Verbot macht Lust, Майорова

      Я просыпаюсь от криков и шума соседей сверху.       Первое, что понимаю, — я всё ещё в общежитии, в нашей с Женей комнате, каким-то образом залезла под одеяло, и перегревшееся тело горит огнём. Во рту при этом сухо, как в пустыне.       Потерев глаза, тянусь за телефоном. Почти девять, значит, прошло не больше двух часов... В памяти резко всплывает лицо Карсавина, и я чувствую, как меня с головы до ног сотрясает крупная дрожь.       — Verbot macht Lust /Чего нельзя, того и хочется/, Майорова, — безо всякого стеснения он выдыхает эти слова прямо мне в губы, попутно подхватывая моё запястье и слегка заводя его назад. — Ты пришла отчитать меня за мою маленькую шалость?       Я сворачиваюсь клубком и накрываюсь с головой, обхватываю себя руками и пытаюсь унять невесть откуда взявшуюся лихорадку. Сон. Это был просто сон. Сердце бьётся вроде бы ровно, но я сжимаюсь так, словно сейчас меня поведут на заклание. Всё было так реально, а оказалось моей выдумкой. Я почти почувствовала поцелуй, которого на самом деле никогда не было...       Из груди вырывается протяжный стон — стыд, смешанный с разочарованием, жжёт щёки, накаляет воздух, и я вынужденно распрямляюсь, стаскивая одеяло. Горящая огнём кожа стремительно покрывается мурашками. Я вслушиваюсь в продолжающуюся сверху ругань, которая кажется теперь обращённой именно ко мне, переворачиваюсь на живот, утыкаюсь лицом в подушку и начинаю беспорядочно колотить её кулаками, снова и снова представляя, как Андрей Юрьевич подходит ко мне и лишает тех ничтожных запасов скромности и целомудрия, которые годами взращивали во мне родители.       Дура Майорова! Неужели ты запала на своего преподавателя?!       Конечно, только этого счастья и не хватает молодой девочке, которая приехала в большой город налаживать самостоятельную жизнь и что-то строить из аттестата хорошистки, мимолётных увлечений и больших надежд...       Когда я видела нежности Риты и Антона, я, безусловно, чувствовала, что моя двадцатилетняя личность уже созрела на первые серьёзные отношения, но представляла своим парнем какого-то случайного старшекурсника или крутого бизнесмена, а не Карсавина. О нём я вообще никогда не думала в романтическом ключе, хотя по моим стандартам он довольно неплох: высокий, хорошо сложён, стильно одевается, харизматичный, уверенный в себе, улыбается дьявольски-хитро, а в глазах медленно переливается вязкая смола, которая на солнце играет янтарными отблесками...       — Так, хватит! — я вздохнула, перекатилась набок и, еле оторвав туловище от кровати, свесила ноги. Мне нужно срочно отвлечься, отпустить эту ситуацию. Андрея Юрьевича я увижу только завтра; завтра и решу, что с ним делать. А сейчас нужно подумать о себе и о том, как без употребления всяких лекарств заснуть спокойным и непрерывным сном, чтобы завтра быть свежей и отдохнувшей.       В случае со мной всё просто: лучшее средство от внезапного помешательства — чаёк с мятой и любимый сериал, так что я, прихватив телефон, перемещаюсь на кухню и с удовлетворением отмечаю, что вместе с моими загонами на паузу встал и скандал наверху.

