Искусство обнажения

Йерим так и не произнесла ни слова. В глазах мелькнула растерянность, когда девушка осознала, что проведёт ночь на его территории, но стоило ему дёрнуть её за руку, как она послушно и молча засеменила следом. Они быстро миновали пост охраны, скользнули мимо зоны с беседками для курения и пересекли крохотный сквер, прежде чем оказаться у дверей нужного подъезда. Чимин в целом жилым комплексом своим доволен: озеленённый дворик, хорошая шумоизоляция в квартирах и сравнительно низкие цены за парковку. Но именно сегодня, едва он распахивает двери на первом этаже и влетает в дом вместе с ветром, чувствуя себя то ли впервые потерявшим голову подростком, то ли, наоборот, — не впервые и очень даже по-взрослому, внезапно сталкивается с прежде незначительной проблемой. Соседи, блять. Долбаные соседи, столпившиеся в ожидании лифта. Все такие улыбчивые, довольные, чуть-чуть подшофе — выходной ведь, и тут они вдвоём — оба взмыленные, красные и жутко растрёпанные. Йерим их скреплённые в замок руки не разрывает. Прижавшись к мужскому боку и уткнувшись в Пака носом, девушка искоса глядит то на него, то на невыносимо медленно убывающие цифры на индикаторе и немного покачивается, когда он лезет в карман штанов, чтобы достать свой телефон. — Гук вернётся утром, — отбив другу несколько коротких сообщений и — да пошёл ты нахрен со своими пошлыми шутками, Чон! — сморщив нос на мгновенно всплывший ответ, тихо произносит мужчина. Блокирует мобильник, вновь бросает неприязненный взгляд на собравшуюся вокруг них толпу. Нет, ну серьёзно. Бесят до жути — аж во взмокший затылок колет, словно иголочками. Вот и какого чёрта вы все здесь собрались? — Заставил? — слегка отстранившись, поднимает на него глаза Со. — За кого ты меня принимаешь? Ну конечно заставил. — И он нормально к этому отнёсся? Чимин хмыкает, поворачивая к ней голову. — Чон мне таких ночей уже как минимум штук десять должен, и это только с момента появления твоей подружки. Поэтому нормально, естественно. У него не было другого выбора. Йерим улыбается, неловко отводя глаза. Всё те же розовые пятнышки от смущения на щеках, губы в остатках вишнёвой помады. И он бы сказал что-то ещё, чтобы её скулы точно загорелись, как тогда, в такси, но долгожданный звуковой сигнал — всё остальное сразу становится неважным. Чимин попадает в кабину первым и, буквально затащив Йерим следом, тут же поворачивает её к себе спиной. Обхватывает руками с двух сторон, облокотившись на боковую стенку лифта. Двигает желваками, пристально наблюдая за тем, как люди теснятся и по очереди тянутся к панели, нажимая на кнопки одну за другой. Хотя бы где-то. Сука, пусть хотя бы где-то ему повезёт. Двери бесшумно съезжаются, закрываясь. Из груди вырывается облегчённый выдох: никого выше шестого. Даже в животе невольно теплеет, хотя кажется, что и не остывало вовсе, но всё равно снова сводит чем-то жарким, подвижным. Остановка. Напряжённый пах упирается ей в копчик, и мужчина сглатывает, чувствуя, как она царапает ноготками его предплечье. Вторая. Йерим дышит тяжело, но тщательно старается это скрыть: в лифте, помимо них, остаётся ещё двое человек. Он наклоняется к её ушку, но ничего не говорит. Ему нечего — хочется просто прикоснуться. Губами к раскалённой мочке, к виску, к румяной скуле. Третья. Чимин вскидывает руку, ударяя по нужной кнопке. Выметайтесь все вон. Ему без неё невыносимо, но когда вокруг посторонние — жажда ощущается как нож, распарывающий горло, и поэтому он прогоняет. Мысленно, просверливая удаляющиеся затылки так, как будто ещё пара секунд — и просверлит его. До чёрных дыр, насквозь. Где-то в районе сердца, сбито колотящегося ей в лопатки. Металлические створки, негромко скрипнув, начинают движение друг к другу. Воздух застревает в лёгких — клетка схлопывается. Ни единой души. Три квадратных метра пространства — как чёртов микрокосмос, помноженный на два и разделённый на вечность. Мгновение — последнее, самое долгое, и порывистый разворот — она реагирует быстрее — выбивает из него остатки самообладания. Со обнимает ладонями его скулы, буквально налетая на мужчину грудью, накрывая чужой рот своим и тут же отступая назад, томно и протяжно застонав, когда он тоже подаётся вперёд и прогибает её в пояснице. Фантомные оковы, окольцовывающие его сущность до волдырей и синяков, падают куда-то на пол, пронзительно лязгнув, и следующий шаг он делает уже в противоположную стену — вколачивая, сжимая крепко; так, что с её губ срывается не только всхлип, но и его имя. «Чим». Блять, в какую же дрессированную псину он превращается, когда эта девочка наливает свой голос лаской. Она зарывается пальцами в его волосы, не соображая — цепляя, оттягивая, пока он раздвигает языком её губы и вторгается глубже, одновременно шаря ладонями по телу. Не сдерживается — роняет руки на упругие ягодицы, сминая сильно, заставляя её вздрогнуть и ахнуть, потеревшись низом живота о его закаменевший в штанах член. В тесноте, на автомате сгибая коленку и уводя ножку вбок. От её покорности хочется выть. Йерим задыхается, запрокидывая голову, подставляясь под поцелуи в шею — влажные, хаотичные, от косточки под ухом до выемки между грудями. Сипло шепчет что-то про их этаж — лифт остановился, едва уловимо качнувшись, — и чуть не спотыкается на ровном месте, когда мужчина отшатывается и, поймав её за руку, уверенно выталкивает их обоих в коридор. Лампочки загораются, как по хлопку. Чимин торопливо направляется к входной двери, по-прежнему не отпуская чужую вспотевшую ладошку и на ходу вспоминая пароль от нового замка: недавно они с другом всё-таки установили электронный. Проходит с десяток ужасающе долгих секунд, пока он проводит пальцем по сенсорному экрану, снимая блокировку, и очень медленно вводит комбинацию: сложно сконцентрироваться, когда тебя постоянно целуют то в скулу, то в губы, то в ключицы. Она виснет на нём, обнимая, мешая жутко, но при этом на каждый свой поцелуй получая ответный — такой же смазанный и пылкий, в противовес раздражённому: — Тс-с, подожди… — и то, сердится он отнюдь не на девушку, а на свои собственные окостеневшие руки, еле-еле справляющиеся с замком. Щелчок. Громкий стук сердца в ушах. Пак раздражённо бьёт по дверной ручке, и они вместе вваливаются в квартиру, едва не запнувшись о придверный коврик и стоящие на нём домашние тапки. За спиной раздаётся глухой хлопок, а потом ещё один — по переключателю, попадая вслепую. И вот теперь, сбежав ото всех, запёршись в коробке из четырёх стен. Два силуэта, сливающиеся в один. Прикасающиеся жадно, смакующие сладость в липких и голодных ртах, вжимающиеся друг в друга судорожно и нетерпеливо. Да, теперь всё правильно. Так, как нужно. Рядом с ней — необходимо настолько, что едет крыша. Со отрывается, чтобы схватить дрожащими губами воздух, и сталкивается с мужчиной взглядом. Тёмным, убийственно горячим — он взбухает под кожей, в мозгах и под рёбрами опухолью терпкого, припекающего вожделения. Пак пользуется заминкой и, сдёрнув ремешок с голого плеча, скидывает её сумку на пол. Наступает на неё в молчании, не отводя от девушки таких же чёрных, обугленных. Надавливает пальцами под челюстью, снова наклоняясь, обжигаясь о резкий выдох, ощущая её всю под корешком своего языка — задыхающуюся, пьяную, влажную в каждом сантиметре. Без слов. Эти трескающиеся пульсации между ними — в них тонет даже его бессильное рычание, когда Йерим проводит ладонями по крепкой груди, а потом обвивает руками шею и, нагнувшись, оставляет мокрый поцелуй на его пульсе. Чимин стискивает девичьи бёдра, угрожающе зашипев. Мгновение — и она впечатывается лопатками в прохладную стену, как тогда, несколько минут назад в лифте, и стонет, кажется, точно так же протяжно и сладко. Потому что его твёрдый член давит ей на живот. Со чувствует его, и оттого приподнимается на носочки, льнёт ближе, ёрзает, словно бы пытается