось? До того, как мы снова переспали, или после? Я закатываю глаза и, не сдержав улыбки, мягко накрываю пальцами его ладони. — Боже, Чимин, прекращай допрос. Ты из мухи слона раздуваешь. — Мне просто не ясно, почему ты говоришь об этом только сейчас. — Потому что вы, мальчики, такие вещи слишком близко к сердцу принимаете. Вот как ты, например. — Не знаю, что у тебя там были за мальчики, — цыкнув, мрачно прищуривается он, — и знать не хочу, но давай-ка ты со мной в великую мученицу больше играть не будешь. Манал я такой альтруизм — тебе за это памятник пообещали, что ли? — Если только из клубники, — уже не стесняясь прыскаю я и отбрыкиваюсь от него, когда мужчина шикает и внезапно подаётся вперёд, словно вознамерившись припугнуть своей массивной фигурой. Впрочем, безрезультатно. Я сбрасываю его руки и, отпрыгнув на безопасное расстояние, со смехом врезаюсь в стенку напротив. — Не ругай меня! — Буду, пока не научишься включать голову. Включать голову? Можно подумать, его собственная не барахлит! — Ты странный, Чимин. Наоборот, радоваться должен — раз уж даже что-то заболело, значит... — Ой, харе мне всю эту стереотипную чушь заливать. Переодеваться иди, мы на улицу собирались, — буркает он, указав мне на дверь в свою спальню. И добавляет, пока я не успела выпендриться на его приказной тон: — Пожалуйста, оперативно. Ты голодная, я тоже. Давай шуруй в комнату, я скоро вернусь, — после чего первый трогается с места и уходит, направляясь обратно в гостиную. Невероятно. Он реально только что отчитал меня за то, что я ему дала? Я тру пальцами виски, не в силах избавиться от дурацкого ощущения, словно меня воспринимают как принцессу, которую кровь из носу надо оберегать и миловать. Чимин при всей своей хамоватости человек-то на самом деле чуткий и ответственный. И пусть я не жду от него каких-то подвигов, он всё равно заботится как умеет: иногда грубовато, по привычке мешая беспокойство с наездом, но оттого не менее ценно и приятно, ведь — будем объективными — он вряд ли склонен опекать тех, кем не дорожит. — На, пей. На тумбочку передо мной приземляется бутылка воды с заранее открученной крышкой. В период его отсутствия я напяливаю на себя юбку и полупрозрачный лифчик, но топик так и остаётся валяться на сиденье стула: мужчина отвлекает меня, наклонившись и защекотав дыханием мочку моего уха. Я встаю боком и, на автомате прикрыв грудь рукой, уставляюсь на его протянутую ладонь. — Таблетка? — Обезболивающее. — Чимин, это необяза... — Не беси меня, а. Молча взяла и положила в рот, — велит он твёрдо и, воспользовавшись заминкой, впихивает мне лекарство. Не слушает. Не хочет слушать — ему без разницы, что я там мямлю, прежде чем сдаться под тяжестью его настойчивого взгляда и послушно проглотить таблетку, запивая её водой. Пак пропадает в гардеробной, а затем появляется уже одетый в обычные тёмно-синие джинсы и ещё не застёгнутую, свободно и очень — очень — эстетично болтающуюся на плечах рубашку с закатанными рукавами. Не говоря ни слова, мужчина подходит, даёт мне другую, на этот раз чёрную футболку с мелким принтом посередине, и на моё растерянное: — Так топик же... — лишь качает головой, мол, нафиг эту твою малюсенькую тряпку — надевай и не рыпайся. И я не рыпаюсь. Ограбить его банк брендовых шмоток мне не в тягость — напротив, я мысленно уже продумываю, как свистнуть как минимум одну вещичку домой, потому что удобно, красиво и вообще не будь жадиной — делись, девчонки тоже оверсайз любят. Чимин расправляется с пуговицами на рубашке раньше, чем я заканчиваю крутиться перед зеркалом, то заправляя ткань в юбку, то выправляя её наружу, и когда я показываюсь в коридоре, держа в руках телефон и сумку, уже со скучающим видом ждёт на пороге. За то время, что мы провели в квартире, на небо успели набежать облака. Поднявшийся ветер гоняет по тротуарам сорвавшиеся с деревьев листья и развевает волосы, из-за чего мне приходится постоянно убирать с лица чёлку, но вместе с тем дышится гораздо легче: такая погода — смесь духоты и тёплых порывов воздуха — обычно бывает перед надвигающимся дождём. Я двигаюсь за мужчиной как на автопилоте, с любопытством озираясь по сторонам и