***

      Утро выдалось пасмурным, и я еле разлепила глаза, чтобы попасть пальцем по кнопке отключения будильника. Настроения идти на пары, конечно, не было. Взглянув на кровать Жени, я встретилась глазами с такой же несчастной, как и я, студенткой, которая просто хочет спать до обеда, и мы синхронно вздохнули.       — У меня лекция, могу себе позволить прогулять, — невнятно бормочу я, смыкая вмиг потяжелевшие веки.       — Ты всегда так говоришь, но в итоге идёшь, потому что вас отмечают, — зевнула соседка. Судя по шуршанию одеяла, она всё-таки нашла в себе силы встать, и, когда по комнате зашлёпали её тапочки, я с миной спившегося китайца последовала её примеру.       — Поздно вчера вернулась? — спрашиваю, наливая себе воды. Женя выглядывает из ванной с зубной щёткой во рту, оттопыривает указательный палец и скрывается обратно. — Час ночи, серьёзно? Я вообще поражаюсь тому, что ты можешь на ногах стоять!       Ответом мне был снисходительный смешок. Если я не посплю, меня размазывает, как незнамо кого, а вот моя соседка — машина с вечным двигателем, которую обесточат разве что очень сильные снотворные. Ей абсолютно не мешает плавающий режим сна, более того, это даже не отражается на её здоровье! Женя считает причиной такого расклада правильное питание и бронебойную психику, а я просто уверена, что дело в генетике и индивидуальных свойствах организма, ведь такими объяснениями гораздо легче оправдывать тот факт, что я не слезаю с чипсов и уже третий год не могу дойти до психолога...       — Ванна свободна, — провозглашает моя сожительница. — Я буду варить кашу, если хочешь, на тебя тоже сделаю.       — Святая, — улыбнулась я. — Без меня не ешь, я быстро!       Ополоснувшись, я присоединилась к Жене за чудесным завтраком, наскоро помыла посуду и собрала сумку. А вот когда пришло время одеваться, у меня начался ступор.       На вешалке прямо передо мной покоился вчерашний наряд, и эфемерное спокойствие утра рассеялось, стоило мне вспомнить о своём сне. Рука сама потянулась к джинсам и толстовке, висящим по соседству, и я вздохнула. В конце концов, так будет даже лучше.       — Твои ботинки сегодня будут в тему, — заметила Женя, натягивая лосины. — После обеда обещали дождь.       Усмехнувшись, я оделась и вышла в коридор. На моей половине коврика стояла вчерашняя обувь и пара нелюбимых лоферов, которые никак не получалось разносить.       «Дам вам ещё один шанс», — решила я, припоминая, остались ли у меня пластыри. Собиралась даже проверить это, но отвлёк высветившийся на дисплее звонок мамы.       Судя по тому, что в XXI веке стало с понятием «семья», мои родители — просто образец для подражания. Они не в разводе, никто из них за 22 года совместной жизни не спился и не изменил партнёру. У обоих есть любимое дело: для мамы, курирующей выставки в художественной галерее, это её работа, а папе его занятие отлично скрашивает выходные — он заядлый столяр и к тому же гуру художественной обработки кожи. Так что наш маленький дом на окраине Самары — это, во-первых, наполовину семейная работа (над ним трудились мои прапрадед, дед и родители), а во-вторых — своего рода мастерская, где коллекцию подаренных маме картин органично дополняют резные рамы, причудливая мебель и много всякой элегантной всячины, сделанной моим отцом.       Наверное, поэтому во мне с детства взращивали любовь к искусству и рукоделию: я засветилась во всех местных кружках и конкурсах, попробовала себя в музыке, живописи, вышивке, выжигании, художественной росписи и даже в кожевенном деле. Но ничего не занимало меня дольше, чем на пару лет: например, фортепиано я закончила просто потому, что было жаль потраченных усилий и денег родителей, которые ценой своего отпуска купили мне навороченный синтезатор. Когда я перешла в 10 класс, я резко — но определённо поздно — развернулась в сторону спорта: ходила на танцы и художественную гимнастику, но больших успехов не добилась и быстро охладела. С поступлением в универ в мою жизнь пришёл балет; родители только обрадовались, что их дитё займётся чем-то полезнее столичных тусовок и вписок. Сепарация местами проходила не очень гладко, но мама искренне старалась отделаться от привычки опекать меня, а я отвечала ей тем, что вела себя примерно и по мере возможности спрашивала совета.       