насадиться, но лишь жалобно хнычет и царапает ногтями предплечье. Мало. Слишком, просто катастрофически мало. Облизывает губы, издаёт этот утробный звук вновь — по нему мурашки прокатываются, — когда мужчина психует и, стащив куда-то вниз топик, обхватывает её грудь через чашку кружевного бюстгалтера. Полупрозрачный — тонкую, искусную вышивку видно даже в полутьме; сидящий на ней в облипку, подчёркивающий естественный объём и возбуждающий видом на обнажённые участки кожи. Для него надела? И если да, то получается, что там — под юбкой, всё настолько же откровенно и губительно красиво? Со не успевает опомниться: его пальцы подцепляют пояс лифчика, и какая-то совершенно неважная фраза, уже было слетевшая с её языка, внезапно дробится о больно прикусывающие шею зубы. Ему до трясучки нравится, когда она вся вытягивается по струнке и подставляется так, как сейчас. Чимин припадает ртом к тёмному соску, посасывая его, и её реакции — прерывистое дыхание, застревающий в глотке хрип, выгнутый позвоночник — будят в нём зверя дикого и ненасытного, жаждущего её во всех позах, пространствах и отрезках времени. Проникнуть в неё, разрастись, заполнить до краёв. Врезаться с такой силой, чтобы затрещать и осыпаться прямо к её ногам. Пеплом, пылью. Квинтэссенцией чувства, обещающего жизнь, но почему-то бесконечного, как сама смерть. Пак отлипает от нежной округлости, как ошпарившись, и толкает девушку в сторону прохода. Вдавливает её тело в своё, слизывая с кончика языка какой-то невнятный шёпот, вовлекая в глубокий и властный — аж земля из-под ног уходит, завертевшись скользким шариком и переломив точки опоры. Йерим запинается о невысокий порожек и еле слышно ойкает, крепче ухватившись за мужскую футболку. Рёв крови в ушах, прижатый ко лбу лоб. Воздуха не хватает, но он не даёт ей отстраниться, налегая всем весом, обнимая её румяные скулы и продолжая всё так же мучить её рот изнутри, как ненормальный. Накачивая себя её запахом, как ненормальный. Загибаясь от желания трахнуть её, как чёртов ненормальный. И с трудом различая, когда она вновь оступается и, размазавшись по нему голой грудью, повторяет уже громче: — Чим, ботинки… Какие ещё нахуй бо… Пак осекается, наблюдая как сквозь туман: она тяжело дышит, уперевшись хребтом в угол арочного проёма, ведущего в гостиную, и опускает голову, скрывая горящие глаза за волосами. Её юбка перекручена, топ скомкался и съехал куда-то на уровень пупка, а лямки бюстгальтера свисают по бокам, болтаясь, словно две бесхозные нитки. И вот здесь. Если разогнать заволакивающий сознание дым и отвести взор от изгибов плавных и мягких, покрытых солёной плёнкой испарины. Перескакивая через скол обнажённой коленки, немного выставленной вперёд. Вниз по поджарой голени — а дальше всё. Ни щиколоток, ни пальчиков. Со обута в душные кожаные «мартинсы», и мужчина наконец понимает, почему она его притормозила. — Мы ведь только с улицы, они грязные, но там шнуровка — так просто не снять, поэтому мне сначала надо… — Не надо. Я сам. Сумбур в мозгах. Чимин не сразу осознаёт того, что несёт, но когда нос уже оказывается на уровне её ключиц — становится поздно. Йерим застывает как вкопанная. Боится даже пошевелиться; её мышцы каменеют, а рот приоткрывается, словно она хочет что-то сказать и не может — только смотрит. Впивается в него взглядом завороженным, но растерянным, с оттенком испуга и недоверия. Он сам. Оседает, как будто ему прострелило мозжечок, и упирается одним коленом в пол. Не отрывает рук от её ног, скользит ими в разрез юбки, откидывая подол и осязая чересчур отчётливо, почти как наяву: наброшенная на шею цепь придушивает его до белых мушек перед глазами, но приносит не боль, а ёбаный «собачий кайф». Как будто к рёбрам привязан камень, и он крошится, крошится, крошится, рассыпаясь и пропадая в дымке наркотической асфиксии. Язык сохнет, на губах — жжение, пока ладони двигаются вверх, под плотную ткань, лаская кожу нежными поглаживаниями, а затем возвращаются обратно и, сжавшись на икре, заставляют девушку поставить ногу на носок. Пак точно знает, чего хочет. Эти мысли не постыдны, они не ошибка в системе и не навязанная кем-то норма. Просто её тело плавится и истекает чем-то терпким и кисловатым, а он до сих пор помнит, как громко она всхлипывала и как охуенно спазмировала вокруг его пальцев плоть, когда маленькая девочка впервые кончала ему на язык. Просто Со снова кладёт руки на его плечи — они мелко дрожат. Просто на ней больше нет ботинок — те валяются развязанные, отброшенные в угол, а он по-прежнему не торопится подниматься. Просто она окликает жалобно и беспомощно, едва справляясь с голосом из-за волнения: — Чимин… — и немного приседает тоже, угадав его намерения, но мужчина тут же останавливает её, вцепившись пальцами в бёдра. Пуговица на юбке выпрыгивает из петельки. Пак не может переступить через эту слабость — она выше него, сильнее. Как бы Йерим ни стеснялась, инстинктивно сдвигая ноги и со свистом втягивая в себя воздух; чем бы ни руководствовалась, когда одними глазами умоляла его встать. Чимин медленно стягивает с неё джинсовую ткань, целуя миллиметр за миллиметром: тазовая косточка, круглая родинка под резинкой трусиков — теперь открывшихся взору и, как он и воображал, сексуально тонких; бархатная гладкость бедра. Пропихивает ребро ладони между напряжёнными, подгибающимися, без слов приказывая развести их шире. Юбка падает на паркет, и девушка, перешагнув через неё и задышав ещё чаще, чем было до этого, всё же робко подчиняется. Пугающе-сладкий трепет, раскалённая патока вместо крови по венам. Пак видит, как покрывается мурашками её кожа в тех местах, где он оставляет влажные следы от своих губ, различает тёмные пятна на белье и блестящие — рядом, похотью липкой, животной… …и он перед ней на коленях. Теперь уже опирается на обе, стискивая её ягодицы и с жаром подаваясь вперёд, потому что лопается. Всё лопается. Вмазав по морде терпению — распирает изнутри, а потом выплёскивается наружу и заполняет его целиком, от кромки до кромки. Бешеная тяга услышать её, вкусить, уверенно прижимаясь языком к шёлку, вызывая стон протяжный и низкий; Со такая мокрая. И в глазах мутнеет окончательно, едва она ударяется затылком о стену и, качнув бёдрами навстречу, хватает его за волосы. Кружевное бельё слетает на пол вслед за юбкой. Моя девочка. Я пытался бороться, не посягать на твою свободу и не клеймить тебя понятиями условными, абстрактными, потому что на самом деле ты не принадлежишь никому, но опять провалился. Не собираюсь выпускать, не могу заставить себя оторваться даже на мгновение — ты магнитишь меня, проглатываешь с костями и пристёгиваешь ребром к ребру, пока я пачкаю лицо в твоей смазке. Только моя способна стонать так, что прелюдия ощущается как полноценный секс. В штанах должно было стать спокойнее: обычно это помогает разрядить напряжение, минимизируя риск кончить с первым же толчком, но с ней всё работает с точностью до наоборот. Взвинчивает до предела. Чимин не касается себя, но хочет безумно. Зажать в кулаке твёрдый, с выступившей капелькой на головке, и подрочить на её глухие постанывания, топорщащиеся соски и гибко изогнутую шею. Он не делает этого. Сравнивает себя с последним мазохистом, но намеренно не тянется к ширинке, чтобы ослабить давление на пах. И по той же причине не спешит добавлять к языку пальцы. Йерим балансирует на краю, то размякая, то натягиваясь до ломоты, и скулы её безостановочно рдеют, практически сливаясь по цвету с губами. Пак ласкает её движениями широкими, круговыми, нежно целует, опускается к входу, а затем улавливает громкий всхлип и, горячо выдохнув с ней в унисон, надавливает кончиком на центр. Вот так. Блять, да. Изнывай, томись — ты заслужила. Просись быть выебанной, рассасывай моё имя во рту, как леденец; призывай. Я сотру из тебя всех. Перекрою собой, вылижу, выдолблю воспоминания