даже не спрашивая, куда он меня ведёт. На самом деле, меня бы устроила первая попавшаяся забегаловка со свободными столиками: в послеполуденные часы, как правило, во всех мелких ресторанчиках аншлаг. Мы покидаем территорию жилого комплекса, лениво переговариваясь ни о чём, огибаем здание на углу и, не преодолев и ста метров, останавливаемся перед заведением с цветной вывеской и довольно просторным залом внутри. — Я хочу хоттоки, курочку в сладком соусе и... и что-нибудь на твой вкус, чтобы ты съел, если в меня не влезет, — заявляю я, хлопнув в ладоши и воодушевлённо посмотрев на Чимина, продолжающего изучать взглядом меню на стене. — Я не привередлив. Что выберешь, то и съем. Я стучу пальцем по подбородку, задумчиво вытянув губы в трубочку. — Скумбрию жареную? — Кроме рыбы. Рыбу и морепродукты не особо люблю. — Ну вот, а сказал, что не привередлив, — шутливо дёргаю я его за рукав и сразу делаю себе пометочку в памяти: «Пак Чимин, предатель традиционной пусанской кухни, морскими гадами не кормить». — Овощи тогда. Любые. И можно ещё помидоры с яйцом. — Окей. Я пойду закажу, занимай пока место, — и, попутно доставая бумажник из кармана джинсов, мягко подталкивает меня в поясницу к пустому столику практически на выходе, прямо напротив мерно шумящего кондиционера. Я плюхаюсь на продолговатую деревянную лавку и, довольно жмурясь от прохлады, уже с нетерпением предвкушаю тот момент, когда наконец слопаю что-нибудь вкусненькое. На полноценное свидание наша вылазка не похожа, но отчего-то мне дико нравится тот факт, что мы собираемся просто пообедать вместе — без напряга, уютно и по-домашнему. И не побояться рассказать ему больше. Я даже не помню, почему начинаю делиться с мужчиной какими-то случайными фактами из своей жизни. Пак внимательно слушает о том, как трудно мне было переехать в Сеул, потому что я росла буквально в тепличных условиях и тяжело расставалась с родными; как я чуть не завалила диплом бакалавра, проспав предзащиту, и как замечательно мы с семьёй отдохнули на острове Чеджу прошлым летом. А взамен узнаю одну интересную деталь: когда Чимину было двадцать пять, он полгода жил в Люксембурге, сначала стажируясь в торговой компании, а затем работая в сфере финансового консалтинга, и всерьёз планировал там остаться. Но на логичный вопрос, по какой причине вернулся, лишь поджимает губы и отвечает расплывчато — мол, что-то не сложилось, и он принял решение уехать. — Как-то ты мощно это: то менеджмент, то танцы в клубе, — усмехаюсь я по-доброму, накладывая и себе, и ему стручки фасоли из общей миски, — а в качестве вишенки на торте ещё и в преподы заделался. Зарабатываешь везде, где зарабатывается? Чимин пожимает плечами, не уловив в моих словах подвоха. Отправляет в рот кусочек свинины. — Я подал заявление на увольнение в пятницу. Пункт с преподом можешь вычёркивать. — На увольнение? — выгибаю брови я, застыв с занесёнными над едой палочками. — Что, уже? — А смысл тянуть? Я вами всеми по горло сыт, ещё один учебный год не вынесу, — хмыкает он, скользнув языком по блестящим от масла губам, тянется к упаковке с салфетками. — К тому же, зарплата там и правда незначительная, а сил и времени надо много. — Зачем тогда вообще пошёл туда? Мог бы и дальше... ну, всё это — хореография, стрипт... — По просьбе. — А? — округляю я глаза, подумав, что неверно расслышала, а как мозаика в голове складывается — спешно проглатываю мясо и, удивлённо моргнув, спрашиваю: — По какой просьбе? От кого? Его молчание красноречиво. Я понимаю: интуиция подсказывает, засигналив резко и раздражающе громко, что кто-то посторонний внезапно проник в зону нашего комфорта и призраком встал за моей спиной. Сон Сонми — эта женщина, как воздушный шарик, который пытаешься утопить, а он всё всплывает и всплывает, уже конкретно подбешивая и своим пёстрым цветом, и рисунком скалящегося смайлика по центру. Но почему Чимин не выглядит так, будто совершил оплошность? Пак спокоен, насколько это только возможно в ситуации, когда тебе вот-вот предъявят за некрасивую правду, и я вдруг осознаю, что мужчина не ошибся — эта фраза вылетела из него намеренно. Он хочет, чтобы я знала. В кой-то, блин, веке