Ключевое здесь — по мере возможности. А иначе получится: мамуль, мне тут приснились целовашки с преподом, а до этого он признался, что хочет меня трахнуть. Как думаешь, я влюбилась или сошла с ума?       Нет, такое даже озвучивать стыдно. Я быстро влезла в лоферы, вышла в коридор и ответила на звонок. На экране появилось уже тронутое морщинами, но безмятежное и приятно-расслабленное лицо мамы.       — Доброе утро! — воскликнула я, постаравшись, чтобы это звучало бодро и непринуждённо. — Как дела?       — «Привет, мой хороший! Папа вчера чуть палец себе не отрезал, пока рыбу разделывал, а так нормально. У вас ливанёт после обеда, так что не забудь зонт».       — Ты мне только за этим позвонила? — улыбаюсь, понимая, что зонт я действительно не взяла. — Я в паре минут от универа, так что добегу и так, не волнуйся. Не хочу таскать почём зря. Папе мои соболезнования, пусть будет осторожнее с ножами.       — «Соболезнования по такому поводу не выражают, — нахмурилась мама. — Ты вот как ляпнешь иногда... Ладно, на самом деле, я хотела спросить, какие планы на майские. Может, приедешь?»       — Посмотрим, пары никто не отменял, — вздохнула я. — Но было бы неплохо. Мне пора, так что я отключаюсь. Целую вас.       — «Мы тебя тоже, дочка. Пиши».       Отключаясь, я снова начинаю думать об Андрее Юрьевиче. Английский — уже через два часа, и от этой мысли моё сердце начинает биться быстрее. Скоро я увижу его... Ах, мама, знала бы ты, как легко оказалось увлечь твою дочь!

***

      Стоило мне показаться в дверях лекционного зала, как Рита ринулась ко мне аж с последних парт и чуть не сбила с ног.       — Засранка бесстыжая, немедленно колись! Не отстану от тебя ни за что! — грозно шептала она, беспрестанно тряся меня за плечи. Её любимый метод воздействия. Работает безотказно, особенно когда поблизости нет Антона — единственного, кто может её оттащить.       — Сдаюсь! — тихо ответила я, пытаясь поднять руки. — Я всё расскажу, только давай не привлекать к себе лишнего внимания, ладно?       — Смотри у меня. И чтобы без увиливаний и вранья, что ничего такого! — сдалась подруга. Было видно, что её распирает от любопытства. Ещё бы, ведь грустно молчать и отказывать друзьям в совместном вечере — совершенно не в моём характере.       Мы удобно расположились на заднем ряду, предусмотрительно оставив место Антону. Я даже согласилась начать рассказ без него, потому что до начала пары оставалось всего 7 минут, и их вполне хватило бы, чтобы меня до ряби в глазах затеребила моя подруга. Я в общих чертах напомнила ей, какой фразой вчера меня встретил Карсавин и чем наказал за опоздание.       — Когда он стал диктовать, всё было вроде ок, но потом, — я понизила голос до еле слышного шёпота, — я поняла, что он перешёл на немецкую речь. Он такое сказал, что мне даже стыдно произнести.       Глаза Риты заблестели. В них плескался миллион догадок, но она терпеливо ждала, будто специально вгоняя меня в краску. В конце концов я не выдержала, открыла заметки в телефоне и написала там. Отвернув в сторону лицо и прикрыв его рукой, я тем не менее успела заметить, как на лице подруги появляется ошалелая улыбка.       — Эмма, честно, я в ахуе, — по голосу было слышно, что шатенка еле сдерживает порыв заорать на весь зал. — Я думала, такое бывает только в фанфиках.       — Вся моя жизнь — один большой фанфик, — вздохнула я, опуская голову. — Это я ещё не всё рассказала.       — Знаешь, этого мне пока хватит, давай-ка дождёмся Антона. Я предлагаю ничего ему не рассказывать, иначе одному преподу могут очень сильно начистить хлебало...       Я лишь понимающе хмыкнула. Да уж, Антон — настоящий мужчина, для него такие слова в адрес его подруги равносильны личному оскорблению чести и достоинства. Интересно, почему женская психология устроена так, что меня потянуло на такого фрика, как Карсавин?       — Ты вообще что планируешь делать? — Рита наклонилась вниз, заглядывая мне в лицо. Её глаза выражали смутное беспокойство. — Может, группу сменишь?       — Не, не хочу, — я избегала прямого зрительного контакта, чувствуя, как мне снова становится стыдно. — Я же говорю, было кое-что ещё.       — Ладно, поговорим на обеде, а Антона вышлем к пацанам. Ты, кстати, домашку сделала? Если хочешь, могу дать мою, — деловито зашуршав тетрадями, подруга, казалось, позабыла о моём конфузе.       За это, как и за нагло списанное мной эссе по английскому, я была ей очень благодарна.       Антон с расспросами не приставал: либо как-то понял, что это девчачьи дела, и в них лучше не соваться, либо мудр не по годам и отлично чувствует моё состояние. В любом случае, нам даже не пришлось выдумывать для него легенду. На перемене мы втроём отлично посмеялись над юморными клипами, которые Рита заботливо насобирала в избранное, а перед английским она специально села между нами, чтобы моё краснеющее и бледнеющее лицо не вызывало у Антона недоумения.       Преподаватель у другой группы, видимо, ещё болел, поэтому я буравила глазами злосчастную дверь шестого зала и гадала, что приготовила мне сегодняшняя пара. Как оказалось, неуд.       — Майорова, — вздохнул Андрей Юрьевич, сравнивая моё подчистую слизанное эссе с Ритиным. — Знаешь мем «только не списывай точь-в-точь»? Вот это про тебя и Витвицкую. Тему ведь дал специально несложную, объём обозначил небольшой. Что же ты, слов нужных не нашла?       «Простите, господин английский немец, была занята просмотром эротических снов с Вашим участием», — думала я, всеми силами изображая, как мне стыдно за свой проступок. Карсавина моя мимика не убедила, и он снова выгнал меня к доске.       Пробираясь навстречу своему новому наказанию, я словила многозначительный взгляд Риты и повела бровями. Не хватало ещё, чтобы она меня выдала!       — Поработаешь для меня синхронисткой. Только не той, которая красиво плавает, а той, которая круто переводит. Я сказал круто, Майорова, а это значит что?       — Что надо писать быстро и без ошибок, — отозвалась я, уставившись на доску с мелком в руках. Из-за двойки, пусть и заслуженной, настроения у меня сильно поубавилось.       — Андрей Юрьевич, извините, но Вы же вчера как раз на переговорах были, — подала голос Лена, одна из самых симпатичных и одновременно самых тупых моих одногруппниц. — Расскажете нам, как прошло?       — А ты с факультета журналистики, что ли? — удивился Карсавин. — Интервью у меня берёшь? Или сестру по несчастью от казни спасаешь?       — Да просто интересно стало... — сникла Лена. Услышав, как изменился её голос, я её даже пожалела, но ненадолго, потому что она добавила: — А Эмму мне не спасти, она у доски вечно стоит, судьба, видать, такая.       Я обернулась, чтобы посмотреть этой идиотке в глаза, но Рита уже шепнула ей пару ласковых, так что я бросила быстрый взгляд на Андрея Юрьевича, который снова сканировал домашние эссе.       — Витвицкая, конечно, хороша, ой как хороша, — похвалил он. — Ещё бы не мешала подруге знаний набираться, цены бы тебе не было.       — А ей было, что предложить мне за эту домашку, — вдруг выпалила шатенка, — вот я и поделилась.       Я зажмурилась, чувствуя, что сейчас провалюсь на месте. Вот дура, зачем ты ему это сказала?! Как с тобой после этого чем-то делиться?!       — Вижу, что такое bargaining /торг/ вы обе поняли быстро, — ухмыльнулся преподаватель. Я облегчённо выдохнула: кажется, он не понял намёка, но Риту после пары я всё равно убью. — Хорошо. Пока я мучаю Майорову, остальные открывают учебник на двести десятой странице, выбирают одно из пяти высказываний и готовят по нему устный комментарий, как мы с вами тренировались. Всем ясно?       Ответом Карсавину был шелест страниц, и он, наконец, переключился на меня. Сглотнув, я осторожно взглянула на него и нервно закусила нижнюю губу. Он прищурился, будто вглядываясь в моё лицо.       — Диктовать буду быстро, ошибёшься хоть раз — оставлю на всю перемену, будешь мне эссе прямо тут рожать.       Я молчу, понимая, что даже если очень постараюсь, всё равно сделаю ошибку, потому что он уже решил меня проучить. Когда он начинает, я осознаю, что писать-то я успеваю, но слова, которые он произносит, — сплошная терминология, и ты либо знаешь, как она пишется (в кавычках, через дефис и т.д.), либо нет. Так вот, я — это «либо» номер два, поэтому пара по английскому второй день подряд заканчивается для меня ступором, и Карсавин сочувствующе вручает мне чистый лист, жестом приглашая пересесть за первую парту. Я совершенно не замечаю Риту, которая дёргает меня за локоть и пытается что-то нашептать; не замечаю странный взгляд Лены, будто завидующей моей судьбе вечно стоять у доски; не замечаю, наконец, как шестой зал пустеет, и за последним вышедшим студентом захлопывает дверь сильный сквозняк.       Моё внимание возвращает в этот мир Андрей Юрьевич, который называет мне совершенно отличающуюся от домашней тему и кивает в сторону настенных часов.       — Пятнадцать минут, Майорова, — напоминает он, садясь на край преподавательского стола и начиная внимательно проверять эссе моих одногруппников, — которые уже идут.       Модели и концепции конфликтов в современном менеджменте? Я тоскливо смотрю на черновик, понимая, что в моей голове нет буквально ничего. Думаю, у всех бывают времена, когда нет настроения даже думать об учёбе — чего уж говорить о написании связного текста по заданной структуре, где нужно и воды налить в меру, и блеснуть конкретными знаниями. Перед необходимостью рожать сейчас такое эссе даже перспектива второй двойки кажется лучше, и я несмело спрашиваю:       — So how did the negotiations go /Так как там прошли переговоры/, Андрей Юрьевич?       — Better than your homework /Получше, чем твоя домашка/, — съязвил тот, не отрываясь от чтения. — Wouldn't you like to remedy that situation /Не хочешь исправить эту ситуацию/?       Я замолкаю, понимая, что разговор себя исчерпал. Внутри разрастается неприятное, колкое чувство досады на Карсавина, на себя и на свою вчерашнюю слабость. Веки тяжелеют, и у меня будто начинает болеть голова; вдобавок, ощущается лёгкое покалывание в области шеи и в правой икре.       — In fact, it's just a consequence /На самом деле, это лишь следствие/, — говорю я. Звучит словно не к месту, и преподаватель сначала не обращает на меня внимания. Но мне словно становится нечего терять, и я, не отдавая себе полного отчёта в том, что хочу сказать, продолжаю на уверенном немецком: — Die Situation ist, dass ich gestern jedes Wort verstanden habe, das Sie gesagt haben, und ich konnte mich den ganzen Abend nicht zusammenreißen /Ситуация ведь заключается в том, что вчера я поняла каждое сказанное Вами слово и весь вечер не могла взять себя в руки/.       Я робко поднимаю на Андрея Юрьевича глаза и впервые вижу в его взгляде растерянность. Мы смотрим друг на друга, ничего больше не говоря, и пока он, наверное, клянёт свою вчерашнюю беспечность, я снова вспоминаю свой сон и наш поцелуй. Для меня это молчание продолжается целую вечность, пока в коридоре не раздаётся характерный звон, и студенты, пришедшие на следующую пару, не разрушают образовавшуюся между нами тишину.