о том, как тебя брали другие. Низвергнусь, захлестну тебя всеми оттенками чувства, о котором забыл, но которое ты подняла со дна и вогнала мне под эпидермис, словно здоровенную занозу. Как месть. И как благодарность за то, что, кажется, снова научился дышать. Херова, сука, аномалия. Нажим, взрывающиеся в позвонках импульсы; её ногти оставляют саднящие полосы на шее и плечах. Губа закушена, волосы липнут к щекам и груди. Застони ещё раз. Давай, будь умницей. Будь хорошей, покладистой. До тошноты красивой для меня, честной и открытой ради меня. В каждом дюйме, в каждом дробящем сердце импульсе. Пожалуйста. Будь моей. — Чим, я… — хрипит, как подбитая; зажмуривается крепко-крепко и — да, стонет так, что кружится голова. — Боже, я сейчас… я… …и искреннее «хочу тебя» вибрацией расходится уже по его глотке, когда мужчина резко выпрямляется и, притянув её за затылок, врезается в рот поцелуем. Вталкивает в гостиную, съедая бессвязное мычание, жадно скользя языком по языку. Разделяет с ней её же вкус, а она принимает и отвечает почти агрессивно, вгрызаясь, вылизывая его изнутри так же увлечённо и страстно, как только что вылизывал он сам. Руки, сломанные дрожью, опускаются на ремень и начинают сражаться с пряжкой; её — пролезают под одежду, поглаживая мышцы мужского живота, вновь дразняще оцарапывая его длинными ноготками. А затем внезапно выныривают. Подхватывают футболку за подол, одним рывком задирают мешающую ткань вверх. И в этот же момент Со на полном ходу влетает в преграду, неожиданно выросшую из темноты. Стол. Овальный, застеклённый, но — он надеется — достаточно крепкий, чтобы не хрустнуть под весом их детонирующей близости. Ширинка разъезжается. Резкий шаг назад, короткий сдавленный выдох — единственный не в неё, и тени от золотистого света ламп, подпаливающих мужчину со спины, растекаются смолью по его обнажённому торсу. Пак швыряет футболку вбок, куда-то на стоящий посередине комнаты диван, и ведёт языком по губам, сверкнув острым блеском во взгляде. Йерим пялится на него как заколдованная. Она, нагая на девяносто процентов, подчинившая его одичавшую сущность на все грёбаные сто, почему-то замирает и смотрит так, как будто это он разжёг солнце в её мёртвой вселенной. И ему до одури хочется верить. Переплетаясь с ней заново — голыми нервами, восполняя наконец эту нехватку в десять процентов, когда её лифчик и топ, снятый через голову, отправляются на пол. Нащупывая узелки слепого чувства в подёрнутых дымом глазах. Тебе нравится быть подо мной. Ты жаждешь этого, ты ждёшь именно меня. Как я проникну в тебя, как прижму к себе до боли, как… — Обними, — командует, призывно стиснув её бедро, и она понимает всё верно — опоясывает его ногами одновременно с тем, как мужчина наклоняется и, с лёгкостью подхватив на руки, усаживает её на прохладную поверхность стола. Вдавливается пахом в сочащуюся влагой промежность и, вздрогнув от встречного движения её таза, с рыком прикусывает ключицу. Закапывая к хуям остатки своей выдержки, когда она потирается об него, выгибаясь, издавая этот булькающий горловой звук. Все надежды трахнуть так, чтобы не оставить на ней синяков, — просто в печку и сжечь. Чимин спускает штаны вместе с боксерами. Горячая плоть упирается ей в бедро, и новый поцелуй выходит неожиданно ласковым, с привкусом пряной горечи, соли и маленького обмана. Всего лишь пара секунд. Бьющая под дых нежность, до скрипа взведённая в животе пружина. И первый толчок заставляет задохнуться их обоих. Глубокий. Пак не растягивал её пальцами и хоть уверен, что она не чувствует боли, всё равно ненадолго застывает, прислушиваясь к её ощущениям. Вглядываясь в лицо — распаренное, с липнущими к вискам и скулам волосами; налитые кровью губы, масленые глаза. Ноль осознанности. Ровно как и у него — причин спасать свою отъезжающую нахер крышу. Чимин выходит из неё почти полностью, а затем вгоняет член обратно — снова мощно, до ржавых всполохов под веками и жжения в предплечьях: Йерим, замычав от наплыва эмоций, до мяса вонзается в него ногтями. Обвивает шею руками, разводит ноги шире и хочет было откинуть голову назад, разрывая зрительный контакт, но он вовремя перехватывает её за затылок. Останавливает, не позволяя. К чёрту твоё смущение — смотри на меня, утопай в этом. Пока я набираю темп, вколачиваясь в тебя до основания, раскачивая этот грёбаный стол так, что ножки то и дело стучат о пол, ты должна исчезать во мне, стонать в меня, видеть меня. Всё то, что ты со мной вытворяешь. Каждый разбуженный инстинкт, каждый сошедший с орбиты принцип. Я схожу с ума, знаешь? Как школьник, как хренов сопливый мальчишка. Ты виновата в том, что я ни черта больше не соображаю. Розовые следы от пальцев на талии, связанные в единый клубок вдохи и выдохи. Пак роняет Со навзничь, и она опирается на локти, прогнувшись в пояснице. Распластываясь перед ним, чуть выпячивая аккуратную грудь — его рука тут же накрывает одно из мягких полушарий, — вслепую находя точки опоры, вцепляясь в торцы стола, вытягивая тугую от напряжения шею. Но всё равно словно бы падая. В невесомость, в выворачивающий наизнанку экстаз. Практически как тогда, в классе для самообучения, разве что теперь во влажное лоно скользит уже его член и им обоим насрать на то, просачивается ли шум за пределы квартиры. Чимин берёт её под острой коленкой, приподнимая, меняя угол проникновения, чем вынуждает девушку безвольно плюхнуться на лопатки. Узкая, восхитительно сдавливающая его, стонущая всё громче и пошлее, она как подкожная катастрофа, как сладостное видение под наркотой. Извивается, томится, млеет от нарастающей дрожи по всему телу. И пиздец. Нет, для него это слишком. Слишком хорошо, слишком тесно и оттого мучительно — просто невыносимо, блять! — сложно. Не хватает лишь финального удара по темечку — с грохотом, прицельно, чтобы окончательно расползтись по шву. Допекающие своей красотой линии, изломанные на гребне подвздошных костей, сужающиеся к месту, где он ритмично толкается в неё своей плотью; в тусклом отблеске ламп — покраснения, смутный отпечаток засоса на ключице, россыпь крохотных родинок вокруг пупка. — Помоги себе, — тяжёлым хрипом, запыхавшийся, тихо просящий — он и сам себя сначала не слышит. — Йери, — и вновь попытка, на этот раз пробивающаяся сквозь звуки влажных шлепков, прерывистого дыхания и задушенных стонов, — помоги… рукой… И она наконец реагирует — ошпаривает его взглядом мутным, затуманенным, утаскивая на дно своих адски расширенных зрачков, а потом резко отпускает край стола и, прикрыв веки, ведёт взмокшей ладонью по животу. Пак следит за её действиями как заколдованный, расплачивается за этот вид свинцовым градом и бурей — громадными воронками в собственном брюхе, сосущими, полными пепла и гари. Тонкие пальцы, накрывающие лобок, пачкающиеся в смазке, размазывают вязкие капли по промежности. И его, кажется, уничтожает. В мгновение ока — он чувствует, как горячая волна облизывает позвонки, а пульс начинает оглушающе стучать в черепе. То, как она себя ублажает. Чимин может поклясться: ни одна женщина в его жизни не мастурбировала настолько изящно. Уязвимая, но бесконечно властная над ним, она сжимает его внутри всё сильнее и сильнее, и эндорфиновая дрожь перерастает в пляску, едва с её губ срывается сладкое: — Д-да, да… вот так, ещё… ещё, Чим… …и хоронит. В этот самый момент, когда эхо бесперебойной мольбы скручивает его в каждой трепещущей жиле. И он послушно даёт ей ещё, ещё, ещё, вгоняя их обоих в фазу предоргазменной пытки, сосредотачивая всё своё скулящее естество вокруг массирующих клитор пальцев. На мужчину накатывает молниеносно, ритм сам собой сбивается, становясь бесконтрольным, рваным, а она… — Гос-с-с-поди, — поперхнувшись свистящей согласной, и, распахнув рот, на выдохе содрогается, выгибаясь, пропуская через себя эти сводящие мышцы судороги — её натурально ломает пополам, словно