не ёрничает, не кусается, а сам рушит стены, вытаскивая свои скелеты на свет. — Неожиданно, — резюмирую я и принимаюсь доедать остатки овощей на тарелке, то и дело поглядывая на него исподлобья. — Но с другой стороны, это вполне логично. Ты был знаком с Тэхёном до того, как стал нашим преподом, и по счастливой случайности оказался именно в нашем универе, именно в той группе, где учится он... — Ким тоже выбрал мой курс, потому что ему было велено так сделать. Нет здесь никаких случайностей, Йерим. — Но зачем ей это? Она тебя следить за ним таким образом попросила, что ли? — Скорее, научить этого дурня хоть чему-нибудь, раз по собственной воле он меня видеть не желал, — вздыхает Пак и, схватив со стола свои телефон и пачку сигарет, кивает на пустую посуду передо мной. — Если ты всё, то пойдём за кофе. Здесь неподалёку. И... это что, всё? Ни слова больше? Он так просто зарубил тему, не дав мне толком её развить? Я вскакиваю со скамейки. — Пойдём, но... Стой. Стой, Чим, — окликаю его я и цепляю мужчину за рубашку, уже ступив на медленно остывающий асфальт. Пак останавливается. Вынимает изо рта сигарету, так и не успев чиркнуть зажигалкой. Я успеваю насчитать три удара сердца, прежде чем он смотрит на меня — вопросительно, с примесью странной эмоции, которую у меня не получается распознать; и ещё пять, чтобы собрать свои разбегающиеся мысли в кучу. — Ты... помнишь о том, что пообещал мне вчера? И вот теперь. Да, пожалуй, сейчас я распознаю её, эту эмоцию. В обрамлении дрогнувших ресниц, придавая радужкам необычно тёплый, почти золотистый оттенок — в его глазах что-то вспыхивает, но быстро гаснет, покрывшись знакомой плёнкой усталости. И обречённости, наверное, ведь он точно помнит тот звонок — комментировал потом нашу договорённость не раз, когда упрекал меня за поведение в клубе. Но что поделаешь, если это необходимо? Если месяцы тишины исчерпали себя, вычистили до костей, до абсолютного нуля и подвели к краю, за которым дальше мы либо по-настоящему вместе, либо по-взрослому и осознанно — порознь. Мы не вывезем эти отношения, если не научимся доверять друг другу. Какой бы гнилой ни была истина, я постараюсь совладать с ней и принять как есть, не отказываясь и не убегая, а иначе зачем это всё? Зачем цепляться, подпитывая притяжение? Почему мы не отпустили ещё тогда, когда, казалось бы, всё в этом мире настраивало нас друг против друга? Руки на его груди. Я провожу ладонями по крепким мышцам, делая шажок вперёд — вплотную, — и произношу, встретившись с его пристальным, но изрядно посеревшим взглядом: — Ты же понимаешь, что так больше продолжаться не может? Рано или поздно тебе придётся рассказать мне хоть что-то, потому что если нет — всё закончится, а я сомневаюсь, что тебя это устраивает. — Я уже рассказал, почему пошёл преподавать. Разве это не «хоть что-то»? — Чимин, — плечи опускаются, и из меня вырывается измученный стон, — ты реально считаешь, что этого достаточно? — Я считаю, что это шантаж. — Ты много раз говорил мне, чтобы я не копалась в тебе и не лезла не в своё дело. Я согласна — тогда, наверное, я не имела на это право, но как насчёт сейчас? Сейчас я по-прежнему не имею? — Имеешь, — вздохнув настолько шумно, словно бы разом вытолкнул весь воздух из лёгких, с неохотой отзывается он и отводит глаза, по привычке оттягивая языком щёку. Я расплываюсь в триумфальной улыбке. Пальцы сами вплетаются в его волосы, а тело подаётся навстречу, вжимаясь в мужчину — не сопротивляющегося, к счастью, но и обнимающего в ответ тоже без особого рвения. Вредничает? Что ж. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы из объятий не драпало и язык откусить не грозилось. — Ну и? Может, тогда по кофе и пойдём спокойненько посидим где-нибудь, м? Есть тут у вас парки? — Я ещё не сказал «да», — бодается Чимин, с прищуром посмотрев на меня, бесстыдно прилипшую к нему, сверху вниз. — Но я хочу кофе. И покурить. Хотя бы второе мне сделать можно, или так и будешь на мне висеть? — Конечно, — весело рассмеявшись, отвечаю я. Но прежде чем отстраниться, поднимаюсь на носочки и, вся аж засветившись от облегчения, заискивающе чмокаю его в губы. На этот раз я точно не отступлю.