сухую ветку. А следом ломает и его. Ещё до того, как в ней утихают спазмы, — прошибает контрастным потом, и он тут же выскальзывает, берясь за член, развязывая узлы эйфории всего в несколько быстрых фрикций, и, низко застонав, обильно изливается ей на живот. Не замечает, как упирается ладонью в стеклянную поверхность рядом с её головой, как обессиленно падает сверху, приминая собой такое же измученное, картинно распятое под ним тело. Чимин утыкается носом в основание чужой душистой шеи, стараясь привести дыхание в норму и ощущая, как размазывается и липнет к коже сперма, но ему плевать. На всё плевать: ему слишком хорошо, так хорошо, как не бывает после обычного секса, наверное. Нереально, странно, но — есть. Как и чужое сердце, по-прежнему бойко стучащее ему в рёбра. Как и чужие ласковые руки, обхватывающие его за спиной и крепче вжимающие в голую девичью грудь — рефлекторно пролонгированный акт нежности. Без мыслей, без лишних слов. Но вскоре мужчина немного трезвеет и, бездумно поцеловав её в уголок скулы, заставляет себя приподняться. — Подожди, не двигайся, я… сейчас… Вообще хрен знает, где у них с Чоном на кухне долбанные влажные салфетки, но — о, чудо! — первый попавшийся шкафчик под раковиной, и он возвращается к девушке, попутно вскрывая запечатанную упаковку. Йерим лежит, как и было велено — не двигаясь, разве что взгляд её стыдливо скачет от расстёгнутой ширинки до его подбородка, когда он аккуратно — сперва с неё — стирает мутные капли. Внезапно наступившая тишина обволакивает их, приобретает оттенок неловкости и застывает коркой на остывающей коже, но никто не нарушает молчания. Чимин заканчивает и, смяв в кулаке салфетку, прикипает взглядом к её слегка отвёрнутому лицу. Как же это глупо — стесняться его. В его доме, на его обеденном столе, недавно с чувством ублажённая — не случайно, не в полупьяном бреду. Однако он лишь обречённо вздыхает и пролезает ладонью под её поясницу. — Всё нормально? — поставив девушку на ноги, произносит вкрадчиво и, разомкнув руку, тянется за новой салфеткой уже для себя. По-дурацки как-то прозвучало. И её тихий ответ, в общем-то, ни разу не лучше: — Угу, — пока он, развернувшись к ней боком, очищает низ своего живота от мелких подтёков. Поправляет пояс брюк, скрывая мягкую эрекцию под тканью, а потом улавливает шорох поспешно удаляющихся шагов и, мгновенно позабыв о том, что собирался выбросить мусор в урну, поднимает голову. Йерим намылилась по направлению к дивану, чтобы… что? Найти и… прикрыться его выуженной откуда-то из полутьмы футболкой? — Ну-ка стоять, — мужчина за считанные секунды сокращает расстояние между ними и, обняв её — вздрогнувшую и замершую — со спины, буквально выдирает из ослабевших рук одежду. — Не страдай фигнёй. Тебе холодно, что ли? — А тебе жалко? — надувает искусанные губы Со, посмотрев на него через плечо, но тотчас тушуется и отводит глаза. — Я же не… в смысле, я ведь не претендую на твои вещи, просто хотела надеть ненадол… — До тебя не дошло, что я имею в виду, да? — А? — Не смущайся, говорю. Я тебя и так не раз видел, не считаешь, что уже как-то поздновато от меня прятаться? И не дожидается ответа — отбрасывает футболку как можно дальше. Хватает её за руку и невозмутимо волочит за собой, огибая диван, погружаясь стопами в мягкий ворсистый ковёр. Чимин устал. Его сегодня — впрочем, как и вчера, и позавчера — все задрали так, что казалось: легче всё бросить, чем продолжать крутиться в мясорубке из изменчивых обстоятельств, недостатка времени и человеческой тупости. В безумной гонке за результатом он предпочёл движение отдыху и внушил самому себе, что если остановится — земля под ногами разойдётся, проглотит его, вернув на начальную позицию, но чем быстрее он шагал, тем словно бы длиннее становился маршрут. Но вот он тут — притормаживает, вздыхает чуть свободнее, чем обычно, и насильно выгоняет из головы мысль о том, что ошибки не перестают быть ошибками лишь оттого, что они желанны. Невесомо очерчивает костяшками пальцев голую линию её позвоночника, давит на крестцовую ямочку чуть выше ягодиц и, наклонившись к ней, машинально качнувшейся навстречу, обжигает шёпотом ухо: — Ложись. Ему нужно не много. Со удивляется, покорно опустившись на диван и заметив, что он делает то же самое, но правда — он не просит ни о чём сверхъестественном. Придвинуть её к мягкой спинке своим телом, перекинуть через талию руку. Она принимает его в свои объятия, наконец-то сообразив: он ищет спокойствие. Как созависимый идиот, как расчувствовавшийся недоромантик, как… Как нормальный. Её макушка на его плече, худая коленка — между ногами. И они оба тонут в чём-то инородном, но уютном, словно тепло от камина в зимнюю стужу, и ловят потупившимся взглядом огоньки за окном. Там, среди расплывчатых очертаний засыпающих высоток. Синие, красные, жёлтые, помигивающие бликами с плоских крыш — близко и далеко одновременно. — У тебя здесь очень красиво, — легонько поглаживая пальцами его бок, решается первой заговорить Йерим. Её голос тих, но в нём слышатся нотки искреннего восхищения. Чимин с интересом переводит на неё взгляд. Он и не надеялся, что когда-нибудь приведёт девушку сюда. Этот дом для него и не дом вовсе, так просто сложилось: не смог привыкнуть, не прикипел. Ни к своей широкой постели, на которой уснёт с ней сегодня, ни к зияющей пустоте по ту сторону стёкол. Но ей отвечает лишь кратким: — Да, — и сам вглядывается в то, как сумрачная дымка размазывается по линии горизонта, будто бы сшивая воедино небо и землю. — Наверное, красиво. Чонгук, по крайней мере, доволен. — А ты? Тебе не нравится? — Не знаю. Я об этом не задумывался, нечасто провожу здесь время. — Тогда явно не нравится, — хмыкает Со с грустью и, поёрзав в его руках, укладывается чуть повыше — так, чтобы коснуться носом его шеи. — А что нравится? — её тёплое дыхание щекочет кожу. — Не можешь же ты ко всему быть равнодушным. Пак удивлённо выгибает брови. — Я похож на равнодушного человека? — Тебя не трогает вид на ночной город. Не романтик совсем, получается. — Если бы я совсем им не был, ты бы этим видом сейчас тоже не любовалась, — спокойно подмечает мужчина, не видя смысла в том, чтобы врать, словно и правда оторван от сантиментов. И следующее откровение выпадает изо рта само собой: — Сеул красивый, я не спорю, но мне в нём недостаёт моря. — Как в Пусане? — она с любопытством приподнимает голову. — Где-нибудь неподалёку от набережной хотел бы жить? — Типа того. И желательно не в квартире, а в доме. — Вот это запросы у тебя, конечно, — посмеивается девушка, пока он поворачивается на бок, к ней лицом, и отнимает ладонь от чужого бедра, чтобы пригладить её растрепавшиеся волосы. Ресницы Йерим трепещут. Она быстро облизывает нижнюю губу и, опустив взгляд, удобнее обхватывает его за талию. Её нагое тело до сих пор терпкое и горячее. И оно идеально умещается в его руках: изгиб к изгибу, как правильно сложенный пазл. — Обычные запросы, — ровным тоном произносит он и сразу же прибавляет, намеренно меняя тему: — Ты хоть слегка протрезвела? — Я и не была пьяна, — отвечает Со, оскорблённо нахмурившись. Пак выгибает брови, не сдержав смешка. — Йерим, я прекрасно помню, какой ты была. И вижу, какая до сих пор. У нас как ни секс, так кто-то сперва прибухивает. — А вот это, кстати, — внезапно став серьёзной, произносит она и возвращает зрительный контакт, — плохая статистика, Чимин. Я не ханжа, конечно, но звучит реально так себе, согласись. Он безразлично дёргает плечом. — К тебе вопросы. — Ко мне? — хлопает ресницами Со. — Я только один раз был… — Только один, зато как ответственно подошёл к делу, — фыркает она, с прищуром всматриваясь в его мигом окаменевшую мимику. — Десять фейковых пьянчуг из десяти. — Я не… — Или не фейковых… Не знаю, в общем, я так и не разобралась, был ты реально пьяным тогда или нет, но ты хитрый. Вот прям капец, — и намеренно делает паузу, улыбнувшись, — какой хитрый, в курсе? Мужчина прищуривается. Охренеть. Она что, подъебать его вздумала? — А ты в курсе, что опять много болтаешь? — угрожающе ласково спрашивает он, параллельно скользя ладонью вниз по её спине, и не может сдержаться — внезапно с силой стискивает ягодицу, из-за чего девушка подбирается и нечаянно задевает кончиком своего носа его, резко выдыхая. — Нравится издеваться надо мной, да? — Это так… забавно, что всякий раз, когда тебе нечем оправдаться, ты начинаешь меня лапать, — шёпотом, по-прежнему с нотками насмешки, и по коже пробегают тёплые мурашки, когда она, прочитав что-то в его глазах, сама наклоняется, чтобы оставить лёгкий поцелуй в уголке рта. — Не ворчи, Чимин. Я всё и так поняла. — Ничего ты не поняла, — на автомате вырывается из него, но нужный эффект не производит: бесполезно. Со зарывается носом в его шею и, кажется, больше слышать ничего не желает. Накрывает его этой нежностью, этим безусловным принятием того, что да, проебался, выставил себя идиотом, но какая теперь уже разница? Он помнит, как сопротивлялся, злился и ругал самого себя, разрываясь между «всё, хватит, надо ехать» и «да ну к чёрту, умру холостым». Разлагался молча, жевал собственные нервы, волком взирая на всех исподлобья, а потом его словно бы ударили чем-то по башке, и бац — он нашёл себя в супермаркете около её дома с тупым, но очень стойким убеждением, что раз сжалилась однажды над своим бывшим, впустив того бухого переночевать, то высока вероятность, что сжалится и над ним. И поэтому нахлестался. Две банки пива залпом на голодный желудок, осознавая, в полной мере отдавая себе отчёт в том, что творит какую-то дичь, что тошнить его будет в первые пару минут сильно, что эта уставшая от всех них девочка — да кто сказал, блять, что она вообще его ждёт и прямо в этот момент не плавит в своих ласках кого-то другого? Пак непроизвольно кривится и тут же выгоняет непрошеные образы из-под век. Он ошибся тогда — взъелся, наехал. В крови бурлил алкоголь, а ревность жрала самоконтроль, как голодная псина — кость; и будет лучше теперь и вовсе стереть этот эпизод из памяти. Она с ним — это главное. Со целует его, она жмётся к нему, она хочет с ним проснуться. Гнездится в кольце его рук, расслабленная, убаюкивающая мягкими прикосновениями к затылку, и иллюзорная тяжесть, придавливающая его к дивану, медленно обволакивает тело гудящей вибрацией. — Если мы сейчас вырубимся здесь в… таком виде, то твоего соседа утром хватит удар. Чимин осоловело моргает, стряхивая дремоту. Её пальцы прекращают расчёсывать густые прядки, а сама девушка как-то незаметно наваливается сверху — что в разы приятнее, к слову, чем приступ сонливости — и, склонившись ниже к его лицу, с улыбкой роняет: — Вставай. — М? — с заминкой переваривает он. — В плане? Зачем вставать? — Ну, нам… в душ ведь ещё надо, наверное? А, верно, душ. Конечно, обязательно. Или… нет, стоп. Вот прям так сразу? — Давай чуть попозже, а? — предлагает мужчина и усаживает её на себе чуть ровнее, чувствуя, как в паху снова становится тесно: если бы не по-прежнему надетые на нём штаны, они бы дотронулись друг до друга голой кожей. Йерим со смешком выдыхает и качает головой. — Не-а. Попозже ты точно уснёшь. — Не усну. — Не спорь, Чим. Твои «пять минуточек» мне знакомы уже — тебя потом фиг добудишься. — Да не собирался я спать… — закатывает он глаза, как бы невзначай поглаживая девушку по ногам. — Не волнуйся, в гостиной мы ночевать не будем. Я помню о том, что живу не один. — Ты можешь просто отпустить меня в ванную первой, а сам… — Нет, — как обрубает. Со аж дыхание задерживает — настолько хладнокровно он хоронит её глупые идеи, даже не удосуживаясь дослушать. Его хватка резко усиливается. Йерим оказывается буквально пригвождённой к чужим бёдрам, и он голову на отсечение ставит, что ни черта она ещё до конца не протрезвела. Потому что: — И чем мы будем заниматься? …такая актриса, конечно. Делает вид, что не ощущает ни вновь вставший на неё член, ни загустевающий в сахарный сироп воздух. Пак вскидывает подбородок и, пробежав кончиком языка по губе, отзеркаливает её слабую ухмылку. — Дай-ка подумать, — а пальцы выводят узоры на коже, лаская чувствительные места: талию, рёбра, упругие изгибы ягодиц. — Фильм какой-нибудь посмотрим? Обсудим новости? Учёбу? Свежие разводы от смазки на моих брюках? — Давай учёбу. Сколько раз мне нужно тебя поцеловать, чтобы ты поставил мне сто баллов за семестр? Он заторможенно моргает, уставившись на неё так, будто ослышался. — Поцеловать? — и вдруг обнажает зубы в улыбке, коротко хохотнув. — Ты что, на новый уровень спекуляции вышла? ­— Это не спекуляция, а подстраховка, — продолжает дурачиться Со, эффекта ради наклонившись и игриво клюнув его в губы. — Вдруг ты всё-таки расщедришься, поэтому попытка — не пытка. И мог хотя бы за старания меня похвалить. — Ты пытаешься в открытую меня развести, а мне — хвалить тебя? Мягкость падающих на плечи волос, дразнящая щекотка под рёбрами. Йерим налегает на него всем весом и, прислонившись лбом ко лбу, теперь шепчет действительно обезоруживающе: — Ну признай, получается же. — Признаю, — и против воли напрягается, почувствовав плавное движение её таза — по загривку ползут колючие мурашки, — но и ты признай, что поцелуи — это как-то по-детски. — Нужно что-то посерьёзнее? — Не знаю. Попробуй. Как в гипнотизирующем слоу-мо. Со приподнимается, представая перед ним в переливах лунного блеска и золотистого света коридорных ламп, стройная и изящная, с неровно вздымающейся грудной клеткой и остро стоящими сосками. «Такая красивая». Блять, он готов повторять это снова и снова, словно долбанный попугай. До мозолей стирать об неё глаза, изучая, находя совершенство в изъянах, а себя — в полном дерьме, потому что идеальна она до болезненного, особенно когда седлает его, зажимает между своими тугими, взопревшими от духоты и волнения бёдрами. Его кадык нервно дёргается. Её ладонь проходится от ключиц к челюсти и аккуратно дотрагивается до щеки. — Я попробую, — говорит с придыханием, блуждая затуманенным взглядом по его лицу, — но только если ты дашься. — Что это значит? — ещё тише, на грани слуха; и по коже паутинкой растекается ток, едва она смещает руку ниже и, прикусив губу, нежно поглаживает бугорки мышц на его шее. — Тебе ведь, — её голос надламывается, переходя на сексуальный хрип, — вот здесь куда приятнее, чем просто в губы, да? Твою мать. Твою — моя-ж-ты-хорошая — мать. Без церемоний. Без уточняющих вопросов и глупых, совершенно ненужных просьб. Нажим на кончик подбородка. Его безвольно откидывающаяся в сторону голова. Чимин сглатывает, прожигая обивку дивана невидящими зрачками. Не пошевелиться: его как парализует. Крупные мурашки вновь брызгают по спине, стекают по позвонкам к пояснице и наливают невыносимой тяжестью пах. Она точно знает, что делает. В каком месте оставила ему засос в прошлый раз, где поцарапала ногтями, чтобы размотать затянутый в животе жгут. Со возвышается над ним, придавливая к подушкам, словно беспомощного мальчишку, и всё в ней — дыхание, дрожь в ногах — буквально кричит о том, как же жутко ей это нравится. Пак больше не видит ни румянца на её скулах, ни поблёскивающих в темноте глаз. Сминает кожу её бёдер до пятен неосознанно, с шумом выдыхает сквозь зубы. И единственное, что может просипеть, почувствовав щекотку от пальцев под ухом и лёгкий поцелуй совсем рядом — у границы волос, это: — Осторожнее, маленькая. Здесь… мне слишком приятно. И запрокидывает голову. В эту же секунду — ему как по вискам бьёт, встряхивая башку и вышвыривая из неё все несвязные мысли. Её жадно дышащий рот, дорожка влажных мазков по коже — снизу вверх, по занывшему сухожилию к узелку бешено колотящегося пульса. Йерим пропихивает ладошку мужчине под затылок, погружаясь рукой в густые локоны, заставляя выгнуться и подставиться под град её пылких и жгучих, пропуская через себя, впитывая этот раскаляющий мозги жар. Он не привык. В моменте ему кажется, что это не по-настоящему: то, с какой самоотдачей девушка вырисовывает на нём петли своим твёрдым язычком, как откровенно она заводится, как увлечённо целует-кусает в шею, мочку уха, под зудящий кадык. Потолок над ним закручивается воронкой. Её настойчивый рот, её трепещущее от предвкушения тело — Йерим хочет его. Как в зыбком полусне: она ластится к нему похотливой кошкой, прихватывая губами разгорячённые участки кожи, посасывая и отпуская с мокрым звуком. А потом внезапно, будто её что-то тянет назад, немного отстраняется. Взгляд магнитом притягивается к месту чуть выше ключицы — мужчина ощущает его даже сквозь плотную пелену, наплывшую на сознание, и из лёгких тогда же вырывается расстроенный выдох. Бля. Ну и какого хрена она остановилась? — Не виден уже совсем, — вкрадчиво произносит Со, прочертив короткую линию на его шее. Нежно, одними подушечками пальцев. Но хочет не пальцами. Совершенно точно хочет — он чувствует: её тоже трясет от желания возобновить эту пытку. — Засос? — а голос словно бы и вовсе не его: чересчур басистый, ломкий и гнусавый. Похер. — Ты… ещё один, что ли, планируешь оставить? — Ты не разрешишь. А пальцы продолжают выводить на нём круги. Подчиняя, размягчая стержень, продетый через его позвоночник. Чимин медленно поворачивает голову, находя глазами её — чёрные, как самая настоящая бездна. Проваливаясь в них моментально. Не имея ни малейшего понятия, сколько времени проходит в тишине, прежде чем… — Смотря где, — выдохнуть это. Не отводя взгляда. Наблюдая за тем, как её губы — припухлые, налившиеся тёмным пурпуром — расплываются в обманчиво робкой улыбке, и сам не замечая, как подаётся вперёд и, оглушённый нарастающим звоном крови в ушах, напористо сминает её рот своим. Пак не целовал её всего лишь… сколько? Десять минут, полчаса? Чтобы вот так: въедаясь, затыкая своим языком стон, тут же густо вибрирующий в глотке, когда его ладонь втискивается между их телами и по-хозяйски обхватывает её грудь; ощущая, как она скребёт ногтями по затылку, вцепившись, задохнувшись от прилива чувств. Долго. К чёрту подсчёты — это просто было бесчеловечно долго. А теперь она целует его в ответ, намеренно увеличивая расстояние между их скользкими животами, чтобы дать свободу его рукам, и в пьянящем азарте опускается на пах, начав плавно раскачиваться на нём через ткань. Чимин подталкивает её тогда же, не вытерпев трение головки члена о резинку боксеров, заставляя имитировать активнее, а целовать глубже, и не выдерживает — тянется к уже расстёгнутой ширинке, чтобы приспустить штаны вместе с трусами. Йерим проводит обеими ладошками по поджарому торсу и, разорвав поцелуй, снова дотрагивается губами до шеи, пока он в спешке стаскивает брюки вниз. Где-то на периферии слуха раздаётся жалобное бряцанье ремня, а потом шорох сброшенной на пол одежды, и мужчина сразу же прижимается к ней оголённой плотью. С мычанием утыкается лбом в точёное плечико, на вдохе зажмуривается. И едва не клянёт её на чём свет стоит, когда девушка внезапно отстраняется и, скинув его руки со своих бёдер, целует уже ниже — под ключицей. Его член скользит по её втянутому животу, когда она медленно опускается, вбирая ртом кожу около соска, затем меж грудных мышц, прикусывая, рассыпая тотчас бледнеющие пятна. Красные лампочки, опасно мигнувшие в голове. Пак еле-еле продирается сквозь багровое марево похоти и запоздало понимает, что её язык рисует пунктирную линию на рёбрах, прежде чем двинуться ниже — к кубикам пресса. Йерим крепко держит его за бока, льнёт грудью к твёрдому и влажному, позволяя каждой набухшей венкой прочувствовать суматошный стук её сердца, и всё это жутко похоже на… блять, совершенно не на то, что она просто хочет поставить ему засос… — Йерим… — окликает мужчина беспокойно, и этот хриплый шёпот… нет, его даже сложно назвать шёпотом, потому что голос, кажется, напрочь лишён звука. — Йери, что… ты делаешь? Не отвечает. Не слышит или специально игнорирует — он не знает. Чимин оторопело замирает, словно бы выжидает чего-то, словно бы не уверен, что её губы, сцеловывающие созвездия родинок чуть выше пупка, ему не мерещатся. Она ведь не собирается… Боже, вот так — на пьяную. Убивая его этим видом, претворяя в жизнь грёзы, плотно запечатанные где-то в памяти, и ими же конкретно пугая, ведь сейчас ещё слишком… рано? Для девочки, которая ценит себя и не даёт кому попало. Для той, что до сих пор смущается и каменеет, когда он бессовестно лезет ей под юбку, ведь не привыкла пока совсем, не раскрылась… …но только что буквально трахнула языком его триггеры. И тот вечер в душной аудитории: пальцы, которые она облизывала, будто леденец; блядский взгляд, из-за которого он потом дрожал и сгибался, изливаясь на стеклянную стенку душевой. — Йерим, — попыткой призвать то ли её, то ли себя к разуму, — прекра… — и даже не договаривая. Запинаясь, когда ощущает её накрывающую член ладошку, сжимающуюся, берущую его прямо у основания. И все остатки сомнений вмиг испаряются, едва девушка нежно поглаживает большим пальцем уздечку и, не прерывая поцелуев, двигает кистью вверх-вниз. Чимин стискивает зубы, низко застонав. В мозгах что-то щёлкает, и картинка — обжигающе яркая, запретная, — как он погружается в её мягкий рот, толкаясь до самой глотки, со звоном разлетается на осколки. — Нет, — вдруг вырывается из него, и пальцы резко смыкаются на её запястьях, останавливая. Нельзя. — Что? Йерим поднимает голову. Длинные, жирно накрашенные ресницы подрагивают, выдавая смятение, но там — глубоко внутри, на дне её безбрежных зрачков — по-прежнему рдеет огонь упрямой решимости. — Поднимись, — чувствуя себя полнейшим идиотом, мазохистом, моралистом, мать его, в самом своём уродском проявлении, просит он и усилием воли глушит пусковой механизм, грозящийся вот-вот сорвать к херам все стоп-рычаги. Она не отстраняется. Сбивчивое дыхание вновь опаляет кожу над подвздошной косточкой — близко-близко. И вопрос, на который у него нет чёткого ответа — лишь хаос из эмоций, колебаний и тупых аргументов, — ударяет под дых вместе с поцелуем в уголок ребра: — Почему? — Потому что, — скрипнув зубами, отвечает он. — Я… не советую тебе этого делать. — Серьёзно? — Более чем, — и настойчиво тянет её наверх, впрочем, тут же сталкиваясь с протестом и нервно сглатывая. — Иди ко мне, хватит… — Ты уверен? — улыбка. Сексуальная, притягательно-сучья. Распарывает уголки её красивого рта, бьётся в глазах, теперь направленных не на него — на руку, которую он держит, никак не решаясь отвести в сторону. Нет, нихуя он больше не уверен. Ни в чём. Его принципы дохнут один за другим, лопаются и исчезают, взорвавшись, как праздничные хлопушки. И тогда же внезапно приходит злость. Какая-то деструктивная, сопряжённая с ревностью, разбитыми образами и кипучим желанием отодрать её так, чтобы она ещё долго и постыдно текла при одном только воспоминании о том, как извивалась под ним от его диких толчков. Ведь девушка шепчет: — Я умею, — очевидно, чтобы успокоить. Но на деле лишь дотла сжигает остатки его терпения. Рывок — Йерим распахивает глаза и, пискнув от неожиданности, привстаёт на коленки, прежде чем потерять равновесие и грохнуться на него плашмя. Со хватается обеими ладонями за его плечи, ловя воздух буквально в сантиметре от чужого рта, а затем они вместе валятся на бок, и он всем телом вдавливает девушку в подушку, с жаром задышав в её пересохшие губы. — Ты такая глупая, — рассерженно хрипит мужчина, закидывая стройную ногу себе на бедро, и не церемонится — роняет ладони на ягодицы, чтобы уже через секунду больно вжать её в свой закаменевший пах. Йерим дёргается, воткнув ногти в его кожу. Не гнев — ядовитая сладость. — Никогда не сдаёшься, да? — Я… всего лишь хотела, чтобы тебе было приятно. Чимин язвительно хмыкает, коснувшись губами ложбинки за девичьим ушком. — А мне ещё не было? Прикушенная мочка, резкий выдох в висок. Со выгибается, чисто механически поёрзав влажной промежностью по нему, липкому от её смазки, разбухшему в каждой вене и подрагивающему от напряжения. Эти игры. Сука, как он любит и ненавидит, когда она издевается над ним. Он уже целую вечность не чувствовал этого, но с ней — всегда, без исключений. На грани, всплеском контрастов. Как будто заныривает в ледяную воду, а потом бросается в чёртов кипяток. — Ты знаешь, о чём я, — севшим голосом капризничает Йерим, запуская руку в его спутанные волосы. — Я хотела… по-другому. Но ты отказываешься. — Я отказываюсь, потому что ты ещё не до конца протрезвела. — Даже если так — почему это пло… — Чего именно ты хочешь: отсосать мне или кончить от члена, представляя, как отсасываешь? Её рот, приоткрывшись от удивления, застывает. И сразу после — резкий свистящий выдох. Громкий, синхронно с дрогнувшим телом. Его пальцы пробегают по бедру вниз. Мягко дотрагиваются до складок, собирая, размазывая влагу и… бля, рехнуться можно, как же её много. Чимин поклясться готов: диван потом придётся протирать тряпкой, потому что эта девочка тает в его руках как мороженое. Сжимает его пряди сильнее, пуская очередную волну тока по позвонкам, и судорожно выдыхает прямо в рот: два пальца скользят в неё, но входят неглубоко, лишь до середины фаланги. — Скажи, маленькая, — хриплым шёпотом настаивает он, намеренно задевая губами её губы, — ты ведь поэтому так сильно течёшь? Как давно ты фантазируешь о том, — пальцы с лёгкостью проникают чуть дальше, разводя обхватывающие их стенки, и чужое тело вновь сотрясается в мелкой дрожи, — что я трахаю тебя в рот, м? Йерим невольно всхлипывает. Господи, её реакция — сочетание невинных маковых скул и хмельной дерзости во взгляде — творит с ним просто какую-то восхитительную дрянь. В животе мгновенно сводит, затягивая нервы в мёртвый узел: она ведёт бёдрами и, всё так же не отрывая от мужчины глаз, сама насаживается на его пальцы до конца. Задушенное мычание, бисеринки пота, скатывающиеся в выемку между её ключиц. И томное, смешанное со стоном: — А ты фантазировал? — Да, — быстрее, чем успевает подумать. Не смог солгать, не получилось. Он смотрит на неё: как она плавно раскачивается, не вынося его бездействия, как прикрывает веки от удовольствия, закусывая губу, хотя он даже не двигает рукой — держит в одном положении, чувствуя стекающие в ладонь капли. И понимает, что всё. У него кружится голова, ему нечем дышать. Есть только она, имеющая себя его пальцами, заставляющая весь мир вокруг померкнуть, а сердце — лихорадочно забиться где-то под языком. — Ты же понимаешь, что я всё равно… — Знаю, — слышит он себя как сквозь тонну лопающихся пузырей, — ты добьёшься своего. Пальцы внезапно выскальзывают, потянув за собой ниточки смазки. Йерим вздрагивает и, сжав челюсти так, как будто он сделал ей больно, врезается в мужчину заострённым взглядом. Кожа пачкается в блестящих разводах. Пак ловит девушку за подбородок и приподнимает её лицо, резко приблизившись вплотную. Добьётся. Сто процентов в итоге заберёт своё. Но. — Но сейчас я хочу, чтобы ты представила… вот здесь, — пауза, а большой палец медленно очерчивает нижнюю губу, и его огромные зрачки, в последний раз вспыхнув яркими искрами, мгновенно истлевают до сажи, — так же глубоко, как почувствуешь меня в себе. Кто-то из них. Чимин даже не улавливает, кто именно подаётся вперёд первым, но в следующую секунду их рты сталкиваются, и его язык вмазывается в её. Со вцепляется в него, как утопающий — в спасательный круг, вся разом: грудью, ногами, животом, — как будто только и ждала, что его сорвёт. Вытянет, выковыривая из панциря, как сварившуюся в собственном соку улитку, и он обрушится на неё всей тяжестью своего раздувшегося сердца. Ошибается только в одном: он не будет спасать ни себя, ни её. Сплетаясь с ней струнами чего-то саднящего, обвивающегося вокруг рёбер плющом, он придавливает девушку камнем и заранее знает, что завтра она обнаружит на теле следы от его губ и рук. И их будет больше. Намного, намного, сука, больше. Он буквально отдирает себя от неё, а потом отдирает от дивана их обоих. Йерим не соображает совсем, но послушно подчиняется и, встав на негнущиеся ноги, виснет у него на шее. От нехватки кислорода, когда новый поцелуй перетекает во что-то чудовищно долгое и жадное, у мужчины натурально горят лёгкие. Его ладони безостановочно мнут её ягодицы, поглаживают, отпуская, и вновь с силой сжимают, заставляя девушку утробно мычать и выгибаться в спине, то и дело потираясь напряжённым животом о его член. А потом он разворачивает её. Взяв крепко за плечи, утыкается носом в растрёпанную макушку и, испустив горячий выдох в волосы, в следующий же миг толкает Со в лопатки. Смотреть. Как она валится вперёд, на автомате выставив перед собой руки и уперевшись ими в спинку дивана; как тотчас каменеют её мышцы, когда осознание прошивает вместе с дрожью от ощущения его пальцев на бёдрах. Смотреть и слышать, как тихо шуршит ткань, едва он проезжается по обивке коленом, пристраиваясь сзади, а дыхание Йерим становится громким и предательски рваным. До крови из глаз, до глухоты. Со шире разводит ноги, подстёгнутая молчаливым приказом — мужчина призывно давит рукой на поясницу, — и свешивает голову, явно закусив губу от нахлынувшего смущения. Он впервые любуется ей с этого ракурса, и нравится ему просто до охуения. Каждый её сантиметр: аккуратная линия позвоночника, плавные дуги рёбер, округлая задница, которой она подставляется, нетерпеливо ведя бёдрами и задевая его колом стоящий член. И вздрагивает, как от прострела, когда чувствует дразнящий мазок головки о промежность. — Чим, — сильнее впиваясь влажными пальцами в диван, хнычет она в полутьму комнаты, — пожалуйста… Изнывает, просит. Готова стенать, умоляя, как он сам недавно в своих мыслях, когда она почти взяла в рот, напрашиваясь на то, чтобы он кончил сразу и прямо в глотку. Чимин пролезает ладонью ей под грудь, накрывая твёрдый сосок, и рывком поднимает дрожащее тело, пригвождая девушку к себе. — Ты помнишь о том, что должна представлять? — не прекращая ласкать её внизу, наклоняется и надрывно шепчет в самое ухо он. Перекладывает руку на шею, забираясь пальцами под челюсти, вынуждая её опять прогнуться и откинуться затылком на его плечо. — Да… — стонет. Кормит это ненасытное, скалящееся от наслаждения нечто, живущее у него внутри. Распирающее, диктующее сжать её ещё мощнее и, зарычав от того, как тепло и скользко у неё между ног, оставить жгучий укус над ключицей. — Умничка… — поцелуями вверх, по нежной шейке, в скулу, в липкий висок; и медленно погружается во влажную тесноту, ощущая, как покрывается мурашками кожа: и его, и её. — Послушная, — пробирающий хрип в уголок открытого рта, — хорошая девочка… И с этими словами член заполняет её всю. Сильная рука перехватывает Йерим за талию, фиксируя, не позволяя ей двинуться, когда она инстинктивно дёргается, скуля и задыхаясь, вонзаясь ногтями в его предплечье. А он застывает, выжимая себя в неё до конца. Не понимая, как когда-то мог без этого. Как вообще люди соглашаются отдавать себя тем, с кем им пусто, с кем не подрыв — самовозгорание. Искусственное, нужное лишь для того, чтобы окончательно не замёрзнуть. Чимин не помнит, о чём думал и на что надеялся. Но почему-то сейчас, яростно толкаясь вновь, задерживаясь, когда входит в тугое переплетение мышц полностью, он приходит к выводу, что это больше не важно: его ошибки, ёбаный замкнутый цикл из череды неправильных поступков, обманутого доверия и влюблённостей в тех, кто полюбить в ответ не способен был по определению. Он перечеркивает их лица. Они исчезают из него, и в моменте кажется, что навсегда. Больше не вернутся. Вымещенные той одной, дрожащей в его объятиях, отдающейся искренне и всецело, они крошатся и выпархивают, растворяясь в звуках пошлых шлепков души об душу. Пак зарывается носом в чужую шею, целуя-кусая, слизывая пот и остатки её цветочных духов. Её спина липнет к груди, рот хватает кислород и шумно выпускает его с каждым размашистым толчком, мешая выдохи с сиплыми стонами куда-то в тёмно-серый потолок. — Представляй, — вновь приказывает он и крепче сжимает ладонью её горло, отчего девушка давится слюной и тотчас беспомощно хнычет. Пальцы, внезапно разжавшись, ползут выше и, коснувшись её губ, напористо давят на мягкую кожу. — Давай, малышка, — низким рычанием в ухо, не призывая — требуя, — соси их так, как если бы это был член. И она сосёт. Без промедлений раскрыв рот, принимает и втягивает в себя, чувственно заскользив по ним языком, фаланги той его руки, что была в ней. Что до сих пор пахнет её смазкой. Воображая, словно бы он трахает её сразу с двух сторон, и от этого теча ещё обильнее, ещё откровеннее. Он убил бы того, кто её этому научил. Всех тех, под кем она кончала и кому позволяла кончать в себя. Назвал бы себя отъявленным идиотом, а потом выпотрошил бы каждого, потому что, блять, реально сошёл с ума. От неё. Из-за безжалостно сладкого трения и судорог, которые бьют её тело синхронно с яростными толчками внутрь, до основания. Давящая пружина в животе взбухает и закручивается, наматывая на себя нервы. Пак не продержится долго. Как бы ему ни хотелось помножить эти минуты на бесконечность, заперевшись в моменте, пряча девушку даже от заглядывающих в окно звёзд, — он просто не сможет. Не когда она задыхается, как он и велел — отсасывая так, что ноги превращаются в вату; не когда сама подаётся к нему, поддерживая ритм и начиная действительно глухо вскрикивать, едва мужчина психует и, вгрызшись в её плечо, набирает скорость. Мокрые пальцы, резко вытащенные из её рта, обдаёт прохладой. Йерим опускает голову, поперхнувшись воздухом и закашлявшись, но уже спустя мгновение сгибается пополам, вновь схватившись за диван. И новый толчок — уже под углом ровно в девяносто, мощный, до края — проходится по ней жгучим, болезненно-приятным спазмом. — Боже… блять… — мужчина клянётся, что улавливает, как она дробит между зубами его имя, то ли посылая ко всем чертям, то ли, наоборот, простонав это с такой интонацией, будто от земли её давно оторвало. Только вот черти в нём и правда есть. И они слышат. Всё слышат, реагируя молниеносно. В тот же миг сами поднимая его ладонь, чтобы… — Не ругайся. …разлить по её ягодице кроваво-красный отпечаток. И тут же заново накрыть обожжённую кожу, сохраняя тепло, не давай ей, вмиг издавшей какой-то булькающий звук, даже шанса на то, чтобы сконцентрироваться на этой боли. Поглаживает, как будто извиняется. А затем, сместив руки на бока и намертво их сжав, вышибает из неё пронзительный стон снова. И снова, и снова… Она близко. Так отчаянно, невыносимо близко. Опускается всё ниже и ниже, из последних сил держась за спинку дивана, почти налегая на неё грудью, но продолжая подмахивать мужчине бёдрами, как сумасшедшая. Трахаться с ним, как сумасшедшая. Насаживать себя на его плоть и плотно стискивать внутри. — Чим… — вместе с ещё одним, особенно глубоким толчком. Отпуская обивку, без всяких подсказок ведя рукой в углубление между подрагивающих ног, начиная массировать пальцами клитор. И тем самым неотвратимо подводя его к краю. Запрещая останавливаться, потому что хрипы становятся всё громче, а тело осязаемо напрягается, скованное цепями приближающегося оргазма. Цветные пятна перед глазами. Мутная, кружащаяся калейдоскопом картинка. Чимин смыкает веки и, немного замедлившись, облизывает зудящие от сухости губы. — Куда ты хочешь, чтобы я кончил? — доносится глухое до слуха. Как издалека, откуда-то по ту сторону стен. — Я… — лавина отчаяния в её голосе. — Чим, прошу, сильн… — Куда? — с нажимом. Просто ответь. Скажи ему, пока он не допустил мысль, что ты разрешишь ему закончить в тебя. Пока он не начал умолять об этом сам. В чистый, пульсирующий жар. Как он делал лишь в крайних случаях — редко настолько, что можно приравнять к «никогда», но она… Блять. С ней почему-то любой случай — крайний. — На… грудь. Обе руки на ягодицах. Как по щелчку, он возобновляет движения, и девушка утыкается лицом в подушку, постепенно наполняясь той самой дрожью, которую ни с чем не перепутать. Которая обволакивает, забиваясь в каждую клеточку, каждую мышцу и каждый нерв. Высекает из неё искра за искрой, разгорается, выступает испариной на уже розоватых, рельефно выгнутых наружу лопатках. И выбрасывает. Громыхнув в ней взрывом. Завязывает в пружинистый, трясущийся узел, а затем кидает за границу реальности, и мужчина крепче перехватывает её за бёдра, чтобы не дать отстраниться от себя. Не переставая ритмично и быстро вторгаться, помножая её длинный и надрывный стон на свой — низкий, смешанный с шумом дыхания и звуком ударов их тел. До упора. Ещё несколько секунд. Господи, в этих конвульсиях, ощущая, как приятно и горячо сдавливают член стенки, хочется ещё хотя бы несколько секунд, но… Чимин выходит из неё, хватая Со занемевшими пальцами, разворачивая её к себе и роняя на диван. Обливаясь потом, весь красный и запыхавшийся, налетает на её затуманенный взгляд и берёт за подбородок, рывком задирая голову. Вишнёвые, до крови искусанные губы, прилипающие ко лбу волосы. Йерим не пришла в себя. Её колотит, грудная клетка, покрытая сверкающей плёнкой пятен, выпячена и высоко вздымается. Но следит. Своими этими угольно-чёрными глазами, как в трансе, снизу вверх — его ладонь двигается на члене чудовищно близко к её лицу. Мышцы пресса отчётливо проступают под кожей, мускулистая шея вытянута до скрипа, и вены — пересекающие друг друга прутья — режут руки косыми линиями от локтей до запястий. И достаточно лишь одного безотчётного жеста, нежного кончика её языка, высунутого чуть-чуть, почти незаметно. Но его разбивает. Ударяет по мозжечку, подкашивает. Выносит за пределы этой комнаты, за пределы собственных мозгов, пока тугие струи хлещут из него вместе со клокочущим в горле стоном. Ноги подгибаются, на обратной стороне век — раскалённые, ослепляющие зрачки блики, что вспыхивают, играют пёстрыми кругами. И как только волна оргазма немного успокаивается, схлынув и сменившись на блаженную пустоту, мужчина медленно разлепляет глаза. Будто сквозь туман. Блестящие дорожки спермы, стекающие по чужой груди. Капающие с сосков, а выше… выше он тоже испачкал. У неё слишком длинные волосы, а у него жутко плохо с координацией и зрением, чтобы не промахнуться и попасть только на кожу. — Блин… — тихо выдыхает он и, сморгнув остатки наваждения, тянется пальцами к слегка завившимся от влаги локонам. — Теперь, кажется, нам точно пора в душ, Йери. Сглатывает, поднимает на девушку взгляд. Со хлопает ресницами. Её взгляд постепенно проясняется. — В душ… Чимин молча кивает. Да, нам. Тебе, мне. И пусть это был не вопрос. Он осторожно цепляет её за запястье, поднимая с подушек. Покачивается сам, но держит, делая шаг назад, крепко прижимая к себе её размякшее, ещё не успевшее остыть тело. И всё неожиданно чудится таким… странно-топким, но словно бы правильным, комфортным. Её руки, ответно обхватывающие его за талию, тёплая щека, доверчиво жмущаяся к груди. И слова — едва уловимые, приглушённые, но он слышит. Всегда слышит, даже когда она не хочет, чтобы он знал: — Если завтра мои ноги откажутся ходить, ты будешь таскать меня весь день на себе. — Хорошо, — со слабым смешком, прикоснувшись губами к виску, но не целуя — просто оставляя их там, как будто бы так и нужно. Будто бы ему требуется это прикосновение, чтобы точно убедиться: ничего не закончилось. Они всё ещё здесь, и звёзды не погасли, не рухнули с неба, как пойманные в сачок светлячки. И будут. Будут мерцать и светить настолько долго, насколько им самим захочется жить.